draft
Технонаука
Технонаука в особенности враждебна очарованию.
Под «технонаукой» я имею в виду часть современной науки, которая в настоящее время не отличима от технологии, и которая работает тесно с капиталом и государством. Корпорации финансируют научные разработки в награду за продукты, которые могут продавать, и государство защищает тех и других. Когда же эти разработки становятся вопиющими, сопротивление общества ядерным станциям, генетически модифицированным организмам, искусственным биологическим продуктам и т.п. возрастает, проблему переводят в разряд «паблик рилейшинс». Честертон, остро критиковавший современность, называет такую науку «безнадежным прогрессом».
Я естественно весьма благодарен за антибиотики, анестезию, современную стоматологию, гигиену и санузлы. Но в самом деле, входят ли они в один пакет вместе с ядерной энергетикой, «умным» бомбами, агробизнесом и т.д. – не говоря уже о фейковых новостях, теориях заговоров и реваншистском порно? Должны ли мы принять все или ничего? И пожалуйста, хватит притворяться, что нам это ничего не стоит и мы ничего не теряем. Потому, что мы теряем истинное очарование [миром], а оно стоит выше всего этого.
К счастью, существуют некоторые науки, которые не были окончательно колонизированы капиталом и могут поэтому оказывать некоторое сопротивление: отделы экологии, климатической науки, возобновляемая энергетика, альтернативная медицина, и некоторые другие. Большая часть исследований в астрономии и фундаментальной физики также остаются свободными от давления со стороны. Эти дисциплины все еще инспирированы изумлением и защищают его, даже несмотря на то, что институционально они отказываются явным образом признавать его важность. Они также удерживают, так сказать, кротость, признавая ограниченность науки.
Ничто из сказанного не относится к сайентизму, идеологии технонауки. Ее отличительная черта – безжалостное отношение ко всему святому – измерение одним аршином всех и вся – в то время, как ее адвокаты присвоили себе право судить обо всем, или даже определять, о чем говорить можно, о чем нельзя. Это, конечно, не научный подход. И это не может им быть, поскольку на вопрос: «Будет ли наука наилучшим (или единственным) способом ответить на все вопросы? нельзя ответить с научной точки зрения, не предполагая заранее ответ, который уже содержится в вопросе.
Технонаука функционирует сегодня как третья интегральная машина современной Мегамашины. Занятая предсказаниями, контролем и манипуляцией, она проводится группами ученых, финансируемых частным капиталом, прямым или косвенным способом через университеты, добиваясь возврата своих инвестиций. Этот факт диктует области исследований, методы и иногда даже результаты. В особенности это касается разработок новых технологий для корпораций, занятых сбором и анализом данных, военными приложениями, энергетикой, фармацевтикой, «пищевой» отраслью и новыми способами слежки и контроля за населением.
Отцы-основатели
То, что я напишу об отцах-основателях технонауки, не должно удивлять никого, кто знаком с происхождением концептуальных основ современной науки. Отцы-основатели Научной Революции семнадцатого столетия были весьма откровенны в своем неприятии к очарованию и существовавших ранее условий жизни. Рене Декарт провозгласил, что поскольку «в мире нет ничего, что нельзя было бы объяснить в терминах чисто материальных причин, совершенно лишенных души и мысли», люди должны научиться «не видеть ничего такого, что нельзя было бы легко понять, и что давало бы им повод удивляться». Или в современном шутливом выражении Дэниела Деннета: «Нет никакой магии. Магия на сцене».
Галилео Галилей, вслед за Платоном, отрицал наличие сенсорного живого мира – который окружает нас со всех сторон, который мы чувствуем и который нас очаровывает – как «вторичное», низшее проявление единого, однородного, универсального «первичного» мира, доступного только через эксперимент и математику.
Фрэнсис Бэкон искал единую scientia universalis и выступал за то, чтобы держать природу, как женщину, «в узде», в «допросах», в «напряжении», т.е. подвергать пыткам. «Завоевать и покорить Природу и всех ее детей, поставить ее на службу и сделать из нее рабыню», потому что «полученное таким образом знание – сила». В задуманной им «человеческой империи» не должно быть места для простого удивления.
Очень важно не принимать эти утверждения за чистую монету – т.е. за научное, объективное или фактическое описание или объяснение того, как все обстоит на самом деле. На самом деле в них нет ничего дальше от истины – всего лишь метафизические, идеологические и политические интервенции, предназначенные для сотворения того мира, который им видится. Другими словами, это вполне совпадает с магией, которая использует точно такие же интервенции. Связь между ними - проявление человеческой воли через программу и систему с целью переделать мир под наш имидж, причем прилагательное «наш» относится к весьма небольшому числу «избранных» людей, играющих главную роль - аналитически умных, но социально беспомощных.
Здесь любопытный парадокс. Индивидуально работающие ученые обычно хорошо сознают ограниченность науки. Вместе с тем, в современной науке, существует сильнейшее неприятие идее самоограничения, транслируемое в скрытую интервенцию; это означает, что наука не признает никаких ограничений своих прав на переделку мира, включая и нас с вами.
Такое мировоззрение просочилось глубоко в нашу культуру. Однако положение о том, что «Если что-то можно сделать, его надо сделать», как отмечает Толкин, «глубоко лживо». В самом деле, на этом держится научное безумие, как это всегда происходит при отсутствии каких-либо разумных пределов. И безумие, будучи коллективным или индивидуальным, никогда не очаровывает. Напротив, оно глубоко и пугающе агрессивно.
Приемы и ценности Научной Революции по-прежнему доминируют в современном подъеме лабораторной биологии. Как ранние формы научного натурализма, теория естественного отбора стремится свести все аспекты жизни и опыта под одно правило. В наиболее популярной «селекционной» версии, она идет намного дальше Дарвина. Предполагается, что все подвержено железному закону выживания и единственная оставшаяся у человечества ценность, это «выживаемость». Такая безжалостно-бездушная перспектива не оставляет места для чудес или для не сводимой к человеку природной ценности. Как только принимается, что все вещи могут быть освоены путем расчета, все остальное просто вычеркивается из уравнений.
Наряду с когнитивной психологией и нейронаукой, теория естественного отбора в настоящее время главенствует во всех общественных дискурсах. Она присутствует в обсуждении важных проблем, информирует мейнстримовскую политику и экономику, а ее спекулятивные истории широко распространены в обществе и не получают никакого отпора. Так, Прусту присваивается степень нейроученого, средневековой мистической монахине Хильдегарде Бингенской приписывается мигрень, ответственная за ее «видения» (в которые она «верила», но мы-то знаем, что их не было), а несравненное палеолитическое искусство пещеры Ласко объясняется как нейрологический эпифеномен. Какая самоуверенность!
Философия смерти
Корни технонаучного натурализма и сайентизма мы находим в еще более древней истории, до прихода Научной Революции. Принципиально их два. Один, самый очевидный из них, христианский монотеизм, чью приверженность единой универсальной истине мы уже обсуждали. По мере развития современной науки, материальная версия истины в конце концов заменила Бога, научные законы заменили откровение и техники заменили теологов, но основа осталась нетронутой. Такова же была антагонистическая энергия христианства, направленная против анимизма - изначально порочной религиозности человечества (извините за метафору). Секулярные научные натуралисты давно подвергали атакам своих оппонентов как «суеверных», но интересно, что они присоединились к атакам протестантов, называющих католиков «язычниками». Здесь не было большой натяжки.
Второй корень – это классическая греческая философия. На Платона сильно повлиял ранний философ Парменид, который провел радикальное разделение между Бытием – сингулярным, совершенным, неизменным миром, неразделенным, без контекста и перемен – и миром становления: чувственной, плодовитой и следовательно женственной Землей со всеми ее телесными существами, подвергаемыми вечному рождению, росту, увяданию и исчезновению. Он смело идентифицировал Бытие как Истину, и поэтому связал его с мыслью: «быть и думать – одно и тоже». Другой же мир, который мы фактически знаем, он назвал «Небытием», который не только не может существовать, но даже и подумать о нем нельзя.
В результате возник императив: бесконечный вопрос, что истинно, что ложно? После чего конкретная магия разделилась на две половинки. Ключевые вопросы стали эпистемологическими: как мы в самом деле знаем, что что-то существует? И есть ли надежный способ отличить между тем, что истинно, и следовательно существует, и тем, что ложно, и следовательно, не существует. Это было приглашение к тому, что впоследствии стало известно как «научный метод».
Последствия для очарования оказались жестокими. Относительность, перспектива, многозначность, лиминальность (неопределенность) подвергнуты осуждению. Такому же осуждению подверглась «растяжимая правда» метафоры, новая «третья вещь», возникшая после перебрасывания моста между одной вещью и другой. Теперь даже вторая вещь не допускается! В конечном итоге допускается только одна вещь, один мир и одна Истина.
Платон несколько сгладил такое утверждение, допустив появление видимого мира (world of appearances) и присвоив ему ограниченную и производную реальность как низшую и производную копию logos’а, реального мира Идей. Такие копии, или «тени» - это предмет мифов, в которые верят только суеверные массы. Таким образом он определил mythos, в противоположность logos’у, как doxa, вульгарное мнение народа.
У Гераклита была другая точка зрения. Он полагал, что «все течет, все меняется; нет ничего постоянного и зафиксированного» (параллель с даосизмом поражает). Вытекающая из этого неопределенность была неприемлема Платону, и не в последнюю очередь из-за сомнений в отношении конечного авторитета философской элиты. Logos таким образом отрицал бесконечные перемены гераклитовского потока, как иллюзорные и эфемерные, принимаемые только необразованными массами.
Как мы уже говорили, философия Платона также отнесла любовь Афродиты, которую мы считаем примером очарования, как низшую, грубую и порочную. В отличие от любви между мужчиной и женщиной, или между двумя женщинами, любовь мужчины к прекрасному мальчику ведет его душу к заоблачным высотам, что не должно вызывать у нас удивление. Но идея Платона в отношении красоты ограничивает конкретную магию; она лишена, по меткому замечанию Виттгенштейна, самой красоты. Любовь, поэтому, становится инструментальной, простой лестницей, ведущей к Идее. Как всегда, Нитцше безошибочно увидел в этом проблему: «самая тяжелая и опасная до сих пор из всех ошибок была ошибка догматизма – а именно, изобретение Платоном чистого духа и добра».
Ученик Платона Аристотель, несмотря на некоторые интересные отличия, продолжил и развил далее учения своего наставника. В частности, нас будет интересовать его формализация идеи Бытия как логических истин. Это в конце концов привело к «принципам разума», предположительно универсальных, из которых в особенности важны три:
1. Принцип идентичности: нечто остается полностью и единственно собой.
2. Принцип непротиворечивости: ничто не может быть одновременно собой и не собой (в одно и то же время и в одном и том же отношении)
3. Принцип, исключающий промежуток: все либо полностью остается собой, либо отсутствует. (Этот принцип также известен как tertium non datur: Буквально «третьего (альтернативы) не дано»)
Эти «истины» функционируют как незыблемые законы, и как метафизические утверждения в отношении природы реальности. Они выражают попытку Парменида разрушить жизнь во имя Бытия, а вместе с жизнью все, что делает очарование возможным. Они также чрезвычайно неубедительны. В мире существуют разные вещи и без их различия было бы невозможно для каждого индивидуума быть самим собой; поэтому жизнь множественна. Вещи также постоянно меняются, поскольку со временем, в некотором отношении и до некоторой степени, они уже не такие, какими были; жизнь постоянно изменяется. Наконец, все существа, будучи взаимозависимыми, одновременно, остаются сами собой и не совсем собой; поэтому жизнь метафорична.
Ирония в том, что законы Аристотеля черпают свою силу не в своей рациональности или эмпирической вероятности. Я полагаю, что они скорее поддерживают мужской дефект, о котором мы говорили раньше. Оден, как всегда, бьет без промаха: «У всех мужчин, я полагаю, есть манихейская черта, тайное презрение к материи, как одушевленной, так и неодушевленной».
Если это ваше убеждение, тогда аристотелевы предписания чрезвычайно полезны. Для модернистов-ученых, они предлагают метафизическую основу научного метода, определяющего все вещи как идентифицируемые объекты, подлежащие освоению – а не как непознанные, независимо существующие субъекты, со своей программой, требующей [взаимных] отношений. В их мире (они заняты изготовлением нашего мира), каждый сомнительный субъект – это безжизненный объект, который вы пока недостаточно проанализировали. Таким образом субъективность и сознание – места, ждущие сведЕния к «чисто физическим» феноменам. В самом деле, жизнь - это просто не до конца понятая смерть.
В зачарованном мире и условиях, напротив, любой объект – даже вещи, которые можно было бы назвать технически неодушевленными – могут превратиться в субъект. Это великая догадка анимизма. На практике камень, или звезда, или шторм могут приобретать персоналию. Подобно любой другой персоне, они могут говорить, действовать, а иногда очаровывать.
Платоновская философия смерти не только стремилась отделить реальность от видимости, но также от воплощенной жизни. Смерть переопределяется как истинная жизнь, потому что дух предположительно вечен. Эта извращенная формулировка смерти и жизни прямо перешла в христианство и ислам. («Думать о теле – смерть; думать о духе - жизнь и мир»)
Целью философии, следовательно, по словам Платона, становится «отделение души от тела», оставляя только божественное и отбрасывая видимое… освобождаясь от человеческого зла». Заметьте, как это возвеличивает человека и зло. Смерть, поэтому, приветствуется, поскольку душа освобождается от «тюрьмы» или «могилы» тела и «пещеры» Земли.
Я уверен, что данная философия присутствует в поклонении киберпространству, как, фактически, платоновским небесам. Она не только присутствует, но и ответственна за безумие трансгуманистов – финансируемая миллиардерами Силиконовой долины – которые хотят, чтобы мы присоединились к ним, оставили свои тела и Землю и загрузили свои несчастные души в киберпространство, или же отрицали смерть в бесконечных серийных жизнях, в гротескной пародии бессмертия ака кибернетические духи. Что может быть поразительнее еще одного проницательного наблюдения Одена: «Там, где фактически или в фантазии, власть неограниченна, отношения с другими персонами и с природой исчезают и жертва обречена на бесконечный диалог сама с собой на предмет смерти, нереальной, театральной, безумной»
Но эти люди также целиком зависят от жизни, своих тел и Земли, в которой и благодаря которой они живут – не говоря уже о женщинах, родивших их. Сам проект «трансцендирования» зависит этих вещей. Даже, чтобы выбрать смерть, надо сначала жить!
Фальшивое обещание смерти-как-жизни по-прежнему циркулирует в западном метафизическом воображении, и не в последнюю очередь в научной фантазии. Некоторые из наших ведущих философов остаются философами смерти, принимая либо религиозное сверхъестественное существование крайних идеалистов, либо научный нигилизм крайних материалистов. Презирая земную жизнь, от которой зависят, они либо поклоняются смерти как духовному свершению, или боясь ее абсолютного конца, ищут научно-технического бессмертия. То, что Толкин говорил об «этой стороне могилы» – «надежде без гарантий» - их не устраивает, и они вполне готовы разрушить то, что мы имеем, в поисках своего бессмертия.
Есть еще один поворот в данной спирали десакрализации очарования, а именно радикальное женоненавистничество. Презрительное отношении Платона к женщинам не секрет, и все видимое разделение исходит из этого: разделение не только между мужчинами и женщинами, но и внутри каждого человека между женским телом Земли и мужской чистой душой. Аристотель продолжил эту доктрину, приписав только мужчинам способность души; женщина - не начало жизни, а простое ее вместилище и временный контейнер. Он также определил «Человека» - т.е. все человечество – как «рациональное животное»: и поскольку разум должен быть предположительно мужским, женщина в лучшем случае относится к разряду людей. Это пример того, как маскулинность может выступать как универсальное и нейтральное свойство.
Такое женоненавистничество глубоко сидит в философском прославлении смерти и отрицании жизни, включая рождение, а вместе с ним, и мать. Ранее мы обсуждали фигуру «темной женщины», рождающий и жизнь и смерть, в сердце очарования. Каждое человеческое существо, будь то мужчина или женщина, рождено от женщины, которая в свою очередь рождена от женщины, и так далее к началу нашего происхождения в живой, все еще живой, матрице жизни Поэтому в попытке стереть рождение, традиционная платоническая доктрина требует даже символического уничтожения материнства. И поскольку конечным источником жизни есть сама Земля, уничтожение материнства это также экоцид.
Странным образом, эти мужские философы древности всегда завидовали женской силе рождать, и стремились ее отобрать для себя. То, что они хотели, это рожать через философскую рефлексию чистые души, которые поднимутся на небо: души, абсолютно независимые и «свободные». Ясно, что это предельно разрушительная фантазия, и она продолжается во имя биотехнологии, искусственного интеллекта и нейрофизиологии. По словам одного из ее ярких молодых сторонников, Ювала Ноа Харари:
Мы говорим о второй* Промышленной Революции, но на этот раз продуктом будет не текстиль или машины, или даже оружие. Продуктом на этот раз будут сами люди. Мы научимся производить тела и умы. Тела и умы будут два главных продукта следующей волны. И если возникнет зазор между теми, кто знает, как производить тела и умы и теми, кто не знает, он будет самым большим между людьми, которого знала история.
Данное заявление представлено как последнее слово на передовом крае науки, но на самом деле это все та же старая больная фантазия: программа мужского верховенства. Харари добавляет угрожающе, что «на этот раз, если вы не поспеете за революцией, вы скорее всего вымрете». Считайте, что вас предупредили.
* По-видимому речь идет о т.н. Четвертой промышленной революции (Искусственный интеллект, сплав техно и био, и др).
Первые три революции:
1780 - 1840 - Промышленная революция
1870–1920 - Вторая промышленная революция (электрификация и пр)
1975 - по н.в. - Третья промышленная революция (цифровая) - ВП
* * *
Из книги Патрика Кэрри "Enchantment". Wonder in Modern Life. Floris books.
2019.
Патрик Кэрри - философ, писатель, экоцентрист. Главный редактор экологического журнала Ecological Citizen. Его вебсайт http://www.patrickcurry.co.uk/
[Комментарий ВП. Технонаука в бывшем Советском Союзе, с самого рождения, имела более разрушительный характер, чем на Западе, поскольку поддерживалась государством и скрытно выполняла роль главной идеологии. (И разве она не предполагала сотворение "нового" человека?) По-видимому, любовь к технике передалась большевикам с подачи Ленина, высоко отзывавшимся о капиталистическом производстве. Известно, что вся доктрина марксизма построена на совершенствовании средств машинного производства, на его превосходстве по сравнению с капитализмом. Эта гонка за дьяволом продолжалась весь 20-й век и дорого обошлась народам. Она продолжается по сей день и принимает все более зловещий оборот (разрушение Земли, климата, человека, культуры). Противодействие мужской технической силе нарастает (феминизм, добровольная простота, DIY и т.д.), но силы по-прежнему не равны. ]