Наши в Италии. Шилтьян

Гоар Рштуни
Наши в Италии
Он скончался в Риме 1 апреля 1985 года и был похоронен на католическом кладбище итальянской столицы. Надпись на надгробии – его же афоризм-идеология: «Единственной истинной и высшей целью искусства живописи было и всегда будет достижение иллюзии реальности».
С ушедшими не спорят. «Как на фотографии!» – может выражать и восхищение, и осуждение. Однако человечество лелеет дошедшие до нас реалистичные приближения к реальности. Боги и их окружение выглядят настоящими, «как на фотографии», несметные полчища любителей искусства часами простаивают у полотен с реальными сценами, оценивая и восхищаясь, насколько приближены они к реальности.
За свою долгую жизнь художника этот эмигрант, бежавший от ужасов гражданской войны, от реалий и иллюзий большевистской России, сумел стать знаменитым в стране, напичканной полотнами самых знаменитых художников за всю историю искусства живописи.
И, как это часто бывает с нами, армянами, живущими на своей родине, он почти неизвестен у нас.

Вообще говоря, иногда в голову лезут вопросы… даже странные. Например, почему про последние месяцы жизни любимейшего поэта Терьяна писал не соотечественник, а оренбуржец Большаков, а про самого знаменитого художника-эмигранта Италии пишет не соплеменник (они большей частью о нём и не слыхали). Юрий Нечитайло, внучатый племянник художника-эмигранта Василия Нечитайлова и Андрей Летовальцев, бескорыстно трудящийся над переводом воспоминаний своего земляка, самого знаменитого художника-эмигранта в Италии – Григора Шилтьяна, перевели на родной язык художника его «Воспоминания», которые сам автор назвал одним словом: «Приключение».
Почему не мы раскапываем?

«Одесса - мама, Ростов – папа» - так утверждает южнорусская поговорка.
Сложная история у Ростова-папы. Как водится, сначала его вообще не было.
Впрочем, это не совсем так. Ибо на этом самом месте, в устье Дона когда-то существовала греческая колония Танаис, самая передовая точка на севере эллинской цивилизации. Низовье Дона – сюда в 1779 году добрались поредевшие караваны армян-переселенцев с Крымского полуострова.

Григор, как и все его соотечественники, уверен, что Екатерина даровала эти земли армянам за помощь в победе над Крымским ханством. Но это совсем не так…
Путь этот начался от вселенского города Ани, завершился Крымом. Здесь переселенцы обжились и остались надолго. Четыре с половиной века армяне способствовали расцвету Таврии, строили города и сёла, устанавливали торговые связи со всеми концами света, но матушка Екатерина, чтобы обескровить Крым, погнав с родных и обжитых земель, заселила трудолюбивым народом российские бесплодные степи, где до этого селились лишь скорпионы и змеи... Лишив их моря!
Так что донские армяне – это бывшие крымские армяне, которые бывшие анийские армяне, прибывшие прямо из Ани или через Киликийскую Армению и Поволжье.

После русско-турецкой войны по Кучук-Кайнарджийскому мирному договору Крымское ханство было объявлено независимым от Турции и переходило под покровительство России. Но Екатерина решила к тому же ослабить Крымское ханство с хан Гиреем, и крымских армян и греков, в руках которых находились в основном экономические и торговые рычаги, сельскохозяйственные и промышленные производства ханства переселить в Приазовье по двум мотивам – экономически ослабить и поставить ханство в зависимость от России, во-вторых, заселить почти пустынные территории Южной России этими трудолюбивыми народами, имеющими большой опыт в торговле, в ремёслах, в возделывании земель.
Армянское и греческое население не желало этой эмиграции. Им было чрезвычайно трудно оставить обжитые места, заново обзаводиться на новом месте хозяйством и даже при возмещении стоимости утраченного, даже с предоставлением разных льгот…
На месте пустырей возникли селения армян, сады и виноградники, правильно спланированные деревни, благоустроенные усадьбы, каменные дома, хорошо организованное водоснабжение. Впрочем, то же самое Екатерина сделала со своими соотечественниками-немцами, пригнав их в Поволжье…

Но разве это всё? На этой земле, благодарно ухоженной потом  и бесконечным трудом, рождались таланты и гении! Сами новонахичеванцы знают более длинный список, ещё бы! Но имена Рафаэла Патканяна, Микаэла Налбандяна, Мартироса Сарьяна знают во всех уголках армянского мира.
А ещё Ростов обломал таки зубы немцам. «Наши войска были вынуждены покинуть Ростов, так как внезапно ночью, вопреки законам войны, население этого города всадило им нож в спину. Мы оставили город, но готовим против него крупнейшие репрессии».

Дореволюционная Нахичевань была чистеньким городом, с небольшими основательными домами, небольшим, но красивым театром и непременным памятником – императрице Екатерине. Народ должен был быть благодарен ей за переселение под крыла российского орла…
Отец нашего неизвестного или малоизвестного в Армении художника, Иван Гаврилович Шилтов, закончивший Лазаревское училище, был одним из лучших ростовских адвокатов, а мать – из богатой семьи промышленников-армян Ново-Нахичевана.
«Нахичевань была безупречно чистой, с маленькими особняками, красивым театром, большим бронзовым памятником императрице Екатерине. Во время революции памятник снесли и бросили в саду, где в скором времени он зарос травой и стал пристанищем ящериц, гревшихся под солнцем на большом лике императрицы. Имелось семь армянских церквей и кладбище с высокими кипарисами — первое в русской степи свидетельство близости к средиземноморью. В кафе на восточный манер сидели старые армяне с огромными крючковатыми носами и крутыми бровями, потягивая турецкий кофе и играя в шахматы; на стенах висели литографии картин Айвазовского с видами Константинополя и Босфора.
Мой дед по отцовской линии прибыл в Нахичевань из Турции в 1820 году, и был знаменит тем, что в этом городе стал первым носить перчатки».

В южном городе с набережными мальчики созревают весьма быстро, особенно школяры, не выказывающие особого расположения к учёбе. Трепались, что уже познали любовь, играли в карты, ходили на скачки и ставили на фаворитов. А некоторые старшеклассники прилюдно ходили напудренными и нюхали кокаин.

«У моего одноклассника Алаханова, красивого черноглазого мальчика с длинными ресницами, как с персидской миниатюры, была настоящая любовница, певичка-еврейка из кафешантана со звучным именем Лярош, родом из Одессы».

Григор очень рано увлёкся рисованием, а в четвёртом классе уже бродил по миру Бодлера и Верлена. Конечно, учителям это не нравилось, однажды его выгнали с урока, а, так как Григор очень хорошо рисовал, разозлившись, он прилепил к дверям карикатуру на учителя, с ослиными ушами, но ему и этого показалось, мало, и он на всех учителей нарисовал… не пожалев даже директора. Разумеется, выгнали Григора уже из самой гимназии «за плохое поведение, слабую успеваемость и разлагающее влияние на товарищей».
В Москве, в Лазаревском институте, учился отец, поэтому его решили отправить туда заканчивать учение, но из-за смерти отца пришлось снова вернуться в Ново-Нахичевань. Правда, успел повидать многое по части своей любимой живописи. А в 1917 несколько месяцев провел в Петрограде, посещая занятия в Академии художеств.
 
Через Оскара Уайльда Григор узнаёт о французских поэтах, русских символистах, и всех тех, кто составлял эстетическое течение «декадентов». И сразу решил, что надо считать себя эстетом, причём, начать с внешности – также хотел и внешне этому соответствовать. «Я позаботился даже о для своей гимназической формы сделал очень оригинальные пуговицы –пудрил лицо и носил белую гвоздику в петлице». О нём и его пуговицах судачил весь город. Художники – они такие, непонятные. Одного знаменитого художника знала, тот даже балериной успел побывать.
Однажды вечером, одевшись в штатское, Григор с другом проникли в варьете. Любовались… чем юноши могут любоваться, попав в варьете…
Внезапно представление прервалось, кто-то подбежал к сцене и крикнул:
«Монархия пала! Да здравствует свобода!» И все стали петь Марсельезу. 
В глубине души Григор был этому рад, поскольку поговаривали, что при новых порядках можно будет перейти в старший класс без экзаменов.

Ростов заполнялся то красными, то казаками, то белыми, всех боялись, все вешали друг друга, кругом стреляли, а в дни всеобщего сумбура гимназия была закрыта, Григор запирался дома и мог свободно посвятить себя своему искусству. Начал-то он с кубистических картин. Вот Пикассо – наоборот, «скатился» к авангардизму, вспомните его картину «У одра», написанную чуть ли не в подростковом возрасте!
Тем временем Ростов заняли немцы кайзеровской Германии. Затем исчезли и они, несмотря на немаленькие аппетиты, а пришли им на смену белые, Деникин объявил всеобщую мобилизацию. Следовало явиться в течение десяти дней, за неисполнение обещали покарать суровыми мерами. Григор был глубоко расстроен новой бедой: военной службой, войной, фронтом, вагонами, полными вшей, в то время его голова была полна мечтами и видами Италии! Он уже с 15-и лет участвовал в художественных выставках, бредил итальянскими мастерами… Впрочем, какой художник не бредит Италией?

Однако нашли родственника, который в свою очередь, нашёл врача, готового за некоторую мзду обеспечить «инвалидность» на шесть месяцев. К несчастью, трюк с поддельными справками раскрылся, всем приказали явиться в медпункт. Григор решил никуда не идти. Знакомый родственника, некий генерал Шкуро, устроил Григора в штаб, а тот, достав фотографию генерала, стал рисовать его огромный портрет. Рисование неожиданно спасло его, на фронт не взяли. Но он уже возненавидел и город, и солдат, и войну, и тревожные новости с фронта...
И больше не мог жить в таких условиях: вокруг не было ничего кроме крови, насилия, всех ужасов гражданской войны, днём непрерывно слышался похоронный звон, и каждый час приносил ужасные известия о расстрелах и резне.

К 17 годам Григор Иванович Шилтов уже успел побывать в Германии, в Москве, Петрограде, познакомился с собраниями Морозова и Щукина, отвергал картины Матисса, от зари до зари читал книги по истории искусств, и посещение Италии превратилось для него единственной мечтой, идеей фикс.

И он тоже решил бежать из неожиданно взлохмаченной страны. Тоже – потому что многие поняли, что нахлынуло нечто уничтожающее на своём пути к светлому будущему, и искали пути спасения. В голове созрел чёткий план бегства, опробованный и другими: он собирался достать фальшивые документы и с ними добраться до какого-нибудь черноморского порта, где – не важно, и как – не важно, сесть на пароход в Константинополь, а оттуда в вожделенную Европу!
Однако «красные быстро приближались. Город был охвачен безумной паникой; вся буржуазия бежала из Ростова, в спешке бросая всё своё добро; Ростов охватил ужас. Говорили, что на окраинах уже слышны пушки, а на Садовой и в центре зловеще качались на столбах тела повешенных, с табличкой на шее: «Повешен за дезертирство».

«Было 20 ноября 1919 г., роковой день моей жизни. Я попрощался с мамой, сестрой и шагнул в темноту…
Всю свою жизнь я задаюсь вопросом, правильно ли я сделал, покинув свой дом и Россию?».

Пять лет добирался Григор Шилтов до своей мечты: через Грузию, Крым, Константинополь, Вену и Берлин. Добравшись до Грузии, обосновался в Тифлисе. Входил в круг братьев Зданевичей, общался с поэтами Тицианом Табидзе, Паоло Яшвили, В. В. Каменским, режиссером Н. Н. Евреиновым и др. Участвовал в поэтической группе «Ничевоки». В Тифлисе он познакомился со своей будущей женой Еленой Абрамовной Боберман, родившейся в Ереване, дочерью банкира и сестрой художника В. А. Бобермана.
Подробностей о тех годах скитаний мы не знаем, он про них не пишет… После краткой остановки в Крыму, в августе 1920 Григор Шилтов окончательно оставил Россию. Некоторое время провел в Константинополе, затем переехал в Вену, где учился в Академии изящных искусств. К этому времени он исправил окончание своей фамилии, сделавшись Григором Шилтьяном, оставил авангардистские эксперименты и прочно встал на путь классической живописи.

Добравшись до Рима, он разыскивает того самого Муратова, книга которого «Образы Италии» заложили в нём любовь к Италии. Через несколько лет уехал в Париж, в 1933 вернулся в Италию, получив визу для себя и жены (оба имели Нансеновский паспорт как лица без гражданства).
Таким образом, Григор Шилтьян, новонахичеванский юноша, моложе Сарьяна на двадцать лет, начинает свой художественный поиск с 1919 года в Вене и становится одной из загадок реалистической, метафизической живописи не только Италии, но и всей Европы. Особо значительна роль Шилтьяна в восстановлении и развитии таких течений, как «караваджизм» – принципы классического искусства и «маньеризм», важных элементов синтеза новых форм в европейской и мировой живописи.
В 1930-е годы он уже выработал свой узнаваемый стиль, остававшийся неизменным на протяжении десятилетий. Писал жанровые и аллегорические картины, демонстрируя безупречную живописно-графическую технику и классицистическое мышление, а также особую интеллектуальную «манерность», родственную сюрреализму. Исполнял иллюзорные натюрморты-«обманки», которые надолго стали его «визитной карточкой». Писал портреты по заказам представителей итальянской культуры и политики, иерархов католической церкви. На многих выставках ему отводят отдельный зал.
В 39-ом Григор оставил Милан, где из-за войны стало небезопасно, и поселился в Ломбардии, в собственной небольшой вилле («Вилла Лили», по домашнему имени жены).
Когда он вернулся в полуразрушенный город, увидел, что миланская квартира со всем имуществом и картинами погибла во время бомбардировок…

Но он снова начал новую жизнь. Участвовал в многочисленных престижных выставках, поражая воображение уникальной точностью рисунка и психологии сюжета. В Милане о нем вышла монография Вольдемар Джорджа «Шилтьян: магия реальности».
В 1950-е он создал иллюстрации к итальянскому изданию романа «Анна Каренина» Льва Толстого (120 иллюстрированных акварелью страниц) и серию акварелей на библейские сюжеты. Оформил оперы «Война и мир» С. С. Прокофьева для фестиваля «Музыкальный май» во Флорентийском оперном театре (1955), «Кампанелла» Г. Доницетти и оперу-буфф «Мавра» И. Ф. Стравинского (1957) для театра Ла Скала в Милане, постановки произведений К.Вебера, Г.Доницетти, Ф.Шуберта.
Трудно сказать, кем себя чувствовал Gregorio Sciltian из Russian. Всё же всю свою долгую жизнь он прожил вдали от родины, вполне возможно, что у него не было даже духовной связи с Арменией. Хотя своих не чурался: был членом организации «Ани», «Союза армянских свободных деятелей искусства».
Но через сорок лет он всё же приехал к большевикам: в 1958 посетил СССР, в том числе Армению. В апреле 1959 принимал у себя в гостях знаменитого дончанина Михаила Шолохова с семьей. В дальнейшем в его миланском доме бывали многие деятели советской культуры (Галина Уланова, Сергей Бондарчук, Мариэтта Шагинян и другие советские выездники). В 1983 выставка прошла в ГМИИ в Москве.
Приехав в Ереван, художник подружился с Сергеем Арутчьяном, который поначалу встретил его по должности секретаря Союза художников, потом они стали друзьями и регулярно переписывались. Его сын, Рубен Сергеевич, который тоже рано начал рисовать, прекрасно помнит его приезды. Григор, забыв про свои подростковые шалости, наставлял Рубена:
– Хватит играть в футбол, рисуй, ты прекрасно рисуешь, должен рисовать, а не в футбол играть!
Рубен Арутчьян, заслуженный деятель искусств, и сейчас любит футбол, правда, уже только смотреть, но с гордостью вспоминает, что его рисунки нравились мастеру.
– С папой они общались на русском, он очень красиво говорил по-русски, как выпускник Брюсовского. В Армению приехал по поводу росписи алтаря и картины Богоматери. Из Италии он присылал папе итальянские журналы и альбомы превосходной типографии. Картину он писал несколько лет, два раза приезжал, показывал католикосу.
Его сопровождал один, ну, оттуда, фамилию не хочу называть, некто Чамчян, отец представил ему как своего друга.
Как художник – он натуралист. Отмечал, что всегда выставляется рядом с абстракционистами. Их не любил.
Я обожал его… Его картина «Филателист» потрясающая…Удивительный был человек. Очень добрый… Всегда при бабочке, интеллигентный и собранный… Обидно, что его забыли…
Рубен удивился, узнав, что везде пишут, что лицо Богоматери было скорее итальянское, чем армянское. Снял из шкафа книгу – альбом Шилтьяна, вытащил оттуда фотографию шилтьяновской Богоматери. По мне, так исключительно армянское лицо!
Ещё раз удивился, узнав, что Вазген Первый не принял картину.
– Висела она! Я видел! При Вазгене Первом всё время висела…
Вазген Первый давно и хорошо знал знаменитого художника – портретиста, и пригласил его в св. Эчмиадзин, предложив написать портрет Богоматери для алтаря Майр Атора. Картина украшала до 1991 года. ;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;;;;; ;, ;; ;;;;;; ; ;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;;; ; ;;;;;;;;; ; 1991 ;.; ;; ;;;;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;; ;;;;; ; <<;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;>>: (Богоматерь независимости Сейчас Богоматерь Шилтьяна находится в св. Эчмиадзине, украшая открытый алтарь святого Трдата.
Ах, эта Италия и новонахичеванцы! Они проникли даже в гимн нашей страны, переплелись с ним, правда, пришлось немного переделать… В том же 1991 году после обретения Независимости Вазген Первый заказал Мадонну и другому Григору – Ханджяну, назвав её Богоматерью независимости

Владимир Зеелер, знавший ещё отца художника, Ивана Шилтова, тоже присяжного поверенного, пишет:
«Ярким и чрезвычайно талантливым представителем, если не создателем нового направления современной реальной живописи является Григорий Шилтьян, один из самых известных и высоко ценимых современных художников Италии. Полотна Шилтьяна производят ошеломляющее впечатление своим предельным реализмом, своей исключительной техникой…»
Труженик кисти, он служит искусству, постоянно работает и трудится, на одном таланте далеко не уедешь...
– Шилтов – удивительный художник, и как радостно, что он – русский художник! – неожиданно заканчивает Зеелер.
Нет, вы представляете?
Впрочем, Зеелеру это простительно. Октябрьскую революцию 1917 года он не принял, заявив на расширенном заседании Ростовской городской думы 28 октября, что «о подчинении бандитам не может быть и речи»  Один из организаторов и на протяжении 30 лет генеральный секретарь Союза русских писателей и журналистов (Париж). Казначей Объединения русских адвокатов во Франции. В 1927 г. стал секретарём Центрального комитета «Дней русской культуры» в Париже.
Зеелер был третьим владельцем известного дома Гайрабетовых в Нахичевани. У него была огромная коллекция картин, которая, разумеется, была национализирована. А после 20-ых Мариетта Шагинян с сестрой Магдалиной превратили этот дом в очаг культуры – художественную школу, где преподавали Мартирос Сарьян, Сергей Агаджанян, Марк Григорян… По призыву Мясникяна (тоже, кстати, новонахичеванца) «Интеллигенция, возвращайтесь в Армению!», они все приехали в Советскую Армению.
Кстати, новонахичеванцы не во всём согласны со своей историей. Но историю нельзя переделать. Армянская церковь им. Св. Григора Просветителя в центре бывшего армянского города Нор-Нахичевань была разрушена в… 1961 году. На её месте построили Дом Культуры.
Уже в 1927 году армянский город был упразднён и присоединён к Ростову-на-Дону под названием… «Пролетарский район». Большевики убрали и памятник Екатерине Второй, по Указу которой в 1777-79 гг. был основан армянский город. А вот на месте матушки стоит гражданин Германии Карл Маркс, который сегодня (да и раньше) никакого отношения не имеет ни к Дону, ни к армянскому городу. Сегодня армяне и казаки хотят заменить пролетарское название историческим и «заменить» Карла Екатериной.

Что и говорить, город с окрестными армянскими сёлами дал немало крупных личностей в различных областях национальной жизни, а некоторые из них стали национальными символами. Их скульптуры украшают центр столицы Армении, а картины – гордость Национальной галереи.
Нет, вы только посмотрите! Одних только живописцев подарила Нахичевань! Амаяк Арцатбанян, Григор Шилтьян, Мартирос Сарьян, Сейран Хатламаджян… Они охватывают без малого век армянской живописи.

Блистательный успех Шилтьяна на парижской выставке предопределил и путь его славы: художник оказался один на один против всех современных течений. Феноменально его становление как художника-реалиста Шилтьяна в период расцвета авангардных течений и новых веяний в живописи.
Твёрдый, как скала: любая реальность милее фантазий! Конечно, можно удивить людей, вглядывающихся в чёрный квадрат. Уверена, что они и там ищут смысл, без которой нет никакой живописи, а есть мазня.
Но реализм вечен. Грегорио Шилтьян так и ушёл, неся знамя художника вне времени, вне пространства.

Там, где он прижился, есть Музей, где висят его картины. Но сегодня их могут видеть все, кому интересны знаменитые имена в странах, давших кров и возможности. В нашей Национальной галерее есть его картины. Часть архива его вдова подарила Музею имени Чаренца.
Рубен Арутчьян на время подарил мне один из альбомов, перелистываю, рассматриваю…
Ведь в чём загадка стоящей картины?
Она разговаривает с тобой… О чём-то своём.  А ты слышишь, о чём она шепчет…