После завтрака заморосил дождь, и рыбную ловлю пришлось отложить на неопределённое время. Пенсионер Чаадаев и Толик расположились с картами, с целью выяснить, кто из них однозначный подкидной дурак. Прокоп улегся невдалеке и, заложив руки за голову, разглядывал потолок сеновала.
- В названиях наших улиц какие-то лишние уточнения, - сказал Прокоп,
- К примеру, улица пионера Лёни Голикова или подводника Кузьмина, не говоря уже о партизане Германе, с какого перепою так названы?
- Партизан Герман из Пиковой дамы! - взглянув на карты, - у него оказались три старших козыря, - хитро усмехнулся Толик.
- Улица Лёни Голенького! – заметил Чаадаев, кроя королём инфантильного бубнового валета.
- Между прочим, - добавил Чаадаев, - Наш пионэр Лёня Голенький в плен немецкого генерала взял, этого, как его…Бисмарка!
Чаадаев остался в дураках и уличные недоумения Прокопа его раздосадовали.
- А, по-твоему, надо было бы назвать подводника партизаном, а пионера – подводником, так что ли?
- Дело не в этом, - пояснил Прокоп, - К чему лишние разъяснения? Ведь и так ясно, кто из них кто?
- В каком смысле?
- Мы же не называем улицу Желябова улицей народовольца Желябова? Или проспект Бакунина, проспектом анархиста Бакунина?!
Толик усмехнулся и сказал:
- Улица богача Демьяна Бедного!
Чаадаев снова остался в дураках и сердито произнёс:
- Проспект Митьков художников!
- Площадь убиенного троцкистами Кирова! – хмыкнул Толик, тасуя колоду.
Мы прибыли на Дальнее озеро неделю назад и поселились на сеновале у Чаадаева на живописном берегу. Ловили рыбу, ходили за грибами, готовили на костре и радовались жизни. Чаадаев три года назад вышел на пенсию и поселился в деревне, недавно взяв на воспитание породистого поросёнка. Жил он в деревне большей частью в одиночестве – приезжала раз в месяц супруга из Питера, а летом внуки.
- Всё имя не могу ему придумать, - Чаадаев кивнул на поросёнка, - Может, угадаете для него имя?
- Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, - тотчас придумали мы.
- Не, такое имя не пойдёт, в жизни не выговоришь, - усомнился Чаадаев.
- Тогда Фарабундо Марти, - предложили мы другой вариант.
- Это уже лучше, - похвалил Чаадаев, - Однако напоминает матные слова.
- Может тогда Этьен Бертье?
- Как экскурсовода из музея мадам Кусто, я видел в клубе кинопутешествий! – обрадовался Чаадаев.
В конце концов, так и стали звать поросёнка: Этьен Бертье.
Стоял конец августа середины 70х. Нам было двадцать лет от роду, и вся жизнь до самого горизонта. Среди нас уже имелись рыболовы атлеты, то есть знающие, что почём в таком трудном виде спорта, как рыболовство, и знойным летом, и в лютую стужу. К примеру, Толик, в доме у которого на самом видном месте всегда висел график клёва рыб.
Крупной рыбы нам пока что не попадалось, за исключением одного случая, когда Прокоп – он и в юношеские разрядники пока что не выходил, - неожиданно выудил килограммового леща. Вскочил с испугу по стойке смирно, едва не перевернув лодку, а лещ бьётся на крючке, вот-вот свалится. С крючка-то в итоге сорвался, да прямо в лодку. Согласно Толикиному графику, клевать в тот день должен был судак, а вот, поди ж ты, попался лещ.
- Случайность, - махнул рукой Толик, - Ошибка природы, а у чайников такие вещи случаются.
По вечерам, когда мы сидели у костра, Чаадаев, то и дело сообщал:
- А ещё в наших краях водится лиловый форель, рукокрылый выдробобр и озёрная шлюха!
- Не правда ли, от эпитета озёрная шлюха веет чем-то тургеневским? – оживлялся Прокоп.
- А от лилового фореля вытрезвителем, - соглашались мы.
В какой-то момент закончился дождь, и выглянуло солнце. Толик ткнул складной указкой в график клёва рыб, напомнив лишь краткое: «плотва и подлещик», и все направились к лодке.
- Улица разбуженного декабристами Герцена! – отозвался Прокоп в ответ на команду «Вёсла на воду!»
- Сампсониевский мост Свободы! – сообщил Чаадаев, усаживаясь на носу.
Толик расчехлил снасти, пошуровал в коробочке с насадками и, приладив к леске блестящую мормышку, закинул удочку и щёлкнул кнопкой секундомера.
- Дайте мне спиннинг! - попросил Прокоп.
У Чаадаева судорожно поволокло в сторону поплавок, и он выудил головастого окушка.
- Попался, партизан-подводник!
- Вот ведь ошибка природы?! – Толик щёлкнул кнопкой секундомера, - Непорядок: по графику должна была клевать плотва, а берёт окунь…
- Дайте мне спиннинг! - протянув пустую ладонь, тоном маршала Нея, требующего у Наполеона гвардию, повторил Прокоп.
- На обратном пути, так уж и быть, дадим тебе закинуть дорожку, - смилостивился Толик, - Но только при условии, что будешь кидать туда, куда я покажу.
Толик подсёк уклейку, затем краснопёрку, затем голавля, а Чаадаев ответил тремя окунями, каждый из которых становился всё увесистее.
- Не, сегодня клёва не будет, - ворчал Толик и щёлкал кнопкой секундомера, записывая что-то в блокнот.
- Проспект Лженауки! – возразил Прокоп, и полез за спиннингом, от чего закачалась лодка.
- Вот ведь, абстракционист, весь промысел распугал! – обиделся Чаадаев, но Толик миролюбиво заметил:
- Пусть покуражится, всё равно ничего не поймает.
Едва снялись с якоря, Прокоп, поплевав на ладони, зашвырнул блесну к ближним камышам, и в ту же секунду спиннинг изогнулся, выскочил у него из рук и запрыгал по днищу лодки.
- Эй, полегче, оглашённый! – ловя спиннинг, закричал Чаадаев.
- Я так и знал, что будет зацеп! – запыхтел Толик.
- Много вы знаете… - Прокоп выхватил у пенсионера спиннинг, но в этот момент тот опять изогнулся дугою и стал вырываться из рук.
- Отпусти катушку!
- Трави леску! Отпусти, и на себя, отпусти – и на себя…
Худо-бедно удалось организовать технику вываживания. Прокоп от напряжения вспотел, а когда возле лодки показалась разинутая зубастая пасть, побледнел, закачался и от впечатления едва не лишился чувств.
Однако Чаадаев уже набросил на добычу подсачник и они вдвоём с Толиком вытащили на дно лодки аллигатороподобную щуку.
- Напоминает муррейскую треску… – пробормотал Толик и задумался. – Вообще-то эта треска водится лишь в Австралии. Однако это безобразие вообще уже не укладывается ни в какой график?!
- Ничего себе, сходили за хлебушком, - почесал небритый подбородок Чаадаев, - Это тебе, бабка, не Юрьев день, а день, когда клюнула рыба!
Толик достал кусачки, пинцет и полез щуке в пасть доставать блесну.
- Ну, разве начинают с этого?! – застонал Чаадаев, вынимая из-под сидения лодки сапёрную лопатку, - Дай-кась, я её сперва по башки…
- Не трогайте произведение искусства! – отстранил его Прокоп, но Толик уже произвёл надлежащую операцию и высвободил из щучьей пасти блесну.
- Всех объегорил баламут-передвижник! – отсалютовав лопатою, заметил Чаадаев, но в этот момент щука-крокодил вцепилась ему в икру.
- Ох, мать твою за ногу! – пенсионер двинул рыбе несколько раз черенком лопаты по голове и высвободил рваную брючину, - Ведь новые были, почти не надёванные…
Когда шли к берегу, заспорили в отношении веса добычи, потом перешли к рецептам кулинарии.
- Килограмма на три потянет, - сказал Толик, поглядывая на щуку, - Или на четыре, жаль, безмена не захватил.
- Что? Каких пять? Не меньше двенадцати! - не согласился Чаадаев, - Уж я-то знаю! Столько щук с зятем здесь переловили, что тебе и не снилось.
- Мне-то не снилось?! – обиделся Толик, покуривая на корме, - Да знаешь ли ты, что если взять всех щук, выловленных мною в акваториях страны, то ими можно отмерить дорогу от Питера до твоей деревни туда и обратно!
Затем решили, что в походных условиях щука будет ужас, как хороша, приготовленная на скорую руку, что называется, «дорато альфорно», то есть, жаренная в сухарях на оливковом масле, с картофелем «дофине», артишоками, украшенная маслинами, приправленная помидорами черри, зелёным горошком и сыром пармезан. В эпоху развитого социализма эти продукты всегда можно было приобрести в любом деревенском сельпо, лежащими рядом с ржавой тихоокеанской сельдью и конфетами «старт».
Во время разделки рыбы Прокоп снова стал недоумевать.
- Интересно, чувствует живое существо, когда ему отрубают голову, или не чувствует?
- Ещё как чувствует! – поёжился Чаадаев.
- Ни хрена оно не почувствует, если это сделать молниеносно, - ответил Толик, - Чувственные органы ведь уже отсекли?!
- А я вот слышал историю, как во времена Французской революции должны были казнить одного врача посредством отрубания головы гильотиной, - задумчиво продолжал Прокоп.
- За взятки? – спросил Чаадаев, соскрёбывая с рыбы чешую.
- Ха, за взятки! Этот доктор на площади Согласия больничными листами торговал… - усмехнулся Толик, но Прокоп вздохнул:
- Не помню, за что, но должны были казнить. И вот, накануне казни, приходит к приговорённому к смерти врачу другой врач, известный физиолог-исследователь и уговаривает его стать участником эксперимента.
Прокоп помолчал, прикуривая от головешки костра.
- А именно, после того, как ему отрубят голову, ответить, моргнув левым глазом, чувствует он что-нибудь, или нет? Понятное дело, если ничего не чувствует, то и не моргнёт.
- А вдруг ему ещё и моргалы выколют? – заметил Чаадаев.
- Про моргалы речи не было. Короче, согласился он, а уж когда ему гильотиной отсекли голову, то исследователь голову быстро схватил и задал один вопрос: «Чувствуешь ты что-нибудь, или нет?!»
И голова моргнула ему в ответ левым глазом, причём, трижды!
- Однако и нравы были у этих якобинцев! – опять поёжился Чаадаев и взял в руки топор.
- Ну, вот, я так и знал! – сказал Прокоп, поднимая отсечённую от туловища рыбью голову, - А левый-то глаз у щуки прикрыт…
- Набережная Робеспьера! – констатировал Толик, протирая ваткой график клёва рыб.
Вечером мы сидели у костра, понемногу выпивали и закусывали жареной щукой. В придорожной грязи резвился довольный жизнью Этьен Бертье.
- Привязался к нему, хуже, чем к собаке! – вздыхал Чаадаев, - А зарезать не могу!
- Ну, Прокоп, ты молодец! – нахваливали мы всей компанией нашего отличившегося друга.
- Наверно просто вдохновение нашло, - пожимал плечами Прокоп, - У меня в роду ведь потомственные рыбаки: один дед родился на Ладоге, и занимался промыслом с малолетства, а другой так вообще был из архангельских поморов. Вот наверно и прорвало…