Болтун

Олеся Гринкевич
Я решил помолчать пару дней. Одним весенним утром мне просто расхотелось говорить, поэтому я взял с собой блокнот, ручку, кивнул на приветствия родных, и пошёл.

Сколько себя помню, я всегда был болтуном. Буквально не мог заставить себя замолчать: говорил о всём, что видел и редко когда задумывался над собственными же словами. И после очередного раза, когда меня назвали болтуном, я решил исправить ситуацию. В своём стиле.

- Здравствуйте, вам пакет нужен? - я покачал головой на предложение кассира.
- Вы, молодой человек, хам, - я просто смотрел на женщину, перед носом которой сел в метро, - Как вам не стыдно? Может, я устала, может, я беременна?
Меня так и подмывало ответить: "А может я тоже устал? Может, у меня болит нога?" - но сдержался. И просто смотрел, как она исходит желчью. Того и гляди, прожжёт пол. "Кажется, у неё в жизни не очень всё хорошо" - решил я и отвернулся, зевнув.
На учёбе все решили, что у меня что-то случилось. "С тобой всё в порядке?" - спрашивали они, а я уже на приготовленном листочке отвечал, что да, всё отлично, я просто решил помолчать.

Учитель поставила мне низшую оценку за то, что я решил пример на доске, но не стал ничего объяснять, хоть этого и не требовало задание.

Меня начали тыкать, пытаться смешить, пытаться разговорить, но я молчал. Кажется, их смущало моё поведение, даже не смотря на то, что я часто отвечал им на бумаге. В конце дня, со мной никто не пытался заговорить и я спокойно ушёл домой.
По пути я увидел, как женщина обронила крупную купюру, догнал её и жестами попытался вернуть потерю, но она меня неправильно поняла и оскорбилась.

Дома было ещё хуже. Родители лишили меня ужина за "мою выходку" и даже не стали смотреть, что я пытался им написать. Благо, я заранее купил булочки в магазине и спокойно их съел в своей комнате.

Утро следующего дня началось с упрёков и криков. Таких непривычно громких, что почти закладывало уши. Будто они пытались перекричать тишину, что я создал. Будто между нами была пропасть, и они камнями закидывали её, не понимая, что на дне - раскалённая лава.

День прошёл спокойно. Со мной общался только один мой друг, остальные же начали шептаться. Учителя всё продолжали пытаться вытянуть из меня хоть что-то, я же писал им: "Я могу написать вам, если хотите, но не говорить. Говорить я не хочу, извините".

Эксперимент затянулся, и через неделю я нашёл свою сменку, закинутую на дерево. Мои бывшие друзья толкнули меня в коридоре, некоторые незнакомцы в школе стали подходить и с издёвкой говорить со мной, называя то немым, то чудиком. Друг сказал, что не может мне помочь, иначе издеваться начнут и над ним. Я согласился, что это разумно, и исключил его из списка друзей.
Дома ситуация всё ухудшалась. Меня успели сводить к психологу, хотя сами же дома не прекращали кричать и " наказывать". С самого начала я вёл дневник наблюдений и записывал все их слова. Но они становились всё хуже, а их лица - всё мрачнее.

Через месяц от меня начали потихоньку отставать. Дома мне молча подавали еду, про оценки и дела не спрашивали, хотя всё ещё водили к врачу. Друзей у меня не осталось, поэтому в свободное время я гулял в одиночестве.
Однажды я услышал, как две соседки обсуждают меня.
"Как наш болтун то вырос. Теперь такой серьёзный и взрослый стал".
Однако я ничего особого не почувствовал. Всё, что я изменил в своей жизни - перестал говорить. Мысли же мои как будто бы особо не поменялись.

Через пару месяцев меня перевели в другую школу, так как издевательства возобновились с новой силой. Одноклассникам я был представлен, как немой, и они довольно быстро свыклись с этой мыслью. Решив при этом, что я ещё и глухой.
Дни шли, секреты в моём кармане - тоже. Всё больше людей приходили ко мне высказаться, как к какому-то колодцу, куда можно крикнуть что хочешь. Поначалу мне это нравилось, но через полгода я научился игнорировать их, думая о своём, пока кто-то плакался мне в плечо.
Тогда же я попробовал заговорить.
До чего странное чувство.
Я стоял перед зеркалом и едва мог издать какой-либо звук. Кряхтение, шипение. Горло больно сжималось.
Чтобы заново научиться говорить, понадобилось ещё два дня.
Ещё через день, впервые за долгое время, я сказал своим родителям "доброе утро". Они были рады и обнимали меня. Но я ни к ним, ни к школе, не чувствовал уже ничего тёплого.

"Мы примем тебя любимым, да? Мы любим тебя таким, какой ты есть, да?" - спросил я и улыбнулся. Улыбка больно стянула губы.

До самостоятельной жизни мне оставался всего год. Но всё, чего мне хотелось в те минуты - уйти и от школы, и от дома куда подальше. Так далеко, как только могу.
Однако оставалось только терпеть. Ждать.
И молчать.