Глава 1
По узенькой дорожке, между пихт и кедров, громыхая коваными колесами и подпрыгивая на корнях деревьев, ехала двуколка. В ней сидел и болтал головой во все стороны пьяный в стельку, местный купец и промышленник Сажин Тит Нилыч. Бормоча ругательства за плохую дорогу, изредка взмахивал аршинным кнутом, сплетенным из свиной кожи.
Вороной жеребец приседал на задних ногах, рывком дергал двуколку, еще больше зля хозяина. Оба были под стать друг другу. Тит побаивался своенравного жеребца: он мог внезапно укусить за плечо, или ударить копытом. Кстати, жеребец бил передом и задом, словно натренированный. Ворота в ограде из дубовых плах были в частых отметинах передних подков лошади. Жеребец тоже боялся кнута хозяина. Тит, бывало, в сильном подпитии, привязав его крепкой веревкой к столбу, нещадно хлестал кнутом, просекая до крови толстую кожу. Удар Тита был безжалостным. Наконец, тайга закончилась, таратайка мягко покатила по пыльному шляху, вдоль обмелевшей за лето речушки.
Свернув к броду, купец остановил коня в воде, и, опустив вожжи, дал ему вволю напиться. Сам же, достав из-под сиденья початый штоф самогона, с чмоканьем и придыханием присосался к горлышку сосуда.
— Уффф, хорошо-то как! — вытерев рукавом губы, произнес купец. — Таперича, — чавк-чавк-чавк, — похрустел огрызком огурца, — до дому! А ну, Демон, вперед!
Жеребец по голосу знал, что требует хозяин, и с места рванул в галоп.
— Фь-ю-ю-ить! — полетел по реке разбойничий свист загулявшего купца.
Слетел с катушек мужик… Похоронил отца и словно чёрт в него вселился. Откуда-то появились шальные деньги, начал пьянствовать почти каждый день, гоняя домашних. Семья состояла из пяти человек: старший сын, да две девчонки, ну и они с Онисьей. Прислуги было человек пять — все в долговой кабале у хозяина.
Подлетев к воротам, жеребец остановился, ожидая команды.
— Прошка, мать твою! Открывай! Где тебя черти носят! — посыпался отборный мат.
Никто не вышел на окрик хозяина, только в окне мелькнуло испуганное лицо Онисьи: опять навеселе… Да сколько же можно терпеть!
Тит в бешенстве задергал вожжи жеребца, тот поднялся на дыбы, ударил в дубовые ворота передними копытами. На грохот и крик хозяина из-под сенцев выскочил Прошка — мужичонка, небольшого ростика, с соломой в нечесаных волосах. Подскочив к воротам, с натугой, кряхтя, снял с крючков пудовую жердь, запиравшую ворота и бегом открыл обе створки.
— Нилыч, эт, я… эт, тово, проспал маненько, эт, щас, все сделам! — скороговоркой забормотал Прошка, — не ругайся тока!
— Бля-а-а-а! Распустились тута! — раненым медведем заревел Тит, с размаху огрев кнутом Прохора так, что на плечах того лопнула сермяжная накидка. — Баню мне!
Прошка, зажимая рассеченное плечо, пулей полетел к бане, опасаясь нового удара. Тит вывалился из двуколки, цепко ухватив недопитый сосуд с самогоном, и с трудом ловя равновесие, направился к крыльцу. Сил взойти уже не было. Присосавшись еще раз к штофу, и что-то бормоча, он отрубился на ступенях. Онисья кликнула на помощь дворовых девок. Совместными усилиями, кое-как, затащили в сенцы тушу Тита.
— Пусть в прохладце поспит, может, ругаться не будет, — сказала Онисья. — Прохор, готовь баню!
— Топится, хозяюшка, топится, — склонившись в пояс, ответил Прохор, придерживая на плече лохмотья одежды.
— Ну-ка, покажи рану, — попросила хозяйка, — и внимательно рассмотрев рассеченную кожу, сказала: «Зверь! Разве можно так бить человека — животное! Девки, дайте ему бальзам из трав, пусть намажет рану, иначе загноится».
Тит проснулся почти под вечер, громыхая подковами сапог, сопя, прошел в горницу.
— Чо жрать? Накрывайте стол! — сходу зарычал он.
Дочери соскочили с сундуков, бросив вязание. Забегали от стола к печке и обратно, подавая щи, кашу, топленое молоко. Тит ел молча, громко чавкая, словно боров у корыта, сверлил глазами испуганно сжавшуюся челядь. Наевшись, сытно отрыгнул и отодвинул от себя чашки.
— Чо сжались, добрый я седни! — хрястнув кулаком по столу, сказал Тит. — В моем медном руднике нашли агромадный желвак малахита, пудов на сто, не меньше! Во деньжищ огребу! А вам шиша! — покрутил перед лицами домашних фигурой из трех пальцев. И снова по-жеребячьи заржал: «Не, куплю вам по ситцевому платочку, акромя ево, вы ничо не заработали».
— Онька, меня в баню и спать! — дал команду Тит.
Онисья молча собрала мужу чистое белье, взяла свечку, спички, пошли в темноте в баню. Распарившись и вымывшись, Тит раздобрел: «Онька, люблю ведь тебя, заразу! Хошь, куплю тебе цыганску шаль с кистями?»
— Ну, купи, — покорно ответила Онисья, — спасибо! Ты ба, с Семеном поговорил, женихается во всю парень, пора свадьбу делать, а ты все гуляешь.
Сказала — и в испуге сжалась, ожидая окрика или удара. Но ни того, ни другого не последовало.
— Женихается, гришь, — лады, на заре и поговорим, а щас спать! — с жесткостью в голосе сказал Тит.
Легли спать, погасив лампады в горнице и кухне, светилась только плошка на поставце для икон в переднем углу. В окно заглядывал желтый горбатый месяц, во дворе лениво побрехивали собаки. Онисья не спала, перебирая в памяти годы жизни с Титом. Поначалу жили хорошо, была страсть и любовь, родила детей, а потом случилось несчастье. Глубокой осенью, почти по ледоставу, с бабами полоскала на мостках белье, нечаянно уронила в воду простынь. Хотела поймать, но не удержавшись на обледеневших мостках, плюхнулась в воду. Течение подхватило и понесло вниз по реке. Еле выбралась на отвесный, глиняный берег, ухватившись за корни березы. Простыла и провалялась в горячке почти месяц. С тех пор напрочь, исчезла тяга к мужчине. Тит злился, что она холодна в постели, а потом, переговорив с ней, и поняв, что он ей не нужен, увлекся соседкой, теша свою мужскую страсть на стороне. Онисья молчала, хотя знала все. В деревне ничего не утаишь.
Тит, выспавшись днем, ворочался, как боров на подстилке, сон не шел, нахлынули воспоминания.
Продолжение:http://www.proza.ru/2019/10/26/330