Как во сне последние дни. Страшном. Таком страшном, что бояться уже невозможно. Когда снится беспрерывный кошмар, - какие-нибудь зомби, дикие звери, кровь, трупы, погоня и бег по сломанной дырявой крыше, - разве ты успеваешь испугаться нового чудища? Нет. Ты бежишь, или там, отстреливаешься, прыгаешь, - как несчастный Марио в старой компьютерной игре. Если Марио испугается, запаникует, задумается, - он упадёт и проиграет.
Порой возникали не то, чтобы угрызения совести (некогда!), а смутная мысль, - нет ли её вины в болезни Того-кто-рядом? Возможно, вначале он пытался бороться за неё по-хорошему: стал милым и добрым; начал задаривать подарками, вникать в её жизнь и мысли. Затем, - сообразив, что она вежливо благодарит, но душой и телом по-прежнему далека, - стал устраивать ссоры на пустом месте, как бы невзначай вставляя в них: "Я тебе не нужен", "Можешь хоть сказать, куда пошла?", "Как думаешь, сможем ли мы дальше жить вместе?" Поскольку конкретный вопрос задан не был, - она не считала нужным самой поднимать тему. А про их отношения отвечала теперь жестокую, но, - правду. "Не знаю. Сможем ли. Я, - в отличие от тебя, - хотя бы не кричу о своей безумной любви к тебе, тут же перемежая это криками ненависти. Тебя раздражает во мне буквально всё, ты шарахаешься от меня, не слушаешь, перебиваешь, и вообще - повышаешь на меня голос ни за что. Обижаешься на каждую ерунду. И уверяешь, что любишь. Зачем лгать себе? Ты первый когда-то давно отдалился от меня душевно, постепенно и физически. Ты вынуждал своим поведением меня, - тогда любящую, - бегать за тобой, как за капризной девицей, уговаривать, расспрашивать, холодно роняя: "Сама подумай, в чем ты провинилась. А если не понимаешь, то бесполезно", - и махал на меня рукой. Как мне было больно тогда! И постепенно я отделила себя от тебя. Ушла в творчество, друзей, увлечения. Теперь ты вдруг заметил, - за долгие годы, - что у меня свои интересы, не связанные с тобой, и душевной тяги к тебе давно нет. И не только душевной. И винишь в этом меня? Теперь, когда тебе захотелось теплоты, - через десять лет, - я, оказывается, должна тебе её дать?
Он впадал в отчаяние. Она видела это, ей хотелось помочь ему, но - не за счёт себя. Да она и не могла бы ему ничего дать уже. Она не умеет играть и притворяться в чувствах. Она умеет быть хитрой и увертливой, выдумывать предлоги, недоговаривать. Но в чувствах она не может быть нечестной. Не в состоянии.
Затем наступила третья фаза, - когда и он махнул рукой. Пусть она делает, что хочет, любит, кого хочет. Зато и он будет делать всё, что хочет... и что не нравится ей. А она смолчит лишний раз. Если и вправду он "жил лишь ею", - то, естественно, смысл и желание жизни у него пропали. А когда человек не держится за жизнь, - немудрено вправду серьёзно заболеть.
Она думала... ведь он пытался бороться за неё вначале! Нет. Бороться надо было раньше, когда она еще ждала от него этого, когда была бы счастлива таким его проявлениям. Он столько лет убивал её чувство, затем еще пару лет оно пролежало мертвым и истлело окончательно, - ему было всё равно. А когда в ней родилось другое, новое, - тогда он решил воскресить старые кости! Притом, - разовыми акциями немыслимой щедрости. Срываясь на злобу, когда подарки не сработали так, как он хотел. И расстроился, что не получилось Она не плакала от счастья, и не кидалась ему на шею, зацеловывая, как сделала бы это лет пятнадцать назад. Она спокойно благодарила, и вновь занималась своими делами. И вновь уходила... и уходила вечерами, всегда имея вескую причину на это.
Ей было жаль его по-человечески. Ближе неё у него никого не было. Как же он дошёл до жизни такой? Никого, душевно близкого, кроме неё, - да и её тёплое отношение умудрился растоптать? Ей страшно было представить, что у него в душе. Но не её в том вина! И даже если у него есть лишь она, и смысл его жизни в ней, - как он говорит, - это, опять-таки напоминает эгоистичных матерей, которые говорят детям: " Я всю жизнь отдала вам! Поэтому вы мне должны...." Кому надо, чтобы всю жизнь отдавали ему, кому, на хрен, нужна такая ответственность и ноша? Разве она виновата, что он не может ничего и никого найти себе ? Тем более - врёт. Если бы это было так, - он слушал бы каждое ее слово, радовался бы любой даже глупости. А не упорно гнул свою линию во всем, не допуская малейшей критики в свой адрес, вечно не дослушав, не поняв, и обвинив в чем-то её.
Сложно устроена жизнь. И беспощадной быть невозможно. Но и дать то тепло, что ему необходимо, - никак. У неё просто не осталось его! При всём том парадоксе, что она сильно зависит от него материально. Её копеечные, пока что, выплаты... И машина. Она не умеет её водить. И слишком привыкла, что машина всегда в семье есть. Машина это второй дом... Сплошные противоречия.
В автобус Лиля села без каких-либо эмоций. Главное, что он пришёл довольно быстро. Хочется ли ехать, нет ли... Она всё делает машинально сейчас. Жаль, что нет ничего интересного рассказать. Всё крутилось около болезни... а об этом она молчала пока. Неизвестно, как он отреагирует. Возможны варианты. Будет жалеть еще сильней, и не гнать из жалости. Поймет, что у неё реально никого, кроме него. Задумается, - не лишь поэтому ли она с ним, - чтобы хоть кто-то был. Возникнут угрызения совести перед коллегой - одно дело, когда соперник здоров, и может сопротивляться, а другое, когда так вот. Много всего. Потому она молчала до сих пор. А больше вроде и не о чем.
На предпоследней (до её выхода) остановке, в автобусе вдруг погас свет фар. Водитель, выйдя на улицу, стал что-то ремонтировать, периодически заглядывая в кабину. Молча. Первые пессимисты стали потихоньку выходить, остальной народ обсуждал: "Поедет-не поедет", оставаясь на местах. Или вариантов не было у тех, кому ехать до конечной. Лиля ждала. Интересно, - такого с ней ещё не было. В кои-то веки она почти не опаздывает, - так автобус встал! К чему бы? И что делать, идти или ждать? Дождалась, когда водитель объявил, наконец, - что дальше не поедет. Вышла. Набрала Максима. Предупредить хоть. Неизвестно, сколько она здесь проторчит. Хотя, здесь, наверное, весь транспорт уже к вокзалу направляется, можно на любой сесть? Трубку не взял. Не повернуть ли домой? Может, его и нет? Явно нет. Забыл или опаздывает. И зачем ей тогда ехать? Но домой - еще глупее выглядеть. Вскочила в первый подъехавший автобус, оттолкнув тупорылого подростка, преграждавшего собой дорогу (сломанный автобус загородил остановку, и к тому, что встал за ним, - остался узкий проход. Пассажиры первого рванулись туда). Но надо же! Вместо того, чтобы мирно двигаться к вокзалу, - на перекрестке перед ее остановкой, он вдруг свернул вправо, на улицу имени великого писателя, на которой и располагалась клиника. (Прямо "Этот дом и подвальчик на Старом Арбате"... как много булгаковских совпадений у неё, которые она сознает гораздо позже... только она и Маргарита, и Мастер. Впрочем, и он Мастер. Просто в другом деле. Да еще и гений общения, в отличие от того...)
Свернул, и явно не собирался тормозить! Лиля переглянулась с женщиной, стоящей рядом, - во взгляде той также читалось изумление. Крикнула:
- Простите, высадите нас здесь, пожалуйста! Мы со сломавшегося автобуса, - не знали, что вы свернете!
Удивительно, но сработало. Лиля и её попутчица бежали под моросящим дождем в обратную сторону. Никогда она еще не подходила с этой стороны. Дождавшись красного светофора для машин, перебежала улицу в совершенно неположенном месте. Да задолбало уже сегодня всё! Еще до перехода теперь чапать сколько... Субару не было. Этого следовало ожидать, раз не ответил. И что теперь? Ждать, звонить? Нет, - конечно она сейчас уедет обратно... Еще и дождь. Внезапно осенило. Подойти к дверям все же, постучать хоть. Дверь оказалась открытой, стучать не понадобилось. Ей показалось, что там толпа. На диване сидели двое, - мужчина и девушка, по возрасту подходящие на отца с дочерью. Из магнитофона торчал диск, на тумбочке стояли разноцветные детские машинки (они и в прошлый раз стояли, и раздражали её).
- Проходи! - кивнул он ей равнодушно, не прерывая оживленного разговора с этими... Но всё же они заторопились пройти в кабинет. Она-то думала, что они уйдут сейчас!
Так, - спокойно. Их двое, и дверь открыта, - это не любовница. Явно знакомые какие-то, раз музыка включалась. Или просто показывал диск? Трубку не взял. Потому что пошёл открывать ей двери. Думал, что она подошла, и звонит так, вместо стука. И, наверное, удивился, когда на пороге никого не оказалось. Мог бы и перезвонить... Не стал, увлекся разговором. И субару нет! Такая злость разобрала вдруг. Не обида, а злость. По возбужденному недовольному разговору поняла, что с машиной что-то случилось. И опять он им про эти операторы телефонов, что и ей! "Шут несчастный! Ничего нового придумать не смог! " Только с ней он смеялся, а им сейчас рассказывал яростно.
- Максим, а Рита сейчас в Москве на машине ездит? - спросил мужчина.
Лиля навострила ушки. Узнать что-нибудь... И, значит, - сильно знакомый.
- Нет, куда там, - с такими пробками. Там легче на метро.
Лиля даже не разделась. Если нужно будет долго ждать, и нет машины, - она просто уйдёт.
Не могла играть. Заглянула в кабинет очень мрачно.
- Долго? - не глядя на пациентов.
- Нет, совсем нет...
Ладно. Тогда подождем окончания комедии. Но её всю трясёт. Дверь не заперта, - вышла покурить прямо на крыльца, внаглую. Иначе не выдержит. Главный облом с машиной, конечно. Сразу ничего не хочется. Находиться здесь, и думать, во сколько там последний транспорт идёт? Отвратительно. Как это в том году она так могла, и не раз... не возмущаясь?
Добило, когда он (в шутку, правда), - сказал им, что пока чей-то зуб сушится, можно чаю выпить. И спел (если так можно выразиться) девчонке: "Дай мне наглядеться, радость, на тебя". Затем прибавил, что некоторые утверждают, что у него слуха нет! Но это ведь не главное, главное - настроение!
Хм. Некоторые. Т о л ь к о для неё сказано, - или всё же и для них частично? Она сама так любит. Говорить кому-то другому вещи, которые предназначены для других ушей, на самом деле. Ох ты, да с их похожестью, кажется, она может его начать понимать... И про "радость", - для неё? И вообще, чтобы видела, как ему весело с другими? Нет, вряд ли уж всё это демонстрация... Ему правда хорошо с ними - без неё!
Народ ушёл, дверь закрылась на ключ.
- Проходи, садись. - Всё еще возбужденный эмоциональным общением, не замечая ее злого взгляда. - Ты сейчас видела профессиональных актеров. Правда, за неимением постоянного дохода, подрабатывающих.. - голос доносился из подсобки, и она не слушала.
- Это они сейчас видели профессиональную художницу, за неимением настоящего сбыта, подрабатывающую тупыми статьями да иллюстрациями в интернете! - она не собиралась показывать такой гонор, это вылетело само.
- Статьями? Я думал, рассказы о художниках?
- Ну да... Просто я не считаю это рассказом. Это не для души. Считай, заказные статьи. Да ладно, - что за актёры?
- Вепсского нацонального театра.
- Местные... - разочарованно.
- Нет, не только... Ты же опоздала, вот мы тут и общались активно.
- Я не опоздала! Ты представляешь, что сегодня было! Я же звонила, хотела предупредить, что застряла... - и не станет она добавлять укоризненно, что не ответил.
- День такой. А я еду сегодня, и вдруг фары погасли. Всё. Ничего же не видно, как ехать? Бросил на дороге, пришёл пешком.
- На дороге? - (бедная субарка!) Встревоженно.
- Ну, отогнал, конечно, в укромное место поблизости. Но в ремонт уже только завтра поеду, при свете дня.
- Из-за каких-то лампочек!! Заменить, да и все.
- Если бы всё так просто. Там люминесцентные лампы, сдохла все система, предложат китайские, а надо бы родное. Родное всегда есть родное. Пока будут искать... Надо было летом ещё делать.
Так вот, останавливается рядом знакомый, а у него тоже субару, и говорит... У него машине лет меньше, но он хочет новую, такую же...
- Хватит! Мне нет дела до чужих мужиков, а вот автобусы потом перестанут ходить! Давай быстро делай, - и я пошла. - Почему-то теперь слово "субару" от него она не могла слышать, это было невыносимо. Оно стало её личным ...брендом, что ли. А тут он раза три произнёс: субару, субару... Словно её по имени! - настолько слух резануло. Да еще какую-то дурацкую историю о незнакомом мужике. А ей домой на автобусе!
- Что? - делать?
- Шестерку открывать, - то, что в тот раз не стал.
- Хорошо, - пятнадцать минут, - и всё. В смысле, болтаю. Я сегодня кофе выпил, а то такой же сидел, как ты. А теперь весь возбужденный, - смотри какой! - засмеялся, обнял. - Будешь кофе? Да времени еще только семь часов, что ты нагнетаешь... Помаду сними. Салфетка последняя. Надо же, салфетки закончились!
- Было так много всех с помадой?
- Нет, было много тех, кто любит плевать. Представь...
Каким-то образом Лиля за все время умудрилась ни разу не сплюнуть при нём. Просто не могла... к тому же теперь оборудование позволяет не делать этого. К счастью.
- Могу пожертвовать салфетки. Сухие, влажные.
- У тебя есть?
- Возможно. В моей сумочке много чего есть на все случаи.
- Правильно, я тоже так. - (И почему она не сомневалась?) - Как-то в машине яблоки возились месяца три... кстати, хорошо сохранились, лучше, чем в кладовке! Эх, достал меня гайморит этот.
- Так и не прошёл?
- Нет.
- Ты лечишься?
- Неа.
- Почему?! Надоели вы все со своими болезнями! Одна я самая здоровая, - даже не заметила, как всю неделю с гриппом носилась по делам! Наглотаюсь таблеток, и вперёд! - Всё ещё было больно из за субару. Нигде расслабиться нельзя, ни на кого положиться! Всё сама! Настолько устала от этого, что, кажется, плевать ей уже на него, ни чувств, ни желания. И без разницы, что он подумает.
- Слушай, а что за интересные дела творятся в ...вашей больнице? Это правда, что говорят?
- Правда. Но это уже давно. Как сейчас дела обстоят, я не знаю. Муж давно на больничном.
- Да что с ним, скажи в конце концов?
- Ревматоидный артрит. - Глухо, глядя в сторону.
Промолчал. Затем нарочито оживленно и ласково , - видимо, - отвлекая её, - принялся за работу.
И вновь эта гадкая песня!
Лиля открыла глаза, и гневно помотала головой.
- Что такое, фальшивлю? - вынул тампон изо рта.
- Издеваешься! Нарочно поешь тогда, когда я не могу тебя пнуть. И не смей петь мне то же самое, что только что пел своим... настоящим артистам!
- Я это пел? Не помню... Вот привязалось, значит. Я это не тебе пою... это зубу.
- Ну и слава Богу.
- О, как ты меня назвала?! Похвалила в кои то веки?
- Не, ошиблась... слава Дьяволу, - пробурчала. - Если уж поешь, так пой современное что, или со студенческих времён!
- А я не помню ничего. Что привяжется...
Тем не менее, начал мурлыкать мелодию из "Шербургских зонтиков". "Так-то лучше", - подумалось ей.
...
- Сколько тебе ложек?
- Не знаю. Растворимого я три кладу. А этот какой-то особенный?
- Тогда две, наверное. И сахару столько же. Да нет, просто хороший. Вот Рита с Москвы привозила, - там был особенный. С одной ложки глаза на лоб лезут. - Скорчив физиономию, стал похож на Луи де Фюнеса. - А если три... Тут тебя просто бы... наизнанку...
- Вот здорово! А тебе убирать! Главное, чтобы здесь.
- Нет, здесь не надо. А то не позову тебя больше... Здесь приличные люди бывают...
- Какие приличные?! В этом подвале-притоне?
- Ну, вот ты, например.
- Ха! Я - редкое исключение!
Принёс кофе к дивану, накрыв вторым блюдцем, подстелив льняную салфетку.
- Видишь, как стараюсь. Как в лучших ресторанах. А что ты ищешь?
Лиля рылась в сумке.
- Салфетки тебе. Но, - извини, - нашла только влажные, или вскрытые, и несколько грязные.
- Класс! Влажные или грязные, - у вас есть выбор! Сушки будешь?
- Давай. - Надо хоть что-то кинуть в желудок вместе с кофе.
- Попробуй, сахара еще нужно ?
- Нет. Ой, а как я кофе без молока, без пенки?
- Ну вот те раз, нет у меня молока.
- А я хочу латте! Или эспрессо. Правда, что это такое, - я толком не знаю, зато знаю, как правильно ставить ударения. И упоминаю названия в мелких рассказах, - хохотнула. - Ты не знаешь, эспрессо - это какой?
- Тоже нет... В автоматах только.
- И я...
- Потом я после тебя эти опитки себе долью. Или нет, - я их оставлю и заварю тебе в следующий раз!
- Мне ты заваришь свежий, а эти будут для тебя.
- Согласен. Тогда тебе достанется третья их заварка!
- Тогда... - не выдержала, рассмеялась, - ах, переговорил, сволочь!
- Ох, это я так диск оставил в магнитофоне?
- Да. Веселились, наверное. И в машинки играли...
- Машинки - это для маленького мальчика, чтобы уговорить его полечиться. Но, оказалось, ему больше понравился планшет. А они остались.
Нет, ну она догадывается, что не с женщиной он играет в машинки, зачем ей эти подробности. Непонятно лишь, почему он их не убрал, - обычно всё убирает.
- Взял бы и предупредил, как нормальный человек, что субару сломалась!
- И что?
- Я бы развернулась и уехала.
- Тогда и я бы развернулся и ушёл...
- Ну и ладно.
- Нет, сегодня надо было зуб открыть.
- Ты и в тот раз говорил, что надо.
- Да не, правда. Не стоило тянуть. Я, понимаешь, - бросив машину, - шёл сюда, преодолевая дождь и ветер, а она...
"Типа я не преодолевала дождь и ветер. Нет, я лучше помолчу".
Подсел к ней.
- Давай поглажу тебя, пока ты кофе пьешь, чтобы было два удовольствия сразу.
- Если ты с а м этого хочешь.
Убрал руки с её спины.
- Хм, дайте-ка подумать, - хочу ли я...
- Эй, а куда руки убрал? - Она шевельнулсь. - Ты думай и гладь, так лучше думается.
- Вот так? - Начал массировать сильно, проминая косточки.
- Теперь да... раньше я бы кофе расплескала, когда полная чашка. Должен же и меня хоть кто-нибудь погладить, - равнодушно.
- Кто-нибудь? - Вновь отстраняется. Неужели она впервые слышит от него нечто, напоминающее ревность? Не, не может быть... - Сейчас тогда выйдем на улицу, и позовём кого-нибудь!
- Угу... - абсолютно без эмоций.
- Я вот никого не глажу, кроме тебя! И никого, кроме тебя, не угощаю кофе! А ты: "кто-нибудь"!
"Правда, что ли? А как насчет чая?"
- Так я тоже... могу так сказать, - пожала плечами.
- Но я-то правду говорю!
- Я тоже правду, - вздохнула, обернувшись, ласково прикоснувшись взглядом. ("Как раз я-то точно, - а вот на счёт тебя, - не уверена.") - Но всё равно, - это слова, а сказать можно что угодно.
("Она ли это говорит? Ему ли? Недавно мечтавшая хоть о самых лживых, но хоть каких-то словах! Либо за последние недели она повзрослела... постарела? Стала мыслить на свой возраст? Либо так сильно расстроилась из-за субару.)
Для полноты картины добавляет:
- Хотя я вру, - очень редко, - дочка подойдёт и, типа, - массаж сделает. - Нежно улыбаясь воспоминанию. И дав понять, - насколько всё - правда.
- Как бы ни пришлось мне учиться машину водить. Права у меня есть. А водить не умею. С третьего раза сдала, инструктор поседел... И ещё у меня топографическая тупость.
- А это что?
- Не могу представить весь путь целиком, даже хорошо известный. Кусочками только. И вообще заблудиться могу.
- Ну да. Только сегодня у вокзала видел аварию,- обе девушки, так вмазались...
- Не надо? Подробностей. - Позже дошло:не вспомнил ли он о жене, о которой она уже забыла. А теперь она сообщает, что, вдруг и ей придётся. Хотя фигня, - Рита ездит же.
- Но так-то... можно потихоньку: от подъезда, по одной улочке...
Так же и сестра ей говорила. И другие, кто начинал.
- Только и времени нет. И правил я не помню. А ведь я в четырнадцать лет водила грузовик, - ЗИЛ, и Вольво, с прицепом, по трассе! Что только ни водила! Только не в городе ужасном. Хотя тогда и трассы были не те, конечно. Обидно же! И скорость люблю!
Он обнимал её всё нежнее. Ей ничего не хотелось. Обидно было из-за субару. Скорость...
- Когда машину сделаешь?
- Не знаю. Завтра отведу к ним, а что скажут... - без сильного энтузиазма: "Постараюсь как можно быстрее, любимая!", но и без обычной своей иронии.
Неужели ему больше всего нравится её доводить до исступления? Ладно бы раз... Но она высвобождается из непрерывного сладкого плена лишь тогда, когда уже полностью опустошена. До того её слабые попытки пресекаются. Он стонет вместе с ней в эти моменты, целуя волосы, утыкаясь в неё лицом; вновь ей кажется, что на коже останутся следы, но он аккуратен... Когда доходит очередь до него (вернее, их обоих), в его стонах, когда он целует ее шею, ей чудится своё имя - легкий отзвук, словно она мысли читает (конечно, кажется, ведь ей хочется этого... с другой стороны, - ей впервые это кажется, а хотелось всегда)...
Посмотрев на часы, выругавшись, она убегает в открытую им дверь, не дожидаясь, когда он подойдёт распахнуть ее перед ней. Крикнув: "Пока!", - не заботясь, слышал ли он. А он не делает попытки удержать. Она мчится на автобус, мгновенно выбросив из головы всю романтику.