Светало, дождило, пасмурно было. Провинциальный вокзал оставался тих и безлюден. Единственная встречающая проходящий на Ригу, беспокойно ходила взад вперед по перрону. Большой черный зонт скрывал лицо, а белая кофта оттеняла загоревшие кисти рук. Диктор объявил о прибытии. Вдалеке раздался гудок паровоза. Женщина остановилась и замерла на месте.
Поезд приближался. Вот уже мимо заскользили вагоны. В редком окне кто–то не спал, из любопытства разглядывая бескрайние просторы полей, лесов, захолустные деревни и вокзалы провинциальных городков.
Сошли трое. Двое мужчин и девушка: все высокие, красивые, дорого одетые. Их нахождение было бы более уместно на каком–нибудь светском рауте, чем в этой глуши. Одному девушка приходилась дочерью. Родство отмечалось невооруженным глазом: черные густые волосы, единый разрез карих глаз и овал лица, полные губы, которые чуть что складывались бантиком, придавая лицам детское выражение. Второй из мужчин был светел, статен, широк в плечах и тяжел в кости. Ему девушка приходилась невестой.
– Привет, мам, – подойдя, поздоровался светлый. – Как жива – здорова?
– Здравствуй, Николай, – и, позволив себя обнять, подставила щеку для поцелуя.
– Это Мария, – представил он девушку. – Это ее отец – Дмитрий Сергеевич.
– Очень приятно. Елена Александровна.
Родство матери и сына можно было найти лишь в полноте губ, у нее резко очерченной – у него размытой, а когда все тронулись в тяжеловесности походки, у нее неспешной – у него размашистой.
Дождь кончился. Тучи рассеялись. Выглянуло солнце и заиграло утренними бликами на мокрой листве. Когда все расселись в машине, Елена Александровна, сообщила о намерении показать местные достопримечательности прежде, чем они окажутся дома. Николай сидел впереди. Ерзал и болтал ни о чем, желая таким образом сгладить суровую молчаливость матери и постоянно возникающую от этого неловкость у незнакомых людей. Вдвоем они могли говорить часами, но больше молчали, умея, понимать без слов. Разговоры их напоминали словесную дуэль, обнажающую интуитивные поиски в бесчисленных коридорах бытия. Для мелочей и суеты им доставало слова, взгляда, жеста. Так и сейчас мать произнесла: «Николай… – выдержала паузу и добавила для других, – помнишь камень в парке?»
За паузой сын прочитал укор и насмешку за клоунаду, которой прикрывал свое желание, чтобы она понравилась привезенным им людям. Неловко улыбнулся и замолчал. Заговорила Елена Александровна: «Весь город находится на полуострове. В его конце на самом высоком месте старая церковь, построенная шестнадцатом веке и не разрушенная в двадцатом. За ней маленький парк. В нем есть монументальный камень в честь победы над рыцарями Ливонского ордена времен Крестовых походов на Русь». Елена Александровна остановила машину и пригласила всех прогуляться по парку, поймав благодарный взгляд сына, чуть заметно улыбнулась ему.
– Почему вы уехали из большого города? – поинтересовался Дмитрий Сергеевич, когда она закончила краткий экскурс в историю края.
– Здесь тихо. Цивилизация вторгается только с рижской стороны в виде магазинов, борделей, особняков. К счастью, этого не так много, чтобы било по глазам.
– Ваша машина не меньше бьет по глазам местным жителям, чем по вашим рижские бордели.
– Папа! – воскликнула Мария. – Простите его. Из–за работы он стал окончательным циником.
– Все в порядке, – успокоила девушку Елена Александровна и обратилась к ее отцу. – Я думала, циники стали стоикам лет за триста до нашей эры. Впрочем, Мария заблуждается. Вы не можете являться циником. Они отрицали семью, как налагающую узы на свободу мудреца. Семья у нас в наличии, а мудрецов в наши времена с огнем не сыскать.
– Наверное, вы дома забыли очки? Это очень неразумно с вашей стороны. Сослепу и глупца за мудреца принять не грех. И потом, надо беречь глаза, ибо ваша машина действительно по ним бьет. Как бы чужая зависть их не выколола.
– Машина – это дань комфорту, привычке мегаполисов, если хотите. И потом, до моего дома добираться больше тридцати километров по бездорожью, так что это и насущная необходимость. Может быть, вы желаете прогуляться пешком?
– Если только вы составите мне пешую компанию.
Молодежь переглянулась и поспешили уйти вперед. Резкая словесная перепалка, завязавшаяся между стариками, вызывала недоумение.
– Странная она у тебя… Боюсь я ей не понравлюсь.
– Почему?
– Ей не понравился папа. Не нужно было его брать с собой.
– Не беспокойся. Мама умеет чувствовать людей.
– Что это? – указывая на берег, воскликнула Мария.
– И через две тысячи лет после рождества Христова, стирая белье, тут его полощут в озере, – позабавилась ее удивлению, догнавшая их Елена Александровна. – И через три тысячи лет будет тоже. Порой создается ощущение, что время здесь течет иначе. Медленно, с особой неохотой. Думаю, если дать ему волю, оно вообще бы остановилось.
– Крещеная? – спросила, когда, возвращаясь, проходили мимо церкви.
Мария отрицательно покачала головой.
– Быть мне твоей крестной. Заодно и звать так будешь, дабы язык не ломать, пытаясь чужую тетку наречь мамой.
Мария вздрогнула и виновато посмотрела на Николая. Елена Александровна меж тем скрылась в дверях церкви, не подумав спросить согласия отца девушки, что хмуро следовал по пятам за всей компанией.
Мрачное настроение Дмитрия Сергеевича рассеялось при виде одинокого дома новой родственницы на берегу озера, затерянного в лесах и болотах. Ему показалось, что владелица избегает не цивилизации, а людей, намеренно отдаляясь километрами дорог, поскольку, на деле дом являлся образцом комфорта и порожденной им лени.
– Всегда мечтал о таком доме, – не умея сдержать восхищения, Дмитрий Сергеевич осматривался и походил на ребенка, получившего вожделенную игрушку.
– И что же вам помешало? Построить дом. Посадить дерево. Вырастить ребенка. Время итогов мерещится где–то за горизонтом, но придет как всегда неожиданно, – иронично заметила хозяйка и, перехватив непонимающий взгляд сына, осеклась. – Николай, покажи Марии второй этаж. А вас, Дмитрий Сергеевич, прошу на кухню. Вид на озеро оттуда впечатляет больше, чем дом.
Она оказалась права. Пока молодые обследовали верхний этаж, новоявленный тесть приходил в восторг, обследуя открытую террасу и прогуливаясь по длинному помосту, что уходил к воде. Накрывая на стол, молча наблюдала за всеми. Веселое настроение покинуло ее, вернув привычное созерцание жизни, но теперь это более никого не тяготило.
Вечерело. Мужчины неспешно с предвкушением собирались на рыбалку. Мария крутилась рядом и весело что–то щебетала. Хозяйка готовилась топить баню.
– Мам, помочь?
– Ты другим занят.
– Как тебе Мария?
– Хороша Маша, да не наша.
– Мам?!
– Главное, чтобы тебе нравилась.
Мужчины уплыли. Женщины остались ждать. Раскачиваясь в кресле, Елена Александровна, лениво потягивала вино на террасе и наблюдала закат. Мария ходила кругами и беспокойно ждала.
– Они уже три часа, как уплыли. Не случилось бы что. Скоро совсем темно станет.
– Ничего с ними не случится. Нетерпение же твое от скуки. Садись, лучше поговорим.
Невестка послушно опустилась в раскладной стул и, укрывшись, попыталась созерцать закат.
– А… А чем вы занимаетесь здесь, Елена Александровна?
– Преподаю литературу и историю в единственном в техникуме. Любуюсь закатами и рассветами, слушаю музыку ветра и дождя. Веду праздное существование, так сказать.
– И вам не скучно?
– Нет. Это вас прельщает суета, я устала от нее.
– Но ведь вы еще…
– Хочешь сказать, не так стара? Старость определяется не годами, а молодостью души. Я слишком жадно жизнь пила, поэтому и устала.
Не поняв собеседницу, Мария не решилась попросить объяснений, чувствуя себя неловко в одиночестве с этой надменной женщиной.
– Если тебе неловко, можешь пойти в дом, – не глядя в сторону девушки, проронила крестная. – Со мной сложно общаться поначалу… потом это пройдет.
– Нет – нет, что вы! Мне очень интересно с Вами!
– Расскажи, как вы с Николаем познакомились. Он говорил о тебе, но не более того.
Оживившись, крестница долго путано и очень романтично поведала историю любви нынешней, а, разоткровенничавшись заодно и всех прошлых обид.
– Год дружили. И ты думала, что встречаешься с механиком автосервиса, а не его владельцем? – рассмеялась мать, знакомому поведению сына.
–– Не поминаю, почему он это скрывал. Но самое странное заключалось в том, что папа всегда поощрял наши отношения. Коля ему сразу понравился. И ему было все равно кто он, а вот мама смирилась только после того, когда выяснилось, что автосервис, в котором он работает ему же и принадлежит.
– Заслуги Николая в том никакой нет. Дело досталось в наследство от деда. И потом он совладелец, а не наследный принц, – разозлившись упоминанию о будущей теще, – с неприязнью уточнила Елена Александровна.
– Я удивилась, как папа разрешил меня покрестись. Видимо, ты, крестная, обладаешь какой–то магической силой!
– Так и есть. Здешние жители меня или любят, или считают ведьмой.
– А каких больше?
– Которые боятся.
Вернувшиеся мужчины, нашли на террасе двух пьяных женщин, две пустые бутылки вина, не дотопленную баню. «Ты знаешь, какая у меня крестная? – заплетаясь, пыталась поведать Мария, укладывающему ее спать жениху. – Замечательная! Мы с ней так подружились! Нет! Ты знаешь, какая у меня крестная!»
– Ну, а тестя куда дела? – возвратившись на террасу, спросил Николай.
– Баню пошел смотреть. Уложил? Извини, я не хотела ее так напоить, но не смогла подавить искушения посидеть с тобой наедине. Мы уже столько не виделись.
– Я так и понял.
Сын занял место Марии и, скрестив пальцы, подпер ими подбородок. Ночь была тиха, безветренна, спокойна. Лунная дорожка бежала прямо к помосту, делая его уходящим куда–то в даль. Черное небо ощущалось бесконечным. В бесконечности кружились звезды.
– Ты злишься? – спросил Николай какое–то время спустя.
– Похоже на это…
– Я полагал, тебе это уже неведомо. Бабушки нет – успокаивать не кому. Никого нет, кто бы мог усмирить твой гнев, ты помнишь об этом? Причина в нас?
Елена Александровна отрицательно покачала головой.
– Тебе не понравился Дмитрий Сергеевич?
Мать неопределенно повела головой, будто отмахиваясь от назойливой мухи.
– Он хороший человек. Семейный, порядочный, положительный. Вот только жена у него сварливая.
Какое–то время слушали ночь.
– Спасибо, что подружилась с Марией.
– Разве я могла этого не сделать. Зачем позволил ее симпатии превратится в привычку? Привычки порабощают.
– Они создают образ жизни. От них трудно отказаться, но поработить – нет. И потом, что плохого в хороших привычках?
– И это говоришь ты? Ты, которого учили играть на всех пороках и добродетелях в стремлении к свободе. Кто–то забыл основное правило? Мария вручила тебе свою душу, но не получила эквивалента взамен. Это не честно. Играючи владеть чужой душой большая ответственность, но еще б;льшая обуза. Привычки требуют постоянно подтверждения. Ты сможешь его дать? – Николай лишь пожал плечами на это. – Привычка пить, есть, любить, болеть, ненавидеть, жить не думая…
– Умствовать, как ты сейчас. Считать себя умнее других – это гордыня, первый из смертных грехов, который ты никак не можешь преодолеть. Я отдаю себе отчет в происходящем и, если играю нечетно, то только для того, чтобы не доставлять ей напрасную боль.
Елена Александровна рассмеялась.
– Порой мне кажется, что восстань Люцифер и поменяйся со стариком местами, наступило бы царствие небесное. Человек по слабости своей всегда тянется к пороку ибо он слаще и жить с ним проще, а праведным останется лишь принимать плоды.
– В пороке так же сложно жить, как и в любой из добродетелей. Просто он оставляет иллюзию свободы, позволяя думать, что в любой момент от него можно отказаться и безболезненно уйти. Чаще всего эта иллюзия развеивается печальными последствиями. Добродетель же предполагает одну дорогу, отметая все прочие.
– «И по вере вашей дано вам будет»… Согласна. Так вот, нареки себя Люцифер стариком, то человек станет грешить смирением, щедростью, нравственной чистотой, милосердием, воздержанием, кротостью и ревностно все это защищать, а праведник станет возвеличивать гордыню, алчность, зависть, гнев, разврат, неумеренность, отчаяние. Все придет в равновесие. Грешник–нищий отдаст последнее, а праведный скупец в гневе сжалится и, приняв дар, простит сей грех. Истинный гений смиренно откажется от надлежащего признания в пользу бездарной посредственности.
– «То старая песнь отреченья была, легенда о радостях неба…» К чему вся эта схоластика? Какую сказку не придумай, она никогда не станет идеальной. Тебя что–то гнетет?
– Мария. Она безвольна пред тобой.
– Печешься обо мне, когда сама по тем же стезям ходила. Не знаешь куда записать честность в порок иль добродетель? Перед собой я честен, а с Марией уже поздно что–либо менять. В сущности, даже не знаю, как так получилось, но приручив человека, мы ответственны за него.
– Это заблуждение у тебя еще не прошло?
– Это мой, отличный от твоего, выбор.
– До сих пор не можешь простить мне Володю? – Николай кивнул. – Здесь ты ошибаешься. Он всегда оставался свободным.
– Только свобода была ему не нужна. Ты поступила с ним, с нами, еще более жестоко, чем я сейчас с Марией. Свобода тяжелое бремя. Почему ты уехала?
– Время пришло. Ты вырос. Володя выучился, встал на ноги. Вы обои перестали во мне нуждаться. Оставаться дальше было бессмысленно. Береги Марию и сохрани у нее иллюзии тобой же рожденные. Душа ко всему отзывчива. Раз отдав, забрать мы ее уже не властны…
Елена Александровна задумалась. Николай прислушивался к шуму воды и размышлял. Поведение матери было странно. Она давно утратила подобную категоричность в оценках.
– Но сегодня ты мне привез ее. Забрать не получится, так посмотреть.
– О чем ты?
– Сейчас о себе. И о тебе. У тебя мое сердце. Такое же вольнодумное, свободное, упрямое, непокорное. Внучка мне нужна с твоим сердцем. Слышишь?
– Мы еще не думали об этом. Ты шутишь, или как всегда знаешь?
– Как всегда. Девочка должна родиться бунтаркой, как и мы… горячая, жадная до жизни, независимая. В ней не должно быть и намека на покорность и безволие матери.
– В кого ей быть бунтаркой? Бунт не моя стихия, лишь спокойствие рождает ясность. Наследственность решает все, а здесь я пошел в отца, – подразнил ее сын, – что и избавляет меня от глупостей, свойственным таким вот импульсивным особам, вроде тебя… или тестя.
– Импульсивность Дмитрия Сергеевича не несет в себе качественной составляющей, она бездумна и безответственна. Битва ради битвы, без цели – это глупо.
– Знаешь человека меньше суток, а судишь.
– Ты же не оспариваешь мое мнение относительно своей невесты?
– Нет. Но вы вместе провели вечер, и я также рассказывал о ней. С тестем же перекинулись лишь парой фраз. Откуда такая неприязнь?
– Девочка родится бунтаркой. Подрастая, обязательно восстанет против воспитателей, и вырастет полной противоположностью нам, но это будет ее свободный ничем не обмеренный выбор, обдуманный и ответственный. А твое хваленое спокойствие вылилось бы в безволие останься рядом отец. Наследственность, – передразнила мать. – Воспитание решает все!
– Судя по всему, ты предрекла мне не ребенка, а гремучую смесь, – рассмеялся Николай, на что Елена Александровна довольно кивнула. – И воспитывать собралась сама?
– Не могу же я доверить ее вашим заботам, – она наклонилась и потрепала сына по голове. – Глядя на тебя, я довольна тем, что вижу. Как правило, человек воспитывает себе подобного. Ты сумеешь вырастить сильного человека, но только безумец способен вырастить безумца.
– И убить… – мрачно заметил Николай.
– Николай, не говори так! Я ведь любила…
– Ты? – удивляясь, перебил он. – Ты никогда никого не любила, кроме себя! По–настоящему, ты всегда любила только себя! Мир представлялся тебе зверинцем. Близкие – это любимые домашние животные! Любимцы перестали радовать, стали скучны и кто-то изобразив на лице скорбную печаль избранных удалился от суеты! Ты ради прихоти оставила отца! Безволие? О чем ты говоришь, мама! Он стал скучен, и ты уехала! Уехала, не подумав обо мне! Твоя жажда жизни меня оставила без отца, а его убила!
– Это не твои мысли, – подозрительно ответствовала Елена Александровна. – И потом твой отец здравствует, и по сей день.
– Смеешься? Порой я поражаюсь твоей жестокости. Иногда надо интересоваться тем, как живут оставленные тобой люди! Но зачем? Кто вспоминает старые игрушки? Безволие! Кто породил его? Ты приручила человека, а затем бросила! И теперь ставишь мне в вину Марию, думая, что я поступлю также?
– С твоим отцом мы не сошлись характерами и хватит об этом!
– Так зачем выходила замуж?
– Осторожно, мальчик мой! Смотри, как бы с течением времени, на подобный вопрос сам не нашелся в ответе. Я была молода. Умела жить одним днем и не думать вперед. И перестань прикидываться! Боишься также поступить с Марией? Заблаговременно готовишься переложить вину, развести руками и невинно заявить, воспитание, мол!
Подобная трусость порождает только презрение. Оставлять тяжело первый раз, затем легче, вот только не надо выгораживать себя и ссылаться на обстоятельства.
Перестав раскачиваться, Елена Александровна встала и скрылась в доме, метнув на сына негодующий взгляд. Николай остался расхаживать по террасе. Через минуту мать вернулась, с двумя бокалами вина. Поставив один перед ним, со вторым опустилась в кресло.
– Касаемо твоего отца, – послышался ее спокойный голос. – Если кто-то отстал в пути, не сумев выдержать темп, то у идущего есть много вариантов, как поступить. Остановиться, остаться, подождать, взять на руки и дальше идти… – она небрежно описала рукой в воздухе круг и, не придумав других вариантов, продолжила. – Он выбрал стоять – я идти. Это был свободный выбор каждого из нас, в том нет ничьей вины. Твоему отцу удобно прикрываться тем, что развод разрушил его жизнь. Вопрос лишь в том, пытался ли он ее построить сам. И сядь, пожалуйста, не мельтеши перед глазами.
– Тогда почему ты оставила нас с Вовкой? Мы тебе также мешали?
– Нет. Конечно же, нет. Уехала, чтобы Володя смог жить дальше. Я уже никуда не шла. В жизни все отражается, как в зеркале. Ситуация с точностью до наоборот, только ненужным балластом в ней была я, – Елена Александровна печально улыбнулась. – Тебя же я никогда не оставляла, ни тогда – ни сейчас. Ты бы поехал со мной в эту глушь?
– Нет.
– Правильно, тут тебе не место. И потом ты тоже вырос, пришло время свободы.
– Ты никогда не ограничивала мою свободу.
– Я взращивала ее, но своим же присутствием ограничивала, направляла, стараясь не подавлять. А вот внучка моя станет расти на деревенском молоке и свежем воздухе. Впитывать в себя величие и спокойствие здешней природы. Улавливать неспешный ход времени, а не бешеный ритм мегаполисов, где жизнь проходит одним днем без осознания самого факта ее наличия. Родился и умер, а что было между этими двумя событиями и не вспомнить, кроме одного, что все время куда-то бежал – догонял, боялся не успеть. Не каждому по счастливице иметь бабушку в деревне.
– С тобой случится тоже, что с бабушкой? – нерешительно поинтересовался сын.
– Об этом семейные предания умалчивают. Посмотрим для начала – кого ты мне родишь.
В лесу послышался резкий крик птицы, заставив собеседников вздрогнуть от неожиданности, переглянуться и замолчать.
– Как сын у Володи? – спросила Елена Александровна, допивая вино.
– В детский сад пошел. Хороший здоровый парнишка. Я фотографии привез, покажу после. Зря ты не родила ему ребенка. Мне порой, кажется, что он до сих пор скучает.
– Он был моя нежность. Последняя осень, когда, знаешь, что весны для тебя более не случится.
– Почему? – мать лишь пожала плечами. – Когда ты уехала, действительно наступила осень. Все удивлялись. Весь город. По всем центральным каналам показывали. Говорили аномальное явление природы. Листья стали желтеть с середины лета и падали до зимы, снег лег только в январе – осень задержалась на полгода. Это была красивая осень.
– Теплая, солнечная и благодарная.
СМИРЕНИЕ
В коридоре раздался звук открываемой двери, щелчок выключателя, шаги. Дверь закрылась, снова щелчок, шаги. Елена стояла у плиты и прислушивалась, ожидая, когда муж зайдет на кухню, обнимет, поцелует сначала ухо, потом шею. Было странно слышать его шаги прежде не терпеливого звонка в дверь. В семье было принято сначала звонить и лишь после открывать самим, если никто не встретит. Это негласное правило повелось в доме само собой, как и многие вещи.
Вот уже десять лет она открывала двери, не зная кого встретит за ним, мужа или сына. В их звонках было нечто детское, порывистое, задорное и нетерпеливое, что делало их похожими и заставляло путать.
Шаги послышались за спиной. Елена улыбалась и, не поворачиваясь, ждала. Муж подошел, обнял за плечи. Елена чуть заметно наклонила голову, подставляя ухо для поцелуя, но почувствовала, как губы коснулись затылка, а затем белокурая голова устало опустилась ей на плечо.
– Привет… я дома…
– Здравствуй, Матроскин. Устал?
Елена погладила голову мужа, чувствуя, как объятие становится тисками:
– Что с тобой?
– Скажи, ты меня любишь?
– Матроскин, что за вопрос?
– Не называй меня так.
– Почему?
– Мне не нравится.
– Раньше нравилось.
– Никогда не нравилось. Мне никогда не нравилось это прозвище.
Елена рассмеялась:
– Володя, что с тобой?
– Ты меня любишь?
– Ты моя нежность. Иди. Переодевайся. Мой руки. И за стол.
Владимир отступил и послушно вышел. Елена подошла к окну, распахнула шторы. Улыбка погасла, а переносицу пересекла напряженная складка. Рассматривала безоблачное небо. Со стороны, можно было подумать, что она жмурится от заходящего на западе солнца.
– Матроскин! – громко позвала мужа.
– Что?
– Матроскин, у тебя появилась ОНА?
Владимир вернулся на кухню.
– Что?
– У тебя появилась ОНА? – повторила вопрос Елена, по–прежнему разглядывая небо и не поворачиваясь к мужу.
– Никого у меня не появилось! С чего ты взяла?
– Ты умылся?
– Нет.
– Так иди!
Елена задернула шторы и, отойдя от окна, стала накрывать ужин. Когда муж пришел на кухню, по подоконнику барабанил мелкий дождик.
– Смотри–ка, – удивился он, – а ведь ничто не предвещало.
– Осень наступила.
– Лето же только началось.
– Что на работе? Николай еще там торчит?
Следующую неделю она наблюдала за мужем и с каждым днем в ней росла уверенность, что у него есть другая. Не просто другая, а женщина, которая смутила и растревожила сердце, поселила в нем чувство вины. Радость омрачалась легкой ревностью. Позволяя растекаться приятной боли, Елена улыбалась себе, удивляясь, что до сих пор не чужда человеческим слабостям. Боль прошла на третий день, а на шестой удалось унять извечное женское любопытство и побороть желание устроить не нужный допрос с пристрастием. На седьмой день, погасив свет, юркнула к мужу под одеяло и, приникнув, замурлыкала, как кошка, понимая, что в последний раз наслаждается теплом его тела.
– Матроскин, скажи, сколько лет ЕЙ?
– Кому?
– Другой, которую любишь. Насколько она моложе тебя?
– Лен, что ты говоришь? Я тебя люблю!
– Тихо–тихо–тихо… Так насколько она моложе тебя? Год? Два? Три? Десять?
– Пять.
Елена выдохнула, крепче прижалась и замолчала.
– Лена… Леночка… Любимая моя…
– Тихо-тихо-тихо… – прошептала она. – Обними меня. Просто обними.
– Я люблю тебя…
– Ты искренне заблуждаешься. Во всяком случае, я стану так думать.
– Я люблю тебя!
– Это благодарность Володя. Раньше любил. Сейчас это просто благодарность, которая станет обузой или превратится в жалость, если вовремя не расстаться. Видимо, время пришло.
– О чем ты говоришь?
– О нас. Я все решила, мальчик мой.
– Что ты решила?
– Я уеду, а вы с Николаем останетесь здесь.
– Куда ты уедешь? Никуда ты не уедешь! Ты ведь не бросишь нас?!
– Матроскин, я никого не бросаю. Я просто уеду.
– Но я люблю тебя!
– Володя, ты любил меня в свои двадцать, понятно, что ничто не может быть вечно. Я думала, этот брак продлится меньше. Теперь уже мой сын старше, чем ты в день нашей свадьбы, а тебе давно пора иметь своего. Я уеду. Вы останетесь. Только присматривай за Николаем пока. Он доверяет тебе и относится, как к старшему брату, а не мужу матери.
– Зачем тебе уезжать? Куда ты собралась?
– Кстати, пусть Николай находится в благом неведении относительно первопричины моего отъезда, пожалуйста. Мне бы не хотелось, чтобы между вами испортились отношения на этой почве. А дальше жизнь идет своим чередом, ты молодой, успешный, красивый и то, что у тебя вскоре появится другая, явится закономерностью.
– Ну, куда ты уедешь? Мне никто не нужен. Ты только скажи, что любишь меня и я оставлю кого угодно. Прости. Прости, меня.
– Тихо–тихо–тихо… – Елена приникла к теплым губам мужа. – Мальчик мой, до чего же ты искренен, что хочется передумать и остаться.
– Так останься!
– Не могу.
– Почему?
– Тихо! Слышишь дождь? Слушай…
Супруги притихли, слушая убаюкивающую мелодию за окном. Муж перебирал темный волос жены и незаметно для себя уснул, она же до утра не сомкнула глаз. В ее сердце одновременно жили радость и тихая печаль.
Владимир был младше Елены на десять лет и настолько же старше ее сына. Будучи взрослой женщиной, она нечаянно влюбила его в себя. Потом вышла замуж, обещавшись в том умирающей матери, которая благоволила к нему всей душой.
– И девочку обязательно вам надо родить.
– Мама, стара я уже для таких дел.
– Глупости. Обещай, что родишь девочку. Обещай мне!
– Достаточно и замужества.
– Ох, Лена… нельзя так. Пустая, мертвая ты. Предупреждала ведь, что долгими тебе покажутся эти годы. Но ничего… девочку родишь – жизнь скрасится.
Мать умерла летом, так и не сумев добиться от дочери второго более желанного обещания. Осенью молодые расписались, не выждав год положенного траура. Отец Лены ненадолго пережил жену. Представившись через два года, он успел передать зятю маленький семейный бизнес, где Владимир по сути являлся первым из пяти наемных работников.
Молодой влюбленный муж во всем был послушен жене. Простой деревенский парень он не обладал особыми честолюбивыми устремлениями, но был по-житейски мудр, рассудителен и спокоен, чем уравновешивал необузданный, запальчивый, не в меру тщеславный характер жены.
Елена относилась к нему с неизменной материнской нежностью, выжидая время, когда другая полюбит его как взрослого мужа и избавит ее от бремени обещания. Его неспешность, покладистость, узость мышления и беспрекословное послушание раздражали. С другой стороны, ей требовалось восемь лет, чтобы сын успел вырасти, поступить в университет и отпраздновать совершеннолетие, тогда она безболезненно для всех сможет удалиться в провинцию. И Елена терпеливо ждала, когда вырастут ее мальчишки.
За годы брака по настоянию супруги Владимир получил желаемое ею образование, которое добавило лоска и уверенности, но не изменило мышления. К тому времени это устраивало Елену, которая от скуки занялась расширением отцовского дела. Неожиданно открыв в муже прекрасного исполнителя, обладающего природной смекалкой и деловой хваткой, она перестала поощрять в нем развитие нестандартного мышления, настаивая только на общем расширении кругозора.
Учеба, работа, строительство автосервиса, расширение деловых связей, заключение дистрибьюторского контракта, вновь строительство – всем этим бегом по нарастающей десять лет занимала она Владимира, превратив к тридцати годам в успешного человека, не забывающего кому он этим обязан. Он же оставался без оглядки преданным и верным, так что Елена успела даже привыкнуть, но вот время пришло…
Тихо печалилась скорому расставанию с близкими, но все же радость от освобождения была сильнее. Она устала и единственное чего желала от жизни – это спокойствия, уединения, тишины.
Распорядившись относительно имущественных вопросов, развелась с мужем, оставив в наследство Николая, тридцать процентов в деле, пятьдесят человек наемного персонала и прочее мелочи, вместе с освободившей дорогой для другой.
Владимир был благодарный человек. Обещал все возникающие вопросы решать с ней (чему немало способствовали сорок процентов, оставленных Еленой себе), до того времени, когда Николай отучится и полностью войдет в дело. К пасынку он относился скорее, как к другу, нежели деловому партнеру. Ко всему прочему в нем жило неугасающее чувство привязанности к бывшей жене.
Заручившись словом, подкрепленным нотариальной печатью, Елена уехала в маленький провинциальный городок на границе трех государств, оставив после себя двух взрослых самостоятельных людей и благодатную осень…
***
– Крестная, – крутилась вокруг Мария, когда они следующим вечером вновь остались одни, спровадив мужчин на рыбалку, – а хорошо у тебя! Коля говорил, что ты пять лет здесь живешь?
– Ему виднее. Я не считала.
– А ты переехала сюда, потому что здесь Коля родился?
– Тут время течет иначе.
– И тебе не страшно одной жить? Вокруг никого, случись что даже на помощь некому прийти. А что под крышей?
– Старый хлам.
– Какой?
– Большой сундук с фотографиями.
– Почему там? А есть фотографии, где Коля маленький?
Мария забралась на чердак, осматривать его пыльные сокровища. Большой кованый сундук, доставшийся от прабабки, стоял у стены и хранил память прошлых поколений. Включив свет, крестница без присмотра принялась обследовать его содержимое, бесцеремонно роясь в чужой жизни, преданной забвению. Спустилась с большим альбомом и, расположившись в гостиной, медленно перелистывала страницы, прихлебывая заботливо приготовленный чай. Елена Александровна сидела в другом кресле и смотрела телевизор.
– Что там?
– Новости.
– А… – безразлично протянула Мария, не поднимая глаз.
Выключив телевизор, хозяйка поднялась и вышла на террасу. Полночь вступила в свои права. В окружении звезд в небе безмятежно красовалась луна. Тишину ночи нарушали далекие голоса, возвращающихся мужчин, и плеск волн. Вглядываясь в темноту, пыталась услышать разговор, но ветер доносил лишь несвязные обрывки фраз. Прохладный ветерок был обманчиво сух.
– Крестная! – отчетливо послышался голос Марии.
Вернулась дом и села подле.
– Крестная, – Мария ткнула пальцем в фотографию, – это вас выписали из роддома?
– Да.
– Колька родился в марте, верно? Смотри, цветут яблони.
– Здесь рано начинается весна.
– Смотри дальше, – Мария перевернула страницы. – Судя по дате, здесь Коле три месяца и снова цветут яблони. Это еще не все! – она вновь перевернула страницы. – Здесь ему полгода! Осень, а яблони по–прежнему цветут. Такого не бывает! Тебе не кажется это странным?
– Действительно, странно. Почему я раньше не замечала? Может быть, что-то напутали с фотоаппаратом и даты высветились совсем не те. Тебе налить еще чай?
– А в детстве вы с Колей были похожи, как две капли воды. Хорошенький такой, – и невеста с чувством прильнула губами к странице. – Чему ты улыбаешься? Честно, я видела твои детские фотографии – одно лицо. Сейчас принесу!
– Не нужно. Маленькие обычно похожи на родителей. Слышишь? Возвращаются.
Мария послушно прислушалась и, разочарованно пожав плечами, отправилась наверх за следующим альбомом. Елена Александровна удалилась на кухню, где занялась приготовлением ужина. Немного погодя в гостиной послышался радостный возглас крестной, возня в коридоре, фон работающего телевизора – дом наполнился суетливыми звуками. Через какое–то время на пороге появилась Мария и, осторожно закрыв за собой дверь, тихо подошла.
– К–крестная… – послышался ее неуверенный голос.
– Чем они занимаются? Спроси, где ужин накрывать, – тонко нарезая сыр, не обращая внимания на волнение крестницы, попросила Елена Александровна.
– Папа умывается. К–коля смотрит телевизор. К–крестная, – настойчиво позвала Мария, заставив обернуться. – К–кто это? – тыкая пальцем в одну из фотографий, она настойчиво ждала ответа.
Будущую свекровь позабавили ревнивые нотки в голосе будущей снохи. Не подав вида, мельком она заглянула в альбом:
– Одноклассница, – безразлично бросила и вернулась к нарезке.
– Почему К–коля ничего мне не рассказывал о ней?
– Забыл, наверное. Давно это было, да и девочка уехала.
– Они дружили?
– Было похоже на это.
– А потом он еще с к-кем-нибудь дружил?
– Может, и дружил, но рассказывал только о тебе. Следовательно, все остальное было не важно. Где ужинать будем?
– В зале.
– Тогда отнеси альбом наверх, а затем поможешь накрыть стол.
Мария с готовностью бросилась исполнять поручения.
Через четверть часа все сидели в гостиной, удобно расположившись на диване и креслах. Мария против ожидания не отнесла альбом на чердак. Заметив его на столе, Николай поднялся наверх и вернулся с обещанными накануне фотографиями. Трое из четверых принялись рассматривать их, оставив Дмитрия Сергеевича в одиночестве щелкать каналами телевизора.
– А почему вы разошлись? Вова такой приятный мужчина и жена у него мне нравится.
– Действительно, неплохая карьера для секретарши, – едко заметила бывшая супруга, но Мария не обратив внимания, продолжала болтать.
– А мальчишка так вообще! Он такой прикольный! Крестная, а ты видела его хоть раз? Мы как-то заходили к ним с Колей в гости… Коля! Не делай так! Я боюсь щекотки! Коля!
– Новости? Оставьте! – попросил Николай и, отпустив невесту, пересел в кресло.
Мария незамедлительно последовала за ним и, присев на широкий подлокотник, медленно сползла на колени жениху. «Папа, а почему тебе не нравится Владимир?» – продолжала любопытствовать крестница, но внимание мужчин было приковано к телевизору, поэтому никто не ответил. Поерзав на коленях, поправив волосы на голове у себя и жениха, смахнув пылинки с его ресниц и шеи, девушка наконец-таки устроилась поудобней, и, притихнув, также обратила внимание на экран. Трое из четверых смотрели новости, оставив хозяйку в одиночестве рассматривать оставшиеся фотографии.
– Ужас какой, – послышался через некоторое время испуганный голос Марии.
– Что там? – оторвавшись от фотографий, Елена Александровна посмотрела на притихших гостей и, встретившись взглядом с сыном, обратилась к нему. – Что такое?
– Пустяки. Во всей Европе жара, ниже сорока не опускается вот уже двое суток. Больницы переполнены. Двенадцать человек умерли.
– Бывает, – без интереса согласилась мать и кивнула в сторону невестки. – Что с ней?
Мария сидела, сжавшись в комок, дрожала, судорожно обнимая себе руками.
– Ничего страшного, – послышался голос Дмитрия Сергеевича, – это с детства. Фобия. Когда она слышит о каких-либо катаклизмах, происходящих на Земле, у нее начинается панический страх.
Поднявшись, он подошел к креслу и, забрав дочь с колен жениха, перенес на диван. Николай метнулся в спальню и вернулся с теплым одеялом. Марию бил нервный озноб. Укрыли, дали горячий чай.
– Коньяк есть?
Николай кивнул, указывая тестю на дальний шкаф в углу.
– Нет! – воскликнула Елена Александровна, что все время отстраненно молчала. – Ей нельзя! Нельзя спиртное! Лучше трав успокоительных, – резко встав, она ушла на кухню.
Когда вернулась с отваром, всеобщее волнение и суета улеглись. Голова Марии покоилась на коленях жениха и, держа его за руку, она лишь изредка вздрагивала. Вручив сыну кружку, опустилась в свободное кресло рядом с Дмитрием Сергеевичем, но крестница поманила к себе и, подняв голову, попросила поменяться их с Николаем местами.
– Это странно, Крестная, но с тобой мне почему-то не страшно, – чувствуя, как заботливая рука гладит волос и взмокший лоб, проговорила она. – Совсем не страшно.
– Тихо-тихо-тихо… тебе поспать надо, девочка моя. И поздно уже. Всем спать пора.
– Я не хочу спать. Со мной уже все в порядке. Правда! Папа, сколько мне лет было, когда мы поехали отдыхать?
– Пять.
– Я практически ничего не помню, что было со мной до этого и после этого, но очень хорошо помню, как мы поехали на море и попали в цунами. Мама рассказывает, что меня еще после этого два года лечили от заикания. И сейчас, если я сильно волнуюсь, то начинаю заикаться. И зачем мы только поехали?
– Зима была холодная, ты постоянно болела. Вот и решили тебя полечить, на солнышке погреться. А то зимой морозы, весны практически не было и холодное лето.
– Погреться успели? – пошутил Николай.
– Ладно бы, только в гостиницу заселились, на пляж собрались, но так и не дошли, как волной все накрыло. Она сплошной стеной шла. Метров двадцать в высоту. Хорошо успели за дерево схватиться, так бы смыло… – Дмитрий Сергеевич неприятно поморщился и отхлебнул глоток коньяка. – Машку чуть не потеряли тогда. Жена ее из рук выпустила, еле успел поймать, – мрачно заключил он и, оживившись, спросил. – Да вы, наверное, помните это? Таиланд. Тогда еще двести тысяч или больше погибло, а туристический бизнес в тех местах пришел в упадок на два с лишним года. Потом все восстановили и про цунами забыли. В каком это году было? – принялся вспоминать он.
– В том, когда у меня бабушка умерла, – ответил вместо него Николай.
– Страшный год был, казалось, все вокруг сходит с ума.
– И сегодня все устали! Может, спать? – перебила хозяйка, но мужчины принялись вспоминать, Мария же заснула.
– Куда мы только не собиралась тем летом, – продолжал Дмитрий Сергеевич. – В Египет – наводнение, на Кавказ – землетрясение, в Крым – оползень... – он задумался. – Создавалось впечатление, что стоило только подумать о каком-нибудь тихом райском уголке, как он тут же превращался в руины – будто природа преследует по пятам, настигает, стремится уничтожить.
Гость рассмеялся и проглотил остатки конька:
– Сейчас жара стоит два дня, а в СМИ уже начинается массовая истерия. Наше телевидение любит смаковать катастрофы, но тогда их было столь много, что казалось близится конец света. Страх, думаю, закрадывался у каждого, потому что на Земле не оставалось спокойных и безопасных мест, бежать было не куда. Понимаю, звучит абсурдно, но именно такое мнение складывалось.
– Нет. Отнюдь, нет, – сосредоточенно наблюдая за матерью, отозвался Николай. – Мам, ты ведь тоже не находишь рассказ Дмитрия Сергеевича абсурдным?
– Какой рассказ? Простите, я вас не слушала.
– Попросить повторить?
– Повторять ничего не нужно.
Их взгляды пересеклись, остановились и замерли. Дмитрий Сергеевич неловко пошевелился в кресле и предложил налить коньяка.
– А то вы испепелите друг друга, – рассмеялся он. – Коля, ты так смотришь, будто Елена Александровна виновата в том, что произошло с нами и у Машки теперь фобия. Все прошло! Все живы – здоровы! В конце концов, давно то было… а ведь с тех самых пор все относительно спокойно, – и, расплескав по бокалам темную жидкость, поднял тост. – Ну! За спокойствие!
– За спокойствие! – поддержал Николай. – И будем надеяться, что аномальная жара в Европе скоро закончится. Да, мам?
– Главное, надеяться, – улыбнулась сыну Елена Александровна и обратилась к гостю. – Не выдерживают слабые нервы, когда планета выглядит, как теннисный мячик? Шкурные инстинкты и ограниченность рождают страх, который затмевает целостность восприятия. Выбросите свой телевизор, Дмитрий Сергеевич, и тогда не будет проблем с бессонницей. Все! Вы как желаете, а я спать. Николай, давай-ка неси Марию наверх.
В доме давно все стихло. За окнами занимался рассвет, когда хозяйка осторожно прокралась в зал. Взяла со стола забытый Марией альбом. Прошмыгнула на кухню. Вышла на террасу. Села на ступеньках, ведущих к помосту, и открыла страницы сразу на середине.
В предрассветных сумерках ей улыбались счастливые глаза детей, обреченных до сегодняшнего утра на вечное ожидание. Елена Александровна улыбнулась и нежно провела рукой по лицу Николая, затем Машки, одноклассницы сына, которую, шутя, называла снохой. Единственная фотография была сделана на память, перед эмиграцией девочки за океан. Невеста уехала, а ей остался безутешный в своей первой любви сын. Чувствуя, как разрывается на части сердце ребенка и в нем угасает надежда, сделала тогда единственное, что могла – пообещала, что он вырастет и обязательно женится на Машке.
– Почему ты знаешь это?
– Ты мое сердце, поэтому я чувствую, как оно бьется, но душа твоя уже не подвластна ни мне – ни тебе. Поверь, может рухнуть и восстать заново мир, но наше сердце себе не изменит и придет день награды за верность, когда открываются двери вечности.
ДОБРОДЕТЕЛЬ
Яблони цвели пятый месяц. Об этом только и говорили. Старухи прочили конец света, собирали очередной урожай и закапывали в землю. Старики ловили угря, коптили и вывозили на большую землю. Местный магазин переживал небывалый рассвет на земле, где все жили натуральным хозяйством. Близилась осень, но шли теплые майские грозы с веселыми ручьями и семицветными радугами. Казалось, природа застыла в одной поре, и дни переворачивались лишь на отрывных календарях.
Лена везла коляску с полугодовалым сыном, толкая ее по мощеной мостовой. Рядом шла мать, приехавшая крестить внука. Дочь вышла замуж за пограничника, и волей судьбы ее занесло в эти края. Елена Николаевна, так звали мать, присматривалась, слушала разговоры местных о невиданной весне, небывалых урожаях и все более хмурилась.
– Жарко как! Дождя бы! Мам, зайдем в магазин, мороженое купим.
Зашли в ближайший магазинчик, а когда вышли, по мостовой бежали ручьи. Небо пересекали одна за другой три радуги. Воздух, наполненный озоном, дышал свежестью. Забыв о мороженом, Лена весело захлопала в ладоши и, подхватив ребенка, закружилась. Затем, разувшись, бросила туфли в коляску и припустила по лужам, не слушая увещевания матери о неразумности подобного поведения.
Уложив вечером внука и улучив момент, когда зятя не было дома, мать подступилась к дочери с привычными нравоучениями.
– Лена, нельзя так! Ты ведешь себя не разумно.
– Ну и что!
– Послушай, нельзя так сильно радоваться, потом плакать сильно будешь.
– Опять начинается! И жить мы в серости стремимся из опасения за счастие несчастием платить. Помню я все! Помню! И сказку о пергаменте! И про стихии природы! И про необходимость равновесия! Но ты только посмотри! Какая красота!
– Нельзя так!
– Да, почему же? Очень даже можно!
– Осень на дворе, а у вас яблони цветут! Люди не знают, что им думать. Небылицы рождаются. Нельзя так! Надо экономно расходовать свои силы иначе все в молодости выплеснешь и, длинной тебе старость покажется. У меня внучка должна была родиться…
– А я сына хотела!
Мать отступилась. Дочь было не унять, не призвать к спокойствию жаждущее сердце. Оставалось только ждать, когда же она напьется шальной свободы и разум возобладает над беспечностью. В глубине души укоряла себя за строгое воспитание и многочисленные запреты, но Лена росла послушным ребенком, редко проявляя упрямство.
Причинные обстоятельства к замужеству единственной дочери явились для матери тяжелым ударом, который перенесла с присущим смирением. Не отпраздновав восемнадцатой весны в отчем доме, Лена покинула его. Вторым ударом явилось рождение мальчика. Потребовалось полгода прежде, чем Елена Николаевна сумела собраться духом и приехать посмотреть внука.
На третий день ее пребывания в гостях у дочери вся земля была усыпана белым снегом, опавших лепестков яблонь, а следующим днем на землю лег пустоцвет. В воздухе почувствовалось дыхание осени. Невзирая на протесты родителей, бабка собралась с внуком в местную церковь.
– Нет! Он мой и только мой!
– Он не игрушка, а дитя. Сыновей растят для других! Тебе девочку родить надо. Что ты ей дашь, если всю любовь на него выплеснешь? Этот женится и забудет тебя, а вот дочь – она ближе к сердцу.
– Как женится, так и вернется! Еще дочку с собой принесет! Будет у меня забота.
– Какая же мать отдаст своего ребенка, если только она не кукушка.
Кривляясь, дочь изобразила глубокомысленное выражение лица.
– При родах умрет, – весело изрекла. – Будет в гробу лежать такая молодая, красивая принцесса невинная. Всю жизнь ее будет мальчик мой помнить, верность хранить, а жить со мной! И никто нам не нужен… – Лена осеклась, под взглядом матери, успев все-таки предречь судьбу сыну.
– Ох, быть тебе наказной, чтоб думала, чего болтаешь, – сурово покачала головой мать. – Прежде сына его дорогу пройдешь. Сгоришь, как бумага, пепла не останется.
– Лучше так, чем жить, в вечном подчинении и страхе! Боятся наказания, которого никогда не случится! День прожить и знать, что летал, значит, жизнь чего–то стоила. Ползать–то оно завсегда успеется, обидно не попытаться, хотя бы ходить. Если всего бояться, какой смысл жить? Человек рожден свободным! Он волен сам выбирать свой путь!
– Ты не человек!
– И кто же? – хитро прищурившись, Лена весело посмотрела на мать.
– Бунтарка! Куда лететь знать надо, что крылья палить без толку.
Окрестив внука, Елена Николаевна уехала.
Через три года вернулась повзрослевшая дочь, не сумев поделить сына с наскучившим и претендующим на роль воспитателя человеком. Вернулась, чтобы никто не мешал ей безраздельно владеть ребенком. Вернулась, не сумев примирить свои пороки с мужниными. Осталась по-прежнему гордая, непокорная, сладострастная и гневливая, оставив за спиной скупость, зависть и лень – пороки ей чуждые.
Подрастающий Николай обнаруживал в себе сердце матери, чему она совершенно не удивилась. Насильно развивая нестандартное мышление, Елена чувствовала в нем еще более сильного, достойного ее оппонента. В тоже время инертность и лень, передавшиеся от отца, снискали благодатную почву для проповедей десяти заповедей со стороны Елены Николаевны. Воспитываемый таким образом, мальчик внимал обеим женщинам, с недетской ухмылкой наблюдая, как сталкиваются под одной крышей порок и добродетель, с каждым днем все, более понимая, что разным языком говорят они об одном.
Так они и жили, тихой незаметной жизнью, сродни многим. Елена предавалась разным страстям вроде учебы, карьеры, любви, а бабка вещала им об умеренности, необходимости довольствоваться малым, не привязываясь к материальным благам или людям, чем порой довольно сильно раздражала обоих. Шло время, текли годы, весны уступали место осени и, казалось, мать вновь сумела сломать дочь и сделать послушной. Даже в заводимых разговорах о замужестве и необходимости родить девочку, Елена перестала спорить.
– Посмотри, кого растишь! Сама эгоистка и Коля таким же станет! Ну, к кому ты голову приклонишь, когда он вырастет?
– Да, мама, да… – смиренно опуская глаза, улыбалась дочь.
Это беспокойное, но благое и веселое равновесие сохранялось до десятой зимы, когда неожиданно Елена Николаевна заболела. Внук, любивший бабку, не меньше матери, не понимал, что происходит.
– Почему вы ругаетесь? Она же болеет!
– Я не ругаюсь.
– Ты молчишь по-настоящему, а бабушка по-настоящему тебя ругает. Раньше вы спорили, но не злились, а сейчас злитесь, – но Елена продолжала упрямо молчать.
В этот раз женщины схлестнулись насмерть в неясных Николаю противоречиях. Его не вмешивали, но достаточно подросший и не по годам развитый он понимал рано или поздно придется выбирать одну из сторон. Невероятно холодная зима окончательно подорвала силы Елены Николаевны и, пережив весну, к лету она угасла совсем.
Улучив момент, когда дочь уехала на выходные, а на улице установились теплые дни, бабка, взяв внука, пошла гулять с ним, намереваясь огласить последнюю волю.
– Коля, – подступилась издалека, зная резкий характер ребенка, которого собиралась взять в союзники, – тебе нравится Володя?
– Тот, что у деда работает и мамину машину чинит?
– Да.
– Нравится. Он в футбол здорово играет. Еще он обещал взять меня на хоккей!
– А если мама выйдет за него замуж?
– Нет! Никогда! Зачем ей? У нее есть я, а если она выйдет за него, то станет его любить, потом ребенка родят и мне ничего не останется. Нет. Я не дам! Нам никто с ней не нужен.
– А вот как я умру, дед умрет, кто станет о вас заботится?
– Сами, – с искренним недоумением посмотрел на нее Николай и без обиняков рассказал, как именно они будут это делать.
Ничего не добившись подобными разговорами, Елена Николаевна решила пойти в ва-банк, раздражаясь своенравности и непреклонности внука.
– Николай, ты умеешь хранить тайны?
– Да. Мне в школе все всё рассказывают, даже девочки, и не боятся, что проболтаюсь.
– Тогда я сейчас расскажу тебе одну сказку, но обещай, что никому большее ее не расскажешь, – внук с готовностью пообещал, уж очень серьезный вид был у бабушки. – Когда-то давным-давно Бог создал Землю, но она получилась такой большой, что ему пришлось сделать себе помощников, которые бы помогали управлять ей. Тогда он создал ангелов и каждого из них наделил какой–то силой. Ангел времени. Ангел мысли. Ангел плодородия. Ангел огня, воды, рождения, смерти. Много помощников создал Бог. Дар этот они передавили своим детям из поколения в поколение. Земля тогда была еще едина и не разделена на части света, как сейчас. И вот однажды шесть дочерей ангела стихий природы рассорились, да так что распался единый материк на части. Посмотрел на это Бог и повелел отныне всем ангелам иметь одного наследника, чтобы не было более ссор на Земле.
– А из-за чего они поссорились?
– Все они были девами. Прекрасными, сильными, могущественными. И случилось им всем влюбиться в одного юношу. Из-за него и рассорились.
– И что с ними Бог сделал?
– Расселил каждую на отдельную часть света. Повел жить в смирении. Не желать страстей человеческих, не привязываться к благам земным, а идти путем служения людям.
– А сейчас, где они – эти все твои ангелы? Они есть?
– Есть. Сейчас они все живут среди нас и не отличить их от обычных людей. Все они из плоти и крови. Каждому приходится скрывать свой дар, но жизнь проводить в служении ему.
– А что с теми? Девами, которые поссорились.
– Живут они. На каждом континенте по одной: в Америках, Африке, Австралии, Евразии и Антарктиде тоже. Не отличить их от обычных девочек или старушек, когда ими становятся. Все поколения этих женщин вынуждены выбирать красивых сильных, но безвольных мужчин, потому что нельзя им любить, иначе снова рассорятся. У каждой в свое время рождается по одной дочери. Девочки рождаются красивыми и здоровыми в отцов, но дух им передается только от матери. Воспитываются они очень строго, следуя всем заповедям и подавляя в себе все человеческие слабости, потому что призвание дано им рождения и отказаться от него они не в праве.
– А почему они не могут любить?
– Если они ругаются, ссорятся, мирятся, ненавидят, радуются, плачут или печалятся, то на Земле начинают происходить землетрясения, наводнения, извержения вулканов, наступают засухи или идут дожди.
– Прикольная сказка. И зачем ты мне ее рассказала? Это же ведь все не правда.
– Правда.
– Да?! Значит, сейчас они живут неправильно, раз лето очень холодное. Почему оно холодное?
– Вот приедет завтра твоя мама, спроси у нее: «Почему лето такое холодное?»
– А причем здесь мама?
– Она одна из них.
– Ты шутишь, баба!
– Нет, знаешь. Как всегда знаешь.
– Значит, и ты тоже? – Елена Николаевна кивнула. – Классно! Подожди, ты же сказала, что всегда рождается по одной девочке. Врешь ты все! Я ведь мальчик!
– Мальчик, – удрученно заметила бабка.
– Фу, не хватало еще бабой родиться, – с веселым облегчением выдохнул внук. – Ба, а почему же тогда я не родился девочкой?
– Твоя мать бунтарка. Слуга, наделенный могуществом, но все же слуга, она решила, что может быть свободной, как человек, и сама выбирать путь.
Еще долго они беседовали в тот вечер. Николай обещал присматривать за матерью и не противится замужеству с Володей, которого выбрали ей в мужья. Увильнул все же от послушания и уговоров родить ему сестренку. Понял, что мать является причиной странной болезни бабушки несмотря на то, что этой аналогии Елена Николаевна тщательно избегала, но дочь к тому времени уже успела привить сыну самостоятельность мышления. Не особо поверив, Николай избрал привычную для него тактику наблюдения и невмешательства, но обещанное исполнял. На третий день Елены Николаевны не стало. С неспокойным сердцем она покинула этот мир. А следующим днем все мировые телеканалы смаковали подробности небывалого цунами, что стерло с лица земли весь Таиланд.
Гроб с бабушкой стоял в зале. Рядом сидел безутешный дед, гладил волос покойницы и что-то причитал одними губами. Мать в другой комнате лежала на полу, свернувшись клубком, и молча плакала. Николай, переходя из комнаты в комнату, утешал всех, не смея оплакать случившееся в семье горе.
– Не плачь, – попросил он, сев рядом с матерью. – Бабушка не боялась умереть. Не плачь.
– Не буду.
– В новостях передавали, что в Таиланде погибло сто пятьдесят восемь уже.
– Человек?
– Тысяч. К вечеру будет больше. Не плачь, тебе нельзя.
Елена внимательно посмотрела на сына, но промолчала. Похлопав ее по плечу, Николай вышел, ощущая себя хозяином в доме, где царствовали женщины, чувствуя покорность матери и ответственность за данные обещания.
Дни меняли ночи, и на смену каждому закату неизбежно приходил рассвет. Со дня смерти бабки у Николая вошло в привычку смотреть новости, слушать прогноз погоды. И с каждым днем он все более верил в рассказанную ей сказку. Печаль проливалась дождями, радость светила солнцем, раздражение завывало вьюгами, досада оборачивалась непокорными ветрами. Природа казалась живая и капризная, как дева, и все чувства матери отражались в ней, как зеркале.
Елена же после похорон стала особенно замкнута и скупа на чувства, зная, что ничто более не сможет прийти ей в противовес, впервые приняла на себя ответственность за свои будущие слова и поступки. Как и обещала, вышла замуж. Мальчиком–мужем лечила врожденный эгоизм мальчика–сына, будучи непреступной в своем решении не иметь детей более. Благодарные плоды не заставили себя долго ждать, и следующие десять лет мир пребывал в благом равновесии. Годы были тихие, но скупые.
Минуло четыре года. Юношеская любовь сына заставила Елену печально улыбаться горьким слезам, когда оборвалась дружба, а вместе с ней и надежды, которые больше не грезились возможными.
– Что за уныние, мальчик мой? Не нравишься ты мне, не нравишься, – трепала непослушный волос сына, а он убирал непокорную голову от ласк матери.
– Ты не понимаешь, я однолюб!
Елена рассмеялась. Смех этот был горький.
– Ты слишком молод. Я тоже думала, что люблю твоего отца, но все прошло вместе с зимними вьюгами.
– Ты думала, а я знаю!
– Людям свойственно ошибаться. Чтобы знать, куда идти прежде необходимо блуждать, главное не потеряться в пути.
– И ты знаешь куда идешь?
– И меня этот путь мало радует, но он остался единственно возможный. Не забирай у себя надежду раньше времени.
– Ты не понимаешь, я больше ее никогда не увижу, поэтому мне все равно.
– И увидишь, и женишься на Машке…
– Думаешь, или как всегда, знаешь?
– Как всегда…
– Почему ты знаешь это?
С тех пор тема Марии более не поднималась в доме, но витала в воздухе в тяжелом вздохе Николая, а также детском гадании на ромашке. Мать смотрела на сына и тоже вздыхала. Сама жила с не любимым, отрекшись от другого в гневе, как казалось ей некогда праведном. Это ничего не изменило. Ее свободное сердце осталось верным себе. Порой цепенела от мысли, какую судьбу она предопределила единственному чаду, не зная теперь как исправить. Так и жили они с одним на двоих сердцем, деля одну на двоих боль и обреченность, и путь, уготованный ею сыну, Елена должна была пройти прежде сама, как завещала то бабка.
Драгоценный песок времени неустанно сочился. У Николая приходила зрелость, но он упорно ждал обещанного. Помня из сказки, что все женщины в роду обладают магической силой слова, если к тому будет их воля и желание, от чего им запрещается сквернословить, желать зла и говорить в гневе.
***
Настал шестой день пребывания гостей в доме Елены Александровны. Прохлада утра врывалась на кухню через открытые двери. На востоке занимался рассвет. Многоголосье птиц нарушала кукушка, создавая дисбаланс в веселом хаосе. В доме все спали, за исключением хозяйки, что варила кофе.
Ежась от прохлады, дошла до края помоста. Поставив кружку, села, свесив ноги к воде, и замерла, чувствуя, как за спиной поднимается солнце.
Подошел Николай, сел рядом.
– Доброе утро. Что ты так рано?
– Через три часа полдень.
Солнце стало пригревать спину, заставив Елену Александровну снять теплую кофту, вспомнить о кофе и улыбнуться сыну.
– Я на всех сварила. Почему ты себе не налил?
– Мам, что происходит? – Николай наклонил голову к плечу матери. – Ты же знаешь, что тебя я люблю по-прежнему, ничуть не меньше.
Елена потрепала волос сына и молча отстранилась. Николай ушел, но вскоре вернулся с горячим кофе.
– Держи, – подал ей другую кружку, сел. – Скажи, ты ревнуешь? – Елена молчала. – Помнишь, как поймала нас под ивой у больницы? У меня до сих пор ком к горлу подступает, когда вспоминаю.
– И не было дня забытья.
– И мелькают они пустой вереницей. Время течет. Жизнь идет. Разум свое берет. Нельзя же быть вечным романтиком? – Николай посмотрел на мать, но она продолжала смотреть вперед, не поворачивая головы. – Ты ведь испугалась тогда? Испугалась, иначе бы радуга не погасла. С тех пор я больше не видел ни моей Машки, ни радуги. Иву тоже спилили…
Елена Александровна не меньше сына хорошо помнила ту иву после дождя, за которой спрятался Николай, а Машка, не рассчитав скорость, с ходу ухватилась за ствол. С листьев на них посыпались тысячи капель дождя, сверкая и ослепляя. Дети втянули головы и замерли, прижимаясь к дереву. Подойдя, заметила, что они, не отрываясь, смотрят друг другу в глаза, и Машкины руки накрыты ладонями сына. С этого момента они оберегали уже другую душу сильнее, чем собственную. Все почувствовали одно, и в небе вспыхнула радуга, которая следом погасла. То было лето, а осенью их уже разделял океан. Девочка уехала на пятый континент, куда ее родители собрались три года, да все что-то мешало.
– Ты не ревновала, когда оно того стоило, так почему теперь?
– Дело во мне.
– Что происходит с тобой? – мать пожала плечами. – Я смотрел новости. Европа, Средиземноморье, Черноморье и Забайкалье сходят с ума от жары. Сорок восемь градусов. Пятьсот человек умерли. Мам, так скоро все вымрут. Земля превратится в пустыню, куда ты отправила Машку. Что ты делаешь?
– Не знаю.
– Хочешь, мы поедем сегодня в город, купим билеты, а завтра все уедем? Как-нибудь потом приеду один. Хочешь? Если причина в нас, мы уедем. Тебе станет легче? – мать кивнула и сгорбилась, сын обнял ее за плечи и притянул к себе. – И все встанет на свои места, правда? Пообещай мне!
– Я постараюсь.
Николай, как ребенка обнимал ее и гладил по голове.
– О! Ну, вот, – протянул сын, заметив слезы. – Для полного счастья нам не хватает наводнений. Ты пугаешь меня. Я помню, чем обернулись твои последние слезы. Не плачь, пожалуйста, – попросил, и мать послушно закивала. – Не понимаю тебя. Моя женитьба не может поколебать твое чувство собственности. Тем более, если бы ты не услала Машку в пустыню, я был бы давно женат, у тебя были бы внуки. Может, расскажешь?
– Будущее! Оно так долго было закрыто. Таким как мы не дано иметь будущего, у служения есть вечность, но я пошла против правил и в результате получила знакомое человеку беспокойство о дне завтрашнем. Дни мелькали, проходили годы, но сколько ни силилась, я не видела выхода из тупика, который создала. Ты шел, но твоя дорога тоже вела в тупик. Это моя вина. Прости меня, мой мальчик.
– О чем ты говоришь?
– Следовало слушаться бабушку, тогда никто бы из нас не понес наказание за мою беспечность. Человек – творец своего будущего, как я завидовала ему – свободному, вольному, сильному, пренебрегая своим даром. Одна мысль, что я слуга, рождала во мне протест, заставляя с жадностью исследовать все стороны жизни. Не стоило оно того…
– Ты жалеешь о чем-то?
– Ни о чем. Будь я послушна воле матери, мне бы никогда не воспитывать сына. Случись, родится вновь – я бы прожила также, только попросила бы быть немой.
– Почему? – рассмеялся Николай.
– Чтобы не учиться этому, а так жалеть больше не о чем.
– Ты была когда-нибудь счастлива?
– Всегда. Даже, когда полагала себя самой несчастной.
Елена Александровна выпрямилась и весело растрепала нечесаный волос сына.
– Не минет и двух весен, как вернется твоя Машка, – с той же веселостью предрекла она, заметив, как Николай напрягся при этих словах. – Кстати, будете в городе не давай моей крестнице ни капли. Не знаю, как вы, а я жду внучку.
– Уже? – мать кивнула. – А как же Машка? Нет. Я не женюсь тогда.
– Женишься. Женишься на моей крестнице. Она вручила тебе душу и ты, мой мальчик, в ответе за это. Ты сам выбрал это. Только не думай сейчас, не надо. Просто поверь мне. Женись на Марии, а там время придет.
– Нет! Я и без того долго ждал.
– Если ты этого не сделаешь, Машка никогда не вернется! Я тебе это сказала не с целью выбора, но надежды, которую ты практически потерял. Поверь, просто поверь мне сейчас. Вы только внучку мне родите. И все! Ты будешь свободен.
– Мама, ты можешь объяснить нормально, что происходит?
– Да! У тебя есть будущее, – прошептала она, заговорщицки подмигнув. – Кто-то идет?
Обои обернулись. По помосту к ним шла Мария, беззаботная и счастливая дева, которой уже не суждено было увидеть следующего лета.
– Пообещай, что станешь заботься о ней, так хорошо, как только способен. И ни о чем не думай! Просто верь мне…
– Хорошо.
– А я к вам!
Николай отодвинулся и усадил невесту на колени. Узнав о грядущих планах прогулки Мария оживилась, чуть расстроилась неожиданным делам и скорому отъезду, обрадовалась нетерпению жениха к свадьбе, покручинилась об отсутствии на ней крестной.
– Крестная, может ты с нами в город? Мне, кажется, что с одним папой тебе будет оставаться неловко. Вы как–то не очень поладили. Или мы его с собой заберем?
Но Дмитрий Сергеевич наотрез отказался ехать, сообщив, что уйдет рыбачить и не станет обременять хозяйку своим присутствием, если она того пожелает. Молодые уехали – старики остались. Против обещанного он пригласил прогуляться по лесу. Погода была благосклонна. Прихватив ножи, решили отправиться за грибами.
Блуждали. Будущий тесть руководил направлением, будущая свекровь послушно следовала за ним. Затем ушла далеко вперед, прильнула ухом к березе, закрыла глаза и замерла так. Подойдя, Дмитрий Сергеевич сделал тоже самое, пытаясь настроиться на волну обитательницы этих мест.
– Никогда не понимал, что ты там слышишь, – он отошел и стал пристально рассматривать женщину. – А ты постарела. Избегаешь. Молчишь. Возишься с Машкой. Выпроваживаешь на рыбалку. Создается ощущение, что боишься остаться со мной наедине. Лена… Лен… Ты меня слышишь? Открой глаза. Что ты делаешь?
– Слушаю лес. Ты дочь с Николаем свел?
– Они сами.
– Врешь! Она поведала мне самую романтичную историю любви на свете, которой мир еще не знал. Юная Джульетта решила переписать трагедии конец, не осмотрительно забыв о содержании целом, – Елена Александровна отошла от березы и, не обращая внимания на собеседника, направилась прочь.
– Иронизируешь. Я думал, Машка тебе понравилась.
– Зачем ты здесь? Они вполне могли приехать одни.
– Хотел тебя увидеть. Думал, будешь рада мне.
– Твое присутствие лишает меня спокойствия. Уезжай и никогда не возвращайся.
– Я хотел остаться навсегда.
– Жизнь наскучила? А как же семья? Карьера? Положение? Мнение в обществе? Что тебя еще держало? Стройные ножки дешевых старлеток, что возлагали на тебя большие надежды? Ничего не упустила?
– Почему ты вышла замуж за этого механика? Мне назло? Ответь!
– Зачем? В той мерзости, что нас окружала, ты прекрасно знаешь, кем был для меня. Сжигающей страстью. Испепеляющей злостью. Убивающей ненавистью. Исцеляющей любовью. Союз был поистине роковой. Ты был сильнее меня, но разве я могла сдаться. Мы стоили друг друга и знали это. Но затем кто-то испугался! Испугался себя! Своего чувства! Сентиментальности! Нежности! Уязвимости! От чего ты бежал?
– От себя.
– Вот и беги дальше. Теперь, спустя столько лет, я ничего тебе не должна.
– От себя не убежишь. Ты уехала. Стала затворницей, но живешь в доме, о котором я всегда мечтал. Это говорит лишь о том, что ты все еще любишь меня.
– Ты был моей душой, но сам же сжег ее дотла, не оставив мне даже пепла. Впрочем, стоит сказать тебе за это спасибо. Сейчас я понимаю, что ты был мое излеченье. Я погрязла в тщеславии, мелочности, порочности, меркантильности, категоричности и убежденности лишь в своей правоте, лицемерии, лжи, спеси – за это и была наказана. Унижение гордыни с одной стороны и всепрощающая любовь – с другой. Это научило меня смирению и благодарности. Освободило от порабощающих привязанностей. Научило любить, невзирая на обстоятельства, время и расстояния. Что до Володи, ты прав, назло тебе я успела приручить его прежде, чем все это понять.
– Ты любила его?
– Странный вопрос. Ты живешь с женой, следовательно, любишь.
– А он тебя? – Елена кивнула. – Я тоже…
Резко развернув, Дмитрий прижал ее к дереву. Обхватил вместе с березой. С силой прижал голову к ее лбу, стараясь исключить любую возможность к сопротивлению, но она покорно стояла.
– Я болен… – давя горловой спазм, продолжал он. – Спустя столько лет я болен тобой сильнее, чем когда-либо прежде. Тоска по тебе – это ад. Она разрывает на части. Унять ее можно, только зная, что ты рядом и никогда больше меня не оставишь.
– Это ты оставил меня.
– Это ты попросила не беспокоить тебя и вышла замуж. Я устал, Лена. У меня не осталось сил выносить эти душевные ломки. Устал… и смерть мне грезится счастьем.
Вернувшиеся поздним вечером молодые нашли стариков в доме. Елена Александровна готовила ужин, Дмитрий Сергеевич в гостиной смотрел телевизор. К нему и присоединились. Избегая шумного общества гостей, хозяйка ушла на террасу.
– Что пьем? – спросил Николай, заглядывая в кружку. – Чай. Завтра в полдень мы уезжаем. Ты слышишь меня, мам? – она кивнула, указала жестом на кресло рядом, но Николай сел на пол и, обняв колени матери, заглянул в лицо. – Темно уже пойдем в дом.
– Не хочется.
– Знаешь, а в Англии наводнение. Лондон не затопишь?
Елена Александровна рассмеялась и покачала головой.
– Еще нас посетило торнадо. Довольно необычное явление для Европы, не находишь? Такое маленькое, безобидное торнадо, – продолжал шутить Николай. – С публики могли бы получиться кассовые сборы. Тебе больно, или ты злишься? – серьезно спросил он.
– Почему ты так решил?
– Пожары везде начались.
Следующим утром суета сборов украла время. Мария беспечно бегала по дому, террасе, помосту – весело прощаясь со всем. Елена Александровна обнимала ее и звала в гости. Крестная обещалась. Дмитрий Сергеевич был сдержан, но в резкости движений и хозяйском взгляде Николай заметил странность каких–то перемен. Мать была обычно вежлива, но не привычно отстранена.
Поезд задерживался. Перрон был полон. Солнце нещадно палило. Воздух казался, текуч и осязаем. Затишье без единого дуновения ветерка. Все замерло. Люди смотрели на небо и предрекали дождь. Прибыл поезд, и воцарилась суета. Скорая стоянка в две минуты заставляла всех спешно прощаться и торопливо грузиться в вагоны.
– Ленка, я скоро. Вот только дела закрою, детей поженю и тут же приеду. Знаешь, сейчас мне больше всего на свете хочется жить, – успел шепнуть Дмитрий Сергеевич на ухо остающейся Елене и, воровато пожав руку, запрыгнул в вагон.
Поезд тронулся, и скоро она потерялась из вида.
Сверкнула молния, грянул гром, упали первые крупные капли. Оставшиеся радостно поспешили в помещение вокзала. Ждали грозы, но разразилась буря.
Через три дня непогода унялась, выглянуло солнце, люди вышли на улицы. Ураган оборвал линии электропередач, снес ветхие крыши, поломал плетни, вырвал молодые деревца и, как узнали позже, разрушил до основания дом местной учительницы истории и литературы, оставив целым лишь длинный деревянный помост, ведущий к озеру.
СТРАСТИ
Солнце клонилось к закату. Длинная песчаная соха, облюбованная чайками, уходила далеко вдоль берега. Елена вторглась во владение птиц, заставив их недовольно подняться в воздух. Скинув рубаху, зашла в воду и, раскинув руки, подставила лицо ветру. Больше всего сейчас хотелось, чтобы время остановилось, но оно было не в ее власти. Оставалось лишь чувствовать, как сочатся минуты сквозь пальцы, уходя плеском волн, растворяясь в шуме ветра.
Искупавшись, покинула соху и, перейдя поле, скрылась в лесу. Бесцельно бродила, останавливалась возле берез, гладила белые стволы. Выйдя на поляну, увидела спил и расплакалась. Для дров человек выбрал самые сильные красивые и здоровые деревья. В огромной поленнице играли с ветром редкие не обрезанные листья, утоляя последнюю жажду жизни. Забралась на бревна и, обняв одно, приникла всем телом. Кора под щекой быстро намокла. «Вандалы. Кто же вас так? Убить, когда больше всего хочется жить! Господи, как же это больно… И почему люди столь жестки? – разговаривала, любовно гладя белые стволы. – Не смотрите. Я о себе плачу. Больно мне, больно… Вы умираете. Я тоже. Почему люди созданные свободными, живут, как рабы? Почему не умеют следовать зову сердца? Чего боятся? Сами создают условности, а затем безвольно следуют им? От чего они так боятся быть счастливыми? Впрочем, кому интересно разочарование восставшего раба? Расскажите лучше, что слышишь, когда стоишь на грани миров».
Беседуя, таким образом, незаметно уснула. Проснулась от холода. Подскочила. В густых сумерках виднелись белые великаны. Поднялась и направилась прочь. Выйдя из лесу, увидела костер на берегу озера, где был забрит их лагерь.
– Ты где была? – накинулся Дмитрий, лишь она появилась.
– В лесу, – спокойно отвела, опускаясь в раскладной стул. – Мне холодно.
Он скрылся в палатке. Вернулся со старым свитером.
– Опять на березах висела? Считала сколько им жить осталось, пока не сдохнут.
Лена вздрогнула. Резко выхватив одежду, оделась, отвернулась к огню.
– Замерзла? Может, глинтвейн сделаем?
Она безразлично пожала плечами. Он занялся ужином, украдкой посматривая в ее сторону. Она злилась, что отчетливо читалось в осунувшемся лице и резком выступе крепко сжатых скул. Он же наоборот был спокоен как никогда, впервые за последние полгода, расценив согласие на эту загородную прогулку, как знак примирения.
– Держи, – Дима протянул кружку с горячим вином и, перевернув ведро, сел у костра подле Лены. – Как тебе глинтвейн в моем исполнении? Так что ты делала в лесу?
– Слушала сказки умирающих листьев.
– Они сообщили тебе, когда ты сдохнешь?
– Это и без них мне известно.
– Может быть, ты также знаешь, когда и я умру?
– Ты хочешь это знать?
– Спасибо, как-нибудь без этого обойдусь.
Лена повернулась. Пристально посмотрела на любовника. Насмешка, читаемая во взгляде, разбудила дремавшую ревность, всколыхнула подавляемую злость и обиду, новой волной боли отозвалась в душе.
– Умрешь, когда больше всего на свете захочется жить, – с убежденностью сообщила она.
– Спасибо, – поперхнувшись вином, только и нашелся Дмитрий.
Кивнув, отвернулась, злобно улыбаясь, видя испуг в глазах человека.
Медленно пили вино. Елена смотрела на огонь, и несмотря на раздирающие ее страсти, с отчаянием наслаждалась обществом любовника, мысленно прощаясь с ним навсегда, и, как приговоренный к смерти, пропускала через сердце каждую минуту жизни.
– Мы в понедельник в Таиланд улетаем всей семьей. Поэтому две недели не увидимся.
– Мириться, значит, снова. Любви предаваться. Правильно, надо жить долго и счастливо, – едко цедила слова любовница.
– Ты хотела знать, почему мы не должны расставаться? – Лена безразлично пожала плечами. – Твое поведение стало очень похоже на поведение жены. Отношения стали похожи на семейные, а поскольку у меня дома были определенные трудности, еще и с тобой тоже самое – это стало напрягать, – она молчит. – Но! Но с тобой мне было, в отличие от дома, тепло и уютно. Уходить от одного и приходить в тому же самому – это противоречит здравому смыслу. Вот меня и стали посещать мысли о том, что пришло время расставаться, но расставаться особо не хотелось.
– И самый разумный выход был завести еще одно любовницу, а не обсудить свои страхи со мной.
– Вот! Вот видишь! Ты ведешь себя как жена?
– Так расстанься со мной! Что тебе мешает? Ты ведь это уже решил!
– Видишь ли… – любовник снова пустился в путанные противоречивые объяснения, не дослушав, Лена поднялась и направилась в темноту на шум воды. – Ты злишься?
– Это не злость, мой мальчик! – послышался из темноты ее зловещий голос. – Нет. Можешь не обольщаться – это не злость! М-да, малыш… я столько души вложила в тебя. Я так много в тебя сеяла, но ты так ничего и не усвоил… м-да… столько сил, столько души… Слаб… слаб человек… Рожденный свободным стремится жить, как раб. От этого противоречия погрязает в страстях низменных, боясь чувств истинных. Как все это мелко, пошло, гадко… как мне все это осточертело! Вся ваша грязь! Страх! Пустые суетливые мысли, разговоры, люди! И кто же нас обречен? Я? Или вы? У служения есть путь, у вас же добровольное рабство… Господи! – закричала Елена. – Господи! И кому я только душу отдала! Рабу… – тихо закончила она и вернулась к костру. – Тесно мне с тобой! Как же мне с тобой тесно по одной земле ходить!
– Ты что? – испугавшись ненависти в глазах любовницы, что переливалась бликами костра, отшатнулся Дмитрий.
– Ничего, – мрачно заключила Лена. – Старик разберется, а нам уже поздно. Когда вернешься из своего Таиланда, не беспокой меня больше.
– Почему?
– Ты решил расстаться. Я выполнила твое желание, как бы оно не шло в противоречие с моей волей.
– Я передумал.
– Поздно. За ошибки надо платить.
– Я же расстался с той.
– Это слишком мелко. И потом твое присутствие теперь рождает во мне только смуту. Двигаться одновременно в противоположных направлениях нельзя. Я выбрала одно, но там нет места тебе.
– Ты меня всегда будешь помнить. Потому что лучшее, что было в жизни, человек не забывает.
– Это верно, память мне останется, – с сарказмом заметила она. – Тебе же достанется тоска. Она изгложет, иссушит, испепелит тебя, но и удержит от грязи, пошлости, обмана, лжи, распутства, цинизма. Мы были обречены быть друг с другом. Жаль, что ты испугался этого. Теперь наш удел обреченность одиночества. Обещай мне, что больше не станешь беспокоить меня.
– Обещаю.
На том они и расстались, прежде полгода потратив на эту схватку. И воздух звенел, как лед, вместе с безумствующей заодно зимой. Все ждали тепла, но оно потерялось где-то в пути. В конце концов, зима унялась, сменилась хмурой весной и пришедшим холодным летом.
Банальная жизненная ситуация закончилась для Елены катастрофой. Неверность любовника обернулась для Лены катастрофой: она потеряла ребенка, которого как выяснилось, носила под сердцем. Следом врачи поставили неутешительный и однозначный диагноз – бесплодие.
В душе встали льды. Любовь боролась с презрением. Гордыня с прощением. Разочарование с надеждой. Раздираемая противоречиями, взлелеяла обиду, породившую злость. Не находя сил к смирению, иссушила собственную мать в безумствующей ненависти, которая принесла лишь опустошенность и боль.
И когда не осталось вещей, цепляющих за жизнь, пришло охлаждение ко всем страстям, она почувствовала себя впервые по-настоящему свободной, ни к чему не привязанной. Более не требовалось понимая, любви, заботы – появилось стремление понимать, любить, заботиться. Продолжала жить без раскаяния, но в покаянии, без знания будущего, став смиренным ангелом, но так и оставшись гордым человеком.
Июль, 2007