Дохлая Лебедь

   ПРОЛОГ

Мы бродили по Свалке уже… Да кто его знает, сколько! В принципе, все, что искали – нашли, и могли с чистой совестью отправляться восвояси. Черные джинсы Вадиму для съемок  сели, как на него скроенные. К ним – почти черные, запасные, на всякий случай. Как раз то, что нужно: без лейблов во всю задницу, дырок, клёпок и прочей красоты, но…
 В недрах Крымского моста таилась еще чертова прорва всякого, такого разного, безумно  интересного!  Косухи  и кастрюли, немыслимые сувениры и книжки из детства, кружки-игрушки-бабушкины диваны и папины пленочные фотики с бобинными магнитофонами… Откровенный хлам и бесценные вещички. Нужное и нелепое,  узнаваемое и совершенно неопределяемое. То ли предметы, то ли их части – иногда и не разобрать.  Куски, моменты, осколочки чьих-то судеб. Жизней одиночек и целых семей в нескольких поколениях. Время на Свалке явно меняет свой ход. Перебирая, рассматривая, примеряя, прикидывая – что из ЭТОГО можно соорудить, выпадаешь из жизни во вне-временье и вне-пространство.
Здесь каждый ощущает себя если не Шлиманом, то уж Индианой Джонсом наверняка!
Пока Вадя расплачивался (торговаться не умею, поэтому делегирую на кассу сына и с завистью смотрю, как он это делает!), я рассеянно бродила недалеко от выхода, поглядывая на улицу сквозь распахнутые двери. Специфический Свалочный морок постепенно проходил, я возвращалась в реальность… И внезапно будто оранжевая молния резанула по глазам: в какой-то ёмкости… то ли в кресле, то ли в контейнере, среди груды разных вещей стояла, к чему-то прислоненная, скрипка.
Вернее - остов голый, но совершенно новый, никто на этой скрипке никогда не играл. Это было видно по девственно-новым лаку на грифе и отверстиям для колков, и еще - по отсутствию канифольной пыли между эфами. Весь "обвес" снят, а внутри, сквозь эфы, просвечивает щель между деками и пафосная этикетка - "Кремона".
Ясен пень, фабричный поток, но "Кремона" - это не современный, даже очень хороший Китай, а такое ностальжи... Я даже размер ее не определила, то ли целая, то ли 3/4... Руки забыли уже, какая она, целая, должна быть. И на этикетке закорючки не разобрать, что за цифирки там понаписаны.
От рабочего инструмента в ней столько же, сколько от моей музыкалки, оконченной тридцать лет назад.
Зачем она мне? Не знаю. Но нужна позарез. Колки-струны и прочие мелочи установить не проблема. Подклеить  щели – тоже. И кто знает, может быть, она ещё запоёт?
Уходя,  потрепала по пенопластовым гривам карусельных коняшек, работающих здесь привратниками: «Ну, пока, быстроногие!»
…И вот иду, а она мне мерещится... С самого начала кем-то преданная скрипка...
Лишних денег нет, и такую покупку я не планировала точно... Позвонила админам «Свалки»,  предложила бартером на пару славянских оберегов обменять. Обещали подумать и завтра перезвонить.  Теперь тороплю время, жду, переживаю...


А ночью мне приснился  мой  многолетний кошмар. Я, такая как сейчас, то есть – уже взрослая тетенька, вновь подпираю стенку коридора, ожидая выхода на сцену. Экзамен, а у меня ни нот, ни скрипки, и я понятия не имею, что и как я буду играть. При всем при том, что экзамены сданы много лет назад, и скрипку в руках я с тех пор не держала.
В этом панически-муторошном состоянии и проснулась. Огляделась, выдохнула и пошла на кухню, праздновать избавление от провала чашечкой ночного  кофе.


   1.

…Меня в гости не брали. Нос не дорос. Нечего детям взрослые разговоры слушать и под ногами вертеться.
А в тот раз почему-то взяли. В гостях, как оказалось, было всё так же, как дома. Только не у меня, а у Наташки Сильновой. Ну, так я же не знала, что это, оказывается, и есть «гости»! У Наташки я и без гостей была сто раз, когда ее родители во вторую смену, а мы из школы вместе шли. Бывало, идём, идём, и тут Наташка бац! – и говорит: «А айда к нам!» Мы и шли.  К нам-то нельзя, мне строго-настрого запретили: чтобы никаких подружек! А к Наташке - можно. Ей, наверное, родители разрешали с подружками приходить.
У Наташки было интересно. Можно, например, в настоящих балетных пуантах постоять. Жаль – не потанцевать. Пуанты наташкиной старшей сестры были, и мои ноги в них помещались почти  до коленок.
Еще у них было карусельное кресло. В зале, за письменным столом. Оно крутилось вокруг себя, да еще и ездило при этом вверх-вниз, вверх – вниз. «Везет же Наташке, - думала я. - Можно не ждать выходных, чтобы родители в парк отвели, а кружиться сколько влезет, хоть с утра до ночи!»
Но в тот раз, когда мы пришли в гости, появилось еще и пианино. Стол передвинули к окну, сервант – к двери, а освободившееся место заняло ОНО. Раньше я думала, что пианино бывает только в детском саду и в школе, и еще на концерте. Но чтобы дома?!
Наташка деловито  стирала пальцем  невидимые пылинки с крышки и видом своим напоминала  завхоза тётю Дусю: так же поджимала губы и строго поглядывала, чтоб никто ничего не спер и не попортил.
От пальца на полировке оставались мутные полоски, но пианино все равно было восхитительно красивым: огромное, коричневое с переливами, и золотой надписью «Одесса». А сколько там  клавиш! В тыщу раз больше, чем на моём игрушечном рояле.  Аж в глазах зарябило! Я впервые видела пианино так близко, и даже не представляла, что их так много! Припомнив, как на уроках музыки делала учительница, я решила сыграть «Марш Черномора». Растопырила пальцы пошире, чтобы больше клавиш захватить, и заиграла!
Получилось громко, но не марш, а будто ослы хором заорали. Прибежали с кухни родители все вчетвером. Мои – злые, Наташкины – испуганные. Думали, наверное, что мы балуемся и пианино повалили. В общем,  запретили шуметь. Оказалось, это инструмент не просто так играться, а для дела. Наташку в музыкальную школу записали, и она там сначала будет учиться, и только потом – играть. А до тех пор можно только тихонько, одним пальчиком…  – и Наташка показала, как именно. У нее вышло тоже совсем не ах, а как из крана в пустое ведро капает, хоть и пианино настоящее.
В тот вечер в гостях больше ничего интересного не оказалось. Мы с Наташкой еле-еле дождались, пока «гости» закончатся. Все равно ничего стОящего делать было нельзя: родители все видели и слышали, и то и дело ругались: «Перестаньте! Прекратите!»…  Чаю попили, тортом угостились, а как торт закончился, мы сразу домой пошли.
По дороге я поняла одну важную вещь: я тоже пианино хочу! Такое же блестящее, как у Наташки, тем более, у нас в зале места больше.  Пока дошли, решение было принято, о чем я родителям и сообщила:
- Запишите меня тоже в музыкальную школу!
Родители, казалось, даже не удивились. Попугали, правда, что вместо гуляния после школы нужно будет в музыкалку ходить, но это же сущие пустяки по сравнению с собственным пианино!

   
   2.

Через несколько дней мы с мамой пошли записываться. Музыкальной школой оказался древний барак на окраине, и я удивилась, как в нём помещались все дети, которые носились вокруг по запущенному грушевому саду. Груши я любила, поэтому мне сразу здесь понравилось. Я даже успела подобрать одну с травы – она оказалась просто огромная!
Вошли мы внутрь и очутились в длинном тёмном коридоре. По бокам - много-много одинаковых дверей. На дверях таблички, но высоко. Я с трудом разглядела, что мама вошла туда, где было написано «Завуч Петренко Л.Г.»,  велев мне остаться в коридоре, стоять, ждать и никуда не уходить. Рассматривать  в полумраке было нечего, а вот послушать – очень даже было. За каждой дверью звуки были разные. За ближайшей ко мне - тягучие, противные, как сирена, только тихая. Напротив - баян пытался что-то заиграть, но застревал, как старая пластинка: пипикнет три раза, споткнётся, и всё по новой. Где-то далеко тоненький голосок выводил: «До, ре, ми, фа, со-о-оль… Соль, фа, ми, ре, до-о-о…».
А еще дальше играло ОНО – пианино! Если бы не мамин приказ, я бы под той дверью послушала. Но маму лучше не злить. А то еще передумает, и тю-тю, моё пианино!
Я уже почти заскучала, когда мама, наконец, выглянула и позвала меня зайти.
В кабинете после коридора было неожиданно светло и солнечно, и я, привыкая к свету, остановилась у дверей. Почему-то стало немного страшно и в животе забегали холодные мурашки.
- Ну что ты, не бойся, проходи! – раздался чужой ласковый голос. – Иди сюда, к столу! Присаживайся и давай знакомиться.
Я прищурилась и разглядела стол у окна. Сбоку уже пристроилась мама, а рядом стоял еще один свободный стул. За столом, лицом ко мне, сидела тётенька с каштановыми волосами. Прической она напоминала новую куклу, у которой волосы еще в сеточке и не растрепанные. Мне от этого сразу полегчало.  Я вскарабкалась на стул и рассмотрела тётеньку получше. Круглое приятное лицо, добрые глаза, широкий воротник золотистой блузки… Ладно, вроде не страшно пока…
- Здравствуйте! – вежливо сказала я и скромно уставилась в пол.
- Здравствуй-здравствуй! – так же ласково сказала женщина. - Меня Людмила Григорьевна зовут, а тебя?
- Аня.
- Вот и хорошо, вот мы и познакомились, Анечка! А что ты там на полу разглядываешь – уронила что?
Мама слегка дернула меня за руку:
- Это ты пришла в музыкальную школу записываться, или я? Сядь прямо и отвечай, когда взрослые с тобой разговаривают!
Я с трудом оторвала взгляд от пола и исподлобья уставилась на маму.  Она уже немного злилась, видно потому, что дочь у неё такая бестолочь.  Я посмотрела на более доброжелательную Людмилу Григорьевну. Та по-прежнему улыбалась.
- Анечка, расскажи мне, почему ты хочешь у нас учиться?
Я молчала, потому что учиться как раз хотела не очень, а хотела пианино. Но чувствовала, что про это лучше не говорить.
- Наверное, ты любишь музыку? – пришла на помощь Людмила Григорьевна. Петь умеешь?
Я радостно закивала: петь я действительно умела. А лучше всего - жалостливые песни, которые любила баба Тося. Я всегда их пела, когда приезжала к ней в гости.
- Тогда, может быть, ты мне что-нибудь споёшь? А я послушаю, как у тебя получается.
Такого развития событий я не ожидала и немного растерялась, но Людмила Григорьевна подбодрила:
- Не волнуйся, здесь же все свои! Хотя бы не всю песню пой, а кусочек. Какая твоя любимая? Про кузнечика? Или про Чебурашку?
- Про маму, - прошептала я и сглотнула.
- Про маму? Ну, спой про маму, твоей маме будет приятно, если ты про нее споёшь, - согласилась Людмила Григорьевна.      
Я не стала уточнять, что эта песня не про мою маму, а про маму певицы Валентины Толкуновой, собралась с духом и запела:
- Давно ли песню ты мне пе-е-ла,
  Над колыбелью наклонясь… 
  Но время птицей пролете-е-ло,
  И в детство нить оборвалась…   
От волнения я взяла выше, чем надо, и поэтому припев пришлось петь совсем тоненько:
- Поговори со мною, ма-а-а-ма,
  О чём-нибудь поговори-и…
На этом месте баба Тося всегда начинала плакать, я представила, как она промакивает слезинки  уголком передника и сама чуть не заревела. В горле запершило,  голос предательски дрогнул и осёкся.
- Очень хорошо, Анечка, какая красивая у тебя песня! – почему-то удивлённым голосом  похвалила Людмила Григорьевна. – Достаточно, а то я сейчас расплачусь, - неожиданно добавила она и вышла из-за стола. Прошлась туда-сюда по кабинету и села за пианино, стоявшее у стены.
- А сейчас давай с тобой поиграем: я буду нажимать клавиши, а ты – повторять звуки. Иди сюда поближе!
Эту игру я знала – на уроках пения в школе мы в неё играли. Сначала я повторяла отдельные ноты, потом – несколько простых мелодий, а в конце – прохлопала их в ладоши, как будто я барабанщица.
- Ну что, Любовь Васильевна, -  развернулась к маме Людмила Григорьевна. - У Вашей дочери абсолютный слух и чувство ритма, поэтому Вы правильно сделали, что привели ее сюда.
Мамино лицо выражало сдержанную гордость и уверенность, что иначе и быть не могло.
- Анечка, ты  умничка, – вновь обратилась завуч ко мне. – Вступительные экзамены ты прошла, я тебя принимаю в музыкальную школу. Поздравляю! А на каком инструменте ты хочешь научиться играть?
- На пианино! – поспешно сказала я, еще не веря, что всё уже свершилось.
- А на баяне – не хочешь? Как раз ко мне в класс попадёшь, а?
Я в ужасе замотала головой:
- Нет,  я на пианино хочу!!!
- Ну ладно, на фортепиано – так на фортепиано. Все девочки хотят играть на фортепиано, а на баян  никто не идёт, вздохнула она. Такой инструмент роскошный – и почему-то никому стал не нужен…
- Я не хочу на фортепиано! –  испугалась я.
- ???
- Я хочу на пианино, Вы разве забыли?
Людмила Григорьевна расхохоталась и погладила меня по голове:
- Не волнуйся, это одно и то же. Говорят  «пианино» те, кто не знает, что правильное название инструмента  – «фортепиано». А ты теперь – будущий музыкант, и поэтому должна называть свой инструмент правильно. Договорились?
Я облегчённо вздохнула и подумала, что Наташка Сильнова - дура. Раньше меня в музыкалку поступила, а как правильно пианино называется – не знает.
Людмила Григорьевна посмотрела на часы и вдруг заторопилась:
- Ой, а времени-то уже почти три! Мне надо спешить – через десять минут в Актовом зале начинается концерт, на который я вас обеих приглашаю. Думаю, вам будет интересно. Это концерт как раз для тех, кто в этом году поступает или только ещё думает. Будут выступать наши ученики: и начинающие, и из средних классов, и те, кому выпускаться весной.
Ну как, идёте?

   
   3.

Мама замялась и сказала, что у неё тоже мало времени и ещё есть дела, а меня раздирало любопытство: очень хотелось узнать, с какого класса дети уже могут играть по-настоящему. ЛюдмилаГригорьевна решила за нас:
- Сделаем так: Вы, Любовь Васильевна, идите по своим делам, а Аня – на концерт. Примерно через час-полтора вернетесь и заберёте дочь. Если что – она Вас в моём кабинете подождёт. Договорились?
Мама, чуть помедлив, согласилась и тут же ушла, а меня Людмила Григорьевна отвела в зал и усадила на свободное местечко близко к сцене.
- Вот, отсюда тебе хорошо  будет видно и слышно. Ничего не бойся, никто тебя здесь не обидит. Смотри, слушай и не скучай, после концерта никуда не уходи – я тебя заберу.  Ну всё, я пошла,  - она помахала мне рукой и исчезла за дверью.
Народу в зале было много и свободных мест почти не осталось. Стоял галдёж, как на школьной перемене, и никому не было до меня дела.  Ученики постарше расположились группками и  обсуждали прошедшие каникулы. Дети помладше были с родителями или с бабушками. Только я сидела одна в новом месте, среди незнакомых людей и всё-таки немножко боялась. Самую чуточку. Я вертелась в кресле глядя во все стороны, но так и не смогла отыскать ни одного знакомого лица. От этого стало совсем грустно и захотелось плакать, но внезапно шум стих. В зал друг за дружкой вошли нарядно одетые люди и заняли пустовавший до этого первый ряд. Пока они рассаживались, зрители дружно хлопали, а вскоре на сцену из-за кулис вышла женщина в длинном платье. Хлопать стали ещё громче, прямо как на концерте в нашем ДК.
Женщина подняла руку, призывая к тишине, и знакомым голосом заговорила в микрофон:
- Здравствуйте, дорогие гости, учителя и ученики Красноперекопской Детской музыкальной школы! Начинаем  первый в этом учебном году концерт, в котором примут участие учащиеся  и преподаватели нашей школы. Открывает программу…
Я с удивлением хлопала глазами: вот это да! На сцене, красивая, как настоящая артистка, стояла Людмила Григорьевна! Она объявила выступающего, нашла меня взглядом, улыбнулась, быстро мне подмигнула и скрылась за кулисами.
…Концерт, конечно, был очень интересным. Потому что объявляла номера Людмила Григорьевна, как взаправдашняя дикторша в телевизоре, а вот выступали все по-разному. На разных инструментах, и по одному, и по несколько человек. Пел хор, играл ансамбль… Кто-то играл хорошо, кто-то – хуже. Один придурок с баяном так вообще вышел, заиграл и сбился. Начал снова и опять сбился. Наверное, тот самый, которого я из коридора слышала. Так ничего и не сыграл, встал, поклонился и ушел за кулисы шмыгая носом. Но мы ему тоже хлопали, как и остальным, только еще и хихикали.
Сразу после него на том же баяне здОровски сыграла Людмила Григорьевна. Но с пианино баян все равно не шел ни в какое сравнение.
Выступали и другие учителя, они все играли очень красиво. Прямо не верилось, что когда-нибудь их ученики смогут играть так же. Может, и я научусь… Хотя я быстро поняла, как далеко ещё ученикам до учителей…
За этими невесёлыми размышлениями я прослушала, какой номер объявили следующим, увидела только, что на сцену поднялись двое. Одна из учительниц  села за фортепиано, а в центре сцены осталась высокая старшеклассница со скрипкой.
Она стояла, опустив руки с инструментом, хотя преподавательница уже играла довольно долго. Мелодия была плавной и сильной одновременно, мотив печальный и постоянно повторялся, как будто морские волны набегали на берег и откатывались обратно. Вот девочка положила скрипку на плечо, немного послушала фортепиано, тронула струны смычком…
…Я никогда  не слышала ничего подобного. Скрипка не играла, а пела нежно и жалобно, как будто это и не скрипка вовсе, а кто-то живой. Казалось, что она горько-прегорько плачет, и никак не может остановиться. Фортепиано её успокаивало и баюкало, а скрипка плакала и прощалась с кем-то навсегда. Я не замечала, что из глаз моих ручьями текут слёзы, а из носа капает, - я целиком была там, в этих волшебных звуках. И чувствовала, что ТАМ – становится всё грустнее и хуже, но до чего сладко звучала эта неизбывная тоска!..
…Скрипка допела  протяжную последнюю ноту, самую горькую из всех, и пьеса закончилась. Вокруг оглушительно хлопали, а я никак не могла успокоиться. Концерт завершился, зал потихоньку опустел, а я всё ещё сидела на месте и уже навзрыд плакала в мокрые ладошки.
Хлопала дверь, кто-то заглядывал в зал, а потом прибежала Людмила Григорьевна и принялась меня тормошить:
- Боже, деточка, почему ты плачешь?!
Я взглянула в её встревоженные глаза и зашлась пуще прежнего.
- Тебя кто-то обидел? Кто?!!
Я лишь мычала и качала головой.
- У тебя что-то болит?
- Не-е-ет… - только и смогла сказать я, вытирая сопли рукавом кофты.
- Так что же случилось, Анечка, почему ты плачешь?!
Вокруг нас уже собралась толпа преподавателей, кто-то протягивал носовой платок, кто-то – чашку с водой.
Кое-как утерев лицо, я выпила воду, пролив большую часть на себя, потому что зубы стучали, руки дрожали, а губы распухли и почти не слушались.
- Жжаа-алко!
- Кого?!
- Ссс… Ик! Ссскриппп… ку…
- Скрипку? Какую скрипку?... Почему скрипку жалко?
- Она пппла…кк…ала…  Ик!  Ччелл…о…веческим голл…лосом…
- Пойдём, пойдём скорее ко мне в кабинет. Успокоишься и расскажешь, почему ты так расстроилась, - сказала Людмила Григорьевна и, взяв меня за руку, потащила за собой. Я шла почти  наощупь, в глаза будто песка насыпали, и предательская капля из носа то и дело норовила поползти соленым ручейком. Приходилось ее слизывать, чтобы никто не заметил.
Меня усадили и напоили сладким чаем, нанесли в кабинет конфет и печенья и принялись выяснять, когда это сегодня скрипка плакала. В концерте было много скрипичных пьес, играли и ученики, и учителя, и сначала думали, что это кто-то из них сыграл что-то такое, что растрогало меня до слёз. Но я, собрав мысли в кучку, сказала:
- Девочка играла. Большая. В конце.
- «Лебедь»! – ахнул кто-то. Это же «Умирающий лебедь» Сен-Санса! Таня Воронова играла, как раз в самом конце! Анечка, сможешь напеть мелодию?
Я кивнула, набрала побольше воздуха и завела было: «Та-ра-ра, та-ра-ра, тааа-ра-ра…», но на первых же звуках в глазах защипало и я опять заплакала. Однако в том, что виной всему был несчастный «Лебедь», никто уже не сомневался.
А потом пришла мама, увидела мою зарёванную физиономию и очень  удивилась: с чего это вдруг я в таком виде?!
Людмила Григорьевна взяла её под руку и вывела в коридор, откуда до меня доносились разные незнакомые слова: «эмоциональный, тонко чувствующий ребенок», «катарсис», «сила искусства», но я их просто принимала к сведению. Ибо мною завладела новая идея, и я её срочно обдумывала.
Когда растерянная мама и улыбающаяся завуч вернулись в кабинет, я задала ключевой вопрос:
- Людмила Григорьевна, а «Лебедя» трудно играть?
- Ну…  Это как посмотреть. С одной стороны – ноты там не трудные. А с другой – чтобы его сыграть, нужно быть достаточно взрослым человеком. И руки  должны быть уже большими, потому что для протяжных нот нужен целый смычок и целая скрипка. И душа должна быть взрослая – чтобы почувствовать эту пьесу и суметь передать чувства слушателю. А что? Почему ты спрашиваешь?
- А я… Я смогла бы сыграть, когда вырасту?
- Смогла бы, если бы училась играть на скрипке и старалась, как следует.  Душа у тебя уже сейчас дай Бог каждому, но ещё нужно очень хорошо владеть инструментом. А для этого – заниматься и заниматься, ну и, конечно, вырасти. 
У меня, конечно, оставался еще вопрос, что такое «целая скрипка», но выяснение я решила отложить на потом. Вроде, сломанных скрипок на концерте я не видела, хотя у некоторых они звучали именно как немножко не целые. И ещё… Ещё я мысленно прощалась с мечтой о пианино, успокаивая себя тем, что в школе их полным-полно, в каждом кабинете, и, если уж очень захочется, всегда можно на каком-нибудь потренькать после уроков.
И я сказала.
- Тогда я передумала.
- Ну вот что ты у взрослых людей время отнимаешь?! – возмутилась мама. – То она надумала, то она передумала!..
- Что ты передумала, Анечка? – изумилась Людмила Григорьевна.
- Поступать на это… фортепиано. Я на скрипку хочу. И тогда… Когда стану такой, как сегодня девочка играла… Я тоже сыграю «Лебедя».
Женщины уставились на меня, как будто мой нос в поросячий пятачок превратился.
- Как – на скрипку? Ты же про пианино мне все уши прожужжала! – набросилась  мама. Пианино хоть инструмент настоящий, а что эта скрипка?! Что ты с ней делать будешь?!
Я насупилась и упрямо повторила:
- Учиться. Чтобы «Лебедя» сыграть.
Мама аж покраснела от злости, и уже собиралась что-то сказать, но Людмила Григорьевна придержала её за локоть и повернулась ко мне:
- А ты уверена, что потом не пожалеешь? Ведь о пианино, как мама говорит, ты мечтала давно, а скрипку только сегодня услышала? До «Лебедя»-то еще вон как далеко, несколько лет упорного труда. Вдруг надоест, и ни фортепиано не овладеешь, и «Лебедя» не сыграешь!
- Девочка же сыграла сегодня! И я сыграю!
- Ну… Таня, конечно, молодец. Очень способная ученица, мы её в музыкальное училище готовим. А ты ведь только начинаешь – и так решительно меняешь цель.
- Если бы я раньше такое услышала – то сразу бы на скрипку пошла! – я готова была снова расплакаться, но уже от досады. Ну как, как они не понимают, что услышать «Лебедя» и не захотеть его сыграть – совершенно невозможно?! И что только ради одной этой пьесы можно научиться играть на скрипке?!
 - Я твердо решила. Если нельзя на скрипку, тогда мне и на пианино не надо.
- Ох, деточка…  - Людмила Григорьевна обескураженно глядела на маму, а та просто кипела от сдерживаемого гнева, и ничего хорошего мне это не сулило.
– Сейчас посмотрю, сколько на струнном отделении  свободных мест осталось на этот год, - сказала она, раскрывая огромный журнал.
Долго его изучала, а потом сказала:
- Места-то ещё есть, но проблема в том, что в класс скрипки мы принимаем детей с девяти лет. А тебе сейчас только восемь?
- Восемь. Но в апреле уже девять будет! Совсем чуточку подождать осталось!
- Ничего себе – чуточку! Считай – в конце учебного года, а сейчас – самое его начало, - возразила завуч. Если бы хоть в сентябре-октябре, - ещё куда ни шло, а до весны слишком долго, не имею права, к сожалению. Так что в следующем году приходи, раз  на скрипку хочешь.
В очередной раз за последние два часа я собралась реветь, видно, день у меня такой был – ревучий.  Людмила Григорьевна сжалилась:
- Впрочем, есть еще вариант: подготовительная группа. Год позанимаешься в ней, и, хоть подготовка у тебя и так отличная, лишняя база никогда не повредит. А со следующего года добавятся уроки по специальности. Согласна?
- Я согласна, согласна! – я была согласно на всё, лишь бы не откладывать учебу на год. Сейчас, вроде, всё получается, а кто знает, что дальше будет?.
- Любовь Васильевна, а Вы что скажете? – обратилась Людмила Григорьевна к маме.
Мама у меня работала в плановом отделе большого строительного треста, и поэтому терпеть не могла, когда в ее планах кто-то что-то нарушал. Она сидела с недовольным видом и, наверное, решала вопрос, потакать моему внезапному капризу или нет. Людмила Григорьевна была маминой давней знакомой и отлично знала её характер, поэтому решила мне помочь. Она встала, как учитель у доски, и заговорила не прежним ласковым, а настоящим учительским голосом:
- Как педагог и специалист, позволю себе высказать своё мнение. Девочка очень музыкальная и эмоциональная. Это видно хотя бы по тому, какое впечатление на нее произвело услышанное произведение. Я впервые вижу, чтобы  ребёнок  так реагировал на музыку. Замечу, что и музыкальный  вкус у нее хороший и сформировавшийся: «Лебедь» - жемчужина мировой классики. Так что… Я бы в данном случае прислушалась к Аниному мнению, и выполнила её желание. Поверьте, это не каприз. Это зов сердца…
Мама задумалась, и вдруг вспомнила:
- А ведь правда… Она с детства такая. Помню, пою ей колыбельные, и все она слушает, а как запою «Лунные поляны, ночь, как день, светла…» - она в слёзы. Вот что бы понимала, а?!
- Вот видите, все сходится! Слов грудной младенец может и не понимать, но эмоции чувствует очень тонко. Аня как раз из таких – тонкокожих…
Я сидела серой мышью, затаив дыхание и закусив губу, чтоб чего-нибудь не ляпнуть невпопад. Я очень боялась помешать Людмиле Григорьевне уговорить маму на скрипку.
- Ну… Не знаю даже… Как-то неожиданно все это. А сколько стоит обучение на скрипке? – вдруг спохватилась она.
- Рубль пятьдесят в месяц! – торжествующим тоном провозгласила завуч. А фортепиано – двадцать рублей, - добавила она. Да и скрипка ученическая дешевле пианино во много раз, и места мало занимает.
Это и решило  дело. Тонкие материи – важно, конечно, но и материальную сторону никто не отменял. Тем более что скрипку нужно будет покупать только через год, чтобы подобрать инструмент по росту, потому что за это время я подрасту.
Правда, в тот день все эти разговоры уже шли мимо меня. Главное  – я буду учиться в скрипичном классе. Остальное – неважно. И подготовительную группу, и год ожидания как-нибудь выдержу, зато «Лебедя» выучу и буду играть всегда, когда мне захочется. Вот.
… Мы шли домой, почти не разговаривая. Мама – все еще переживая по поводу нарушенных планов, а я – вспоминая чарующую мелодию.
Дома я быстренько поужинала и без напоминаний юркнула в постель, так что когда пришел папа, я притворилась, что крепко сплю. Я слышала, как родители обсуждали сегодняшнее происшествие. Слышала папино изумлённое «Пиликалка?!», потом  мамино «Рубль пятьдесят!», и, наконец, снова папино «Всё не как у людей!». А потом  он тихонько вошел в детскую и долго смотрел на меня, думая, что я сплю.
- Ну надо же… Скрипка у неё человеческим голосом плачет…  Уж придумала, так придумала…
Я не слышала, когда он ушел. Я плыла белым лебедем по лазурным волнам, прямо в страну волшебных снов...


   4.

Учиться оказалось совсем легко. В подготовишке учили тому, чему научили на уроках пения еще в первом классе обычной школы. Я гордо ходила в музыкалку одна через весь город, и полтора часа занятий по два раза в неделю пролетали незаметно. Пролетел сереньким воробушком и весь учебный год. 
Со следующего сентября, как и обещала Людмила Григорьевна, начались уроки специальности. Меня учили правильно стоять, правильно дышать, правильно держать смычок  «круглой кистью». Одна беда – роль смычка исполнял обыкновенный карандаш, ибо ни смычка, ни скрипки у меня еще не было.
В ту осень мама уехала надолго в Ленинград, и купила скрипку мне там, но… Как же долго она не возвращалась! Я приставляла к плечу самый большой школьный треугольник, усердно возила по нему самым длинным карандашом и пела, не разжимая губ, разные мелодии.  Однако все это было не то, и я в сотый раз считала листочки на календаре, оставшиеся до маминого приезда.
Мама приехала только к концу декабря. Не знаю, кого я в тот раз ждала больше: её или скрипку. Скрипка же оказалась просто красавицей! Шоколадного цвета, с изящной головкой и полосатыми обечайками, она сверкала лакированными деками ничуть не хуже Наташкиного пианино! А ещё восхитительно пахла лесом и новым годом. Не менее прекрасными оказались и тёмно-вишнёвый смычок, и прозрачный цилиндрик нетронутой канифоли в круглой коробочке, и внушительный черный футляр, выстланный изнутри толстой зеленой фланелью. Я без конца вынимала из него своё сокровище и укладывала обратно, заглядывала внутрь сквозь фигурные эфы и никак не могла надышаться хвойным запахом канифоли.
В тот раз новогодние каникулы тянулись невыносимо долго, и я снова терзала календарь, считая дни теперь уже до начала четверти. Я помню, как впервые шла по городу с футляром в руке и ловила взгляды прохожих: все ли видят, что я не просто девочка, а скрипачка?!
Весь первый урок моя преподавательница возилась с инструментом, превращая фабричное изделие в музыкальный инструмент. Подпилила и передвинула подставку, заменила жильные струны на металлические, что-то настраивала и подстраивала… Наконец, густо наканифолила волос на смычке и провела им по струнам... Потом ещё и ещё, вслушиваясь в звучание, по ходу еще что-то подправляя и подкручивая…
- Ну вот, очень даже недурно! – наконец сказала она. – Что ты к стулу приросла – иди сюда! – и вручила мне инструмент.
Натренированным на треугольнике движением я лихо вскинула скрипку на плечо и сцапала со стола смычок.
- Вжжжжииииуууу!!! – приветливо взвыла крохотная скрипочка.
- Ой… - испуганно прошептала я.
- И эта на треугольнике тренировалась, да что же за напасть-то такая?!! – всплеснула руками учительница…
С этого и начались наши совместные мучения. У меня с непривычки ломило шею и спину, затекали руки и жутко болели пальцы от струн. Моя скрипка оказалась большой любительницей разной живности, поэтому поначалу соглашалась только выть, визжать и орать мартовской кошкой…
Мы учились обе. Я – играть, а скрипка – петь… И, как ни странно, со временем у нас обеих начало что-то получаться. Сначала совсем простенький «Петя», который «по дороге шел, и горошину нашел», потом – чуть сложнее и сложнее. В определенный момент я перестала думать о нотах и пальцах и переключилась на фразы и тембры. Какие-то пьесы мне нравились больше, какие-то – так себе,  но сказать, что это была музыка, я не могу. Это были просто занятия: уроки, ошибки, упражнения… В конце второго класса меня даже возили на прослушивание в Симферополь, в музыкальное училище, но ни меня эта поездка особо не вдохновила, ни комиссию – моя игра. «Слишком маленькая. Пока еще трудно сказать, зазвучит ваша девочка или забросит учебу!» - таков был вердикт опытных педагогов.
Шли годы учебы, всё было, как у всех, и всякое бывало. Но в те дни, когда бывало не очень, я утешалась тем, что впереди меня ждёт еще несыгранный «Лебедь».


   5.

Я давно переросла свою первую скрипочку-четвертушку, у меня теперь была трёхчетвертная. В  четвертом классе меня перевели к новой учительнице. Ирина Николаевна только-только окончила училище, была совсем юной и очень-очень красивой. Мне она сразу понравилась, и следующие два с половиной года мы жили душа в душу, пока не пришла пора готовить программу для годового экзамена. Стандартный набор: гамма, этюд, концерт. Концерт – тоже стандартный для шестого класса, многие его играли, и играли неплохо. А в меня будто бес вселился. Обязательную мелочевку играю нормально, а берусь за концерт – все разваливается. Ошибка на ошибке и ошибкой погоняет. Бились мы и так, и сяк… И ругала меня Ирина Николаевна, и разбирали – что не так, почему не идёт работа – всё впустую. За два месяца до экзамена стало ясно: Штирлиц, как никогда, близок к провалу. И тогда Ирина Николаевна сделала невообразимое: просто заменила мне концерт. В самом прямом смысле слова: поставила на пюпитр другие ноты и сказала: играй с листа!
Как ни странно, прием сработал. Новый концерт был гораздо мелодичнее на слух и его практически не пришлось учить: он запоминался сам. Такт за тактом, фраза за фразой… Недели через три концерт уже почти звучал, да так, как не звучал старый и после трех месяцев занятий. Экзамен я сдала на «пять с минусом», и это была победа!


   6.

После экзамена Ирина Николаевна сказала:
- Я поняла кое-что про тебя. Ты хорошо сыграешь только то, что тебе нравится. Поэтому на последние два урока приходи без скрипки. Играть буду я, а ты -  слушать.  Подберем  программу на выпускной год. Понятно?
- Понятно. А «Лебедь» в программе будет?
- Да будет, будет! Куда ж без него… - улыбнулась Ирина Николаевна.
…Эти два урока я запомнила на всю жизнь…
Когда я пришла, на фортепиано стоял открытый футляр с ирининой концертной скрипкой, а на учительском столе лежали стопы нотных сборников.
- Ну что, готова? – спросила меня моя самая замечательная в мире учительница. – Устраивайся  поудобнее – сидеть долго придется. Я три дня копалась в библиотеке, набрала вот… -  кивнула на заваленный нотами стол. – Такое ощущение, что они тут испокон века лежали нетронутыми. Работать будем так: на каждую технику я играю несколько произведений. Из них ты выбираешь одно, которое больше всех понравится.
Я чуть не задохнулась от радости. Ирина Николаевна додумалась до такого, что мне и в самом радужном сне не могло присниться!
- Начнём, пожалуй, с пьес на технику «легато». «Лебедь» - на второе полугодие, на выпускной экзамен. Записала. На первое полугодие – слушай и выбирай.
… И зазвучала Музыка. Иринина скрипка была какого-то старого мастера, да еще и в умелых руках,она пела совсем не так, как моя ученическая, и это придавало мелодиям новую глубину и изысканность. Все пьесы были хороши, ибо Ирина Николаевна уловила мои предпочтения и подбирала то, что им соответствовало. Прослушав все, я выбрала самую первую. Ирина посмотрела на меня и рассмеялась:
- Я так и знала. Я знала, что ты выберешь именно эту, потому первой её  и показала. Но ты была бы не ты, если бы не переслушала всё, ведь так?
- А это плохо? – вдруг смутилась я, подумав, что обременяю учительницу лишней работой.
- Это – правильно. Всегда, если есть возможность, выбирай то, что ближе сердцу. И это касается не только музыки. Ладно, переходим к этюдам на двойные ноты.
И снова играла, играла, играла… Двойные ноты – вещь коварная. Они могут быть потрясающе красивыми, а могут скрипеть хуже несмазанной телеги. Как правило, ученики этюды и так недолюбливают, а эти вообще терпеть не могут: играть набор двойных и тройных интервалов – то еще удовольствие…  Каторга, а не игра. Привычные этюды,  которые мучали из года в год скрипачи нашей школы, вызывали тоску зеленую и поголовный зубовный скрежет. Но те, что подобрала Ирина, походили, скорее, на пьесы, в которых ненавистные двойные звучали не сами по себе, а вплетались в мелодию. Так что вместо необходимой пары этюдов я выбрала целых четыре, до того они были хороши.
… Урок давно закончился, а мы все выбирали и выбирали. Гаммы и этюды на друге техники, пьесы быстрые и лирические – это было так увлекательно, что время пролетело незаметно.
- Всё, не могу больше, руки отваливаются, - почти простонала Ирина Николаевна и убрала скрипку в футляр.  - Хватит на сегодня, тем более, всю мелочёвку мы уже подобрали, даже сверх того. В учебном году просто что-то не доиграешь, если не успеешь, или еще раз отсеешь лишнее. Пошли по домам, крупную форму  оставим на следующий раз.
Я с сожалением встала, и всю дорогу домой проигрывала в памяти всё то, что успела запомнить из своей будущей программы.
Концерты мы выбирали по тому же принципу. И выбрали – два совершенно потрясающих произведения, не заезженных и не надоевших, потому что никто на моей памяти в школе их не исполнял. Я разве что не прыгала от восторга, и единственная проблема состояла в выборе, который из них сыграть в первом полугодии, а какой – на выпускном экзамене.
Мы закончили с программой и расчистили стол от нотных сборников. Часть я с трудом втиснула в хозяйственную сумку, взятую напрокат у технички, остальное в несколько заходов отнесли обратно в библиотеку. Но это было еще не всё.
Откуда-то из-за шкафа Ирина Николаевна вынула незнакомый футляр, и крохотным ключиком открыла не два, как в обычных в футлярах, а три замочка. Потом медленно, как бы в раздумье, вынула завернутую в кусок толстого плюша скрипку и положила на пустой уже стол. Медленно-медленно разворачивала она ткань. Быстро-быстро почему-то заколотилось моё сердце, пока я, затаив дыхание, наблюдала за ее руками.
- Тебе давно пора переходить на полноразмерный инструмент. Я просто не хотела, чтобы это произошло в процессе подготовки к экзамену. У нас и так было полно проблем, чтобы еще и привыкать к новому инструменту. Да и…  Честно сказать, я почти до последнего момента сомневалась – нужно ли тебе вообще заниматься дальше.
Я удивленно посмотрела ей в глаза: откуда она узнала, что я тоже еще пару месяцев назад раздумывала о том же?!
- Ты считаешь, я не видела, как тебе хотелось наплевать на все и бросить школу? Думаю, не замени мы концерт перед экзаменом, так бы и произошло. Во всяком случае, когда на педсовете я предложила замену, меня чуть с работы не уволили.  Разрешили с трудом, как крайнюю меру, потому что терять было нечего: зав. струнным отделением ставила вопрос о твоем исключении.
- Еванкова меня хотела исключить?! Но я же не ее ученица! – только сейчас до меня дошел весь ужас положения, которое я чудом проскочила. – Да и вообще… Мне никто ничего не говорил!
- Еванкова не просто хотела, она настаивала, - усмехнулась Ирина Николаевна. И тут, как я думаю, дело было не только в тебе…
- Почему?
- Забудь. Зря я это сказала. Накипело, вот и не сдержалась. Скажи спасибо Людмиле Григорьевне – она под свою ответственность разрешила и концерт заменить, и тебе велела не говорить ничего. И решение об отчислении принимать или не принимать только после экзамена. Так что я должна сказать тебе спасибо, что не подвела. Сыграла очень хорошо, молодец! Все члены комиссии поставили тебе по «пятерке», одна Еванкова влепила «трояк» за «сырость исполнения». Из-за него и «минус»…
- Ничего себе… - я не находила слов. И вдруг вспомнила, как после экзамена в коридоре все мне улыбались и поздравляли, одна Надежда Ивановна прошмыгнула мимо, поглощенная изучением каких-то бумаг…
- Хватит о том, чего не случилось! И вообще, мы отвлеклись! Смотри, что у меня для тебя есть! – Ирина Николаевна все это время так и стояла, держа в руках уголок плюшевой пеленки от наполовину развернутого инструмента. И наконец-таки ее развернула. Тускло блеснула темная дека, над ней - гриф со стертой под струнами краской; открылся тугой завиток изящной головки…
Скрипка разительно отличалась от тех, что мне приходилось видеть раньше. Это был благородный инструмент ручной работы, полноразмерный и заслуженный, будто сошедший со старинной картины.
- Что это?!
- Это моя скрипка. Я играла на ней, когда училась в училище, - сказала Ирина Николаевна,  любовно поглаживая инструмент. – Теперь у меня есть еще три, две из которых ты видела и слышала на уроках. Третью я заказала и её скоро привезут. А эта… Эта оказалась не у дел, я просто оставила её на память. Но инструмент должен работать, иначе он просто перестанет звучать. Я загадала: если сдашь экзамен и останешься в школе – отдам её тебе на весь учебный год. Выпускной год, как-никак! Так что держи – заслужила!
Скрипка казалась  до того хрупкой, что даже в руки брать её было страшно.
- Не бойся, она только на вид нежная, а на деле – труженица, каких поискать! – заметила мою нерешительность учительница. - Бери и давай… Попробуй сыграть что-нибудь, что на ум придет.
… Тонкий гриф скользнул в ладонь, невесомый корпус лег на плечо. Непривычная граненая трость смычка была немного длиннее обычной; я немного примерилась и тронула струны. Скрипка отозвалась неожиданно глубоким, бархатным звуком. Пальцы сразу попадАли на свои места, ноты звучали  чисто и выразительно. Я играла, а мне казалось, что я тут вообще не при чем, мелодия льется сама по себе, причем так, как у меня никогда еще не лилась…


   7.

После торжественной линейки в обычной школе я поспешила в музыкальную.  Сидела в Актовом зале и вспоминала, как сидела здесь в день поступления, и, кажется, даже в этом же самом кресле. С удивлением ощущала, что всем вокруг рада… Может, потому, что класс выпускной? А может, и это скорее всего, я соскучилась за лето по музыке. Я уже смутно помнила мелодии тех пьес, что играла мне Ирина Николаевна, но ощущение, насколько они мне нравились, все еще не выветрилось.
Да, кстати. Сама-то Ирина Николаевна где?
Я вертелась в скрипучем кресле, близоруко вглядываясь в лица, но  в зале ее не было совершенно точно. Не видела я ее ни в коридоре, ни в нашем кабинете… Странно это.
Наконец, занавес открылся, и на сцену поднялась администрация школы, а в первый ряд зрительного зала прошли и сели все остальные преподаватели. Моей Ирины не было ни среди первых, ни среди вторых. В животе закопошился мерзкий червячок грядущих неприятностей, и мне стоило больших усилий заставить себя слушать не его, а выступавшую со сцены Людмилу Григорьевну, за годы моего ученичества дослужившуюся до должности директриссы.
Как обычно, отзвучали поздравления с началом учебного года. Сначала учителя нас поздравляли, потом мы – учителей. Утвердили программу концерта для малышей, поступающих в школу в этом году. Меня в числе выступающих не оказалось, но я не очень расстроилась: на сентябрь намечались более интересные дела. Напоследок Людмила Григорьевна представила двух новых преподавательниц, приехавших по распределению, и, будто оттягивая неприятную новость, объявила:
- А вот преподаватель струнного отделения Грузинова Ирина Николаевна больше у нас работать не будет. Уехала домой, в Симферополь. Теперь выступает в составе Областного симфонического оркестра. Вот такие вот дела… Ее учеников мы распределили по классам остальных преподавателей, так что слушайте внимательно, кто у кого.
Малыши оказались у новенькой симпатичной учительницы, остальные «разошлись», кто к кому. Я оказалась у Надежды Ивановны Еванковой.
Заведующая струнным отделением мне нравилась с самого начала. Еще с тех пор, когда я училась в подготовительной группе. Я целый год мечтала, что именно она станет моим преподавателем по специальности. Еще бы! Надежда Ивановна была просто красавицей! Очень маленького роста, удивительно изящная, как куколка, с миловидным  личиком и высокой роскошной прической. Причем прическа эта была не такая, как у всех, а с выпущенными у лица завитыми длинными локонами. Королевская, надо заметить, прическа! И одевалась она соответствующе: летящие юбки, ажурные воротники, обязательные каблучки… Я откровенно любовалась ею и жутко расстроилась, когда не попала к ней в класс. С завистью расспрашивала подружек-счастливиц, учившихся у нее, и никак не могла взять в толк, как это они не разделяют моего восторга? Неужели не видят, какая она замечательная?! Такая сказочная женщина, с моей точки зрения, должна была быть кем-то вроде доброй феи, никак не меньше!
И вот мечта сбылась. Только нафига она мне теперь?! Я уже взрослая девочка, в сказочных фей не верю, и меня вполне устраивала Ирина Николаевна! К тому же, я прекрасно помнила, что по какой-то неведомой причине Еванкова точила на меня зуб, да такой, что я чуть не вылетела из школы в конце прошлого года. За что, почему – я понятия не имела, ну да ведь и не спросишь.


   8.

Не ожидая ничего хорошего, я пришла к ней на первый урок. Как себя вести, зная, что я не ко двору? Преподавателя менять всегда сложно, а тут - класс выпускной, притираться некогда… как мы поладим?.. Судя по всему, Еванкова тоже была далеко не в восторге. Она сидела за столом, копаясь в каких-то документах, и увидев меня на пороге, недовольно поморщилась:
- А, это ты… Что, по расписанию разве твой урок сейчас?
- Да, мой. Здравствуйте.
- Вот что за гадство такое: тут своих учеников под завязку, так еще и чужих – на мою голову… - бормотала она, сверяя расписание и надеясь, наверное, что я сейчас испарюсь. Но нет, все оказалось правильно,  и она, нервно перекладывая кучи бумаг на столе, процедила:
- Ну, и чего стоим, кого ждем? Особого приглашения?
- Да нет… Я же первый раз у вас, откуда я знаю…
- Что – откуда знаешь? Не знаешь, что на уроках специальности делать? В выпускном классе объяснять нужно? Изволь: доставай дневник, ноты, начинаем с гамм после лета!
- Надежда Ивановна, простите… Я спросить хочу: Ирина Николаевна для меня ничего не оставляла?
- Нет. А что она должна была оставить? Привет?
Я замялась. Почему-то противный холодок зашевелился в животе, и я, с трудом подбирая слова, путано объяснила, что старая скрипка мне давно мала и новая должна была ждать меня в школе. Но Ирины Николаевны нет, и скрипки, похоже – тоже.
- Так это что – ты хочешь сказать, что у тебя и скрипки нет?!
- Нет. Трехчетвертная  есть, но она дома, нужно найти, кому ее продать… А целой – нету.
- Да где это видано?! – взвыла Еванкова, вскакивая из-за стола и заламывая руки. – Вот! Явилась! На урок она явилась! Выпускница!!! В прошлом году всем места мало было от ваших с Ириной Николаевной выкрутасов, так они – нате, любуйтесь! – и сейчас продолжаются! Начало учебного года, а у Носовой даже инструмента нет – видали такое? Да за что же мне напасть такая, послал Боженька ученицу, будто мало мне своих проблем!
Я была в полном замешательстве. Как? Почему? Забыла Ирина Николаевна, что ли?! Может, в учительской оставила скрипку, в шкафу каком-нибудь? Да и вообще… Странно все это. Может, я,  бестолковая, что-то  не так поняла? Может, и не собиралась она ничего мне давать, пусть всего и на год? Ведь такой инструмент недешево стоит, испугалась, что испорчу и передумала? И не сказала весной, что уезжать собирается...
Как бы там ни было, я стояла перед Надеждой Ивановной дура-дурой, и сама понимала, как по-идиотски выгляжу в ее глазах. И дома…  Я, как наяву, услышала папино недоуменное:  «Что за одолжения такие?..», и как он несколько раз переспросил: «Точно скрипку покупать не нужно?»
Отвозмущавшись, Надежда Ивановна вытащила из недр стола очередной талмуд и долго оттуда что-то выписывала, потом с листочком в руках вышла из класса и пропала на весь урок. Вернулась только после звонка и сунула мне бумажку с номером телефона:
- Вот, звони, договаривайся! Это мой выпускник, у него осталась скрипка, неплохая, кстати. Фабричная, конечно, но это лучше, чем несуществующая от мастера. Он готов ее продать, так что жду тебя на следующий урок с инструментом. Всё, до свидания!
Ох, и влетело же мне от родителей! За внеплановую покупку, за брехню (папино любимое словечко! – дорогущая скрипка напрокат - за какие такие заслуги, спрашивается?!), за сумму, заломленную продавцом… И вариантов не было: учебный год начался, скрипка нужна срочно, а в нашем городке не то, что магазина музыкальных инструментов нет, так даже  грампластинки  продаются в единственном универмаге в отделе радиотехники! А небогатый выбор нот – в книжном, вместе со сборниками советских песен.
Но как бы то ни было, отец был бы не отец, если бы позволил мне пропускать занятия из-за отсутствия инструмента. И скрипка на самом деле оказалась хороша! Я любовалась «волнами» на деках, нарядным глянцем светлого лака и наслаждалась глубоким, почти альтовым звуком. И представляла, как красиво зазвучит на ней долгожданный «Лебедь». Конечно, та, Иринина… Но всё, проехали и забыли.
- Со скрипкой пришла? – встретила меня вопросом Надежда Ивановна, и тут же сама себе ответила: - Ну, слава Богу, не с пустыми руками. Сколько заплатили?
Услышав сумму, она поджала губы и неопределенно хмыкнула; было понятно – что-то не так, но переплатили мы или обобрали  продавца – я так и не узнала.
- Достаточно разговоров, и так прошлый урок прошел впустую! Гаммы сегодня – разыгрывайся! А то ведь таким талантам летом заниматься необязательно, не то, что обычным смертным! – не удержалась от шпильки Еванкова и углубилась в бумаги, которые на ее столе никогда не переводились и требовали постоянной писанины.



   9.

Все первое полугодие  выпускного  класса почему-то выветрилось из моей памяти. Я сильно тосковала по Ирине Николаевне, а занятия у Еванковой казались скучными и пресными, как дождливые ноябрьские дни. Ни хорошего, ни плохого – ничего не помню.  Вплоть до момента, когда началась подготовка к выпускному экзамену. Педагогиня внезапно спросила:
- Кто тебе подбирал программу для выпускного года? Ирина Николаевна? От какого фонаря, позволь спросить?!
Обескураженная, я не знала, что и ответить на такой,  мягко говоря, странный вопрос. Как могла, объясняла, по какому принципу мы с Ириной Николаевной выбирали пьесы и этюды, а Еванкова только хмыкала и презрительно поджимала губы.
- Ну-ну… И как ты это  учить собираешься?
- В смысле – как учить?.. Как обычно – разбирать, потом учить по нотам, потом… - начала я, но Надежда Ивановна скептически смерила взглядом сначала меня, затем нотную стопку на столе и уточнила:
- То есть, я вместе с тобой должна разбирать и вникать в абсолютно незнакомые произведения, чтобы довести их до мало-мальски приемлемого звучания, и все только потому, что вам с Ириной Николаевной захотелось пооригинальничать?
- Причем тут оригинальность? Просто понравились мелодии, вот и все!
- Подумать только – так все просто! А времени где взять на это? Прежде чем заниматься с тобой на уроке, мне придется потратить личное время на то, чтобы самой выучить эти ваши… шедевры, иначе как тебя контролировать? Стоять весь урок рядом и смотреть в твои ноты?! – фыркнула она и взяла свою скрипку. – Ну давай, попробуем, только глупости все это…
Несколько уроков так и прошли – мы играли то вдвоем, прикидывая и так, и этак в особо сложных местах, то по очереди,  и в конце концов Надежда Ивановна не выдержала:
- Все, с меня хватит! Так мы до второго пришествия колупаться будем, а у меня учебный план горит. Сейчас дам тебе другую программу, а с этой мне возиться некогда!
Собрала нотные сборники и в пять минут выдала другие:
- Вот. Этюд номер двенадцать вот тут, пятый – в этом сборнике, а одиннадцатый и девятнадцатый – здесь. Давай, разбирай! – она облегченно выдохнула и уселась за стол, а я принялась за нудную работу…
Вдвойне нудную, потому что все пришлось начинать с нуля, и втройне – потому что музыкой в тех этюдах и не пахло. Я корячилась у пюпитра, проклиная все на свете, а Еванкова бодро покрикивала, не отрывая глаз от извечных бумажек.
 - Бекар, там после легато стоит бекар, не видишь, что ли? А здесь снова знак, что при ключе! Ну и что, что режет слух – как написано, так и играй… Тоже мне, эстет нашелся!
Та же участь постигла и Концерт, и пьесы… Из всего, что было, уцелел лишь «Лебедь». Нет, не из-за меня и моей мечты; он просто входил в перечень пьес, которые в принципе исполняли ученики Надежды Ивановны.
Уроки превратились в каторгу… Вы когда-нибудь пробовали спеть песню, которая вам не нравится? А каждый день ее петь по двадцать раз? А если таких песен – добрый десяток?..
Какофония звуков не складывалась не то, что в мелодии, а даже в более-менее завершенные фразы, которые можно выделить и выучить усилием воли. Одну за другой, одну за другой… Стиснув зубы, выучить и сыграть в нужном порядке. Этот безотказный прием категорически отказывался работать, а других для подобных случаев я не знала.
Прошлогодняя ситуация повторялась, как под копирку, но в гораздо худшем варианте: рядом не было Ирины Николаевны. Если для неё мой провал был бы её провалом, то для Еванковой он станет триумфом...
- Какую мелодию ты хочешь услышать? Это Э-ТЮЮЮД, просто ЭТЮД, техническая задачка! – втолковывала Надежда Ивановна.
- Для решения недостаточно данных! – ерепенилась я. – Условия невнятно прописаны!
В таком стиле я могла бы вести диалог с Ириной Николаевной, а Еванкову это доводило до белого каления:
- Не умничай, умничать-то нечем особо! Трех нот запомнить не можешь, а все туда же – умничать! Чтобы к следующему уроку наизусть выучила, а не наугад смычком тыкала!
Но ни к следующему, ни после-следующему, и ни к какому другому уроку я так и не осилила эту нехитрую, в общем-то, задачу. Тренировала силу воли: пока не сыграю без запинки две строчки – от пюпитра не отхожу! – и ловила себя на том, что пиликаю механически, а мысли витают где-то так далеко, что и не видать…
Двойки в музыкалке сыпались, как из рога изобилия, а я усердно писала рефераты, ездила на предметные олимпиады и ученические конференции в обычной школе, с головой погрузилась в комсомольскую работу. И все лишь для того, чтобы с видом деловой колбасы прогуливать уроки Надежды Ивановны. Но тянуть время, которое все равно тратилось на что угодно, но не на этюды, чем дальше, тем становилось труднее. И гром грянул.
- До техзачета осталось две недели, а ты не готова. Совсем. Это даже не нулевая готовность, а со знаком «минус», - невозмутимо говорила мне Еванкова в конце урока, от которого я, как ни старалась, отвертеться не смогла.
- Я на областную олимпиаду по истории ездила, доклад полгода готовила, - я остановилась, чтобы набрать воздуха и продолжить, но Надежда Ивановна перебила:
- До следующего урока, конечно, не полгода, но все-таки немного времени есть, чтобы подготовиться. Я написала вот тут, в дневнике…  Пригласила кого-нибудь из твоих родителей на урок, чтобы результаты техзачета не стали для них неожиданностью. А то они привыкли думать, что дочь – вундеркинд, и могут очень-очень расстроиться. Если не подготовятся морально, конечно!
Она влепила мне очередную «пару» и выплыла из кабинета, а я осталась хлопать глазами и изображать рыбу, хватающую ртом воздух.



   10.

Я брела по улице с единственным желанием: сесть на асфальт прямо здесь, и никуда больше не ходить. Никогда. И пусть я умру.
Внутренности скручивала тоскливая безнадега. Всё равно всё будет плохо, всё равно никто не станет ни разбираться, ни пытаться понять, какого рожна мне не хватает, чтобы «просто выучить и сдать». Проклятые этюды я в глаза не видела с прошлого урока – ясен пень, «выучить, как положено», в такой ситуации вряд ли могло получиться.
Да блин, я не хочу, я просто не хочу! Мне не нравятся они, меня тошнит от них!  Какой дурак это сочинил? А ведь еще кто-то это и напечатал, а кто-то - играл. Может, даже «пятерки» получал, а я больше трех тактов запомнить не могу. Белиберда какая-то, а не музыка.
У перекрестка уже маячила фигура отца, и слабая надежда, что он, может быть, пошутил, испарилась, оставив в животе дополнительный кирпич в качестве сухого остатка.
Он действительно явился, отпросившись с работы, чтобы сопровождать меня на урок. Будто от его присутствия убогий этюд превратится в ангельскую песнь! Не превратится, и мне же хуже: судя по всему, вечером я огребу ремня и еще чего-нибудь в довесок, типа генеральной уборки в гордом одиночестве или «отложенного наказания». Это когда в самый неподходящий момент, когда у меня будут какие-то планы, внезапно всплывет повод всё похерить: «Должо-о-ок!!!»
Отец исподлобья оглядел меня с макушки до сапог, и, не оглядываясь, зашагал в сторону школы. Я плелась за ним унылым хвостом и мечтала: а вот бы взять и сбежать, представляю, как он входит в класс – «Здрассьти-мордассьти, Надежда Ивановна!» - а я-то – тю-тю! Но вот что будет потом… Тогда лучше так: споткнуться, упасть и руку сломать. Открытый перелом. Ага, а потом ещё и заражение крови – и умру я, и все они горько пожалеют, что загубили жизнь мою молодую…
Из грёз меня вывела распахнутая перед носом дверь. Отец придерживал её подчёркнуто вежливо, со стороны глядючи, небось, обзавидоваться можно: вот это отношение родителя к дочери!!!
- Добрый день, Носов, - коротко представился папа, пропуская меня в кабинет.
- Здрасьте, - буркнула я, разворачиваясь к роялю задом, а к вешалке передом.
- Здравствуйте, Геннадий Степанович, вскочила из-за стола Еванкова и выволокла из дальнего угла свободный стул. – Вот, присаживайтесь сюда, а пальто можете на спинку стула повесить, или на вешалку - как вам удобнее! – распоряжалась она, юрким веником шебуршась по кабинету.
Отец стоял столбом у входа и изумленно рассматривал супер-миниатюрную женщину, один-в-один похожую на повзрослевшую Дюймовочку. Видимо, никак не мог взять в толк, как это эфирное создание соотносится с теми ужасами, которые я про неё рассказывала. Он только и смог, что сказать: «Спасибо, я так посижу!», расстегнул пальто и уселся прямо в нём, сворачивая рулетиком ни в чем не повинную шляпу.
- Так, Аня, скажи честно: занималась? – сменила тон на менторский Надежда Ивановна.
- Нууу… да… - кивнула я, не уточняя, чем именно я занималась. В конце концов, об этом меня никто не спрашивал.
- Тогда начнём с гаммы. Всё, как на техзачете: вверх, вниз, четыре октавы, устойчивые-неустойчивые ступени, все возможные аккорды, всеми штрихами, потом двойными, - перечислила задачи Надежда, и я увидела, как папа напрягся. Наверное, подумал, что я и половины слов не поняла.
Но ничего страшного не случилось, гамма – она и в Африке гамма, как ты её не играй. У меня это вообще на автомате: вверх – вниз, вверх – вниз…  Плавно – отрывисто, по очереди и через ноту, так, и сяк, и этак - минут на десять удовольствия.  Еванкова молча кивала в такт, папа расслабился и явно заскучал. Или даже задремал – мне не видно было. Я уж было понадеялась на свою удачу, да не тут-то было.
- Хорошо, с гаммой все в порядке. Теперь этюды!
Меня прошибло холодным потом и, пытаясь отсрочить неизбежный крах, я прикинулась валенком:
- А пьесы?! Концерт же скоро!
- Техзачёт ещё скорее, поэтому пьесы дома повторишь. Этюды!
- С какого начинать?.. – мямлила я, понимая, что оставшийся от сдвоенного урока час прикидываться не получится.
- Всё равно с какого! Можешь с того, который выучила лучше всех! – съехидничала Надежда Ивановна в предвкушении педагогического триумфа. В смысле – доказать показательными выступлениями мою полную несостоятельность. В глазах училки вспыхивали нехорошие огоньки, ноздри двигались, как у кролика, почуявшего капустный лист, и почему-то вместо Дюймовочки она вдруг стала напоминать хорька. Отец почуял перемену климата и взбодрился тоже. Поёрзал на стуле, расправил, наконец, шляпу и поправил очки – чтобы лучше слышать, наверное.
Я обреченно поставила на пюпитр сборник этюдов.
- Ты уже наизусть должна их знать! – пискнул злобный хорёк. – Геннадий Степанович, обратите внимание – техзачет через неделю, программа уже от зубов отскакивать должна, а мы все ещё по нотам… играем!
Что такое «наизусть» отец понимал, кивнул с умным видом, достал из внутреннего кармана блокнот и что-то записал в нем красивой авторучкой, подаренной мною на 23-е февраля. Радуясь отсрочке, я смотрела в ноты и беззвучно перебирала пальцами струны, пытаясь хоть что-то вспомнить, но  текст казался совершенно незнакомым. Когда же пауза буквально зазвенела тишиной, а в спину буравчиками вонзились взгляды двух пар глаз, я заиграла. Ну, как – заиграла… Как это обычно бывает, когда впервые разбирают произведение, читая ноты с листа…
- Вот! Что я говорила?! – Мы РАЗБИРАЕМ по нотам то, что через неделю должны сдать!!! – заводясь все больше, Еванкова уже не скрывала торжества. – Всё ясно – этот этюд ты даже не открывала! Давай следующий!
Следующим оказался самый удобоваримый, если можно так сказать, из этюдов. По крайней мере, в нем хоть местами, но ощущался намёк на какую-то связность звуков. Одна беда – под дугами легато теснились чёртовы прорвы нот, а меня уже нешуточно трясло, и руки плохо слушались, и длины смычка не хватало, чтобы все эти закорючки втиснуть в одно движение.
- Ля-ля-ляяяя… Квак-квак! – добирала я фразу лишним движением. 
- Кар-кар-кар! – что-то верещала отцу Надежда Ивановна. Наконец, её рука перевернула страницу недоигранного этюда и я остановилась.
 - Достаточно. Геннадий Степанович, Вы сами всё слышали – ни добавить, ни убавить, - состроив скорбную мину, обратилась она к отцу. Тот сидел красный, как рак, и что-то строчил в своём блокнотике. - Даже не знаю, стОит ли начинать третий… - размышляла вслух Еванкова, и я ей усиленно внушала: «Не стОит, не стОит!». Однако, внушение не подействовало и ноты на пюпитре она все-таки раскрыла на самом ненавистном этюде из двойных, а местами и тройных нот.
- Ничего хорошего я не жду, исходя из впечатлений от двух предыдущих, но готова дать тебе шанс хоть как-то… Реабилитироваться, что ли…
И вот тут она попала в точку. Реабилитироваться?!  Вы хочете песен? Их есть у меня! Сейчас! Айн момент! Сейчас я вам сыграю. Концерт  по заявкам: «Кошка сдохла – хвост облез»! Сами облезете, но я не виновата. Заказывали музыку – слушайте!
 Я скроила умную мину. Закусила губу, чтобы не выдать коварный план прежде времени и слегка развернулась – я должна была видеть их лица. Поставила пальцы на гриф, чтобы издалека всё казалось тип-топ, но на самом деле… На самом деле всё было чуточку не так. Самую малость, всего ничего, четверть тона разницы… Уверенно подняла смычок, со всей дури шмякнула по струнам и выдала «фортиссимо».
Фальшь врезала по ушам так, что у меня самой скулы свело. Этюд скрежетал жестью и выл мартовскими котами, а я все пилила и пилила несчастную скрипку.
Еванкова давно уже махала руками и орала «Стоп! Стоп! Хватит!!!», а я скосила глаза на кончик носа и делала вид, что ничего не слышу и не вижу. Но я всё видела! Я видела, как отец обхватил ладонями голову, пытаясь заткнуть уши и одновременно вернуть на место скособочившуюся челюсть. При этом он непроизвольно сучил ногами и мне показалось, что сейчас он либо лягнёт меня от всей души, либо убежит вместе со стулом.  А озверевшая педагогиня металась по кабинету и никак не могла понять, как быстрее и надёжнее меня заткнуть.
Наконец, в нотах начался совсем незнакомый кусок, до которого я ещё никогда не добиралась, и я запнулась… и всё. Злой хорёк выхватил у меня смычок. И наступила тишина. Кто-то, похоже, смотрел цирк из коридора, приоткрыв дверь, а тут, спохватившись, оглушительно её захлопнул. Надежда Ивановна ещё посвистела кипящим самоваром, успокаиваясь, и завела было знакомую волынку:
- Вот, вы это слышали?! Нет, ну скажите – вы слышали ЭТО?! – но отец сразу её перебил:
- Слышал. Хорошо слышал. Спасибо. Я всё понял. Я пойду, до свидания. А ты… - повернулся он ко мне, - с тобой я дома поговорю! – Недобро сверкнул очками, надел задом наперед шляпу и деревянной походкой вышел за дверь.
- Получила? – злорадно шипела Еванкова. – Надеюсь, родители тебе объяснят, как нужно заниматься в музыкальной школе, раз у меня не вышло!
Она говорила что-то ещё, но я уже праздновала труса. Кураж испарился, и единственное, чего хотелось, так это от души повыть. Как на похоронах: «Ой, лышенько, и шо мине таперь робыць?!» «Таперь» - хоть совсем домой не иди.
Когда вечером я вошла в квартиру,  все уже были дома и всё, разумеется,  уже знали. Мама со мной даже говорить не стала, младшая сестренка в восторге ожидала ужина и зрелищ, а отец сухо  объявил, что ещё не решил, как со мной поступить. Дескать, будет думать. Он думал до конца недели, и я изо всех сил надеялась, что гроза как-то рассосётся, но вечером в воскресенье меня вызвали на семейный совет. Сначала, как водится, потребовали отчёта – как я докатилась до жизни такой. Потом презрительно хмыкали, пока я пыталась объяснить про программу, про замены  и всё остальное, и под занавес завалили попрёками насчет «посчитай, сколько денег потрачено на твоё обучение, если по рубль пятьдесят каждый месяц, да за восемь лет…» Я прикинула – всего-то рублей сто  истратили, но тут мама аж взвилась:
- Тварь неблагодарная!!! Ты их пойди, заработай сначала! Лучше бы я себе сапоги купила, раз так!
- Своими деньгами распоряжаться будешь, когда зарабатывать научишься, - вступил папа. - Тогда и поймёшь, сто рублей это «всего» или «аж», а пока твоё дело телячье: слушать, что взрослые говорят и выполнять! Без разговоров!
Потом выставил маму с сестрицей за дверь, мне велел встать раком на кресло, задрать подол и выпорол. Ремнем. Порол и приговаривал: «За непослушание, и за позор мой, и за сто рублей, и за этюды»… Пока аргументы не иссякли. Или, может, рука устала – не знаю.
Техзачёт я провалила. Получила законную «пару», была ещё раз дома выпорота и облегченно вздохнула: всё, проехали.


   11.

К следующему после техзачёта уроку я подготовилась на совесть. Как ни плох был концерт по сравнению с тем, который заменили, все-таки он - не этюды. Если поискать, то и красивые куски  там были, ну… относительно. Особенно, если не вспоминать, что тот, не сыгранный, был вообще красивым весь, от первой до последней ноты. И пьесы подогнала, все три: и «Лебедя», и вторую медленную, и даже ту, которая быстрая и с двойными в конце. Я расставляла ноты на пюпитре, когда в класс вошла Надежда Ивановна. Мимоходом бросила:
- Дай-ка мне ноты «Лебедя»!
Без задней мысли я подала ей тонкую книжицу: мало ли, что она там проверить решила.
- И клавир тоже!
Я отыскала в стопке нот книжку потолще, с фортепианным аккомпанементом. Еванкова молча вложила одну в другую, убрала обе в ящик стола и закрыла его на ключ.
- «Лебедя» я у тебя забираю. Его ты играть не будешь.
- Как это – не буду?
- Очень просто. Не будешь, и всё.
- А… А экзамен? А выпускной концерт?..
- Для экзамена и двух пьес достаточно, а в концерте выступать – честь для выпускника, этой чести ты не заслужила.
- Мне ещё при поступлении обещали, что я сыграю «Лебедя» - я никак не могла поверить, что это всерьёз. – Он же готов совсем, мы и с концертмейстером уже отрепетировали.
- Концертмейстера я предупредила, что его репетировать больше не нужно, так что не волнуйся. А что он готов… Мало ли, что у кого готово. Я педагог, и мне решать, что будет исполнять ученик, а что - нет.
- Но мне же обещали!!!
- Я тебе обещала? – повысила голос Еванкова. – Я тебе ничего не обещала! Ты провалила техзачёт и что, думала, всё с рук сойдет?
- Я провалила потому, что вы мне всю программу заменили, и этюды те – они мне вообще не нравились, как их можно было выучить?!
- Так же, как другие до тебя учили. И ничего, не рассыпались!
- Может, им нравились, или всё равно было, что играть. А мне не нравились! Мне нравились те, что Ирина Николаевна подобрала!
- Я смотрю, вы с Ириной Николаевной вообще не понимали, где находились! – злобно плевалась словами красивая женщина. – Сколько работаю – такого ещё не бывало! То концерт перед экзаменом заменили, то программу ученик выбирает, а не учитель! Ты что – лучше всех? Особенная? Нет! Ты такая же, как все! И играть будешь то же, что и все. Или вообще экзамен не сдашь – как хочешь! Хочешь – играй, не хочешь – хоть сейчас докладную на отчисление подам! Справку вместо аттестата получишь и свободна!
- Какую еще справку?..
- Справку о том, что прослушала курс музыкальной школы, но не аттестована. Такие всем двоечникам обычно выдают. Не знала, что ли?
Я обескуражено молчала. Видок, наверное, у меня тот ещё был, потому что Надежда Ивановна впервые за последние недели позволила себе улыбнуться и почти ласково сказала:
- Ты вообще теперь, если не хочешь, можешь на занятия не приходить. Без справки мы тебя точно не оставим, а остальное – хозяин-барин…
- Ноты отдайте! – спохватилась я.
- Они тебе больше не нужны.
- Это мои ноты!
- Были твои. Я сама их сдам в библиотеку.
И вот тут я почувствовала, что ещё немного, и я просто испепелю эту… Эту… Выдеру все волосы из красивой прически и ногами затопчу:
- Это. Мои. Ноты.
Еванкова, наверное, что-то уловила, потому что перестала улыбаться и вопросительно уставилась на меня.
- Ноты – мои. Я их сама купила. Давно!!!
Училка минуту соображала, прикидывая, как теперь быть, но потом все-таки открыла ящик и вынула ноты скрипичной партии.
- Клавир – тоже!
Она внимательно пролистала страницы, и, убедившись, что на них нет библиотечного штампа, а выглядят они не в пример наряднее затрепанных школьных сборников, нехотя шлёпнула ими о стол.
- Значит, я могу уйти, а могу и остаться? – уточнила я на всякий случай.
- Абсолютно верно.
- Тогда я остаюсь.
- Оставайся, время урока твоё, я не имею права тебя выгнать, - хмыкнула Еванкова и придвинула к себе кипу очередных бумаг.
- Что мне играть – пьесы или Концерт?
- Мне всё равно, играй, что хочешь. Ты же у нас сама по себе, так что занимайся теперь тоже сама.
Честно говоря, я не знала, что делать. Бунтовать – так я уже набунтовалась досыта, вся задница в красную полосочку. И запрет на кино и подружек на два месяца вперед. И как бы ни было мерзко, страх перед очередным домашним скандалом был гораздо сильнее. Меня и так два месяца штормило перед техзачетом и я смертельно устала от ругани и постоянного чувства вины. Мне хотелось мира, чтобы всё устаканилось и вошло в привычную колею, и чтобы я, наконец, могла возвращаться домой без ожидания трёпки. Поэтому я подстроила скрипку и одну за другой исполнила обе пьесы. Надежда Ивановна не обращала на меня никакого внимания и не сделала ни единого замечания, усердно занимаясь своими бумагами. Следом я сыграла Концерт; сначала весь, потом проработала отдельно каждую часть так, как обычно это делала. И снова – полный игнор. А ведь я так старалась, так хотела загладить вину от тех несчастных этюдов! Я неделю занималась, как проклятая, и мне казалось, что результат должен был быть виден; но нет. Похоже, Еванкова решила отыграться по полной программе и делала вид, что меня в кабинете нет. Прозвенел звонок, урок закончился. Я молча собралась, выходя из класса, через силу попрощалась.
- До свидания, – холодно прилетело мне в спину.
Я ничего никому не сказала. Я была уверена, что снова окажусь виновата, теперь уже за прежние грехи. За то, что вывела из себя педагога. За наказание, которое она для меня придумала. Еще за что-нибудь за компанию. А если ещё и справку получу вместо аттестата… Родители меня точно убьют. Кому всё это рассказать, у кого просить помощи? И в чём? Кто мог мне помочь?!
Так я и доучивалась последние полтора месяца: все предметы – как предметы, уроки – как уроки, подготовка к выпускным экзаменам – как у всех. А самое главное – уроки специальности, - через… нетривиально, короче. Я приходила в класс, ставила ноты на пюпитр, настраивала скрипку… Гаммы, пьесы, Концерт. Медленно и в темпе, по частям и целиком.  Точно так, как это делала дома. Еванкова по-прежнему ничего не говорила, кроме «Здравствуй!» и «До свидания!», но исправно отмечала даты уроков в дневнике и расписывалась. И на том спасибо, по крайней мере, у родителей по этому поводу вопросов не возникало.
Единственное, что мне помогало хоть как-то понимать, в том ли направлении я двигаюсь, так это уроки с аккомпаниатором. К счастью, в расписании они стояли в те дни, когда Еванкова преподавала в первую смену, и мы никак с ней не пересекались. Все подсказки-поправки, которые я получила в то время, исходили от концертмейстера. Из некоторых фраз я сделала вывод, что она не в курсе наших с Еванковой проблем, поэтому  приходила на эти уроки, как ни в чем не бывало. Как-то раз, после особенно удачной репетиции, я упросила концертмейстера сыграть со мной «Лебедя». Хоть разок, ведь я так по нём соскучилась. Добрая женщина согласилась, и мы уже были где-то в середине, когда в кабинет ворвалась Надежда Ивановна. Её не должно было быть в школе в это время, и бог весть, как она там оказалась.
- Я запретила тебе репетировать эту пьесу! – орала она, внезапно забыв, что давно со мной не  разговаривает. – И Вас, Ольга Петровна, я тоже предупреждала, но Вам наплевать! Я поставлю вопрос на педсовете! Возмутительно!!! – и, хлопнув дверью так, что задрожали хлипкие стены старого барака, утопала по коридору в сторону учительской.
- Аня… Что происходит? – дрожащим голосом спросила Ольга Петровна. – Почему Надежда Ивановна так… кричала?!
Я сама испугалась до дрожи в коленках, что и меня застукали, и концертмейстера подвела; что-то сумбурно наврала, дескать – пустяки, не обращайте внимания, и, поскольку урок закончился, быстро ретировалась.
Домой я почти бежала, будто за мной гнались. Слёзы душили, и чтобы не разреветься при всём честном народе, я бормотала в такт шагам:
- Сама ты лебедь! В перьях! Лебедь, блин! Дохлая!!!


   12.

Список с очередью висел на доске объявлений, да мы его и так уже наизусть знали. Школа маленькая, выпускников – по пальцам пересчитать, поэтому экзамен сделали общим. Мы подпирали стенки коридора у Актового зала; и не сиделось, и не стоялось толком, и, тем более, невозможно было уйти и ждать в каком-нибудь кабинете, хотя найти там зазевавшегося экзаменующегося  – плёвое дело. Очередной «отстрелявшийся» с ошалевшим видом вываливался из дверей, ведущих на сцену, и его тут же обступали, ревниво выспрашивая:
- Ну, как? Сбивался?
- Ошибки были?
- Какое у твоего препода лицо было – злое или доброе? Как? Не обратил внимание?! Да ты что, надо было смотреть, сразу понятно тогда, сдал или провалился!
Ну и все в таком же духе – ни о чем. Все волновались, и те, кто уже, и те, кому только предстояло. Первые – от того, что уже ничего не поправить, вторые -  от мучительного ожидания.
Моя очередь была примерно в середине, и мне даже почти удалось настроиться на философский лад: по сути, наплевать, как я сдам: один хрен – справку получать. И тут в наши ряды вклинилась «группа поддержки» в лице одной из молодых преподавательниц.  Проработала она всего год, своих выпускников пока не имела, поэтому, отсидев в зале ради приличия толику времени, вышла покурить без намерения вернуться обратно, ибо сумочку и плащ  прихватила с собой. Мадмуазель рост имела высокий, кудри – пергидрольные, лицо – вытянутое и в целом напоминала гигантскую овцу, и внешностью и, пардон, мозгами.
- Ну что, трясетесь? – панибратски обратилась она ко всем и ни к кому конкретно. – Да ладно, чего там, все равно все сдадите. Зато потом – воля! Она подмигнула. – Никогда такого не было, чтобы до выпускного доучиться – и не сдать! Хотя…
- А я – сдала? – кинулась к ней маленькая домристка, сообразив, что вот оно – счастье и кладезь информации.
- А я? И я? Я только что играла! – спохватились остальные.
- Не сдавших пока не было, успокойтесь, и даже «тройка» всего одна, у Вани.
Ваня счастливо зажмурился и выдохнул:
- Да мне и трояка хватит, главное, что сдал!
Училка сделала таинственное лицо:
- А вот что я узнала… Идите сюда, в тамбур – расскажу! - отступила на шаг и прижала палец к губам. – Только – тсс! Я вам ничего не говорила. Представляете, какая-то дурочка с преподавателем поскандалила и теперь ей вместо аттестата справка светит. Я толком не поняла, кто это, но вся комиссия переругалась из-за нее. Говорят - не сдаст она экзамен ни за что. Все сдадут, кроме нее. Вот дурра-а-а!.. Ну да кто ей виноват, головой надо было думать!
Толпа принялась строить догадки, кто бы это мог быть, а меня словно водой холодной окатили. Так вот, значит, как. И то, что я сама занималась перед экзаменом – псу под хвост. Значит, играла плохо, а Еванкова слушала и не поправляла. Специально, чтобы я провалилась.
Внезапно я поняла, что мне совсем не безразлично, сдам я или нет, справку получу или аттестат. И так муторно стало – словами не передать.
Меня все еще трясло, когда секретарь назвала мою фамилию и вызвала на сцену. На ватных ногах я поднялась по трем несчастным ступенькам. Посмотрела в зал, где за длинным столом сидела экзаменационная комиссия. Лиц ничьих было не разобрать – все как в тумане. Только секретарь поставленным голосом объявила программу и села на место.
А я начала играть. Полностью на автомате – совершенно не думая ни о нотах, ни о пальцах. В голове вертелись обидные слова, которые я только что услышала, и прыгали обрывки воспоминаний, постепенно складываясь в картинку гнусного предательства.
Я сбивалась и забывала целые куски на ровном месте. Не попадала в аккомпанемент и видела лишь силуэты за столом, склонявшиеся друг к другу, видимо, о чем-то шепчась. Я пыталась. Пыталась взять себя в руки и сосредоточиться, но чем больше старалась, тем хуже получалось. Наконец  осознала, что уже доигрываю заключительную часть Концерта, поняла, что терять больше нечего и продлевать мучения тоже не стоит. Поэтому в произвольно ускоренном темпе допиликала каденцию раньше концертмейстера, поклонилась и в гробовой тишине вышла из зала.
Смутно помню, как сидела потом на лавочке у входа, под майским солнышком, и тряслась в диком ознобе. Как ни на кого не глядя, поднялась в шеренге выпускников на сцену для оглашения оценок, услышала: «Носова – два!» и четко увидела, наконец, торжествующую  Еванкову. У меня и сейчас, когда пишу эти строки, горит лицо и леденеют пальцы – как тогда. Мне до сих пор не понятно, что за радость – преподавателю победить ученика таким вот путем. И до сих пор горько, хотя прошло много лет…
Потом я переждала суету всеобщих сборов в каком-то кабинете, и потихоньку принялась собирать  свои вещи. В школе стало совсем тихо. Разбежались выпускники, процокала мимо окна Еванкова. Опять в свою сберкассу отправилась или в магазин. Я медленно приходила в себя и наконец-то ощущала, как на смену мандражу приходит спокойствие. Нет, не такое, конечно, когда все хорошо и тревожиться не о чем, нет. Мне стало, скорее, безразлично, будто все это не со мной и не сейчас, и не здесь вовсе происходит. Ну и ладно. Какая теперь разница? Ну, выпорют дома – впервые, что ли? Накажут – тоже привыкла. Зато каникулы скоро, и с музыкалкой покончено навсегда. В десятом классе доучусь как все нормальные люди, без второй музыкальной смены и занятий дома. Уроки, как у всех, помощь маме, дача… и всё! Времени свободного – вагон! Наконец-то нагуляюсь, и на дискотеки похожу, и…
- Аня, ты еще здесь? – в класс заглянула Людмила Григорьевна. – Хорошо, что ещё не ушла. А я ищу тебя, ищу…
- Зачем? – буркнула я, искренне не понимая, что ей ТЕПЕРЬ могло от меня понадобиться.
- Да вот знаешь… Попросить тебя пришла. От всего нашего педагогического коллектива…
Я уставилась на неё, как баран на новые ворота. Что-то странное она такое говорила – или я ничего уже не соображаю?
- Мы все ждали твоего выступления, а произошло… Ну, то, что произошло. Никто ничего не понял. Наверное, случилось что-то, раз ты так… сыграла. Но мы же знаем, как ты на самом деле умеешь. И вот… Хотели тебя попросить, чтобы ты ещё раз исполнила свою программу. Ты же нам не откажешь? На прощание? Тем более, хуже никому от этого не станет. – Людмила Петровна ворковала над ухом, а я, как под гипнозом, уже вынимала скрипку из футляра и разворачивала фланель. – Вот и хорошо, вот и умница! Все тебя ждут, никто никуда не ушел - хотят тебя услышать! Пойдем!
Я хотела было сказать, что видела, как Еванкова ушла, Но Людмила Григорьевна уже мягко втолкнула меня в зал и закрыла дверь. И правда - приемная комиссия сидит снова за столом,  все смотрят на меня и по-доброму улыбаются.
- А Надежда Ивановна где? – тупила я.
- Надежда Ивановна ушла, у нее дела срочные дома, но мы и без неё справимся, не так ли? – и все согласно закивали: - Давай, Анечка, доставь нам удовольствие!
У меня от неожиданности защипало в носу, и так захотелось, так сильно захотелось не разочаровать и их, и Людмилу Григорьевну… На сцене за роялем уже сидела моя концертмейстер и махала рукой, мол, поднимайся скорее! Недолго думая, я объявила: «Концерт!» и шагнула на сцену.
Зашелестели ноты, зазвучало вступление, и я легко и свободно положила скрипку на плечо. В этот раз и пальцы сразу находили на грифе свои места, и смычок двигался уверенно и плавно, и мелодия, хоть и не любимая, все-таки пробилась сквозь неприятие и зазвучала, и полилась, и… даже немножко мне понравилась!
Я совершенно спокойно исполнила весь концерт, потом обе пьесы, и даже этюды внезапно получились без фальши и запинок. Закончила я гаммами, просто из удовольствия играть – потому что пальцы сами просили ещё и ещё, а противные обычно аккорды двойными и тройными лихо, будто в танце, сменяли друг друга в стремительном арпеджио.
Я опустила скрипку почти счастливая. Мне давно не удавалось получать от игры удовольствие, и сейчас, стоя на маленькой школьной сцене, я чувствовала себя чуть ли не Паганини.
- Анечка, спасибо тебе огромное! – очень серьёзно сказала Людмила Григорьевна. – А теперь выйди, пожалуйста, в коридор и подожди там – мы тебя позовём.
Я стояла под дверью и все ещё слышала музыку – только что отзвучавшую музыку. Прошло довольно много времени, прежде чем секретарь пригласила меня обратно.  Я попыталась было пристроиться у дверей, но мне велели подойти к столу. Людмила Григорьевна встала, взяла в руки какой-то лист и официальным голосом прочла:
- Решением экзаменационной комиссии от двадцать седьмого мая тысяча девятьсот восемьдесят третьего года Детской музыкальной школы города Красноперекопска выпускной экзамен по специальности «Скрипка» Носовой Анной считать сданным со следующими оценками: техника – четыре, артистизм исполнения – пять, общая оценка – четыре с плюсом. Технический зачёт за второе полугодие пересдан с оценкой «четыре».
И, помолчав, добавила:
- Поздравляю тебя, ты аттестована!
Я даже немного разочаровалась. Столько переживала, столько ужасов напредвкушала, и зря. Всё хорошо.
Преподаватели задвигали стульями, по очереди выходя из зала, обходили меня, пнем стоявшую всё на том же месте, улыбались и поздравляли. Людмила Григорьевна, прощаясь, зачем-то всех благодарила, а когда мы остались вдвоем, усадила на ближайший стул и присела рядом:
- Аня, если по-честному: что у вас с Надеждой Ивановной произошло?
Мне не хотелось ее задерживать, не хотелось ворошить прошлое, тем более что оно теперь не имело значения. Но она настаивала, и я, мало-помалу, рассказала всю эпопею с программой, проваленным техзачётом и подготовкой к экзамену. Людмила Григорьевна слушала молча до конца, и лишь однажды сделала круглые глаза, когда рассказ дошел до злополучного «Лебедя».
- Скажи мне… Почему я ничего об этом не знала?
Вот  тут уже удивилась я:
- А разве Надежда Ивановна Вам ничего не говорила?! Я думала…
- Никто мне ничего не говорил! И ты должна была сразу, слышишь? – сразу прийти ко мне, ещё тогда, когда тебе без согласования с администрацией изменили утверждённую… Подчеркну – утверждённую на педсовете программу!
Я была потрясена. Нет, просто убита наповал этим известием. Мне и в голову не могло прийти, что можно было просто… ну да, наябедничать. И всё было бы хорошо. И тем более в голове не укладывалось, что преподаватель… Делала то, что не имела права делать и меня же убеждала, что не правы мы с Ириной Николаевной.
- Значит… Получается, что программу менять было нельзя?
- Можно, но только в том случае, если бы ты сама была с этим согласна. Или не справлялась бы – как с концертом на экзамене в прошлом году. Тогда ведь собрали педсовет, заменили концерт, и всё. Так и сейчас бы сделали.
- Так я не хотела ничего менять! Мне нравилось то, что было! Мы с Ириной Николаевной два урока всё это выбирали!
- А зачем же тогда меняли?!
… И тут я вспомнила. Как недовольно отрывалась от своих бумажек-квитанций Надежда Ивановна, когда я разбирала незнакомые ей пьесы. Как то и дело подходила к пюпитру, брала скрипку и разбирала текст вместе со мной. И чертыхалась вполголоса, когда в бумажках что-то не сходилось. И опять подходила ко мне, а потом снова пересчитывала.
И другое вспомнила. Когда программу уже поменяли… Я играла, а Надежда Ивановна делала замечания, не поднимая головы, ни на секунду не отвлекаясь от своих занятий. Ещё бы! Она досконально знала эти произведения, за много лет они впечатались ей в память. Не нужно было заглядывать в ноты - все ошибки она определяла на слух.
- Ясно… Теперь мне всё ясно, - протянула Людмила Григорьевна. - Преподаватель просто облегчила себе задачу, а как… за счёт чего – наплевать… Но мне – мне! Откуда было знать, что все эти изменения между вами не согласованы, а наоборот, стали причиной конфликта? И ещё момент – у Надежды Ивановны все выпускники играют именно эту программу, и я совсем упустила из вида, что тебе мы всё утверждали с Ириной Николаевной, а потом она уехала… И у Еванковой всё в порядке: выпускник готовится по стандарту…  Эх, Аня, Аня! Упустила ты своего Лебедя… А мы тебя упустили… - горько заключила она и вздохнула. – Прости нас, девочка. Прости!
- Так… А что теперь будет?
- Ничего уже не будет, к сожалению. С Надеждой Ивановной я очень серьезно поговорю. Аттестат ты получишь. По всем предметам у тебя все нормально, а по специальности годовая  «тройка» выведена. Но с учётом оценок за предыдущие годы и "четвёрку" за пересдачу экзамена, в аттестате тоже будет крепкая «четвёрка». Так что готовься к выпускному и давай, домой беги, а то уже вечер скоро!


   13.

… Через несколько дней музыкалка гудела и стояла на ушах: выпускной, выпускной! Прощай, сольфеджио, и специальность – тоже прощай, вместе с оркестром, ансамблем и сводным хором! В Актовом зале – цветы, у выпускников в руках – цветы, за окнами в саду – тоже цветы, цветы, цветы… В классах ждут своего часа торты и газировка, а пока – торжественная часть. На сцене – президиум, в зале – ученики. Речи, напутствия, и вручение аттестатов. Называют фамилию, потом – класс преподавателя, и под аплодисменты зала очередной счастливчик обменивает свой букет на маленькую красную корочку. На столе президиума уже огромная клумба, учителей за цветами почти не видно, но их лица всякий раз вспыхивают радостью, когда бывший ученик дарит свой букет. Наконец, вызвали меня. Класс преподавателя Еванковой Надежды Ивановны. Она и мне рада, как остальным? Ага, как же. Но иду, отдаю цветы, как положено. Надежда Ивановна их берёт, нехотя кивает и тут же отворачивается. Перехожу к Людмиле Григорьевне – и получаю заветный документ. Вижу, что губы директора шевелятся, но что именно она говорит – не могу разобрать, шумно. Возвращаюсь в зал, плюхаюсь в кресло и раскрываю корочку. И первое, что вижу – огромную цифру «три». Зажмуриваюсь, смотрю еще раз. Нет, всё правильно: «Специальность – «3» (удовлетворительно). Чувствую, как вспыхивают щёки и уши, и тут же холодеют пальцы. И перед глазами – муть, и в ушах – вата, и… Ну вот. Дома-то я сказала, что четвёрка будет, а тут – трояк. Опять скандал, опять решат, что я наврала. Может, я опять что-то не так поняла? Как обычно, сделала неправильные выводы из разговора с Людмилой Григорьевной?!
Я с трудом досидела до конца, а когда в зал потащили столы и сладости, робко заглянула в директорский кабинет.
- Людмила Григорьевна… Простите… Я узнать хотела… Вы же говорили, что в аттестате четвёрка по специальности будет, а тут…
- Аня, скажи пожалуйста, ты после школы куда поступать будешь?
- Не знаю ещё, может – в мед, не решила пока.
- В музыкальное училище ты же не собираешься?
- Нет…
- Ну так какая тогда разница, что у тебя в этом аттестате стоит?
- Но Вы же сказали…
- Сказала, сказала! Так и должно было быть, как я сказала! – раздраженно бросила Людмила Григорьевна и забегала по кабинету. – Но на итоговом педсовете Еванкова такой скандал устроила, что всем места мало было! И за то, что переэкзаменовку за её спиной устроили, и за оценки хорошие, которые тебе выставили! Заслуженно выставили, заслуженно, не переживай, но ей этого не докажешь! Ты бы слышала, как она орала, что и жаловаться будет, и письма во все инстанции разошлет – ужас, что было! Кричала, что ты конфликтная, что занятия прогуливала, а другие ходили, всё учили-сдавали, а теперь мало того, что тебе аттестат выдадут, так ещё и им, и тебе – одинаковые оценки?!
- Так я и не скрывала, что было такое… Я же всё рассказала, как было!
- В итоге она поставила ультиматум: если тебе в аттестат ставят «четыре», то она увольняется. Вот так прямо и сказала: «Или я, или она!» - ты, стало быть. И что мне было делать?..
Людмила Григорьевна остановилась у стола и жалобно добавила:
- Тебе эта оценка все равно не нужна, ладно бы – дальше по музыкальному профилю собиралась учиться. А где я сейчас преподавателя возьму? Да и ещё заведующего струнным отделением?.. Еванкова местная, всю жизнь в школе проработала, стаж у нее какой! Да её с руками оторвут в ДК, или в Армянске, да где угодно! А сюда – кто придет? Кто в наш Перекопск преподавать поедет?! Разве что выпускник по распределению, да и тот – три года отработает и поминай, как звали… Вон, как твоя Ирина Николаевна…
… Праздновать дальше я не пошла. Сидела на лавочке в дальнем углу грушевого сада и вспоминала, вспоминала…
- Ань, ты что тут сидишь? Пойдем, торт вкуснющий, там ещё много осталось! Ты плачешь?.. Что случилось?..
- Лебедь. Сдохла.

Дома, как и ожидалось, мне никто не поверил.
- Вечно у тебя виноват кто-то, только не ты! Что за интриги, кому это надо - с тобой  воевать? Кто такая  Аня Носова и кто – преподаватель?! Лень раньше тебя родилась, вот и придумываешь оправдания. Работать надо, пахать – тогда и оценки будут хорошими, и изворачиваться не придётся! – заключил отец и презрительно отбросил аттестат от себя, будто тот испачкал его руки.

На следующий день я отнесла скрипку в школу. Положила футляр на стол Людмиле Григорьевне и сказала:
- Продайте кому-нибудь из учеников. Кому подойдёт. Мне она больше не нужна.



   ***

…И вот  теперь я сижу и мучительно жду завтра – позвонят мне со «Свалки» или не позвонят? Отдадут скрипку или нет? Я тридцать лет не прикасалась к инструменту, и только теперь поняла, как же я по нему соскучилась! Как хочется ощутить под пальцами струны, и невесомость смычка!
Назло Еванковой. Назло Дохлой Лебеди.
Вот уже и завтра наступило. Утро, обед… Ближе к вечеру – звонок:
- Анна? Вам ещё скрипка нужна?
- Нужна.
- Приезжайте. Забирайте.