Filius Hominis Сын Человеческий. Глава 7

Ссылка на предыдущую главу http://www.proza.ru/2019/07/06/848

                Глава Седьмая.

       Оливия услышала крик Апоногетона. Древний город, раздавленный толщей холодной воды, стонал и завывал нараспев – он звал ее, о чем-то с надрывом рассказывал. Хотел предупредить… хотел разбудить.

       Девушка вскочила с постели с широко раскрытыми глазами, чувствуя холодную испарину на лбу. Сон исчез и унес ночные видения, оставив послевкусие кошмара. Оливия пыталась ухватиться за тающие образы, но пробуждение выдавливало в другой мир, жесткий, твердый, яркий и громкий.

       Выла сирена.

       Глухой голос летающего корабля вовсе не был похож на привычный и тревожный вой Апоногетона. Сирена корабля звучала протяжно и зловеще, но в ней была та же сила, способная разбудить страх в каждом, кто слышал этот зов смерти.

       – Что это?!– Ингварр стоял в проходе между койками и свирепо озирался по сторонам.

       Оливия лишь на мгновение задержалась в неведении между сном и явью, и это было очень приятное мгновение растерянности и беззаботности. А следом на плечи навалилось осознание реальности, и Апоногетон исчез окончательно.

       – Это звук неприятностей,– Анникин выпрыгнула из мрака и встала перед кузнецом на полусогнутых ногах. Она пригнулась по-кошачьи и вытянула в стороны руки с широко расставленными пальцами.– Мы падаем…

       Словно в ответ на ее слова, пол под ногами дрогнул и накренился. Оливия, успевшая вскочить с постели, рефлекторно взмахнула руками и едва не покатилась по палубе. В момент, когда падение казалось неизбежным, кто-то крепко, но бережно подхватил ее за руки. Обретя опору, девушка машинально прильнула к спасителю, почувствовав резкий запах пота и еще каких-то странных запахов, которые могли принадлежать только мужскому телу и которые, несмотря на их грубость, не были отталкивающими.

       – Нашли момент,– возмутилась Анникин прежде чем Оливия и кузнец успели почувствовать неловкость момента.

       На мгновение Ингварр даже ослабил захват руки на ее талии, едва не выронив девушку на палубу, которая продолжала крениться. Оливия цепко ухватилась за ярусные балки коек и избавилась от невольных объятий кузнеца. Она последовала за Анникин, которая по наклонной карабкалась к двери казармы. Оливия чувствовала на себе взгляд кузнеца, но не видела, как пристально всматривались в нее пылающие синевой глаза Али.

       Мир перевернулся. Вытянутое помещение казармы теперь напоминало пологий колодец, а пол поднялся и встал рядом с другими стенами. Зарешеченное окно на дне этого колодца плескалось в серой пелене потревоженного облака, которое курилось в окне и вползало через оконной проем струйками тумана. Было тяжело понять, где теперь верх, а где низ, и почему этот колодец так настойчиво тянет к себе.

       – Все! Приехали,– услышала Оливия голос Митьки откуда-то сверху.– И прилетели… и приплыли. Дверь заклинило.

       Глухой удар сотряс корабль и заставил его скрежетать и скрипеть нараспев. Это было похоже на взрыв, который несколько раз качнул корпус. Словно по команде, одеяла, простыни и матрацы, еще державшиеся каким-то чудом за жесткие нары, сорвались с места, устроив хоровод тряпья в воздушном танце. И в тот же момент девушка почувствовала пугающую легкость, которая могла означать только одно – падение заметно ускорилось. Окно, замутненное облаком, прояснилось, открыв вид на зеленый океан леса с редкими прожилками речушек. Рассвет едва коснулся верхушек деревьев, но воздух уже был заполнен светом.

       Оливия не умела визуально определять расстояние. Прожив всю жизнь в замкнутом пространстве, скованная коридорами и станами, она зрительно не воспринимала дальнюю перспективу. Даже горизонт, смыкавший небо с землей, раздражал ее разум, казался искаженной карикатурой, фантасмагорией. А теперь, когда она видела через крошечное окно падающие на них деревья, она и вовсе не могла понять, находятся они на расстоянии вытянутой руки или до них еще сотни метров.

       Но она отчетливо понимала, что нос корабля теперь смотрит вниз, а скорость, с которой он приближается к поверхности, не обещает ничего хорошего.

       – Посторонись,– Ингварр суетливо сдвинул в сторону Оливию, застывшую в обнимку с балкой, и, быстро перебирая огромными ручищами, взобрался вверх, к двери, на ручке которой с испуганным выражением на лице повис Митька.

       Рядом с беспомощным пареньком, непонятно как удерживаясь на отвесной стене, подобно мотыльку в пламени свечи билась Анникин. Она уже почти целиком перевоплотилась в гигантскую кошку и отчаянно царапала когтями металлические петли. Кузнец, не сбавляя скорости и уверенности в движениях, прыгнул в попытке преодолеть образовавшуюся пропасть между стеной и столбом деревянных лесов, в который превратился после крена корабля ряд двухъярусных коек. Ингварр промахнулся…

       С тем же угрюмым и сосредоточенным лицом, с которым он готовился к неудачному прыжку, кузнец шмякнулся о стену рядом с дверью и полетел вниз. Он бы обязательно встретился с горой мусора, прикрытого упавшими одеялами, или с зарешеченным окном, и наверняка сломал бы себе кости, но когтистая лапа оборотня с голубыми глазами легко перехватила его в полете и швырнула назад, на лестницу из ярусных коек.

       Оливия не успела ни вздохнуть, ни вздрогнуть, ни испугаться за кузнеца – ей было страшно еще до его падения, и этот эпизод, казалось, не имел уже никакого значения. Она крепко сжимала шершавую балку и всем телом ощущала дрожь падающего корабля.

       Когда корабль падает, это совсем не похоже на то, когда он тонет. Это вообще ни на что не похоже. Девушка уже отчетливо различала привкус гари, она слышала приглушенные выстрелы, отчаянные крики и окрики команд – где-то за стенами, вверху или внизу, что тоже не имело ни значения, ни смысла. Обитатели корабля готовились к встрече с землей, готовились к гибели. Оливия была обречена встретить этот трагичный момент в запертой казарме с заклинившей дверью.

       Она читала о том, что в такие моменты вся жизнь должна пролететь перед глазами, но происходило это совсем не так. Голову заполнили сомнения: в какой момент она совершила роковую ошибку, предопределившую роковую судьбу? Тот день, когда решилась бежать из Арка? Те моменты, когда безропотно следовала за роботом, потому что не решилась бежать от варваров? Или все определила смерть единственного друга, Курта? Или то, что Лерой не последовал за ней? Выходит, его отец оказался прав. Ведь все могло сложиться иначе… Только глупые мысли и сомнения занимали ее, отвлекая от хаоса, который творился вокруг.

       А деревья в проеме окна были уже близко – девушка не могла отвести от них взгляд.

       Поэтому она не сразу поняла, что произошло. И даже не заметила, как Немой, со своим неизменным капюшоном, скрывавшим лицо, размашистыми движениями взобрался к двери по перевернутым койкам. Он двигался неторопливо и даже расчетливо – неуместно для ситуации. Здоровяк тенью проскользнул мимо нее, лишь мельком встретившись с Оливией взглядом. При других обстоятельствах, девушка обязательно обратила бы внимание на эти глаза, на этот странный взгляд, который совсем не подходил забитому, молчаливому увальню. Но она смотрела сквозь Немого, сквозь стены падающего корабля – вглядывалась в свои страхи.

       И не только Оливия потеряла из вида здоровяка. Никто не обратил на него внимания, а потому никто не заметил ничего странного. Тем более, что Немой лишь повторил попытку Ингварра перепрыгнуть со стеллажей коек к заблокированной двери. Но в этот раз попытка оказалась не просто удачной – одним движением он разнес тяжелую дверь в щепки, словно это были не стянутые железными прутьями балки, а сухой хворост. И прежде, чем кто-то усомнился, насколько вообще возможно ударить с такой силой в дверь, чтобы порвать стянувшие ее железные прутья, Немой уже подхватил в охапку Анникин и Митьку, продолжавшего сжимать ручку сломанной двери.

       – Выбираемся!– кузнец прокричал прямо над ухом Оливии, вырвав ее сознание из оков ужаса.

       Время ускорилось, забарабанило в висках учащенным пульсом, и девушка поддалась волне, которая подхватила ее и понесла чередой событий.

       Ингварр буквально поднял Оливию и швырнул к дверному проему, где ее подхватили руки Немого. Пролетая над пропастью, девушка заглянула в нее и отметила, как медленно в сжавшемся времени приближается поверхность земли: деревья были совсем рядом – она могла рассмотреть переплетенные ветки и изогнутые стволы. Все двигались медленно: кузнец прыгнул следом за ней, а вместе с ним и голубоглазый оборотень с разинутой волчьей пастью. Казалось, они не пролетали, а переплывали эти несколько метров, отделявшие их от выхода…

       Сирена замолкла, а на смену ей пришел протяжный скрежет и оглушающий хруст. Ветви деревьев просунулись в окно на дне колодца и потянулись обломками навстречу. Последнее, что видела Оливия, как стена, в которой зиял проем окна, взорвалась щепками, а стены казармы нырнули в это клокочущее облако обломков. Она успела заметить влетевших в проем Ингварра и Алю, прежде чем Немой перекинул ее через край и уложил спиной на пологую поверхность стены коридора, который теперь больше походил на трубу, уходящую вниз. Где-то под ее ногами вниз уже скользили Митька и Анникин, но Немой продолжал удерживать ее за руку.

       Столкновение с землей был ожидаемым, но сила его удара – нет. Оливия почувствовала боль во всем теле одновременно, и особенно она отдалась в руке, за которую ее удерживал здоровяк. Даже возникла глупая мысль, что этот немой недотепа просто оторвал ей руку: настолько ощутимым был рывок… А потом опять началось бесконечное падение, только теперь падало ее обреченное создание.

       Падение в бессознательность оказалось удивительно коротким и похожим на нырок в ледяную воду – много сильных ощущений, глубокий вдох на выходе и множество неприятных последствий. Оливия закашлялась и раскрыла глаза, выравнивая дыхание.

       – Дышите спокойно,– услышала она назидательный голос Каэма.– Избегайте резких движений…

       – С ней все будет хорошо,– над девушкой склонилось лицо голубоглазой Али.– Она не такая хрупкая, как кажется. К тому же легкая. Ее веса не хватит, чтобы собственные кости сломать.

       – Дело не в костях,– линзы окуляров сверкнули отраженным светом, от чего показалось, что робот смотрит через очки.– Гидродинамический удар опасен для внутренних органов. Я вижу существенные смещения…

       – Не туда смотришь!– Оливия больше не видела Алю, но отчетливо слышала раздражение в ее голосе.– Посмотри Ингварра! У него, похоже, рука сломана и ребра. Он не двигается и тяжело дышит…

       Каэм исчез, открыв глазам девушки слепящую перспективу небесной голубизны, которая была перечеркнута шлейфом черного дыма. Останки корабля горели где-то рядом с характерным гулом, выдавливая в небо чернильную копоть, разбавленную клубами красного и местами бурого пламени. Отвратительный запах гари, едкий и раздражающий горло, беспокоил при каждом вдохе, вызывая спазмы сухого кашля.

       – Ты как?– над Оливией склонилась хмурая Анникин, чье теперь уже человеческое лицо было перепачкано сажей и кровью.– Можешь двигаться?

       – Не надо ей двигаться,– настойчиво перебил девушку робот откуда-то издалека, а после протяжного стона кузнеца, тем же спокойным голосом добавил.– Все в порядке… Кость целая: я только вывих вправил… Три ребра сломаны, но легкое не пробито. Есть незначительные внутренние кровотечения…

       Анникин подняла голову Оливии и подложила под нее что-то мягкое. Только в этот момент девушка почувствовала, насколько у нее тяжелая голова: все тело было словно заполнено свинцом. Каждая кочка, каждый шов комбинезона под кожей давили с такой силой, что перехватывало дыхание. Мучало навязчивое ощущение, что на груди лежит невидимый, но невероятно тяжелый камень. Девушка зажмурилась и попыталась поднести руку к шее, чтобы убедиться в отсутствии злополучного камня, но рука, едва оторвавшись от земли, обмякла, а жгучая боль обожгла плечевой сустав. Перед глазами в такт мелодии болевых спазмов заплясали цветные огоньки и разводы, складываясь в сверкающий калейдоскоп.

       – Я сейчас сдохну,– голос Митьки звучал трагично и пафосно.– Я весь изранен… Кровь…
 
       Оливия не могла его видеть, как не могла и вовсе что-нибудь видеть, пока в глазах плясали цветные пятна. Однако по твердому голосу парня, она не сомневалась, он пережил падение корабля с минимальным ущербом: лживый актер может сыграть любую роль, но не собственные страдания. Она подумала, что парню лучше бы было промолчать в этой ситуации… Он слишком переигрывал.

       – Замолкни!– гневно осадила его Аля.– Или я вырву твой позвоночник через лживый рот…

       – Лежи,– Анникин положила дрожащую ладонь на лоб Оливии, и девушка, на удивление, почувствовала облегчение от этого прикосновения.– Немой присмотрит за тобой, а я пока выясню, что там за суета на месте крушения…

       Только осознав ее слова, Оливия расслышала приближающиеся окрики и брань, указывавшие на то, что падение корабля смог пережить кто-то еще. Способность видеть вернулась к девушке, но она не успела осмотреться, как руки здоровяка подхватили ее и подняли над землей. В ответ побеспокоенное тело задрожало от судорог – оно болело в местах, которых она раньше даже не чувствовала, и которые не могли болеть. Девушка осталась в сознании и даже не издала ни единого звука, лишь прикусив до крови губу. Одной рукой Оливия обхватила Немого за шею, а другую прижала к боку, который пульсировал так, словно под кожей застрял раскаленный гвоздь.

       Они находились в центре крошечной полянки, окруженной плотным кустарником и невысокими деревьями. На востоке в нескольких сотнях шагов, заслонив солнце, полыхала разрушенная громадина воздушного корабля, заметно возвышавшаяся над верхушками деревьев. Рядом, осторожно опираясь на плечо голубоглазой девушки, стоял понурый Ингварр с перекошенным болью лицом. В человеческом облике Аля казалась хрупкой и уязвимой на фоне кузнеца, но так могло показаться только на первый взгляд.

       Ингварр внимательно всматривался в Оливию, а когда их глаза встретились, поспешно отвел взгляд:

       – Мы обязаны своим спасением Немому,– хрипло произнес он, словно оправдываясь.– Он оттащил нас сюда… И там, на корабле… не знаю как, но он толкнул нас к пробоине, из которой нас потом отшвырнуло, когда эта туша при ударе завалилась кормой… Не думаю, что кому-то еще так повезло…

       – Надо убираться,– Аля слегка подтолкнула повисшего на ней кузнеца, и тот замер от приступа ответной боли, затаив дыхание.– Здесь мы легкая добыча…

       – Наше бегство бессмысленно,– Каэм развел руки совершенно естественно, как это сделал бы любой человек.– Мы не сможем далеко уйти с ранеными, а для них такой переход может стать роковым. Думаю, разумнее будет дождаться здесь тех, кто сбил корабль…

       – А что с капитаном?– с усилием задала мучавший ее вопрос Оливия, для которой появление робота после того, как они оставили его в капитанской каюте, казалось не менее странным, чем их чудесное спасение.

       – Что значит, сбили корабль?– почти одновременно с ней заговорила Альфа.– Кто его сбил?

       Робот сперва протянул железную руку в сторону Оливии, а следом вторую в направлении голубоглазой девушки, выстроив их этими жестами в очередь:

       – Ему не так повезло при крушении, как вам,– медленно, как если бы ему пришлось подбирать слова, ответил робот.– Насколько могу судить, при таком падении никому не повезло кроме вас… Не знаю, кто его сбил, но незадолго до трагедии корабль атаковали два воздушных судна: самолеты. Я их не видел, но, если судить по звуку, оснащены они двигателями внутреннего сгорания – по одному, и как минимум по одному пулемету на борт. Наш воздушный корабль очень грозное сооружение для наземных обитателей, но совершенно не приспособлен к воздушным сражениям. Видимо, его создатели даже не предполагали встретить противника в воздухе…

       Шелест кустов на краю поляны оборвал его монотонную речь и отвлек внимание на возбужденную Анникин, которая резкими движениями пробиралась через заросли:

       – Бежим!– громким шепотом произнесла она и сделала несколько неопределенных жестов, указывая за спину.– Они идут сюда!

       Немой едва успел развернуться в противоположную сторону, как Оливия увидела проворного Митьку. Тот уже сбросил приметный китель на землю и, прихрамывая, устремился к зарослям.

       – Это не нордики!– тревожно зашипела Анникин.

       – Не думаю, что стоит убегать от врагов нордиков,– Каэм оставался неподвижным.– Мы еще на территории Вольницы. И мы были пленниками на воздушном корабле. А враг моего врага…

       – Не обязательно станет мне другом,– перебила его Альфа, с брезгливостью наблюдая за пареньком, который, закрыв лицо руками, отважно устремился сквозь колючие ветки кустов.– Но ты прав. Бежать некуда и незачем. Нужно найти союзников и приют раненым.

       Она помогла Ингварру сесть на землю, но в следующее мгновение резко выпрямилась и развернулась в направлении кустов, за которыми скрылся Митька: ее глаза быстро наливались синим цветом, а лицо выдавало тревогу.

       – Вы не понимаете!– снова зашипела Анникин с нотками отчаяния в голосе.– Какие союзники? Они не такие как мы… Это вообще не люди!

       С истошным визгом Митька выскочил из кустов обратно на поляну и, вытаращив испуганные глаза, несколькими прыжками забежал за спину Немого: от его недавней хромоты не осталось и следа. А через несколько мгновений на краю поляны появилось то, от чего он бежал.

       Ингварр громко выругался, не стесняясь в выражениях.

       Сначала Оливии показалось, что из зарослей вышло гигантское чудовище с паучьими лапами и огромными рогами вровень с молодыми деревьями, но, когда рога начали шевелиться, она увидела картину, которая напугала ее не меньше. Поверх омерзительных гигантских пауков-переростков восседали такие же отвратительные всадники. Это были массивные человекоподобные твари, закованные в хитиновые доспехи, явно позаимствованные у таких же пауков – оттого наездники казались частью чудовищ, которых оседлали. Но всадники были лишь внешним подобием человеку: даже доспехи не могли скрыть их вызывающей чужеродности.

       Пауки высоко задирали передние лапы и грозно щелкали жвалами челюстей. Через мгновение угрожающее щелканье доносилось уже отовсюду, а наездники на пауках обступили поляну. Они были настолько большими, что хватило полдюжины этих тварей, чтобы замкнуть круг по краю поляны, высунув лишь головы из зарослей. А стоило им протянуть передние лапы повыше, смогли бы сомкнуть их над головой окруженных людей.

       Повинуясь незримому сигналу или понятной только им команде, пауки внезапно замерли неподвижными истуканами, не производя больше ни единого звука. Один из всадников легко спрыгнул на землю и встал в нескольких шагах перед людьми. Он был на голову выше Ингварра, высотой не меньше двух метров, и плечи его были широкими с непропорционально длинными руками, которые сжимали вопреки ожиданию не увесистый топор и не сучковатую дубину, а самый настоящий пулемет. Вот только ноги у твари при таких размерах были, хотя и мощными, а все-таки коротковатыми, да и обрубок купированного хвоста болтался не к месту.

       Оливия, как зачарованная, не могла отвести взгляда от уродств вооруженного громилы. Особенно от его сморщенного лица с близко посаженными черными глазками, и вытянутой клыкастой пастью, в обрамлении щетинистых усов и бородки. Как бы не изменили поколения эволюции этот вид, девушка без труда увидела в незнакомце гигантскую крысу…

       – Ротте,– прошептал кузнец с угрозой…

       – Крысолюди,– выдохнула Анникин.

       – Роденты,– подытожил Каэм.

       – Зови меня Уссаматон,– всадник говорил низким басом, который идеально соответствовал его размерам, но легкий и непринужденный английский, Оливия была уверена, не был для него родным языком.– Мы пришли за тобой…

       Он обращался к роботу и вел себя так, словно не замечал остальных.

       – Это вы сбили воздушный корабль,– робот выбрал точную интонацию между вопросом и утверждением.

       – Мы недооценили технологии нордиков,– Уссаматон оскалился, но определить его мимику как улыбку, девушка не решилась.– Они тоже сумели тебя обнаружить и перехватили раньше, чем мы добрались. Пришлось забирать тебя с корабля.

       – Погибли люди,– Анникин гневно вскинула подбородок.

       – Мы могли погибнуть,– добавил Митька из-за спины Немого.

       – Ты намного прочнее живых. Тебе ничего не угрожало,– только теперь родент, словно заметив остальных, обвел их равнодушным взглядом и снова повернулся к роботу.– И сейчас ничего не угрожает. Нас интересуешь только ты. Остальные вольны делать, что угодно.

       – Это приглашение или требование?– Каэм наполнил голос иронией, но Уссаматон не отреагировал на провокационный вопрос, и роботу пришлось понизить голос.– Как видишь, я путешествую не один. Они пойдут со мной.

       – Не имеет значения,– Уссаматон повернулся к пауку и несколькими движениями забрался тому на холку.– Как захочешь: они твоя забота.

       Гигантский паук развернулся и с грохотом двинулся через заросли, оставляя за собой широкую просеку. И это было не случайно: паук прокладывал дорогу, расчищая заросли. Остальные пауки бесшумно отступились от поляны, не потревожив ни единого деревца, что было удивительным для их размеров.

       – С чего это нам идти за ними?– затараторил Митька.– Им только железный нужен. А мне с этими крысами делать нечего.

       – Вот и оставайся,– зло улыбнулась ему Аля, помогая Ингварру подняться.

       – Предположу, что к вечеру здесь будет весь флот нордиков,– добавил Каэм, подставив кузнецу плечо с другой стороны.– Даже для бывшего новобранца встреча с ними не сулит ничего хорошего…

       – У нас раненые!– крикнула Анникин вслед удаляющемуся Уссаматону.
 
       – Вот и поторопись,– ответил тот не оборачиваясь.– Я вас веду к повозке.

       Немой двинулся следом за остальными, унося Оливию с поляны, и только Митька плелся позади, продолжая ворчать и стенать, порой срываясь на безадресную брань. Размеренные шаги здоровяка укачивали ее, и девушка закрыла глаза – слишком много событий для нее, слишком часто сменяются декорации и актеры.

       В памяти всплывали скучные пьесы студенческого театра Апоногетона, где молодые режиссеры частенько тащили на сцену вымышленные истории «с суши». Констебли пристально следили за их фантазиями, чтобы вольнодумство не пересекало незримую черту цензуры. Оливия не пропустила ни единой постановки на камбузе, сопереживая нехитрым персонажам с простыми характерами и предсказуемыми судьбами. Тогда она восхищалась талантом молодых фэмиликов, для которых театр стал местом самовыражения и самолюбования – они умели вообразить то, чего не видели, и могли рассказать истории, которых никогда не было…

       А сейчас в ее единственное утро умещается больше удивительного, чем было сыграно за всю историю студенческого театра.

                *****

       Мясистые облака к полудню сбились в плотные тучи, которые как будто собрали из воздуха летнюю пыль, и от того запачкали свои белые одеяния серыми пятнами. Если раньше их причудливые формы напоминали воздушные замки, благородных единорогов и прочую сказочную живность, плывущую по небу, то теперь это было угрюмое скопление тяжелых теней, которые разлеглись обещанием скорого дождя от высушенных зноем Диких Пустошей, через частокол реликтов Старого леса, до голубых озер и рек южной окраины северных территорий.

       Иногда сквозь набравшие влагу тучи пробивался солнечный луч, окрашивая в яркие летние цвета своим прикосновением сочные травы лугов и густые кроны деревьев, а порой проникая в сверкающие отражением ручьи или под толщу воды цветущих водорослями рек: до самого дна, до бахромы ила и скрытых под ним тайн.

       Очередной такой луч вырвался из небесного плена и быстро пробежал по черепичным крышам старого города, заглядывая в окна и заставляя щуриться наивную детвору, которая всегда поднимала глаза ему навстречу, чтобы улыбнуться слепящему лику солнца. Выбежав за городские ворота, солнечный луч вспыхнул на отполированной меди зависшего возле городской стены воздушного корабля. На свету медь горела золотом: лестницы, поручни, болты, иллюминаторы – все превратилось в ослепительные драгоценности.

       Луч света задержался, рассматривая огромный чудесный корабль, способный плавать среди облаков, ставить крылья парусов навстречу ветру и взбивать широкими винтами холодный воздух поднебесья. Игривый луч сверкнул на стеклах окон капитанской каюты, небрежно пробежал по рисованным картам на столе и осторожно коснулся бледного лица капитана. Тот машинально поднял глаза к солнцу и, ослепленный, сощурился.

       Луч исчез, довольный состоявшейся проказой, а рассерженный капитан чихнул в полный голос и, зажмурившись, отвернулся от окна – он был юн, и даже через его щегольские усики и напускную угрюмость под сдвинутыми бровями без труда можно было рассмотреть вчерашнего мальчишку, который прыгал через лужи и ловил солнечных зайчиков. Но теперь он был высок, строен и дерзок, а еще на нем безупречно сидел новенький китель капитана воздушного корабля – корабля настолько же новенького, свежего и красивого, как и капитанский китель.

       В дверь настойчиво постучали, и после короткой паузы молодой капитан, старательно понизив голос, коротко разрешил: «Входите». В каюту беззвучно скользнул коренастый мужичок в мундире младшего офицера и, едва обозначив ритуальное приветствие, встал в трех шагах от капитана.

       По традиции Императорское Воздушное адмиралтейство сформировало команду «Блестящего», нещадно перемешав выпускников летных и военных училищ с ветеранами списанных на землю кораблей. Так, по замыслу, опыт бывалых должен был передаваться следующим поколениям летяг, как звали тех, кому довелось служить в воздушном флоте и нести вахту под небесами. Но пока, к концу третьей недели их первого похода, на палубах молодежь и старики сторонились друг друга, общаясь только по острой необходимости – уж больно велика была разница между бурлящими амбициями первых и угрюмой выдержкой вторых.

       Коренастому офицеру, заявившемуся в каюту капитана было чуть больше сорока, а потому он был самым настоящим стариком.

       – Говори, Семеныч,– с обреченным недовольством кивнул капитан, которого после кадетской выправки крайне раздражала в ветеранах их небрежность к мундирам и военным ритуалам. Он отказывался понимать стариков, которых не распирала гордость от того, что им посчастливилось носить синие мундиры летяг.

       – Десантники вернулись,– спокойным и мелодичным баритоном ответил младший офицер.– Они догнали Главу городской администрации уже в Старом лесу, на дороге, что ведет к Дикой Пустоши. Вернули живым. Говорят, видели там сотни обозов с беженцами, которые ушли на юг из города, когда «Блестящий» показался на горизонте. Никого больше они не стали трогать.

       – Все правильно,– капитан опустился в кожаное кресло с высокой спинкой, старательно демонстрируя уверенность в каждом жесте.– Пусть бегут навстречу Судьбе: нам же меньше хлопот. Достаточно наказать Главу их администрации, чтобы преподать урок остальным и раз и навсегда объяснить, что слово, данное Приме, нарушать не позволено никому. Виселицы возвели?

       Он отвернулся к массивному серванту у стены, еще не обжитому и не заставленному барахлом, на полке которого одиноко стояла небольшая картина с изображением статного мужчины с бакенбардами в форме морского офицера и красивой высокой женщины в светском платье. Женщина держала руки на худых плечах юноши в кадетской форме, который сидел перед родителями, гордо вскинув голову – взгляд кадета на картине ничем не отличался от нынешнего взгляда капитана «Блестящего». Всякий раз, когда он видел лицо матери на картине, ему слышались ее слова: «Павел, помни имя, которое носишь. Ты не только должен хранить его достоинство. Теперь твой черед покрыть его славой…»

       – Как Вы и сказали,– пожал плечами Семеныч.– Поставили в два ряда по пять виселиц перед городскими воротами. Я так понимаю, рядом с местным Главой в назидание остальным хотите еще девятерых вывесить на обозрение…

       – Что-то нет так?– понизил голос капитан, угадав нотки иронии в голосе младшего офицера.

       – Ваша воля, капитан,– без тени смущения ответил тот.– Только хотел бы обратить внимание на одно обстоятельство, если позволите.

       – Позволяю. Обращай,– Павел порывисто встал и вплотную подошел к офицеру, явно возомнившему о себе лишнее.

       – Ладно бы старые летяги, повидавшие всякого,– прищурился Семеныч.– Но на корабле много юнцов, которые не то что смерти, жизни еще не видели. И было бы неправильно, если первую кровь команда «Блестящего» прольет не в бою, а на плахе. Это военный корабль, и на его борту должны служить воины, а не палачи.

       – Ты не забылся ли?– поднял бровь капитан.– Мы здесь по приказу Примы. И здесь будут соблюдаться законы Империи! Или забыл где служишь? Поди знал, куда направляемся…

       – Я помню все корабли, на которых служил,– добродушно улыбнулся Семеныч, игнорируя открытую угрозу в голосе капитана.– И я помню, как юнцом ступил на борт «Красного лиса». А через месяц мы уже сражались с кочевниками в северных предгорьях. А через полгода «Красный лис» сгорел от удара молнии. Треть команды погибла прежде, чем мы на последнем баллоне успели сесть на землю. А потом три месяца по заснеженным степям с боями возвращались к своим. В итоге уцелел только один из пяти. Но мне есть что рассказать и вспомнить о своем первом походе, и каждом следующем. И не за что стыдиться, хотя всякое было по службе. А станете Вы хвастать виселицами, когда о воинской доблести спросят?

       Павел щурился на младшего офицера и раздувал ноздри, но молчал. То же качество характера, которое сделало его самым молодым капитаном в истории воздушного флота, помогало ему и сейчас правильно оценивать ситуацию и принимать решение на холодную голову. Он понимал, старый ветеран, который за свою карьеру много раз поднимался в чинах до высоких званий, и был не раз разжалован и даже осужден, говорил абсолютно верные вещи – и ему самому не нужна слава палача в первом же походе.

       – И что же ты предлагаешь?– успокоился капитан.– Ты бы не стал бузить, не имея вариантов.

       – Не стал бы,– согласился тот.– Там внизу уже народ собирается из города. Помост наши ребята почти собрали. Думаю, через четверть часа здесь соберется уже весь город, чтобы Вас услышать. А в первых рядах весь бывший гарнизон стоит. Они оружие сразу сложили, да еще стали расспрашивать про то, как на службу к нам поступить. Так я вот что подумал…

       – А ты хитер, Семеныч,– капитан поднял руку, заставив того замолкнуть.– Нам все равно здесь гарнизон сформировать положено… Так с них и начнем… Получат паспорта после теста, присягу примут, мы им форму выдадим и… сразу смогут свою преданность Империи и Приме на деле показать.

       Он внимательно и с восхищением смотрел на младшего офицера.

       – Главное, к мундирам наших ребят грязь не прилипнет,– кивнул тот.– Пусть виселицы и казни останутся на совести гарнизонных. Их работа горожан защищать и в узде держать…

       – И «Блестящий» выполнит свою первую миссию просто блестяще,– закончил за него Павел и, широко улыбнувшись, обнял за плечи.– Отлично, Семеныч! Буду и впредь к твоим словам внимателен. Только и ты будь добр, советы давай с глазу на глаз. Не сглупи при посторонних наперекор моему слову пойти.

       Старый ветеран улыбнулся в ответ, но не было в той улыбке ни заискивания, ни насмешки: капитан показал себя достойным и не разочаровал. Пусть в нем еще не было того понимания, которое придет со временем, после долгих лет созерцания суетности жизни с высоты небес, но было то, что дается только от рождения и не каждому – Семеныч был уверен, паренек может стать не только видным капитаном, но и хорошим солдатом:

       – Я тогда скажу трубить сбор?

       – Конечно,– Павел отвернулся к окну, за которым открывался вид на город.– Свободен.

       У города не было имени. А точнее, у него было слишком много имен, хотя жители чаще называли его Городищем, как и сотни других таких же маленьких городов. И в приказных документах Примы он назывался не иначе, как Город. А это означало, что ему, капитану «Блестящего», законному представителю власти в этих местах, предстояло дать имя целому городу и собственноручно вписать его в историю Империи.

       Павел не слышал, как ушел Семеныч. Он смотрел на крыши домов, сжатых в плотную застройку крепостными стенами, но не видел города, поглощенный раздумьями. Как и у всякого, чья жизнь по молодости только-только расцвела перспективами, его взор был устремлен в будущее, без оглядки на пережитое и без взгляда под ноги. Он раздумывал над тем, как в адмиралтействе воспримут новости о его успехах в первом же походе: назначение на «Блестящего» было не простым, и ему предстояло еще многим доказать, что это не было делом случая.

       Капитан решительно пересек каюту и уселся на табурет перед бюро с бумагами. Он взялся за карандаш и уверенным размашистым почерком стал покрывать одну страницу за другой. Павел не замечал этого за собой, но всякий раз, когда он склонялся над письмом, он прикусывал нижнюю губу, совсем как в детстве. Закончив, он несколько раз позвонил в колокольчик и протянул исписанные листки бумаги вошедшему денщику:

       – Отнесешь связистам. Пусть немедленно передадут в столицу.

       Он глубоко вздохнул, когда дверь за денщиком закрылась, и зажмурился.

       – Александрина…– он произнес это имя шепотом, смакуя каждый звук, нареченного им города. Он торжествовал, представляя лицо матушки, когда придет весть, и она узнает, что ее имя даровано новому городу Империи.

       Поглощенный мыслями Павел неспешно прибрал бумаги в бюро и провел белой перчаткой по его поверхности, убедившись в безупречной чистоте. Он сделал непродолжительную паузу, прежде чем открыть заветную дверцу, но, согласившись, что времени до встречи с горожанами у него еще предостаточно, извлек тяжелый ларец, за который весной отдал половину годового жалования.

       Ларец был квадратным и неказистым, небрежно обитый грубым сукном, с неудобными ручками и бесхитростным замком. Истинная ценность была скрыта внутри. Павел поднял крышку, и стены ларца распахнулись, открыв перед ним изящные полочки, плотно уложенные стопками бумаги – это была картотека, которую капитан перебирал в любой свободный момент времени. Это была самая полная картотека знаменитых невест Империи: девицы на выданье, вдовы, прочие наследницы и даже еще совсем юные особы, но в семьях именитых родителей, которые уже рассматривали партии для будущего брака – самое полное собрание из двух тысяч имен.

       Здесь было все. От подробной оценки состояния, имущества, влиятельных связей и перспектив на ближайшее будущее, до описания привычек, особенностей характера и даже тщательно выполненных изображений внешности. У Павла были фаворитки, карточки которых он частенько вынимал, перечитывал и раскладывал в пасьянсы, всматриваясь в лица и обдумывая варианты. Но
сейчас он искал одну, конкретную, которая в последние недели все чаще задерживала на себе его внимание. И искал ее он не случайно.

       Днем ранее, когда «Блестящий» сделал остановку в порту провинциального городишки на южной границе Империи, прогуливаясь по привокзальной площади, пока комендант оформлял полетное задание, он столкнулся с Ириной. Это встреча была настолько неожиданной, на сколько не могла быть случайной – ведь Павел все чаще думал о ней, и никак не мог выбросить из головы. Она была далеко не лучшей партией для него, но он все равно вынимал ее карточку всякий раз, когда открывал свой ларец, и не мог до конца осознать, чем она его привлекала.

       Ирина не была в числе тех, за кем гоняются женихи: у нее даже истории толком не было, а ее карточку создатели ларца явно добавили просто для объема. Без рода и племени, она просто появилась невесть откуда лет десять назад и сделала себе имя карьерой и службой. Она не была ни богатой, ни зажиточной, хотя легко обеспечивала себя и также легко относилась к своему достатку. Конечно, в знатных домах ценили тех, кто способен чего-то добиться сам, и тем более, когда твое имя запомнила сама Прима. А Ирина еще и добилась того, что стала генералом департамента, который сама же и основала. И это сделала женщина. И сделала всего за какие-то десять лет, выпрыгнув из откровенной грязи.

       Своим успехом Ирина раздражала многих увальней из знатных семей, которые получили дорогое образование и хороший стартовый капитал от родителей, но растворились в тени безвестности. А эта женщина в добавок ко всему была красива, умна и желанна во дворце. Возможно, именно ее успех распалял интерес Павла, заставлял подолгу всматриваться в ее изображение и по секундам вспоминать единственный вечер их поверхностного знакомства.

       Это был прием во дворце по случаю открытия новых вервей Адмиралтейства Воздушного флота, который Прима устроила на средства дома Нечаевых, основавших половину воздушных верфей Империи. Род Нечаевых был прославлен и самой богатой невестой Империи – одна из трех не очень красивых дочерей адмирала Северо-Западного флота. Павел оказался на приеме, будучи еще курсантом летного училища, и получил приглашение в качестве поощрения за выдающиеся успехи в учебе. Как и большинство случайных гостей на том мероприятии, он был обречен потеряться в многоликой толпе.

       Ему посчастливилось забрести во время торжеств в зимний сад, где он случайно стал свидетелем разговора Примы с Ириной. Он не мог слышать их, наблюдая на достаточном удалении, но был не просто впечатлен увиденным – обескуражен. Женщины говорили на равных, спорили, перебивали друг друга.

       Ему доводилось видеть Приму и раньше и видеть, как ее величие давит на присутствующих. Нрав Примы знали не только в Империи, но и далеко за пределами – она вселяла страх не только во врагов, но и друзья в ее обществе были изрядно напряжены. Это повелось от ее отца, человека великого, почитаемого и известного своей безграничной жестокостью. Но Ирина не проявляла и тени страха в присутствии самой могущественной женщины, которая без колебаний вершила судьбы миллионов. И это была не напускная бравада, а искренняя легкость.

       Павел не мог не заметить, что это качество Ирины пленило и саму Приму, которая откровенно наслаждалась непринужденным разговором, пряча улыбку в уголках губ всякий раз, когда ее собеседница ненароком позволяла себе то, за что иные могли лишиться головы. Громко рассмеявшись под конец разговора, Ирина бесцеремонно всучила в руки Примы громоздкую книгу и продолжила показывать что-то руками. А потом, спохватившись, что-то быстро сказала ей на прощание и, не дожидаясь разрешения уйти, бесцеремонно зашагала прочь. Прима лишь широко улыбнулась ей вслед и небрежно протянула доставшуюся ей книгу в сторону – услужливый охранник мгновенно избавил хозяйку от случайной ноши.

       В тот вечер Павел последовал за Ириной и долго украдкой рассматривал женщину, которая показалась ему очень необычной и самой приближенной ко двору. А когда торжественную часть приема сменили увеселительные мероприятия, он решился подойти к ней, чтобы пригласить на танец. Она отказала сходу, не дав договорить и даже не взглянув, погруженная в мысли, но Павел не принял отказ, подхватил ее за талию и повел в танце, четко следуя ритму. Ирина была удивлена и, пока длился танец, внимательно рассматривала настойчивого юношу, не произнеся ни слова.

       Это был странный взгляд. На него смотрела яркая молодая женщина, возможно, немногим старше его, но ощущение складывалось, что он босоногим мальчишкой предстал перед зрелой матроной. После танца по просьбе Ирины он проводил ее до экипажа, обменявшись во время неспешной прогулки несколькими ничего не значившими светскими фразами, от которых он только почувствовал себя неловко. Поднявшись на ступеньку экипажа, она на мгновение задержалась, но все-таки повернулась к нему с улыбкой:

       – Всегда проси от жизни того, что хочешь. Вряд ли это сделает ее длиннее, но, по крайней мере, проживешь свою жизнь…

       Больше они не встречались… до вчерашнего дня. Ирина не узнала его:

       – Мы знакомы?– она шагнула ему навстречу с неожиданным напором, когда он, переполненный удивлением, окликнул ее.

       Капитан «Блестящего» галантно отступил на шаг:

       – В прошлом году, осенью,– напомнил он.– Я имел наглость танцевать с Вами на приеме…

       – Помню,– перебила его Ирина несдержанно.– Я танцую раз в сто лет, поэтому запоминаю такие моменты. Ты повзрослел за эти полгода лет на десять… Как тебе это удалось? И уже сразу капитан…

       – Самый молодой в истории Воздушного флота,– поторопился добавить Павел и тут же пожалел о сказанном, понимая, что совсем не тем решил похвастать.

       – Это я вижу,– ухмыльнулась женщина, только усилив его смущение.– Не переживай: со временем пройдет. Твой корабль?

       Она указала на причальную мачту, где над городскими крышами завис «Блестящий».

       – Да,– Павел избавился от растерянности и улыбнулся ей в ответ.– Он единственный в порту этого городка, как видите.

       – Вижу,– прищурилась Ирина.– А ты единственный капитан здесь. И что же единственный и самый молодой капитан делает на самой скучной границе Империи так далеко от мест сражений?

       – Я там, куда меня направил приказ,– сдержанно ответил Павел.– Ухожу на юг, чтобы расширить самую скучную границу Империи…

       – Понимаю,– она быстро закивала.– Служба такая. И чем уставшая от путешествия женщина, которая боится опоздать на утренний поезд, может помочь славному Воздушному флоту?

       – Извините,– спохватился капитан, скользнув взглядом по спутникам Ирины: здоровяк с бесформенным мешком за плечами и молодая женщина с красивым но суровым лицом смотрели на него с напряжением.– Вижу, вы торопитесь… Видимо, из-за границы возвращаетесь с новыми артефактами. Я помогу вам, проведу к поезду…

       – Вы сговорились?– Ирина нахмурилась.– Сначала пограничники устроили мне досмотр на пропускном пункте, а теперь молодой Воздушный флот заинтересовался моими артефактами… Я всем должна рассказать, какие поручения Примы выполняет мой департамент? Или никто не замечает моих генеральских петлиц?

       – Я не хотел,– запротестовал Павел.

       – И я не хочу!– не дала ему договорить разгневанная женщина.– Похоже, что мне нужна помощь? У меня свои люди есть.

       Она кивнула на своих спутников и требовательно посмотрела в глаза капитану.

       – Извините, генерал,– он отсалютовал ей уставным приветствием и отступил на шаг.

       Павел был расстроен ситуацией и совсем не понимал, что именно в его словах могло так задеть Ирину. И еще больше он был обескуражен, когда, пройдя несколько шагов, она вдруг оглянулась и совершенно неожиданно улыбнулась ему. Он мог бы решить, что это ему привиделось, но она подняла руку и вдобавок весело помахала ему, и только потом поспешила за своими спутниками, оставив Павла в центре привокзальной площади в полном недоумении.

       В дверь постучали, и он вздрогнул от неожиданности, отбросив в ларец карточку с изображением Ирины.

       – Войдите,– бросил он, захлопнув крышку картотеки.

       – Самое время появиться,– Семеныч вытянулся перед ним.– Весь город внизу собрался.

       – Хорошо,– капитан прибрал ларец в бюро и оправил китель.– Распорядись, чтобы подали мой ветровой плащ. Барометр обещает дождь, а церемония, возможно, затянется.

       Солнце окончательно скрылось за пеленой сгустившихся туч, которые висели так низко, что, казалось, лежали на баллонах воздушного корабля. Прохладный ветер лишь изредка налетал порывами, как предвестник приближающейся непогоды, шумел в кронах деревьев, гудел в корабельных снастях. Собравшиеся горожане были готовы к дождю, если судить по их плащам и шляпам, как были готовы и к тому, ради чего пришли.

       Подъемник опустил капитана прямо на помост, собранный на возвышении под кораблем, и Павел не спеша прошел к центру сцены, где был отмечен едва различимый круг, прислушиваясь, как замирает толпа при каждом следующем его шаге. Помост только казался простым сооружением, но хранил в себе хитрости, которые мало кто понимал. Декоративные раковины изогнутых стен и натянутые между столбами полупрозрачные полотна с орнаментом были не тривиальным украшением, а сложной акустической системой, благодаря которой тысячи горожан могли отчетливо слышать голос выступающего в центре сцены, даже заговори он шепотом.

       – Меня зовут Павел Кречетов,– громогласно возвестил он собравшимся,– капитан воздушного крейсера «Блестящий». Я представляю здесь власть Примы и законы Империи.

       Он выдержал паузу, давая собравшимся время осознать сказанное:

       – Я знаю о слухах, которые о нордиках распространяют трусы, предатели и выродки. Это как тень, отброшенная солнечным светом – они были всегда и всегда будут рядом с величием Империи. Я здесь не для того, чтобы перекричать клеветников. Я даже не стану судить изменника… Вы это сделаете… сами…

       Павел повернул голову в сторону, и пара крепких десантников вытащила на сцену сморщенного старика в измятом, но все еще дорогом костюме. Солдаты ушли, оставив старика со связанными за спиной руками стоять на коленях у ног капитана.

       – Глава вашей городской администрации подписал договор с Примой, пообещав провести справедливый референдум и дать вам возможность голосовать за ваше будущее. Но вместо этого он смутил горожан раздорами и организовал обозы с беженцами…

       Толпа зароптала, и зазвучали редкие возгласы, осуждающие и негодующие.

       – Любой, кто захочет уйти, может это сделать до темноты. Мы не станем преследовать тех, кто уже бежал, и тех, кто уйдет сегодня. Вас никто не заставит стать свободным гражданином Империи. Получить паспорт – это не принуждение, а приглашение! Это право, которое дарит вам всем Прима. Или примите этот дар, или идите с миром!

       Он высоко поднял над головой книжицу картонного паспорта и потряс ей.

       – Не знаю, что вы знаете об этом паспорте, но я вам скажу то, что знаю я. Таких паспортов миллионы, но мы знаем каждое имя, вписанное в них. Этот паспорт означает, что за вас по первому зову прилетят сражаться сотни таких воздушных кораблей, как «Блестящий», и тысячи храбрых воинов прольют, не задумываясь, свою кровь. Этот паспорт означает, что через год сюда будут приходить поезда, и железнодорожное сообщение соединит ваш город с сотнями таких же свободных городов. Этот паспорт означает, что ваши дети смогут учиться в столичных университетах, никогда не узнают, что такое голод и страх. Этому городу не нужны будут стены, и он будет прирастать новыми домами, фабриками, мастерскими, театрами…

       Голос Павла твердел и повышался по мере того, как крепла сила его слова, но он уже не мог перекричать толпу, гул которой нарастал. Теперь горожане кричали громко и отчетливо, скандируя речевки, прославляющие Приму и Империю.

       – Не у каждого есть право получить паспорт,– продолжил он, когда шум поутих и горожане опять готовы были слушать.– Он только для людей. Не для тех, кто внешне похож на человека, или считает себя человеком, а для людей. Для людей с чистой кровью.

       Толпа притихла и затаилась, как потревоженный зверь.

       – В этом миссия нордиков: спасти человечество и очистить его от заразы,– понизил голос Павел.– Триста лет назад чума заполнила весь мир нечистью и едва не стерла наш вид с лица Земли. Единицы выжили. Еще меньше сохранили первозданную чистоту крови. И мы до сих пор не одолели чуму. Она все еще прячется в нас, готовая в любое мгновение выплеснуться наружу и закончить начатое.

       Он указал рукой на триколор, который развевался над постаментом:

       – Зеленая полоса означает чистоту крови нордиков. И это значит, что в Империи чумы больше не будет,– капитан поднял руку, требуя тишины, и продолжил, когда толпа замерла.– Да, мы изгоняем из наших городов тех, чья кровь испорчена. И если анализатор на чью-то кровь покажет желтые и оранжевые цвета, им лучше держаться подальше от наших границ. Даже если они кажутся здоровыми, грязь все-равно проявится в детях. Пусть доживают свои дни подальше от нас.

       Толпа молчала, внимательно вслушиваясь.

       – А если анализатор покажет красный цвет, то это и есть чума!– Павел не просто говорил громко, он кричал.– Красный цвет означает, что перед вами не просто зараженный, а тот, кто может в любой момент снова выпустить зверя наружу. Мы не казним этих людей, мы уничтожаем убийцу, который спрятался в них. И у нас нет права на жалось! Какие еще варианты? Когда гангрена съедает руку, мы отрезаем руку, чтобы выжить. Чтобы выжили миллионы, мы готовы убить десятки и даже сотни пораженных чумой.

       Павел обвел взглядом толпу, ожидая реакции, но в воздухе звенела тишина. Он понимал, что какие-то из его слов тронули совсем не те струны в душах горожан. Если они ликовали, когда он упоминал о благах, которые принесет им гражданство Империи, то упоминание об уплате за эти дары ни у кого восторга не вызвало. Каждый боялся того, что жребий виселицы может указать именно на него. Для этого в первые ряды горожан и выставляли крикунов-лазутчиков.

       – Если думаете, что это лотерея, от которой зависит ваша жизнь, то я вам скажу, что это не так. Ваши судьбы давно предопределены, и ответы уже находятся у вас – они в вашей крови. Вы не сможете ничего изменить и не сможете повлиять на выбор. Этого выбора ни у кого из нас нет, и никогда не было. Чума уже давно его сделала за нас. Все, что сейчас вы сможете, так это узнать судьбу и принять ее. Потребуется немного мужества, чтобы узнать свое будущее…

       Последняя фраза была сигналом, и над толпой прозвучал уверенный твердый голос статного горожанина:

       – Я хочу пройти тест и получить свой паспорт,– он уверенно вышел вперед к одному из столиков перед постаментом, за которым сидел боец с анализатором.

       Все с напряжением смотрели, как он положил ладонь на приемник анализатора, а в наступившей тишине было даже слышно, как гудит прибор.

       – Чисто,– торжественно произнес боец и протянул зеленую полоску бумаги горожанину.– Пройдите с этим к следующему столу и получите паспорт… Следующий.

       Из толпы к столикам шагнул сразу десяток заранее подготовленных и проверенных добровольцев, но толпа продолжала безмолвствовать.

       – Поднимись сюда,– запротестовал капитан, указывая рукой на первого счастливчика.– Приветствуйте нового гражданина Империи из вашего города!

       Толпа еле слышно загудела, но криков восторга не было – отчасти и от того, что все заводилы и крикуны теперь стояли в очереди перед анализатором.

       – Чисто!– снова прозвучал торжественный голос бойца.

       – Чисто!– повторили и за вторым столиком.

       Но на этот раз толпа уже вздохнула в ответ. И теперь каждое следующее слово «чисто» горожане встречали громче и громче. А к моменту, когда первый горожанин поднялся на помост и встал рядом с капитаном, очередь уже пополнилась новыми добровольцами. Павел взял горожанина за руку, которой он держал выданный паспорт, и поднял его руку над головой:

       – Приветствуем вашего первого гражданина. И пусть он зачитает всем, что в паспорте указано в месте проживания…

       Статный горожанин открыл документ и красивым уверенным голосом произнес:

       – Александрина!

       – Александрина,– подхватила изумленная толпа.

       – Александрина,– повторил капитан «Блестящего».– Именно так Империя будет знать ваш город с этого дня! Именно так будет записано в ваших паспортах.

       Это напоминало сорвавшуюся плотину, через которую хлынула вода. Люди толпились в очереди к анализаторам, а толпа продолжала гудеть и многократно повторять: «Александрина… Александрина…». Процесс был запущен, и Павел с удовольствием наблюдал за происходящим. Людям больше не нужны были речи, и они не обращали внимания на сцену, как не обращали внимания и на тех, кого после пробы анализатора брали под руки десантники и отводили куда-то в сторону.

       – Это была хорошая речь, эмоциональная,– тихо сказал статный горожанин с первым паспортом, который так и остался стоять рядом с капитаном.– Но не по сценарию…

       – Есть люди, которые живут по сценарию,– улыбнулся ему в ответ Павел.– И есть те, кто их сам пишет.

       – Есть те, кто исполняет приказы, и те, кто их нарушает,– горожанин, прищурившись, посмотрел на капитана.– Я доложу о Вашем самоуправстве.

       – Как угодно,–хмыкнул Павел.– Значение имеет только результат… А он, согласитесь, отличный. Так что…

       – Отличный для Вашего популизма и тщеславия?– грубо перебил его горожанин, не снимая с лица улыбку.– Своей выходкой Вы свели на нет год работы целой команды специалистов. Из-за Вас программа ассимиляции города сорвана. Посмотрите на этих людей: по Вашей вине половина из них в ближайшие полгода окажется на виселице из-за гражданского неповиновения, бунтов и заговоров.

       Павел встал перед горожанином вплотную и с вызовом заглянул ему в лицо. Но тот продолжал улыбаться и заговорил прежде, чем капитан успел что-то сказать.

       – Не надо мне напоминать, что Вы здесь воля Примы и закон Империи,– зашептал горожанин.– Вы здесь издалека и ненадолго. А у «Блестящего» была конкретная крошечная роль в большом спектакле, но Вы, как декорация, которая с грохотом упала во время премьеры – произвели много шума и только распугали зрителей. Как и любой зарвавшийся юнец, одержимый своим эгоизмом, Вы не осознаете последствий совершенных поступков. Не знаю, кто одарил Вас капитанским кителем, но он, очевидно, поторопился…

       Статный горожанин отвернулся с той же неизменной улыбкой, оставив Павла в растерянности, и быстро покинул помост, чтобы раствориться в толпе горожан. Капитан так и остался неподвижным, стоя к происходящему спиной: он прикрыл глаза и поджал губы, обдумывая услышанное. Ему было больно осознавать, что многое в этом было правдой, а главное, будет иметь серьезные последствия для карьеры. Он корил себя за то, что так опрометчиво позволил старому ветерану себя запутать и отступить от намеченного плана. Конечно, операции по расширению границ Империи и присоединение новых городов планировались лучшими стратегами, а организация их замыслов воплощалась годами. Этого мог не понимать младший офицер, но капитану такая оплошность непростительна.

       Редкие холодные капли упали на лицо Павла и пробежались струйками по щекам: небо уже оплакивало будущее молодого капитана. Он смиренно поднял лицо к небу, готовый принять его милость. И еще один человек в толпе горожан в этот момент тоже поднял голову навстречу редким каплям назревающего дождя. Он даже улыбнулся этим ощущениям, когда его в бок неожиданно толкнул розовощекий детина.

       – Давай, сержант, двигай,– насел на него розовощекий.– Они, вон, караульных вне очереди зовут. Расступись!

       Детина прикрикивал на горожан и охотно орудовал локтями, прокладывая себе дорогу, но тучного сержанта продолжал толкать перед собой, не то, проявляя заботу о нем, не то, используя как таран. Так парочка в выцветших мундирах городского караула быстро пробралась к одному из паспортных столов, минуя возмущенную очередь.

       – Руку!

       Сержант замер и перестал дышать, оказавшись перед столом с анализатором. Он вспомнил недавний разговор с сослуживцем, который так мечтал поступить на службу к нордикам, и его готовность повесить даже его, если на то укажет этот страшный прибор. Сержант был уверен, что именно так все и произойдет: стоит ему сунуть руку в приемник, как появится красная полоска, а его розовощекий дружок за спиной тут же схватит его за шиворот и потащит на виселицу…

       – Руку!– повторил солдат и, ухватив сержанта за ладонь, прижал ее к углублению в приемнике анализатора.

       Толстяк обмяк, неспособный сопротивляться, и стал отсчитывать мгновения по каплям дождя, прежде чем его судьба решится. Он даже не почувствовал укол иглы и старался изо всех сил устоять на ногах и не рухнуть в обморок – сознание лучше потерять перед самой казнью, а не сейчас…

       – Поздравляю,– услышал он голос десантника за столом.– Обратите внимание на этот оттенок по краю.

       Сержант в полном недоумении взял полоску индикатора из рук солдата и, не понимая, на что смотрит, тихо переспросил:

       – И что это значит?

       – Она не просто зеленая,– солдат сделал акцент на последнем слове.– Она практически бирюзовая по краю. С такой кровью Вы легко сделаете военную карьеру. Как минимум можете требовать вашего перевода в столицу, в Белгород. И паспорт Вам положен уже другого образца.

       – Мы слышали, что можно прямо сейчас поступить к вам на службу,– из-за спины сержанта высунулся Розовощекий.– Это правда?

       – Конечно,– ответил десантник, глядя только на расплывшегося в улыбке сержанта.– На «Блестящего» вы служить не попадете, но в городской гарнизон хоть сейчас. Привести Вас к присяге?

       – Обязательно,– Розовощекий оттолкнул своего счастливого напарника в руки стоявшего рядом младшего офицера, который сразу начал что-то монотонно объяснять сержанту, а сам требовательно положил руку в анализатор.– Мы готовы начать с самых низов!

       – У нас красный код!– выкрикнул десантник, выхватив полоску из анализатора.– Первый на сегодня!

       Прежде чем розовощекий детина осознал, что речь идет о нем, двое автоматчиков повисли на его руках, слаженными движениями оттесняя подальше от стола и от толпы. Только оказавшись где-то за помостом, в окружении десантников, он побагровел лицом и стал хрипло завывать:

       – Это ошибка! Повторите тест! Я даже не успел руку положить! Это реальная ошибка!

       Он сделал несколько неуклюжих движений, пытаясь освободиться, но получил убедительный удар прикладом в затылок и сразу обрел смиренность. Розовощекий не успевал переставлять ноги вслед за конвоировавшими его десантниками, и большую часть пути его ноги волочились по земле. Но слабость в них была не физической: он широко раскрытыми глазами смотрел в пыльную землю, которая стремительно бежала под ним, и не мог принять очевидного. Его руки связали за спиной, а самого приковали цепью с обратной стороны столба одной из виселиц – если бы не цепь, он бы обязательно упал на непослушных ногах.

       У соседнего столба хныкал и стенал старик, в котором он не сразу узнал бывшего Главу городской администрации. Глядя на него, Розовощекий все больше проникался пониманием роковой ошибки, которая сейчас происходила с ним: он был сторонником идеологии нордиков задолго до того, как в городе пошли разговоры о присоединении, он мечтал о службе в их армии больше, чем кто бы то ни был… И все это рушилось из-за сломанного прибора! Ведь все приборы когда-нибудь, да ломаются. А его полоска просто не могла быть красной! И его не могут вздернуть на виселице вместе с этим трусливым Главой администрации. 

       Розовощекий видел перед собой лишь расползающиеся красные пятна гнева и хныкающего старика. А всего в трех шагах от него стоял сержант, державший перед собой только что выданную ему скрутку солдатского мундира и добротные сапоги. Оцепеневший толстяк смотрел на привязанного к столбу товарища с испугом и растерянностью – в его нечленораздельном рычании он не мог разобрать ни слова, но слышал в голове сказанное тем недавно: «…и ты затянешь на мне петлю, коли придется…».

       Сержант беззвучно шевелил губами в немой мольбе, чтобы не ему пришлось вешать розовощекого сослуживца… Пусть бы бывшего Главу администрации, но только не его, не своими руками.

       Несколько предупредительных выстрелов в воздух взбудоражили толпу и заставили капитана избавиться от гнетущей задумчивости. Он осмотрелся поверх голов в поисках причины стрельбы, но не увидел ничего, за что мог бы зацепиться взглядом. И прежде чем к нему подбежал взъерошенный молодой десантник, он услышал ропот толпы: «аскеты… отшельники пустошей… аскеты». Перед походом его инструктировали из-за участившихся случаев появления на южных окраинах Империи так называемых «аскетов». Предписывалось незамедлительно и жестоко пресекать любые слухи о мистических отшельниках, которые вселяли в людей неподдельный ужас. А ряженых, которые выдавали себя за монахов Диких Пустошей, надлежало казнить немедленно.

       Павел уверенно подошел к краю платформы, к которому через толпу приближалась группа всадников, окруженная плотным кольцом десантников. В появлении странных гостей капитан «Блестящего» увидел для себя возможность исправить неудачное начало миссии и качнуть колесо Фортуны в свою сторону. Но по мере приближения процессии, быстро росло разочарование.

       Всадников оказалось всего двое, и за ними плелась еще пара сменных лошадей. Надо отдать должное, кони, действительно, выглядели пугающе и были настолько измождены, что только чудом держались на ногах. А из верховых лишь один мог сойти за монаха, и то благодаря мешковатой хламиде, под капюшоном которой он почти весь и уместился. Второй всадник был скорее похож на бродягу, укравшего китель кавалергарда – тот висел на нем как на вешалке, будучи на несколько размеров больше, чем стоило бы. Парочка, хоть и выглядела колоритно, но вызывала скорее презрение, чем страх.

       – Что происходит?– Павел окрикнул младшего офицера десантников, который командовал оцеплением, сопровождавшим гостей.– Зачем было их сюда тащить?

       – Он распорядился,– офицер растерянно указал на монаха.– Ему нужен старший… Он ищет плот, чтобы с лошадьми сплавиться по реке к Соленому озеру… а дальше в Вольницу.

       – Он распорядился?– капитан непроизвольно повысил в гневе голос, от чего тот стал высоким и звонким, выдавая возраст хозяина, и ему пришлось проглотить остаток не высказанной брани.– Дам тебе пять дней поразмыслить на гауптвахте, чьи распоряжения ты здесь выполняешь.

       – Так как я могу получить плот, чтобы сплавиться по реке?– неожиданно спросил монах из-под своего капюшона.

       Он говорил тихо, но голос его звучал твердо и очень разборчиво. Этот хрипловатый голос заставил Павла вздрогнуть: в нем не было ни страха, ни должного почтения. А слова его подхватила толпа: «Плот спросил… про плот спрашивает»,– зашелестело и зашептало многоголосие. Анализаторы больше не работали, никто не получал паспорта, никого больше не заботили виселицы: все, не отрываясь, смотрели на пару всадников.

       – Ты что-то сказал?– с угрозой произнес капитан, услышав вызов в словах монаха.

       – Как мне получить плот, чтобы сплавиться по реке?– уверенно повторил монах.– Нужен плот.

       – Ты издеваешься?– побледнел Павел, не находя слов.– Ты кто такой?

       – Человека ищем. Торопимся в Вольницу. Нужен плот,– монах поднял голову и неторопливо стянул с головы капюшон, открыв на обозрение лысый череп с многочисленными язвами на коже. Его бледные глаза казались слепыми, подернутыми молочной пеленой.

       Толпа вздохнула и зароптала, а кто-то даже вскрикнул. Потом крик повторился второй раз, третий, и Павел поднял взгляд вверх, где под сводом серых туч, расправив крылья, планировал гигантский беркут.

       – Беркут… орел… птица… аскет…– толпа начинала волноваться.

       – Убрать его отсюда!– взревел капитан, указав пальцем на монаха, но ни один из его солдат не пошевелился, а младший офицер, стоя рядом с лошадьми перед помостом, продолжал отрешенно смотреть ему в глаза.

       Павел почувствовал, как почва уходит из-под ног, словно все вокруг, и солдаты, и горожане и даже вопящая под облаками птица, сговорились против него. Он ждал, что в любое мгновение вся эта толпа разразится хохотом, указывая на него пальцем. Капитан выхватил автомат из рук десантника, который принес ему весть о гостях, а теперь продолжал стоять безучастно рядом. Павел навел на монаха ствол оружия и на какое-то мгновение задумался.

       Ему показалось, что все смотрят только на него и чего-то ждут. А еще ему показалось, что все это нереально, что он забылся сном в какой-то момент, и что на самом деле он лежит сейчас где-то на сцене помоста, и все это ему мерещится. Он даже чувствовал капли дождя на лице.

       – Здесь я власть и закон…

       Павел нажал на курок, и монах вместе с изможденной лошадью рухнул на землю. Его спутник в кителе кавалергарда поднял руку, указывая на «Блестящего», и спокойным голосом, в котором слышались те же бесцветные интонации, что и у поверженного аскета, произнес:

       – Воздушный корабль лучше плота. Так будет вдвое быстрее. И лошади не нужны…

       Толпа молчала: горожане просто смотрели на него, как и солдаты – без единого звука, без единой эмоции, с одним безмятежным выражением лица на всех. Павел не мог больше воспринимать то, что видел и верить в происходящее. Он решительно закрыл глаза, и только в этот момент ощутил падение, которое уже давно несло его в бездну небытия. В этом было даже своеобразное избавление: теперь он точно знал, что все это ему померещилось.

       Не было никаких аскетов и монахов, не было никакой толпы горожан. Все это были лишь игры его разума. И его воздушный корабль «Блестящий»… или «Безупречный», или «Беспечный»… он тоже был плодом воображения, как и самый молодой капитан. Прима… Империя… Чума? А был ли он сам?

       Страх раствориться в собственных сомнениях разбудил Павла. Он порывисто вдохнул и закашлялся: ливень нещадно бил его в лицо холодными каплями, забивал дыхание струями воды. Он лежал в центре помоста, промокший насквозь, с широко раскинутыми руками. А кариатида «Блестящего», изображавшая деву с мечом, нависла над ним, иногда покачиваясь в такт ударам ветра. Она была плохо различима, как и силуэт корабля в пелене дождя, а от того казалась ожившим призраком. А еще рядом с собой он увидел другого призрака.

       Точнее, это был силуэт. Невысокая женская фигурка, плотно обхваченная длиннополым плащом, с широкой конусообразной шляпой, которая закрывала ее лицо. Он повернул голову, чтобы рассмотреть силуэт, но между ним и загадочной женщиной встал Семеныч, заслонив ее. Лицо младшего офицера заставило Павла вздрогнуть: у него были такие же выцветшие, бледные глаза, как и у монаха в его видении. Капитан даже оглянулся в сторону города, где под дождем беззвучно и неподвижно стояли тысячи горожан, а рядом с помостом в кипящей под дождем луже лежала лошадь и бесформенная хламида мертвого аскета. 

       – Ищу человека,– хрипло произнес Семеныч, помогая капитану подняться.– Он идет в Вольницу. Мне нужен попутчик на воздушном корабле.

       Павел поднялся, опираясь на его плечо, и вытаращился на младшего офицера в недоумении. С корабля спустилась подъемная платформа, на которой стояли его денщик и бродяга в кителе кавалергарда. Семеныч заботливо подвел его к платформе, но в последний момент придержал, дав вперед пройти хрупкой женщине в плаще и с низко надвинутой конусообразной шляпой.

       – Что происходит?– дрогнувшим голосом спросил капитан у Семеныча и встал рядом с ним на платформу.

       Его ноги подкашивались от липкого ужаса, который был не просто в его дрожащих руках и ногах – он был везде… в воздухе… в дожде… в дыхании. Подъемник, раскачиваясь, пришел в движение и потянулся к брюху корабля. В этот момент женщина повернулась к нему и запрокинула голову. Если бы Павел мог кричать, он бы кричал: к нему было повернуто лицо без лица. Обтянутый кожей овал содержал лишь выпуклости на месте лба, носа и подбородка и едва заметные углубления там, где должны находиться глаза и рот.

       – Ничего не происходит,– ответил ему кавалергард.– Хочу прокатиться с тобой на этом воздушном корабле. Тебе нечего беспокоиться. Ты же здесь власть и закон.

       – А все они…– выдавил из себя Павел, даже до конца не осознав, что хотел спросить.

       – Не обращай внимания,– кавалергард неуклюже шагнул с края платформы и полетел вниз, где громко ударился о помост. Безликая выразительно наклонила голову на бок, словно всматривалась в него. А Семеныч закончил фразу кавалергарда с той же интонацией.– Здесь только мы вдвоем. Ты и я.

       Когда платформа поднялась, горожане на земле синхронно отдали концы, которые удерживали корабль, и «Блестящий» развернулся на северо-запад, придерживаясь русла реки. Он шел низко, под самыми тучами, принимая на себя удары стихий, но ни одна молния не посмела его коснуться.

       Люди стояли под дождем и смотрели ему вслед, пока корабль окончательно не скрылся из вида.
А в следующее мгновение волна прокатилась по окаменевшей толпе: кто-то кричал, кто-то плакал, а кто-то упал замертво. Люди сорвались с места и, гонимые ужасом, бросились врассыпную, не разбирая дороги.

       Перед помостом осталась стоять десятая часть от тех, кто видел рождение Александрины и отход «Блестящего». Мужчины, женщины и дети – они были не похожи на тех, кто бежал. Их лица были спокойными, движения размеренными, а глаза бледными. Они тоже разошлись в разные стороны, но сделали это неторопливо и степенно.

       Сержант сбросил в лужу скрутку с мундиром и отвязал розовощекого от столба виселицы. Они вместе подошли к убитому аскету и сняли с него хламиду. Пока сержант переоблачался, к ним подошла пара изнуренных лошадей, не знавших отдыха и еды уже несколько дней.

       Когда два всадника двинулись через проливной дождь на север, к границам Империи, к ним спустился уставший и промокший беркут, который привычно устроился на плече сержанта.

       В этот день солнце больше ни разу не выглянуло из-за туч. Вечер спустился рано, сперва погрузив город в полумрак, а потом и вовсе растворив в ночи. Против обыкновения, в окнах так и не зажгли свет, а уличные фонари не осветили улиц. Теперь это был совсем другой город, и даже имя его было другим. И самая темная ночь оплакивала дождем судьбу этого города.

                *****

       – Забыла, когда в последний раз в поезде ездила,– Ольга сложила руки на столике и положила на них голову так, чтобы видеть мелькающий за окном пейзаж. Ее голос под ритмичный аккомпанемент колес прозвучал тихо и устало, выдавая лиричное настроение.

       – Даже не начинай!– Ирина ударила по столу так, что чайные ложечки задребезжали в стаканах от страха.– А то сейчас начнешь млеть на каждую мелочь. Ты из берлоги вылезла: мне даже подумать страшно, о чем ты успела забыть. Сходи, вон, в очереди в туалет постой… Воспоминания сразу нахлынут… А то уже который час сидишь, зачарованная.

       Но Ольга не отреагировала на колкость – она была под впечатлением. Ее первым потрясением стал пограничный город нордиков, до которого они добрались на третий день путешествия.

       Она ожидала увидеть средневековую провинцию с крошечными домиками под соломенными крышами, конским навозом на брусчатке и голодными оборванцами, снующими среди сточных канав. Именно таким был город, возле которого она жила, скрываясь в лесу. Но Ирина привела ее к поселению, совершенно не похожему на то, что она видела раньше, даже во времена прежних людей.

       Город нордиков был ярким! Лишенный крепостных стен, он сразу раскрылся перед ней, как только дорога провела путников на холм, увенчанный массивным фонарным столбом, скорее напоминавшим маяк. Как после выяснилось, так и было: для навигации воздухоплавателей дороги, перекрестки и города обозначались специальными осветительными постройками, различимыми в ночи на больших расстояниях.

       Они подошли к городу днем, и Ольга увидела с вершины холма все поселение целиком, залитое летним солнцем и горящее насыщенными красками: изящные домики в три-четыре этажа с цветными черепичными крышами, изломанные мансардными окнами и разнообразными балкончиками, широкие мощеные улицы с тротуарами, обрамленные стриженными деревьями, газонами и клумбами, горшки с цветами на окнах и фонтаны со скульптурами в ухоженных скверах.  Она не запомнила имя городка, но в его названии было что-то цветочное, ароматное…

       Застройка подчеркивала функциональность и продуманность каждой детали, но было очевидно, что горожане ценили вовсе не это – все в городе кричало о его претензии стать чем-то прекрасным и возвышенным. Даже маленькие уютные ресторанчики со скромными вывесками и выставленными наружу столиками пытались встроиться в общую гармонию, а не перекричать друг друга. Город выглядел, как утопия, рекламная открытка, призванная убеждать иноземцев в благоденствии, царящем в Империи, и вызывать зависть у всякого, проходящего мимо.

       Но не своим цветением и красочностью город-открытка впечатлил Ольгу, пропитанную цинизмом и недоверчивостью, давно неспособную удивляться – город существовал в совершенно иной реальности – в полной технологической альтернативе тому, что она понимала под высоко развитой цивилизацией. А в том, что цивилизация нордиков была высоко развитой, сомневаться не приходилось. Другое дело, что заметить глубочайшие отличия в развитии нордиков от прежних людей мог только тот, кому посчастливилось застать обе цивилизации, разделенные дюжиной поколений и трехсотлетней историей.

       Город сверкал медно-латунными красками на паутине трубопроводов, опоясавших дома, на столбах ветряков, вращающих расписные лопасти над крышами, на окантовках печных труб, дверных ручек и замков: если бы не черные звенья массивных цепей, можно было решить, что нордикам вовсе не известны другие металлы и сплавы. Но больше выделялись механизмы, чей медный блеск резал взгляд Ольги – так много их было и так невообразимо странно они выглядели. По сути, она смогла узнать только неуклюжие паровые трамваи и велосипеды, самых неожиданных форм и конструкций. Среди них сложно было найти два похожих, словно конструкторы соревновались в непревзойденности и неповторимости своих творений. Но были еще и непонятного назначения бочонки, закрепленные у стен домов и стравливающие в воздух пар, были воздушные шары, большие и малые, а порой перевязанные в целые грозди, и странные паруса, натянутые между домами и одинокими столбами.

       Однако венцом этих чуждых технологий был гигантский воздушный корабль, висевший на окраине, и по размеру превосходивший десяток самых больших домов города. Он отдаленно напоминал дирижабль, но вовсе не казался уязвимым и неповоротливым, как его доисторические предки. Натянутыми цепями он был закреплен между двух высочайших башен воздушного порта и, скорее, казался стреноженным жеребцом, готовым сорваться в полет по первому зову ветра. И смотрелся потрясающим сооружением даже в глазах Ольги: она лишь на мгновение представила, каким его могут видеть впечатлительные мальчишки, и у нее перехватило дыхание.

       Верхняя часть судна складывалась из трех безупречно подогнанных друг к другу газовых баллонов, перетянутых металлическими лентами и снастями, под которыми красовался продолговатый корпус с многочисленными иллюминаторами, обвязкой механизмов, мачт со сложенными парусами, пушечными портами и аппарелями. Конструкторы корабля, как и градостроители, уделили особое внимание эстетике своего создания, со вкусом украсив его декоративными элементами. Ольга не могла отвести взгляд от прекрасной женской фигуры в бронзе, которая венчала нос корабля и возвышалась над верхней палубой с занесенным мечом – кариатида была произведением искусства, исполненным множеством точных деталей.

       Ирина выставила на стол непрозрачную пузатую бутыль с вином и угрюмо посмотрела на стаканы с остатками чая.

       – Обед я заказала сюда,– задумчиво произнесла она, пристроив штопор к винной пробке.– Но принесут его не раньше, чем через час. Хотя это будет уже ближе к ужину. Так что у нас есть время нагулять аппетит за аперитивом, но нет чистых стаканов… Саша! У меня к тебе дело!

       Ирина вскочила навстречу вошедшему в купе Мазуру и, прежде чем он успел возразить, всучила ему подстаканники с грязными стаканами:

       – Нужна твоя грубая мужская сила,– она помогла здоровяку развернуться на пороге и легонько подтолкнула его к выходу.– Если не хочешь сам мыть стаканы, договорись с проводницей, или выменяй на чистые. Подойдут и фужеры, если что…

       – Я хотел у вас прилечь. Вздремнуть, пока возможность есть,– повернул тот голову, застыв неподвижно.– Со мной в купе едет купец. Он не затыкается, а мне ему ответить даже нечего. Я не понимаю и половины из того, что он говорит. Наверное, он уже решил, что я немой… А у вас вторая комната есть и диван.

       – О чем речь?– Ирина уперлась плечом, выталкивая Мазура в коридор.– Приноси стаканы и ложись. Тебе все-равно будет с нами скучно, да и вино слабое, девичье. А на нашем диване можешь остаться хоть до конца поездки. Я тебе отдельный билет брала, чтобы подозрений не вызывать: места тут хватит. Недельку потерпим друг друга.

       Она закрыла дверь и, прежде чем опуститься в кресло рядом с Ольгой, эффектно сбросила с плеч пальто, больше походившее на шинель.

       – Неделю?– удивилась ее подруга, на мгновение отведя взгляд от пейзажа за окном.– Белгород так далеко на севере?

       – Ну, как неделя?– улыбнулась ей Ирина.– Пять дней и четыре ночи. Вот вечерний Экспресс нас бы довез за полтора дня. На нем получаются две ночи в пути и один день с остановками в самых крупных городах. А мы едем Челноком: постоим на каждом полустанке и даже в чистом поле, да еще круг дадим по околицам. На Челноках купцы свое барахло возят и ездят те, кому Экспресс не по карману.

       – А тебе он не по карману?– Ольга снова отвернулась к окну.

       – Вот язва!– фыркнула Ирина, прислушиваясь к топоту за дверью.– Конечно, по карману… Мы, между прочим, даже здесь едем в люксовом купе. Оно конечно уступает Экспрессу: поменьше, нет ни туалета, ни душа, но зато в Челноках не ездят большие чины, приближенные двора и старшие офицеры. Поэтому здесь меньше шпионов. Да и вам с Сашей лишних пара дней на осмотреться не помешает, а то пялитесь по сторонам, как деревенщина забитая…

       Она пригнулась к подруге и по-заговорщицки понизила голос:

       – А в столице выделяться нельзя… Хоть Белгород со своими дворцовыми комплексами и похож на эдемский сад, там обитают только хищные твари, которые норовят сожрать друг друга… Овцам лучше столицу стороной обходить.

       – Да, удивительные города,– тихо произнесла Ольга, отвечая скорее свои мыслям, чем словам подруги.

       Поезд дернулся, заставив женщин качнуться, и пара протяжных гудков возвестила о скорой остановке. За окном уже проезжали раскрашенные дома очередного пригорода и летели хлопья пара, который паровоз сбрасывал всякий раз при торможении.

       Она не различала городов, похожих друг на друга как две капли воды: чистые, опрятные, с их бесконечными парками, клумбами и цветами. Они казались карамельно-приторными и липкими…

       Вторым потрясением для Ольги стали поезда.

       Когда-то в бытность прежних людей, в дни безоблачного детства, отец отвозил ее на поезде к бабуле. Это были счастливые и беспечные дни, когда живешь единственным мгновением, окутанный заботой родителей, не осознавая реалий жизни и опасности большого мира – открытыми удивленными глазами смотришь вокруг, стоя под водопадом восхитительных открытий. Ольга помнила, как впервые увидела приближающийся поезд: грохочущая железная громадина, тяжелая, мощная и прекрасная... Она даже помнила тот горьковатый, но приятный запах железной дороги, и горячий ветер, который всегда бежал рядом с поездами…

       Яркие детские воспоминания вспыхнули томлением в груди, когда они вышли на вокзал, и Ольга увидела паровоз новой цивилизации: это были те самые, настоящие, детские ощущения. Возможно, все произошло из-за того, что паровоз нордиков и их высокие двухэтажные вагоны были намного больше, чем во времена прошлых людей. И рядом с этими громадинами, она опять почувствовала себя крохотной девчушкой, которой приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть чудесный и грубый механизм паровой машины.

       Но поезд был великолепен! Нордики сделали его не только вызывающе мощным, но и неумолимо красивым, напоминающим чем-то дорогие механические часы на цепочке: изящество форм, сложность деталей и исчерпывающая точность в каждом обороте шестеренки. Даже верхушка поручня, за который она взялась, чтобы подняться в вагон, была украшена декоративным набалдашником в форме львиной головы, причем, изумительной ручной работы.

       Последний раз вздрогнув, вагон чем-то громыхнул под днищем и замер, а за окном, как по сигналу, перрон заполнился суетливыми людьми с сосредоточенными лицами. Ольга отвыкла от толпы и теперь с опаской всматривалась в снующих людей, вздрагивая от их окриков и резких движений.

       – А теперь я спать,– Мазур порывисто вошел в купе и громко закрыл за собой дверь.

       Он молча поставил на столик у окна полдюжины стаканов в подстаканниках и удалился во вторую комнату, где сразу завалился на кожаный диванчик. Ирина проводила его взглядом, после чего оценила стеклянные трофеи, принесенные добытчиком, и с улыбкой покачала головой.

       – А теперь, когда мы остались одни, предлагаю тост за твое возвращение в цивилизацию,– она выбрала два наименее подозрительных стакана и наполнила их бордовым вином, чей терпкий аромат сразу заполнил помещение.– И за твое знакомство с нордиками…

       Ольга с недоверием взяла импровизированный бокал и принюхалась, подозревая, что качественное вино не может быть настолько душистым.

       – Так задумано,– угадала ее мысли Ирина.– Специально ароматизированный разлив… Так подают в лучших домах перед началом приемов…

       Вино оказалось на удивление приятным и оставило во рту устойчивое и немного вязкое послевкусие. Ольга подняла подстаканник на уровень глаз, оценив чеканку с мотивами торжества в сражениях героев над монстрами, и отставила вино в сторону.

       – Ты мне всего этого не рассказывала о нордиках,– она посмотрела на подругу с укором.

       – А ты бы мне поверила?– Ирина, причмокивая, наслаждалась напитком.– Я не знаю, как это все можно рассказать. Это надо видеть, трогать руками. А когда перестанешь удивляться, они все равно сумеют тебя удивить… Ты еще не видела Белгород, а это столица искусств и настоящих мастеров. Помнится, ты грустила об утраченных шедеврах нашего прошлого. Можешь забыть о своей грусти. Вон, утопи ее в вине! Новые времена дали жизнь новым мастерам.   

       – Ты говоришь так, словно, их достижения в науке и искусстве могут оправдать виселицы,– Ольга с укором посмотрела на подругу.

       – А разве нет?– Ирина ухватилась за бутылку и, подлив вино в стаканы, заговорила быстро и жарко.– Взгляни в окно: это они построили! Ты, когда платье покупаешь, сначала его выбираешь, а потом цену спрашиваешь. И с правителями так же. Сначала оцени достижения, а потом решай, непомерную цену за это заплатили или все-таки по мере.

       – По мере?– Ольга скривилась в лице.– Что за словечки такие? Говоришь, как на политическом митинге. Видно, потерялась ты под впечатлением Примы, и мундир нордиков на тебе вовсе не с чужого плеча: не просто оправдываешь их – ты разделяешь их взгляды… Что с тобой случилось? Как ты попала под обаяние диктатора?

       – Диктатор?– Ирина резко выпрямила спину.– Прямо латынью заговорила? А ведь дословно это: диктую, предписываю. По сути, переводится как «правитель». В какой же момент в твоей голове эти понятия так перевернулись, чтобы клеймить власть за то, что она власть. Ничего не попутала? Или сама застряла в плену древних заблуждений? Не надо привидения тащить из прошлого. Вспомни, что творилось, когда все рухнуло… Отсутствие власти, отсутствие управления отбросило не только мораль людей на самое дно, но и все человечество в каменный век!

       – Перестань!– Ольга уличила момент, когда ее подруга запнулась на мгновение, чтобы перевести дух, и демонстративно отставила стакан с вином в сторону.– Оправдывать произвол диктаторов тем, что отсутствие власти превращает людей в животных, совершенно ущербный аргумент. Одно дело, когда эту ахинею несет твоя Прима, но слушать такое от тебя, я не собираюсь.

       Ирина нахмурилась и поджала губы, но заставила себя выдержать паузу. Она неторопливо пополнила стаканы и настойчиво придвинула вино к собеседнице. И только, когда та нехотя взяла напиток, продолжила, уже заметно понизив голос:

       – Ты, конечно, опять заведешь разговоры о правах людей и демократии. Но само слово «демократия» содержит ошибку: в нем нет смысла, нет лексического значения, потому что с греческого это – «народовластие». А власть подразумевает способность навязывать свою волю другим, независимо от их желания. Интересно получается. Над кем же эта власть? Над землей и небесами? Над силами природы? Да нет же: над людьми, над тем самым народом. Выходит, народ получает власть над народом. Народ понуждает сам себя, подавляет своей волей свою же волю? Смешно и неудобно.

       Она внимательно смотрела на Ольгу, призывая ее к диалогу.

       – Не надо мне тут этимологию слов разводить,– сдалась та, понимая, что Ирина не собирается прекращать разговор, и спор не закончится, пока они не договорятся или не рассорятся в крик, как это часто случалось.– Ты же понимаешь, что суть демократии, отличающая ее от диктатуры, заключается в ограничении правящей власти, а не в отсутствии власти. Как только у людей возникает возможность сменить власть законным путем, без крови и восстаний, правители становятся сдержанными в проявлениях и вынуждены слушать и учитывать мнение большинства.

       По перрону разнесся приятный бой вокзальных часов, которые шестью гулкими ударами ознаменовали наступление теплого летнего вечера. Горожане с чемоданами засуетились, торговцы с переносными лотками стали зазывать громче и чаще, а паровоз вздохнул призывным гудком и выпустил под колеса клубы стравленного пара. Но женщины не обращали на этого никакого внимания: они даже не заметили, как поезд тронулся, и перрон медленно покатился за окном.

       – Здрасьте, приплыли!– Ирина, словно, ждала этих слов от собеседницы.– Ограниченная власть? Избирательное право? Ольга, ты же не восьмидесятилетний подросток! Тебе уже давно за триста! Это же фарс и иллюзия! Как ты можешь к этому относиться серьезно? Избирательное право… Власть манипулирует людьми, воспитывает таким образом послушание, мол, власть у вас, быдло вы неотесанное, не дергайтесь и не нервничайте: ждите и терпите отведенный срок, пока выборы не наступят. Ждите четыре года, пять лет, семь… Ой, не получилось, как вы хотели? Ну, так терпите дальше, пока следующие выборы не наступят. Это, мол, не мы власть взяли, это вы сами так решили, выбрали нас… большинством… которое мы сами и пересчитали…

       – Но смена власти происходит!– перебила та распалившуюся подругу, которая уже добавила к убедительности своих слов жестикуляцию и мимику.– Точнее, происходила! В этом демократия!

       – Смена власти происходила и без демократии,– запротестовала Ирина, выставив перед собой руку с поднятой ладонью,– когда наследный сын отравит царствующего батюшку, или дальний родственник поднимет мятеж и снесет удивленному деспоту голову с плеч… Тоже, к слову, все это делается от имени угнетенных народов и во славу великого будущего. Просто власть не любит слабаков – она достается самому сильному и жестокому, способному творить насилие и вселять страх. А для чего власти насилие и страх? Правильно! Это самый действенный инструмент добиться послушания у масс. Больше власти от народа ничего не надо – покорность и послушание.

       – Глупости! Никакое насилие или страх не способны удержать людей в узде! Если большинство не хочет принять власть, оно ее сменит! Это всего лишь вопрос времени…

       – Какое большинство?!– перебила подругу Ирина и машинально схватила ее за руку, но сделала это легко и аккуратно, будто хотела извиниться за эмоциональный напор в речи.– Всегда меньшинство правит большинством! Всегда! Это природа власти: величайшее заблуждение думать, что происходит иначе. Так называемое большинство вообще бессознательно! У него нет воли, нет амбиций, нет желаний, кроме примитивных инстинктов. Оно как животное… Ты думаешь, большинство строило бы города, прокладывало дороги и пахало землю, чтобы другие пользовались и собрали урожай?! Черта с два: жрало бы оно не в себя, гадило, сношалось и валялось в грязи. Только чужая воля, воля меньшинства, заполучившая право повелевать толпой, способна созидать…

       – А как же твои мастера и художники?– Ольга высвободила ладонь из захвата и сама взяла Ирину за руку, заметно повысив голос.– Этому не заставишь… Или творцы в особенной касте? Они почему лепят скульптуры и пачкают красками холсты? Почему не лежат в грязи?

       – Да потому что жрать хотят! Художник должен быть голодным. Накорми его от пуза, и он тоже ляжет в грязь, будет хрюкать от удовольствия и ныть, что у него вдохновения нет – муза, мол, ушла… Запомни, дорогая, люди прекрасны в мученичестве, и омерзительны в царствовании.

       – Не верю, что слышу от тебя такое!– Ольга требовательно придвинула опустевший стакан к пустой бутыли и покачала головой.– Хочешь сказать, что в твоем понимании весь миропорядок изначально устроен так, чтобы власть была мерзкой, а люди способны мирно сосуществовать только под ее гнетом?

       Ирина достала из-под стола вторую пузатую бутыль и ловко избавила ее от пробки:

       – А как же! Только так. Насилие власти над народом, как и насилие общества над личностью, есть основа нашего существования. Просто перестань себя обманывать и посмотри на реальность объективно. Ладно, остальные ходят в розовых очках, вытирают сопли идеализма и блеют в защиту равенства и братства. Но ты это видела своими глазами: у толпы нет воли и не может быть, зато воля есть у личности! Чем меньше правящее меньшинство, тем оно крепче и эффективнее: тем сильнее его воля и власть. Вспомни! На закате нашей цивилизации правительства оказались бессильными перед чумой по той же причине: размазанная ответственность целого стада бестолковых депутатов и порожняя болтовня безликих чиновников. Даже спросить не с кого…

       – Ну, знаешь, дорогая,– Ольга залпом осушила стакан, причмокнув в подтверждение того, что вино, действительно, достойно душевных посиделок.– Так можно оправдать все: и фашизм, и расизм, и вообще любой геноцид! Гитлер тоже, может, замышлял что-то прекрасное, когда строил концентрационные лагеря и уничтожал целые народы. Тоже кого-то таким образом хотел сделать счастливым. И что, есть тебе с кого спросить? Потом те, кто от его имени стрелял и вешал на него же пальцем указывали, мол, только приказы выполняли. И добряк Сталин с дедушкой Ильичом строили светлое будущее на костях и крови. Но не они же сами это все вытворяли… Тут принцип домино: то, что начинается с головы диктатора, потом по вертикале опускается вниз, до самого последнего идиота, который выбьет табуретку из под ног висельника…

       Ирина резко замотала головой, заставив раскрасневшиеся щеки гореть сильнее:

       – Очнись! Насилие всегда будет непреложным атрибутом власти… и от самого начала времен! Это, по сути, одно и то же: говоришь власть – понимай насилие, говоришь насилие – понимай власть. У любой власти руки по локоть в крови. Только форма и меняется. Демократия или диктатура, хорошие или плохие, людьми всегда правят гитлеры и сталины. Только одних разоблачают посмертно, а другим сперва памятники ставят, чтобы потом их осквернить. Но все они душегубы. И какая разница бедолагам, загубленным ими, повесили их, расстреляли или сделали инъекцию? Они в сырой земле лежат, и нет им больше дела, кто и за что их судьбу решил… Власти не бывает без жертвоприношений.

       – О чем ты говоришь? Совсем поплыла под обаянием диктатуры? Мы с тобой родились в мире, где смертной казни не было: цивилизованное общество ее отвергло! Это и есть цивилизованность! Зрелое общество отказывается от жестокости и не отвечает насилием на насилие…

       Ольга протянула руку и слегка качнула пустую бутыль. Она отвела взгляд за окно, где на кромках деревьев заиграли оранжевые оттенки вечернего солнца – это редкий цвет, который иногда рождается в воздухе в те мгновения, когда небесное светило утратило слепящую яркость, но еще не угасло до вечерней зари. Она с грустью словила себя на мысли, что слишком часто упускает такие чудесные моменты, мимолетом подаренные природой, растрачивает их на никчемную суету, подобную тому разговору, который вела со старой, во всех смыслах, подругой…

       – Послушай себя, наивная идеалистка!– Ирина не заметила резкую перемену в настроении Ольги и, убрав пустую бутылку со стола, продолжала напрасно шуметь по пустякам.– Смертную казнь отменили, но в руки полиции вложили оружие и дали право убивать преступников при сопротивлении – и суда не надо, и соплей меньше. А спецслужбы, а военные? Власть никогда от них не отказывалась! Власть никогда не переставала убивать. Просто научилась делать это красиво: мы же не дикари, чтобы рубить голову топором: мы построим гильотину! Мы не станем вешать людей, мы им сделаем безболезненный укольчик…

       В дверь постучали и, по старой железнодорожной традиции, не дожидаясь разрешения, в купе бесцеремонно просунулась упитанная бортпроводница, удивительная фигура которой имела правильную прямоугольную форму, лишенную талии и выпуклостей, благодаря чему китель на ней выглядел, как покрывало, наброшенное на топчан. Она вкатила перед собой трехуровневую тележку, плотно заставленную блюдами и стала быстрыми и небрежными движениями переставлять тарелки на столик. Без единого слова закончив исполнение очевидно неприятных для нее обязанностей, она забрала со стола все стаканы, принесенные Мазуром, но оставила пустые бутылки у стола, а после также молча покинула купе, громыхнув напоследок дверью.

       – Понятно, что власть существует и она должна быть,– неожиданно подытожила Ольга и с усталым видом взялась за приборы.– Вопрос в том, какая это должна быть власть.

       – Нет,– так же спокойно ответила Ирина, не отрывая взгляд от двери, за которой скрылась бортпроводница.– Неправильный вопрос даст неправильный ответ… Вопрос не в том, какая она, а что власть дает лично тебе… Тебе она, такая, зачем нужна?

       Ольга отломила кусок белого хлеба и смело его окунула в какой-то соус, но в следующий момент замерла, расплывшись в улыбке, и перевела взгляд на хмурую подругу:

       – Так для тебя в этом вопрос? Чем конкретная власть выгодна лично тебе? От этого зависит, будешь ты ее осуждать или оправдывать?

       – Нет, не в этом,– Ирина посмотрела в глаза Ольги, но на улыбку не ответила.– Вопрос в том, что ты выбираешь… Принять то, что ты пожизненно подчиняешься чужой воле, и тогда не морочь себе голову, что у тебя есть избирательное право и ты сможешь выбирать власть над собой. Твое дело терпеть… Или ты выбираешь собственную волю, и тогда придется брать власть не только над своей судьбой, но и ответственность за жизнь и смерть других.

       Она протянула руку к тушке копченого цыпленка и, не церемонясь с его разделкой, взяла целиком. Рискуя запачкать мундир, Ирина впилась в его мясо зубами и скорее вырвала кусок, чем откусила, перемазав при этом все щеки жиром. Она сопела, разжевывая добычу, и внимательно смотрела на Ольгу. Та лишь молча пожала плечами, лишенная всякого желания продолжать спор.

Ссылка на следующую главу http://www.proza.ru/2019/11/09/1550