Глава 65
Гефестион вышел на свежий воздух, подождал, пока холод осенней ночи ощутимо его не проберёт, и прошёл в царскую опочивальню, где тоже распахнул окно. Вдали от пьяных вскриков, огней и духоты пиршественного зала ему стало легче. «Тишина всегда благотворно действует на человека», — заключил хилиарх и улёгся на царское ложе.
Александр пришёл немного погодя.
— Как ты?
— Всё в порядке, — беспечно ответил Гефестион. — Мне уже лучше. Просто шумные сборища иногда утомляют.
Царь пощупал лоб любимого:
— Всё-таки жар есть. Может быть, Главка позвать?
— Да ты что! — испугался сын Аминтора. — Знаю я этих врачей: скорее уморят своим варевом, чем вылечат. Со мной всё в порядке, не волнуйся. Вон ты тоже розовенький, как и я. Вино разогревает. Я выпил больше — я и разогрелся сильнее. Ты лучше расскажи, — Гефестион решил перевести разговор на другую тему, чтобы заглушить тёмное чувство поднимавшейся тревоги в своём сознании и беспокойство Александра, — отчего у тебя глаза так блестят? Придумал ещё что-то по своей Аравии?
— Ах, Гефа! — оживился царь. — Мне пришла в голову прекрасная мысль. — И Александр возлёг рядом с Великим визирем. — Мы снарядим две экспедиции. Одна, как и раньше намеревались, обогнёт Аравию Большой водой, а вторая будет сухопутной. Мы проникнем вглубь полустрова и покорим бедуинов, разъезжающих в своих песках. Ты представляешь, что это сулит? Мы откроем второй путь в Египет, по суше. Из Персиды товары в Александрию пойдут не только морем, не только кораблями — двинутся караваны. В самой Аравии много пряностей, на берегу Персидского залива — много гаваней, Неарх всё записал. Мы так оживим торговлю, закрутятся такие обороты, что Карфаген даже до всяких военных операций принуждён будет с нами считаться! Правда, здорово?
— Правда, правда. — Гефестион положил руку на щёку Александра. — Правда, любимый.
— А, кроме запада, остаются кочевники и хорезмийцы на востоке. Надо выяснить, куда впадают реки Согдианы, Окс и Яксарт, пройти на север. К Индии мы отправимся по воде, дойдём до Инда, свернём на юг, будем приставать к берегу через равные промежутки и посылать вглубь территории всадников и гоплитов, задействуем то, что переняли у даков. Сухопутные силы покорят основную часть, а мы обогнём берег, выйдем к Гангу и сокрушим этого поганого Ксандрамеса. Да, и с негодяем Пором я рассчитаюсь. — Александр привлёк Гефестиона к себе и стал осыпать поцелуями. — Сколько ещё у нас впереди!
— Деяния, достойные бога, мой венценосный. — Пальцы сына Аминтора заскользили по белому плечу царя. — Но ты меня знаешь: я буду всё время поваркивать, а в Македонии задержусь не менее, чем на год.
— И даже с Кратером цапаться не будешь?
— Зачем он мне далеко и не скоро? Лучше тебя сейчас. — И Гефестион куснул божью шейку.
— Ну берегись, мой ответ за покушение на величество будет страшен.
Однако на следующий день Гефестиону стало хуже. Он долго проспал, но не отдохнул, болела голова, жар не проходил. Аминторид постоянно обмывался холодной водой, но свежесть извне не гасила огонь внутри. На очередное пиршество (все уже довольно приблизительно соображали, по какому поводу гуляют на этот раз: пили, потому что пили) Гефестион явился мрачным, одну за другой, борясь с жаром, осушил три чаши охлаждённого вина — и едва не потерял сознания. В глазах потемнело, голова безвольно опустилась на плечо Александра — это не на шутку взволновало царя. Он взял любимого на руки и, велев продолжать: «Пусть всё идёт своим ходом. Я скоро вернусь», — отнёс Гефестиона в опочивальню.
Кликнули Главка. Вердикт лекаря был серьёзен:
— Это лихорадка — и не из лёгких: организм сильно ослаблен походами и возлияниями. Пил он сегодня?
— Как обычно. — Александр был растерян и бледен. — Ты его вылечишь, Главк, правда? Это ведь всего лишь лихорадка.
Главк задумчиво тёр пальцами подбородок.
— Как сказать…
— Что, что тебе не нравится? — беспокойство царя нарастало с каждым мгновением.
— Вино искусственно разогревает и разгоняет кровь, отказаться от него значит обречь сердце на дополнительную нагрузку, от которой оно в последнее время отвыкло, но отказаться придётся.
— И чем ты это компенсируешь?
— Лёгкой пищей и полным покоем. Никакого мяса: ни баранины, ни говядины, ни индюшек, ни куропаток, ни жареного, ни варёного — только перетёртая пища. Никаких увеселений: пиров, прогулок, театров, ристалищ — только постельный режим.
— Ты меня что, мятыми помидорами собираешься пичкать? — подал голос Гефестион.
— Не мятыми, а раздавленными, перетёртыми, разбавленными водой и без щепотки соли, — Главк был безжалостен.
— Где мой меч?..
Александр подсел к любимому, сжал в руках горевшие щёки и поцеловал в губы.
— Я приказал его убрать — во избежание несчастных случаев.
— Предатель…
— Ну ты же будешь послушным, Гефа? Ты же пойдёшь на эту жертву? Всего несколько дней — и всё пройдёт. Ты же сделаешь это ради меня?
Гефестион опустил глаза. Ради Александра он делал столько и столько губил при этом для себя… Наверное, несколько дней картины не изменит… Но, может быть, стоит попробовать взбрыкнуть? Хотя куда там: наверняка ему тюрьму здесь устроят…
— Давай я ради тебя к себе перееду, а то ты заразишься ещё… Есть у меня в Экбатанах дом?
— Есть у тебя дворец, рядом с этим, но я никуда тебя не отпущу, даже в другую комнату. Будешь вот в этой, со мной.
— Здесь тебе Главк будет надоедать, а я — ворчать. И долго.
— Вот ты ворчи поменьше и не раздражайся по пустякам — и всё пройдёт. Ну Гефочка! Ради нашей любви! — Александр кротко смотрел в синие глаза. — Вспомни Гедрозию, мы тогда за глоток воды десять лет жизни готовы были отдать.
— Если такой, какой мы жили после смерти Дария, то мне не жалко было, не большая это жертва была бы… Для чего всё было? Чтобы я жиделягу какую-то под присмотром Главка хлебал?
— Это ведь совсем недолго! Сколько вынесли, а сейчас всего несколько дней потерпеть. Я прошу тебя, филе!
— Но ты заразиться можешь!
— Не бойся! Даже если, то вместе на строгий режим сядем — и увидишь, каким я буду терпеливым.
— Ну ладно… — нехотя согласился Гефестион.
— Вот и прекрасно! — обрадовался Александр. — Главк, пойдём, пропишешь лечение подробно…
Лекарь вышел из опочивальни вслед за царём. Главк не сказал Александру главное. Лекарь знал, что с болезнью, даже тяжёлой, можно справиться, когда сам больной этого хочет, но, когда этого желания нет, человек может угаснуть и от сравнительно лёгкого недомогания — а потухший взгляд Гефестиона в последние дни был замечен многими. Захочет ли он жить, будет ли бороться? Ведь расти ему некуда: тридцать два года, в зените славы и могущества, второй после бога на земле… И к будущим странствиям совершенно не расположен…
Второй заботой Главка было истощение организма пациента. У многих после индийских дождей в дурную ветреную погоду ныли кости и старые раны, и врач подозревал, что не только эту гадость подхватили принявшие участие в походе. И в Индии, как и до этого в самой Азии, уже в Вавилоне, окрестности которого на западе утопали в болотах, воины цепляли разные таинственные хвори, лихорадки, не имеющие ничего общего с обычными простудами. Иногда недуг дремал неделю или две и только потом косил человека, причём перед скоротечностью истаивания занемогшего врачи были бессильны — и Главку оставалось только вздыхать и отсылать страдальца к молитвам. А у выздоровевших, казалось, полностью неожиданно обнаруживались нехорошие осложнения. И Главк, и Филипп, и другие врачи, сколько наблюдений ни записывали, сколько свитков ни изучали, понимали, что знают ещё очень мало, но одно было ясно предельно — отвратительных сюрпризов у востока имелось в избытке, он очень быстро забирал у человека силы, а в ответ слал немощь и гадкие напасти… Окажется ли Гефестион достаточно сильным, чтобы сопротивляться болезни, оставалось неизвестным.
Недисциплинированность хилиарха и его невоздержанность тоже сильно тревожили врача, служитель Асклепия подозревал, что Гефестион втайне от царя и от него самого, Главка, попытается организовать себе пропитание намного вкуснее жидких кашек и перетёртой пищи, будет посылать лекаря в Аид, раскидывать предписанное строгой диетой и не соблюдать жёсткий режим.
Последними соображениями Главк с Александром поделился — царь внимательно выслушал и пообещал за всем проследить. Он свёл свои царские обязанности к минимуму, на продолжавшихся пирах возлёживал по полчаса и, вручив бразды правления своим полководцам, спешил к своему филе.
— Ну, как ты?
— Ничего, нормально. Ты-то зачем оставил славящих тебя?
— Это не к спеху. Без них я проживу, а без тебя не смогу. Сильно Главк сегодня тебя тиранил?
— Надоел он мне до смерти.
— Ну вот, теперь не будешь меня деспотом называть — увидел, какие они на самом деле бывают. — Александр брал горячую руку Гефестиона в свою, целовал и прижимал её к сердцу.
— Не буду.
Гефестион встречал любимого с запёкшимися губами. Лихорадка не проходила, и Аминторид, как ни старался бодриться перед Александром, с каждым приступом слабел всё более. Главк совершенно издёргался, но ничего не мог сделать. Не помогали ни снадобья, ни постельный режим, ни строжайшие ограничения в рационе.
— Почему ему не становится легче? — допытывался царь.
— Александр, я не бог. В данном случае я делаю всё, что от меня зависит, но от меня зависит немногое. Я разговаривал с Филиппом и с другими врачами, мы переворошили кучу свитков по медицине — они ничего не предлагают и одобряют моё лечение. Хочешь — смени врача, я сам с огромной охотой освобожусь от такой ответственности.
— Главк, я тебя золотом осыплю…
— И распнёшь в противоположном случае — я знаю, — невесело усмехнулся жрец Асклепия.
— Да что же это такое… — И Александр возвращался к Гефестиону. — Держись, родной, держись!
— Да как я буду держаться, если твой Главк меня голодом морит? Я элементарно жрать хочу, мне надоела эта размазня, смотреть тошно…
— Ну потерпи несколько дней! Знаю, гадость, но она усваивается легко. Смотри, я вместе с тобой ем. — Царь зачерпнул ложкой малоаппетитную бурду. — Вот ни к чему более не притронусь, ни к какому мясу. — И проглотил варево. — Не амброзия, но жить можно.
— Лучше сдохнуть, чем так жить.
— Гефа, это всего лишь лихорадка. Сделай усилие, скажи себе, что ты выздоровеешь, — и ты выздоровеешь. Помнишь, как ты со мной возился? Из Кидна почти мёртвым достали, с осады Кирополя таким же вынесли, под маллами вообще стрела лёгкое пробила, но ты же был со мной — и я поправился. Я твой царь, ты мой хилиарх, Великий визирь, мой наследник — ты обязан, я тебе приказываю убить лихорадку!
Гефестион закрывал глаза, но веки были горячи — и их приходилось открывать. Уксус и лёд на лоб не помогали. Часто мутилось сознание, жар во всём теле не давал организму передышки, сон не приносил желанного забвения и отдыха, да и снилось сплошь нехорошее, недоброе. Гефестион что-то искал и не мог найти, не мог выйти из лабиринта, его засасывали то индийские болота, то пески Гедрозии, он гонялся за Спитаменом, но подлый согдиец всё время уходил и оказывался сзади, готовился напасть со спины — и ничего нельзя было сделать: ужас сковывал тело, ноги становились ватными, сын Аминтора не мог двинуться, скифский топорик уже был занесён над его головой — и Гефестион летел куда-то, но приземлялся снова неудачно — на безжизненный берег, палимый солнцем. Высохшие водоросли гнал по песку горячий ветер, но, стоило поднять глаза к солнцу, как оно скрывалось за тучами, начинал идти снег — и хлопья бесшумно падали в море, белизну поглощала стальная толща, смотреть на это было невыносимо, сын Аминтора поворачивал голову, а на берегу уже ревела буря и хоронила под собой невесть откуда взявшихся людей. Он бежал прочь от бурана, на него кидались змеи — это уже была Индия. Скорпионы кишели под ногами и взбирались вверх по голени, их невозможно было стряхнуть — и хилиарх наконец просыпался совершенно измотанным. Снова начинался ещё один безрадостный день. Тот же потолок перед глазами, великолепное убранство, резные панели из драгоценных пород дерева, пышные ковры, вкраплённые в золотую утварь самоцветы, столбики со змейками, на которых давно был посчитан каждый завиток, — всё это не имело больше смысла, жить не хотелось, не хотелось есть жиденькую кашу, пить тёпленькую водичку, метаться в горячке, но это были ещё не все беды: идти в поход не хотелось тоже, Аравия была ненавистна Гефестиону заранее. Сын Аминтора туда не рвался, он застрял между прошлым и будущим в настоящем — и этим настоящим была не отпускавшая его лихорадка. Возможно, не отпускала болезнь, возможно, не вырывался сам страдалец…
Неарх заходил к Гефестиону каждый день и, как и Главк, боялся разочарования Аминторида в жизни и нежелания больше влачить её.
— Жить, а для чего? — спрашивал критянина хилиарх. — Опять гонять и убивать, теперь — бедуинов? Опять пески со змеями, скорпионами и пауками, колючки, верблюды… Или непроходимые дебри, как в Индии, и дождь — стеной, месяцами… Что мы имеем? Всё завоёванное так непрочно, а кому оно нужно? Для чего мы потеряли десятки тысяч людей? Не стоит эта гнилая Азия и не стоит то, что вне её, этих усилий.
— Но эти усилия и есть наша жизнь.
— И мы тратим её на бесцельное. Чего хочет Александр? Он же не отказался от того, с чем родился и в чём жил. Литература, философия, мусические игры, атлетические состязания — это его культура, естественная среда обитания каждого из нас, а он пихает в это персов. Я терпеть их не могу. В каждом — алчность, коварство, предательство и неистребимая страсть к воровству. Всё равно кого: царя, соседа, приятеля — только бы обокрасть, всё равно с кого — только бы содрать побольше. Родную мать за пару драхм продадут. А рожи, а туши? Мы ценим наших девушек — стройных или полных, но светленьких, длинноногих, а у этих жопа на коленях, спереди пузо висит, ступни огромные, носы горбатые — тьфу! Александр это хотел завоевать, вот такими хочет править? Ну, завоевал — и что, когда нас от этого отвращает? А, что говорить… — Гефестион замолк, очевидно, обессиленный горьким монологом. Прошло некоторое время, прежде чем он продолжил, уже круто сменив тему: — Иди, Неарх, иди. Не очень-то весёлое зрелище на мою рожу смотреть…
Флотоводец улыбнулся:
— Её состояние в данный момент не имеет никакого значения для того, кто любит.
Гефестион покраснел бы, если бы его щёки уже не рдели от жара.
— Прости, Нера, прости…
— Принимается. — Критянин пожал горевшую руку. — Не хочу оставлять тебя одного. Наверное, все камушки и завитки у светильников пересчитал…
Хилиарх бросил взгляд на великолепное убранство.
— А жаль… Как жаль, Неарх! Замысел погиб. Я уже говорил Александру, что всё это обречено. Тот из нас двоих, кто переживёт другого, возненавидит империю: ведь именно её покорение отняло у него умершего. Возненавидит — и не будет заниматься ею, бросит к Аидовой матери или пожелает её развала…
— Но тогда Александр должен уйти раньше тебя, потому что ты уже терпеть не можешь Азию — и природа обойдётся без ненужных изменений в состоянии ума нашего сына Зевса.
— Да нет, несмотря на мою нелюбовь, мне всё-таки дорого это — в той мере, в какой это значимо для Александра… А ты знаешь, иногда я даже хотел, чтобы он ушёл из жизни первым — и мучился бы меньше, потому что не должен был бы хоронить меня… Но провидение не изменить, Патрокл умрёт раньше Ахилла.
— Меньше об этом думай. Все умрём, а пока живём, естественно за жизнь бороться. Ты выкарабкаешься, только надо захотеть. Ты обязан это сделать — ради Александра, ради меня, ради себя. — И Неарх снова улыбнулся. — Даром я с тобой, что ли, здесь сижу…
— Вот и я говорю. — Гефестион попытался рассмеяться. — Ещё заразишься…
— Э, нет. Вон наш боженька с тобой рядом спит — и лихорадку не подцепил. У тебя, видно, исключительная форма, другим не предназначенная — только избранным. Так что не гони, я Александра дождусь и сдам ему тебя с рук на руки, чтобы ты не скучал. Кстати, в коридорах зашумели. — Адмирал кивнул на дверь. — Не иначе как сын Зевса возвращается. Пойду. — Неарх поднялся. — А то ещё сцену ревности устроит.
— Да в моём состоянии это абсолютно безосновательно…
Шум в передней действительно обозначал приход Александра: переделав самое необходимое и на ходу разъясняя оставшееся необговорённым, Ахилл спешил к своему Патроклу и, войдя в опочивальню, кинул на Неарха благодарный взгляд:
— А, Нера! Развлёк капризулю, которая никак не хочет выздоравливать?
— Растормоши, растормоши его. Он второй человек в империи и слушает только царя. Давай, Патрокл, выше голову!
Неарх кивнул Гефестиону, вышел и, остановившись за дверью, тяжело вздохнул. Ни состояние сына Аминтора, ни, более всего, его мысли и настрой критянину не нравились.
Александр присел на ложе любимого.
— Как ты?
— Ничего. Вот, довольный сижу: у меня в карауле увенчанный лаврами побывал, а теперь и того лучше — венценосец, вседержитель и обитатель Олимпа.
— Так ты мне повинуешься, если я так велик и велю тебе выздороветь?
— Постараюсь.
— Главка-то слушаешься?
— Да куда от него денешься! Ты не ругай его, он делает всё возможное.
Александр поцеловал Гефестиона в лоб, приник губами к губам и пощупал руки, глаза его наполнились горечью:
— Горишь ещё, горишь. Гефа, не оставляй меня! Главк делает всё возможное — я сделаю больше. Я сделаю всё что хочешь, только поправься! Не нравится Аравия — не пойдём туда, двинемся в Малую Азию, нагоним Кратера, переправимся вместе с ним через Геллеспонт, выгоним Антипатра, сядешь в Пелле, будешь македонским царём.
— А тебя куда? — весело удивился Гефестион.
— А меня — надо всем остальным. Клянусь тебе, я сделаю всё, что ты хочешь. Говори, распоряжайся, приказывай! Я не буду самодержцем, абсолютным монархом. Ты Великий визирь, ты моё второе я, тоже Александр — разве голос сердца не слушают? Если надо, я изменюсь, ты не бросишь мне ни слова упрёка — только выздоровей, Гефа! — Александр обнял любимого за плечи и спрятал лицо на груди. — Я заклинаю тебя!
— Не волнуйся! — Руки хилиарха скользили по золотистым прядям, кое-где посеребрённым сединой. — Я постараюсь, но ты не изменяйся. Я полюбил тебя таким — таким и останься для меня. Моим Ахиллом. Изменился бы ты — был бы уже не тот, а так — мой Александр.
Царь поднял голову, слёзы блеснули в глазах.
— Гефа, я ничто без тебя. Мне ничего не нужно, я полный ноль. Если с тобой что-то случится… Но ты выберешься, правда? Ты переборешь…
— Я постараюсь, Ксандре, я постараюсь, — слова давались Гефестиону с трудом. — Но порядок вещей не изменить. Рано или поздно кто-то из нас должен будет уйти, это естественно. Мы рождаемся приговорёнными к смерти, мы умираем, живя. Это не изменить ни царям, ни богам, ни мойрам.
— Хорошо. — По щекам Александра катились слёзы. — Хорошо. Мы умрём, я это приму. Только… не сейчас.
— А когда? Ну посуди, что лучше: умереть молодыми или лет через тридцать, шестидесятилетними стариками? Твои волосы поседеют, на лицо морщинки лягут, а я буду за тобой с палочкой ходить. Фу, мы самим себе противными станем и друг друга разлюбим.
— Нет, никогда. Мы постареем на глазах друг у друга, видясь каждый день — а в таком случае это незаметно.
— А за нашими спинами кто-то будет ворчать: «Вон, поплелись. И как земля их столько на себе носит»? — Гефестион улыбнулся. — Ну, Ксандре, ну! Перестань, не плачь.
— Я не буду, я не буду. — Царь поспешно утёр слёзы. — Не буду. Мы умрём. Только давай не сейчас. Немного попозже, через несколько лет. Мы разгребём тут всё, завоюем запад, выгоним Антипатра, заведём наследников — и передадим им империю. А потом спокойно умрём, хорошо?
— Ой, Ксандре… Да пока они вырастут… Успокойся же! Смотри, как мне хорошо. Ты рядом, со мной, как будто нам снова по тринадцать, как будто мы снова в Миезе. Помнишь, как сидел около меня и Аристарха гнал?
— Да. И от Аристотеля прятался, а он просёк, — улыбнулся Александр.
— Вот видишь, ты помнишь. Всё это с нами — чего ещё желать? А будущее… Есть провидение, есть промысел свыше. Предначертанное свершится. После смерти следует что-то ещё. Ты помнишь, что рассказывали воины после тяжёлых ранений, когда теряли сознание и какое-то время были между жизнью и смертью? Да и ты сам… Там что-то есть — там и встретимся. Это естественно. А здесь… Десять лет, двадцать или девяносто — всё равно краткий миг…
Александр посмотрел на Гефестиона, в самую глубину синих глаз.
— Только миг… Я и за тысячу лет тобой не надышусь.
— Ну, это тебе никто не даст. Ни мне, ни тебе. Но только здесь. А там — там и побольше выцарапаем, ты же завоюешь для меня вечность?
— Да. Для тебя. И для нашей любви.
Но Гефестиону не становилось лучше. Лихорадка трепала его целую неделю. Извелись все: Главк ходил в тихом ужасе и не знал, каким богам молиться, лицо Неарха было неизменно сумрачно, остальные полководцы тоже были хмуры и неприветливы. Александр мучился едва ли не больше своего хилиарха. К бегству Гарпала и к Антипатру, ослушавшемуся приказа и не явившемуся в Вавилон, прибавился Кратер, застрявший в Малой Азии и свалившийся там, тоже подкошенный лихорадкой, но Гефестион, Гефестион! Если бы с ним всё было хорошо, если бы забрезжил хотя бы тонкий лучик надежды, намёк на улучшение!
Предопределение, этот бич судьбы, крушащий все замыслы, возвёл перед Александром непреодолимую стену, он стал шарахаться от судьбы, он стал пугливым, он боялся теперь собственной немощи. Болело тело, ныли старые раны; государство показало себя во всей уязвимости, империя шаталась и готова была в любой момент развалиться на части; Бактрия, Согдиана и Индия стали жестокими уроками, преподанными не знающему до этого поражений; магия слова царя, его дар убеждения тоже больше не действовали, в македонянах умирала вера и угасал единый порыв на новые дерзания, марши и открытия, да и где теперь были эти македоняне, много ли их оставалось в новой армии? Разве не сам Александр делал из своего войска армию персов, бактрийцев, даков и прочее и прочее? И разве он мог поступать иначе, зажатый нежеланием Антипатра слать солдат, неверием в преданность соотечественников и истощением ресурсов Пеллы? Всё, всё было взаимосвязано и тянуло за собой только единственное имеющее право на существование следствие. Гарпал всё равно должен был предать и умереть, Индия, вне зависимости от выбора берега отчаливания от неё, всё равно вынесла Александра на Большую воду, выбросила его и не покорилась, армия македонян всё равно стала войском иноземных наёмников. Много ли зависело от самого царя? Сын Зевса, самодержец, Александр III Аргеад — кто же он такой? Царь великой империи или тряпичная кукла, надетая на пальцы провинциального актёра, добывающего себе пропитание дешёвыми балаганами в захолустье?
Только Гефестион мог поддержать царя, как делал это все двадцать лет, пусть и переступая через себя и свои предпочтения, но судьба уносила преданного, единственного верного в чёрную неизвестность…
Продолжение выложено.