(Как я доставил бутылку Штирлицу – для Холтоффа)
До Центра мгновенно дошла тревожная информация о том, что Холтофф – этот хитрый лис охранки Мюллера (оберштурмбанфюрер СС Вильгельм Холтофф – «истинный ариец; характер приближающийся к нордическому, стойкий; с товарищами по работе поддерживает хорошие отношения; безукоризненно выполняет служебный долг; беспощаден к врагам рейха; спортсмен, отмеченный приказами на соревнованиях стрелков; отменный семьянин; связей, порочащих его не имел; отмечен наградами рейхсфюрера СС») – в чём-то заподозрил Штирлица («Макс Отто фон Штирлиц, штандартенфюрер СС; речевая характеристика: фразы часто заканчиваются вопросом «Нет?» или «Не так ли?»; работал под несколькими псевдонимами: Бользен, Брунн и др.; любимый напиток – армянский коньяк, любимые сигареты – «Каро», «Кэмел» без фильтра; водит машину марки «Хорьх») и буквально сел тому на хвост (если не сказать, на хребет). Медлить было нельзя, поскольку вопрос был напрямую связан с физиком Рунге и оружием возмездия.
Сам товарищ Сталин оперативно собрал совещание (на предмет нейтрализации Холтоффа).
– Ледорубом его, товарищ Сталин! – выдвинул я предложение в то время, когда товарищ Сталин не спеша прохаживался перед строем гвардейских офицеров и выбирал связного для заброски (и непосредственной помощи) к Штирлицу.
– Ледорубы у нас уже были, – пыхнул дымком «Герцеговина Флор» товарищ Сталин из трубки. – Чтобы не светиться, на Холтоффа достаточно будет одной бутылки…
Решено. Штирлицу срочно была отправлена соответствующая шифровка.
Штирлиц ответил: у них тут в этом бундесвере все напитки «легкие»: шнапс, зелёный ликер «Шартрез», ликер «Бенедиктин» цвета толчёного кирпича, крюшон, пунш, абсент, бренди, арманьяк, кальвадодос, глинтвейн, грог, узо и шипуро, анис и пастис, перно и рикар, анизетта, самбука, арак, раки, дули, шириданс, жинжинья, женепи, кюрасо, амарула. Ну есть и «бормотуха»: плодово-выгодное, подло-ягодное, чарла, чернила, бырло, шмурда, анчвайс, биомицин, краска, бардюхан, рассыпуха, чегермес, краснота; делится по таре на «ноль семь», она же «взрослая», «большая», «фугас», «фауст», и на – «ноль пять», она же «детская», «маленькая», «гаубица»). А Холтофф – спортсмен с твердым, как кокос, арийским кумполом черепа. Нельзя ли, прислать с нарочным бутылочку нашего тяжелого горячительного напитка (хорошо бы, русского народного – браги, самогона и т.д.); или, может быть, все-таки – ледоруб, не так ли?
Мы навсегда и твердо знали, что товарищ Сталин никогда не меняет решение.
– Да, Холтоффа мы обезвредим бутылкой!.. – подтвердил товарищ Сталин. – И тяжелые народные средства просто превосходны для этого: брага – хорошо, самогон – хорошо, чача – хорошо!.. Но я знаю средство, которое называется «Победит», и оно будет – покруче…
И товарищ Сталин – на ухо мне – поведал, что далеко от Москвы на, заснеженном Среднем Урале (опорный край державы!), возле Танкограда (Улалвагонзавод) есть такая гора – под названием «Острая горка». У юго-восточного основания этой горы и притулился в начале войны один секретный завод (№4; товарищ Сталин – предельно доверял мне и поэтому говорил всё и прямо). Там я должен буду получить 0,5 литра супертяжелой смеси карбида вольфрама (удельный вес его – чуть меньше золота) и кобальта на спирту, из которой тамошние металлурги и рудознатцы, путем дальнейшей переработки и спекания при очень высокой температуре в среде водорода, получают наш победоносный сплав «Победит».
Почему мне – на ухо? Потому что, товарищ Сталин решил отправить к Штирлицу меня.
– Ты должен это сделать, старлей! – отечески положил мне ладонь на погон товарищ Сталин. – Капец вездесущ!.. Помни: мастер – не дает в масть!..
– Так точно, товарищ Сталин! – отрапортовал я. – Есть, получить бутылку 0,5 литра победоносной смеси «Победит» на любительском спирту на «мокром размоле» завода №4! Я уверен, что это будет – не по-детски! – не какой-нибудь там «пыльный мешок из-за угла»!..
Тут я потупился.
– Но, товарищ Сталин, – нерешительно высказался я (нет, я не сдыгал, не испугался, просто, надо было быть до конца ответственным, чтобы не провалить операцию и реально помочь Штирлицу). – Меня же могут запросто вычислить и раскусить ищейки Мюллера. Ведь я же отличник боевой и политической подготовки, подворотничок всегда подшит белой бязью, крючок вечно застегнут, портупея хрустит, стреляю «по-македонски», имею звание «Ворошиловский стрелок»… Я пулей, мухе в полете – коньки наточу. С искоркой!.. Поворачиваюсь – только через левое плечо, взгляд хоть и строгий, но справедливый… Не говоря уже о чистоте и блеске хромовых сапог! Да я любые башмаки надеваю – что «уралобувские» чоботы, что бутсы фирмы «Скороход» – они моментально на мне в щегольскую военную «гармошку» складываются…
– Да, выправку не пропьешь!.. – отечески потрепал меня за чуб, торчащий из-под фураги, товарищ Сталин. – У нас так! У нас любой круглый пластик сырого картофеля под иглу патефона поставь – он тебе гимн Советского Союза сыграет!.. А вот треники, наверное, под коленками висят мелкобуржуазно?.. – внезапно, посерьёзнел товарищ Сталин, сверля меня взором. – В таких трениках, только на дерьмовом кооперативном диване валяться в сиську пьяным, и делать паразитические движения. Чапаевская-то оттоманка не примет – скинет на пол!.. А треники с оттянутыми коленками – это прямой путь к мелкобуржуазной импотенции. А импотенция – это когда всё имущество в горячечный пот уходит!..
Я опять потупился.
– Вот у меня треники на коленках предательски не вытягиваются! – рубанул товарищ Сталин ладонью упругий кремлевский воздух. – У меня треники на ляжках – в галифе комсоставовское выпучиваются!.. И никогда подло не впучиваются!..
Товарищ Сталин грозно оглядел меня ещё, и неожиданно потеплел:
– Ладно, дело наживное!.. Не раскисай, а то из соплей уже джемпер можно связать!.. А к Штирлицу, для лояльности и чтобы спутать ищейкам Мюллера все их колоды штабных карт, пойдешь с белогвардейскими документами третьего племянника Колчака, под видом тренера по «скандинавской ходьбе». Так, что выправка тебе не помешает. Ты, брат, балет мне не пляши на поминках, блин, души!.. – и товарищ Сталин вручил мне лыжные палки пастора Шлага (тот – уже приехал в опечатанном дипломатическом вагоне из Швейцарии и работал в библиотеке УПИ, где впоследствии подружился со студентом Ельциным). – Давай-ка, споем нашу, на прощание…
Я взял гитару, и мы запели (по-высокогорски чисто, проникновенно и на голоса):
– «Встану утром, большим тараном
Пойду. И напьюсь…
Из-под крана.
Тоже, говорят, она – годная! –
Вода водопроводная.
Тоже, говорят, она – годная! –
Вода водопроводная…»
…Прибыл я к Штирлицу – через шесть границ враждебных государств (по руслу пересохшего ручья) со стороны Антарктиды. Выцарапав из солдатского вещмешка, до краев наполненного конспиративной (но красной!) картошкой, заветную бутылку со спиртовой смесью для сплава «Победит», я вручил её резиденту.
– Тяжелая, не так ли! – похвалил Штирлиц. – И цвета (он хорошенько взболтал полулитру), как шифер, покрытый толстой коркой гудрона… Нет?
– Удельный вес вольфрама чуть поменьше золота, – начал я. – Карбид вольфрама немного легче самого вольфрама, а кобальт ещё уменьшает удельный вес смеси. Но в целом – вещь получается весомая, тяжелая (это был пароль). – Товарищ Сталин рекомендовал сначала потренироваться…
Штирлиц повертел бутылку в руках, крутнул её…и как, вдруг, «трахнет» ей по мне – только, как говорят, эхо – пошло по окрестным городам и селам. У меня, от неожиданности, чуть борода, как у Дзержинского, не выросла – клинышком, но, однако, ни один «кубик» на животе – не дрогнул.
– Дак это!.. – вырвалось у меня.
– Что нет? – чутко осведомился гладковыбритый Штирлиц. – А-а… – он понятливо подмигнул мне и для острастки взболтал бутылку до самой черноты (вещь стала черней «рижского бальзама» – 40°), и опять – как «хлопнет» ею по мне (тренироваться, что ли, начал?); звук был такой, будто на ходу – отцепился плацкартный вагон дальневосточного экспресса на станции Калата.
– Дак это!.. – снова встрял я (наблюдая и ощущая в голове «тугие свойства материи», как – потусторонний разум). – Ты кончай!..
– Что не так? Или мне показалось?.. – спросил Штирлиц. – Не так ли?.. А почему, ты не падаешь?..
– Потому, что я ГТО сдавал! – сухо проговорил я. – Ты бутылку-то, во-первых, подкручивай!.. А, во-вторых, ты не по коленкам бутылкой-то бей, – сначала мне по левой коленке засадил, потом по правой засандохал, – а по голове! Холтофф ведь тоже спортсмен-разрядник…
– Понял! – Штирлиц что-то записал на бумажке, а потом смял её, сжег и проглотил (как делают все разведчики мира). – По голове и подкручивать… Не так ли?.. Подкручивать бутылку – это, чтобы её удара на оба полушария хватило, нет?.. Правое полушарие – осуществляет обработку невербальной информации и дает нам возможность мечтать и фантазировать, и таким образом отвечает за художественное мышление и творчество, а левое полушарие – ведет обработку вербальной информации, осуществляет аналитическое мышление, занимается математическими расчетами и следит за курсом доллара, не так ли?..
– Штирлиц, а ты почему так молодо выглядишь? – спросил я, чтобы отвлечь его. – Жена больше тебя зарабатывает, что ли?..
– А я без жены живу, – ответил Штирлиц. – Жена окисляет…
– Окисляет?.. – недоверчиво уставился я на Штирлица.
– Я тут, у Гитлера разведал мимоходом, – начал объяснять он. – А у них секретная служба «Аненербе» нарыла в Тибете у монахов, что любовь – это сплошная химия. А в химии – это все знают – реакции бывают окислительные и бывают – восстановительные. И вот, получается, что старая жена окисляет до своего векового уровня и вида, – а чтоб не выпендривался соколик! Стареешь, как – тупой клюв у вороны... А молодая – восстанавливает до своего уровня, чтобы не со старпером выпендриваться на дискотеке, в «стиле диско». Понял?.. Вот, Гитлер-то и стал жить с Евой Браун!.. А в мировых судах при разводах с тех пор только и слышно: «гитлер» да «гитлер»…
– А жену кто окисляет, если она такая старая? – спросил я.
– Её окисляют подруги!
– Подруги детства?.. – уточнил я.
– Не столько подруги детства, сколько – старые подруги, – растолковал Штирлиц. – Им некого окислять, вот они систематически и окисляют её: вот, мол, он (её муж) выпивает (запах, дескать, имеется!)… вот, он курит-накурился (а накурено только в туалете; а им там – что надо?!)… вот, его видели… вот, он то!.. вот, он сё!..
– А кто – жену восстанавливает? – спросил я. – Такое возможно?..
– Кто-кто!.. – рассердился Штирлиц. – Законный муж восстанавливает, если любит, когда бьет. Не зря же говорят: бьет – значит, любит! Но я-то не смею бить женщину, как интеллигентный офицер. Несмотря даже на то, что приняли закон, позволяющий бить в семье, любя до гроба. Хотя, она могла бы быть и молодой, как шелковая… Вот, Холтоффа, по репе его черепной коробки – это да!..– и Штирлиц снова замахнулся на меня бутылкой. «Понравилось, видать, тренироваться!.. – очумело подумал я. – Не так ли?..»
И я не знаю, по какому бы мне «пришлось» полушарию (а сам виноват, что тоже, как и Холтофф, назвался спортсменом, не так ли?). Но я, вовремя выхватил из вещмешка вилок капусты и надставил его над головой:
– Вот, тренируйся на капусте!
– Да, ушибленная капустка – очень вкусна при квашении, – мечтательно проговорил Штирлиц. – Ушибленная – она лучше отдает свои вкусовые качества, нет?.. А зачем подкручивать, у капусты ведь одно полушарие с извилинами на всю голову, не так ли?..
– Подкручивать надо, чтобы бутылка не разбилась на острой голове! Потом сам выпьешь нашу очень тяжелую вещь, – предельно четко объяснил я. – И тихо получается при ударе… как писк из треников. Не так ли? (вот привязалось!).
– По голове – подкручивать – и тихо получается, как писк из треников… – механически повторил Штирлиц ( по-шпионски правильно запоминая ценную информацию – раскладывая её «по полочкам» в голове). – А что – это пьют, нет? – возвращаясь к нашей беседе, ещё поболтал в руках Штирлиц черноту смеси (чернее ночи).
– Мужики уральские пьют, называют ласково «озямка», 96 полноценных градусов, – ответил я. – Только отстаивать надо… Ты, такую бутылку в баре Бомбея выставь – будет шик обалденной красоты в объятьях ночи! Парни ихние – свихнутся от удовольствия…
– Побочные эффекты есть, нет? – спросил Штирлиц (для разведчика важно всё!).
– Есть, – ответил я. – У тех уральских мужиков скупая мужская слеза со временем голубеет от кобальта, как расписной фарфор «Гжель». Но им бояться нечего, талант – не пропьешь! Талант – это, как и выправка, не так ли? (вот привязалось!). Товарищ Сталин говорил, что выправка с похмелья воскресает, как птица Феникс из пепла. Главное, чтобы выправка была. Но талант её заменяет…
– Талант… – начал излагать умный Штирлиц, – единица массы и счётно-денежная единица, использовавшаяся в античные времена в Европе, Передней Азии и Северной Африке. В Римской империи талант соответствовал массе воды, по объему равной одной стандартной амфоре (то есть 1 кубическому римскому футу, или 26,027 литра). Гомеровский золотой талант равнялся массе золотого вавилонского шекеля, равного 16,8 кг. Талант делился на 60 мин, 1 мина на 60 сиклей…
Штирлиц говорил и говорил (я, на всякий случай, держал голову подальше от «амфоры» в его руках)…
А когда я ещё только вошел к нему, Штирлиц положил передо мной бутерброд – наливная черная икра по-баклажановски на свежем кусочке батона (это тоже был пароль). И по направлению нарезок на батоне, я уже знал, куда надо отходить (в какую сторону), если что…Разведчики всех стран и народов знают этот прием, и поэтому в трудный момент, никогда не спрашивают «Куда бежать?».
– Но, чу!.. – вдруг повел Штирлиц аккуратным носом (столь характерным для нашей родной Среднерусской возвышенности, нашей березке тонкой да ивушке плакучей). – Чую! Это Холтофф стучится…
– И он несколько пьян! – распознал я по отдельным характеристикам. – Поскольку стучится сапогом. В окно…
– Сейчас! Я только встряхну бутылочку!.. Подкручивая… – заторопился Штирлиц. – И фиолетовый сумрак вечера – покроет старозаветный сиреневый туман!..
А я – побежал…
Напоследок, Штирлиц крикнул мне:
– А картошку конспиративную сжечь или проглотить? Нет?.. (Я понял, что он имел в виду сведения про гимн, о которых не должен знать никто!).
– Не совсем. Просто, поджарить, – ответил я.
– И проглотить? Не так ли?..
– Нет!.. Просто, съесть!..
И я, выдавая себя за отпрыска из бедной рыбацкой семьи, побежал, как мог – на ушибленных коленях побежал (уже не через шесть границ, а только через три; уже не вдоль русла пересохшего ручья, а – поперек самых бурных и опасных рек, поперек высоких и сыпучих барханов, через чащи и темную тайгу самых высоких дубрав, поперек степи и лесостепи и топи, с горы на гору, из оврага в долину, из лощины в туман, через гари и гати, по садам и огородам, продираясь сквозь катакомбы (поминая на ходу и «ху из ху», и «сват етит», и «ять»!), протискиваясь в пазы и лазы, обгоняя пеших и конных, ускоряясь между свадьбами и похоронами, между балами и маскарадами, минуя приюты для нищих и шутов, отбиваясь от пьяных и сраных – временами (для запутывания следов), переодеваясь в самурая и в кувырке подныривая на автострадах под длинные груженые трейлеры, оголтело мчащиеся и оглушительно пиликающие в тревожном мраке ночи)…
В живописнейшей вечнозеленой бухте «Комарик-офф» (где все по парам – пальмы и кипарисы в любовной истоме жонглировали спелыми ананасами), я (в шикарном белом фраке) сошел на берег с трансконтинентального 16-палубного парома «Крым – Копотино» (следующего трансконтинентальным рейсом по Северному морскому пути транзитом из Аляски), и тут же (как учили) слился с пестрой толпой метисов, таксистов, артистов, таксидермистов, эквилибристов, контрабандистов, карманников и других горластых участников ежегодного карнавала «Гуляй Вася – ай лю-лю», гарцующих здесь круглый год напропалую. Заняв (для отвода глаз) 15 тыс. долларов у торговки семечками, я ловко зацепился за турбо-винтовой дельтаплан и на нём доскочил до «Острой горки», где Данило-мастер (наш человек) открыл мне гору. Я вошел в тоннель и в изнеможении упал на кожаные кушетки 18-метрового лимузина, – дальше делать ничего было не нужно: умная автоматика умно запиликала и завела двигатель; умно замигали сотни светодиодов и триодов; и умный супердорогой суперкар плавно взял инфракрасный курс – на свет в конце тоннеля…И уже скоро (в ослепительно белом подшитом подворотничке – чистый мадеполам!) я докладывал товарищу Сталину, что приказ – выполнен!
(Про Холтоффа вы видели по телику; Штирлиц одобрил тогда приём нашей борьбы: «Не надо опускаться до оскорблений – «хлопнул» бутылкой и все дела!»; надо заметить, Штирлиц хорошо потренировался на вилке капусты (да и на мне!), и Холтофф уже не умрет в нищете, а будет осужден на Нюрнбергском процессе пожизненно).
Вот, а через какое-то время я смотрю на себя в зеркало, – а у меня треники-то под коленками (по которым Штирлиц меня «поподчевал») уже, вижу, не обвисают мелкобуржуазно… Ага! Значит, скоро треники начнут выпучиваться у меня, как галифе!.. И это значит, что скоро я опять буду готов идти на задание!
Значит, так!..
2017