Будь здоров! Рассказ мужа

В 1956 году я поступил в Харьковский авиаинститут. Инстит считался трудным, и поэтому девочек там было мало - в нашей группе всего пять. Ира Хайченко из Киева, лётчица  - занималась спортивным пилотированием. Такая большеглазая, черноволосая пышка, не Мопассановская. Наши девочки проходили военную кафедру наравне с нами. Какую-то общевойсковую дисциплину преподавал пожилой, но бравый подполковник Хацискаци. На каждом практическом занятии он вызывал Ирку. Она, чётко стуча каблучками, выходила к доске, подполковник смотрел на неё масляными глазками.

Людочка Рябоконь, тоненькая, высокая, грациозная, совершенно не соответствующая своей грубовато звучащей фамилии. Кстати, в её устах она звучала как-то нежно: рибако-о-нь.

Ещё одна Людмила, её почему-то мы звали по фамилии - девушка Ламм. Небольшая, не очень казистая, чуть-чуть сутулая. Но какой у неё был голос! Она побеждала на всех конкурсах самодеятельности, причём, с оперным репертуаром. Во время поездок в колхозы мы часто собирались в клубе или у кого-нибудь «на хате», чтобы послушать Люду — особенно впечатляли три арии Далилы из оперы «Самсон и Далила».

Была ещё Нелка, Нинель Селивёрстовна Рубцова, маленькая, большеглазая, кудрявая. За ней ухаживали, с переменным успехом,  двое богатырей — Витя Кривцов и Вася Ермашкевич - оба боксёры и оба в одной и той же весовой категории. На институтских соревнованиях по боксу, во время их боя яблоку некуда было упасть»- все приходили смотреть этот бой «за Нелку».

Ну и, наконец, кубанская казачка Оливия (Лива) Сайчук, статная девушка какой-то суровой красоты. В суровости  её красоты мы убедились в первой же поездке в колхоз на первом курсе. В тёплый октябрьский денёк мы отдыхали на большой куче очищенной кукурузы, о чём-то болтали; я не расслышал, что сказал Ливе Саша Овчаренко, но увидел, как она «навернула» его здоровенным початком по голове. Уже на третьем курсе наша Лива вышла замуж за дипломника. На свадьбу были приглашены группа невесты и группа дипломников  - народу довольно много. Свадьбу играли в общаге. Из большой комнаты, человек на двадцать, вынесли кровати, в дополнение к нескольким столам использовали снятые с петель двери. Водки было много, закуска неприхотливая -  колбаса, селёдка, винегрет, оливье не было, т.к. в то время было очень трудно достать майонез. Тостов не произносили, периодически кто-нибудь орал «горько». Потом завели радиолу с музыкой, но она вскоре испортилась, стало, честно говоря, скучновато и даже возник какой-то конфликт между подвыпившими дипломниками и салагами-третьекурсниками.

В какой-то момент где-то зазвучала музыка, вроде аккордеон. Все затихли и стали прислушиваться, кто-то сказал: «Так это «будь здоров» играет, он здесь живёт». «Будь здоров» - так все называли институтского  парикмахера. Это был черноволосый мужчина небольшого роста с слегка оплывшей книзу фигурой. Его общение с клиентами сводилось к этим двум словам. Парикмахерская была маленькая, ожидали на стульях в коридоре. Он выходил и, обращаясь к кому-нибудь, спрашивал: «Будь здоров?», т.е. «твоя очередь?»  Потом показывал рукой на кресло: «Будь здоров», т.е. «садись». Как стричь он не спрашивал, да это и было ни  к чему — в то время все «носили» так называемую «польку», хотя в моде уже была «демократка» - причёска, привезенная студентами-демократами, т.е. из стран народной демократии. Предлагая поодеколонить, он брал пульверизатор со словами - «будь здоров?». Сняв скатёрку и отряхивая её, прощался - «будь здоров».

Однажды вечером мы с ним стояли рядом в трамвае, напротив освободилось место, я предложил ему сесть со словами: «Будь здоров?» После этого мы стали здороваться при встечах, а встречались довольно часто, т.к. он регулярно навещал сестру с ребёнком, которые 
жили в одном доме со мной.

Совершенно неожиданного для самого себя я подошёл к молодым и сказал:
 - Как вы смотрите на то, чтобы пригласить «Будь здорова» с аккордеоном?
 - Я не против, но как-то неудобно, мы с ним совсем не знакомы.
 - Я с ним немного знаком.
 - Тогда давай, попроси его прийти к нам.

Я спустился на этаж ниже, где была маленькая парикмахерская — оттуда шла музыка. Постучал в дверь, вскоре она открылась -  на пороге стоял удивлённый парикмахер.
 - Извините, пожалуйста, у нас тут свадьба, и молодые просят Вас прийти, посидеть вместе с нами, кстати мы не знаем, как Вас зовут.
 - Я - Михаил Матвеевич, но это как-то неожиданно... Да у меня и подарка нет.
 - Михаил Матвеевич, все там Вас хорошо знают, а вместо подарка как-нибудь пострижёте жениха без очереди.
 - Ну-у, не знаю...
 - Пожалуйста, а если ещё захватите инструмент, то это будет лучший подарок.
 - Ну, ладно, давненько я не играл на свадьбах.

Когда мы появились в почти притихшей комнате, раздался восторженный вопль, я только успел крикнуть: «Это — Михаил Матвеевич!» Все полезли к нему со стаканами, он подошёл к молодым, поздравил и сказал жениху: «Что же ты не сказал вчера, что у тебя свадьба — я бы сделал свадебную причёску». Выпили, закусили, поговорили и тут М.М. взял в руки аккордеон и начал играть «Свадебный вальс», кажется, Мендельсона, там такой густой торжественный звук. Молодые прошлись в танце, у всех пошло приподнятое настроение. Дальше он и играл, и пел разные песни, в том числе и фронтовые, все подпевали — в общем вечер удался.

Часам к одиннадцати М.М., который сидел рядом со мной сказал: «Я, кажется, перебрал, пожалуй, буду уходить». Счастливая Лива расцеловала его на прощанье, и мы с Витей Кривцовым пошли проводить. Комнатка, в которой жил М.М., примыкала к парикмахерской, мы зашли туда и усадили немного раскисшего Михаила Матвеевича на маленькую холостяцкую кровать. Уходя, стали благодарить, хвалить его игру и голос. Неожиданно он как-то посерьёзнел и глухо сказал:
 - Будь они неладны — и голос, и игра.
Мы удивлённо промолчали.
 - Да, да... Если бы не они... у меня была бы совсе-е-м другая жизнь — с тоской сказал он.
 - Почему, Михаил Матвеевич!?

И тут он рассказал эту историю. Я передаю её в своём изложении. Осенью 1943 года Красная армия со страшными боями освободила весь левый берег Днепра. Потери были очень большими, но нашему отделению повезло — из девяти человек погибло только трое. В некоторых только трое осталось в живых. Немцы укреплялись на правом берегу. В отличие от левого берега, правый был высокий, а Днепр очень широкий — в некоторых местах до трёх километров. Участок Днепра, который предстояло форсировать нашей роте был примерно 1,5 - 2 километра шириной. Командир роты рано утром вызвал наше отделение и поставил задачу. Надо было ночью переправиться на другой берег и в пять утра просто открыть стрельбу, чтобы вызвать огонь на себя. «Как и на чём переплыть Днепр - решайте сами» - сказал он. Ни лодок, ни брёвен на нашем участке не было. Мы нашли четыре железные бочки, к ним привязали какие-то палки — получился плот. Командир отделения, студент московского физкультурного института, приказал мне пойти в село и «кровь из носа» найти постное масло или, на худой конец, какой-нибудь смалец. Я сказал, что ведь село почти всё сгорело и спросил зачем это ему нужно. Он ответил, что потом скажет и дал мне  буханку хлеба и банку консервов для размена. Часа три я бродил по разрушенному селу и в какой-то землянке нашёл бабку, которая дала мне чертвертинку постного масла. Только я принёс масло,  как явился ординарец командира роты и приказал срочно явиться к командиру. Я прибежал в  землянку, и командир сказал: «Ты не пойдёшь с отделением на тот берег, вместо тебя пойдёт этот», и он показал  на молодого парня в потрёпанной одежде. Это был один из тех, кого называли «пиджачник» из-за того, что их направляли в бой без обмундирования. Такие люди, которые оставались на оккупированной территории, должны были  кровью «смыть позор». Не буду скрывать, я обрадовался и понял, почему командир принял такое решение: во-первых, я был парикмахером и регулярно стриг и брил командира. А, кроме того, он любил слушать мою игру и пение, это он раздобыл для меня гармонь. Бедняга, он потерял семью и немного отходил, слушая музыку.

К счастью, переправа моего отделения окончилась благополучно. Уже после того, как мы захватили правый берег, я встретился с ребятами. Оказалось, что я не зря раздобывал  масло: миномёты и другое оружие разместили на плоту, а ребята, разделись догола, намазались маслом (вода была холодной) и плыли рядом. Немцы всю ночь пускали осветительные ракеты, но бойцов не увидели. В пять утра они, под прикрытием высокого берега, устроили такую пальбу, что на них обрушился мощный немецкий огонь, а в это время наша рота успела перебраться на другой берег и пойти в наступление. Здесь он умолк, потом вздохнул и сказал: «Все ребята, кроме «пиджачника», стали Героями Советского Союза, а я...» Из глаз у него выкатились крупные слёзы, побежали по щекам и обогнули небольшие аккуратные усики...

„В ходе битвы за Днепр высшей награды страны – звания Героя Советского Союза – были удостоены 2438 человек. Чтобы понять масштаб такого награждения, достаточно знать, что это число превышало число всех удостоенных такой награды с 1934 года и до начала операции, и что из всех Героев Советского Союза времен Великой Отечественной войны – а это 11 739 человек, каждый пятый был участником битвы за Днепр. И в этом нет ничего странного. Впервые с начала войны высшее руководство страны в лице Ставки Верховного Главнокомандования выпустило директиву, разрешавшую представлять к высокому званию и весь личный состав, форсировавший реку в числе первых“.