– Петрушка мой! Петрууушенька! Позвала Елена Павловна ласково. Петрушка встрепенулся, немного нахохлился, и степенно зацокал к ней по паркету. Он грациозно вытягивал шею, поворачивал голову из стороны в сторону. С гордостью и с явным, нескрываемым воодушевлением, соглашался он с Еленой Павловной, - Да, красавчик-Петрушка, это я.
– Петрууша! Хоррооший мой! Хороооший! Продолжила Елена Павловна, нежно проводя ладошкой ему по спинке.
Петруша весь выгнулся, расправил крылья и закачал клювом, словно подтверждая – да, я такой.
Петр Семенович, мужчина комплекции выдающейся и даже излишней, и сам уж не помнил, как и при каких обстоятельствах превратился в Петрушку. В быту он был человеком строгим, местами даже суровым, но традиции семейные чтил. Да и нравилось ему смотреть как глаза Елены Павловны исполнялись добротой и нескончаемой нежностью, нравилось купаться в этой нежности, жадно впитывать ее, как котенок на подоконнике ловит солнышко в ясный зимний денек. А еще была у Петра Семеновича тайна, открыться в которой он совершенно робел. Даже Елена Павловна не догадывалась, с каким нетерпением и неистовой жаждой он ждал от нее заветное слово. «Петрушка» словно приоткрывал ему дверцу в детство, в то светлое время, которое измерялось лишь рассветами и закатами и сплошь являло собой веселую беззаботность, в то светлое время, когда он мог часами сидеть на бабушкиных коленях, пока та вязала, покачиваясь из стороны в сторону, и глухо мычала, странную, одной ей знакомую песню.
Петр Семенович громко замычал и зачмокал как-то особенно сладко, по-детски. Совсем рядом донеслись странный гул, шуршание, и еще какие-то резкие звуки. Петрушка настороженно встрепенулся, принял стойку и рванул с колен Елены Павловны прямо на пол. «Петруша!» – только и успела испуганно выдохнуть та. Скользнув когтями по лаку, он чертыхнулся, гуркнул раненым голубем, и распластав бесполезные крылья, треснулся клювом о зеркальный паркетный пол.
«Так! На чем мы остановились?» – спросил Петр Семенович, поправляя очки, и держась за ушибленный подбородок. Смерив строгим взглядом собравшихся,он негромко прокашлялся, и продолжил заседание кафедры.