Реставрируют храм. Самосвалы везут арматуру.
Богомазы внутри обновляют потрепанный лик.
Губернатор доволен. И толстый министр культуры
сочным ртом к микрофону надолго прилип.
Вот уже заблестели на солнце макушки.
Вот народ повалил внутрь пасти раскрытых ворот.
А поодаль, как прежде чернеют гнилые избушки.
Кто – то пьяный кричит – эх, гуляй, да еб*ть тебя в рот!
Важных пастырей нет никогда в захолустье убогом.
Не проедет туда лакированный джип или ЗиЛ.
И в сердцах поминают забытые Господом Богом,
всех кого сам Господь наказать в суете позабыл.
Вот насилуют юную девку в подвале всем скопом.
Вот ребенок замерз – ведь разгульная мамка ушла.
В развалюхе сидит ветеран, что под Псковом
умирал на снегу, но не сделал ни шагу назад.
Подыхает в блевотине, из-за китайского спирта,
бывший слесарь – наладчик, рукастый, и глаз как алмаз.
Он работать любил, только нынче цеха заводские
оккупировал шумный, торговый, бесстыдный и наглый Кавказ.
И давно заросли лебедой там поля – огороды,
пахарь пропил соху, и избу променял на подвал.
Веселятся в экране в шелках – бриллиантах уроды,
с содомитами правя на век затянувшийся бал.
Где же пастыри? Где? Не найти вас нигде, кроме храмов,
что везде, словно центры торговые, выросли как на дрожжах.
Впрочем, что ж, ведь не имут же мертвые срама.
А живые давно не нуждаются в ваших словах…