За окном по холодной жирной грязи, выданной депутатом за асфальт, тихо и неотвратимо тащилась осень девятнадцатого года.
Без света выбитых и украденных фонарей было темно. Новости сообщали о новых победах, но водка снова была неполноценной.
Мужик, понурясь, сидел за столом и ел из тарелки колбасу. С другого края ту же колбасу ели мухи.
«Страшная! Реально страшная у Федьки баба!» – тяжело думал мужик и зажмуривал глаза, когда мимо его сизого носа проплывала, мерно колыхаясь, дебелая грудь его благоверной.
И так ему в это время было жалко восьмидесятые, когда не замечалось времён года, когда вино было просто вином, а девушки были красавицами, среди которых обязательно была своя Татьяна. Как-то по особенному ему было жалко Федьку. Было жалко мух, евших колбасу из сои. Жалко было осень. Разбитые фонари. Журналистов, писавших хорошие новости. И было жалко ещё чего-то, о чём он никак не мог сообразить. И только качал головой, облокотясь одной рукой о край стола, а другую бросив на колено, затянутое пузатыми трениками, перемалывая в хмельном мозгу: «Страшная! Реально страшная у Федьки баба!»
За шторой и холодным стеклом медленно, в вечерней полудрёме ворочался маленький городок, в который никак не хотел приходить новый двадцать первый век.