Послушай, дружок, я расскажу тебе быль. Даже три были. Не о святых они, не о богатырях,они о людях слабых, может даже - никчемных. Это те, о ком Пушкин позже скажет, что средь детей ничстожных мира, быть может , всех ничтожней они.
До это тех пор, пока не заговорят. И тогда из их уст звучит божественный глагол. Не утверждаю, но в чем-то вижу их многострадальной русской Троицей.
Евстратий.
Фуников.
Посошков
Впрочем, судите сами.
***
ПРЯ О СЛОВЕ
Язык, известно, до Киева доведет. Инока Донского монастыря Евстратия он довел до Иерусалима.
Нет, понятно, сначала и был Киев. Да оттуда инок и не помышлял идти дальше. Мнил - в Матери городов русских сыщет от знаний, каких не хватало.
Ан нет. Полтора года подвизался в Печерах, да скоро и понял, что у него самого знаний поболе , чем у тамошних молитвенников.
Гордыня, конечно. Вот, чтобы и присмирить её, и пошел Евстратий ко гробу Господню, где наверняка живут мужи многомудрые, перед которыми северный пилигрим будет выглядеть по уму младенцем.
Чего искал Евстратий?
Он родился одиннадцатым младенцем в семье рыбака с озера Неро. Прежде, чем ходить, научился он вязать узлы на сетях. Так и рос, вяжучи снасти , в тени храма Покрова, что подняли к небу неведомые мастера за триста нет до того. И вместе с памятью пальцев входила в мальчика и память былин и сказов, что приносили сюда извечные русские бродяги - калики перехожие. И как-то назаметно, вместе с ремеслом, начал юноша вязать и словесные узлы. А скоро понял, что и сам уже сочиняет песни...
А те калики сказывали, что живут на земле особые люди - сочинители виршей, сиречь пииты. И захотелось сыну рыбаря тех людей повидать и ума у них набраться.
Долго ли, кротко ли наше повествования, но пятнадцати лет оказался Евстратий в Донском монастыре. Да, там он встретил поэтов. И первым среди них выступал Иван Хворостинин - сочинитель громоздких, как архиерейские дроги, стихов. Уже там Евстафий понял, что у него самого стихи получаются лучше . но Хворостинин учил - дескать, в тебе, отрок, много от народа, да мало от науки.
Вот тогда и пошел Евстратий в Киев. И дальше - в Святую. землю.
Семь лет ходил. А когда вернулся в Донской - был он уже многомудрый муж, читавший по гречески и по латыни, знавший языки польский и малороссийский. И в заплечном мешке у него, помимо Кормчей, были тетрадки собственных стихов. Это были не былины, и не сказы. И не правильные вирши . на манер хворостининских. У Евстратия в тетрадках жила новая русская поэзия, замешанная на всеславянских веяниях. Это была та самая вязь узлов, но узлов словесных, собравших в одну сеть русский язык Москвы. Киева и Полесья.
Опять перепрыгнем через время и сюжет. Теперь мы видим Евстратия в кремлевских палатах, где он числится личным царским стихотворцем. Василий Иванович Шуйский приблизил поэта к себе и наделил властью определять языковые правила по всему государству. С легкой руки Евстратия каменный язык церкви начал меняться. Начинались вековые подвижки русской литературы.
И Смутное время.
Объявился новый царь - Дмитрий Иванович, Он заявил о своем праве на престол, и правом этим воспользовался. Дмитрия короновали, как и его жену Марину, и новый царь завел новый двор. А при дворе - и театр, и университет, и консерваторию. А главным стихотворцем при Димитрии Ивановиче подвизался наш старый знакомый - Иван Хворостинин.
А зачем при дворе два главных стихотворца? Вот Димитрий Иванович и устроил им на Сретенье испытание на пригодность.
Евстратий , по пленении Василия Шуйского, оставил Москву и тайно жил у матиушки на озере Неро. Да кто ж в России упрячется от соглядателей? Донесли, руки за спину завернули, поставили в Грановитой палате пред царские очи. Собрался на прю весь двор, "с архиереи и послы", с дамами в припудренных пышностях.
Жаль, никто не вел протокола. Но по глухим отголоскам в бумагах тех самых "архиеереи и послы" мы узнаЁм, что Хворостинин отставивал незыблемость старославянских форм в поэзии, а Евстратий убеждал в том, что поэзия - это не форма, а содержание. Хворостинин твердил о несовместимости "подлых" и высоких представлений в стихе, Евстратий же настаивал на обязательном замесе стиха на обиходной речи "всех славянских племен". За что Хворостинин обозвал спорщика "врагом народа".
Дмитрий Иванович слушал-слушал, да и говорит:
- Вместо чтоб лаяться, вы стихи почитайте. А мы тут сами решим, кто из вас первый русский стихотворец.
-Чур, я первый! - Хворостинин поднял руку. Скинув за плечи бобровый воротник, он стал на середину палаты и с чувством прочел :
-Полки обнищавшие, Иисусе, вопиют к тебе,
Речение сие милостивное приими, владыка, в слух себе.
Еже на нас вооружаются коварством сего света,
Всегда избави, Господи, нас от их злаго совета.
Иван читал, но "архиереи и послы" черех минуту начали позевывать. Царь поднял руку.:
-Ты прав, Иван Андреевич, - сказал царь. -И впрямь - стих твой соответствует всем нормам и даже европейского стихосложения. Его можно легко перевести на любой язык. Ты достоин славы первого русского поэта. Но давай теперь послушаем песнопевца царя Василия.
И вышел на средину зала Евстратий. Не снимая скуфейки, он полузапел, полузагнусавил:
- Богови - Бугу, свету от света,
В слоге ли, в слове - лету от лета.
Воспевание и слава, на честь поклонение,
Величальная держава на благодарение...
Странное дело - за благозвучанием стиха исчезла гнусавость чтеца, и никто не зевал. А когда Евстратий дочитал и склонил в почтении голову - в Грановитой палате, первый раз в её истории, раздались рукоплескания.
Русская публика аплодировала, на немецкий манер, русскому поэту.
Приговор был: первый поэт России - Евстратий. И посему быть ему царским стихотворцем .с жалованием и титлованием.
Но Евстратий еще раз низко поклонился царю:
- Сердце мое преисполнено благодарности. Но дозволь, государь, сходить мне ещё раз в Киев, ко святой Софии. Иначе это же сердце высохнет от бескровья, и ты оставишь Россию без первого поэта.
Засмеялся царь и подивился мудрости Евстратия. Он не стал держать поэта. Как отринул от себя и Хворостинина, уже через месяц замеченного в стане князя Пожарского. Иван Хворостинин и стал первым стихотворцем Русского ополчения.
А Евстратий как вышел из Грановитой палаты - и как в воду канул. Не появился он ни в Донском монастыре, ни в Киеве. Смутное время втянуло его в кровавый водоворот и убило. На Руси так повелось : в смутные времена первыми погибают поэты. Хотя...
...спустя много лет кравчий царя Михаила Федоровича Иван Андреевич Хворостинин приезжал в рыбацкую деревушку на озере Неро. Он привёз с собой большой дубовый крест, который и водрузил на безымянную сельскую могилу. Крест ещё двести лет назад видели там пленные наполеоновские солдаты и запомнили надпись на нем кириллицей и латиницей " Евстратий".
"Eustraty"
***
МНОГОМЯТЕЖНОЕ РЕМЕСЛО
А взяли его по навету. Сосед-хряк, Афанасей Полупуд, донес бунташному воеводе Болотникову, быдто он, дворянин Иван, сын Васильев, Фуников, пшено де в клуне прячет. Ночами рушит, ночами де и прячет." А твои людишки, батюшка Иван Исаевич, в голоде обретаются, а тот преступный дворянин тать. И ты де, Иван Исаевич, того Фуниковай имай, и сусеки его имай, а мне за тот донос дай дворовую девку, его татя Фуникова, Олгу. Аще оный дворянин Фуников грамоте де шибко, и поносныи слова всякие совокупляет и кует хулу на державу и началникы".
Представьте картину. Смутное время на Руси. Войско Ивана Болотникова заняло Тулу. И здесь восставших осадил с московским войском царь Василий Шуйский. У восставших кончился порох, на исходе провиант. И тут сообщают, что какой-то дворянин Фуников прячет хлеб. Вот вы, Иван Болотников - что бы вы сделали?
Правильно. И Болотников призвал к себе Фуникова. Сначала добром просил : отдай хлеб.
Фуников удивляется:
-Кто тебе, атаман, наврал про меня? Год был мокрый, хлеба закисли еще в поле. А что собрали - то царские фуражиры вымели.Сам гол-как сокол остался. А что навет подан - так это, видать, сосед-хряк. Афанасей Полупуд. Он давно глаз положил на мою девку крепостную Ольгу. Просил продать блуда ради, али поменять на немецкое ружо..
Болотников видит - юлит Фуников, добром с ним не получается, Заламывают Фуникову руки, бросают в темницу :
- Отдай хлеб, сука.
Тот бы и рад, да хлеба, и вправду, у него нету. Пока бьют его смертным боем - севрюки с соседом-хряком весь дом перевернули. Клуни пожгли, святые образа покололи серебряные оклады сняли. Сосед-хряк девку Ольгу увел. Намотал косу на руку - и увел.
ПозрИли дворянскую усадьбу Фуникова, домашних вон выгнали. Может, так и убили Ивана. Да тут царь Василий Иванович прислал к вору Болотникову переговорщика, Лиозна Тютчева. Вспомнили, что затворник Фуников "грамоте шибко" - кровь с него смыли, сермягу стиранную с мертвеца на плечи накинули - втокнули в переговорную избу.
Сидят там Болотников и Тютчев - лоб в лоб. Вор-атаман брит, борода Тютчева вору чуть не в глаза лезет.Сопят, злобствуют. Казачий сотник за шиворот посадил Фуникова на лавку по другую сторону стола, подвинул оловянную чернильницу, сунул в руки птичье перо:
-Пиши, суко. Шо батька скаже, то и пыши.
А те по делу не говорят, около топчутся. Обидами делятся.
А Иван пишет.
Скоро перед ним плошку масляную сменили. Перо новое подали.
Иван пишет .
Иван давно писать научился. Не соврал сосед-хряк. Такого шибкого грамотея, как Футиков, по всей России не сыскать. Как научил Ивана грамоте ведун Шишка еще в далеком детстве - так с тех пор она в мальчонке только множилась. Уже в десятниках, в стрелецком войске, охранял он Патриаршую книжницу. Так там его латинскому языку сам царский справшик Нил Горемыка обучил.
Да что там грамота! На Туле у всякого веселого человека фуниковы прибаутки на языке.
"Хряк полюбый выше сил
Соловьем де засвистИл,
И тоскуя об любви,
Все хрюкАют соловьи".
Весть о знатном раешнике до митрополита дошла. "Многомятежно ремесло твое. Прокляну!" - стращал поп. Уже ломали ему за вирши руки.
...А эти всё переговоры переговаривают. Все громче да злее. Вот уж атаман Тютчева за бороду схватил.
А Иван пишет.
Но тут в палаты внесли поросенка на блюде. "Вот тебе и голод, царица небесная." Казацкий сотник сгреб все исписанные листы, Ивана опять вздернул за ворот, и потащил прочь.
Кинули Фуникова в пыточную. Да там и замучили досмерти.
А с листами вот как вышло.
Как доели поросенка атаман и посланник, то Болотников отдал листы Тютчеву:
- У меня против царя Василея Ивановича умыслу нету. Вот тут вся наша беседа записана. Нехай читае.
И Лиозн Тютчев уехал из Тулы. Уже в скрипучей карете начал перебирать листы. Да тут же и велел остановить лошадей. Чтоб на ходу не качало. Скоро его стража услышала небывалый смех. Никто не мог понять - от чего так хохочет царский посланник.
А тот читал, вытирал слезы и в восхищении крутил головой:
-Ну, Иван. Ну, грамотей! Чистый соловей, шельма!
И брал новый лист. А там :
"Седел 19 недель,
А вон ис тюрмы глядел.
А мужики, что ляхи,
Дважды приводили к плахе.
За старые шашни.
Хотели скинуть з башни.
А на пытках пытают,
А правды не знают.
Правду-де скажи,
А ничего не солжи.
А яз ин божился,
И с ног свалился,
И на бок ложился:
Не много у меня ржи,
Нет во мне лжи...."
Оказалось - пока атаман и посланник вели переговоры - Иван Фуников, вместо протокола, написал Послание своему соседу-хряку, Афанасею Полупуду. Да как написал!
Это нынче мы можем говорить, что Иван Фуников был первым поэтом в России, соединившим раёк и публицистику, что в его "Послании" заложены основы русского классического стихосложения. Что Иван Фуников этим произведением на двести лет раньше Ломоносова и Державина дерзнул " в забавном русском слоге" показать жизнь целой страны.
А тогда Лиозн Тютчев привез эти листы в Москву и передал в Патриаршую библиотеку. И лежало в ней "Послание" многие годы. Через сто лет его для себя открыл поэт Антиох Кантемир. Он же воскресил к жизни имя Ивана Фуникова. С тех пор поэты и литературоведы принялись по крохам собирать труды Фуникова. И хоть к сегодняшнему дню собрали не очень много, но и того, что есть, оказалось вмеру для того, чтобы наш современник Евгений Евтушенко включил Ивана Васильевича Фуникова в литературную энциклопедию "10 веков русской поэзии".
Вспомним его сегодня и мы...
***
КАНДАЛЬНОЕ ПРАВО
А повязали его случайно. Шёл по Сенной площади сменный дворцовый караул в казарму - капрал и увидел Ивана на бочке. Стоял Иван простоволосый, размахивал руками - в правой тетрадь, - увещевал зевак:
-Дурни вы, от того и живете скотами! Нет в вас любви, акромя как к деньгам. А вот у меня написано в столбцы, как из скудости обернуться в богатство! Налетай - кому книгу задарма ?
Зыркнул капрал на мужика - сабельный рубец на щеке побагровел:
- Росту невелик, соломоволос, да голосом тонок... Братцы, бери его - се госуларственный преступник Ванька Посошков ! От матушки Катерины нам за радение на водку будет.
И взяли. Повязали Ваньке руки за спиной солдатской лямкой, список ему за отворот шубейки засунули. Да и сдали под запись в гауптвахту.
А уж в гауптвахте Ивана по ногам заковали в кандалы. Так положено, поскольку есть на него государев розыск, как на самого тяжкого душегуба.
А тетрадку, тоже под запись, изъяли. Да с отдельным егерем отправили в Правительствующий Синод. На предмет колдовства - есть ли таковое ?
Сидел Иван неделю. Не били, и почти не кормили. Там всё вокруг повинные военные. Тот ружьё пропил, у третьего почтения к чинам мало. Иван Тихонович помнил, как и сам ходил под Воинским Артикулом. Уже тому почти тридцать лет, как взяли его, вьюношу, на Ольшанском посаде, по первому рекрутскому набору. Тогда петровские комиссары мелкой сетью прошли по России, много выбрали из народа, которые в самой силе были.
Был Иван с царём Петром и под Нарвой, и под Полтавой. Когда смурной турок занес саблю над Меншиковым - Иван свою грудь подставил.
Под Страшенами было, в Бессарабии. Меншиков сам выправил раненому подорожную,двух солдат приставил в путь. Опустил Пётр раненого героя, денег дал в награду.
Почти год в своем Ольшане отходил Иван Тихонович от раны. На царевы деньги батюшка, Тихон Калистратович, хозяйство завел, быстро в слободские богатеи выбился. Сын Иван полегоньку оклемался, ходил по подворью с терадкой. Всё подсчитывал, вычислял столбцы. И скоро сложилась у него в голове, как весь Ольшан обогатить. Просто ведь - работать и тоговать честно - и будет всем благо. Вот же вычисления!
И когда сочинил он "Повесть о том, как Ольшан осщасливить " - пошёл с тетрадкой к городничему. Тот, сам бывший военный, выслушал Ивана, перелистал его тетардку, да и ... бросил в печку. Сказал в назидание :
-Не дури. Пётр Алексеевич запретил иметь бумагу и чернила мещанам и подлому званию. Я тебя за эту запись обязан на правеж поставить. Но как есть ты герой, то отпускаю тебя. Уходи из города прочь - Россия большая.
Россия-то большая, да без пачпорта в ней хожденния нету.Всякого в ней бродячего люда, а особенно монахов, грамотеев, домрачеев велено ловить, да приставлять на работы. Ивану пачпорт выправил городничий бессрочный, безместный. Ходи - не хочу.
Поначалу становился под Тулой, в Дедилове. Тут родни много - сто лет назад отсюда выселками переезжали в Ольшан, и на всю Белгородскую черту. У дядьки Афанасия Посошкова хомутное дело. Пристроился к ремеслу.
И тут чёрт под рукой. Через месяц сочинил Иван поучение : "Како хомуты шить вдесятеро к достатку". Показал дядьке Афанасию. Тот почитал, прикинул на костяшках.
-Племяшка, - говорит. - Голова у тебя умная. А у нас , в магистрате, есть от царя гумага. Вроде загадки. Как из рубля зделать червонец. И того отгадчика царь наградить велит. Ты б сходил с тетрадкой в магистрат.
Сходил. Там понравились его хомуты. Тетрадку запечатали, отправили в столицу. Аж через полгода, к Сретенью, прибыл в Дедидов офицер. Потребовал сочинителя.
И так Посошков опять оказался в Санкт-Петерурге. Сначала поставли его в академии Наук перед учеными мужами в париках. А потом и перед Петром представили. Там его Мешьшиков угадал.
-Пётр Алексеевич, - кричит, - глянь,сердце моё, это ж мой спаситель!
Словом, дал Петр Алексеевич Ивану Тихоновичу личный наказ. Где хошь броди, с кем хошь живи, но напиши мне труд , как доходно обустроить государственное хозяйство. И документ дал, чтоб Ивану Тихоновичу всякий служилый и начальствующий человек оказывал всякое содействие.
...Двадцать лет старался Иван Тихонович. И на Урале побывал, в рудницах, и Украину пешком обошел, житницу. И в канцеляриях сидел, и пивное дело изведал. А посля вернулся в Ольшан и написал без поспеха "Книгу о скудости и богатстве".Ту книгу в магистрате двенадцать раз перебелили, отправили в столицу, губернетору,в Сенат и Синод,в Академию.
Уже ни батюшки, ни матушки в живых не было , заправлял подзахиревшим хозяйством старший брат Клим. В науку иванову Клим не верил, к семейному делу не допускал. Томился Иван, ждал вызов от Петра.
Но замест того пришла от губернатора депеша взять "злокозненного сочинителя под стражу и немедля сопроводить в Белгород для расправы". Иван успел выскользнуть раньше, тайно побежал в Петербург. Но уже по всем городам , на ямах и постоялых дворах имелись его приметы, где именовался Иван "живых истин злодеем, бедою християнскому миропорядку".
Ничего не понимая,Иван обходил стороной ямы и гауптвахты. А на площадях и майданах пробовал кричать людям из своей книги.
Это же так просто: - жить по любви, счёт вести по чести.
Иван верил, что ни царь, ни Меншиков о его бедах не знают. Вот, доберется он до дворца, узнает его Светлейший князь - и расточатся врази его...
Уже на подходе к столице услышал о смерти Петра. Но надеждыне терял - есть ещё Меншиков.
...И когда морозным утром посадили кандальника в тюремные крытые дроги с решётками и верховой стражей - понадеялся, что едут во дворец. Глядел Иван на петербургские здания в клеточку, и думал, что сейчас выпорхнет на волю.
И расскажет он Светлейшему Князю, как обустроить Россию. Покажет рассчёты, объяснит выгоды.А князь посвятит в Иванову науку государыню Екатерину Алексеевну. Что-де, надо придать всему ходу жизни любовь и честность - и тогда расцветет Государство Российское пуще всех европий и америк.
Но привезли Ивана Тихоновича Посошкова в Петропавловскую крепость. Посадили в сырой каземат на тёртую солому. К стене приковали, как зверя.
Ни приговора, ни объяснений. Смурной стражник в засаленном комзоле сунул в окошко плошку распаренным пшеном:
-Жри.
Уж тому скоро триста лет, как сизым февральским утром плошка на откидной полке двери осталась нетронутой. Кликнули начальника караула, крепостного лекаря. Вошли. Поднял лекарь тощую руку узника, послушал. Усоп, дескать, списывайте с довольствия.
...
А книга осталась. Удивительный труд Ивана Тихоновича Посошкова и нынче представляет практическое значение. Если следовать науке Посошкова, то и теперь можно так обустроить Россию, что она будет богаче и счастливее европий и америк.
Дело за малым.
За любовью и честностью.