Две повести о Михаиле

               

           Первая повесть о Михаиле

1.Поездка к сёстрам.    
               
   После окончания войны уже восьмилетний Михаил снова оказался в Ленинграде на Боровой улице. Бабка, остававшаяся в городе всю блокаду, послала им в Вологодскую область вызов, как эвакуированным на время войны.                Но вот однажды мать сказала ему, что на весь выходной (тогда ещё Хрущёва не было и был один выходной) он будет ездить к её родной сестре, которая прилично жила на улице Маклина со своим мужем, недавно прибывшим с фронта. Муж  очень хотел мальчика, но пока (увы!) шли одни девочки. Они были согласны брать на выходные Михаила – пусть нормально поест хотя бы раз в неделю!
   Но теперь перед его родственниками встал огромный вопрос -  как восьмилетний мальчишка будет ездить один  чуть ли не через весь огромный  город?      
   В итоге однажды Михаил  вышел из трамвая в совершенно неизвестном месте, в ужасе побежал по рельсам назад!.. Дело в том, что он проскочил в жуткой толчее на этом трамвае нужную остановку, которую очень хорошо запомнил, и теперь скорей пытался обратно добежать до неё!
   Неожиданно и как-то не к месту раздалось два выстрела! Мимо  мчалась легковая машина, прямо за ней милицейская. Он растерянно стоял на повороте… Преследуемая машина на несколько секунду притормозила и  легко приоткрылась дверца,  Михаила  схватила чья-то  властная лапа,  буквально засунула внутрь.  Поворот. Бегство.
     ; Не стрелять! –  расслышался изнутри выкрик преследователей. Что его взяли в плен?      
      В машине сидели  двое несомненно узколобых и с бегающими глазами. Они периодически посматривали на него. От милиции , похоже, начали  отрываться, рулевой финтил, как мог…  Пролетали какие-то мосты. Михаил ждал, когда же за окошком машины появится что-то хоть отдалённо знакомое… А, вот вдали, кажется, Фрунзенский универмаг, здание невозможно было не заметить!
Михаил был чертовски рад, что нашёл свою дорогу, по которой недавно ехал.
   ;  Дяденька, останови здесь, я сам доберусь!  –  закричал он.
   Дальше происходило что-то непонятное. Первый узколобый со смехом  посмотрел на него, затем на второго узколобого, который вёл машину.
    ; Выкинем этого засранца, иначе с нас не слезут, весь город будет искать? На …. он нам нужен! ; зло прошипел рулевой. Оба думали.                – Но откуда узнают, что мы его выкинули, он же не пойдёт об этом докладывать в милицию, а скорей рванёт домой к мамочке, а мамочка может быть, вообще, никуда не пойдёт со страху – а нас, как искали, так и будут искать с заложником?.. ; резонно размышлял узколобый за рулём. – Кроме того, они расспросят его о нас. Мы похожи друг на друга, как  близнецы. Слушай, а может быть мы и в самом деле близнецы? От одного папы, – узколобый за рулём как-то погано засмеялся, потом задумался.
      Михаил начинал понимать, что ничего хорошего ему не сулит это неожиданное знакомство.
     ;Слушай, а давай отвезём этого гавнюка к Большому, пусть думает за нас!
     ;Давай, но он с тебя снимет три шкуры! – возразил второй. – Зачем ему эта шмакадявка? Столько хлопот! Давай что-то делать быстро!
     Но <<шмакадявка>>, вдруг, неожиданно заорала в едва открытое окно: <<Помогите!>>. Недалеко от машины стоял постовой регулировщик. Услышав крик, он остановил, вдруг, ехавшую сзади машину и что-то убедительно сказал шофёру, записав демонстративно номер этой второй машины и номер уезжавшей первой.
     Похоже, что намечалась погоня. Как потом сообразил Михаил, шофёр второй машины должен был сообщить обо всём в милицию и поскорее.
   Узколобые мстительно смотрели на <<засранца>> и <<шмакадявку>>. Тот, который был не за рулём с размаху врезал, вдруг, мальчишке по башке кулаком. Было больно. Только что, проехав нужную остановку на трамвае, он любовался красотами города, волшебными скульптурами и… Сестра матери, наверно, уже поджидает его. Теперь эти дяденьки точно не отпустят.
    Прибавили скорость, мелькали повороты, преступники явно хотели быстрее исчезнуть.
    Вдруг, они очутились в каком-то дворе.  Рулевой выскочил , метнулся к одной из многих  парадных.  Оттуда выскочил третий, они открыли  сарай, быстро загнали туда машину, завалили её  хламом, крепко заперли всё. Михаила почти силой затащили на четвёртый этаж. Тогда в городе существовало ещё печное отопление. Почти во всех дворах были дровяные сараи – некоторые из них весьма просторные, их можно было использовать как гараж.
     Комната, в которой волей случая очутился Михаил, была  просторной с печью – высокий белый изразцовый камин. За столом сидели два человека. ели и пили, а что делать бандитам в свободное от работы время, понятно какой работы! Парня осмотрели.  Какой-то рыжий и высокий встал и замахнулся на одного из двух.
   ; Сука, лучше б тебя пристрелили, опять не подумал! Куда нам этого пацанёнка, убивать его? Что будешь делать?
   ; Большой, если бы мы его не прихватили, нам конец, расстреляли бы за милую душу!
   ; Я тебя, барана, сейчас расстреляю! Сейчас прихлопну и меня оправдают!
     Баран-узколобый что-то сосредоточенно обдумывал.
    ; Большой, давай лучше выпьем, по ходу процесса всё уляжется, придумаем.
      Решили запереть пленника в соседней комнате. Ведь если его убить – это вышка! Поэтому пока решили не доводить дело до мокрухи. Успеется ещё!     Через несколько минут вся компания была пьяной. Отмечали удачное возвращение после удачной операции. О пленнике как-то постепенно начали забывать. Михаил начал думать о себе. Комната, в которой его заперли, была смежной, чтобы в неё попасть, нужно было пройти через комнату, в которой расположилась пьяная компания. К ним лучше было не соваться, окно выходило во двор, 4-й этаж – туда тоже лучше не соваться! Хотя… он вспомнил, что во дворе дома на Боровой было много сараев, и он с ребятами часто играл там, иногда до позднего вечера. Залезти на сарай было не трудно ;  полно каких-то выступов, гвоздей – для дворового мальчишки это раз плюнуть. Спуститься тоже не так трудно, для этого ребята оставляли часто на крышах сараев какие- то верёвки, палки…  После спуска это забрасывалось обратно до следующего случая. Михаил осторожно прошёлся по комнате. Если найти или сделать верёвку? Спуститься хотя бы до третьего этажа. Постучаться в окно к соседям внизу, сказать, что хотят убить.
     В шкафу лежали  старые рубахи, пальто, плащ, галстуки – всё пошло в ход. Общение с деревенскими и городскими ребятами не прошло даром – он не такой уж тяжёлый, нужно только крепче вязать, в три узла. Так он и делал, открыть окно не составило труда, нашёл какой-то толстый деревянный карниз-палку – к его середине привязал связку рубах и галстуков. Дальше нужно было зацепить этот карниз обоими концами за проём окна и выпустить эту связку из открытого окна, хотя бы до нижнего… Кричать нельзя, бандиты быстро закроют окно, больше такого момента не будет. Спуск начался. Малец, как уже было сказано, прошёл  хорошую школу лазания по сараям, всё было завязано крепко, он несколько раз дёргал каждый узел, каждый галстук. Сначала выставил карниз с этой верёвкой точно по проёму, осторожно спустился и повис на карнизе (благо приходилось это делать не раз на крыше сарая), осторожно переставил одну руку с карниза на верёвку(держит!), затем другую (повис на этом самодельном канате), начал переставлять руки сверху вниз (не впервой!), оказался на уровне нижнего окна, встал на этот нижний подоконник, постучал. Окно открылось, чьё-то испуганное лицо… ; он оказался в нижней квартире. Тогда люди немного  больше верили друг другу, или просто парню повезло, но его впустили…  Впустила пожилая женщина (рождённая , наверно, ещё при царе-батюшке, сострадательная и богобоязненная – так почему-то решил Михаил), не обошлось без вопросов о нём, о родителях, о преследовании , об этих узколобых – всё это в торопях!  Он отвечал подробно и быстро, с некоторыми интересными деталями, чтобы ему поверили, не выгнали прочь!.. Телефоны тогда ещё  были огромной  редкостью, женщина собралась и решила идти на улицу или к соседям – советоваться и вызывать милицию. Осторожно открыла дверь – никого, заперла, стала спускаться по лестнице…
      В это самое время Большой почуял  каким-то своим собачьим  чутьём неладное. Пьянь-пьянь, а дело-делом. Он отошел от совсем невменяемых, прислушался у двери – тишина необычайная… Открыть дверь ключом было секундным делом – картина представилась полной. Два пинка узколобым, чтобы очухались – и жизнь пошла своим чередом.
      Побежали вниз, квартира оказалась закрытой. Поставив на лестнице одного, Большой приказал другому лезть вниз из окна по импровизированному канату из галстуков и рубашек. Тот не согласился, сославшись на ненадёжность этой верёвки. Быстро нашли другую. Двое стали держать за конец, третий полез, как акробат, вниз, перебирая верёвку… Нешуточное дело, не выдержи они его веса и…Четвёртый этаж, внизу камни, врытые в землю - мостовая. Но у этих бандитов оказался ещё больший опыт лазания с помощью верёвок, чем у Михаила. Вскоре этот третий схватил паренька за шкирку, открыл легко дверь и, буквально, на руках втащил Михаила обратно наверх… Операция по освобождению провалилась, но…
      Большой тщательно ликвидировал все галстуки, рубашки и верёвки из окна, наглухо запер его. Но… ; опять это <<но>>… Во дворе уже начали собираться люди, некоторые видели все эти действия со спусками вниз мальчика и взрослого.  Некоторым, видимо, успела сообщить  эта испуганная пожилая женщина. Несомненно одно, суета уже началась, ждали милицию… Большой, кажется, тоже не сидел сложа руки.
      Как он различал двух этих неправильноголовых, дело трудно объяснимое – одно несомненно, делал он это легко. Вам ничего не даст, если я скажу, что одного звали Фёдор, а другого Ерофей. Всё равно не различили бы, кто есть кто! Ну, и не надо! Итак, Большой понимал, что вот-вот нагрянет милиция, что им надо срочно уходить из этой пригретой уже хаты, уходить из-за глупости этих <<ерофеев>>, как он их называл иногда, и забирать нужно быстро всё ценное, уносить ноги… Дело решали секунды.   
     Чердак. Это был единственный выход. Через двор рисковать нельзя – можно сразу же напороться на милицию. Врезав ещё раз от безисходности обеим близнецам, Большой потащил всю процессию с Михаилом наверх, благо ключи от чердака были заранее сделаны бандитами. Почему они сразу не прикончили этого пацанёнка? Просто не сильно надеялись на благополучный исход. И тогда им… И крышка и вышка! Пути отступления, маршрут также заранее были просчитаны и разработаны, фактически, они были всегда готовы к бегству. Просчитан был маршрут по крышам ряда домов с выходом на лестницу какого-то отдалённого дома и последующим бегством по это лестнице на другую улицу.
      Кажется, Михаил попал в опытные бандитские руки. Процессия тащила какие-то сумки (наверно, с наворованным), парню сказали, что если ещё раз пикнет – сбросят вниз, он им уже надоел (сейчас не сбрасывают только потому, что сразу привлекут к себе внимание, а им это не нужно!). Михаил почти поверил тому, что расправиться с ним для этих людей (если их так можно назвать) – раз плюнуть, и шёл покорно, как негр на плантации. Хотя у него мелькнуло сомнение, ведь если он закричит, заметят, услышат, ведь не будут же бандиты убивать его у всех на глазах!.. Выход на крыши бандитами был предусмотрительно заперт, ушли ли они по крыше – это нужно ещё было понять? А когда поймут, что ушли по крыше, необходимо было ещё достать ключ или ломать дверь, что крайне трудоёмко. Михаил тоже, как и Большой начинал думать… Жизнь в таких ситуациях заставляет! Мало ли, что ему было всего восемь лет!
     Лучше всего было бы закричать, ведь если его опять запихнут в машину ( а этим скорей всего и кончится), и увезут куда-нибудь загород (это, наверно, был бы самый ожидаемый вариант, учитывая провал прежнего варианта в городе), то шансов вырваться было намного меньше.
      С крыш открывался чудесный вид на город сверху, хотя ещё не все дома были восстановлены, и в той панораме, которую видел он, то и дело встречались жуткие провалы от  бомбардировок.
      Компания двигалась быстро, крыши часто продолжали одна другую, труднее всего было шагать по скатам, вернее, переставлять ноги, тут приходилось держаться друг за друга. Наконец, искомый спуск был достигнут. Решено было по одному спускаться по лестнице, дабы не вызвать лишних подозрений. Ждать всем внизу.
     С Михаилом будет спускаться кто-то из компании, чтобы тот не позвонил в дверь и не сбежал. Большой пошёл первым – мало ли что внизу! Узкоголовых больше не подпускали к мальцу, с ним пошёл один из тех двух других, его звали Жорой. Он внимательно смотрел на парня, то и дело с ненавистью поворачивая перед ним свой кулак, это было похоже на какой-то жест племени Лумбу- Мумбу или наоборот Мумбу-Лумбу, как вам лучше понравится. Михаил спускался очень медленно, ссылаясь на то, что подвернул ногу, хотя ясно было, что он врёт. Но это помогло ему в чём-то, а именно, ; когда внезапно на одном из этажей открылась дверь и кто-то собрался оттуда выйти, он, уже просчитавший возможность такого варианта, головой боднул Жору из племени с тем странным названием и бросился в открытую дверь, тут же захлопнув её и заперев изнутри.
      Он чуть не сбил с ног девушку, ещё не успевшую выйти, теперь они стояли рядом и смотрели друг на друга, причём девушка делала это значительно удивлённее.
      ;Бандиты, ; прошептал он. – Помогите! Они меня убьют!
      Жора ничего умнее не смог придумать, как начать ломиться в уже запертую дверь.
      ;Открывай, сука!; бодро орал он. – Убью, падла!
     Девушка уже, кажется, не сомневалась, что мальчик говорил правду. Она подбежала к окну и начала громко звать на помощь. Всех бандитов, уже спустившихся и ждущих внизу, как ветром сдуло. За дверью тоже наступила явная тишина.
     Подъехавшая милиция долго расспрашивала Михаила о его приключениях. Попытки отыскать Большого, похоже, не принесли результатов, он, как и думал Михаил, ускользнул  каким-то  образом. Опять надо искать. Наверняка, где-то затаился поблизости, ждёт тишины, чтобы снова выйти на дело. Милиция разводит руками – нигде ничего… Михаила отвезли на проспект Маклина. Тётушка и сёстры встретили его радостно и долго тискали в своих объятиях. Но у него всё время было такое ощущение, что с этими бандитами ещё придётся не раз встретиться.   

                2.Бандиты не отстают.
   
       На следующий день утром Михаил уезжал.  Набитый трамвай, повороты, которые он считал и рассматривал, пересадка уже на другой трамвай…  Боровая, наконец, его двор, кажется, он доехал, напряжение спадало!
      У себя в этом дворе после школы Михаил часто встречал людей чем-то сильно похожих на встреченных им бандитов, они вились у сараев, любили встревать в разговоры ребят,  давали  им задания что ли!  Но теперь он внимательней стал приглядывался к ним…   
      Поездки к сёстрам продолжали и далее. Михаил уже не боялся проехать свою остановку, а если и проезжал, то добирался всё же до  Театральной площади. Для него она стала одним из важных ориентиров в городе.
      Сестра матери как-то взяла его вместе с маленькими сестрёнками в Мариинский театр на детскую оперу. Такого он никогда ещё не видел! Блистательный зал, сцена, по которой в волшебных костюмах ходили чудесно поющие люди… Сказка на самом деле! В перерыве они сидели в ложе, рассматривали жужжащий зал, нарядных женщин, блеск люстры – всё это было новым, зовущим  в неизведанное… Так он стал ещё и большим любителем всего театрального!
      Как и архитектура города, которую он иногда волей-неволей изучал, это тоже стало входить в его жизнь. Но впереди было ещё столько неизведанного!            
       Во дворе шла своя жизнь, которая казалась иногда чуть-чуть загадочной. Дворничиха Матрёна однажды подозвала его и начала громко на весь двор спрашивать, не знает ли он, кто участвовал в ограблении квартиры – она назвала какой. Михаил, конечно, был ещё очень маленьким, но уже начинал понимать, что его хотят ввязать в какую-то нечистую игру. Тем более, что невдалеке стояла группа завсегдатаев этого двора и ещё какие-то личности, которых он не знал, и которые показались ему в чём-то подозрительными. Он слышал, что грабанули кого-то – тогда это было делом обычным, ; но, как говорится, не более того. Конкретно разговор  шёл о каком-то Бомбочке, но не более того. Бомбочка был местным авторитетом, заводилой, который ещё до войны рассёк Михаилу подбородок острым, как бритва, металлическим колесом. Но это были разговоры, незачем было трепаться о том, чего ты точно не знаешь. Так он и сказал Матрёне, что ничего не знает. Группа следивших за этой беседой как-то успокоилась. Они поняли, что он никого не собирается упоминать.
       Во дворе было много разных ребят, пойми, кто из них связан с этими подозрительными личностями, которые, как он больше всё понимал, были причастны ко многим нехорошим делам. Когда выходишь во двор гулять, как-то не думаешь о том, кто есть кто? Часто болтаешь то, что иногда не следует болтать. Так во дворе стала известна история его похищения и последующего бегства… Постепенно она становилась известна, как он это успел заметить, и в соседних дворах, к нему стали присматриваться, а не врёт ли парень? Кажется, не врёт! Воровское братство работало.  В их дворе появился Большой.
      Он  всячески старался оставаться незамеченным… Но Михаила, хорошо знавшего всех дворовых, трудно было провести. Такого знакомого трудно было не узнать. Михаил делал вид, что ничего не замечает.  Одновременно  пошла какая-то активизация в рядах незнакомых, и, как было ясно, преступных личностей. А вскоре его квартиру ограбили.
      У его бабки были спрятаны посылки из Германии её младшего сына, посылки, видимо, очень ценные, и она проболталась Матрёне о них. Не зря тут толкались упоминаемые подозрительные...
      Посылки исчезли. Бабка причитала. Матрёна проявляла небывалую активность в уборке двора. Проявляла сочувствие. Родители были в шоке, хотя у них брать было нечего, и поэтому почти ничего не взяли. Милиция также демонстрировала небывалую активность… Всё, как обычно. Михаил понимал, кто причастен ко всему этому, но тоже пока молчал. Он начинал думать, нужна ли ему новая встреча с  этими, как он теперь их называл, <<узкоголовыми>>?   
        Бывают во дворах такие типы, которые всё знают обо всём. Он прекрасно знал одного такого, парень прекрасно вступал в контакт с любым, был умным, следил за окружением, как будто  был тайным агентом какой-то организации. Михаил начал чаще бывать в том дворе, где функционировал этот <<агент>>. Сам навязался к нему на более доверительное знакомство, выполнял кое-какие незначительные поручения.
        Аркадий, так звали человечка, пользовался несомненным авторитетом, даже взрослые ребята с этим парнем разговаривали, как с равным. Казалось, основная задача его была в накапливании большой информации, как можно большей, чтобы потом эффективно использовать её в непонятных пока ещё Михаилу целях. Существуют такие люди, они с детства по распоряжению матери-природы выполняют некие функции, как оказывается потом несомненно нужные, как им, так и многим окружающим. Михаил сразу почувствовал, что этот Аркадий скорее всего умнее его, с ним нужно быть на чеку! Кажется, они понравились друг другу, Михаил ведь тоже не был дураком. Разговоры тут шли более серьёзные – о картах, о девчонках, до водки, слава богу, пока ещё не доходило! Однажды, заходя во двор, Михаил увидел вдали Большого. Малец быстро спрятался, ушёл назад. Теперь его задачей было не попадаться на глаза этому бандиту, с Аркадием встречаться тоже поменьше. Решил находиться, как будто, невзначай вдали от этих мест и наблюдать… Он решил проследить маршруты Большого, сообщить о нём в милицию, чтобы поймали бандитов и вернули украденные посылки. Наивное решение. Скорее всего от этих посылок уже ничего не осталось! Тогда, решил он, надо отомстить. Как много решений, он просто не знал, куда ввязывается!
        Вместо того, чтобы быть наблюдателем, летописцем событий этого участка Боровой, Михаил попал сам под крутой надзор, он начал по некоторым несомненным признакам понимать, что следить-то начали за ним! То и дело появлялись одни и те же парни, которые болтались невдалеке и делали вид, что не замечают его. Что делать? Действовала какая-то чёткая система. Вокруг всё было под надзором.  Михаил начинал понимать, что он не избавился от тех <<узкоголовых>>, просто Большой всё знает о нём и наблюдает.  Что делать? Он решил затаиться, что называется, уйти в подполье. Подпольем была детская библиотека на Расстанной, недалёко от Волковских Литераторских мостков.
       Казалось, о нём начали потихоньку забывать. Действительно, Михаил увлёкся индейцами Фенимора Купера, фантастическими романами Жюль Верна, записками Шёрлока Холмса. Кажется, всё это шло во вред учёбе, пошли тройки, даже – понимаете что?..
       Как-то после библиотеки, уйдя пораньше, он побрёл по Днепропетровской и дошёл до барахолки на Обводном. Там продавалось почти всё. Типы были самые разнообразные. Художники-передвижники, попади они туда из 19-го века, поселились бы там навсегда!
      Михаил бродил между настланными на земле газетами или тряпицами с товаром и не понимал, зачем он тут оказался, зачем он сюда припёрся? На одной из этих тряпиц он увидел то, о чём уже почти забыл – это были вещи из одной посылки, украденной несколько месяцев назад (бабка как-то показывала их матери). Видимо, воры тоже решили не торопиться с продажей, и выложили всё это только сейчас!
       Недалеко от Обводного канала на Лиговке находилось отделение милиции, куда и направился бодрым шагом Михаил – будь что будет! Там заглянули в дело по этой краже.  На барахолку обратно Михаил шёл уже в сопровождении какого-то человека в штатском, договорились, что паренёк покажет этому человеку точку торговли украденным и уйдёт. Так и сделали. Михаил видел, как к штатскому подошёл ещё один в штатском, оба встали в стороне и внимательно, как бы невзначай, следили за действиями паренька. А паренёк  бодро подошёл к упомянутой тряпице на земле и начал с интересом рассматривать разложенный товар. Затем как бы нехотя отошёл к другим точкам, но у них не задерживался и вскоре опять  пошёл домой. Как-то так условился он с этой милицией в штатском! Возможно, второй штатский был постоянный завсегдатай этой барахолки, агент милиции, у которой было много нераскрытых дел, в том числе и это. Видимо, он собирал информацию по рынку, анализировал, приближал  дела к раскрытию. Большой, наверняка, был замешан и в других делах, наверно, не хотели его вспугнуть из-за каких-то посылок.  Михаилу сказали, вообще, не появляться на рынке. Он продолжал регулярно посещать детскую библиотеку, начал почти забывать о Большом, но …не тут -то было! Однажды, когда он возвращался домой из читального зала, его догнала снова  легковая машина, опять затащили внутрь и  слегка дали по башке. На этот раз всё же увезли  за город, за окном замелькали  деревянные постройки…
     Въехали во двор деревенского дома,  завели внутрь дома. Просторная комната без излишней роскоши, но опрятная, иконы, привычная утварь.  Двое полупьяных. На него смотрели очень враждебно, с несомненной готовностью врезать тут же при первом случае.
     Начался допрос. Оказалось, что они знают про его поход на рынок (Михаил ещё раз убедился в наличии хорошей агентуры в рядах дворовых и уличных мальчишек – значит, его знали уже и на рынке, ведь не могли же данные о нём утечь из милиции – тогда все свято верили в непогрешимость милицейских!). Ему сказали, что он им (бандитам) давно уже надоел, давно мешает, отпустят только тогда, когда отпустят Большого. Зря он, Михаил, полез на рынок… Ага, значит Большой всё же попался!
     Причём, когда эти двое говорили, что отпустят его, малец заметил, что оба ехидно улыбнулись – ясно было, что его никуда не отпустят! На что надеялись эти полупьяные – было непонятно. Ясно, что за него никто им не выдаст Большого, за такого как он? Нет, конечно! Для бандитов он – шмакадявка, для милицейских – почти то же. Зачем тогда, в конце концов, его затащили сюда? Зачем? Это большая загадка.
       Если, вдруг, его отдадут в нужный момент милицейским просто так – это смягчит участь Большого? Но это такая тонкая ниточка, произойти всё может в любой момент, всё может сорваться и оборваться. Его вскоре могут просто убрать! Ему скорей всего нужно опять бежать и как можно быстрее! Эти яицеголовые, как теперь он их уже всех называл, начинали просто надоедать! Они обстоятельно сообщали ему, что теперь он никуда уже не убежит, кругом лес, домов мало, собак много, все люди свои. Замёрзнет, волки и т.д. Даже не пытайся!
     Михаил пока не пытался, но, как всегда, начал много думать на эту тему. Во двор постоянно приезжала и уезжала машина, на которой привезли его. В окно было видно, что багажник иногда не открывался, не заполнялся и т.д. Если попробовать забраться туда?  Бандиты, видимо, так уверовались , что он никуда не убежит после их рассказов о лесе, о волках, что начали как бы забывать о нём. Разговоры шли о каких-то незаконченных делах Большого, которые  надо закрыть пока, затихариться… Одновременно шла проработка  новых воровских набегов, Михаил никогда не подумал бы, что эти яицеголовые могу быть такими умными. Мельчайшие подробности, варианты – это напоминало разгадку каких-то сложных ребусов… Парень начинал понимать, насколько тяжёлая всё-таки у них эта работа, это не пришёл взял и убежал, каждый шаг по нескольку раз проверялся… Боже, куда он попал! Иногда просто даже не хотелось верить всем  умозаключениям и вариантам этих трудящихся!
      Однажды он услышал, что через лес к  посёлку ведёт тропа, главное, не сбиться с ней! О волках никакой речи не было. Это был ещё один вариант побега. А если убежать и спрятаться где-нибудь в соседних домах? Бани, сараи, сеновалы – всё может подойти! Хорошо бы встретить хороших людей! Он был уверен, что они есть. Необходимо было ждать, когда эти <<хорьки>> снова напьются. Особенно долго ждать, наверно, не придётся -  желание выпить здесь было у всех в крови.
      Однажды в дождливую ещё не зимнюю пору наметился  съезд этих трудящихся… Как интересный экспонат показывали его, все посматривали и рассматривали… Многое говорилось негромко, что называется, между собой. Опять всё о тех же регулярных делах, потом все, как и следовало ожидать,  напились. Михаил больше решил не думать на тему, почему его ещё до сих пор не убили?
      Парень набрал со стола побольше еды, оделся…  В темноте вышел на замеченную и упоминаемую ранее тропинку, действительно, её удалось едва нащупать руками и ногами. Бегство началось. Ветки часто били в лицо – без этого никак! Часто как будто он уходил в сторону,  -  ну, нет, ноги скоро снова выводили на тонкую тропу! Было страшно, забрался в какие-то дебри, вышел на освещённую поляну, снова и снова…Главное, не сбиться с тропы, а она вела куда-то упрямо и точно. Через долгое время такой ходьбы показалось поле, а за ним – ожидаемые огни.  Как теперь быть?  Через несколько домов показалась дорога – по ней ехала машина, ноги уже почти не двигались, надо догнать, наперерез  успеть!… Михаил докарабкался до этой дороги и спрятался в кустах, что будет дальше? Дальше показался грузовик, в котором перевозили  баранов. Какая-то сила заставила его догнать в темноте на повороте замедлившую движение машину и повиснуть на заднем кузове. Подтянуться и оказаться в кузове с баранами для преуспевшего в лазании дворового мальчишки не представляло особого труда. Он залёг между ног баранов и ждал, что будет дальше. Кажется, его никто не заметил, кроме баранов. Они проявляли явное недружелюбие, но нападать на него им было неудобно, животные стояли плотно друг к другу. Пожаловаться им было тоже некому, кто обратит внимание на их блеяние? Приехали в большой, судя по количеству домов, населённый пункт, пока шофёр о чём-то разговаривал с встречным, парень выскочил из кузова и отбежал в сторону так, чтобы его никто не заметил, спрятался за домом, подождал, пока уедет машина, пошёл по улице.
      Встречным сказал, что ему очень срочно нужно увидеть местного милиционера… Таковой  жил почти на краю этого населённого пункта, Михаил рассказал ему всё – тогда все свято верили в милицию. На следующий день его куда-то возили, он разговаривал явно со следователем и описал дом, куда его привозили, машину бандитов, их самих, рассказал всё, что слышал и понял о Большом и его команде.
      Рассказал, где он вышел из леса, на какой машине и как ехал до этого посёлка. Следователям не трудно было вычислить  машину, опросив и найдя в посёлке общавшихся с шофёром людей. Так же не трудно было найти первый небольшой посёлок, к которому вышел Михаил, и небезизвестную тропу. Сначала накрыли тех, кто был в доме, а потом и остальных подъезжавших к дому, но!..
      В посёлке пошёл слух о бандитах, свои люди предупредили оставшихся на воле – машины перестали подъезжать к  дому. Этих оставшихся предстояло ещё, может быть, долго ловить. Чувство тревоги не покидало Михаила. Что дальше? Он перестал выходить во двор, боясь мести укрывшихся бандитов. Укрывались и он и они.   
   
                3.Сороковые послевоенные.

        Долго не просидишь в каменной коробке, нужно иногда выходить во двор. Его сразу заметил один из  знакомых по дворовым играм – некто Валерий, мать его была учительницей, преподавала в той же школе, где учились и они с Валеркой. Последний был с ним в некой дружбе, порой, они подолгу раньше играли вокруг сараев, всегда были темы для разговоров, дела… Учительнице он тоже, похоже, нравился. Она не раз передавала через него какие-то записки домой, будучи занятой в школе. Короче, Михаил решил через Валерку узнать о ситуации во дворе, это было опасно, ведь Валерка мог струсить и не рассказать всего, а нужно было знать именно всё.
      Так он узнал, что милиция сильно припугнула сподвижников Большого, обещав сильные репрессии, если с Михаилом что-нибудь случится, поэтому все старались  обходить его подальше.  Возможно, милицейские хотели использовать его ещё и ещё… Всё-таки это дало возможность  ходить как и раньше в библиотеку, и он с наслаждением, как и раньше, припадал к творчеству Купера, Жюль-Верна, Конан-Дойля. Последний особенно нравился ему своими тщательно продуманными детективными историями, где каждый поворот сулил кучу неожиданностей. Естественно, он начал применять эти тонкости к своим прошедшим историям. Рождались варианты поведения его в прошедших ситуациях и… какие-то заделы на будущее. А то, что в будущем будет что-то похожее, Михаил уже не сомневался. 
       Во дворах улиц, окружающих Лиговку, - Боровой, Воронежской, Расстанной, Курской, Прилукской шла своя совершенно неповторимая жизнь, и Михаил являлся одним из её участников. Чего только не было в его жизни в эти сороковые послевоенные! Он всё хорошо помнил. Вот только некоторые сценки из тех годов.
       У самого Волковского кладбища стоял продуктовый ларек , ребята часто играли у крестов, разрушенных и полуразрушенных могил… Однажды собрались уходить, оказались у этого ларька, …вдруг, раздался почти вопль продавщицы… Ларёк обокрали. Продавщица набросилась на ребят, велела прохожим держать их… Появился милиционер… Михаил клялся, что это не они, действительно, у них ничего не было… Нехотя отпустили… Такое случалось часто. Воровали постоянно. Как-то в школе родители дали Михаилу деньги на учебники, целых двадцать рублей, другие родители тоже снабдили мальчишек такой же суммой. Начало учебного года! Всё, как обычно. Но были очень бедные ученики, у них не было денег на учебники, а как учиться без них – тогда считалось, что, если ты пошёл в школу, то родители обязаны достать эти деньги, тогда помогать было некому. Что за родители, если нет денег на учебники для сына? Лопни, а достань! И доставали, иногда сами дети воровским путём.
         Как и все Михаил пришёл с деньгами, похвастался об этом ребятам, увы, это было опрометчиво! Ведь у нескольких человек вовсе не было денег, а учебники давались сегодня. Попробуй потом достань!
          Или был урок физкультуры, или просто общение с одним из учеников по фамилии Майоров – денег не оказалось  в одном из нескольких карманов… Это был ужас! Ведь деньги собирались родителями Михаила по крохам!
         Ему сказали – обыскивай , кого ты подозреваешь! Перед ним стоял этот Майоров, он как-то нервно посмеивался, был очень не уверен. Михаил думал, вот сейчас при всех начну обыскивать, а если денег не окажется, что подумает весь класс? Наверно, всё-таки его родители были не настолько бедны – он не стал обыскивать этого Майорова. Почему? Тот смотрел на него без всякой надежды – мол, можешь убить, мне ничего не страшно! Ладно, решил Михаил, живи! Отошёл, понял, что деньги с таким трудом набранные родителями уплыли. Майоров быстро куда-то ушёл и, в конце-концов,  сдал эти 20 рублей, купюры были точно такие же, какие получил Михаил от родителей.
          Однажды во время игры в снежки  пропала сумка с учебниками, заигрался или его так заиграли специально, но сумки не было. Стал искать, опрашивать - кто-то точно не знал, кто-то делал удивлённый вид, но всё-таки удалось нащупать ребят, которые утаскивали сумку в парадную… Образовался  главарь, маленький, нахальный, требовал денег – тогда найдём! Денег точно не было. Родители точно не поймут, если украдут и вторые учебники!    Пришлось очень просить, почти унижаться. Отдали, как-то сжалились! Может это были дети тех репрессированных, которые точно разучились жалеть?
        В школе часто оставляли весь класс после уроков – точно было известно, что кто-то у кого-то стащил ценную вещь и она ещё находится в классе, ну, почти как вариант с учебниками!.. Никакие призывы учителей отдать по-хорошему не приводили к желаемому результату – кто ж будет так собственноручно и сразу пятнать себя на всю оставшуюся жизнь?  Время шло, все сидели и ждали – молчание всего и всех! Решали обыскивать каждого при всех! Вот такая была демократия. В конце концов, находили желаемый предмет, все расходились, никаких преследований виновника, всё дело как-то старались замять, и, действительно, через некоторое время все забывали о происшествии.  Тяжёлые сороковые!
        Драки были часто. Кто-то кому-то начинал сильно не нравиться, постоянные конфликты заканчивались просто – стычка в перемене до первой крови, суровое послевоенное братство детей, порой, лишённых  родителей… У Михаила был слабый нос, постоянно он начинал истекать кровью задолго до окончания поединка, приходилось неоднократно так признавать своё поражение.
      Просто было обидно, что какой-то малёк искусно пользуется этим правилом в своих интересах. Но правило есть правило, договорённость есть договорённость, приходилось ходить под этим коротышкой до какого-то очередного поединка. Стычки происходили или в классе (дабы не выносить сор из избы!) или в коридоре – тогда было много шансов оказаться в учительской с соответствующими записями в дневнике и т.д. и т.п.
      По коридорам всё-таки ходили дежурные и не всегда они прикрывали сражающихся. Однажды он сам был дежурным, пришлось разнимать дерущихся, потом дерущиеся напали на него – кровь из носа догадываетесь у кого… Но существовало какое-то железное правило – не сдавать друг друга. Естественно, Михаил никого не сдал. Хотя…все знали всё обо всех. Наверно. стукачи, как и у взрослых, существовали.
      Избивали здорово, он сам однажды избил к концу перемены одного вновь поступившего, с которым когда-то в первых классах дружил (общие интересы – книги, их продажа, обмен, доставание новых и интересных), кровь пошла не у него, а у этого нового. Опять это дело как-то замяли. Никому не попало. А зря! Через некоторое время беднягу нашли у входа избитым до полусознания. Но здесь уже Михаил был не причём, он сам об этом узнал с удивлением – кому-то ещё этот парень насолил!
      Драки происходили в раздевалке школы, многие ученики по каким-то обстоятельствам приходили в школу утром задолго до начала занятий. Бывали просто свалки дерущихся, кучи – школу почему-то открывали заранее, преподавателей ещё не было, а сторож не отвечал за поведение учащихся… Такие же драки бывали и в кинотеатре <<Север>>, сейчас на этом месте метро< <Обводный канал>>. Какие-то тучи дерущихся на балконе этого кинотеатра… Однажды у входа  парень потребовал от Михаила некую круглую сумму, кивнул на свой карман, из которого торчала его рука, через материю выступал конец острой заточки. Пришлось вывернуть свои карманы – ведь денег, действительно, не было! Парень миролюбиво отстал, похоже, он только что начал заниматься этим. Сороковые послевоенные…   
      Итак, вернёмся к приключениям нашего Михаила. С Валеркой он встречался не так уж часто, как-то раз парень отозвал его в сторону и сообщил, что Большого взяли и тут же быстро отошёл в сторону. Ничего хорошего это сообщение  не сулило. Бандиты теперь могут снова захватить его хотя бы для шантажа милиции. Так оно и случилось, пока он обдумывал свои действия. Опять какая-то машина, ну, как по трафарету, по старой копирке – сначала отпустили на поводке, а потом опять подтянули к себе. Как надоели ему эти бандиты! Опять какая-то дыра, полупьяные, озлобленные, готовые на всё, его даже привязали, никаких вольностей, движения ограничены, издевательские улыбки… Он начинал понимать, что теперь точно спасения ждать неоткуда – милиции вряд ли нужен этот парень взамен на Большого, бандиты же ждут только, когда и как с ним расправиться!
       Однажды все они  ушли –  непредвиденное происшествие, потребовавшее  полной мобилизации  трудовых ресурсов. Он начал ошалело стучать в пол привязанным к нему стулом, стучал до изнеможения, понимая что за это его могут так пристукнуть, что… Фортуна опять была на его стороне, видимо, эти яицеголовые так всем надоели вокруг, что вызвали элементарно и просто милицию – на звонки послышались детские вопли о спасении – ломали дверь или аккуратно вскрывали, Михаил не помнил…Короче, его опять освободили, опять забрали часть небдительных  тружеников этой воровской профессии… Совсем тупые  ; думал про себя Михаил, ; сколько я их объегоривал?      

                4.В пионерский лагерь!   
      
        Почему до сих пор эти воры не убрали Михаила, какая такая тонкая ниточка не давала это сделать?  Михаил начал играть, что называется во банк – часто выходил во двор, опять пошла эта дворовая жизнь, новые знакомства, встречи, ничего не боялся. Однажды доигрались до того, что пошли кидаться камнями сначала маленькими партия на партию. Камни свистели лихо рядом, того и гляди, заденут… Дворовая игра мальчишек чем-то озлобленных в этой жизни с такими же, как и они. У всех были свои счёты с этой жизнью, у всех были бедные родители, если, вообще, были, у всех своя философия. Камни становились всё больше и больше, злоба друг на друга росла и росла. Это не всем дано понять, надо было просто быть на месте этих лиговских волчат. Наконец, один из больших камней ударил в бровь Михаилу. Кровь мигом залила глаза. Он отвернулся, чтобы больше кто-нибудь не попал ещё в него теперь уже беззащитного, и быстро пошёл прочь. Кровь лилась вовсю. Тот, кто бросал, сразу заметил, что попал, заорал, чтобы перестали кидаться. Михаил уходил скрюченным, зажимая кровавыми руками рану, скорее бы добраться домой. Дома промыли рану, остановили кровь, бровь была здорово рассечена. Отец решил отвести его в ближайшую железнодорожную поликлинику, всё ли в порядке с глазом? Оказалось, пока всё в порядке, рану дезинфицировали, наложили повязку, обязали прийти ещё… Михаил знал, кто специально метился в него и попал большим камнем, но, как говорится, без комментариев… Зря он решил потерять бдительность, во дворе его особенно не ждали. То ли ещё будет! Он решил снова начать регулярное посещение библиотеки. Опять фантастика и дар предвидения Жюль Верна, жизнь индейцев Фенимора Купера, анализ преступлений Конан-Дойля… Оставят ли его в покое? 
       К чему ведёт эта дворовая жизнь пацанов, он понял впоследствии, когда один из его старых друзей по двору и, вообще, по дому оказался в тюрьме. Борис Ольшанский, они знали друг друга ещё до войны, правильный парень, умный, немного замкнутый в себе, лидер. Михаил несомненно ощущал на себе его влияние, но Борис не раскрывался до конца, всегда  не договаривал, вёл себя чересчур самостоятельно. Они дружили и после войны, приходили друг к другу в гости, хотя отец его не разрешал  никаких гостей, но мать приветливая и жалостливая женщина  уговаривала отца Бориса, - Михаил заходил ещё, в их семье была всё же какая-то тайна – почему отец так боялся гостей?
      Когда Михаила обокрали, первым, к кому он обратился был Борис, который сообщил это отцу. Тот пришёл через некоторое время, вынул нож, отчасти демонстративно осмотрел все потаённые места квартиры, ушёл… Как уже говорилось, никого не нашли… Потом стало известно, что отец Бориса ушёл из семьи. Возможно, это подействовало как-то на его сына, который  совсем замкнулся, их дружбе пришёл конец. Затем Михаил узнал, что Борис попал в нехорошую компанию, групповое изнасилование, суд…       До этого уже давно они не общались, у Бориса была своя  жизнь, теперь стало понятно, какая… После отсидки стало известно, что он женился, обосновался где-то в Красном селе, родил ребенка, но прошлое настигло его и там, приехал кто-то из старых тюремных друзей, топором отрубили голову – за что?
     Все эти лиговские, боровские кончали плохо. Конечно, исключения было и весьма часто… Ешё он помнил девочку с огромными синими глазами, с которой, четырёхлетний, встречался ещё до войны у входа в парадную дома со двора. Они подолгу говорили, в сущности, ни о чём, но это было неизменно и почти ежедневно. Для него это общение с красавицей было неожиданно, он чувствовал уважение к себе… Глупый, во время блокады эту девочку съедят, на лестнице найдут только голову с огромными синими глазами. Это общение с ним было, может быть, последним общением так и не выросшей женщины с мальчиком-мужчиной. Этот образ остался с ним на всю жизнь, как будто она следила за ним и подсказывала что-то иногда. Самое печальное, что потом, после войны, когда он встречался с матерью этой девочке на лестнице, она долго смотрела на него, как будто хотела увидеть образ своей так и не выросшей дочери… Михаилу начинало казаться иногда, что эта женщина сходит с ума что ли?
       Да, похоже, о нём потихоньку начали забывать – ни тебе машин, ни пьяных рож умудрённых опытом грабителей – райская жизнь потрёпанного в штормах кораблика! Тучи-то сгущались! Кораблик, не забывай о многом! Большой сбежал.
       Ну, наверно, и в сороковые годы существовали некие каналы для ошеломительных побегов. Большой сбежал – как? Очаровательные женщины (а он был не так и плох собой!), зарождающая коррупция, угрозы и шантаж, ; в конце концов, просто обмен жизни одного преступника на жизнь какого-то другого человека! Чего только не бывает в этом лучшем из миров! 
       Большой сбежал! Никакого паритета между милицией и бандитами больше не было. Драка начиналась большая. Да, кому он теперь нужен? Его как муху могли ухлопать в любую минуту.
       Лето было в самом начале. Отец решил отправить его в пионерский лагерь от своего завода. Так он оказался на берегу Финского залива среди шумящих сосен и ругающихся матом подростков, среди которых было несколько очень великовозрастных. Много было второгодников – некоторые становились ими из года в год. Так он начал постигать жизнь летом в пионерском лагере!
        В группе прибывших сначала лидером объявился некто рыжий, складно говоривший обо всём, знавший ответы на многие вопросы. Постепенно группа школьников подпала под его влияние. Казалось, это надолго, но прибывали всё новые и новые… и вот явился другой лидер с группой каких-то своих ребят, которые сразу дали понять, кто есть кто. Рыжего бить не стали, но он  сразу сник и из грозного превратился в очень обыкновенного и даже местами жалкого пацана. Это превращение произошло почти мгновенно, когда оба, новый и старый лидер столкнулись в дверях. Новый здоровый и высокий так посмотрел на этого пацанёнка, что тому ничего не оставалось, кроме как вежливо и заискивающе посторониться. Дальнейшие попытки последнего как-то восстановить свой безаговорочный авторитет терпели постоянно крах.
      В конце концов на рыжего все перестали обращать всякое внимание. Так переменчива жизнь. Нового водилу звали Олегом, и он начал, действительно, действовать. Как?
      До этого строго настрого на общем собрании лагеря было запрещено без руководителя отряда (воспитателя) уходить одним в лес, этот вопрос согласовывался с начальником лагеря и т.д. Леса тогда были мало освоены – это не как потом, когда пионеры истоптали всё и вся. В лесах водились змеи и немало, чёрт знает, на что там можно было ещё нарваться (мины и неразорвавшиеся снаряды тоже не исключались). И вот этот новый водила без всякого разрешения вышестоящих бодро повёл группу желающих (всех опросили персонально) в дебри лесов Карельского перешейка, ; ну, как в дебри лесов  Канады у Фенимора Купера! Это было ужасно романтично, кто бы тут устоял? Михаил был истинным пионером. Но, как и следовало ожидать, в лесу быстро заблудились, все разбегались по сторонам и жадно набрасывались на ягоды. Собирать особенно было некому, да и сложное это было дело. Пока голодный хулиган не наестся до отвала ягод, он ни за что никуда не пойдёт, а хулиганом, похоже, был и сам водила.
       В общем, вытаскивали из леса долго и упорно, для этого были привлечены все сотрудники данного лагеря, и не только лагеря. Зато потом было о чём рассказать прибывшим из леса путешественникам всем остальным. Они чувствовали себя героями.
       На следующий день на собрании ошалевшие воспитатели и начальник лагеря пытались ещё раз разъяснить контингенту всю опасность такого непослушания – никто серьёзно это не воспринимал, а только посмеивались. В итоге все отряды стали дружно ходить в лес, находились и выращивались свои Сусанины, дело пошло на поток. А начальство – что начальство?  Оно перестало вмешиваться. Народ взял власть в свои руки.  И ничего.  
        Лагерь располагался, буквально, на берегу. Шорох камышей, утиная возня – тогда всё это ещё было, ещё не скосили, не сравняли, не благоустроили… Пионерские горны то и дело тревожили души, возвещая о чём-то значительном, пионервожатые делали своё необходимое для воспитания и организации дело…
        Правда, у них была своя жизнь, особенно после отбоя. Когда пионеры занимали  горизонтальное положение – и никакое другое – воспитатели освобождались от массы дел и начинали отдыхать по-своему. О, сколько здесь ломалось женских судеб, сколько рождалось неоспоримых Дон Жуанов, сколько выпивалось сильноалкогольных напитков!
        Далеко не все пионеры засыпали в этот период глубоким здоровым сном. Всё тот же водила Олег не чувствовал себя совершенно маленьким мальчиком.  Всю ночь, слыша из под одеяла призывные крики Дон Жуанов из пионервожатых, он несомненно возымел сильнейшее желание  показать и себя на этом уже опробованном им когда-то поприще. Жизнь заставляет!
       Итак, под утро выйдя якобы в туалет, он увидел направляющуюся туда же Шурочку, пионервожатую их отряда. О, он уже давно приглядывался к этой  не в меру грудастой девице! Она как будто тоже чересчур озорно присматривалась к нему. Поезд от станции А и поезд от станции Б встретились у занюханного туалета. Водила Олег сразу решил завалить озорную пионервожатую, но  неожиданный отпор озадачил пятнадцатилетнего второгодника. Шурочка почувствовала всю мощь надвигающегося на него хулигана и решила использовать все возможные и невозможные манёвры. Один из них удался на славу. Встав перед буйволом на колени, она попросила его не делать этого. Пятнадцатилетний оказался малоопытным, Шурочка благополучно смылась из его объятий.
      С этим молодым много и подолгу разговаривали некоторые сотрудники лагеря. Вероятно, беседы не дали положительного результата, через некоторое время Шурочка исчезла из общего поля зрения. Уехала что ли?
       Жизнь в лагере становилась всё более бурной, проходили спортивные соревнования, продолжительные походы по интересным местам, военные игры. Когда отряды шли по пересечённой местности или по хорошей дороге, впереди выступал знаменосец со знаменем. Нужно было тащить это знамя так, чтобы все видели его, чтобы картина была впечатляющей – идут, действительно, организованные люди с боевой известной песней, идут чётко в строю с развёрнутым красным знаменем!
      Это знамя тащить поручили ему – ну, наверно, он был самым высоким в своём отряде, тихим, неглупым – а что ещё надо для этого? Была какая-то гордость от этой возложенной обязанности, это придавало несомненно силы, и Михаил нёсся, как олень или лось, гордо вытянув шею, почти издавая трубный зов. Молодость, детство – чего только не бывает в эти прекрасные годы! Потом вспоминаешь со смехом и чуть ли не со слезами.
       Необычайную серьёзность проявили пионеры в проведении военной игры. Конечной целью было взятие в плен главнокомандующего противников. Необходимо было сорвать с него специальную звезду и предъявить её тому, кто оценивал игру – тогда игра заканчивалась. В конце концов всё закончилось свалкой.
       Пока боролись за эту звезду, Михаил спокойно поднял её с земли и не торопясь скрылся, чтобы потом предъявить кому-то… Оказалось. что предъявлять просто некому, не учли этого, не продумали. Кто-то видел, что звезду унёс именно он. Походил, походил гордый и просто отдал тому, кто знал, где звезда. А что отдавать, если и так знали! Как-то не состоялся его триумф. Звезду просто выкинули. Наверно, посчитали, что она заработана не совсем с потом и кровью… Ведь он не крутился, не толкался, не бился в этой свалке.
       В каком-то из походов великовозрастные пионеры завалили пионервожатую и крепко сдавили ей ноги. Последовал вопрос – кто хочет первый? Обалдевшие от возможной половой близости  не стали, расталкивая друг друга локтями, вставать в очередь. Мероприятие было сорвано. Сжимавший ноги нехотя отпустил девушку, понимая, что его не поддержали и теперь отвечать придётся ему одному.  В одном из походов Михаил почти преследовал всю дорогу  девочку с огромными синими глазами, заговарить с ней он не мог – не хватало смелости, так и шёл почти весь поход поблизости от неё, она была как бы не против, так и шли два понимающие друг друга существа долго и безмолвно – зачем такая деликатность, такая скромность? Чего только не встретишь на этом свете? Да, так было.
        Потом он часто бывал в этих лагерях, в одном из них, похоже, девица так влюбилась в него, что подруги, которым она обо всём рассказала, стали называть её его фамилией. Таким образом, его фамилия постоянно звучала на просторах данного пионерского лагеря. Она как-то прятала голову, когда он пытался прямо взглянуть ей в лицо. Михаил отнёсся к этому очень равнодушно. Когда уже кончалась смена, она, видя полное равнодушие с его стороны, решила влюбиться в другого пионера. Теперь на просторах данного лагеря звучала и разносилась фамилия другого претендента на её сердце. Как говорится, скушно на этом свете, господа!
         Конец сороковых годов на Карельском перешейке – время ещё как следует не освоенных новых завоёванных земель. Граница отодвинулась от Питера на приличное расстояние к северу. Фундаменты разрушенных хуторов, остатки совсем недавней хозяйственной деятельности прежних хозяев… Всё это наводило на тревожные размышления советских школьников, не всё ещё должно понимающих в окружающей действительности. Меньше десяти лет назад здесь текла бурная жизнь другого народа, с другими принципами, взглядами, философией, системой – сейчас эти школьники попали как будто на дно океана и рассматривали остатки таинственной Атлантиды… Советское государство не очень-то стремилось застраивать полученные территории – средств ли не хватало, или думали, что это ненадолго, выжидали, что дальше? Но тем не менее пионеры чувствовали себя поистине пионерами и осваивали вовсю и всё подряд. Походы следовали один за другим, постоянно кто-то пропадал за положенной для лагеря территорией, их находили, воспитывали… Ну, не Республика Шкид, но что-то похожее. Воспитатели чуть не плакали. Ну, как халдеи у Пантелеева! Вы не представляете, как это было интересно, неизведанно, фантастично попасть в запретную зону, а, вдруг, там мины?  Вдруг, ещё чего-нибудь новое? И хотя говорилось и инструктировалось, что мин давно нет, а все финны давно за Выборгом, никто этому до конца не верил, а жажда неизведанного подогревалась романами Жюль Верна и Фенимора Купера – все хотели быть героями этих писателей.
       На просторах Карельского перешейка формировалась группа смельчаков, с которыми можно было идти в разведку. Михаил начал подумывать, а не использовать ли этих ребят потом на просторах петербургских улиц, не организовать ли потом из них кружок маленьких шёрлок-холмсов для поиска разбушевавшихся преступников?
       Родители будут против, но подумать на эту тему можно и нужно. Насколько он знал, таких кружков ни в Домах пионеров, ни во Дворце пионеров не было. Сыскное дело – интересно и опасно! Он начал почему-то задумываться о своём призвании. Не слишком ли рано?
       С другой стороны в <<Красных дьяволятах>> Бляхина эти мальчишки и девчонки дают такие примеры героизма, находчивости, что задумываешься, а правда ли это всё? Бляхин говорит, что выдумка есть, но в Великой Отечественной войне таких красных дьяволят было немало, приводит доказательства. Маленькие герои. Откуда они берутся? На этот вопрос писатель дал в книге почти что исчерпывающий ответ. Героями заставляют быть обстоятельства, иногда просто ужасы жизни (на войне подчас жестокие убийства близких людей, пытки). Когда свирепствует бандитизм и органы правопорядка не всегда с ним справляются, могут появиться красные дьяволята, робин гуты, народные мстители.  Казачинский в <<Зелёном фургоне>> показывает, что настоящими сыщиками становятся простые гимназисты в восемнадцать лет. Мстители, сыщики в таком и более раннем возрасте ; не новость. Эти послевоенные годы ничем не отличались от тех 20-х с их разрухой, голодом, частым бандитизмом, беспризорностью. Потом это опять повторится в 90-е годы, хотя войны как будто не было, но Россия опять была в тисках, опять пробовали её на выносливость, но, чтобы писать о 90-х нужно отойти подальше, лет на 25, как в первом случае.
        Теперь вместо Шурочки воспитателем их отряда назначили  фронтовика с палочкой - волевого, но, видимо, не совсем. Слушались его, но не совсем…
       Перед сном устраивали бузу, кидались подушками, ругались, бегали по огромной спальной комнате. Фронтовик приходил, успокаивал как мог, читал какие-то рассказы. Как оказалось, впоследствии он написал их сам! Это придало интерес его выступлениям, слушать стали с  неподдельным интересом. Действительно, в одном из рассказов говорилось о том, как на границе поймали и допрашивали одного шпиона, как он попросил стакан воды. Вода была горячей, только что кипела. Шпион отпил немного и резко плеснул в лицо допрашивавшего, затем бросился к его пистолету, нарушителя тут же схватили, скрутили… Вот такой эпизод.
     Мужичка-воспитателя долго расспрашивали о границе, о шпионах – тема была злободневной, у многих отцы были на фронте, у многих погибли там. Теперь каждый вечер новый воспитатель рассказывал перед сном что-то, читал. Отряд становился дисциплинированным. Появились <<Записки о Шерлоке Холмсе>>, которые Михаил уже давно читал и перечитывал, но этим мало читавшим ребятам они были открытием, сильно заинтересовали их. Не обошлось и без <<Зелёного фургона>> Казачинского. Михаил подумал о том, что не плохо бы было продолжить и в городе эти занятия и с тем же воспитателем. Неплохо бы было подключить ребят и этого небезинтересного мужичка к решению его, Михаила, проблем с бандитами. Мысль была очень смелой, но попробовать, чем чёрт не шутит, можно! Скорее всего это можно было организовать под видом  кружка по изучению детективной литературы, там же можно было проводить анализ некоторых конкретных примеров из жизни, окружающей действительности, например, проанализировать его одиночную борьбу с этими бандитами, подключить сюда и других, может быть, что-то подскажут. Но всё-таки необходим был взрослый и, хорошо бы, опытный в этих делах человек.   
        Михаил подошёл к нему, заговорил:
      ; Иван Васильевич, я тоже вёл борьбу с бандитами, они меня не раз ловили, но всё же мне удавалось обмануть их и сбежать.
      ; Тебе?
      Помолчали.
      ; Да, вы не верите, но всё было именно так. Сначала меня схватили как прикрытие, как заложника, ну, а потом, когда я убегал от них, охотиться за мной начали всерьёз. Меня уже достаточно хорошо знают в милиции, по- своему, охраняют, но попадись я в руки этих бандитов опять, для меня всё может кончиться окончательно.

                5.Шёрлок-холмсы

     Иван Васильевич с удивлением рассматривал этого рассказчика. Он не знал, что делать, что отвечать ему? Вроде, говорит правду! Если так, как помочь ему? Ведь он, наверняка, этот разговор начал, чтобы ему помогли! Тяжёлое это дело. Он знал многих следователей, в прошлом знакомых фронтовиков, таких же, как и он, искавших себе дело, работу. Он занимался писательством, работал воспитателем. Ранение в ногу давало знать. Те, кто пошёл в следователи, фактически, продолжали войну, кроме того, необходимо было научиться этому дедуктивному мышлению, что дано далеко не всем. Разговор с Михаилом серьёзно озадачил Ивана Васильевича. Эти игры с преступниками ни к чему хорошему привести не могли, и всё же что-то заставляло его думать на эту тему. Казалось, заряд маленького пацана, его неудержимая энергия передались ему.
      Всё свободное время Иван Васильевич сосредоточенно о чём-то думал. Книги одно, знакомства другое, но он хотел сам научиться этому дедуктивному мышлению, вообще, он привык всё делать сам, до всего доходить самому.
      Первый вопрос, как добиться того, чтобы бандиты раз и навсегда отстали от парня? Вопрос вопросов! Они использовали его как щит, как заложника. Потом он стал знать о них больше, чем следовало, потом возобладало чувство мести, обиды за свои промахи… Дедукция – способ рассуждения от общих положений к частным выводам, неожиданным выводам, на которые способен не каждый. Например, почему этому пацану боятся небольшой группы бандитов?
       В милиции не хватает людей, почему бы не организовать массовый людской контроль за этими отщепенцами? Те же ребята могут в свободное время не слоняться по дворам просто так, а отслеживать, что нового в этих дворах, какие личности там появляются, какие слухи о том, о сём, какие разговоры кому известны о разных преступных элементах? Естественно, связь с этими ребятами  должен постоянно и очень осторожно поддерживать кто-то из взрослых, вхожих в милицию. Это будет своего рода детективный кружок с элементами каких-то жизненных ситуаций из ближайшего окружения. Не исключено, что часто это будет при поддержке советами и при необходимости при прямом руководстве милиции, имеющей, несомненно, больший объём информации. Работы было много. Наладить связь с работающими в органах бывшими знакомыми, как-то начать нащупывать ребят, желающих этим заняться! Наконец, продумать, о чём он будет говорить на этих встречах с ребятами.
          Иван Васильевич помнил, что в Московском районе как раз недалеко от Боровой работал в милиции его знакомый Приходько, с которым вместе были в госпитале на Ленинградском фронте. Тот выслушал хромоногого воспитателя с некоторым сомнением – зачем им этот детский сад? Если хотят, можно дать какие-то незначительные неопасные поручения, которые просто некому выполнять в отделении милиции – слишком много серьёзных дел у каждого сотрудника. Пусть походят по тому же рынку, – вдруг, что-нибудь да заметят подозрительное. В бане на Курской пропадают вещи из шкафчиков – в чём дело?
        Решили проводить поочерёдное патрулирование рынка ребятами из отдалённых районов  Питера, чтобы они казались там новичками. Естественно, не каждый день, дабы не примелькались их физиономии и потом чтобы не установили слежку за ними местные жучки.
        Контингент ребят был весьма разнообразный, кто-то устремился к Обводному каналу от Нарвских ворот, кто-то от проспекта Маклина, были с Московского проспекта (тогда ещё Международного). Местные жучки, которые погонялись местными авторитетами и которые должны были всё и всех знать, были в полном недоумении. Что за рожи нарисовались на их родных участках, хорошо удобренных плевками, огрызками и окурками, покрытыми тряпицами, а иногда и просто газетами, на которых красовались всевозможные товары, а чаще хлам, сворованный и несворованный и притащенный сюда из разных районов города. Причём, эти рожи активно вели себя, бесцеремонно расспрашивая и рассматривая всё подряд.
        ; Дяденька, а эти часы до конца дня будут идти?
        ; Мальчик, положь эти уникальные часы на место, в рот по черепу бутылкой!
        ; Закрой хайло или эти часы в твою жопу засуну!
       Речевая дуэль оказалась несколько неожиданной для продавца этого рынка. Он внимательно начал рассматривать образовавшегося перед ним хулигана. Далее от  речистого пацана последовало следующее мирное предложение.
        ; Дяденька. какого хера мы тут с тобой ругаемся. Попроси своего пахана дать мне любую работу. Жрать охота, а нечего.    
        ; Много вас тут таких ходит, где живёшь-то сирота лупоглазая!
        ; Где-то живу.
        ; Подойди вон к тому фрайеру, пусть решает с тобой!
       Фрайер тоже проводит своё испытание.
     ; Чего ты умеешь делать, хмырь болотная!     
.       ; Всё, что надо.
          ; Ответил хорошо. Ладно, сходи вон с тем хмырёнком, он знает куда, притащите ко мне, что он скажет.
          Хмырёнок объяснил, что тащить надо порознь небольшими мешочками. Вскоре они несли какую-то обувь, вещи, видать, ворованные.  Иногда по всему рынку разносился просто вопль – это кто-то находил здесь свою, может быть, дорогую ему вещь. Тут же вокруг кричащего образовывалось кольцо определённых личностей, они обступали его, оттесняли от продавца, что-то доказывали. Потом всё как-то утихало, успокаивалось, но ни продавца, ни продаваемых вещей больше не было – они благополучно испарялись. Незадачливый покупатель ходил-ходил, искал-искал, но никого уже не было – не доказать, не показать! Ругаясь, грозя кому-то, он понуро убирался прочь. 
       Милиция далеко не всегда успевала. Вещи по цепочкам куда-то опять уносились, прятались до лучших времён. Всё было настолько схвачено мелкими и крупными ворами, что становилось просто страшно, хотя что-то похожее было и у нас в девяностые годы на вещевых и других рынках, где перепродавались уже новенькие вещи от челноков, но сеть воров заменялась сетью рэкетиров, крышивателей и другой нечестью. Но тогда до таких высоких технологий ещё не дошли. Как и в двадцатые годы на Лиговке процветало воровство и грабёж.      
        Хмырёнком был один из тех ребят, приехавших из пионерского лагеря, с которым Михаил проводил, как и с некоторыми остальными, работу  по превращению их в начинающих шёрлок-холмсов. Иван Васильевич подключил, как уже было сказано, к ребятам Приходько. Хмырёнка звали Егором, он жил на улице Римского-Корсакова.
       Егор рассказывал, что у них во дворах тоже какая-то фигня, какие-то жулики вертятся вокруг Никольской церкви в сквере и по дворам, в подвалах по ночам шум, таскают тяжёлые сумки. Его тоже обокрали, как и Михаила, родители в панике. Накопилась какая-то ненависть на этих паразитов, ворующих, жрущих и пьющих за счет других.
       В подвалах раньше в блокаду и после находились иногда неплохо оборудованные бомбоубежища, в которых можно было и отдохнуть и перекусить, если что было. Люди здесь часто находились подолгу, почти жили. Сейчас это всё, конечно, запиралось, но какие замки не вскроют воры и бандиты? Ну, то есть, все было днём заперто, но ночью часто отпиралось, помещение использовалось как склад ворованного, и ворованное как-то даже незаметно охранялось понятно кем.
       Решено было проследить за действиями этого ворья и не только вокруг Лиговки. Мелкие пакеты выносились Егору неизвестно из какой квартиры, конспирация воров была не такой уж и плохой! Нужно было кому-то проследить незаметно – из каких квартир всё выносилось, и эту тонкую работу поручили другому не примелькавшемуся ещё пацанёнку с Васильевского острова. Он проследил маршрут Егора и фрайера, и, когда последний скылся в парадной, проворно заскочил туда через некоторое время в виде разносчика писем (до этого проведена была работа с соответствующим почтовым отделением). С умными бандитами Михаил решил работать умно. Квартира была отслежена. Вскоре у этой парадной появились некие штатские, но их мог заметить только Михаил, поскольку он их сам привёл сюда.
       Началась тотальная слежка за фигурантами.  Ясно было, куда стекалось награбленное, труднее было определить, откуда, от кого это всё шло? Эти цепочки необходимо было раскручивать до конца. В этом конце могли находиться такие, как Большой и им подобные. Здесь могли быть и свободные художники-одиночки, которым как-то надо было сбыть краденое. Вокруг этой барахолки крутилось много нераскрытых преступлений, там можно было вариться и вариться этим начинающим шёрлок-холмсам. Всё дело в том, что обычно шмыгающих подростков на рынке принимают за воров или их помощников, никто никогда не подумал бы, что это помощники милиции, сыщики. Поэтому их не боялись преступные завсегдатаи этих барахолок – пусть пощиплют, не жалко! Никто не обращал внимания на то, что чаще стали проваливаться хаты с наворованным, чаще попадали под крутой надзор поставщики краденого, чаще попадались в руки милиции люди из окружения Большого, а иногда и просто самостоятельные  художники этого дела. Оказалось, что орудуют несколько банд.
     Хмырёнок, он же Егор, пропал, вдруг, с барахолки на Обводном. Приходько и Иван Васильевич отправили его вместе с группой поднаторевших  ребят и весьма примелькавшихся там в другой район – к Никольской церкви – для помощи той другой милиции в борьбе с постоянным воровством. Днём группа ребят спускается в подвал и начинает сшибать замки на некоторых дверях, причём, за дверями оказываются какие-то сумки с хорошими вещами, а иногда и просто предметы старины, мебели, иногда нападают на склады продуктов.
       Что попались?.. ; дальше идёт густая матерная брань, ; Какого хера вы здесь делаете?
       Ответ поражает невинностью и простотой.
       Дяденька, мы играем в казаков-разбойников, где нам прятаться, как не в этих катакомбах?
       Замки зачем сбиваете, падлы?
       А где прятаться, если кругом всё заперто?
       Я вам…; дальше идёт  мат той же густоты.
       Пока этот сторож орёт благим матом, компания исчезает, но, как и у Обводного канала, люди в штатском начинают не назойливо  то и дело проходить мимо. При попытке перевести содержимое подвала так же неназойливо появляется милиция, приглашая всех участников с багажом к себе в гости.
      Михаил вспомнил, как в трамваях, в которых часто приходилось ездить ему, иногда группа неких личностей начинала кучковаться вокруг представительного мужчины, толкая его на остановках, хотя вагон был, в сущности, почти пуст. Затем все исчезали на остановке. Не раз он слышал эти слёзные вопли, даже плач женщин, в карманах которых побывал только что толкавший их негодяй, которого уже не было рядом. С этой бедой надо было как-то бороться. Проблема была в том, что акт воровства протекал быстро и незаметно. Свидетелей никаких почти не было, а если и были, то они выходили , уходили – попробуй догони, докажи! Иван Васильевич и Приходько понимали, что тут инициатива ребят может пригодится как нельзя. Временные билеты на проезд – и задача практически решена! По городу начали ездить ребята иногда от кольца до кольца среднего школьного возраста ничем не примечательные, никому не мешающие. Операция была по сбору информации о трамвайных и автобусных ворах, выслеживании их с последующим обезвреживанием. На барахолке у Обводного пока наступила передышка – там было обезврежено несколько хат, с подвалами у Никольской церкви работа продолжалась, но не так активно. Все свободные силы были брошены на борьбу с транспортными ворами. Приходько договорился с администрацией одного Дома пионера и школьника об аренде на два часа в неделю вечером небольшой аудитории для занятий Ивана Васильевича с ребятами по поисковому делу. Нигде не
афишировалось, что тут собираются будущие шёрлок-холмсы. Лишние в эту аудиторию категорически не допускались. Наряду с практическими делами по поиску преступников, Иван Васильевич угощал ребят разборкой (с предварительным самостоятельным прочтением) детективных рассказов Конан-Дойля, Эдгара По.
        ; Ребята, ; вдохновенно говорил Иван Васильевич, ; сегодня мы разбираем рассказ Конан Дойля <<Союз рыжих> >. Преступники решили ограбить банк, в который недавно поступила солидная партия французского золота. Для этого они ничего умнее не придумали, как сделать подкоп из близлежащего здания. Там самым подходящим местом оказалась ссудная контора, влачившая весьма жалкое существование. К владельцу конторы приходит некий Сполдинг и нанимается в помощники. Он же осторожно подсовывает этому владельцу газету с объявлением о Союзе рыжих. Владелец тоже рыжий проходит кастинг в этом союзе и получает хорошо оплачиваемую работу на утренние часы в каком-то месте, которое категорически нельзя покидать во время этой работы, иначе сделка отменяется.
       Четыре часа этот владелец переписывает в оговоренном месте неизвестно зачем Британскую энциклопедию, а в это время помощник делает из его конторы подкоп в банк. Союз рыжих распускается, когда подкоп готов. Владелец ссудной конторы приходит к Шёрлок-Холмсу с просьбой помочь ему вернуть утраченный доход. Фактов у сыщика мало – помощник, который под видом фотографии часто любил спускаться в подвал, Союз рыжих, который строго и точно убирает владельца на четыре часа в день…  Ребята, знаменитый сыщик после долгого раздумья пришёл к верному выводу – помощник делает подкоп куда-то из подвала. Оставалось уточнить состояние коленок этого малого и что находится невдалеке от этой конторы, возможно, банк.
     Сыщик точно определил по ряду причин, когда преступники начнут действовать (накануне субботы – лишний день для бегства, срочно – могут перевести золото и т.д.). Всё это возможно было легко сделать Шёрлок-холмсу, но вам, ребята, нужно быть предельно внимательным и вдумчивым! Великий сыщик пришёл, постучал тростью по камням мостовой и понял, где подкоп. Это даётся огромным опытом. Зайдя за угол дома, он увидел слово <<банк>>. Когда совершится грабёж, он уже точно знал. Осталось пригласить полицейских и вооружиться самим, встречая преступников в подвале выбранного ими банка. Всё просто, но дай вам бог уметь всё так рассчитывать, этому можно научиться только на практике.
       Мы сейчас тоже часто работаем в подвалах, а ведь и оттуда могут быть какие-то лазейки и незаметные выходы, преступники чувствуют себя в них, как рыба в воде. Наверно, нужно лучше осмотреть всё, добраться до всех дверей и проходов. Если что заметили, сообщайте взрослым – это их дело. Ничего и никогда не предпринимайте сами. Это не ваше дело, потому что это очень опасно! Вы поняли? Очень! Если что, ; вы случайно туда попали, играете, по детски интересуетесь, не более того!
    У нас уже довольно сплочённый коллектив, небольшой, но крепкий, я верю, что вы ничего не сболтнёте кому не надо, иначе вы предадите всех нас, всю нашу сплочённую команду по борьбе с распустившимся ворьём. Вы мне как дети. Я за каждого из вас отвечаю перед родителями, перед собой…    Такие разговоры часто происходили в этой аудитории.
      Анализировались также подвальные помещения.
      Некоторые из разгороженных и хорошо заделанных досками частей подвала вообще не запирались, там находили иногда остатки (не останки!) пребывания людей (несомненно местных!) во время артобстрелов или налётов вражеской авиации. В основном это какие-то кружки, одежда, кое как сделанные столики, скамейки. Тогда не было бомжей, подвалы запирались, но вы сами понимаете как. На одном из собраний в Доме пионеров Иван Васильевич сообщил, что в таком-то дворе есть ледник, т.е. горка – насыпное бомбоубежище, в котором во время войны и прятались люди и хранились особенно зимой иногда продукты. Таких ледников, как их иногда называли, было полно по городу. О некоторых очень мало известно даже живущим поблизости. Возможно, иногда и не хотят знать, что там внутри – кому-то это выгодно.Так вот, от жильцов соседних домов поступил сигнал, что, несмотря на то, что этот ледник завален и заперт, изнутри несомненно доносятся особенно по ночам звуки и разговоры.
       ; Ребята, - сообщал Иван Васильевич, - ледник этот находится недалеко от пятиэтажного здания с большим подвалом. Сверху в ледник никак не проникнуть, мы смотрели – следов, царапин на наружных засовах нет. Всё основательно завалено грудой камней, следов тоже рядом, кроме детских, нет – дети играют рядом, это понятно, они тоже сообщали о шуме изнутри. Возможно, из соседнего подвала в этот ледник идёт проход, подкоп. Нужно осторожно, чтобы не вспугнуть возможных преступников, понаблюдать. Для этого достаточно запереться изнутри в одном из ближайших отсеков этого подвала. Пока мы там не нашли ничего подозрительного. Дело небезопасное, я думаю, что Михаил, как наиболее опытный и заинтересованный (кража его вещей ещё не была полностью раскрыта) возьмётся за это дело. Может быть, проход идёт совсем из другого места, но мы должны всё проверить, т.е. все варианты.
       ; Иван Васильевич, ;отозвался Михаил, ; не лучше ли будет спрятаться в уже запертом отсеке поблизости, преступники могут заметить, что ранее незапертый отсек, вдруг, заперли.
       ; Да, ты, безусловно, прав, опасность может быть очень серьёзной, такая тонкость должна быть, конечно, учтена. Я это подработал бы попозже, но всё равно, ты молодец. Я бы даже в этом запертом отсеке для надёжности тебя  чем-нибудь завалил, закрыл.
       Так и порешили.         
        Вам никогда не приходилось сидеть в засаде в подвале, когда ты завален какими-то досками и прочим хламом, а вокруг шуршат и пищат подлые мыши, и некоторые даже пытаются забраться на тебя. Михаилу это пришлось делать долго, почти всю ночь. Только под утро послышалось некое поскрипывание и посапывание, звякнул запор одного из отсеков, опять шуршание и глухой стук – дальше тишина и только отдалённое постукивание, отдалённый шум. Похоже, что кто-то спустился в лаз и пробрался куда-то дальше. Михаил не мог шуметь, ведь в любую минуту могли прийти другие люди, он сидел и ждал. Действительно, вскоре наверху послышался шум скорей всего машины, какие-то люди начали что-то таскать, сопя и кашляя. Похоже, что-то у них не пролезало в лаз, послышался спор, ругань, кого-то в чём-то винили, наконец, всё стихло. Михаил подумал – неплохо бы сейчас их накрыть всех, деваться-то им некуда! Он осторожно решил проявить инициативу, тихо вылез из палок и досок и легко задвигался к выходу. Там стоял какой-то часовой из этих бандитов, опустив голову, Михаил рванулся вперёд – ясно было, что его заметили, необходимо было не дать опомниться этим ночным посетителям, проскочить мимо них. У него был уже какой-то опыт борьбы с этими личностями. Сколько раз он обманывал их и благополучно смывался! Этот сторож точно не ожидал увидеть какого-то мелкого парнишку  в это время в этих окрестностях. Парнишка уже почти выскочил из подвала, но сторож завопил  бабьим голосом. Навстречу из парадной с улицы выдвигался  новый член этой группировки с явным желанием поймать и прибить новенького. Оставался выход наверх на этажи, которые спали, конечно, непробудным сном. Пацанёнок нёсся как лань через две ступеньки, не забывая для собственной безопасности нажимать на все звонки, видимые ему сбоку и спереди. При этом он орал:< <Помогите! Бандиты в подвале! Убивают!>> Не было никаких сомнений, что операция по поимке бандитов была благополучно сорвана. До шестого этажа он не добежал, так как бандиты начали один за одним отпадать от него – спасать себя, на лестнице всё-таки появлялись в слишком ограниченном количестве заспанные и растревоженные событиями люди. Раздалась бодрая трель дворничьего свистка, он жил на первом этаже и тоже догадывался о бандитах. Короче, все, вдруг, проявили бдительность, достойную сороковых годов, тем более, что Михаил затеял очередную потасовку с наиболее настойчивым бандитом – тот никак не мог оглушить его. Парень кое-чему научился  в неоднократных стычках с этими разновидностями людей. Вскоре и этот отщепенец отстал от него и, сбив некую бабушку, куда-то оттаскивающую его от ребёнка, более чем бодро устремился к выходу. Внизу уже записывали номер легковой машины, шофёр которой с диким видом, прихватывая выпадающих из парадной бандитов, выруливал со двора. Кто-то помчался за милицией. Всё шло правильно, как в те сороковые годы.
       Но все, кого должны были накрыть, скрывались, и Михаил нёс за это полную ответственность. Он один сорвал эту операцию, может быть, ценой своего спасения.
        Когда рассмотрели, куда бандиты таскали свои ноши, выяснилось, что, действительно, подвал соединялся с упомянутым ледником. Ещё во время войны был сделан небольшой люк из этого подвала наружу, всё было неплохо забетонировано, человек мог пробраться и даже захватить кое-что с собой. Очевидно, лаз был придуман для экстренной эвакуации из подвала при частичном или полном разрушении дома. Милиция могла и не знать этого. А если и знала, необходимо было захватить преступников, выследить их.
       В леднике нашли даже предметы некоего антиквариата – не только наворованные шмотки, вещи вывезенные из Германии. Это был супер склад, но бандиты-то ушли, их связи не были установлены. Об этом говорил Иван Васильевич на очередном занятии в Доме пионера и школьника:
       ; Ребята. наш друг подвергся огромной опасности, чуть было опять не попал в руки бандитов, хотя нужно заметить, что для него это не в первый и, боюсь, не в последний раз. Мы никого не заставляем так рисковать, просто наше послевоенное время выдвигает таких героев, как это было во времена революции. Такие мальчики сами рождаются для совершенно особых дел в совершенно особое время. Это их призвание. Мы раскрыли один из тайных складов бандитов. Пока необходимо остановить всякие разработки вам в этом направлении. Это дело взрослых. Михаил отзывается из этого района. Продолжаем работу на транспорте с ворами- карманниками.   
      Все слушали эту речь с большим вниманием. Обычно карманники на транспорте работают небольшой компанией в 3-4 человека, иногда больше. Посреди полупустого вагона на выходе, например, искусственно создаётся толчея. Растерявшийся пассажир, которого толкают со всех сторон, пытается восстановить своё равновесие, иногда даже огрызнуться на действия нерадивых соседей. Он обижен, забывает о своём кармане, качает права – этого только и надо воришкам. Один из них – профессионал своего дела – филигранно запускает руку в карман возбуждённого пассажира, при этом один из других воришек злобно и очень сильно толкает беднягу. Пока идёт ругань карман опустошается. Кошелёк быстро передаётся и исчезает неведомо куда. Вариантов много, но все они ведут к одному – потере денег. Даже, если кто-то и остаётся в трамвае, доказать что-либо трудно – кошелька-то нет! Компания или разбегается и встречается в другом месте, или тут же нагло пересаживается в другой трамвай, автобус и т.д.
      Михаил надоел одной из таких групп, он прицепился к ним, мешал во время грабежа, срывал акцию , как бы нечаянно вмешиваясь в самый ответственный момент. Теперь, когда он появлялся, его дружно отгоняли, не обошлось и без подзатыльников. Преступники думали, что он или учится, или хочет как-то подзаработать на этом – никто даже подумать не мог, что он хочет  поймать их! Пацан болтается – ну, и пусть! Постепенно он начал вливаться в их дружное сообщество, ему кидали какую-то мелочь, при нём обсуждали место встреч,  акции. Один из этих воров, почувствовал к нему некое расположение и предлагал даже дать ему задание, – болтаясь, по городу выслеживать маршруты наиболее богато одетых пассажиров, вообще, собирать информацию о богатых людях.  И вот в качестве богатых решили подсунуть этой группе обычных сотрудников милиции, конечно, хорошо одетых с сигарой, портфелем, красивым бумажником, ; короче, почти директора магазина.
      Группа клюнула, всех взяли, пошла раскрутка новых групп, которых отчасти выдали участники раскрытой группы. Каждая вновь раскрытая группа сдавала участников новых групп. Дело пошло на поток. Некоторые воришки решили пока затаиться, слишком часто ловили других воришек!
       Никто не знал об этой группе при одном Доме пионеров, никто не знал о Михаиле, как никто и до сих пор не знает о многих живущих среди нас героях, о которых лучше не знать, может быть, в первую очередь для их же пользы!          

                6. После приключений
 (в этой и следующей главе  повести упоминаются события, полнее освещённые в следующей повести о Михаиле).      
         
      Не могу поверить, что вам не надоели эти бандитские приключения Михаила? Давайте я расскажу о другой его жизни, менее бурной, — после этих приключений. Там всё более строго, почти, как у всех, но это и хорошо, иногда герои  надоедают!
. …И вот следующая картина. Группа школьников готовых к старту на 1км., наклонённые фигуры, озабоченные лица, резкая команда преподавателя физкультуры одной из многих школ района.
      Ребята на удивление бабушек резво летят по дорожкам Воронежского сада. Михаил иногда выходит вперёд и ведёт гонку, иногда пропускает кого-то вперёд на время, чтобы потом сделать резкий рывок и выйти к финишу на первое место. В нём живёт сила, выносливость, возможно, от вологодских деревенских предков, работавших всю жизнь с утра до вечера.
       Преподавательница физкультуры, которая раньше никак не обращала внимания на этого долговязого школьника и считала его бесперспективным, теперь начала более чем активно выдвигать оного на все школьные и районные соревнования по лёгкой атлетике, особенно по прыжкам в высоту и по бегу на длинные дистанции.
        Ему это доставляло несомненное удовольствие. Ведь для того, чтобы повысить свои результаты Михаил часто бегал по улицам и площадям, стараясь придерживаться определённых правил этого очень продолжительного бега — широкий шаг, ровное и глубокое дыхание, чётко слаженная работа рук. Он помнил, как эта преподавательница однажды при всех усомнилась в его спортивных возможностях, не взяв на какие-то важные соревнования. Это задело честолюбивого мальчика. Михаил начал бегать. Стал одним из лучших спортсменов в классе. Частое участие в районных соревнованиях помогло знакомствам со многими интересными личностями так или иначе причастным к спорту. Он окунался в мир спортивных результатов, каких-то разговоров, сплетен по этой тематике… Эти ребята считали себя выше и умнее других, у них были свои цели, план тренировок, знание о истории этого вида спорта, о его рекордсменах, результатах.
        Теперь Михаил с удовольствием читал уже книжку, купленную им в  соседнем книжном магазине, о прыжках в высоту и об Ильясове, совсем недавно покорившим высоту 2 метра. Тогда это был замечательный результат, многие о нём только мечтали! Какую-то тягу к этому виду спорта он почувствовал ещё будучи в пионерском лагере в Сиверской, там проводились обычные соревнования по лёгкой атлетике (тогда это было обычным делом), ему понравились прыжки в высоту, даже показывали, как надо прыгать способом <<ножницы>>. Михаилу всегда нравилось, когда он оказывался в числе первых, здесь его результат был одним из лучших. Как это произошло, он не понимал сам, но это ему нравилось. В школе опять соревнования, опять победы, на него смотрели, как на восходящую звёздочку, постоянно посылали куда-то. Везде успех, везде внимание! Первое место по прыжкам в длину в районе среди школьников. Тогда он учился в 7 классе, послали на кросс по пересечённой местности на 3км. Неслись, действительно, по каким-то канавам, пригоркам — результат 11минут 7секунд. Это был тогда третий взрослый спортивный разряд.
       До этого Михаил  устроился заниматься лёгкой атлетикой на Зимний стадион в группу одного заслуженного мастера спорта. Огромное почти настоящее футбольное поле, вокруг которого — беговая дорожка. Настоящая замечательно и профессионально утрамбованная, заставляющая нестись по ней с приличной скоростью, и он нёсся... Тогда в 50-52г.г. этот стадион был постоянно востребован, на нём проходила уйма всяких спортивных мероприятий городского и всесоюзного масштаба. Это потом спорт начал уступать всевозможным концертам, представлениям, шоу... Но тогда Михаил, действительно, на этой дорожке вокруг стадиона  чувствовал себя будущим чемпионом, заслуженным мастером спорта, как вот этот лысыватый его тренер, который как бы замечал и не замечал его спортивный пыл и желание отличиться и т. д.
        На самом деле над их группой проводили эксперименты в институте физкультуры у Каменного острова недалеко от ЦПКиО. Периодически они ездили туда, проходили какие-то тесты...Потом опять долго бегали и прыгали, показывали неплохие результаты, вероятно, кто-то хотел проследить  закономерности в спортивных показателях... Бог знает что? 
       Внезапно лысыватый тренер сообщил, что их занятия заканчиваются навсегда. Никаких надежд на продолжение! Видимо, научные эксперименты дали или не дали желаемых результатов!
      Эти занятия тогда проходили два раза в неделю, после занятий желающие мылись в душе, там-то Михаил и увидел свою мечту, Ильясова — крепкого, но почему-то не очень высокого мужчину в соседней душевой кабине. Под сильной струёй воды он массажировал своё мускулистое тело, и ему было не до какого-то там Михаила с его детскими фантазиями.
       Знал бы последний, что скоро таких, как этот Ильясов будет много, кто только не начнёт прыгать за 2 метров  и выше, а этот спортсмен останется в истории спорта как человек впервые прыгнувший за эти  метры. Да, сейчас уже многие женщины спокойно покоряют эту небольшую высоту! Тогда она казалась для Михаила верхом всего! Но что-то как-то не сложилось, не пошло, и он не стал известным прыгуном.
       Да, он занимался в Доме пионеров в некоем негласном кружке шёрлок –холмсов!  Но, буквально, в соседнем зале этого Дома пионеров умные и тихие мальчики передвигали шахматные фигуры, думали об эндшпиле, партиях Алёхина и Капабланки. Не всё же время ему ловить яицеголовых!
       Михаил знал, что настоящие шахматные гении находятся не здесь, не в этом  Доме пионеров, а в городском Дворце пионеров, что на углу Фонтанки и Невского — в Аничкином дворце. Там в огромном зале стояли столы с шахматными досками и часами, руководили этим шахматным Олимпом подчас очень известные в городе мастера и гроссмейстеры, именно здесь ковались будущие чемпионы мира. Чувствуя свою слабость в этой игре, далеко не все рисковали приходить сюда – ведь после нескольких ходов было ясно кто ты есть... А в Доме пионеров, где застрял Михаил, всё шло своим прекрасным чередом, турнир за турниром, поражения, победы...
      Сначала у него шло всё хорошо, он выигрывал партию за партией, получил пятый разряд по шахматам, потом четвёртый, потом...что-то случилось и пошли проигрыши. Так бывает — человек успешно продвигается в одной области, затем… этот успех исчезает. Наверно, эта ниша заполняется и...всё, конец деятельности! Шахматное вдохновение окончилось, турнир на третий разряд он проиграл с треском.
      Но судьба всё-таки толкала его  к шахматам, он неоднократно сталкивался  с будущим чемпионом мира Борисом Спасским, например, в ЦПКиО им.Кирова в толпе ребят таких же,как и он по возрасту, шахматных поклонников Спасского. Тогда все дурачились у шахматного павильона…
       Потом, учась в ЛГУ, Михаил неоднократно видел его  на факультете журналистики, куда поступил Спасский. Во время вечера будущих журналистов в ДК им. Кирова одна из студенток с которой Михаил бурно танцевал, сообщила, что Спасский интересовался им, спрашивал, кто это? Потом они столкнулись лицо к лицу на защите диплома этого Спасского в одной из аудиторий университета — ничего, кроме любопытных взглядов с обеих сторон... О Спасском много написано, о его противостоянии Фишеру, в котором он проиграл, о недовольстве правительства действиями Спасского в этой психологической борьбе с, порой, почти наглым Фишером, о последующей чуть ли не опале на Спасского, о его отъезде из России, трудностях, почти дружбе с Фишером, коммерческих турнирах и т.д.
      Шахматы помогли Михаилу в одном интересном знакомстве. После занятий в Доме пионеров приходилось идти пешком от Московских ворот на нынешнем Московском проспекте до Боровой. Последнее время к нему привязывался какой-то пацан тоже высокого роста, тоже шахматист. У Михаила практически не было друзей, это был первый, с которым он мог подолгу говорить о разных вещах с совпадением точек зрения. Оказалось, что парень учится в той же школе тоже в соседнем 8-м классе. Сейчас как раз шёл шахматный общешкольный турнир.
      Михаил сначала вёл там, всех обыгрывая, но потом, как обычно, начал сдавать позиции, пошли какие-то невыразительные ничьи в том числе с этим новоявленным знакомым, который перешёл уже в их класс. Парень представлял несомненный интерес, у него на всё был свой взгляд, своя оценка. И если кто-то был не согласен - выражал чрезвычайно бурное неприятие этого индивида, разговаривал с ним с какой-то явной насмешкой, презрением. Михаил  почувствовал  правоту этого парня, его какое-то превосходство в некоторых вопросах. Они стали часто встречаться, как и  раньше обсуждать многие вопросы (ну, как Герцен и Огарёв, которых проходили тогда они по литературе!).
      Парень учился на <<отлично>>, Михаил тоже стал подтягиваться, пошли отличные и хорошие оценки. Не в пример всему классу, их сочинения всегда оценивались именно так. Бывший железный троечник Михаил чаще стал заниматься дома, сочинения стал писать только после досконального изучения темы. Кто тут пусть попробует сказать, что человек не может натаскивать себя до уровня другого человека! Или, наоборот, кто-то другой не может своей волей как-то заставить измениться определённого человека!
      Дело закончилось тем, что оба единственные в классе получили серебрянные медали, которые, правда, РОНО не утвердило — очень много медалистов представила школа! Но оба поступили в разные вузы. Контакт как-то стал ослабевать, мало встречались. Михаилу из-за слабой успеваемости пришлось перейти на менее престижный факультет, а потом он и совсем по собственному желанию ушёл из института, окончил техникум, а тот парень в компании новых друзей в том другом институте благополучно учился и всё благополучно окончил. Вот и подумайте о взаимном влиянии!
       Как тут сказать, что человек не влияет никак на человека? Но, правда, потом Михаил освободился от этого гипнотического влияния на себя. Он заставил себя пять лет проучиться на факультете журналистики, но не окончил его (не сложилось!), с третьей попытки (да, тогда ему уже было не семнадцать, а целых 33 года!)  поступил в политехнический институт и окончил его. Участвовал в перспективных новейших разработках в криогенной техники, пытался писать кандидатскую диссертацию... Однажды он встретился с этим школьным товарищем, тот работал инженером в каком-то маловнятном институте, получал в два раза меньше его, ведущего инженера, чьи работы использовались в киноаппаратуре Голливуда. Выпили, говорить было не о чем. Гипноз от этого парня давно окончился. Все эти сильные личности , с которыми жизнь то и дело сталкивала его стали просто надоедать. Чаще вспоминалась его жизнь взаперти. Он даже написал рассказ на эту тему, т. е., пройдя ряд несомненных увлечений, влип, как муха в липкую ленту, в литературу. Вот этот рассказ.

                ПЕРИОД  ВЗАПЕРТИ.
.
       В 45 году после бомбардировок многие дома Питера представляли собой просто огромные коробки без какого-либо наполнения внутри ; там всё обвалилось. Эта огромная груда лежала внутри стен с пустыми глазницами окон. Некоторые груды уже разобрали, развезли. Непонятно было, что же будут делать с этими стенами...
      Бабка (мать отца) сохранила квартиру, в которой всё было пусто, продано, обменено и т.д. Мать сразу устроилась на работу куда-то на швейную фабрику им. Анисимова на Боровой у Обводного канала. При фабрике были ясли и детский сад, и младший брат (2 года) находился там с утра до вечера. Михаила запирали в маленькой квартире на первом этаже. Осенью он должен был пойти во второй класс. Было радио, которое он почти не слушал, и окно, за которым текла жизнь. Никаких бельэтажей. В окно можно было заглядывать с улицы. Он с утра садился у окна и наблюдал, прислушивался к разговорам на улице, рядом. Некоторые прохожие его уже знали. Ведь, представляете, – всё лето сидеть у окна и смотреть в него! Кстати, родители познакомились также у окна. Отец запускал солнечные зайчики зеркалом в дом напротив. На четвёртом этаже тогда жила мать с сестрой и их родителями. Это было давно до войны.
       Потом отец матери (дед Михаила) умрёт от голода в блокаду. Второй дед ; унтер-офицер с императорской яхты <<Александрия>> ; умрёт в 40-м году, т.е. до войны, в этой же квартире, где теперь сидел у окна его внук. Михаил отрывочно помнил, как гонял он этого деда, унтер-офицера,  под стол. Дед выполнял все его приказы и, кряхтя, лез под этот стол по приказу внука, которому ещё не было и четырёх лет.
      Да, вот такая жизнь у окна. Иногда он слушал по радио футбольные репортажи Синявского, уже тогда удивлялся способностям этого комментатора. Однажды попробовал сам сочинить сказку (читать сказки также входило в его занятия в этом затворничестве). Сказка получилась ужасно скучной, он бросил это дело.
       Интересно было находиться также у двери. За ней была проходная парадная с улицы во двор и наоборот. Там тоже была жизнь, разговоры, слушателем которых он незаметно для других становился. Во время блокады у этих дверей находили замёрзшие трупы.
       Бабка тушила зажигалки на крышах домов. Бомба пробила в их доме несколько этажей и не разорвалась. Об этом рассказывала тоже бабка (правда, как потом убедился Михаил, часто она была вруньей). На небольшой кухне у них была огромная печь – полкухни. На ней всё готовилось. Дрова были в сараях за домами, у железной дороги.
       Потом, когда Михаила стали выпускать гулять во двор, он в компании ребят очень много времени провёл на этих сараях. 
      Ребята были лиговские (Боровая идёт параллельно Лиговке), шпанистые. Всегда был какой-то заводила. С удовольствием слушались новые выражения (например, всеобщий восторг вызывала фраза:<<В рот по черепу бутылкой!>>), событийные новости. Играли в деньги (которых у Михаила не было) в <<пристеночек>>,< <биту>> и т.д. Потом постарше играли в футбол – два камня были воротами, разбитые стёкла, крики в окна соседей и т.д.
       Играли дотемна, мать уже уставала звать ужинать и спать. Потом все эти ребята пошли по тюрьмам. Михаил порвал с этой компанией, когда однажды ему попали камнем в глаз (игра была жестокая – кидались небольшими камнями друг в друга, потом камни пошли больше, больше…). Он пришёл домой весь в крови, отец отвёл в железнодорожную поликлинику рядом. Ничего страшного, правда, потом в старости отслоилась сетчатка, кажется, на этом глазу.
     Итак, он порвал со двором. Ещё до войны ему там запустили острым, как бритва, колесом в лицо. Подбородок был рассечён, шрам на всю жизнь, кровь… Он понял, что это не удовольствие…
      На Расстанной, у Волковских Литераторских мостков (Волковское кладбище) была детская библиотека. Кстати, его дед унтер-офицер похоронен где-то там же, но только с другой стороны речки Волковки. Михаил начал пропадать в этой библиотеке. После школы шёл туда, уроки почти не делал. Читальный зал… Но всё это будет описано в одном из рассказов о Михаиле. Но всё это будет потом.
       Сейчас Михаил сидел взаперти дома. Делил еду на части – оставить на обед! На обед обычно ничего не оставалось. Думал, чем бы ему заняться! Фотографии, цветы, печка… Однажды из сараев принесли дрова. Бабка находилась у печки. Растопили. Поставили варить. Вдруг, взрыв. Бабка кричит и падает.. Всю блокаду продержалась, гасила фугасы на крышах, а тут…
       В поленьях оказались неразорвавшиеся патроны. Огонь сделал своё дело. Ожёг ноги – конфорка и горящие поленья вылетели от взрыва на ногу. Бабка лечилась долго. За что это ей? Откуда такие приветы? Эхо войны? Да, война и после её окончания уносила людей. Потом, когда Михаил учился уже во втором, третьем классе, погиб летом их одноклассник, жизнерадостный – как будто он торопился жить – от взрыва неразорвавшихся снарядов, которые нашли ребята и начали возиться с ними…
        Когда Михаил сидел взаперти, он часто обращал внимание на цветы. Они затрагивали его. Рассматривал их. Они никогда не отпускали. Это потом он узнает, что некоторые люди (например, английский принц Чарльз, сын английской королевы) разговаривают с цветами, как-то общаются с этими полуодушевлёнными предметами.
        Всё лето шла эта жизнь. Сколько разных интересных, не замечаемых раньше никогда и замечаемых теперь вещей узнал он… Потом жизнь пошла быстрым чередом. Его начали выпускать во двор. Но этот период ; период взаперти ; он не забудет никогда!

                7.Дальнейшее.

            Как всё же влипают в литературу, можно рассказывать долго – и с переменным успехом и без него. И вот ты уже идёшь по набережной великой Невы и что-то шепчешь, глядя на огни больших и малых судов, глядя на краны судостроительной верфи, в которых запуталась, загуляла эта нахальная луна. Все  начинают с этой красавицы, иногда отрываются от её гипноза, иногда навсегда покоряются ему и не пишут ничего более... Михаил оторвался и написал ещё много чёрт знает чего…
          Первые стихи вызывали у него какое-то фантастическое ощущение, как будто он попадал в иной мир, где всё шло очень слаженно, подсказывалось кем-то, создавало в нём чудесное настроение, ну, как будто он попал в  рай. Образы рождались сами собой, да, ещё какие образы! Рифмы неожиданные, какие бывают только у настоящих поэтов, он понимал, что глагольные рифмы — это не хорошо, но глагольных-то почти не было! Ему самому обычно таких рифм и не придумать, а здесь они шли косяком! Откуда взялось это состояние?
        В силу того, что он много читал в библиотеке, появилось некое чутьё к слову, к предложению, Михаил ждал этих чудесных слов, рифм, и они не спеша приходили. Потом, когда в черне всё было написано, состояние пропадало, шедевр надо было обрабатывать, но это делать, ой, как не хотелось! Много было написано таких замечательных необработанных стихотворений, они валялись в столе, в редакции говорили, что это надо доработать, обязательно доработайте!
        Михаил бродил по городу, он не был редактором, образы родились и вылились в некие слова, именно некие — всё стихотворение оставалось незаконченным… Чтобы кто-то отредактировал, внёс что-то своё чужое? Он на это не готов! А сам ничего не мог сделать! Как стать редактором, ему самому нужно было дойти до этого! Пока не получалось. Всё-таки непонятно было, как рождались эти рифмы, а как они рождались у Владимира Владимировича Маяковского? Как он также находил это нужное слово, в котором находилась эта жутко завораживающая рифма? Говорят — вдохновение, а чем это не мистика, что-то непонятное, волшебное... Как будто  подключаешься на время к какому-то новому миру, где всё понятно, и поэтому легко всё это обрисовать словами, бери только эти краски-слова и рисуй, рисуй... Чем понятнее, тем легче и скорее находятся слова! Нет, больше не буду говорить об этом, ибо это мистика, которая любит свои законы, и не любит, когда о них рассказывают.
         Его ранние стихи — это состояние  мистики, вдохновения. Потом всю жизнь он пытался написать что-то лучшее, увы, ничего не получалось лучше того, что было написано в эти 18-19 лет. Несмотря на обилие  ранних стихов, рискну их дать здесь все вместе, потому что в них - весь этот его период, его мысли, образы, философия...
        Дальше была другая жизнь — учился на технические специальности, стал техником, инженером, работал конструктором, ведущим инженером по наладке вакуумного оборудования... Это совсем другая жизнь, с другими заботами и мыслями. Так давайте всё-таки я рискну дать эти ранние стихи, и перед вами мелькнёт  сумасшедший образ фанатика стихоплёта, считающего себя лучшим из лучших!


                РАННИЕ СТИХИ.
               
              * * *
Весь белой ночью город рядом.
Неповторимая краса.
Домов застывшая громада.
Светящиеся небеса.

Вода как бы покрыта глянцем,
Всплеск осторожен о гранит...
И мост ладоши в небо тянет,
Где бледная звезда стоит.

Под ней темнеют силуэты
Влюблённых…
                Пары у воды.            
Неужто в серебристом свете
Чего-то ждут дома, сады!

Ты ко всему причастна, нега!
Над городом вот вспыхнет даль...
Он так похож на человека,
Который, стоя, задремал.

           Детство.

Опять приснилось детство!
Сирены нудный вой.
В подвале восьмилетний
Мальчишка чуть живой!

Опять всю ночь терзали
Фугасы тишину.
В подвале проклинали
И темень и войну.

Над низким сводом гулко
Ломился в дом металл.
И сыпал штукатурку
На головы подвал.

И обрывался резко
Снаряда мёртвый свист...

Неслышно,
Занавеску
Вспугнув,
Зелёный лист
На стол мне бросил ветер.
Пахнул цветочный мёд…
Чу! Детство, детство где-то
За окнами идёт.

Над клумбами шагает
Под звучный гам весны.
Я рад. Оно не знает,
Что есть такие сны…


          * * *               
Пень обогнув, тропинка узкая
Внезапно влево убежит,
Где на краю крутого спуска
Нас встретит вереск и самшит.

Протянут лапы ели мудрые,
Смолой пахучей одарят,
Берёзонька зеленокудрая
Среди подружек встанет в ряд.

Ко мне навстречу белоногая
Из елей строгих убежит,
Обнимет, телом лёгким дрогнувши,
Янтарным соком ублажит!

Свалюсь хмельной ли, запрокинувшись
В густую мягкую траву!
Над головой моей вершиною
Качнёт белянка синеву!

И поплывут,
                в глазах
                качаючись,
Туманы, ели, небеса…

И всё вокруг, что величается
Издревле – русская краса!               



                * * *
Дождь отвесный               
                свернул
                свои нити.
Отгремев, затихла Нева…
В небе, стаявшем и размытом,
Разрослась на глазах синева.

Вся нетронутая, густая,
Ещё влажная от дождя
Размахнулась, дома обнимая,
Взгляд в бездонную глубь уводя.

Город, мокрый от ливня, замер,
Лишь её над собой увидал.
К ней невидимыми губами
Молчаливо, жадно припал.

Он вбирал её, что было мочи,
Позабыв обо всём другом,
Из-под крыши стекла кусочком –
Любопытным мансардным окном.

Он вбирал её просто лужей
С непросохшей ещё мостовой.
Он вбирал широкой и дюжей
Полногрудой своей Невой.

А с моста - глазами девчонки,
Той, что, голову вскинув вверх,
 Наблюдала, как тает тонкий
 След от облака в синеве! 

              * * *
Меловые квадраты
Расчертили тротуар.
В паутине их когда-то
Тонконогим я скакал.

Что ж сейчас, большой,
Их сетки
Осторожно сторонюсь?..
Верно, собственное детство,
Невзначай, стереть боюсь!


        Движения перед полотном.
 
Здесь беспорядочно раскиданы
Как бы небрежными руками
Обыкновенные мазки
В обыкновенной бронзе рамы.

Но шаг назад –
И перед глазом
Одно живое полотно,
Как будто в стенке
                кем-то
                сразу   
В жизнь смаху выбито окно.

   
                Когда-нибудь.

И объявит диктор: <Вниманье!
<Межпланетный> вышел на старт.
Пассажирам без опозданья
Предлагаю занять места>.

Встал -
         пойти
                захватить газету!..
Отыщу свободный вагон.
Вот и слышен грохот ракеты!
Промелькнёт знакомый перрон.

...Далеко внизу заискрится
Белой шапкой полюса снег…
Я скажу своей проводнице:
<Разбудите меня на Луне!>

               
                На проспекте.

Нехотя роняет
Утро мокрый снег.
Зимний день встречает
Кировский проспект.

Дружно побелели
Нити проводов.
Улица оделась
В кружевной покров.

Площадь побелела…
Бойкий светофор
К козырьку приделал
Меховой убор.

А мальчишки с гиком
Мчатся на урок.
Раскатали мигом
Маленький каток.

            Первый.

Над тетрадкой запятою ;
Вечно детский вихорок.
Неумелою рукою ;
Самый первый свой урок.

Первый! Невозможно сложный.
Буквы в стороны глядят.
Мальчик с пальчик осторожно
Их нанизывает в ряд!

Строчка неуклюже-длинная
За пером ползёт, ползёт…
На бумаге как тропинка
В незнакомое ведёт!


         * * *       
               
Здесь с десяти свои законы,
Свои негласные права.
Здесь каждый вечер
Всем влюблённым
Сад
По скамейке выдавал.

Свои деревья в час свиданий,
Он защищал, вдруг, тишиной.
Над группой полустарых зданий,
Любил беседовать с Луной.

Эй, ты, владыка лучезарный! ;
Эх! Поднимись я до того,
Я б саду вынес благодарность
За …исключительность его!

               
              * * *
Как будто
                не было
                и лета,
Туманно-красных вечеров!
И от заката  до рассвета
Неловких угловатых слов.

Как будто вовсе не ловили
Мы сетью звёздною луну,
И в полночь вовсе не судили
За прикасание к вину.

И, вправду,  завершилось лето
Неповторимых  вечеров…
Явилась осень вся одета
Влиству, туман прохладных снов.


           * * *         
Раз, наверно, в сотый
Разлился свисток.
Скрипнули ворота.
Прогремел замок.

Тихо. Всё застыло.
Замерла листва.
Верь – не верь - вступила
Ночь в свои права!

Тополя  достойно                -
Встали  у воды…
У Авроры стройной
Вечности следы.

Клумба под гипнозом
Мраморной луны.
Стекленеют розы
В мире тишины…

Завтра утром
                надо
Ребус разгадать, ;
Как в стене-ограде
Выход отыскать?


           * * *
Как горько, встретивши страницы,
Где в юности всем сердцем жил,
Лет через десять убедиться,
Что всё прошло,
Что ты остыл!..

Как горько, полистав их праздно,
Отметить холодно средь строк
Лишь предисловие, завязку,
Сюжета нить и эпилог…

...Но много горше повстречать
Любви исчезнувшей страницы,
Страданий прежних не понять,
Волненьем прежним не упиться.

И, полистав, отметить праздно
Средь пожелтевших писем строк
Лишь предисловие, завязку.
Сюжета нить и эпилог…
               
          * * *
                Гавриковой С.

Очей твоих былинные алмазы,
Что льют на мир горячие лучи!
По правде говоря, ни разу
Не подобрал я на тебя ключи!
Твой взгляд – он справа, он и слева,
Уснуть как ночью тут – ни в век!
Ты – молодая королева!
Ты – стопроцентный человек!

           Предвидение.   
               
Приду и  я по тихим мглистым паркам,
По безмятежно солнечным лесам,
Под радугой – дугой беспечно яркой,
По этим праздно-красочным полям!..

Жизнь над землёй прекрасная восходит,
И в ней звучать серебряным стихам.
Настало время пышным хороводам,
Любовной музыке и ласковым словам…

               
        * * *
Был дождь. Машины увозили
Успешно странный небосвод.
В асфальте крыши были, были,
И их весь день топтал народ.

Вода бежала в вихре окон,
Железом тусклым труб гремя.
Дождь  штриховал всё утро стёкла,
И липы желтые помял.

И листья странствовали в лужах…
Метался капель ураган…
День липкой сырость простужен
Глядел
              в раздумье
                сквозь туман.

          Голуби.

В нашем дворике стало
Сразу как будто светлей.
В нём
             появилась
                стая
Белых голубей.

Целый день возле окон
Слышится громкий плеск.
Вежливо брякнув в стёкла,
Гости требуют есть.

И отказать не в силах,
Буквально, любое окно
Весь день выдаёт белокрылым
Хлеб, крупу и зерно.

В нашем дворике стало
Сразу как будто светлей, -

Я в окне возле стаи
   
Белых голубей.
       
       * * *
Одеяло на пол
С голых плеч ползёт.
Мишка косолапый
Тапки стережёт.

В выгоревшей майке
Спит малыш. Устал.
Золотистый зайчик
В волосах застрял…

Спит малыш. Неслышно
Тикают часы.
Стрелки как-то слишком
Сдвинули усы.

Тихо в этом мире
Без притворных слов.
Есть во всём эфире
Только стук часов…

Бросьте взгляд за раму
В мир полей,
Росы…

Только мишка, мама,
Зайчик и часы.

             
         * * *
Однажды так, случайно
Посмотришь и поймёшь,
Что мир необычаен
И редкостно хорош!

Как будто кто откроет
Вход в область красоты.
Снежинки тонким роем
Осыпали кусты.

На рукаве как будто
Топазы заблестят…
Скажите, что за утро?
И я чему так рад?

         
             У часов.

Сквер. Часы. Скамейка. Ровно десять.
Возле циферблата пляшет снег.
В тучи окунул жёлтый месяц.
На скамейке замер человек.

Не придёт.
Из темноты минуту
Стрелка,
Вздрогнув,
Вырвала опять…

Не придёт. Он и не знал как трудно
Одному с простой скамейки встать!

       Писать стихи хорошо, вдохновение вещь замечательная, но как жить на эти стихи? Кочегарить, работать на стройке, учиться на другую специальность... Михаил выбрал последнее. Вообще-то он хотел поступить на филфак ЛГУ, но, постоянно находясь в читальных залах на Фонтанке, заболел живописью, рылся в каталогах по живописи, часто ходил в музеи и, вдруг, решил поступать в Академию художеств на теоретическое отделение.  До этого он бывал в великолепном здании Академии художеств, любовался узкими высокими коридорами с неожиданными запоминающимися сводами, напоминающими о готической архитектуре. Посещение музея Академии заставляло надолго погружаться в мир живописи, скульптуры... Всё это формировало человека, заставляло, порой, вступать в совершенно новый мир прекрасного, блуждать в нём, приобретая новые человеческие качества и понятия. Когда приходилось выходить из Академии, на тебя опять надвигалась Нева с вечными сфинксами, кораблями, возбуждёнными поэтами и целующимися влюблёнными. Всё было удивительно. Но сдавать экзамены было нужно, нужна была какая-то профессия, и он подал документы на теоретический факультет, т. к. в живописи был слаб и в рисунке тоже (рисовал портреты, даже портрет Пушкина масляными красками, но это всё было совсем не то, совсем слабо). На экзамене предстал перед заместителем проректора по учебной части, который начал пытать его по поводу картин и эскизов Машкова — Михаил сообщил ему, что в этих картинах ему не всё нравится, что-то неясно и непонятно. Так и хочется дорисовать! - воскликнул молчавший проректор. Михаил тут же согласился, хотя и не был уверен, что зам. проректора не шутит. Получил четвёрку по теории. Срочно забрал документы, чтобы успеть поступить в ЛГУ на географический на отделение океанологии — захотелось поплавать по свету. Не добрал двух баллов. Решил пойти рабочим на Скороход -шить обувь с предварительным обучением, уже договорился, когда выходить на работу. Пришёл отец, предложил поступить в Радиотехнический техникум на дневное отделение по оценкам, полученным  на экзаменах в ЛГУ, спецнабор, правда, сначала учиться придётся в другом городе, но это недолго меньше года. Там как бы филиал питерского техникума. До этого Михаил ушёл из Технологического института им. Ленсовета, чтобы заняться литературой — ничего не получилось, ни литературы, ни живописи... Идти в техникум не хотелось после института, после великих планов и надежд... А пришлось идти! 
        После наполненных запахом химикалиев коридоров Техноложки пришлось окунуться в запах бесконечных лесов Ивановской области, в которых маленькими островками существовали, находились, имели место быть ( как вам будет угодно назвать), колхозы и совхозы с бескрайними полями картофеля, турнепса... Михаила определили возчиком разнообразнейших грузов и, само собой, водителем не очень старой кобылы. Последняя как-то не очень подпускала его к себе, однажды так легко и изящно лягнула бедного водителя, что тот решил, что нога его уже сломана — оказалось, что нет. Приходилось заготавливать дрова для работающих студентов и колхоза... - ой, да чего только не приходилось! Наградой была калорийная мясная еда и общество готовых на многое девушек. <<Юноша пылкий со взглядом горящим>> всё-таки решил выставить себя поэтом, вернее, некоторые из присутствующих предположили, что он оным является. В дальнейшей жизни его в техникуме он то и дело исполнял роль поэта — выступления на вечерах, где его просили прочитать свои стихи, работа в стенгазете, известность после внезапного публикования его стихов в областной газете...
       После возвращения в Иваново было много знакомых по колхозу, житьё — бытьё в большом Индустриальном техникуме как-то налаживалось, хотя и вдали от Питера. Он понимал, что сейчас ему нужно бы было быть в стенах Техноложки, рисовать сложные химические формулы органических соединений, сдавать теормех и кучу других дисциплин, - увы, вместо этого он ни черта не делал, слонялся по лесам и коридорам техникума, строил глазки девочкам, некоторые из которых были моложе его на год-два, изучал и сдавал предметы знакомые ему по Техноложке... Полный провал. Зачем он, вообще, ушёл из института и оказался здесь? Ведь успехов в литературе никаких не было. Талант куда-то пропал. Наверно, надо было идти рабочим на Скороход и продолжать заниматься литературой, а не бездельничать в этом техникуме, где он, действительно, ничего не делал. Были какие-то выступления на студенческих вечерах со чтением своих стихов, но это всё не то... Новых стихов не было. Его полное ничегонеделание не прошло даром — диплом завалил, кое-как защитил его только через три месяца, устроившись после первой неудачной защиты на работу в институт к отцу техником, мало что зная по специальности <<электронщик>>. Там проработал не долго, вскоре оказался в конструкторском бюро того же института и стал работать техником-конструктором, т. е. по своей специальности. Чертежи, много чертежей... Жизнь пошла, наверно, по тому пути, который выбрал для него отец. О литературе пришлось забыть. Хотя, нет. Познакомился с каким-то полуалкоголиком, учившимся на заочном факультете журналистики в ЛГУ, поступил на вечернее отделение. Началась новая полоса жизни. Сэр, куда Вас занесло опять?
        Опять эти коридоры 12 коллегий. В которых преподавали и учились, — да, кто тут только не учился, не преподавал! Вот самый главный коридор университета, упирающийся в огромную библиотеку. На одной его стороне — огромные окна, на другой — аудитории. Среди аудиторий — редакция газеты -
<< Ленинградский университет>> с молодой журналисткой Светланой Гавриковой, с удовольствием напечатавшей его ранние стихи в этой газете с крупным заголовком Лев Фуников (не под псевдонимом Лев Фунчиков - Фуниковых много, Карамзин описывает, как казнил Иван Грозный боярина с такой фамилией и его жену. Фунчиков один.).      
     Обучение на факультете журналистики требовало постоянное участие в работе каких-то газет с печатанием информаций, очерков, репортажей - для Михаила, никогда не занимавшегося этим, всё было не так просто, он просто не умел это делать. На факультете (тогда он назывался ещё отделением журналистики на филфаке) учились люди, знакомые с профессией журналиста —  Михаил с этой профессией был не знаком. Он писал стихи, рассказы, но это было далеко не то. Что такое профессия журналиста, он узнал потом в областных и комсомольских газетах Вологодской, Кировской, Псковской областей - и то как следует не понял, что это такое?  Если раньше он бегал от бандитов, то теперь приходилось бегать за людьми, о которых нужно было писать материалы, упрашивать их (порой не совсем удачно!) дать эти материалы, рассказать, показать, доказать и т. д. Кому-то это страшно интересно, кто-то чувствует себя в этом, как рыба в воде — Михаил чувствовал, что это не совсем его стихия. Библиотеки приучили его к некоей усидчивости, нежели к постоянному бурному передвижению, хотя с бандитами тоже приходилось бегать не мало. Но здесь было другое.  Интересно было, например, в Кировской области ехать на север области в Кирс, где морозы  и химический комбинат совсем неплохо работающий, интересно было бродить по огромным цехам этого комбината, брать какие-то необязательные, но очень нужные (как он понял) этим людям интервью, и чувствовать себя настоящим журналистом, хотя, как он потом понял, настоящим журналистом ему стать так и не удалось. Почему? Потому что он так и не понял, что такое настоящий журналист. То есть, понимать он понимал, но чувствовать себя оным — этого счастья у него не было!
        Из этого периода всплывали разные видения — то он в Псковской области у Печёрского монастыря со студентами, электрофицирующими  соседние деревни. Эти студенты идут обвешанные какими-то цепями и когтистыми приспособлениями на ноги для лазания по столбам, - ну, просто колодники, которые раньше брели в Сибирь по просторам России. То он видит себя в подземельях этого монастыря с табличками в стенах князей и знаменитостей, замурованных здесь. А вот Михайловское, турбаза, дорога в Тригорское — трезвый и орущий на все поля и лес <<На смерть поэта>> Лермонтова. Рядом — очаровательный женский пол. Это после трудового дня в городе, где пришлось брать интервью по заданию редакции. В Кировской и Псковской областях он уже чувствовал себя журналистом - писал большие очерки, информации, например, праздник в колхозе по какому-то уже забытому поводу — огромные полотна счастливых людей, клуб, атмосфера, зимние игры, клубок какого-то счастья! Всё это легло на страницы местных газет. Но настоящим журналистом он себя почему-то не чувствовал. Часто окружающие давали понять в этих командировках, что он только писака, никто, а главные-то они, редакция для них тоже — ничто. То есть, у тебя своя работа, работай, да, только не очень воображай, помни своё место. Впрочем, иногда к журналисту относились, как к небожителю — восторженно, особенно совсем молодые люди. Вам приходилось ходить 17 км. туда и столько же обратно пешком? Это не самое неожиданное в этой профессии. Короче, на это надо сильно настроиться и понять всё. Надо быть готовым на всё. Быть готовым на всё из-за нескольких строчек в газете Михаилу хотелось не очень-то резко! Скажем прямо и честно, романтика — это слово часто с многоточием!. Особенно, когда смотрят на это из нашего времени. Можно писать об этих университетских годах целые книги, сколько там было всего , но с пятого курса пришлось уйти. Настоящим журналистом он так и не стал. Боливар не выдержал...сами понимаете! На этом, может быть, нужно поставить необходимую точку на приключениях Михаила? Дальше, может быть, не было ничего необычного? А?   
 

                Вторая повесть о Михаиле

                .               
(Здесь ряд рассказов о Михаиле. События в них, подчас, повторяются, но в разных рассказах это, как мне кажется, возможно.)
               
                О НЕСОСТОЯВШИХСЯ.

  Как это ни удивительно, но он любил пропадать  в читальном зале детской библиотеки среди Жюль-Верна, Фенимора Купера, Конан-Дойля. Библиотекарша знала его в лицо. Таких, как он, было  немного. О, они сразу же запоминались любому  своей усидчивостью,  фанатичной преданностью печатному слову!
   Для него это был  найденный каким-то неожиданным образом новый мир. Здесь он мог жить  своей второй жизнью. В этих книгах приходилось анализировались поступки героев,  пристально рассматривать их самих, дописывать  что-то в своём воображении. Эти фантазии уводили его иногда на какие-то неизвестные острова, бросали в редкие чуть ли не уфологические миры. Иногда происходило так. Он шёл по улице, не обращая внимания на происходящее. Но, вдруг, ему приходилось отрываться от своих видений – что-то отвлекало, кто-то толкал, громко разговаривал – реальность заставляла… Тогда он снова был на грязном тротуаре, тогда снова  - запах близлежащей помойки, небритые, иногда пахнущие алкоголем прохожие… Он был против этой реальности, он с удовольствием бежал от неё в этот книжный другой мир. Пропадая в  библиотеке, учился  кое-как, но с ним рядом была постоянно эта другая жизнь, которую он ставил выше всего.
   Спорт. Да, был ещё спорт. Это нашло внезапно и захватило, как книги Купера и Жюль Верна. В седьмом классе его просто обидел преподаватель физкультуры, явно усомнившийся в его спортивной подготовленности. Михаил не перенёс такого выпада по отношению к своей персоне и начал энергично тренироваться, пошли километровые пробеги по городу. Преподавательнице пришлось изменить своё отношение к нему – в беге на длинные дистанции он неизменно выигрывал. Питерский Воронежский садик (на одноимённой улице) стал немым свидетелем этих успехов. Именно там проходили забеги школьников во время уроков физкультуры. Он с удовольствием принял третий взрослый спортивный разряд из рук всё той же обидчицы - преподавательницы физкультуры. Так он взял эту небольшую следующую высоту в своей жизни – очень приличный бегун в школе на длинные дистанции.
    Как много в этой жизни  забывается! И этот рубеж стал забываться, когда он перешёл в другую школу, в восьмой класс. Там…, там пошло, нахлынуло, накатило увлечение шахматами. Это увлечение было намного раньше, ещё в пятом классе, когда он параллельно с библиотекой посещал и шахматный кружок, имел четвёртый разряд по шахматам. Тогда всё шло хорошо - он выигрывал, набирал очки, радовался маячившей перспективой шахматной карьеры…, но потом (ох, уж это слово <<потом>>!), как говорится, нашла коса на камень – начал много проигрывать, очень расстроился и, в конце концов, всё это забросил далеко и, как ему казалось, уж точно навсегда. А здесь в школе всё  снова вспомнилось, повёл в шахматном турнире, снова был в центре внимания (о, это очень приятное и просто восхитительное ощущение!), снова, снова, снова… Но, знаете, судьба… - что-то сломалось, пошли чередой проигрыши, да, снова, как тогда! Он опять бросил шахматы – не Фишер в молодости!
   В школе неожиданно вспомнились его литературные увлечения, именно те, когда он пропадал в библиотеке. В последних классах появилась Коробочка. Так ученики дружно называли преподавательницу литературы. Никто не знал её фамилии. Между собой учащиеся звали её Коробочкой. Самое интересное, что  она это прекрасно знала, но не придавала никакого значения. Внешне она соответствовала этому прозвищу. Маленькая, широкая, лицо какое-то широкое, ну,< <Мёртвые души>> Гоголя!.. Всё бы хорошо, но как только дело доходило до литературы, она становилась неукротимой, требовательной, только литература – всё другое её не касалось!         
    С этой окололитературной Коробочкой у него установились сразу же окололитературные отношения. Его загипнотизировал её метод преподавания. Ничего не говоря, она прочитала на первом уроке какой-то рассказ или отрывок и попросила просто пересказать всё это своими словами. Видимо, она хотела узнать, как класс владеет литературным языком – ведь вот-вот придётся писать большое число сочинений! Долго никто не решался подняться, даже наступила какая-то гнетущая тишина, в конце которой он, Михаил, поднял руку, вышел, пересказал (как ему показалось неплохо) – ведь он много читал, владел запасом слов, мог легко связывать их. Естественно, Коробочка поставила ему  <<хорошо>>, запомнила его. Жизнь круто изменилась. Он стал бесконечно активен на её уроках,  стал заниматься литературой. Если раньше он почти не умел писать сочинений и даже боялся заниматься этим, то теперь стал как-то внутренне сосредотачиваться перед их написанием, читать какой-то критический материал по теме, фактически уже писать в уме это сочинение. Долго обдумывал всё это, потом садился и писал иногда весь вечер, заполняя всю двенадцатилистовую тетрадь.
   В классе его постоянно доводил один соученик, поддразнивая, как бы снижал его несомненный авторитет. Михаилу надоели эти шутки и он написал обо всём этом две строфы в стенгазету. Как бы поэзию взял на вооружение, и получилось неплохо. Шутки прекратились. Здесь, наверно, следует сказать, что стихи ему приходилось писать и раньше, когда по заданию учительницы немецкого языка он переводил поэзию Гейне тоже в стихах. Была стопка корявых стихов, одно несомненно, это были уже стихи.
   В девятом и десятом классе его потряс Пушкин. Вообще, всю русскую классику он читал с вдохновением. Сами собой начали складываться  собственные стихи. В классе учился некто  Геннадий Николаев, учился так себе. Кто-то его дразнил Колпаком – неизвестно почему? И вот на этого Николаева Михаил сочинил  стихотворение. Вот оно.

                Какой-то тип, шатаясь праздно,
                Венеру рыжей, вдруг, узрел!
                И он, любить умевший страстно,
                К ней чувством пылким возгорел.

                За ней он следует Иуда,   
                Безумным чувством одержим.
                И, хищный взор бросая всюду,
                Он ждёт, предчувствием томим.

                И вот дождался. Вызвав смело
                Венеру ту на <<рандеву>>,
                Он на коленях ей признался –
                Нет жизни без неё ему!

                Она ж с достоинством внимала
                Стенаньям нового Жуана.
                Амурный рыцарь наших дней
                Имел всего лишь семь детей.

                Но наш восторженный герой
                Совсем не так, как у Байрона,
                Не отличался красотой
                Подобной рыцарю Альмона.

                Он не совсем был чист в лице,
                Короче, был он конопатый.
                И не ходил хоть он в чепце,
                Но всё же был уже плешатый.

                Из тридцать двух зубов во рту
                Имел он ровно половину.
                Жизнь улыбалася  ему.
                Сейчас скажу я вам причину.

                В одном лишь был он схож с Жуаном –
                Он мог невинность совратить
                Или супругу обольстить
                Умелой лестью и обманом.

                Искусством этим возвышаясь,
                Любые крепости он брал.
                И в этот раз под штурмом пал
                Венеры стан младой, сдаваясь.

                Шли месяцы. И вот однажды
                Венера брошенная та
                Ребёнка миру родила-
                Несчастный плод безумной жажды.

                Вот вам его простой портрет
                По истеченье многих лет.

                Был конопат он по папаше,
                Был рыжеват он по мамаше.
                Немного тих и удивлён,
                А, впрочем, малый недурён.

                Я льщусь, надеждой упоенный,
                Не пропадёт мой труд смиренный,
                В портрете округа такого
                Найдут Геннадья Колпакова.

   Классу понравилось. Этот Николаев подошёл к нему и посоветовал написать что-нибудь серьёзное, что можно напечатать. Михаил сам об это подумывал. Даже что-то писалось в подражание Пушкину, Маяковскому, но всё это было  не столь интересно. 
   Как-то однажды он, не торопясь, уверенно шагал по Московскому проспекту. Такое выдалось утро – никуда не хотелось идти, наоборот, очень захотелось прогулять школу, ещё – думать о литературе. У моста Лейтенанта Шмидта вдоль набережной стояли огромные суда, текла своя работа. Сами собой стали слагаться стихи о городе, о Неве, о кораблях… Эти стихи казались ему серьёзными и значительными. Это были его стихи, не подражание тому же Пушкину, хотя, нужно сказать, как он понял впоследствии, стихи были слабенькими и наивными. Так он начал писать обо всём, что видел и чувствовал.
    Как становятся поэтами? В литературной консультации раньше указывали на статью М. Исаковского <<О поэтическом мастерстве>>. Там всячески отговаривают становиться оными, указывают на гигантский труд, на наличие таланта, необходимые для этого. Всю жизнь нужно отдать такому служению, и неизвестно, что получится, - скорей всего, – ничего. В общем запугивают не на шутку. Я попытался проследить, как формировался один из таких служителей поэзии, имевший несомненный талант. Каким он стал поэтом? И стал ли, вообще, он им? Судить не мне. Но мне кажется, я имею право проследить за этим характером, мне кажется, он представляет для других некий поучительный интерес, что-то в нём есть, в наше время  трудно встретить столько целеустремлённости!
   Студенческая жизнь сначала отодвинула назад его стихотворные опыты. Было не до этого. Но после первого курса летом он остался в городе, не захотелось ехать на дачу, заниматься там огородничеством. Сначала поработал в порту, но скоро понял, что студентам там платят сущую ерунду. Основным его занятием стало пропадать в библиотеке, голодать (отец оставлял очень мало денег) и писать стихи.
   Стихи, как выяснилось потом, по-прежнему были наивные , слабые, но ему хотелось писать о красках города, о подъёмных кранах <<Судомеха>>, о волнах Невы, её освещении и т. д. Стол явно набивался рукописями.
   Днём он бродил по городу, умудряясь даже сходить в кино на Лолиту Торрес (<<Возраст любви>>), оставаясь тем самым без ужина или без обеда – прикосновение к искусству требует жертв… Этот фильм с пленительной Лолитой Торрес был, действительно, искусством. Он смотрел его по нескольку раз, как, впрочем, и многие другие фильмы – <<Девушка без адреса>>, <<Девушка с гитарой>>, <<Дело было в Пенькове>>. В главных героинь фильмов он влюблялся воистину безоговорочно. У него была какая-то странная романтическая натура, какие были, наверно, во времена Пушкина, ну, например, Ленский. Но он, как ему казалось, ушёл намного дальше Ленского.
   Когда после просмотра фильма он шёл по Невскому, то чувствовал себя  как-то гораздо интереснее окружающих. Они представлялись маленькими и слабенькими, а вот он – это да! Совсем как исполин! О, юность!
   Некоторые здания на Невском,- например, на пересечении с Малой Морской, напоминали средневековые крепости, и он подолгу стоял напротив них  с каким-то немым изумлением… Нева завораживала и не отпускала… Это было колдовство, гипноз, он стоял перед Невой, как перед картинами великих художников в Эрмитаже! Ну, что поделать – настоящий последний из романтиков! А в подражание Владимиру Владимировичу Маяковскому, которого он бесконечно ценил, пришлось постричься наголо!..
   Всё было так. На первом курсе стали выпадать волосы. Он заметил это как-то сразу в институтской библиотеке – провёл рукой по плечу, в руке осталось много волос. Это был ужас! Вот ещё и поэтому он решил остричься наголо. Парикмахерша понимающе посмотрела на него, спросила, почему решил постричься заранее, ведь набора в армию ещё нет? Он ответил, что в армию не идёт, а постричься так решил и всё тут. Процедура удаления волос прошла в полнейшем молчании, перед началом этого мероприятия парикмахерша спросила ещё раз, точно ли он решил стричься наголо?.. В результате он стал другим человеком. Все на него смотрели как-то не так, это чувствовалось! Но это неважно, Маяковский всегда стригся наголо и писал хорошие стихи. Может это поможет и ему? Как он хотел стать поэтом! Самое же неприятное заключалось в том, что когда опять начались занятия в институте, на него все смотрели с долей несомненного недоумения. На фоне  бесчисленных шевелюр его причёска (вернее, полное отсутствие её) вызывала паническое недоумение. Михаила даже участливо спросили, не в милиции ли его остригли? Его статус в группе резко понизился, но стихи писать он продолжал.
   Самолюбие заставило его пойти на  крайность – попробоваться в хоре института, но повышению престижа  его это не способствовало, ибо полное отсутствие слуха ни к чему не привело. Как когда-то в спорте Михаила всё это  настраивало на какой-то почти агрессивный лад. Пытался ходить в один дом культуры, затем в другой, но чётко понял, что с вокалом у него пролёт, полный пролёт!…
     После вокала его непонятно как занесло в литературное объединение, существовавшее при том же доме культуры. Занятия вёл весьма известный русский поэт, печатавшийся и до революции и после, печатался с успехом во время войны и после. Кроме того, он написал либретто к известнейшей в советское время опере. Он активно общался с Блоком, не раз провожал его домой по Офицерской. Об этом поэте одно время с восторгом отзывался Пастернак, хотя Анна Ахматова удивлялась этому отзыву и говорила Борису Леонидовичу, что у этого поэта ничего нет своего.
   Итак, известный поэт выслушал его последние стихи на одном из заседаний литобъединения:
   
                ДЕТСТВО.

                Опять приснилось детство.
                Сирены нудный вой.
                В подвале восьмилетний
                Мальчишка чуть живой!

                Опять всё ночь терзали
                Фугасы тишину.
                В подвале проклинали
                И темень и войну.

                Над низким сводом гулко
                Вонзался в дом металл.
                И сыпал штукатурку
                На головы подвал.

                И обрывался резко
                Снаряда мёртвый свист…

                Неслышно,
                Занавеску
                Вспугнув,
                Зелёный лист

                На стол мне бросил ветер.
                Пахнул цветочный мёд…
                Чу! Детство где-то, где-то
                За окнами идёт.

                Над клумбами шагает
                Под звучный гам весны.
                Я рад. Оно не знает,
                Что есть такие сны.       
       



                У ЧАСОВ.

                Сквер. Часы. Скамейка. Ровно десять.
                Возле циферблата пляшет снег.
                В тучи окунулся жёлтый месяц.
                На скамейке замел человек.

                Не придёт.
                Из темноты минуту
                Стрелка,
                Вздрогнув,
                Вырвала опять...

                Не придёт. Он и не знал, как  трудно
                Одному с простой скамейки встать!

   После выступления Михаила наступило неловкое молчание, как будто аудитория раздумывала – сразу топить чтеца или дать ему ещё какое-то время. Но слово взял руководитель литобъединения. Он положительно отозвался о молодом авторе (18 лет) и сказал, что в его стихах есть <<искра божья>>. Упомянутый автор запомнил эти слова на всю жизнь, возвёл себя в ранг поэта. Вслед за ним стихи читал другой участник литобъединения, видимо, уже известный в этом кругу. Руководитель также взял слово и сказал, что стихи также интересны, и обоим выступавшим есть о чём поговорить. Как оказалось, этот второй выступавший стал впоследствии известным ленинградским поэтом.
            Он ходил ещё на некоторые заседания этого литобъединения, но на последнем его при отсутствии руководителя так раскритиковали, что он решил , вообще, туда больше никогда не ходить. Те, кто сдержался или был сдержан на первом его выступлении, сейчас взяли реванш, язвили и даже орали на него. Нельзя подниматься над общим серым уровнем – несомненный смысл всех этих выступлений, хотя, там были, наверно, и светлые головы, но они старались светиться как-то скорее в меру. И он замкнулся в гордом одиночестве. Никаких кружков и литобъединений. Он всё сделает сам. Но, как оказалось, это было печальное заблуждение.  Решено было к повальному ужасу всех окружающих  во имя его ничтожного творчества бросить с трудом доставшийся институт. Твёрдо решил работать (во имя литературы!) на любой работе, но работать так и не пошёл, опять пропадал в читальных залах на Фонтанке, бродил по городу, писал. Итог был неутешителен. Никаких публикаций за исключением маленького стихотворения в городской газете <<Ленинские искры>>:

                КОГДА-НИБУДЬ.

                И объявит диктор: <<Вниманье!
                <<Межпланетный>> вышел на старт.
                Пассажирам без опозданья
                Предлагаю занять места.>>

                Весь в попытках найти газету,
                Отыщу свободный вагон.
                Вот и здравствуй грохот ракеты!
                Промелькнёт знакомый перрон.
               

                … Далеко внизу заискрится
                Белой шапкой полюса снег….
                Я скажу своей проводнице:
                <<Разбудите меня на Луне!>>

            Он понимал, что его сверстники по институту стремительно движутся вперёд, он же остановился, запутался в своих поэтических передвижениях, много топчется и повторяется, хотя, несомненно, его поэтический опыт стал более весом. Эти семь или восемь месяцев, которые он не работал (до поступления в техникум), были самыми красочными, самыми одушевлёнными во всей его жизни. Тогда ему много обо всём думалось, каждый день по нескольку часов он проводил в библиотеке, стихи писались ежедневно. Отец работал за них за всех, мать занималась хозяйством, младший брат учился в школе где-то в пятом классе. Учась, Михаил уже начал было приносить из института неплохую стипендию, на факультете готовили будущих специалистов атомной техники, но что-то где-то не дотянул, получил тройки, перевели на другой факультет, а потом он сам решил уйти оттуда в литературу. Но… всё было не просто, его попросту не печатали, его фамилии не суждено было блистать на поэтическом небосклоне.
              В одной из редакций проходили постоянные консультации по пятницам в основном для начинающих, но приходили и уже печатавшиеся авторы. Руководил этими литературными заседаниями поэт, начинавший ещё в двадцатых годах. Сейчас он, впрочем, тоже работал над сборником, который вот-вот должен был выйти. Михаил понравился этому руководителю, тот заставлял его приносить, не стесняясь, любое количество стихов. И он приносил. Даже были отобраны два стихотворения для печати в одном из самых лучших ленинградских журналов, в редакцию которого он приходил, но, увы, это <<напечатание>> не состоялось. О, сколько тогда нужно было всего, чтобы твоё произведение появилось на страницах такого известного на всю страну журнала! Бедный, бедный Михаил! Ты просто не знал, на что ты решился! Какие очереди стояли там для уже принятых к печати произведений – иногда ждали по нескольку лет! По нескольку лет люди ходили в эти редакции и иногда чуть ли не лизали все квадратные сантиметры тела тех, кто решал, от кого всё зависело. То ли дело сейчас! Пошёл заработал, напечатал за свои денежки и можешь считать себя классиком (если, конечно, у тебя именно такие амбиции). Впрочем, так могут про тебя не считать очень и очень многие. Ну, как говорится, на то воля божья!               
   Одно стихотворение из отложенных и не напечатанных чем-то нравилось и ему самому:

               
 
                Пень обогнув, тропинка узкая
                Внезапно влево убежит,
                Где на краю крутого спуска
                Нас встретит вереск и самшит.

                Протянут лапы ели мудрые,
                Смолой пахучей одарят,
                Берёзонька  зеленокудрая
                Среди подружек встанет в ряд.

                И мне навстречу белоногая
                Из елей строгих убежит,
                Обнимет, телом лёгким дрогнувши,
                Янтарным соком ублажит.

                Свалюсь хмельной ли, запрокинувшись
                В густую мягкую траву!
                Над головой моей вершиною
                Качнёт  белянка синеву!

                И поплывут,
                в глазах
                качаючись,
                Туманы, ели, небеса…
                И всё вокруг, что величается
                Извечно - русская краса!

   Эти хождения в редакцию ни к чему не привели. То есть, руководитель свой сборник издал и даже что-то из него напечатал в этом журнале (как будто вместо Михаила!). На этом всё и окончилось.
   Бедный, бедный Михаил! Он перестал ходить и к этому поэту, и снова  начал всё сам. Дальше у него был калейдоскоп каких-то несбывшихся намерений. Подоспели экзамены в университет, он хотел подавать на филфак. Подал в Академию художеств на теоретический факультет, сдал на <<четвёрку>> историю живописи, сам забрал документы и перенёс их в Университет на географический факультет, отделение океанологии. Там не добрал двух баллов и оказался в радиотехническом техникуме по дополнительному набору. Из техникума их направили в другой город на некоторое время, там был филиал и больше места для учёбы. Там он опубликовал ещё одно из своих стихотворений в областной газете. Это была совсем маленькая, но победа. Даже пригласили на одно из собраний (сейчас говорят тусовку) областных литераторов, но он не выступил там, не блеснул, не произвёл, не удивил, короче, глядя на этих согбенных литераторов, он понял, что бороться тут за что-то своё, за какое-то место под солнцем ему будет совсем не интересно. Когда он вновь очутился в Питере, его литературные опыты были почти не интересны, отовсюду возвращали рукописи ему на что-то претендующему, в литобъединениях всё было одинаково. В конце концов он поставил крест на всём этом литературном многообразии (хочу, но не говорю безобразии!) и поступил на заочный  факультет журналистики. Этому, наверно, способствовало знакомство с неким типом, явным алкоголиком и бабником, но, как оказалось впоследствии, студентом заочного отделения журналистики второго или третьего курса. До того, как он узнал это, он поступил на этот же факультет на то же отделение. Опять какие-то невидимые нити, невидимые связи, которые толкают человека на череду поступков, удивляющих потом его самого. Слово <<интуиция>> что-то объясняет, но далеко-далеко не всё.
   На заочном ему показалось трудно учиться – какие-то пакеты заданий, отсылать в срок…Он перешёл на вечернее отделение. Там жизнь текла размеренно, экзамены, зачёты, лекции, знакомства – ему это понравилось больше. Учась на факультете журналистики, Михаил заходил и в местную многотиражную газету. Его стихи попали к Светлане Гавриковой, будущей известной корреспондентке Ленинградского радио. Тогда она была ещё молоденькой журналисткой, мало кому известной. Через некоторое время он увидел свои стихи в этой газете с крупно напечатанными фамилией и именем. Что и говорить – лёгкий шок был. Затем она ещё раз напечатала его стихи, рядом были стихи молодого ленинградского поэта, выпустившего уже две книги. Кстати, Михаил очень любил этого поэта. Светлана говорила ему, что пора задуматься о своём сборнике. Казалось, он был на пике литературного успеха. Увы, дальше этого дело не пошло. Светлану начали критиковать отцы местного литературного объединения – почему она печатает его стихи без согласования с объединением. Пусть приходит сначала к ним, разберёмся,  посмотрим на него, мы здесь самые-самые по стихам, если надо, напечатаем, у нас много желающих, можно и по очереди. Как разбираются в литобъединении, Михаил уже знал. Он туда не пошёл. Казалось, многие были знакомы на факультете с его стихами, но какой-то особой популярности он так и не приобрёл. Брата-журналиста ничем не удивишь! Дело в том, что кроме как в многотиражных газетах, его нигде не печатали. Не тот был уровень стихов, конкуренция была сильной, ему не хватало… Тогда молодому поэту трудно было выпустить книгу стихов, без которой не брали в Союз писателей, но чтобы издать книгу … нужно было быть в основном этим членом. Если я не ошибаюсь, наблюдался некий замкнутый круг. Многотиражки не являлись чем-то серьёзным для печати собственных произведений. Да, на предприятии, где он работал тоже была многотиражная газета. Он сразу наладил контакт с редакцией, дал туда пачку стихов, которую они печатали время от времени. Но здесь он скорее был известен как будущий журналист, поэтому эти публикации имели резонанс, но на него смотрели скорее с каким-то странным интересом.
   Вскоре он завязал с журналистикой и поступил на вечернее отделение технического института. Иногда писал, посылал стихи в редакции, однако неизменно получал отказ. Наверно, можно было составить собрание сочинений из одной только переписки его с редакциями! Как говорится, нашла коса на камень! Да, стихи его, по правде сказать, не были столь хороши, они не становились лучше, даже не достигали прежнего уровня, когда он  молодой восемнадцатилетний читал их перед  старейшим русским поэтом, почти другом Блока. И этот старейший русский поэт как бы благословил его, увы, наверно, этот поэт был не Державиным, а он не Пушкиным! Да, этот потомок эфиопа уже третий век держит в зависти весь русский литературный мир!
   Сейчас много пишут стихов. Интернет забит поэзией никому не известных авторов. Выходят и не выходят (если нет денег) поэтические сборники. Появилась звезда Бродского (кстати, Михаил в университетской многотиражке печатался рядом с одним из лучших немногих друзей этого Бродского, сейчас маститым литератором). Может быть, появится ещё какая-нибудь звезда, которая сейчас бьётся в безденежье и стихи которой сейчас никто серьёзно и не воспримет? Это не обязательно о Михаиле. Наверно, всё-таки он вспыхнул…и только. Несколько неплохих стихотворений, в которых,  действительно, была <<искра божья>>. Если собрать по всему миру лучшие из немногих стихов таких несостоявшихся поэтов, сколько великих собраний сочинений можно было бы издать? А сколько таких несостоявшихся в других областях искусства, науки и т.д.? Их, конечно, намного больше, чем уже состоявшихся. И все результаты их несомненного таланта в основном уходят в забвение! Это несправедливо. Но несправедливость свойственна природе.


               
                НАШЁЛ СЕБЯ?

          В коридоре химического института сильно пахло реактивами – запах кислот, щелочей, пахучих солей. Впереди Михаила – в сотне метров по коридорам – была лаборатория, в которую ему уже давно пора было прибыть для практических занятий. Сбоку от Михаила был деканат, в который он хотел идти, чтобы подать заявление об уходе из института по собственному желанию. Именно по собственному – его никто не собирался отчислять, наоборот, всячески уговаривали остаться, ведь задолженностей никаких не было. Нет, он как бизон, как разогнавшийся локомотив, уже не мог остановиться в этой жизни, которая требовала от него новых ощущений, потрясений, свершений и ещё каких-то <<ений>>. Жизнь заставляла, а не он, действовать. Эти действия приводили в полный шок родителей, которые видели в нём уже инженера – химика, чуть ли не большого учёного, а он что? Ушёл из престижного института, в котором учились выдающиеся личности в течение вот уже двух веков и занялся каким-то стихосложением. Пропадал в библиотеке на Фонтанке, читал там стихи разных поэтов, журналы, сам что-то писал и писал. Работать и не собирался. Даже в литературный кружок перестал ходить – его там видите ли обидели, раскритиковали, раздраили. Хрупкая душа не вынесла такого надругательства над… Понятно над кем. Уединился в какой-то скорлупе, читал Брюсова, Блока, Есенина, Щипачёва и, конечно же, Сергея Орлова. Не забывал современных Дудина, Шошина, Торопыгина. С Торопыгиным, тогда работавшим в редакции <<Смены>>, у него состоялась даже беседа. Пришёл туда в газету в конце рабочего дня – уставшие сотрудники, уставший Торопыгин и он, Михаил, с пачкой стихов. Короче, картина <<Не ждали>>. Сотрудники активно начали намекать, что устал уже Владимир Васильевич, поздно уже. Но Михаил не сдавался, стоял как скала. Торопыгин устроился поудобнее, взял стихи, почитал их, усталости его Михаил не чувствовал, он живо начал говорить о том, стихи эти – есть хорошие цветные фотографии, но в них нет чувства, муки. Надо бы это добавить, тогда будет хорошо. Михаил был удручён, угнетён, забрал всё, ушёл, как побитый. Таково свойство восемнадцатилетних – они своего рода максималисты, всякую критику, даже иногда справедливую и полезную для дальнейшего развития, считают величайшим разгромом, после которого нет пути к восстановлению.
            Сколько в его жизни было таких Владимиров Васильевичей Торопыгиных! Все они критиковали, да, правильно, но Михаил чувствовал, что не все хотят, чтобы он стал хорошим поэтом. Некоторые как бы любовались собой, когда разбирали его стихи, но ему-то от этого не становилось лучше, чего-то у него не получалось. Как правило так – после того, как стихотворение написано, сколько ни бейся, лучше не получиться. Видимо, сгусток вдохновения, отпущенного на это творение исчерпался. А без вдохновения стихи – есть проза.
              Наивно было полагать, что после ухода из института в его жизни начнётся новая, какая-то полная новых ощущений, свершений, встреч, начинаний полоса. Но он полагал именно так. Оказалось, что жизнь покатилась по наклонной куда-то вниз. Он спал утром, вместо того, чтобы куда-то бежать, записывать лекции, думать, отвечать на практических занятиях, жить в гуще народа. Хотел устроиться на работу и заниматься литературой – походил, поискал, никуда не пошёл. Вот, например, договорился в Малом театре (теперь Михайловский) на площади Искусств работать <<работником сцены>> - физически трудно готовить декорации, ставить их, поднимать, таскать. В последний момент не пошёл, что-то, какой-то внутренний голос сказал: <<Не ходи>>. Хотел устроиться токарем на <<Электросилу>>. В приёмной прождал в очереди часа полтора. Человек, который занимался приёмом на работу, вечно куда-то уходил, беседовал с поступающими подолгу. Когда подошла очередь, Михаил встал и пошёл в другую сторону, на выход. 
         Так прошла вся зима. Весной решил поступать в Академию художеств на теоретический факультет. В читальном зале на Фонтанке изучал художников и скульпторов, репродукции их картин, постоянно бывал в музеях. Постоянно изучал русских классиков, зарубежных классиков живописи, рисунка и скульптуры. Почему-то решил, что советских художников и скульпторов спрашивать не будут, но когда пришёл на экзамен – о, ужас! – оказалось, что спрашивают, да ещё как! Подучил, но опоздал на экзамен. Едва допустили. Заместитель президента Академии художеств начал пытать его о Машкове, нравятся ли его картины. Михаил сказал, что не очень – уж очень какие-то незаконченные. Заместитель подсказал – наверно, хочется взять и дописать – Михаил согласился, но не был уверен, язвительно ли спросил это экзаменующий или нет. Получил <<хорошо>>. Решил забрать документы, т.к. не был уверен, что с <<четвёркой.>> пройдёт, и стал поступать в ЛГУ на географический факультет на отделение океанологии. Очень захотелось отчего-то путешествий. Странная натура! Всё время хотел поступать на филфак. Начал поступать совсем не туда! Не добрал двух баллов. Полный крах. Стал договариваться на <<Скороходе>> о поступлении рабочим по изготовлении обуви. Уже договорился. На работу не вышел. В последний момент отец предложил поступить учиться в 1-й Радиотехнический техникум по результатам экзаменов в ЛГУ. Оговорка была одна – сначала едут учиться в г. Иваново, какое-то время, может быть, год, потом вернут доучиваться в Питер. Согласился, хотя и не сразу. День взял на обдумывание. Согласился внутренне сразу после просмотра кинофильма  <<Чайки умирают в гавани>>. Месяцев восемь учился в г. Иванове, девушки, прогулы занятий. Вернулся. Техникум находился в бывшем дворце. Учиться не хотелось. Хотелось заниматься литературой, что он и делал и в Иванове и в Питере. Едва, едва, едва защитил диплом. Стихи не прощают заниматься чем-то другим, а не стихами. Он понял, что обречён быть прикованным к галере с названием <<Литература>>, хорошо это будет для него или нет – неизвестно, будет известен он или нет – тоже неизвестно. Продумав всё это, он поступил на заочное отделение журналистики филфака ЛГУ, спустя месяц перешёл на вечернее отделение и остался там надолго, хотя так и не окончил его. Просто нашёл себя, а заканчивать или нет, наверно, не так важно!


                ПРОЩАЙ,  ВАЛЕНТИНА!      
               

   В Ленинградском радиотехническом техникуме набрали группу для отправки её на учёбу в другой город. Директор  когда-то преподавал в этом городе в местном Индустриальном техникуме, прекрасно знал, что здесь всегда есть вакантные места, которые может занять приезжая группа. Так был всё таки осуществлён набор из числа где-то поступавших и провалившихся. Все были ещё огорчённые, но довольные, что хоть куда-то поступили. Поезд отправлялся уже через день, собраны необходимые вещи, вскоре Михаил  шёл по вагону и находил новых товарищей по этой Одиссеи.
   По приезде в техникум их неожиданно отправили в подшефный колхоз на работу. Там Михаил проявил свои стихотворные способности и безоговорочно был признан поэтом. Это произошло быстро на одной из студенческих вечеринок и под влиянием совершенно ясно каких паров. Он неплохо и во время читал Пушкина, намекал, что сам пишет стихи – этого было достаточно, особенно для женской половины!
   Но вот окончилась сельскохозяйственная страда, его по приезде из колхоза  выбрали соредактором стенгазеты. Так он впервые познакомился с Валентиной, которая рисовала и переписывала газету от руки. Сначала казалось, она с интересом относится к его прозаическим опусам на темы студенческой жизни. Немедленно сообщила, что обязательно перепишет всё это от руки в стенгазету (тогда такие газеты выпускались, в основном, именно так!), но потом неожиданно резко изменила своё отношение к нему.
    Михаил это понял впоследствии: он не оправдал её надежд на него, как на мужика,  и был на основании этого задвинут  подальше куда. Изощрённая её месть состояла в том, что она из рук вон плохо переписала его произведение – такой неразборчивый почерк мало кто станет читать даже и при желании. Таким образом, был подорван несомненный авторитет его как литератора, не без труда завоёванный  когда-то в колхозе.
    Он ничем не напомнил о себе после сельскохозяйственной страды, о нём начали не спеша забывать. Вспомнили потом спустя несколько месяцев при подготовке праздничного концерта – ребята, у нас же есть свой пиит! Предложено было читать свои стихи в большом актовом зале. Сначала протекал процесс отнекивания, но потом как-то сразу было достигнуто согласие. Его поставили первым, это было трудно, учитывая, что  выступление Михаила протекало впервые в таком большом зале.
   Итак, огромный зал, сцена, у всех предпраздничное настроение! Много, как говорится, поддавших. Шум, у всех что-то недосказано – начинался напряжённый и достаточно тревожный гул.
    Вдруг, Михаил забыл, что хотел читать! Как будто наступил (так и было!) шок, из которого надо было срочно выходить, пока гул не перекрыл всё, что говорилось со сцены. Но он стоял ошеломлённый в предчувствии этой начинающейся катастрофы.
    Сбоку за сценой видна была фигура одной из сокурсниц, которая нравилась ему – симпатичная, сейчас стоявшая на каком-то возвышении и спокойно наблюдавшая за ним. В дальнейшем она сильно ухаживала за Михаилом какой-то период времени, но, видя отсутствие  очевидной взаимности, отдалилась и отдала права на себя другому, навязчивому и нахальному.
    Сейчас она явно помогла ему этим самым спокойствием. Остолбеневший Михаил, вдруг, всё вспомнил, начал читать уверенно и, как показалось ему, вызывающе. Зал замер, стих. Ещё раздавался небольшой шумок, но это было уже не  то, что раньше. Как это произошло, никому, наверно, не объяснить, но он владел залом! Фантастическое чувство, передавшееся ему внезапно, может быть и потому, что его бабка когда-то выступала в областном драматическом театре и, кажется, совсем недалеко от этого города.
    Всего два стихотворения и он ушёл со сцены со щитом. В зал идти не хотелось, это снизило бы весь его триумф, он бродил за кулисами и смотрел на волнующихся выступающих. Отдыхал!
    В конце вечера снова подбежали к нему и попросили выступить ещё раз – все номера кончились, а время ещё как-то надо заполнить! Отнекивание было бесполезно. И вот снова уже шумящий зал. Видно со сцены, что выпивших стало куда как больше! Чтение Щипачёва не дало ожидаемых результатов, он уже не мог так несомненно владеть этим разошедшимся залом, его собственные стихи шли куда как лучше!  Пришлось закругляться и уходить со сцены уже без триумфа.
   За кулисами к нему подошла Валентина и, не скрывая бурного злорадства, сообщила, что второй раз он читал не так, как в первый, - хуже! Он подозревал это, но не думал, что было так очевидно. Опять, как и в  случае с газетой, всё оказалось, подпорченным – нарочно или нет, но смазанным! Его авторитет опять дал сбой. Кажется, он начинал ненавидеть эту маленькую, какую-то собранную и всегда находящуюся, казалось,  в серьёзном напряжении девицу. Он начинал чаще интересоваться, чем она занимается, замечал её больше, как будто что-то хотел от неё, толком не зная чего, она для него становилась проблемой.
   Наконец, их забрали из этого города обратно в Питер. В их группе появились новенькие, наверно, добрали ещё, но уже без заезда в чужой город. Так появился некто – подтянутый джентльмен, смазливый, молчаливый, брезгливый, сиюминутно настороженный.
    За всё время обучения в техникуме Валя была не с Михаилом. Она была рядом, и, как бы не было её. Она была всё время с этим <<некто>>. Учился Михаил кое-как, его цель – литература, а учёба в техникуме – это так нечто необходимое для собственного существования! Вместо того, чтобы посещать лекции, он часто сидел в читальных залах на Фонтанке и читал, например, Ромен Роллана. Так был прочитан почти весь <<Жан Кристоф>>.
    Но вот на одном из праздничных вечеров уже в Питере он снова  читал свои стихи – сначала, учитывая первый опыт в том Индустриальном техникуме, сильно побаиваясь публичного выступления.
    Рядом со сценой была комната, где выступающие ожидали своего выхода, настраивались. В нескольких шагах от Михаила последнюю репетицию проводил небольшой ансамбль – по нескольку раз проходили одну и ту же песню, добиваясь какого-то необходимого с точки зрения руководителя этого ансамбля эффекта. Такие же студенты, как и он. Однако они выступали несомненно не в первый раз,  всё же и у них была нервозность. Он как-то собирался, ходил, вбирал в себя  необходимую  энергию, черпал её из окружения, чтобы побороть надвигающуюся и уже знакомую растерянность перед полным залом. Эта растерянность, казалось, запомнилась уже на всю жизнь, но здесь не было той однокурсницы, которая стояла бы рядом, как в том чужом городе на каком-то возвышении. Не исключено, что она была где-то в зале с кем-то другим, не исключено, что она всю жизнь будет рядом с ним, но не с ним. Есть у многих из нас такие однокурсницы, которые всегда с нами, но не с нами.
     Но вот его объявили. Он вышел. Зал шумел как и тогда. Как и тогда было много подвыпивших, смеялись, что-то выкрикивали. Михаил понимал, что читать стихи в такой обстановке невозможно, не услышат, не поймут всего, что хотел сказать. До этого выступавшие жаловались, что говорят как бы сами себе, никто не слушает!
    Итак, как и в первый раз, приходилось стоять перед  чуть не клокочущим залом. Если тогда он покорил зал своей внутренней энергией, волей, спокойным, громким и уверенным голосом, то теперь (он чувствовал это!) необходимо было совсем иное.
    Теперь его уверенный голос не помог бы, да и уверенности такой  не было! Итак, он стоял. Начинался провал. И тут какая-то незнакомая ему ранее злоба охватила его. Он поднял руку почти как Ленин и, удивляясь себе, заорал, прямо обращаясь к какому-то парню в третьем ряду: <<Тише!.,>>
     Зал не ожидал такой наглости, затих, как будто уже вот-вот начиналось землетрясение. Зал испуганно и заворожено ждал. Улучшив этот момент, Михаил вписал в это многоголовое существо – этот зал - своё первое короткое стихотворение:

                НА ПРОСПЕКТЕ.

                Нехотя слетает
                С неба мокрый снег.
                Зимний день встречает
                Кировский проспект.               
          
                Дружно побелели
                Нити проводов.
                Улицы одели
                Кружевной покров.

                Площадь побелела...
                Бойкий светофор
                К козырьку приделал
                Меховой убор.

                А мальчишки с гиком
                Мчатся на урок.
                Раскатали мигом
                Маленький каток.               
      
      Ему захлопали. Зал уже начинал слушать его, слушался.
    Он читал ещё, ещё… Понимал, что долго так не заставит себя слушать. Кончил, сошёл со сцены.
   Ансамбль в предбаннике дорепетировался до точки, некоторые чуть не хрипели. Увидя, что сцена опустела и зал завоёван, они вбросили себя на сцену, захватили, как и он, этот момент покорности зала, бойко заиграли, запели. Концерт прошёл неплохо. Михаил считал, что в этом его почти основная заслуга. Но больше он не выступал на этой сцене никогда. 
   Однажды перед каким-то праздником ему, естественно, снова предложили выступить, но сначала должна быть, конечно, репетиция! Чтобы долго не настраивать себя, как в той комнатке у сцены, Михаил сделал большую глупость - решил выпить портвейна.
    Выпил. Пришёл. Однако руководитель концерта учуял запах алкоголя и отправил его обратно. Естественно, осталась обида. Когда через неделю начался концерт, он, вдруг,  наотрез отказался выступать. Сидел, как и все, в зале с девицей и слушал выступления. Видимо, катастрофически не хватало номеров. Этот же руководитель подошёл к нему и предложил выступить сразу. Он отказался опять. Долго протекал процесс упрашивания, подключена была даже девица, с которой он пришёл – не помогло!
    Администрация техникума, он это потом понял, здорово обиделась на него. В конце концов, это вылилось в то, что ему пришлось потом защищать свой диплом дважды. Но он так и не выступал больше здесь. Никогда! Ещё это произошло, может быть, и потому, что он по просьбе одной из девиц группы написал пьесу об их группе. Написал. Пьеса пошла по рукам. Все читали на лекциях, всем очень нравилось. Его авторитет, казалось, достиг апогея. Встал вопрос о постановке этой небольшой пьесы на сцене. Всё происходило как раз перед тем вечером, и пьеса должна была ставиться именно в тот вечер.
     Но тут возникли какие-то подводные течения, какие-то интриги  местного характера, кто-то ему стал завидовать. Короче, не нашлось исполнителей главных ролей в их группе. Так и погибло это детище, едва родившись. Потом эта рукопись была затеряна, от неё ничего не осталось. Многие из его произведений именно так и гибли. Много своих стихов он сжёг сам.
   В итоге этот вечер не получился. Не поставили его пьесу, он отказался читать свои стихи. Кому-то это было, наверно, на руку, кто-то хотел этого. Жизнь полна интриг. Кстати, может быть, и в этом была рука всё той же неугомонной Валентины? Она по-прежнему пристально следила за ним. Была благожелательна, подчёркивала свою дружбу, но гуляла, а, может быть, и жила с другим. Может быть, чтобы он больше злился? Может быть, она чувствовала его дар и хотела хоть как-то зацепиться за него?
   Вторая защита прошла. Михаил получил диплом техника-конструктора. Его опять затащили на  праздничный вечер  сразу после защиты. Группа давно  отпраздновала окончание техникума. На вечере было мало тех, с кем он учился. Однако, Валентина была. Казалось, в этом чувствовалась некая мистика! Рядом с ней торчал какой-то парень с кавказской внешностью. <<Поздравляю, - сухо сказала она. - С тебя приходится.>> Но у него как раз не было денег поить их. На общем  выпускном вечере, на который он тоже сдавал деньги, его не было – как он мог идти, когда все защитили дипломы, а он провалился?! Теперь же она требовала поить в шутку или в серьёз её и каких-то ещё!.. Он отказался. Тогда она налила себе стакан газировки и сказала: <<За твою защиту>>. Он усмехнулся. Вечер прошёл гладко, незаметно. Ещё она сказала ему, что при устройстве на работу её брал в институт какой-то начальник (который приходил знакомиться с выпускниками), но, как оказалось, не бесплатно. Он что-то хотел от неё, как от женщины. Михаил недоверчиво посмотрел: <<Наверно, врёт.>>
    Вообще, она стала какой-то развязной, если не сказать развратной, как будто стать чьей-то для неё теперь, вообще, не проблема!
Они расстались. Надолго. Он ходил в Мраморный  зал при известном дворце культуры на танцы часто, каждую неделю. Как-то недалеко от её дома они встретились. Эта Валентина  явно напрашивалась на продолжение дружбы, на вечер вместе. Он сказал, что идёт в Мраморный (кстати, тогда многие понимали, что идти в Мраморный - значило искать женщин лёгкого поведения). Она сказала – зачем  куда-то идти за женщиной? – Она уже здесь.
    Он всё понял. Посмотрел  внимательно – от прежней Валентины ничего не осталось. Была вульгарная, не интересная особа, да ещё (было ясно!) к тому же и того лёгкого поведения! Ему она была не нужна. <<Лучше пойду в Мраморный>>, - подумал он.  Сделал вид, что не понял – шутит она или нет! Распрощался. Ему не было ничего жалко. В самом деле, наверно, ничего не было!
   Мопассан несомненно  написал бы интереснее об этом знакомстве. Была ли тут какая-то любовь или просто обычное знакомство?
   Бог знает. Когда-нибудь он глубже разберётся в их  взаимоотношениях, вспомнит ещё важные подробности. Может быть! Сейчас же было понятно, что прошло что-то чрезвычайно важное, неординарное, а хорошо это было или плохо?
   В дальнейшем этот образ  часто вставал перед ним, как бы задавая один и тот же немой вопрос. Но он также часто уже был в другом измерении, с другими девицами, и глубоко возмущался этими видениями. Какая тут любовь? Но однажды уже в зрелых годах уже сильно избитому жизнью Михаилу пришла ошеломительно простая мысль – а может быть это и есть необходимая ему часть – половинка, четвертинка – без которой не хочет ничего состояться? Без которой он сам ни к  чёрту не состоявшийся?    
   
                ИВАНОВСКАЯ ЭПОПЕЯ

              Прибывших студентов из Москвы и Питера в Индустриальный техникум г. Иваново отправляли в две деревни области на уборку урожая. Первую большую группу уже отправили. Михаил не поехал с этой группой, что-то у него здоровье в эти дни было не очень… Да и не хотелось ехать на месяц в колхоз с некоторыми питерскими ребятами. Он их уже видел до поездки в Иваново, все не попали в какой-то институт и сдали по недобору документы в техникум с полученными где-то отметками.
        Вторая группа отправлялась  вот-вот! Здесь были три парня, отслужившие три года в армии, только что демобилизованные. Они периодически соображали на троих. Не так часто, но было. К нему они проявляли явное дружелюбие, говорили – правильно, что не поехал с той группой – там муравейник, во второй  группе спокойнее.
       Короче, вскоре они оказались в избе  – в одной комнате мужчины, в другой – женщины. Ещё была печь, на которой тоже можно было спать и которая находилась у входа в избу на территории женской половины. Естественно, месяц начался с привальной в упомянутой мужской половине. Выпили. Потом ещё. В установившейся даже какой-то гнетущей тишине Михаил продекламировал, обращаясь к двум девицам, но не понятно к какой из них:
                В крови горит огонь желанья,
                Душа тобой уязвлена.
                Лобзай меня, твои лобзанья
                Мне слаще мирра и вина!
       Это были стихи всё того же эфиопа, вот уже два века не дающего нам покоя – А.С.Пушкина.
        Настроение в компании сразу же переменилось. Девицы начали кокетничать, смеяться. Его дебют состоялся. Пришлось даже сознаться, что и сам он (Михаил) пишет стихи. Девятнадцатилетний поэт, семнадцати и восемнадцатилетние москвички, ленинградки и ивановки (дело было под городом текстильщиков – Ивановым) – неплохая гремучая смесь, тем более, что Михаил нравился окружающим всё больше и больше. Даже видавшие виды демобилизованные из других городов отечески покровительствовали ему – недоучившийся студент из Питера, близкий к литературе – разве это плохо для группы?
            Потянулись долгие дни работы в подшефном колхозе. Утром ужасно не хотелось вставать, нести себя из тёплой избы, в которой уже не чем было дышать, в бескрайние ивановские просторы, в подёрнутые желтизной леса. Собирали картошку, турнепс, занимались силосованием, заготавливали дрова.
         Нужна была лошадь с телегой для грузов. Его под некоторым напором со стороны женской половины назначили возчиком. Он запрягал и распрягал кобылу, отвечал за неё, возил на ней. Женщины, видимо, решили, как своего любимчика, выделить как-то его. Бог их знает этих женщин! И хорошо ли ещё быть их любимчиком!
         Раз эта кобыла так лягнула, что на ноге надолго остался отпечаток подковы. Он думал, что сдружился с лошадью, увы, оказалось, что не полностью так! Теперь Михаил очень осторожно общался с ней, больше присматривался, обдумывал возможные её действия, изучал психологию этого животного. Погрузка, перевозка, в общем, всё шло своим чередом. Иногда он занимался уборкой картофеля. Это было как шоу. Когда он этим занимался чаще стоял хохот, чем протекал процесс уборки. Всё время приходилось пикироваться с одной из девиц из Иванова, которая тоже училась в этом техникуме. Его шутки, её ответы – это надо было послушать!  Девица проявляла к нему повышенное внимание, поцелуи на сеновале или где-то за избой…, но она оставалась стойкой, позволяла всё до какого-то предела – дальше ни ни! Стойкая, железная девочка.
            Были две москвички. Одна из них – Рая не попала, естественно, в театральный институт, явно ухаживала за ним и ревновала, другая Эмма, семнадцатилетний ребёнок, тоже как будто положила на него глаз. Эта Эмма была ему особенно не интересна, но как-то они доцеловались до того, что он уложил её на траве около дороги, но вдали кто-то показался, какая-то женщина из местных, и он вынужден был прекратить свои притязания на неё… Встали, дальше она уже прилепилась к другому, демобилизованному, более старшему и опытному. Как-то ему не везло на секс до конца. Дальше? Дальше уже в техникуме он видел её только с другими парнями – похоже, что дело пошло на поток.
            Раечка тоже что-то разрешала, но дальше – ни ни! Как-то целую ночь он её целовал и уговаривал, похоже, что все слышали из тех, кто не спал, но дальше - ни ни! Дальше он часто встречал её в Ивановском техникуме, но у них ничего не состоялось, состоялся концерт, в котором оба они принимали участие – и только. Многозначительные улыбки, намёки, ничего не значащие фразы!
           Девицу из Иванова звали Надя, она оказалась более стойкой в своём внимании к его особе. Все видели, что у них, т.е. у него с ней, что-то серьёзное, может быть не любовь, но серьёзное. Как-то даже отправили их обоих в соседний совхоз – километров семь туда и столько же обратно. Как обычно он шутил, она смеялась. Когда обедали где-то у кустов, он даже пытался её уговорить, уломать – ни ни! Уже в Иванове он ходил с ней в кино, без конца целовался все сеансы.  Они встречались в этом городе, но как-то на встречу с родителями он не решился, не проявил настойчивости.
            В неё был по своему влюблён один из демобилизованных, она ему, кажется, отвечала так же, как и ему – ни ни! Потом этот демобилизованный уехал в Ленинград учиться в институте (письмо к Жукову с просьбой принять после  демобилизации без экзаменов). На прощальной вечеринке она явно предпочитала этого демобилизованного. Что у них было, в конце концов, - Михаил не знает. Потом эта девица сосредоточилась на друге уехавшего, тоже демобилизованном, но который не стал посылать письмо к Жукову – не надеялся или на себя или на Жукова. Что у них было – Михаил тоже не знает. Знает, что когда их группа через полгода уехала учиться обратно в Ленинград, стало известно, что этот последний ухажёр погиб на велосипеде под колёсами автомобиля. Михаилу было жалко этого парня – у них была какая-то полудружба. Они даже раз ходили вдвоём  в центральный кинотеатр города Иваново… 
        Михаил часто вспоминает эти колхозные дни полные свежего воздуха увядающих лесов, молодых ребят и девушек, смеха, той жизни, которой в зрелые годы так не хватает, так хочется, но поезд ушёл и билеты на него покупать уже бессмысленно.
           Так закончились эти совхозные впечатления. В Иванове опять объединились две группы, порознь работавшие в совхозах. Началась обычная техникумовская жизнь в общежитии. Но там уже были другие истории, впечатления незабываемые и забываемые.
         Спустя шестьдесят лет он снова оказался в этом областном центре. Вспомнилась молодая ивановка, с которой познакомился уже на танцах, учась в этом текстильном городе. Вспомнились её ласки в каком-то сарае почти на земле… Но секс до конца опять не получился. Такое часто бывает, хотя часто не говорят об этом.
         Однажды в ивановском техникуме к нему подошёл один из студентов:
        - Миша, в нашем общежитии в комнате №25 девки просили меня передать тебе, что будут ждать на ночь. Придёшь?
       Предложение было неожиданным. Он как-то был не готов трахаться всю ночь со всеми подряд, а именно это и пришлось бы делать! Честно говоря, он не чувствовал себя Дон-Жуаном и не надеялся на своё богатырское здоровье! Спустя некоторое время ему встретился один из знакомых студентов, Михаил почему-то критичеки осмотрел его и сказал:
         Не хочешь сходить на ночь к девицам из двадцать пятой? Они звали меня, передашь, что я договорился с тобой. Парень растерянно согласился. Спустя некоторое время они снова встретились. Он был в диком восторге. Благодарил Михаила. Тот подумал: <<Чёрт возьми, плохо, что я тут оказался не на высоте!>> Такое разочарование довольно часто приходило к Михаилу. Наверно, как ни крути, прекрасный пол не его стихия!  Но, несмотря на это признание себе, к девушкам его тянуло и тянуло. Наверно, то были гены тех более успешных в этом предков!         




               ИНТЕРЕСНО  И  ПЛЕНИТЕЛЬНО!

      В 1955году, когда он решался уйти из института, приходилось  долго сидеть в садике на площади Островского возле памятника Екатерины. Тогда  решался вопрос: учиться дальше или  конец этой нудной  учёбе! Если учиться – нужно было выправить теормех, писать контрольную, что, ох, как не хотелось! Пойду работать, заниматься литературой! В момент этого кошмарно скороспелого решения он почему-то вспоминал Зою Виноградову, тогдашнюю ещё очень молоденькую артистку Ленинградского театра музыкальной комедии. Она только что поступила в этот театр и уже добилась бешеной популярности. Её маленькая несгибаемая фигура всё время была перед ним. Непонятно только – почему?
    Да, он ушёл из почти лучшего института города. На работу не поступил, решил заняться стихами до поступления летом в университет на филфак. Но дальше… была череда каких-то непонятных событий. Поступал в Академию художеств на теоретический факультет, но сдавать до конца экзамены не стал – мало набрал баллов по истории живописи (четыре балла из пяти), сам забрал документы, стал поступать в университет на географический факультет по специальности океанология, там не добрал два балла и оказался в Радиотехническом техникуме, окончив который,  пять лет проработал техником-конструктором, затем перешёл в технический отдел той же организации, начал выпускать справочники и листки технической информации и тут… его это захватило, т.е. он начал посещать театр Музыкальной комедии. Всё было не так просто.
        После окончания техникума он сразу же поступил на тот самый упомянутый филфак, но только на вечернее отделение. На этом отделении было своё отделение - журналистики (впоследствии факультет журналистики). Где-то в конце третьего курса был вечер этих журналистов в ДК им. Кирова (Мраморный дворец). Там пела артистка театра Музкомедии Полина Банщикова. Она смотрела на него (как ему казалось!) не без пристального интереса. Потом в проходе  прошла мимо, обдав его облаком духов и платьев, громко, почти шутливо прокричав заранее: <<Разрешите пройти!>>. Как ему опять показалось, это относилось прежде всего к нему.  Глупого и неопытного Михаила резко потянуло в этот театр. Знать бы ему, что это было обычное заигрывание красивой опытной артистки с одним из бесчисленных поклонников.
         И вот <<Мистер Икс>>. Выход на сцену Зои Виноградовой. Из-за кулис она, как бы чего боясь, сначала осторожно выглянула,  осторожно вышла. Её выход даже многие не заметили, это была как бы проба выхода. Затем, удостоверившись, что её тут ждут, понимают и хотят,  дала понять, что, да,  вышла и начала играть.
          Когда он смотрел спектакли этого театра, время оставалось где-то… там. Он жил в театре, на сцене, был тем артистом, которого нет в программах, нет среди актёров, но который, сидя в зрительном зале, несомненно был везде. Как это понять? Просто надо чаще ходить в театр (<<Любите театр!>>), участвовать в этом совершенно необъяснимом единении сцены и зрительного зала, в котором и актёр и зритель становятся участниками какого-то таинственного обряда, чем-то напоминающего языческий обряд. Чем это всё заканчивается? А заканчивается  очень просто. Он, т.е. Михаил, выходил из театра ошеломлённым и качающимся на этих своих двух. Брёл по Невскому, причём все здания казались ему такими чудесными, ну, как будто человек приехал из провинции и впервые видит красоты Невского! У Невы начинались свои чудеса – краны <<Судомеха>> за мостом Лейтенанта Шмидта,  постоянно качающиеся волны с внушающим бесспорное почтение гранитом, быстро меняющиеся картины разнообразных по стилям  домов, иногда совершенно бесподобные краски неба. Это было продолжение спектакля.
             Ещё учась в техникуме, Михаил как зомбированный ходил на некоторые фильмы по 12, по 13 раз, где был влюблён в одну из артисток – таковыми были Светлана Карпинская, Людмила Гурченко. Сейчас так он начал ходить в этот театр. Брал дешёвые билеты, садился на свободные места в первых рядах. Ему нравились  Полина Банщикова,  Зоя Виноградова,  Валентина Серова,  Зоя Рогозикова и т.д. Как ему казалось, они тоже узнавали его и даже по своему приветствовали. Эта жизнь продолжалась несколько лет. Он  работал техником-конструктором, потом и.о. инженера, у него не было особых денег, а, главное, смелости пойти за кулисы, познакомиться там с кем-то из артистов, хотя билетёрши внаглую намекали ему на такую возможность. Увы! Он был раб этой страсти и боялся, что, если начнёт знакомиться, - всё очарование  его театральной жизни мгновенно рухнет, поэзия станет прозой, богини окажутся очень обыкновенными женщинами, капризными и не интересными! Ему нравилось, что они представляли и он жил этим, хотя понимал, что этот мир не совсем реальный. Как-то он написал пламенное письмо Зое Рогозиковой, как-то опубликовал в газете <<Смена>> заметку о работе театра в период блокады. На этом все попытки тесного контакта с  театром оканчивались.
             Как-то раз он стоял изогнувшись как вопросительный знак у театральной витрины, изучал афишу  спектакля и перечень артистов. За спиной раздался  громкий разговор и смех. Он обернулся, обомлел. Там разговаривали его любимицы – Полина Банщикова, Валентина Серова. Они, как ему показалось, явно заметили его и провоцировали на знакомство, во всяком случае, смех у них был неестественно громкий, и он каким-то восьмым, девятым, десятым чувством осознавал, что они, что называется, держат его на прицеле. Увы, этому бедному Михаилу не хватило духу  заговорить, завязать знакомство, представить себя. Он окончательно завяз в афише и казалось, что оттащить от неё его никогда не возможно. Естественно, его любимицы махнув на него рукой, удалились.
              Проходили премьеры спектаклей, артисты становились заслуженными (как, например, Зоя Виноградова), женились, выходили замуж – он же неизменно посещал только этот театр, хотя, однажды  внезапно перестал это делать. Тогда он уже отошёл от журналистики, учился в техническом вузе. Видимо, всё-таки эта буйная любовь к театру пришла к нему, когда он был студентом престижного факультета журналистики и кончилась, когда его деятельность как журналиста прекратилась. Такое бывает у многих в жизни. В связи с какой-то деятельностью появляются свои увлечения, с прекращением оной деятельности эти увлечения как бы закрываются, оставаясь в памяти надолго. Остаётся и сожаление, что теперь уже не хочется заниматься этим, хотя когда-то было интересно, страшно важно и пленительно! Да, ещё мазок об этой поры жизни Михаила! Покупая дешёвый билет, он всегда брал на прокат бинокль до конца спектакля. Все гардеробщики его уже знали, охотно здоровались как с завзятым театралом. Наверно, ему хотелось ещё большего внимания к своей особе. Сдавая бинокли, он оставлял у себя маленькие иногда очень ветхие футлярчики от них. Сначала по забывчивости, а потом из-за какого-то азарта – не получалось у него знакомство с этими артистками, оставлял назло непонятно кому! Накопилось уже несколько штук этих футлярчиков. Гардеробщики вычислили, что это у него остаются маленькие копеечные футлярчики, стали спрашивать, напоминать, требовать! Похоже, что они рассказали об этом и администрации театра, наверно, узнали и артистки… Что ему было делать? Вместо того, чтобы отдать всё это обратно гардеробщикам, он выбросил всё это на помойку! Здесь уже, наверно, состоялась месть его непонятно кому и за что? Запутался совсем с этим театром, с самим собой! Так часто кончают неисправимые романтики. Рудин у Тургенева от полной безисходности полез бессмысленно под пули  на баррикаду, хотя восстание <<национальных мастерских>>  в Париже было уже подавлено и все спасались, кто как мог. Венский стрелок попал ему в самое сердце. 
            
               

                ОТОМСТИЛА!

          Ужасный грохот доносился снизу. Кто-то ломился в запертые двери редакции. Рабочий день уже кончился. Литературное объединение при журнале <<Нева>> плавно завершало свою работу. Владимир Заводчиков давал последние указания начинающим в основном поэтам, построчно разбирал их последние стихи, но грохот вновь и вновь повторялся. Кто-то был чрезмерно настойчив, не желая смириться с тем, что дверь уже закрыли  - и всё, опоздал, иди отсюда с богом. Нет, снова и снова, даже просто нагло звучали удары в ни в чём не повинную дверь. Становилось неловко, авторы и сам поэт-консультант это понимал. Крякнув, он встал: <<На этом сегодня мы, пожалуй, закончим. Я знаю кто это стучит. Пойдёмте, чтобы человек увидел, что мы, действительно, закончили.>> Все встали и гуськом стали спускаться вниз.
          Дежурная в ужасе смотрела то на дверь, то на Заводчикова. Ситуация была ясна. Одна из авторов, решив, что её просто игнорируют, не уважают, поэтому не пускают, лупила кулаками и ногами всё в ту же несчастную дверь.
          Заводчиков попросил дежурную открыть, затем сказал вошедшей:<<Вы же видите, мы уже уходим, редакция закончила работу, зачем вы стучите?>> Миловидная девица стояла смущённой, но в ней чувствовалось упорство и хорошо скрытая наглость. Лицо не совсем русского типа. Что-то сказала в своё оправдание. <<Ваши произведения находятся на рассмотрении, приходите в следующий раз>>, - закончил Заводчиков. Все стали расходиться.
          Михаил встречал ещё эту девицу всё в той же редакции. Как-то литконсультант пригласил всех участников в большую комнату предложил разобрать отрывок из повести одного автора. Эти автором была упомянутая девица. Отрывок рассказывал о быте и жизни цыган, как-то не очень интересно всё это было описано. Во время чтения Михаил делал какие-то пометки в свой листок. После окончания Заводчиков обратился к нему и ко всем одновременно:<<Вот наш поэт во время чтения что-то писал, наверно, стихи. Может быть, почитает их.> > Девица сообщила, что была бы рада, если бы под  чтение её прозы писались стихи.
           Но Михаил стал критиковать услышанную прозу. Этого никто не ожидал. Лицо девицы как-то вытянулось. Её кокетливость сдуло сразу. Другие тоже выступали, в общем, не без критики. Заводчиков спросил её, кто она, что она. Оказалось, что, окончив школу, куда-то не поступила и ходит сейчас на занятия при Эрмитаже кружка по теории живописи. Хочет куда-то поступать.
           Спустя несколько лет, уже окончив Радиотехнический техникум, Михаил поступил на заочный, а затем и вечерний факультет журналистики. Однажды, сидя в читальном зале с кем-то, он увидел миловидную девушку и легко  познакомился с ней. Тогда он печатал свои стихи в университетской многотиражке. Некоторые знали о нём. Во всяком случае знакомство произошло. Это знакомство продолжилось спустя какое-то время. Однажды Михаил сидел опоздавший перед дверью, где проходили занятия преподавательницы, на занятия которой он вообще не ходил  (она была очень зла на него), и думал, что ему делать.
         Внезапно рядом села эта знакомая. Завязался разговор. Как оказалось, она тут всех знает и почти стала приказывать ему идти к этой преподавательнице, очень снисходительно и даже с каким-то презрением отзываясь о ней. Но Михаил не решался. Тогда она заговорила о том, что они уже как будто знакомы, занимался ли он у Заводчикова, она назвала редакцию журнала, помнит ли её? Он насторожился, посмотрел на неё сбоку, всё понял. Это была та девица, которая стучала в дверь. Она тоже занималась на факультете журналистики, только на старшем курсе и дневном отделении. Михаил сказал, что не помнит её, а у Заводчикова, действительно, занимался. Да, он был узнан, но сам отрицал, что помнит встречи с ней в редакции. Отрицал, как говорится,  почти под пыткой.
            Они разошлись, он всё-таки пошёл к преподавательнице, хотя девушка предлагала проводить её и не ходить к этой зануде. Расстались натянуто. Михаил чувствовал, что студентка интересуется им через старосту группы, видел их беседующими вместе. В конце концов, он не закончил факультет журналистики, вернее, его исключили за плохую производственную практику.
            Как-то они встретились на выходе из факультета. Как дела? Он сказал, что вот, де, вылетел. Девица была явно довольна. Спросила, чем он занимается, будет ли у него возможность где-нибудь расползтись мыслью по древу? Да. Он сказал, что окончил уже техникум, работает техником-конструктором. Расстались сухо и даже с некоторой ненавистью друг к другу.
             Позже через несколько лет Михаил ходил в редакцию <<Вечернего Ленинграда>> со своим рассказом. Проходила ли практику или работала там -  расфуфыренная девица, в которой Михаил узнал ту самую особу? Надменность. Он сдал рассказ. Рассказ неплохой, хотя он чувствовал, что там ещё надо поработать. Не напечатали. Завотдела прозы и стихов вернула рукопись. Эта надменная девица, как ему показалось, праздновала победу. Её не напечатали тогда в редакции  <<Невы>>, он сильно был уверен, что она сделала всё, чтобы и его не печатали. Вот такая небольшая и смешная история. Наверно, стоит о ней вспомнить. Мелко, но отомстила! Недаром многие очень боятся цыган


                О НЕДОКРИЧАВШЕМСЯ  ИЛИ
               ДОН-КИХОТ НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ

   Арабов решил расстаться  с организацией, в которой работал, командуя целым подразделением. В ходе бесконечных согласований ему удалось договориться об отделении всего своего подразделения. Образовывалось  отдельное ЗАО. Было придумано  приемлемое название в том числе и для рекламы.
   Часть сотрудников уволили, оставшиеся были полны энтузиазма и каких-то надежд… Работники делали свою работу, начальство создавало деньги, выплаты шли регулярно. Арабов поименовал себя Генеральным директором.  Справедливо  заметить, что у Генерального начался калейдоскоп секретарш. Почему они так быстро уходили? На этот счет можно провести очень серьёзное расследование, но, вы сами понимаете, вопрос не стоит выеденного яйца.
   Но, если уж говорить обо всём, то есть ещё одна, не заставляющая не размышлять подробность. Наш Арабов был всегда любитель выпить.  Сотрудники, чувствуя это, старались чаще справлять свои дни рождения с его присутствием. И он присутствовал, иногда как бы нехотя, но непременно. Эти празднования проходили более чем регулярно, так что вверенный ему коллектив начинал как бы нехотя спиваться.
   Дефолт 98 года поставил Арабова с вышеупомянутым коллективом на грань, за которой ничего не было – полное отсутствие самых слабых перспектив. Пришло время хорошо затянутых ремней и печальных раздумий о смыслах существования вообще. Арабов судился и делал какие-то невероятные попытки – банк задерживал валюту, платить работникам было нечего. У некоторых  сотрудников на базе недоедания начали проявляться , чтобы не сказать мутироваться, чёткие творческие способности.
    Михаил и в молодости с несомненным успехом увлекался стихосложением. Печатался в некоторых изданиях (в основном многотиражках), выступал на студенческих вечерах и даже с успехом, участвовал периодически в работе литобъединений, короче, был где-то в настоящих ладах с творчеством. Так вот этот сотрудник начал писать стихи о вверенном господину Арабову коллективе, о некоторых конкретных сотрудниках и даже о самом Генеральном Арабове, что сначало вызвало беспрестанное недоумение, а потом некую снисходительность со стороны названного и упомянутого Арабова и, естественно, упомянутого  коллектива.
   Казалось, на этих многолюдных юбилеях и днях рождения не хватало именно местного уважаемого пиита, и Михаила нехотя, но несомненно начали уважать. И он старался вовсю. Часть дня он был свободен от работы на установке. Тогда он садился и сочинял очередной шедевр. Темой могло быть всё. Например, своё прекрасное отношение к секретарше, которая имела фамилию Пугач и внешность типичной жительницы Средней Азии, он выразил так:   

                Её прекрасные движенья,
                Её приятные черты…
                Она сама, как вдохновенье,
                Как гений чистой красоты.

                Когда, порой, с какой-то книгой
                Я в одиночестве сижу,
                Той женщины восточной иго
                Я на себе, вдруг, нахожу.

                Пленён, как Русь, ордой восточной,
                В толпе рабов на юг плетусь,
                И, если быть совсем уж точным,-
                Я весь – испуг,
                Я весь боюсь!

   Когда эта секретарша уволилась и пришла вторая, потом третья, потом…Короче, он написал стихотворение о своём видении всего этого, где были и такие строки:

                Контакты только наведёшь,
                Где секретарша не найдёшь!...
                Ушла без звука, без прощанья –
                Осталось лишь воспоминанье.
   
   Естественно, всё это он читал на каких-то вечерах, и даже выпустил первый сборник таких стихов, куда добавил и свои ранние стихи, написанные задолго до работы в этой организации. Первый экземпляр был отпечатан на компьютере, остальные десять с первого на ксероксе. Каждому, кому приходилось дарить, он делал на книжечках надписи с некоторым небезинтересным содержанием. На одном из новогодних вечеров он читал даже целый цикл своих новых стихов, решив эти стихи включить во второй свой самиздатовский сборник, отпечатал семь экземпляров и также раздал их, также с надписями. Бешеного успеха, судя по всему, так и не было. Похоже, некая волна моды на него, интереса к нему пошла на убыль. Привыкший к массовому интересу к своей особе в организации, Михаил почувствовал, что ему теперь явно не хватает славы. То есть, начался нормальный спад, который неизменно бывает после взлёта. К этому всегда необходимо относиться , безусловно , философски. Михаил это не вполне устраивало. Между тем, время шло. Зарплата начала выплачиваться регулярно. Но как разогнанный поезд сразу остановить нельзя, так нельзя было остановить совершенно уникальное творчество Михаила, тем более, что поводов для оного было более чем достаточно.
   Пьянство в организации процветало вовсю. Почему-то начали вымирать сотрудники вверенной Арабову организации. В основном ещё довольно молодые, но уже пьющие или не пьющие , но неизменно участвующие в этих попойках мужики. Михаил не мог не откликнуться на эти стихийные явления и написал очередной шедевр на одну из постоянных участниц и, как ему казалось, вдохновительниц всего такого…Прочёл это на очередном новогоднем вечере. Как выразился потом его напарник, организацию целый год трясло от этого стихотворения. Михаил  стал сравнивать себя с писавшим всю жизнь эпиграммы Пушкиным. Уже в этих стихах он не очень лестно отозвался о начальстве, допускающем такие пьянки:

                Начальство вокруг на цыпочках ходит,
                Оно никому не мешает, вроде…

   Арабов не приветствовал такие стихи. Он ничего не говорил, но ясно было, что эти пьянки никак не наказываются им. Наоборот, Михаил начинал чувствовать какое-то давление на себя, ему не повышали зарплату, она была самой низкой в подразделении, несмотря на то, что после ухода второго оператора он работал, фактически, за двоих. Это обозлило его, тем более, что пошли опять задержки зарплаты, а директор закручивал только дисциплину. На очередном новогоднем вечере им были прочитаны следующие стихи:

                В прекрасном нашем королевстве
                Какой-то винтик отошёл,
                А главный церемониймейстер
                На всех необычайно зол.

                Бегут стеклянные солдаты –
                Не опоздать и добежать.
                Но много тех, кто стал, вдруг, с матом
                Свою зарплату вспоминать.

                Но главный церемониймейстер
                К таким необычайно глух.
                Но новый винтик с первым вместе
                Упал! Всё встало. Свет потух…

                В прекрасном нашем королевстве
                Никто, как прежде, не спешит.
                А главный церемониймейстер
                За дисциплиной всё следит!

   Там же было прочитано ещё одно стихотворение о директоре, который часто ездил в  Испанию, на пивной фестиваль в Германию (Октоберфест) и т.д.  В этом стихотворении говорилось о том, что автору приснился сон, в котором директор стоит с  протянутой рукой:

                Обросший весь, немного страшный,
                Чего-то алчущий такой…

                Я  положил свою зарплату
                В его протянутую длань.
                Он заругался грозно матом,
                Сказал – такие деньги –дрянь!
                Ему не хватит их на пиво
                На празднике Октоберфест.
                Я удивился, но проснулся.
                Зарплаты не было. Вот крест.

   Арабов издал  приказ, в котором лишал его премии за нарушение какой-то дисциплины. Опалу Арабова поддержали все, Михаил почувствовал себя репрессированным, но в глазах сотрудников чувствовался неподдельный интерес. Он по-прежнему был неким негласным героем, его авторитет поднялся. Особенно это стало заметно, когда началась новая трёхмесячная задержка зарплаты. Всё было, как он описал в стихотворении об упавшем винтике. Вдохновение как бы дало ему дар провидения. Но вот зарплата опять стала выплачиваться, опять Арабов засобирался в Испанию… Михаил ощущал себя Дон-Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами. Но вопроса бросать или нет – у него не было. Продолжать! Пока не восторжествует истина! Но он не знал, какая это истина и зачем она нужна?
   В конце концов, сложилось, как он и чувствовал. В стране росла инфляция, дорожала аренда помещений. Клиенты постепенно начинали отказываться от услуг Арабова, ведь он поднял цены на свои изделия - а куда ему было деться? Изделия не покупались, пошла, что называется, работа на полку, что повлекло за собой у Арабова мгновенную задержку зарплаты. Началось тотальное бегство с арендуемых площадей. Был отдан без боя целый этаж. Там остался один Михаил с напарником и своими установками. Вокруг шёл евроремонт, который охватывает нас, как всемирная паутина – Интернет. Вот-вот и их могли вытурить к… Эта сжимающаяся шангреневая кожа толкнула Арабова на активнейшие поиски заказов. Был найден заказ на очень своеобразные и мелкие оптические детали, изготовление которых требовало напряжения и серьёзных знаний в области оптики. Этих мелких стеклянных палочек требовалось неограниченно много. За это ухватился напарник Михаила и не без некоторого желанного успеха. Михаил же занимался всем прочим, чего накапливалось, ой, как много! Поток изделий начал тихо и плавно расти. Такова жизнь на производстве! Взлёты и падения. Хочешь жить – умей крутиться! Но чувствовалось, что малейший сбой, хотя бы с этими мелкими изделиями, может привести к катастрофе всей организации.
   Михаил ничего не писал, не хотелось. Всё это ему надоело, и Арабов, и вся эта арабовщина, тем более, что работа была связана с электронно-лучевым испарением в вакууме при напылении оптических деталей, что, в конце концов, привело его в клинику Фёдорова. Во вверенном же Арабову коллективе началось массовое увольнение, так как заказы на упомянутые мелкие изделия закончились и делать, фактически, стало нечего и некому.
               

                РЕЗАТЬ!..

   На одной из стен холла виднелась картина в масле и весьма приличных размеров, на ней известнейший хирург–офтальмолог. Довольно много кожаных кресел в череде ярких светильников… Регистратура тут же с боку – всё в виде красивейшего овала. То тут, то там пробегают девушки, поражая белизной халатов. Постоянно из репродукторов звучат объявления, раскрываются двери кабинетов, проходят куда-то больные. В стенах этого холла  множество таких дверей. Всё здесь подчёркивает – вы попали в самое современное медицинское учреждение.
   Михаил очутился с женой у одного из упомянутых кресел, медленно опустился туда и, вроде, успокоился. Обстановка тому явно способствовала.
   Он занимался покрытиями оптических деталей для кинообъективов. Двадцать лет в вакуумной камере, снабжённой смотровым стеклом, им  распылялись сложные по составу вещества, наносились тончайшие покрытия, толщина которых измерялась в нанометрах - нанотехнология. От постоянного и продолжительного слежения за электронным лучом через это смотровое окно, от постоянного чтения немалого количества книг его правый глаз начал сдавать, перед ним, вдруг, забегали какие-то мурашки.  Что это за мурашки? Он решил обратиться в районную поликлинику к офтальмологу. Там посоветовали особенно не волноваться, – ну, катаракта, ну,возраст, что поделаешь! Прописали капли тауфон – жертвам катаракты они особенно известны! Несмотря на такие, казалось, утешительные заверения, на глаз продолжало  что-то надвигаться.               
      Он  решил сходить к другому врачу. Оказался в глазном центре на Литейном. Молодой человек быстро, с полным знанием дела сообщил  суровую правду - отслоение сетчатки. Это очень серьёзно, потому что операция сложна и не всегда  удачна. Если же её не делать, глаз не будет видеть. Его направили в городскую больницу.
Огромная очередь в приёмном отделении, люди, в основном, пожилые, с какими - то большими полиэтиленовыми пакетами, сумками, и, как правило, не на шутку агрессивны, стараются никого не пропустить без очереди. Время тянется долго. Наконец, эта очередь подошла, он тут же перестал сторожить свои пакеты, как безумный влип в одно из окон регистратуры. За окном сидела миловидная девушка, которая смотрела на него, как, наверно, смотрит уж на готового на всё кролика. Были проверены анализы, девушка о чём - то немного глубоко задумалась, затем крутя двумя пальцами одну ручку, изрекла:<<Запишем вас на семнадцатое>>. Михаил что-то пытался обрисовывать, но, увы, его время уже истекло, и он тут уже ни для кого не представлял никакого интереса. Пора было убираться. Дома он подолгу обдумывал сложившуюся ситуацию, даже голова отяжелела от этих раздумий. Никогда  он не делал  операций на глаз. Было страшновато, у него уже такой возраст, что любая операция - это событие большого масштаба, которое как - то всегда хотелось отодвинуть.
Пришла жена с работы, с ходу предложила ему лечь в клинику хорошо известного офтальмолога. Для него это будет почти бесплатно, так как он блокадник. Его раздумья пошли в другую сторону, вдруг, всё стало более спокойно. Всё - таки платная клиника, там никто не полезет в глаз с тупым ржавым ножом (в обычной больнице ему чудилась именно такая ужасающая картина). Ему рисовалась уже эта комфортабельная клиника полная благожелательных к нему людей, полная самой новой аппаратуры, с помощью которой эти замечательные и умные люди делают самые сложные операции, причем, как правило,  удачно. Он решил пока просто попробовать записаться на операцию в эту клинику…, и вот они уже сидели с женой в холле с портретом этого небезизвестного офтальмолога.
 Его обследовали с улыбкой весьма ненавязчиво, он то и дело лежал под какими - то, по виду новейшими аппаратами, врачи снимали показания этих аппаратов, всматривались в сложные кривые, дорисовывали. Целая линейка аппаратуры, совершенных обследований. Затем его карточку подняли наверх, и он сам поднялся туда на почти бесшумном лифте.
У нужного ему кабинета виднелась маленькая очередь. Михаил постоял в нерешительности, стал наблюдать за происходящим. Из кабинета вышел средних лет врач в хорошо выглаженном халате, в светлых прекрасно выглаженных штанах. Он проницательно посмотрел на народ, пальцем указал на некоторых, с которыми отправился в конец коридора. Михаил не попал в этот неожиданный набор. Как оказалось впоследствии, этот совсем неплохой врач набрал себе группу потенциально оперируемых на завтра.
Все произошло быстро. Внезапно появился другой доктор, милый, улыбающийся, на лице которого было написано: вы мне, конечно, не нужны - нужен я вам! Этот набирал свою группу, Михаил оказался в этом наборе.
Операция под общим наркозом. Всё было как будто неплохо, хотя сгусток крови был. Кровь из какого - то сосудика постоянно шла, в результате рос и этот сгусток. Через несколько недель на глаз снова надвинулось тёмное поле, несомненно, было, что это снова отслойка. Необходима вторая операция. Если в первой была поставлена силиконовая пломба, то во второй пришлось ставить силиконовый жгут и прямо на первую пломбу. Жгут шёл по окружности, но и он не дал хороших результатов - отслойка вновь. Теперь его дерзновенный хирург решил вводить в глаз силикон и оставлять его там, дабы отслойка исчезла. Вероятность положительного результата была меньше 25%. Глядя на это крутое издевательство над своим глазом, Михаил начал искать что - то другое.
Жена начала активно через знакомых искать это другое. Пройдя через ряд врачей, в основном офтальмологов, он очутился у Ларисы Григорьевны Островской, заведующей офтальмологическим отделением известной городской больницы. Лариса Григорьевна попросила принести карточку из глазной клиники, где он делал свою последнюю операцию. Каточку там отдавать не стали, но сделали выписки с необходимыми офтальмологическими рисунками. Так началось его вторжение в новое лечебное учреждение,
Островская считалась виднейшим в городе специалистом по отслойкам (отслоение сетчатки). Она занималась этим большую часть своей жизни, начинала ещё на Моховой в известной глазной клинике. Затем их перевели сюда. Она знала все об отслойках и даже, как говориться, больше. Первая пломба у него лежала под второй, если их удалять, наверняка, останутся <<пролежи>>,особенно от первой, уже достаточно старой пломбы. Он был показан профессору-офтальмологу, тот подтвердил все это, предложил Островской самой решать - делать или нет операцию. Она отказалась, хотя предложила, если он захочет, провести консервативное лечение - лечь для этого к ней в отделение на десять дней. Жена радостно согласилась, он не возражал.
Каждый день ему делали уколы под глаз, в вену и ниже спины. Он чувствовал, что успокаивается. Задача была именно в том, чтобы стабилизировать эту отслойку, дабы она не увеличивалась. Такое лечение проводилось два раза в год. Через два года ему сказали, что отслойка стабилизировалась, всё хорошо и даже предложили на его риск сделать всё же операцию. Сначала он, вроде, согласился, но потом при доскональном размышлении начисто отказался. Однако, Островская заметила, что у него активизировалась катаракта, как результат прошлых операций. Тщательное обследование его глаза показало, что отслойка в очень угнетенном состоянии, операцию делать нельзя. Он стал закапывать тауфон.   Катаракта протекает быстро или медленно (ухудшается зрение) - по разному, но всё же это не отслоение. Тут не обязательно торопиться, можно поразмышлять, что он и делал.
В больницах лучше всего не находиться, но уж если судьба так распорядилась, можно очень многое обдумать, даже, что называется, мало- мальски отдохнуть от житейских волнений (если заболевание не опасное). В офтальмологическом отделении на консервативном лечении народ в основном ходячий, любит поговорить и с удовольствием слушает новости по радио, на уколы ходит как на работу. Про столовую и говорить нечего. Что сегодня на обед, на ужин - тема очень злободневная и охотно поднимаемая. Все понимают, что кормят в больницах очень, мягко говоря, не классно, но всё равно готовы обсуждать и это меню снова и снова. Так же, как на работе просто с запоем обсуждают погоду, хотя эта тема не стоит и выеденного яйца. Так уж мы устроены. Всё это в каких-то наших генах, и какие нибудь динозавры так же, но совершенно по своему балакали о погоде.
Контингент больных здесь самый разнообразный, состоит из бывших райкомовских работников, подводников, солистов оперных театров, несостоявшихся писателей, заслуженных деятелей культуры, алкоголиков, бомжей, многие из них ветераны войны, но все - преимущественно пенсионеры. Реже на офтальмологическом отделении бывают студенты, молодёжь, но, несомненно, бывают.  Итак, все эти дни он проводил в многочисленном обществе пенсионеров. И успокаивался. Метод Островской, наверно, отчасти и состоял в этом  - лечение на десять дней, ведь отслоение сетчатки - часто итог больших стрессов, треволнений. И не обязательно кричать, как в фильме <<Покровские ворота>>: <<Резать.., к чёртовой матери!>> Иногда лучше всего помогает спокойствие, величественное, непобедимое и, может быть, самое дорогое для многих в этой жизни.
Итак, выйдя в этот последний раз из больницы, он ободрял все действия Островской по поводу себя. Он понимал, что ещё не всё потеряно, что ещё может быть в его жизни и очень хорошее, что эта двухгодичная эпопея будет продолжаться, но всё уже будет не бессмысленно. Не этот крик (<<Резать!..>>), а осмысленное, тщательное, продуктивное лечение. Человек всегда на что нибудь надеется…
            Когда Михаил снова проходил через холл с портретом известного офтальмолога (Островская попросила его принести ещё какую - то бумажку из его первой глазной клиники), он с интересом наблюдал за больными в красивых кожаных креслах. К ним у него была не то, чтобы жалость, просто он понимал, что некоторых из них ждёт, вероятно, чересчур сложный путь, на котором необходимо выбирать исключительно точные решения. Точнее не бывает!


                БЫЛИ О МРАМОРНОМ ЗАЛЕ   
               
                Первая любовь


     В XVIII-XIX веках на месте этого Дворца культуры было Смоленское поле, где проводились казни. В советское время здесь решено было возвести Василеостровский дом культуры  с театральным залом на 4000 мест. Строительству помогали рабочие и служащие Балтийского завода, Севкабеля, Красного гвоздильщика, Пневматики, Электроаппарата, студенты Университета, Горного института. Архитектурный стиль — конструктивизм с элементами неоклассики. Формы здания создавали впечатление очень большого корабля, тем более, что недалёко был Финский залив.
     Здание достраивали и перестраивали. Ряд помещений был отделан мрамором и ценными породами дерева. Так возник известный многим Мраморный зал. Прекрасный танцевальный зал! Сюда любили ходить многие горожане. Хотя в семидесятые годы (как утверждают очень многие и автор тоже) это было весьма злачное место, где было очень много пьяных, много разборок (в туалете женщины таскали друг друга за волосы из-за мужчин)… Но в праздники и выходные устраивались хорошие вечера отдыха с интересными концертами, в Новый год часто проходили неплохие балы до утра во всех огромных залах этого дворца.
     Андрей  с удовольствием ходил сюда - интересно было бродить среди этих колонн, переходить из зала в зал… Ему нравилось не только танцевать, но и слушать музыку - в этом зале тогда кто только не выступал из известных джазовых исполнителей! Музыка захватывала всех. Стоявшие кучками и в одиночестве при первых звуках любимого фокстрота бросались на паркет и вытворяли нечто невообразимое. Часто через несколько минут после начала танца у колонн не было ни одного человека - все качались, прижимались, улыбались, нашептывали… Атмосфера была несравненная.
     Он хорошо помнил свой первый приход сюда. Тогда, действительно, всё было великолепно. Ещё молодой, неопытный, всему удивляющийся, Андрей пригласил эту Галину с необычайным волнением и даже дрожью в кончиках пальцев. Сердце стучало, он двигался как робот. Галина даже начала гасить это волнение, плотно прижалась к нему, периодически заглядывала в глаза, ждала, когда он заговорит. Ни черта не помнит, что он говорил, пошли после танцев вместе. Прямо за этим ДК был небольшой сквер - там часто застревали парочки на скамейках под бессовестно пристальными взглядами многих людей из окон окружавших высоких домов. Зелени вокруг было маловато. Сквер просматривался (или простреливался - как угодно!) замечательно. О чём он  говорил с Галиной - Андрей опять не помнил. Скамейки были без спинок (тогда это было нормально), неожиданно для самого себя он завалил её на эту скамейку и бодро начал  делать то, что нужно. Поверженная не издала ни единого звука, похоже, - понравилось. Действительно, натиск был такой быстрый и мощный, что никто бы не смел сопротивляться! Так повержена была его первая женщина.
     Покинув этот сквер, они долго ходили по линиям Васильевского острова, пока, наконец, не дошли до какой-то подворотни. Стояли там, целовались бесконечно долго… Он не раз и не два встречался с ней - Галина активно зондировала его отношение к женитьбе. Как-то раз шли вдоль Невы.
     - Тебе не надоело ходить в Мраморный? Может, пора жениться? — шутливо спросила она.
     Андрей огляделся. Они проходили по Неве возле Дворца бракосочетаний. Показывая на Неву, а потом на Дворец, так же шутливо сказал.
     - Лучше туда, чем сюда!
     Понятно было, зачем они здесь оказались! Женщины часто намного умнее мужчин. Раз одна девушка, с которой он долго встречался, дабы расставить точки, привела его на Марсово поле, куда часто приезжают новобрачные после Дворца бракосочетаний. Разговор не мог не пойти о женитьбе… Так они так же расстались.
    Потом Андрей узнал, что Галина лежит в больнице по гинекологии.  «Может, это аборт? — подумал он».
     Когда она вышла из больницы, то ни за что не захотела с ним встречаться. Пригрозила, что, если будет звонить, ему будет плохо - изобьют! (Такие угрозы раз уже были.) Он начинал понимать, почему Галина не хочет снова встречаться с ним и прекратил всякие отношения. Тем не менее, в памяти осталась эта жадная до любви женщина, её улыбка - не сравнимая ни с одной другой… Казалось, эта Галина проникала в душу, знала всё о нём, а он так до конца и не узнал её!       
               

                Своя Марина

   В комнате, где рождались технические справочники Андрея, работали также расчётчики и экономисты. Тут было много молодых и, кажется, интересных женщин. В перекурах, небольших проветриваниях, все выходили в предбанник и с удовольствием общались. Эти женщины заигрывали с ним, а он старался развеселить их. Все были замужние, находились под негласным надзором (через кого-то) мужей, поэтому никаких романов не было. Однако, именно в этот период он познакомился с Мариной. Возможно, эти частые разговоры подтолкнули всегда боявшегося женщин Андрея на это знакомство.
     Мраморный зал в ДК им. Кирова был в те годы местом, где можно было познакомиться с женщиной любого поведения, но скорее всего — лёгкого. Так и говорили: Пойду в Мраморный на… дальше шло слово — понятно тогда всем какое! Андрей жил недалёко от этого культурного заведения, поэтому, натянув на себя доспехи в виде слегка поношенного костюма, часто отправлялся туда на очередной турнир. Призом, как правило, была одна из дам разного возраста, но в основном, как говорится, «для тех, кому за тридцать», с которой он потом на трезвую голову не знал, что делать. Так однажды в его сети попалась некая Марина. Но она выгодно отличалась от традиционного улова: во-первых, была еще молода, на вид — лет 26-27, во-вторых — красива, и наконец, в третьих — с отличной фигурой.
     — Разрешите Вас пригласить!
     Красотка осматривала его, как что-то ужасное (иногда этот приём действует на мужчин!) Сделала шаг навстречу. Музыка помогала. Он прижимался изо всей силы к её красивому бюсту (некоторые женщины Мраморного зала тогда разрешали это делать — все понимали, зачем пришёл он и зачем пришла она) и чувствовал, что вот-вот они улетят куда-то… Но танец заканчивался, надо было начинать знакомиться, или «клеить» (как говорили тогда) эту полногрудую. С трудом оторвал от неё своё тело. 
     — Как настроение, прекрасная вы моя?
     — Я не ваша, — она оценивающе смотрела на него, затем добавила, — пока ещё… А настроение, как всегда хорошее!
     — Какой обнадёживающий ответ!
     — Что есть всё при мне.
     — Кое-что есть, — заметил Андрей, уставившись в её грудь.
     — Может скажешь одинокому ковбою, как тебя зовут?
     — Марина, — последовал кроткий ответ.
     — Марина, так Марина. Есть предложение — заканчиваем тут передвижения  и сваливаем на просторы.
     — На какие просторы? До конца вечера ещё далеко, может быть, ещё потанцуем, я очень люблю танцевать!
     Пришлось мирно дотанцовывать до конца. На остановке она стояла вся красивая и недоступная. Андрей не знал, что с ней делать, обычные варианты, кажется, не подходили.
     — Слушай, может, встретимся и обменяемся политинформацией, — как-то промямлил он. Она смотрела сурово. Потом изрекла.
     — Можно, если, действительно, хотите...

     Так они начали встречаться.
     Он не хотел потерять её, поэтому всегда делал то, что она придумывала. Вернее, придумывал он.
     — На Виноградову не хочешь в Музкомедию? Мистер Икс и всё такое… Кальман, хорошая музыка. Богданова-Чеснокова — похохочем…
     Хохотали, но в антракте народ ринулся в буфет, Андрею пришлось тоже встать там в очередь, хотя в буфере ничего толком не было. После театра Марина, не слыша новых предложений с его стороны, поспешно рванула домой. Мероприятие закончилось.
     — Марина, — звучал его голос у телефона, — я могу взять два билета на «Журналиста» Герасимова? Две серии. Махнём не глядя!
     После фильма ходили, как заведенные, по Невскому, говорили о Герасимове и иных, опять разошлись. Его тянуло к ней, постоянно хотелось новой встречи, после каждого посещения очередного театра мысль о женитьбе становилась всё приятней, но, увы, Андрей отгонял эту мысль. Однажды сидели в кафе Мариинского театра в антракте
       Ты что-то хочешь сказать мне важное, - вдруг резко начала она. - Ну, говори, я же вижу, говори!
     Он, действительно, хотел ей сказать что-то насчёт женитьбы, но не знал, как и что? Мужчина, который сидел за этим же столиком, насторожился и стал прислушиваться. Андрей замолк. Марина встала и они ушли.
     Через какое-то время в её голове, видимо, стал зреть другой план его осады. Они поехали за раскладушкой в Мельничный ручей, где бабка Марины отдыхала летом, и забыла забрать данный предмет у хозяйки. Та с удовольствием отдала раскладушку, распили бутылку крымского марочного портвейна Алушта, который Андрей купил еще в городе (Марина намекала, что лучше купить две бутылки). У всех троих не было ни в одном глазу. Хозяйка нехотя ушла из комнаты.
     — Давай я запру дверь, — шепнул Марине её Ромео.
     — Ты знаешь, что-то расхотелось, — продекламировала она, глядя на пустую бутылку.
     Когда привезли раскладушку бабке, та пришла в дикую ярость. Оказалось, что она нарочно оставила её там, дабы вернуться следующим летом.
     Вдруг, старушенция негромко сказала как бы одной Марине, но так, чтобы услышал и Андрей:
     — Он же не женится на тебе, неужели ты не понимаешь этого!
Бабка решила расставить все точки, упростить их отношения. Марина молчала. Андрей молчал. Так они и уехали от этой старой и мудрой женщины.
     Тогда у Андрея не было возможности пригласить её, скажем, в компанию двое на двое, где и остаться на ночь. Просто пригласить её к себе — она не хотела. Ей нужна была именно компания.
     — Слушай, приходи ко мне, поиграем в пинг-понг.
     — У тебя есть пинг-понг? А стол хороший?
     У него не было никакого настольного тенниса, но фраза сорвалась, и она пришла.
     — Это твоя квартира? Стола не вижу.
     Андрей стоял, как пришибленный, начал говорить, что под словами «пинг-понг» он имел в виду совсем другое.
     — Так бы и сказал! Я бы не обиделась. Меня приглашают каждый второй день. Я бы сразу поняла и отшила.
     — Ты извини, но ещё не поздно всё исправить! Перейдём на кухню, там отличный лежак.
     — Нет, уж, не выйдет! Я не хочу с тобой просто так! Если хочешь, я пришлю к тебе девицу!
     — Зачем мне твои девицы! Мне нравишься ты…
     — Посмотри, какой подарок совсем недавно получила я от первого мужа! — она протянула ему руку с золотым колечком и бриллиантом.
     — Сколько ж у тебя в итоге было мужей? — вопросил уничтоженный Андрей.
     — Тебе не надо много знать.
     — Значит, их было много?
     — Один.
     — Всего-то? А дети есть?
     — Нет, — просто ответила она, и тут Андрею стало ее на мгновение жалко, и он понял, что она хочет детей, но не от кого попало… Он понял, что зашёл слишком далеко, и дальше он от неё, по крайней мере, здесь, уже ничего не получит. Тем не менее, перекрыв отступление с кухни, Дон-Жуан попытался захватить её в свои объятья. Но увы! И здесь ему не повезло (какой-то день неудач)! Эта не юная богиня любви проявила большой опыт в подобных переделках. Ей удалось проскользнуть мимо него, как случайный мяч иногда проскальзывает мимо многоопытного вратаря, схватить с вешалки лёгкое пальто и щёлкнуть затвором (видимо, изученным заранее на двери) было делом нескольких секунд!
     Да, такова жизнь!.. Но его проблема с этой Мариной  не исчезала.
     Однажды  наш несчастный Ромео услышал следующее:
      — Я хочу встретить этот Новый год вместе с тобой! Ты не против?
      — Я не против, но кроме похода в кинотеатр с последующим гулянием по ночному городу ничего предложить не могу.   
    — Ты знаешь, я согласна!
     У этого составителя справочников не было ни денег, ни желания, но как он мог не согласиться? Потом уже он догадался, что она, наверно, надеялась на приглашение в какую-нибудь компанию, или к нему домой на знакомство с родителями. Увы! Ничего не получилось. Компаний не было, к родителям тащить её не хотелось…
     В кинотеатре собрались такие же, как и они — у кого-то сорвалась встреча Нового года, кто-то и не собирался его встречать… Фильм был интересный, граждане — подвыпившие, некоторые настолько, что встреча Нового года для них не имела никакого значения (есть ли жизнь на Марсе, или нет? — какая разница). Хотя до встречи оставалось ещё несколько минут, бутылки шампанского стреляли одна за одной, многие, наверно, и не ушли бы отсюда… Однако, администрация, ещё надеясь встретить этот праздник в своей компании, бодро начала выталкивать этих ночных посетителей на улицу — фильм окончился, выходите, выходите, с Новым годом, с Новым годом!… Кто-то сильно не хотел уходить, надеясь на Майдан, но милиция всё просчитала, и все двери опустевшего кинотеатра были прочно заперты изнутри.
     Оказавшиеся на панели Андрей и Марина, начали двигаться в сторону Невского. 
     Новогодняя ночь на улицах города! В этом для многих масса прелести. Трезвого тут вряд ли встретить. Степень опьянения — это другое. Типажи совершенно разные. В основном — масса орущих без толку — эмоции выплёскиваются беспорядочно, упоминание Нового года по своей частоте похоже на стрельбу не из винтовки, а из автоматического оружия. Некоторые становятся похожими на истериков, другие уходят в себя, становятся загадочными, умиротворёнными, как будто знают то, что другим никогда не узнать. Есть просто алкоголики, напрашивающиеся на дружбу, или на драку… Алексей начал читать ей свои стихи.
     От стихов она не была в полном восторге, видимо, кто-то раньше  пытался таким образом распахнуть её душу и объятия — осторожность, внимание, а, в целом, недоверие… Но это помогло Андрею лучше узнать её, а ей, возможно, его. Когда читаешь кому-то стихи, человек становится прозрачнее. Скажем, они ещё лучше узнали друг друга. Наверно, лучше, чем при поездке на дачу.
     — Ну, куда идём сегодня? — вопрошала Марина при следующей встрече, и не дождавшись точного ответа (Давай погуляем! — это не в счет), разворачивалась и быстро уходила домой. Так продолжалось больше года.

     Андрею начало надоедать это странное знакомство. Никакого просвета в туннеле! В том же Мраморном однажды к нему подошла девица лет двадцати пяти.
     — Разрешите Вас пригласить на белый танец!
     — Я не танцую.
     Он хотел пригласить какую-то более интересную… Никого! Через танец сам подошел к этой девице.
     — Разрешите?
     Она улыбнулась. Так он повстречался с первой женой.
     Там пошла своя жизнь. Оказалось, что его бабка, которая всю блокаду работала на Карбюраторном заводе в Ленинграде, была в дружбе с её тёткой с того же завода. Они вместе тушили зажигалки на крышах этого завода. Судьба!
     Андрей стал реже встречаться со своей Мариной. Она была, как ему почудилось, опечаленной. Однажды так и сказала: «Иди к своей копировщице!» (Это была профессия первой жены Андрея в конструкторском бюро).
     Суровая Марина ещё оставалась в памяти (невозможно было просто порвать с ней), но при встречах Андрей всё больше сравнивал её со своей женой. Красота Марины так и осталась для него недоступной. Он часто думал, что никогда не будет мужем этой почти красавицы. Хотелось бы, но что-то сильно мешало. Трудно было сказать: «Люблю. Давай поженимся». Она была на каком-то другом уровне, недоступном ему. Андрей ещё не дошёл, не дожил до этого загадочного уровня. Наверно, никогда не поднимется до своей прекрасной Марины! Хотя, если говорить честно, было понятно, что это обычная женщина легкого поведения со своей некоей историей жизни, о которой она никому не расскажет. Сейчас ей нужно было выйти замуж. Давно пора! Поэтому-то Андрей и не делал ей предложения!
Своей жене он тоже не мог сказать эти слова. Как-то сказал их по телефону: «Давай поженимся, что ли?»
     Но годы-то шли.
     Снова Мраморный. Тогда он вовсю ходил на танцы, хотя с женой ещё не развёлся. Рядом, вдруг, оказалась женщина, которая сама заговорила с ним. Он не узнал её, ничего не понимал, потом, вглядываясь, вдруг, вспомнил. Это была сильно постаревшая Марина. Да, несколько лет он не встречался с ней. Но она сама оборвала эти встречи. Она куда-то переехала и не оставила никому своего телефона — так сказали в трубке, когда он позвонил на её старый номер.
     Да, это была Марина! Он тогда ухлёстывал за молодой — кровь с молоком! — архитекторшей (как оказалось впоследствии). Эта постаревшая Марина была как-то ему уже ни к чему. Кроме того, при коротком разговоре она прямо сказала, что ей теперь надо выходить замуж, никакие лёгкие связи не нужны! Андрей так и не отошёл от своей новой девицы.
     Затем пригласили на концерт и «кровь с молоком», видя явно ждущую рядом особу, потащила его в зрительный зал. Больше он никогда не видел своей Марины.      


                Рита

   Андрей просто не верил, что она будет долго встречаться с ним… Прежде чем добраться до её тела, он методично преследовал эту архитекторшу, звонил и при встрече изо всех сил старался развлечь, озадачить, как-то подать себя с новой стороны. Чувствовал, что это не всегда удаётся, хотел даже бросить всю эту дружбу с ней – не твой это уровень, пора заканчивать! Между тем она продолжала верить в его возможности (ни кола, ни двора!), раскрывалась дальше и дальше. Он уже знал что-то о её работе, о мужчинах, которые там преследовали её, знал о начальнике, который активно предлагал ей командировку вместе с ним… Короче, её болтовня иногда заходила слишком далеко… Алексей не мог ответить ей такой же откровенностью.
   Прогулки по берегу Финского залива от Репино до Комарово, поездки за грибами имели несомненный успех. Но желаемых результатов?.. Когда Андрей начинал слишком вольно вести себя  на одной из опушек не очень густого леса, эта Рита холодно отодвигалась и начинала поучать его, - ну, зачем тебе это нужно?
   - Как зачем? - с холодной яростью вопрошал он. - Ведь никто ещё не отменил любовь между женщиной и мужчиной!
    - Ну, да! Но всё это напоминает любовь между двумя животными в лесном массиве!
    - В каком ещё массиве? — ревел он. — Чем мы, вообще, отличаемся от этих двух животных?
    - Если ничем, то я поехала одна отсюда!
    Всё-таки уезжали вместе.
    Ей нравилось гулять по берегу у самой воды рядом с чайками и массой отдыхающих. Навстречу шли люди настолько разные, что только по их лицам можно было составить целую энциклопедию. Каждое лицо излучало столько тепла, о каждом можно было написать какой-нибудь удивительный рассказ! Плеск волн, морской воздух, низкий полёт чаек - много чего способствовало хорошему настроению людей, проявлению скрытой обычно доброты… Эти встречные шли и обменивались иногда долгими, иногда очень поспешными взглядами, передовая друг другу информацию, которую невозможно высказать никакими словами. Всё это на фоне бесконечного неба  и бескрайнего моря, туманного берега и лёгкого ветерка. Когда они проходили мимо какого-нибудь пансионата, в  шелестение волн вторгались крики отдыхающих... Но вскоре это всё исчезало, и вечный шелест волн снова охватывал их. Когда же это окончится, - думал Андрей, - зачем мне уговаривать её на какие-то любовные дела? Всё и так замечательно! Эти волны направляют мысли совсем в другое неожиданное русло.    Чёрт возьми, может быть, между словами заниматься любовью и любить, действительно, есть какая-то пропасть?»
     Добрели до какого-то кафе на крутом высоком берегу в Зеленогорске. Заказали сытный обед. Всё было уничтожено с большим удовольствием. Обратный путь проходил в весёлых разговорах на весьма прозаические темы. Чувствовалось, что настроение у его приятельницы начало резко меняться.
     «Неужели обед помог? - задавал себе вопрос воистину неугомонный Андрей. - Неужели через желудок можно завоевать и женщин?»
        Оказалось, что можно. Одно из многочисленных предложений достигло цели, Рита согласилась придти к нему в гости, точно убедившись после ряда вопросов, что её неплохо покормят. Андрей старался как мог, журнальный столик у тахты был уставлен аппетитной едой. Красное полусладкое вино приятно дополняло картину. Дальше всё шло как по маслу. Всё как по пунктам на каком-то серьёзном совещании. Когда он перебрался на тахту, эта посетительница Мраморного зала торжественно встала и не спеша начала раздеваться, точно зная, куда что положить, — ну, как на пляже. Эта процедура длилась настолько долго, что его желание начало стремительно исчезать без всякой надежды на возвращение. О, женщины! Чего вы только не делаете с нами!
      Он, конечно, чисто формально забрался на неё, но, представляете, что это было? Ни моря наслаждений, ни островов блаженства! Ну, как Евстигнеев кричал в кинокартине Рязанова «Приключения итальянцев в России»: «Я не хочу её! Уберите её от меня!»
       Расстались. Его дальнейшие звонки Рите не приносили результатов. Видимо, для обоих тема была исчерпана. Она даже пригрозила кого-нибудь нанять, чтобы избили его, если будет надоедать. Как  женщины не оригинальны в этих грубых намёках! Андрей решил лучше сходить ещё раз в Мраморный. Его спортивный интерес от такого отношения к своей особе только возрастал! Именно, спортивный, хотелось чего-то достичь, что-то превзойти… Хотелось получить чуть ли не олимпийскую награду в этой борьбе с женскими причудами и капризами!



                НЕВОСПОЛНИМОЕ.

           После окончания вечернего института и работы какое-то время инженером-вакуумщиком во Всесоюзном научно-исследовательском институте на интересной работе, Михаил взял путёвку в дом отдыха в посёлок Комарово, благо у него было много отгулов, и вскоре очутился среди сосен в жёлтой комаровской осени. Было хорошо бродить в лесу, забирать в себя кубометры свежего холодного воздуха, в котором несомненно присутствовали микрочастицы этой заполонившей все окрестности хвои, и понимать, что здесь тебя уже никто не заставит портить глаза в тесной душной комнате у маленького расхлёбанного кульмана, делать расчёты вакуумных систем, самому настраивать и запускать сложные вакуумные установки. От этого он уже устал. Требовалась смена обстановки. Подбиралась компания – любители выпить, любители женщин, немножко философы, немножко музыканты. Обыкновенная смесь для обыкновенного дома отдыха. В общем, делать было нечего. Три раза в день еда. Встречи с культпросветработником. Экскурсии в не столь отдалённые места. Бильярд. Ну, и, конечно, всё те же  разговоры о том, как  выпить и закусить. Не молодой и не старый мужчина по фамилии Курочкин привлёк к себе также не молодую, но и не старую особу со следами явно не сошедшей на нет красоты и эксплуатировал её как мог. Некоторые говорили – и в хвост и в гриву. Ну, это воля говоривших <<некоторых>>. Все остальные из компании как-то кучковались около. Ну, что ли делали вид, что причастны тоже к деятельности Курочкина. Хотя, как понимаете сами, в этом доме отдыха для них не находилось ничего достойного. Были две какие-то молодые совсем восемнадцатилетние, которым эти старики были< <на фиг>>, были пожилые уж очень, которые этим старикам тоже были <<на фиг>>, - короче, вокруг Курочкина была хоть какая-то жизнь, действо. Так вот и жили.
          Иногда на территорию дома отдыха залетали  особы, которым явно что-то было нужно от этих отдыхающих, ну, ясно что! Одна из этих девиц методично слонялась около жилых дач, напрашиваясь на знакомство, Михаил хотел было, но передумал. Её захотел какой-то из другой компании, старик со следами былого распутства. Эти <<из другой компании>> жили на том же этаже, но в других комнатах. Ночью начались несанкционированные вопли, мат, ругань. Оказалось, двое старичков сильно поссорились из-за этой <<залётной>>. Внезапно открылась дверь и в комнату, где была компания Михаила, вошла эта девица – выпившая донельзя. Сказала, что спутала комнату и начала что-то ждать. Её никто не хотел. Тогда за ней ввалился один из старичков и потащил с матом обратно к себе. Вопли не прекращались до утра. На следующий день старички строем с вещами потянулись к вокзалу – администрация выгнала их из дома отдыха. Но они шли улыбаясь, ну, как герои на эшафот!
            Всё это происходило в семидесятые годы. Рядом с домом отдыха находилась дача Шостаковича. Культпросветработник, работавший тут уж очень давно, рассказывал, как видел тут ещё маленьким Максима Шостаковича. Тогда в семидесятые годы на этой даче уже никого не было видно. Ниже к заливу шли дачи Дома творчества композиторов. Михаил часто бродил тут, спускаясь к заливу. Всё-таки скучно ему было в этом доме отдыха.
             Следующий дом отдыха, куда он тоже сбежал за отгулы  сильно уставший от работы по запуску сложных вакуумных установок на криогенной технике, была <<Чародейка>> в Зеленогорске. Недалеко был <<Морской прибой>>, куда они всё время ходили на танцы. Дело было летом. В этой <<Чародейке>> не было своей танцплощадки. По приезде желающие танцевать и знакомиться направлялись в лес – там была не танцплощадка, а некое хорошо очищенное, может быть утрамбованное место, где под звуки магнитофона совершалось действо, обозначаемое одним словом - <<танцы>>. То есть, люди приближались друг к другу близко очень или совсем  не очень и начинали как-то колебаться, передвигаться, толкаться, спотыкаться и т.д. Некоторые настолько освоили этот ритуал, что порхали и вот-вот уже летали. И всё это на утрамбованной земле. А вокруг стояли великолепные стройные и ароматные сосны, которые, наверно, не понимали, кто нарушил их почти вековой покой этим конвульсивным несдержанным дёрганьем.
            Михаил тоже подёргался некоторое время с некой особой полногрудой, но не совсем очень молодой, и бодро потащил её дальше в лес. Но новое действо не состоялось, так как особа оказалась сразу не покладистой, намекнула, что лучше завтра. Утро вечера мудренее! Назавтра была экскурсия на какую-то горку, в ходе которой Михаилу удалось отстать с названной девицей и завалить её в кусты небольшой величины. Но не всё прошло гладко, так как на них начала наступать нивесть откуда взявшаяся новая волна туристов. Тем более, что Михаил был сегодня не в большом ударе… Пришлось несколько нехотя ретироваться. Наверно, девица поняла, что этот Михаил – не герой её романа и в дальнейшем как он (она теперь ему почему-то уже <<на фиг>> была нужна), так и она стали сторониться друг друга. Это бывает так. Тут пусть объясняют психологи.
            Походы Михаила на танцплощадку в соседний дом отдыха <<Морской прибой>> принесли несравненно больший результат. Там он познакомился с высокой дородной девицей, с которой у него отношения завязались надолго, но были какие-то тоже не совсем не до конца результативными. Он часто бывал у них в номере в <<Морском прибое>>, выпивал с ней и её подругами, но дальше как-то дело сдвигалось почти никак. Но адрес был взят. Девица оказалась питерской. В городе он встречался с ней, ходил даже на концерт Сергея Захарова, которым она безумно восхищалась и говорила – какой он дурак, что погубил свою карьеру из-за скандала в <<Октябрьском>> - но дальше как-то всё шло никак. Как-то она потащила его на Марсово поле, где тусовались молодожёны, и он понял, чего она хочет – и только этого и ничего больше. Пришлось прекратить отношения. Жениться он не собирался.
             Эти дома отдыха в Зеленогорске находились на самом берегу залива. Буквально, волны омывали ступени. Всё это – вечера, женщины, вино – оставляло неизгладимый след надолго, на всю жизнь. Иногда он ездил со всеми или один  из Комарово и из Зеленогорска на танцы в Репино в пансионат <<Буревестник>>. Танцы там были под оркестр в великолепном зале с великолепными фойе. Эти семидесятые годы! Там он блистал, знакомился, провожал девушек.
            Как неумолимо время. В 2008 году спустя тридцать лет он оказался в пансионате <<Заря>>, что рядом с <<Буревестником>>. Как всё изменилось! Нет уже танцев в <<Буревестнике>>, который как-то осел, сделался не очень интересным. Зато рядом выстроились новые пансионаты, отели с сумасшедшими дискотеками, навороченной молодёжью. Кому нужен был этот незаметный старичок со своим интересным прошлым? Он бродил по своим местам. <<Чародейка>> была закрыта и обнесена ото всех каким-то забором. Там всё доживало и, наверно, разваливалось. Так же, как ему показалось, разваливался и <<Морской прибой>>. В пансионате, где он находился, собрали старых людей (акция <<Фонд победы>>). Они бродили по <<Заре>>, по аллеям, у залива, на танцы этих старых людей он не ходил, прошлое не давало. Там были не танцы, а какое-то осторожное хождение друг около друга! Жизнь иногда жестока. Как сравнивать ему то, что было, и то, что стало с ним? Но жизнь всегда жестока. И философия тут не при чём!



                О РЫНКЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО!.

           В основном кавказские и средне-азиатские лица продавцов окружали Михаила на этом небольшом заботливо отгороженном рынке в самом-самом центре Петербурга. Если их (лица) рассматривать внимательно – какая гамма всевозможных чувств, какое разнообразие самих лиц в общем-то  довольно похожих друг на друга (не скажу, что как у китайцев в групповых фотографиях 40-50-х годов в период дружбы Сталина и Мао)! Можно долго рассматривать и изучать, как эти продавцы завлекают покупателей, как пожилых женщин смело называют девушками, а старых мужиков – молодыми людьми. Как хвалят свой товар, как вносят в вас какой-то адреналин, который они непрерывно излучают. О, эти чудеса маркетинга, о котором  столько написано книг, и который вот он, чудесный, прирождённый… Иногда бабушка пытается вернуть гнилые помидоры или фрукты, незаметно втиснутые  в её сумку этими кудесниками. Сначала, поругавшись для приличия с ней, они как бы нехотя всё же меняют эти продукты, ссылаясь на и так мизерную цену. Но бывает, что отказываются это делать, тогда бабушка уничтожает их потоком – вы понимаете чего! Гордые сыны юга тоже распаляются и вспыхивает ругань, которую тут же стараются замять другие следящие за порядком такие же сыны юга. В общем, тут интересно бывает просто походить, посмотреть, поизучать. Вообще, Михаил с детства любил атмосферу рынка. Ещё в послевоенном Ленинграде у Троицкого собора по всему широкому Троицкому проспекту работал базар, что было не так уж часто в тогдашнем Ленинграде. Да, был базар или рынок у Обводного канала прямо от Лиговки, были, наверно, ещё базары в огромном городе, но их можно было перечесть по пальцам (не как сейчас, когда они на каждом шагу!). Так вот тогда мальчишкой Михаил любил бродить по этому удивительному базару с его ошеломительными для тогдашнего ни с чем не знакомым пареньком аттракционами, лавками, павильонами, зазывалами. Он попадал рядом с огромным куполом собора в новый мир, атмосферу – это будоражило, меняло его. Он рос, познавал, учился. Кругом были вещи, которых он раньше, порой, и не видел. Довоенный двор, в котором он начинал постигать азы, с его вечными хулиганами. Начало войны. Первые бомбёжки. Подвал, в котором прятались от налётов. Жизнь в эвакуации. Полуголодное существование. Снова Ленинград 45-го года. Карточки. Мать оставляет ему бутерброды и немного денег на молоко. Часто он продавал бутерброды у булочной, ходил в кино и покупал мороженое вместо молока. Мать приходила в обед с фабрики, надеясь, что ей оставили молока, но в бутылке были как имитация молока растаявшие остатки мороженого. Мать опрокидывала эти капли в рот и удивлялась, почему молоко сладкое. Глупый, маленький, эгоистичный Михаил!
       Тем не менее каждые выходные она давала ему на кино или на мороженое. Так он оказывался здесь у Троицкого собора. Так он постигал окружающее. Он помнит Кузнечный и Сенной рынки, на которых он сам продавал уже взрослым яблоки из своего садоводства. Яблок было ужасно много. Если их не продать, они быстро портились. Приходилось покупать место и стоять у лотка с яблоками. На Кузнечном продал как-то быстро. Довольный суммой денег (продавал дешевле остальных) купил даже тут же на рынке подержанных <<Трёх мушкетёров>> почти за бесценок. На этом рынке почувствовал себя даже солидным продавцом. На Сенном же рынке было много яблок, их не брали, отдавать даром не хотелось, приходилось стоять часами, откровенно боялся, что подойдёт кто-то из знакомых и будет неудобно. После этих двух дебютов он не продавал ничего на рынках. Были ещё книжные рынки. О, это целая отдельная история! Книжные рынки были в Ульянке недалеко от станции, в Дачном, в Скачках. Их регулярно разгоняла милиция, поэтому они и были за городом в не очень заметных местах. Тогда в развитом социализме книгами торговали только государственные магазины. Всякие рынки разгонялись. Частная торговля у магазинов тоже преследовалась. Пожалуйста, сдавай свои книги в <<Старую книгу>>, но там за Дюма, Пикуля и т.д., порой, давали копейки! На книжном рынке всё стоило в несколько, а иногда и во много раз, дороже. Государству была невыгодна такая частная торговля. Регулярно на книжные рынки приезжали машины внезапно и быстро, выскакивали миллиционеры и кто не успел, я не виноват! На окраинах таких рынков стояли дозорные. Приближение милиции передавалось по цепочке, мобильников тогда ещё не было. Интересно было наблюдать такую сцену. Идёт бойкая торговля. Ряды. Разложенные книги. Между рядами тоже ходят продавцы с пачками книг. Покупателей много, иногда больше продавцов. Торг. Иногда умная беседа книгоманов. И…вдруг! Рынок, как стая птиц разлетается, разбегается, рассасывается, рас…раз… Цепочка сработала. Умный вид у книгоманов исчезает мгновенно. Хватают свои книги, запихивают их ни весть куда, роняют, что-то оставляют. Главное во время смыться!
           А воронок уже набивается нерасторопными горе продавцами. Сегодня не их день! Книги, книги, книги…Сдача макулатуры. Очереди по ночам. Талоны. Сбор и поиск несчастной макулатуры. Для описания всего этого не хватит двадцатитомного собрания сочинений! А очереди на подписки в Гавани. Опять номера. Ночное бдение.
           Сейчас, когда прошли уже железобетонные девяностые годы и у нас образовался некий (не скажу какой!) рынок, издатели перенасытили бедных читателей (т.е. нас) огромным количеством самой-самой интересной литературы. Макулатурными изданиями тех годов заполнены многие личные библиотеки, эти книги уже не ценятся и продаются за копейки. Стеллажи книжных магазинов блестят корешками супервеликолепных изданий. Но что-то их берут мало. Книжный рынок насытился. Ниша заполнена. Интернет тоже сделал своё дело. Телевизор тоже.
            О книжных рынках осталась глубокая ностальгия. Теперь поэты и писатели часто сами издают свои книги и пытаются так или иначе продать их. Увы! Спрос на многие из них не велик. Побродит писатель со своей книжкой по магазинам и кое-что поймёт. Может быть, он поймёт, что это уже не рынок, если это никому не нужно. Бывает и так. Романтика рынка – это прекрасная вещь! Просто сейчас на книжном рынке никакой романтики нет и в помине. Никто никого не разгоняет – толстые тома, суперкрасивые обложки, суперцены – народ начитался, насытился всем этим, как в Европе, но почему-то нет книжных развалов, как в этой Европе, в Париже, на Сене, где можно найти, буквально, всё, где витает ещё дух , бродивших там Бальзака, Золя…
         

                С ФУТБОЛОМ  И  БЕЗ НЕГО.

             В конце сороковых годов прошлого века футбольные матчи в Ленинграде с участием местных команд <<Зенит>> и  <<Динамо>> проводились на cтадионе <<Динамо>>. Тогда этот стадион был лучшим в городе, его окружала иногда конная милиция (и не только конная), пройти без билета было  не реально. Михаил очень хотел попасть на очередной матч своей любимой команды <<Зенит>> и не знал, что же ему делать, вернее, где достать необходимую небольшую сумму денег – жили тогда очень бедно, голодали, но на футбол находили всегда путём каких-то сбережений, каких-то иногда даже противоправных действий. Деньги были даны Михаилу на баню и этот ученик четвёртого класса решил помыться бесплатно. Бодро зашёл в мужской класс, не заплатив при входе. Баншик не подошёл к нему, ничего не сказал.  <<Пронесло>>, - подумал Михаил и быстро разделся, сложил одежду в шкафчик (шкафчики тогда не запирались и следил за ними именно банщик), так же бодро и быстро пошёл дальше в парилку и душевую. Но, неожиданно на него надвинулся также бодро и, наверно, ещё быстрее банщик. <<Надо заплатить!>> - совершенно спокойно произнёс он. Михаил стоял в центре раздевалки совершенно голый с мочалкой и мылом под пристальными взглядами как раздевающихся, так и уже благополучно помывшихся мужиков, с интересом начинающих вникать в самую суть происходящего. Мало было сказать, что он просто не знал, что говорить, он просто не понимал, как вообще ему так удалось вляпаться. Сами собой сформировались следующие слова: <<Понимаете, сегодня футбол, у меня не хватает денег, решил пройти так…>> Банщик внимательно оглядел его голого всего и как-то то ли вздохнул, то ли чего-то сказал непонятное, но Михаил понял – его пропустили. Когда он хотел уже даже идти обратно (понял, наконец, всю глупость ситуации), банщик, благородный банщик не пустил его обратно, заставил идти мыться, пробормотав на этот раз членораздельнее: <<Я тоже болельщик, иди и мойся!>>.
               Были почти бесплатные места, стоячие на самом верху вокруг чаши стадиона. Иногда было плохо видно эти маленькие фигурки с такой высоты, но, несомненно, видно. Тогда блистал Александр Иванов, вытаскивавший непонятно как очередные мячи из <<девяток>> и нижних углов, стадион превращался в живое, очень озабоченное чем-то существо, Михаил был тоже этим существом. Это нравилось ему. Он ходил один на этот стадион, что-то постоянно затягивало его туда, как затягивало в читальный зал библиотеки, как потом в девяностые годы молодёжь затягивали на стадионы Виктор Цой, Бутусов, Кинчев и другие неординарные личности. Это было необычно, постоянно ново.
          Интерес к футболу может пропадать, но потом часто вспыхивает с необычайной силой. <<Зенит>>, Петржела, возрождение петербургского футбола. Этот словак заставил весь город дышать, как раньше в воспоминаниях Михаила дышал этот теперь уже старенький отживший своё стадион <<Динамо>>. Все заговорили о футболе, да, был Морозов, был до него 1984год и <<Зенит>> - чемпион, но потом долгий и тяжёлый спад. А тут всё пошло в гору, питерцы почувствовали себя элитой европейского футбола, четвертьфинал кубка УЕФА, город зажил вокруг Петровского стадиона. Мы постоянно в начале турнирной таблицы, постоянно в играх в Европе. Такое впечатление, что нас оттуда уже не выгнать, и тут появляется богатырь Адвокат, генералиссимус. Если раньше Михаил не отрывался от телевизора, когда шёл этот интересный футбол, эти постоянные разговоры об Аршавине, Кержакове, Денисове, Радимове, то с приходом Адвоката началось нечто невообразимое – всеобщее помешательство футболом, весь город приходит ночью на Петровский – кубок УЕФА наш! Михаил не спит, жутко нервничает, жена тоже кричит, все в каком-то экстазе! Что происходит, товарищи? Что такое футбол? Кто такой Адвокат? Это не всеобщий гипноз Кашпировского, этим футболом давно уже дышит вся Европа, стадионы ломятся, куда тут Виктору Цою! Новое гипнотизирующее, необъяснимо заинтересовывающее, подавляющее и заставляющее явление – футбол! Так что же такое футбол?   

            
                НА ПУШКИНСКОЙ  9. 
 
    В десятом классе приходилось читать и разучивать много произведений Маяковского. Как когда-то Михаила поразил, привлёк, расположил замечательный гений Пушкина, так и теперь он был парализован Маяковским. Как находил этот великан совершенно гипнотизирующие слова? А рифмы – таких вообще никогда не было! Эти рифмы – это ещё больший гипноз! Да, это футуризм, да, это фантастически точные и неожиданные образы, это жёлтая кофта на Невском в молодости поэта, презрение к разжиревшему обывателю дореволюционного периода, фантастические образы прозаседавшихся нового времени – стремление к новизне, неожиданности, желание задеть чем-то скучающих читателей…
        Когда-то молодой Пушкин был известен всему Петербургу, о жёлтой кофте молодого и задиристого Маяковского тоже ходили легенды, песни молодого Высоцкого разучивались на всех вечеринках – его знали все…
        Свои стихи Михаил стал писать несомненно под влиянием первого и второго в начале пятидесятых годов – тогда Высоцкого ещё не было, его и знать не знали… Но Маяковский! И первые свои стихи Михаил старался наполнить этими неожиданными образами, естественно, своего изготовления. Например:   

                Сквер. Часы. Скамейка. Ровно десять.
                Возле циферблата пляшет снег.
                В паутине веток стынет месяц.
                На скамейке замер человек.
Или:             
                В картинной галерее.

                Здесь беспорядочно раскиданы,
                Как бы небрежными руками
                Обыкновенные мазки
                В обыкновенной бронзе рамы.

                Но шаг назад. И перед глазом
                Одно живое полотно,
                Как будто в стенке кем-то сразу
                В жизнь с маху выбито окно!

         Да, эти первые стихи были написаны им в шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет. Что-то читалось, что-то печаталось…
         Из моих первых рассказов о Михаиле понятно, что он, к сожалению, не состоялся в те годы как поэт. И вот теперь спустя пятьдесят лет Михаил решил публиковаться, благо какие-то деньги были, а большего теперь и не требуется. Вышла книга стихов <<Антиквариат>>. Продать свои стихи современному автору – вещь почти нереальная. Сейчас не времена упомянутых мной трёх поэтов. Наверно, скоро вообще книги покупать не будут – благо есть интернет, а стихи…  Михаилу иногда казалось, что это понятие постепенно исчезает из современного мира, по крайне мере, современные стихи. Существуют разнообразные группы, объединения… Именно, существуют… Там читают регулярно свои творения мало признанные, почти не признанные  и совсем не признанные <<гении>>. Интернет забит таким количеством этих стихов, что становится <<и скучно и грустно и не кому морду набить>>, ну, пусть упражняются!
            Михаил регулярно ходил в одно из этих объединений. Ему нравился ведущий <<Поэтических знакомств>> на Пушкинской – Александр Гущин. Человек преподавал филологию в одном из бесчисленных университетов города, сам писал и издавал стихи – встречи с ним и другими участниками этих <<знакомств>> производили на Михаила некое ценное впечатление, он приходил сюда в течение трёх лет. Нужно сразу сказать, что состав участников был крайне неоднородный – самые начинающие поэты чередовались здесь с уже поднаторевшими и в каких-то кругах уже известными. Много было бардов в основном неизвестных. Как обычно выступления проходили эмоционально, Гущин часто делал экскурсы в любые области литературы, Михаил с удовольствием комментировал и даже иногда дополнял – он же тоже знал и знал немало, короче, иногда приходилось забывать, что присутствуешь  в некоем присутственном месте… Одно было плохо – как подобает многим поэтам, некоторые зачастую выпивали слишком много креплёных напитков, что приводило к неким несанкционированным проявлениям, ну, скажем, творческого интузиазма. Одному из участников Гущин неоднократно кричал, что, если он появится ещё раз в таком виде, - выгонит, несмотря ни на что. Оный участник гасил на некоторое время свой потенциал, но не на долго. Всё повторялось. Часто отмечались чьи-то даты. Для этого переходили в соседний зал со сценой. Чтение стихов и исполнение бардами песен здесь тоже часто заканчивалось застольем. Михаил в этой среде был известным примелькавшимся автором. Часто читал, заводил знакомства – а что ещё надо не признанному в больших журналах поэту, что ещё он может в этом литературном многообразии, в этом сочетании и скучивании стилей, направлений, форм и бог знает ещё чего, что характеризует нынешнюю поэзию, когда её выпустили на бесцензурную свободу – издавайся где хочешь и сколько хочешь!         
           Некоторые из участников этих <<знакомств>>, придя со слабыми стихами, через год или два выпускали собственные сборники, но, как правило, исчезали, переходили в другие объединения, вероятно, с целью более успешного дальнейшего роста. Оптимизм Гущина не иссякал, он вновь и вновь работал с новыми авторами, подталкивал их, как говорится, к новым стихам… Презентации проходили одна за другой. 
            Параллельно с объединением Гущина существовал там же на Пушкинской 9 <<Театр поэтов>> в другой день недели. Неиссякаемым энергетическим наполнителем этого проекта был Владимир Антипенко... Свои звёзды, свои премьеры иногда целых поэтических спектаклей, иногда моноспектаклей, иногда отдельные выступления поэтов. Своя аудитория, своя реклама… Записи работы театра на диски, тиражирование и продажа этих дисков. Антипенко был известным в Питере автором, вёл в эфире передачу <<Послушайте>>, был одним из ведущих канала ВОТ (Ваше Общественное Телевидение) и т.д.
           Михаила интересовала Пушкинская 9, но, как обычно, всему приходит конец. Антипенко со своим театром переехал в <<Бродячую собаку>> на площади Искусств, а Гущин со своими <<знакомствами>> отбыл в одно из бесчисленных ДК города, но туда уже не хотелось ходить избалованному близостью к Пушкину на Пушкинской Михаилу. Все его блестящие и не блестящие выступления как бы остались там  у этого великого эфиопа, окружённого кругом скамеек, заполненных днем бабушками, вечером поэтами, выпивающей молодёжью, бомжами…
           Осталась ностальгия по всему этому, как-то он сказал об этом Гущину, который был уже со своими <<знакомствами>> в другом новом месте (из ДК они выбыли и встречались в одном из бесчисленных кафе Васильевского острова). Тот философски заметил, что особенно можно не ностальгировать, возможно, скоро они снова очутятся на Пушкинской. Михаил был рад такому заявлению, подумал о неистребимом Гущине и о проходящей через все испытания поэзии.


                И СНОВА О ВДОХНОВЕНИИ…       

            Какие-то мысли, какие-то слова… Одно с другим, образуется произведение литературы. Михаил с удовольствием следил за этим частым процессом, понимал, что происходящее доступно только не совсем обычному человеку, что тут необходимо это умение на каждую мысль находить нужное слово. А это умение приходило в зависимости от того, насколько выношена была определённая тема, выстрадана, если это присутствовало – присутствовало некое то, что обзывается, обругивается словечком <<вдохновение>>. И если это есть – всё, ты – писатель.   Спрашивают – как научится писать литературные произведения, т.е. стихи, рассказы, романы? Спрашивают иногда, как попасть в параллельный мир, в прошлое, в будущее? Спрашивают также, как предвидеть это будущее? Наверно, всё это вопросы одного порядка. Когда ты начинаешь писать литературное произведение, часто ничего не получается, пока не начнётся некое состояние, при котором ты оказываешься в каком-то мире, где всё понятно – только успевай находить слова. Окружающий тебя этот найденный мир подталкивает сам к тебе слова – твоя задача в том, чтобы успеть схватить их. Много было и есть предсказателей, они тоже не понимают, как у них это происходит – видеть то, что будет. Например, Жюль Верн, так говорят некоторые исследователи, просто видел картины будущего и срисовывал их, загоняя в те или иные рамки. Несомненно, нужно иметь некие литературные навыки, которые имеют многие и многие, но, увы, не становятся жюль-вернами. Давно существует мнение, что написать рассказ, даже роман может любой достаточно образованный человек, но это будет просто не интересно, просто будет потерянным временем, просто никому ничего не даст. Состояние настоящего вдохновения, тем более состояние предвидения – о, это совсем другое! Это настоящая литература. Писателю, наверно, всё-таки нужно обладать этим даром предвидения, даром связи с какими-то параллельными и т.д. мирами. Всё, что он пишет - это  игра во-банк? Ведь он сам иногда не знает, куда выведет его эта кривая, что произойдёт через несколько минут в его многотрудном повествовании, куда зацепит и утащит его эта неизвестная сила из какого-то неизвестного измерения! Вдохновение – это мистика? Да. Вдохновение – это объективная реальность? Да. Вдохновение – это… Да! Да! Да! Вы поняли, что такое вдохновение? Пока я не пойму, что такое бесконечность, я не пойму и то, что же вдохновение? Причём, оно присутствует не только в литературе, оно есть везде, в любой профессии. Человек долго мучается иногда, пока оно начнётся, это волшебное соединение и слияние всего, что раньше не соединялось и не сливалось. Похоже, что вот кто-то наблюдает за этим грешным человеком, смеётся над ним, издевается, а потом решает: ну, ладно, помучился, бедняга, пусть понаслаждается теперь! А может быть, и, действительно, наблюдают…какие-нибудь инопланетяне, более высшие в развитии – отмучился, ну,  теперь можно и дать, разрешить. Создаётся такое впечатление, что мы – игрушка в чьих-то руках тех, кто понимает, что же такое вечность! 


                КАЛАНЧА


       Осень…Отдыхающие разбрелись по своим номерам и лесам и начинали глотать кубометры пахнущего сосной и морем воздуха. Вечно сексуально озабоченный Михаил, приехавший сюда, чтобы реализовать свои накопившиеся отгулы, обозревал, как полководец поле битвы… Он не сомевался, что выиграет сражение и покорит пару или тройку девиц. Вот одна овца, высокая слабо сказано – каланча!
       -У меня бутылка портвейна. Никого не найду, хочешь? – последовал осторожный вопрос. Она хотела и даже очень.
       - Пошли к заливу. – Резко сказал он.
       - Пошли. – почти радостно воскликнула та.
Михаил начинал понимать, с кем имеет дело.
В темноте  в кустах у залива портвейн кончился быстро.
         Да, - подумал Михаил, - для неё это капля в море. Здесь нужна не одна бутылка, а в несколько раз больше! Похоже, получился пролёт. Сейчас встанет и пойдет искать нового собутыльника! Зря поил.
Как утопающий хватается за соломинку, он схватился за одну мысль, посетившую его.
         Кстати, давай познакомимся! Ты кто такая?
         Я – Лена, - последовал ответ. Собеседница с удивлением смотрела на пустую бутылку.
        Слушай, Лена! В пансионате напротив сегодня танцы. Давай, махнём?
        Давай! – сразу согласилась та, ещё раз посмотрев на пустую бутылку.
В пансионат напротив на танцы ходили все, кто хотел. Вокруг было несколько таких пансионатов. Понятно, что дружеские связи между ними существовали давно. На танцы друг к другу тоже ходили давно. Вновь приехавшие быстро  понимали это.
Танец проходил легко, оба умели танцевать, и делали это с удовольствием. Михаил прижимал эту высокую, и постепенно начинал рисовать неожиданные способы обладания ею. Однако эта Лена то и дело осматривалась по сторонам, как бы ища кого-то.
         Что она других мужиков ищет? - подумал про себя наш мечтательный Михаил. Однако, в их разговор то и дело закрадывались продолжительные паузы. Что-то не срабатывало у нашего Нарцисса! Где-то делались не те ходы. Партия явно разваливалась. Эта Лена до того допереглядывалась с окружающими мужиками, что один из них бодро подошёл к ней в очередной перерыв между танцами и стал нагло требовать пойти с ним потанцевать.
        Извини, - обратилась она к Михаилу, - очень хочется станцевать с этим. Ты не обидишься?
Михаил ещё раз начал понимать, с кем имеет дело.    
        Пошла на фиг! – буркнул он, видя, что у этих двоих дело уже почти на мази.
Дальше эта высокая танцевала только с тем другим, не поменяла ни разу партнёра.
        И любовь, и морковь что ли? – подумал было Михаил, но месть затаил. Эта месть начала сжиматься, как пружина, чтобы потом резко выпрямиться. Он встречал таких женщин, и понимал, что ничего хорошего ему ждать уже нечего. Этот тип женщин… Да, они сразу и быстро стараются найти подходящую для себя кандидатуру, перебрасывая, перекладывая в уме достоинства и недостатки каждого. Это та же шахматная партия, где всё нужно делать быстро и безошибочно. Наконец, мужик найден, дальше эти особы ни на шаг не отступают от выбранного.   
Между тем, жизнь в пансионате шла своим обычным чередом. По тому же коридору, где находилась на двоих комната Михаила и ещё одного отдыхающего, было ещё несколько комнат. И в одной из них всю ночь происходили какие-то чрезвычайные события. Был слышен мат, возня и звон стекла. Как оказалось впоследствии, один участник этого заезда завёз нелегально сюда ещё и жену, оба до того напились, что всю ночь не давали покоя  второму законному сожителю этого номера. Муж хотел куда-то, наконец, пристроить свою напившуюся супругу – никто не хотел с ней оставаться ночью в номере. В итоге эту пару выгнали из пансионата. Отдых мужа окончился слишком быстро!
Обозревая окружающую флору и фауну, Михаил понимал, куда попал, и что ему светит в этом людском муравейнике. Но за всё уплачено, обратных путей, увы, нет! Всё-таки решил со скуки заняться этой каланчой, как он теперь её называл.
Не было ярких женщин в этом заезде. Разве что вот эта. Сожитель по комнате, с которым он иногда распивал бутылку  от беспросветной скуки, начал куда-то периодически пропадать. Оказалось, на него положила глаз одна из женщин, ранее радостно улыбавшихся Михаилу при встрече  на территории пансионата. Заметив полное отсутствие внимания к себе с его стороны, она, как, впрочем, и многие женщины в подобной ситуации, перестала улыбаться ему. Улыбки теперь предназначались его сожителю по комнате. Что она нашла в этом невзрачном, маленьком, всегда готовом к выпивке человечке? И, представляете, начала расцветать, как это умеют многие женщины! Есть о чём задуматься. И, главное, этот полуалкоголик ещё и выпивал очень часто за счёт Михаила!
А в это же время его каланча (всё-таки повторим его наименование!) вовсю гуляла с кем угодно, но только не с ним! О, женщины, большие змеи – так и хотелось крикнуть вместе с Михаилом!
Как-то утром он выщел на балкон своего номера. Перед ним был внутренний двор пансионата с множеством клумб, дорожек… В одной из беседок сидела эта давно занимавшая его особа, кого-то ждала что ли? А если его?
Спуститься вниз было минутным делом.
           Кого ждёшь? Не сомневаюсь, что меня! -  полушутливо начал он.
           Конечно! – неожиданно разговорилась она. – Ты один можешь налить человеку в трудную минуту.
Ясно было, что её любовные похождения трещали по всем швам.
           Налить тебе? За что тебе наливать, милая моя? У нас с тобой никогда ничего не было, или ты не согласна с этим?
           Я согласна.
Последовала пауза.
          С чем ты согласна, радость моя? – опять шутливо произнёс он.
          Со всем.
          Бутылка за мной. Идём к тебе в номер, там будешь соглашаться.
          Идём.
Ответ опять был неожиданным. Однако, за бутылкой надо было идти.
В номере эта Лена начала валять дурака. Пока бутылка не была распита, она всё время намекала ему на возможную близость…
         Пошёл на фиг! – раздалось затем. Взгляд её остановился на уже пустой бутылке. Михаил снова начал понимать, с кем имеет дело. Это внезапное понимание приходило уже не раз. Это никак не настораживало его! Бедный, бедный Михаил! Что ты нашёл в этой каланче? Гипноз? Колдовство? Послал бы её подальше и переключился, как сожитель по комнате, на совершенно другой объект! Там бы тебя точно ждало море блаженства! Какое упрямство! Каланча опять осталась непокорённой, неосвоенной! Какой тут, к чёрту, альпинизм! О, женщины, большие змеи!               



                МОЁ  <<КА>>.

     Был ли Михаил неординарной личностью или нет – судить не нам и не ему. Во всяком случае, условно будем считать его таким. Самое интересное то, что он постоянно замечал в себе какого-то двойника. Этот двойник оценивал его деятельность, поступки. Этот двойник (представляете себе!) оценивал как Михаил пишет свои произведения, т.е. какие сопутствующие факторы бывают при их написании, почему он их, вдруг, пишет и т.д. Этот анализ протекал у Михаила всю жизнь. Впервые, когда он лет в шестнадцать сорвался с уроков в школе и пошёл на набережную Невы к кораблям и там, у Горного института, начали слагаться стихи (впервые!) о городе, о Неве, о подъёмных кранах <<Судомеха>> - тогда уже Михаил подсматривал за собой с удивлением или без… Он чувствовал, что происходит нечто новое, чего с ним  раньше не было. А новое всегда интересно! А новое всегда для любопытных!
      Самое интересное было – найти какую-то взаимосвязь между его произведениями и сопутствующими факторами при их написании. Когда пишется хорошее произведение, а когда плохое? Почему плохое? Недостаточно выношенное? О работе он не думал – сколько ни работай над уже написанным, лучше не получалось. Это у него, у других, может быть, это было не так. Сколько он ни работал над уже написанным, становилось только хуже. Маяковский же, наоборот, утверждал, что <<поэзия – это добыча радия>>. Значит, он не умеет работать над стихами, если получается хуже написанного? Значит, он пишет какими-то импульсами, которые возникают и исчезают безвозвратно так, что их уже не воспроизвести, не усилить, не улучшить написанное? Значит, сделать из стихосложения какую-то работу он не может. Это что-то внезапно находящее, внезапно уходящее, не поддающееся управлению, улучшению? Ходи не ходи, как Маяковский, из угла в угол – нет эффекта! Груды вариантов стихотворения у Маяковского, груды вариантов у Льва Толстого – у Михаила нет такого, написал и …исписался!
       Как приходят рифмы? Он никогда специально не выдумывал рифмы - сложные там, сверхсложные, как у Маяковского (ясно, наверно, мало работал над стихом!). Рифмы сами приходили иногда неплохие (совсем неплохие!), а рядом, вдруг, обычная, приевшаяся ( типа <любовь – кровь>). Его стихотворение <<У часов>>:

                Сквер. Часы. Скамейка.
                Ровно десять.
                Возле циферблата пляшет снег.
                В паутине веток стынет месяц.
                На скамейке замер человек.

                Не придёт.
                Из темноты минуту
                Стрелка,
                Вздрогнув,   
                Вырвала опять.
                Он не знал, что это очень трудно
                Одному с простой скамейки встать!
          Неплохие рифмы <<десять – месяц>> и <<минуту – трудно>>  пришли сами, он уже потом заметил, что они неплохи, а рядом что – <<снег – человек>> и <<опять – встать>>?
           Значит, импульс сработал не до конца эффектно, значит, он был недостаточно мощным! 
           Писать просто так, подумать, что, мол, надо, де, кое что написать – он не мог. Получалось… Вернее, ничего не получалось! Ждал, когда же придёт этот импульс, который заставит его писать, пригвоздит к месту и не отпустит, пока он не выпишет всё, что требуется. Это он, между прочим, заметил в себе, подолгу думая о законах творчества и наблюдая за своим <<я>>(египтяне называли это <<я>> словом  <<Ка>>, моё <<Ка>> - говорили они).
        Все его ранние стихи были написаны в раннем возрасте – 16-19 лет. Наверно, была сильная потребность что-то сказать наболевшее, что он и сказал. Дальше было говорить нечего. Шли какие-то маленькие, ничего не значащие импульсики, которые готовы были вылиться в ровную прямую. Это в стихах.
      Один из этих серьёзных маленьких импульсиков наблюдался у него в предпенсионном и пенсионном возрасте, когда он работал в оптической организации. Там он часто читал посвящения, сатиру, какие-то басни на новогодних вечерах, юбилеях и т.д. Причём, пока не состоялась премьера стихотворения, Михаил испытывал некое возбуждение, желание скорей прочитать, избавиться от этого мучения – стихотворения. Оно, действительно, заставляло перечитывать и перечитывать его про себя, наслаждаться им (опять про себя!), не отпускало. Иногда это происходило по месяцу, по два, пока не состоится, скажем, новогодний вечер, где выступал Михаил. Когда же происходило это прочтение, стихотворение тут же начинало забываться, больной начинал выздоравливать! Таких стихов он много написал в этой организации, но они, как он считал, не имели особой художественной ценности. Такие стихи он начал писать ещё в школе и печатать их в школьной стенгазете, иногда это делалось с целью самозащиты. Ну, например, в школе, как уже упоминалось в одном из рассказов о Михаиле, его дразнил один чудаковатый парень ( но отличник, как и Михаил). <<Лев пьяных не терпел!>>, вдруг, орал он на весь класс ни с того, ни с сего. Все затихали, гадали, что будет дальше? Михаил что-то бормотал в свою защиту, но шутка явно удавалась, хотя все знали, что в классе, как и в школе, тогда в пятидесятые годы никто и думать не думал о спиртном. Эти вопли повторялись почти ежедневно, у парня, явно, что-то было с психикой. Михаил, будучи комсоргом  класса, написал и опубликовал в своей стенгазете (которую он же и выпускал) следующие стихи:

                Таланты Бермана не скрыть.
                Как тонко может он острить!
                Не в бровь, а в глаз он попадает.
                Он афоризмы изрыгает.

                Вот вам один его пример:
                Рычит: <<Лев пьяных не терпел!>> 
                Жаль только, каждый божий день
                Из Михалкова брать не лень!
         Вопли почти прекратились. То же самое произошло однажды на работе, правда, в другой уже - судостроительной организации. Там опять к нему приставал один из сотрудников, бабник, морской офицер в прошлом, уволенный или бросивший флот, устроившийся сначала в канцелярии организации (типа начальник канцелярии), затем с чьей-то помощью перешедший в технический отдел, где пребывал Михаил. Последний занимался там выпуском технической информации, сборников, листков, которые печатались и расходились по всем многочисленным тогда судостроительным заводам  огромного Советского Союза. Этот бывший морской офицер занимался в техническом отделе выставками достижений организации, заказывал артели художников рисовать плакаты станков и т.д. Что-то он зачастил с дурацкими шуточками, совершенно плоскими, которые вызывали смех у него одного (ну, как и в первом случае!). Михаил терпел – терпел, затем написал заметку в местную многотиражку, название заметки – <<Шутки в сторону!>>. В этой газетке он часто печатал свои стихи и даже материалы по своей работе. Его там хорошо знали. Редактор принёс заметку начальнику отделения – можно ли напечатать сиё? (Тогда с этим было очень строго!). Начальник отделения вызвал Михаила и сообщил ему, что если это напечатают в многотиражке научно – исследовательского института, то это будет пятно не только на всё отделение, но и на всю отрасль – в министерстве читают многотиражку! Больше Михаил писать не стал, но и шутки резко поутихли. Да, печатное слово – это вещь!
      Михаил это заметил давно, наблюдая за своим <<Ка>> ( т.е. <<Я>>), оборонявшимся и наступавшим.


                ПЕЧАЛЬНО, НО ФАКТ.

Волны набегали и распадались на песке, оставляя пену… Усталое шипение присутствовало при этом. Михаил любил стоять перед ордой мчащихся на него волн, вдали был горизонт, на котором виднелись слабые силуэты Кронштадта, левее были высотки Сестрорецка. Жизнь шла и была одинаковой, каждый день внося что-то новое – нельзя сказать, чтобы сверхнеожиданное,  нет, скорее всего, одно и то же, но хорошо, что не что-то худшее, чем вчера. На фоне бесконечных завтраков и обедов в пансионате, бесконечных прогулок по берегу залива и вдоль Приморского шоссе, бесконечных экскурсий то в репинские Пенаты, то в Выборг, то в Сестрорецк – его, вдруг занесло на танцы в пансионате. Михаил уже был на таких танцах не раз, в одном из рассказов о Михаиле описывались эти однообразные покачивания друг около друга бесчисленных бабушек и вечно молодых старичков. И здесь было то же, но вот Михаил заметил одну пару – кавалер явно старался своим  темпераментом и умением сразить  даму, которая много поработала над внешностью и казалась на вид лет тридцати, ну, с небольшим. Темперамент этой пары совершенно шёл в разрез с общей уныло – однообразной, постепенно шагающей (но не танцующей!) массой. Михаила задел это ритм, он решил тоже что-то показать и пару танцев исполнял немыслимые закорюки обеими ногами. Рой бабушек был совершенно озадачен этим его явлением, многие, казалось, разгадывали ребус – а зачем это ему нужно? Зачем? Всё за тем же! В столовой впереди через пару столов он уже давно наблюдал за одной из участниц этого пансионата, которая как-то старалась скрыть свою внешность, постоянно наклоняла голову, уклоняясь от назойливого разглядывания. Всех остальных Михаил уже точно разглядел. Ну, как обычно! Ни одной в чём-то выдающейся внешности – ну, как фотография китайской делегации! Сплошной пенсионный возраст. Особа, на которой Михаил сконцентрировал своё внимание, попрежнему избегала взглядов, старалась открыто не афишировать, не преподносить свою внешность, как это делали многие из бабушек. С подругой она обычно быстро уходила из  столовой ( и, главное, незаметно!). Подругу он, кажется, разглядел. Она не была Мерилин Монро! Чёткий ритм Михаила был нарушен. Жизнь предлагала ему одну из своих вечных загадок.               
          Когда они обгоняли его как-то по дороге из столовой, он слышал, как какой-то мужичок-старичок предлагал им ещё раз сходить на танцы – мол, сегодня будет полный канкан! Михаил представил себе канкан в исполнении бедных бабушек и в чём-то усомнился. Тем не менее он понял, что они уже ходили на танцы, правда, он пропустил пару этих мероприятий, но мысль закралась. Надо посетить следующее из таких мероприятий!
           Он прибыл на танцы с запланированным опозданием. Долго разглядывал сидящих и танцующих – ничего! Потом в перерыве увидел подругу и рядом с ней искомую особу. Симпатичная бабка и совсем не старая! Скорее наоборот! Физиономистом он был хреновым, но понял – от тридцати до сорока. У Михаила кровь заиграла в жилах, он почувствовал себя скаковой лошадью перед стартом. <<Разрешите вас пригласить! – Да, пожалуйста!>> Процесс пошёл.
           На него дохнула молодость с её атмосферой танцевальных залов и площадок, где он любил и был любим. Нежные или бесцеремонные касания и взгляды, запах волос и кожи, адреналин, адреналин… Разговор в основном поддерживал он – о санатории, о Сестрорецке, чёрт знает ещё о чём?... В конце концов, видя, что время танцев неумолимо близится к концу, он начал делать попытки что-то узнать о ней, кроме того, что она педагог. Послышалось слабое Люда (или одно из имён очень близких к этому). На его предложение обменяться номерами мобильников – она обещала обязательно это сделать (но всё в будущем!). Действительно ещё была чуть ли не неделя до отъезда! Она как-то отделалась от него и рванулась к скучающей подруге. Отойдя от него на некоторое расстояние пожелала <<всего самого хорошего>>. Это было похоже на прощание, но разошедшийся Михаил почти не заметил этого. Он был уверен, что за эту <<почти неделю>> он всё успеет.
             Бедный, бедный Михаил! Судьба почти как официальному Дон-Кихоту готовила ему очередное, как он был уверен незаслуженное , испытание. На следующий день на завтраке она как-то не глядела на него. Быстро ушли с подругой и под дождём с поднятым капюшоном и раскрытым зонтиком стали спускаться к автобусу. Больше он её не видел. Весь этот день он был в Выборге на запланированной экскурсии. На следующий день утром её уже не было на завтраке. На обеде тоже. Подойдя к подруге, он спросил, где она? Та радостно ответила, что сегодня утром она уехала совсем. Подруга проводила её. Оказалось, что процедуры все закончены. А что делать здесь в дряхлых корпусах пансионата жительнице Сестрорецка?  У  ней в Сестрорецке лучше, чем здесь! Подумала ли она о Михаиле – никому не известно. Может быть, видя его пустующее место за столом, когда он ездил в Выборг, решила, что и ей тут делать нечего? Скучно на этом свете, господа!
    Но самое печальное оказалось потом. Михаил как-то залез в базу данных в компьютере и, зная данные оной жительнице Сестрорецка – фамилию, имя и отчество узнать было в пансионате легче простого,- определил, что ей 61год. Разочарование было ужасным – какая маскировка! Естественно, всякий интерес к ней был навечно потерян. О, эти коварные мужчины!          


               
                КАРТИНА УЖЕ НЕ ТА.

        Когда он опять встречал её в группе этих вечно поспешающих девушек в одном из бесчисленных переходов Технологического института, неясно было – как долго нужно смотреть в эти её вопрошающие и в какое-то мгновение чересчур распахнутые глаза, и нужно ли, вообще, замечать её, смотреть и даже как-то подчёркивать это действо – да, я смотрю на тебя! Это происходило быстро, как смерч, она надвигалась, ба-бах, её уже нет! Он стоял и думал, а что это было, потом начинал понимать, делать какие-то отметины в своём уме… Михаил никогда не забудет коридоры этого Технологического 1954-1955го годов. Очень занятые, опаздывающие, немного разозлённые студенты; библиотека на первом этаже с неизменной очередью; многотиражка института, в которой он впервые прочитал о поэте-танкисте Сергее Орлове – а в итоге стал его последователем и ревностным служителем литературы; запахи реактивов во многих коридорах; аудитории большие и маленькие; вечные стенгазеты; столовая в подвале с очередями, вкусными пирожками и лимонадом; крошечный сквер с памятником у входа в институт…
        Впервые он увидел её во время эвакуации из Ленинграда каким-то пятилетним или шестилетним ребёнком в западно-казахстанском городке. По выходным родители в самом деле выходили из старого одноэтажного дома погулять по улице, которая простиралась до местного драматического театра. Так и встречались две семьи конструкторов, работавших в этой эвакуации на вывезенном из Питера заводе по изготовлению подводных лодок ( сейчас это уже рассекреченные сведения). Девочка была тех же лет, что и он, правда, как-то полупряталась за своих родителей. Они смотрели друг на друга эти шестилетние – и только! Так же он смотрел на неё и в Питере   уже гораздо позже, когда эти семьи совершенно случайно встречались на Невском или ещё где-то. Галина (так звали девочку) была некрасива, как-то вытянута ( как многие подростки), но со следами несомненной привлекательности. Он смотрел на неё – и ничего более. Потом оказалось, что она поступила в тот же Технологический институт, что и он. Отец её как-то сразу сообщил об этом его родителям. Михаил стал узнавать её по прежним встречам с родителями в коридорах уже < техноложки>, но как-то не здоровался, не набивался на хорошее знакомство.
        Однако он чувствовал, что родители как-то не против того (даже скорее за), чтобы он познакомился с этой Галиной ближе ( возможно, её отец тоже намекал на это его родителям). Как-то он решился и, откуда-то узнав в какой она группе, нагрянул на практические занятия. Галины не было, а её напарница, делавшая одна работу ( кстати, очень симпатичная девушка), поговорив с ним о том, о сём, дала понять, что он мешает ей делать работу ( время тикает). Михаил ретировался. Потом, когда он снова увидел их обоих уже в коридоре института, и её напарница даже указала ему на Галину – мол, вот же она! – он не поздоровался и прошёл мимо. Странно, но факт!
         Потом по своим литературным делам Михаил решил отчислиться из института, на ноябрьские праздники был вечер, танцы,  он зашёл в актовый зал – увидел там Галину с подругой, весёлых, наверно, выпивших немного с другими парнями. Подруга всё время улыбалась ему, но танцевать он не стал. Видимо, всё-таки на вечер пришли все из общежития, других он там не видел. Приезжих тогда в группе было очень много. Лет через двенадцать, когда он уже окончил техникум, поработал конструктором и  и.о. инженера, и даже пять лет проучился на вечернем факультете журналистики, опять начал названивать и писать письма матери Михаила её отец. Между прочим, он активно намекал, что неплохо бы Михаилу и Галине встретиться – что там болтаться в одиночестве – может, встреча будет на пользу! Как тогда Михаил решился на неудавшееся в конце концов знакомство, так и теперь он снова решился ( вернее поддался уговорам матери) на встречу. Приехали куда-то на Лесной, квартира, подошла Галина, уже не девочка, как оказалось, старший инженер, солидная, уверенная ( но, кажется, не совсем)… Стол, коньяк, разговоры, их старались оставить наедине… Проводы, на морозе она даже показалась молодой и симпатичной, разговоры о нём, о Михаиле, мол, всё у него будет хорошо в литературе, доучится в университете на факультете журналистике…  Договорились покататься на лыжах, но у Михаила потом не оказалось лыжного костюма, не пошёл на встречу… Дальше жизнь его подхватила, он никогда больше не видел эту не раскрытую им Галину.
          Все мы немножко упрямые, не идём во время на компромиссы, не уступаем, не соглашаемся, а жизнь не стоит, через какое-то время, глядишь, картина уже не та, и то, что ты хотел уже никогда не сделать!      
               


                ОГРОМНЫЕ СИНИЕ ГЛАЗА.

         Когда он нёсся с этой девочкой с горы на санках, всё становилось необычайно интересным, новым, весёлым, близким,   будоражило. Кругом летели такие же санки ( ну, допустим, не точь в точь!), так же орали до боли в горле ребята и девчонки, так же светила луна – всё так же… Но… у него с ней  - шестилетних – были свои переживания, ощущения, свои слова, свои, так скажем,  взгляды друг на друга, и своя, ну, наверно,  любовь друг к другу… Несомненно, они немножко были влюблены. Когда и как это чувство в нас зарождается – понять никому не суждено, так как  это не даётся человеку, как не даётся и многое другое. Просто они были влюблены эти шестилетние и, несомненно, друг в друга,  находясь вместе, испытывали небывалый эмоциональный подъём, небывалое желание что-то сотворить такое…ого - го! Ужасно не хотелось заканчивать этот вечер и расходиться по своим избам в деревне Кищкино Вологодской области. Они чувствовали, что такое может никогда не повториться, и, как оказалось, чувствовали не напрасно. Визг полозьев, готовая на всё подруга-девочка, родство душ и несомненное уважение друг к другу, важность того, что они делают, божественная природа… Сосны, луна, речка внизу – вернее, лёд там, где она есть, хулиганство окружающих ребят, их задиристость – что ещё нужно в этом возрасте?
         Михаил не помнит, как и когда он очутился в её доме – просторной избе, где, находясь в одном углу, с трудом слышно, что говорят не очень громко в другом. Говорили о чём-то её взрослые родственники, вероятно, о чём-то важном, так как на детей, т.е. на Любу и Михаила, не обращали ни капли внимания, как будто их не было. Тогда ещё Михаил подумал – а, может быть, её тут никто не любит, и она как бы передала свою любовь ему? Чужая? Нет, Люба была дочкой этих взрослых.
          Они старательно и долго играли в тот день. Больше он её никогда не видел. Простудилась. Пневмония. Задохнулась. Умерла. Михаил вспоминал её сияющие глаза, всю её полностью принадлежащую ему -  эту шестилетку просто на уровне общения, ни о какой сексуальности тогда не могло быть и речи!
           Это было в эвакуации во время войны. Его вывезли из блокадного Ленинграда, чтобы они с матерью выжили. Мать работала в колхозе – грузила вилами и возила навоз на большой телеге, уставала, помогая этим своей матери и маленькой дочке сестры – все они жили в очень маленькой избе, бедствовали, как и многие эвакуированные, которых особенно не ждали, давали работу похуже ( иногда такую, на которую местные и не шли) и жильё – не хоромы!
           Его двоюродная сестра была совсем маленькой – трёхлетней и сидела в основном дома, а его уже отпускали гулять – так он и познакомился на горке вот с этой Любой…
           В Ленинграде ещё до  войны он гулял во дворе с девочкой Валей. Это было тоже упоительное время – им было по четыре года. Также полная отрешённость от всего. Полное доверие друг к другу. Сияющие огромные глаза четырёхлетней красавицы! Он, маленький, не верил, что с ним дружит такая прекрасная девочка. Часто они стояли у входа в парадную и долго о чём-то своём беседовали. Всё вокруг, естественно, было забыто – только он  и она. Впервые он начинал говорить интересно ( он чувствовал это!) с девочкой-ровестницей. Она как-то подвигала его на содержательные разговоры. Они долго дружили. Он понимал тогда уже, что это не только дружба, а что-то большее, какая-то полувзрослая заинтересованность друг в друге…
          Потом началась война. Обстрелы. Сигналы тревоги. Прятались в подвал соседнего дома. Потом его эвакуировали. Потом, когда в 1945 году он вернулся с матерью в Ленинград, узнал, что Валю съели в блокаду – она не смогла уехать, осталась. На лестнице нашли только голову – курчавую русую красивую голову с огромными синими глазами. Потом он часто  встречал на лестнице её мать – она всегда жадно смотрела на него, как будто хотела увидеть свою дочь, он же старался быстро проскользнуть мимо, последнее время, даже не здороваясь… Почему-то было стыдно. Почему?               


                ЭТИ СТРАННЫЕ ВРЕМЕНА.

        Когда Михаил поступил в Технологический институт, отец предложил ему отдохнуть до начала занятий в Рощино у тех же хозяев, у которых они снимали дачу три года назад, когда он перешёл тогда в восьмой класс. Да, в те слишком далёкие времена среднее образование было десятилетним! Бывшие хозяева поместили его в какую-то маленькую, миленькую комнатку, ходить по которой можно было только вдоль и то несколько шагов. Уже не было той компании ребят, как три года назад, с которыми он гонял в лесу на маленьком футбольном поле какой-то подозрительно плохо надутый футбольный мяч. Всё-таки это было золотое время! Мальчишки считали его хорошим игроком, слушались, и он старался во всю – орал на них до хрипоты! Зачем? Во имя футбола. В те времена  ещё в пятом классе он ходил на стадион <<Динамо>>, где вратарём <<Зенита>>  был Леонид Иванов. Михаила примагничивал к себе этот вратарь и эта команда. Естественно, он стоял весь матч на самом - самом верху стадиона, о сидячих местах не могло быть и речи – денег не было. Ещё в те времена он ощутил великое братство людей, преданных футболу, их единодушие, страсть, любовь к красиво забитому голу или к блестяще проведённой комбинации. Тогда ещё не знали, кто такой Марадона, или Пеле, или Лев Яшин. Но был футбол.
        Набегавшись на лесном поле, Михаил приходил на эту дачу, где они тогда снимали у хозяев другую, большую комнату. Здесь были другие страсти. Мать у Михаила была малообразованной грудастой деревенской красавицей, но с годами она как-то перестала нравиться отцу, работавшему конструктором на военном заводе. Конструктора потянуло к более образованным. Когда матери не было, он устремлялся к…
        Одно время Михаил оставался с отцом один в городе. Отец как-то сказал, что пойдёт на футбол один, и до вечера его не было. Михаил слушал по радио репортаж о матче, знал счёт, когда же вечером начал спрашивать отца о матче, оказалось, что тот ничего сказать не может. Похождения отца были известны матери.
         Однажды она отпустила его в гости к своему брату. Это было в один из выходных, отпустила с дачи и только с Михаилом, видимо, в надежде, что с сыном он не посмеет донжуанствовать.
         У брата была жена, явно стремившаяся завлечь отца Михаила в круг своих знакомых молодых женщин совсем не безгрешного поведения. Так произошло и на этот раз. В гостях была какая-то особа отчасти знакомая с отцом, видимо, давно положившим на неё глаз. Их роман бурно развивался за столом. Михаил думал, что отец пойдёт с ним домой, но он жадно набросился на эту знакомую и потащил её в неизвестном направлении, бросив на ходу маленькому Михаилу, что скоро придёт – только проводит тётю. Увы, его не было до утра! На следующий день Михаил поехал на дачу, не дождавшись отца, тот, наверно, направился на работу неизвестно откуда.
        Мать устроила допрос  Михаилу, как будто чувствовала, что не всё в порядке. Но он соврал, сказал, что отец пошёл с ним домой. Мать с трудом поверила, и в следующие выходные устроила отцу торжественную встречу, как  будто он совершил чуть  ли не героическое дело. Отец всё понял, но ничего не сказал Михаилу. Зачем это Михаил сделал? Он просто представил, что будет очередной грандиозный скандал, который на фиг нужен, а если развод, то кому они с матерью и с маленьким братом будут нужны?
        Однажды отец приехал из санатория и заявил, что хочет разводиться – кто-то его опять обработал – намерения были серьёзные, шли долгие переговоры, приезжала даже всё та же жена брата и уговаривала даже она его! – любовь любовью, а семью- то зачем бросать?  Мать, потеряв терпение, жестоко избила на глазах Михаила этого папу, он особенно не сопротивлялся, только закрывал лицо и кричал:< <Что ты делаешь, Шура?>>  В конце концов, развод был отменён.
       На время этих переговоров Михаила выпроводили во двор, погулять, он уже понимал, что сейчас решается его судьба, был каким-то нервным, долго катался с ребятами на ногах с горки (дело было летом), стёр все подошвы на новых сапогах. Когда пришёл домой, оказалось рано, переговоры ещё не кончились, он показал свои сапоги, жена брата махнула рукой и сказала – погуляй ещё немного, скоро всё закончится к лучшему. Он как-то успокоился.
       Мать, как уже говорилось, прекрасно знала о подвигах отца, он изменял ей и в эвакуации, и после. После войны в Питере она забеременела в какой-то раз, и решался вопрос рожать или нет третьего ребёнка. В результате подпольного аборта мать стала инвалидом (вырезали матку). Она с отцом жила ещё несколько лет вместе, не разводясь. Но потом отец опять нашёл какую-то ещё не старую женщину и потребовал развода, – оказалось, что лет в пятьдесят с чем-то у него любовь, и на этом основании их развели. Слава богу, тогда уже младший брат  Михаила был в армии, а сам Михаил никак не мог окончить вечерний факультет журналистики в ЛГУ, до этого неожиданно и для себя и для других уйдя со второго курса Технологического института.
        И теперь, когда он вспоминал вот этот самый последний отдых в Рощино перед тогда ещё началом занятий в Технологическом, он видел, как отец, бывая в этот последний раз у него в Рощино, намекал, что неплохо бы ему, Михаилу, обратить внимание на одну из своих ровесниц, в своё время как-то наблюдавшую за его футбольными баталиями на футбольном поле в лесу и питавшую, несомненно, к Михаилу романтические (по тому возрасту) отношения. Михаил с сомнением посмотрел на эту ровесницу. Да, ей где-то даже меньше двадцати, она и не думала, как он, поступать в институт,  жила в какой-то хилой пристройке с родителями в Рощино, как и раньше, -   только стала (он уже тогда  в этом разбирался) более разгульной, готовой на всё с мужчинами. Это не понравилось ему, да, он тогда и побаивался женщин, стеснялся их (как и сейчас!). Отец, видя его инфантильное отношение к этой девушке, сам активизировал с ней знакомство. А может быть он и привёз сюда на недолгий отдых Михаила, чтобы охватить эту запомнившуюся ему и подававшую уже тогда большие надежды девицу? А может быть он уже и встречался как-то с ней? Михаилу это было уже безразлично. А может быть папа хотел сделать небольшой подарок ему за тот случай в гостях у своего брата? Техноложку он не окончил, хотя и отдыхал перед учёбой в Рощино. Что-то где-то не состыковалось, как не состыковались и его отношения с отцом. Всё было чересчур сложно, и зачем он это вспомнил – одному богу известно!          


               
 
     НЕ ДОКРИЧАЛСЯ! ( ИЛИ  НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ  ПОТЕРЯВШИХ АКТУАЛЬНОСТЬ ПРОБЛЕМ…)

            Копаясь в старых газетах, где были опубликованы когда-то его стихи, Михаил встретил многотиражку <<Ленинградский университет>> за 1960 г. Странное было время, он голодал, переделывал (как и всю жизнь) свои стихи (написанные в 18-19 лет), ничего нового не писал (не писалось), иногда занимался учёбой на вечернем отделении журналистики (днём работал техником-конструктором в одном из НИИ) – очень напряжённая жизнь даже для 23 летнего. Да, ещё проходил практику у Светланы Гавриковой в многотиражке <<Ленинградский университет>>! Ещё до приобретения статуса практиканта он вывалил ей на стол кучу своих стихов. Она два раза их печатала, причём отобрала самые хорошие, правда, завредакцией был некто Охотников, который, как подозревал Михаил, разбирался хорошо в стихах и даже правил одно из напечатанных стихотворений. После двух раз печатание стихов прекратилось, Михаил начал писать информации, статьи… Правда, мало. Наверно, журналистский дар его никак не мог прорваться на <<свет божий>>. А может и прорываться было нечему? Однако, когда он увольнялся с пятого курса (или его увольняли) преподаватели и даже декан теперь уже факультета журналистики в один голос хвалили его статью о делах на вечернем факультете журналистики (и в частности в его группе). Статья была написана с юмором в его стиле. Но его отчислили, т.к. он не прошёл практики в вологодской газете <<Красный север>>. Но там у него сразу всё пошло не так. На летучке оказалось, что он особенно никому и не нужен в отделах, у всех и так было нормально, а в отделе сельского хозяйства, куда его всё-таки  <<внедрил>> главный редактор, вообще, ждали человека из Высшей партийной школы (журналиста – стажёра). Его слабые журналистские навыки сразу привели в гнев зав.отдела, и, когда приехал упомянутый стажёр, Михаила просто вытеснили в другую комнату. Зав. информацией там была женщина, которая сразу пыталась установить с ним не обязательно производственные отношения. Не найдя с ней контакта, Михаил очутился в отделе промышленности. Его направили в отдалённый совхоз, там он написал какую-то информацию, которая выставляла  в ненужном свете одного человека, впрочем, наверно, неплохого и чем-то заслуженного. Отдел командировке не очень обрадовался. Затем его послали               
в бумажный комбинат на реке Сухоне. Там толпа журналистов интервьюировала начальника комбината. Сначала Михаил задавал свои шаблонные вопросы, и получал очень краткие ответы, обрабатывая которые впоследствии, не смог написать ничего нового интересного (материал не пошёл). Затем вопросы начала задавать целая группа журналистов во главе с вызывающе одетой дамой. Намекнули,что ему лучше бы удалиться удалиться, - вероятно, разговоробещал быть на редкость откровенным!
        На комбинате он договорился с главным инженером, чтобы тот написал авторский материал об этом производстве. Плохо просил, главинженер обещал написать позже, но в редакции Михаила жестоко изругали, почему не заставил написать сразу. Короче, деньги, потраченные на командировку, он не оправдал. Отзыв о его работе был написан отрицательный. С пятого курса его выперли, не задумываясь, хотя во время практики им был написан ряд больших и маленьких информаций о городе Вологде и т.д.
          Не пронесло, не сработало… Особенно отрицательно к нему был настроен Лев Эдуардович Капустин (фамилия слегка искажена, дабы не вызвать гнев теперешних поклонников Михаила к оному индивиду), портрет которого тогда висел в Доме журналистов на Невском среди лучших журналистов города ( а может быть и всей планеты – Михаилу на это было как-то… понятно как!) Всякие попытки Михаила восстановиться, этот лучший журналист встречал в штыки, а в своё время ведь поставил ему два зачёта по журналистской практике, а третий по фельетону не поставил – но это уже  когда его увольняли. Михаил удовлетворительно прошёл две практики в комсомольских  областных газетах, но, когда материалы доходили до кафедры, откуда-то появлялся Лев Эдуардович…
         Пришлось окончить вечернее отделение СЗПИ (факультет технической кибернетики), заняться криогенными вакуумными насосами и сверхвысоким вакуумом для производства дорогостоящих передающих трубок для телевидения. Эти трубки покупали в Голландии тогда за золото. Заодно, начал писать кандидатскую диссертацию, но не окончил, перешёл  на высокооплачиваемую работу ведущим инженером в КБ кинематографии. Там свой путь. Объективы с его просветляющим напылением одно время продавались в Голливуд и конкурировали там с другими объективами…
         Наверно, правильно, что он не попал в журналистику - << трое суток не спать, трое суток шагать>> - это он прошёл на практиках в  упомянутых  газетах  Кировской, Псковской и Вологодской областях, на практиках в многотиражках  Прядильно –Ниточного комбината им. Кирова, Ленинградского метрополитена…
         Труд журналиста всё-таки требует быть оным. И однажды, когда Михаил шёл пешком 17 км. от Пскова до, кажется, совхоза <<Родина>> ,  он понял, что это ему не нужно. Правильно и своевременно понял. В конце концов, и правильно его не допустили  до…
   Хвала и честь этому человеку с большой буквы - Льву Эдуардовичу (некоторые студенты тогда называли его Львом Ягуаровичем).
         Мудрее ты становишься с годами!