Саша

Повесть

Апрельское утро залило улицы сплошным золотым потоком солнечных лучей, под ногами хрустел подтаявший лед, и светились на солнце гигантские сосульки, свисавшие с крыш двухэтажных «брежневок». Ветер развивал рваные полосы целлофана крытого рынка. Не смотря на погоду, торговцы раскладывали свой нехитрый набор предметов первой необходимости. Какой-то бомж стоял в надежде занять денег. Большая собака уже сидела на своём посту возле киоска с пирожками, где добывала пропитание, глядя в лица прохожих большими умными и жалобными глазами. Остерегаясь сосулек, по улице быстро двигалась фигурка молодой женщины в синем пальто. Из-под вязаной шапочки выбивались темные кудри, большие зеленовато-карие глаза очарованно смотрели из-под очков на пробуждающуюся природу. Третий рабочий день на новом месте еще не стер восторг и ощущение успеха в душе Натальи. После черной полосы несчастий, за которой исчез проданный за бесценок потопленный домик и беспросветная нищета, казалось, наступила светлая. Новоселье в маленькой однокомнатной каморке, тут же найденный детский сад для ребенка и работа психолога за квартал от дома – полный набор благ, свалившихся разом. Правда, квартиру придется выкупать восемь лет в долевом строительстве и место психолога – на полставки. Но директор посулила часы ИЗО с сентября и еще многое, о чем может только мечтать молодой учитель.(Наталья закончила художественно-графический факультет и в свободное время занималась живописью и мечтала о Союзе художников). Иной раз обещания делают человека счастливым… до той поры, пока не откроется безжалостная реальность. Но пока она верила в справедливость и возможность сделать счастливыми других.
Наталья Владимировна, предаваясь мечтам, не заметила, как оказалась в кабинете со своей напарницей Надеждой Васильевной с загадочным,  как у сфинкса, лицом и  огромными синими глазами. Когда-то та преподавала философию, но в перестройку оказалась без работы. Надежда Васильевна занимала должность социального педагога, ей в кабинет и подселили Наталью.
– Ну, и чем займешься, психолог?
– Меня Ирина Петровна поставила на классы коррекции. Начну знакомство, протестирую.
– И сколько она тебе обещала?- прищурившись, процедила Надежда.
– Сейчас четыреста пятьдесят, а с сентября часы дает. Говорит, – семьсот будет, – как школьница, отчитывалась Наталья.
– Сейчас триста пятьдесят, а с часами – пятьсот, не больше! Здесь всем так платят!
– Но она же говорила…
– А ты уши развесила!
Надежда Васильевна говорила правду. Самым страшным злом в школе были махинации с заработной платой. В то время, как  в других школах зарплату начисляли в бухгалтерии районо, здесь имелась собственная бухгалтерия, начислявшая меньше, чем везде. Бухгалтеры ходили, задрав нос, дружили только с директором и как будто не замечали учителей. Ирина Петровна была источником большинства сплетен и интриг, брала по два-три человека на одно место и играла с ними, как кошка с мышкой. Поэтому Надежда Васильевна и смотрела на новенькую, как на свалившуюся с луны.
Через несколько минут в кабинете психолога сидела хорошенькая черненькая девочка в бархатном платьице с большими белыми бантами, похожая на куклу-мулатку, недавно выпрошенную дочерью у прилавка магазина. Очарованная прелестью куклы, Наталья легко поддалась уговорам дочери, а тут точь-в-точь, только живая. Имя девочки было Эльмира, но одноклассники звали ее просто Элей. Вопреки нелестной характеристике, данной классным руководителем, при тестировании Эли не обнаружилось умственных отклонений, и психолог перешла на близкую девочке тему. В рассказах Эльмиры Азербайджан выступал солнечной страной чудес. В дверь постучали. Воспитатель продленки третьего «Д» вводила психолога в курс дела:
– Сейчас я приведу к тебе Галю Чабан. У нее сестра Люба, в шестом «Е», как две капли воды похожи. Еще познакомишься…. От их выводка школа плачет.
Когда Наталья вернулась в кабинет, Эля увлеченно рассказывала:
– А еще у нас львы есть.
– А крокодилы у вас водятся? – вкрадчиво спросила Надежда.
– Конечно.
В этот момент Тамара Дмитриевна ввела очень смуглую девочку с растрепанными черными волосами, в грязной прокуренной одежде.
– Вот, Чабан, о которой я говорила.
Вдруг в кабинет влетела разъяренная блондинка с неприятным лицом и разными глазами, один из которых был неестественно выпучен. Это была завуч, Людмила Максимовна, которую за искусственные кудрявые волосы ученики звали Мальвиной. Кличка приросла к ней с первых дней работы в школе и передавалась из поколения в поколение.
– Где здесь психолог?! Сюда-а-а-а!!! – ревела разъяренная Мальвина.
Ничего непонимающая Наталья вошла в кабинет математики. Ругань слышна была еще в коридоре. Посередине класса возвышалась крепко сложенная красивая фигура Дарьи Сергеевны, заместителя директора по учебной части, видной молодой женщины с большими голубыми глазами и роскошной светло-русой косой. Наталья была уже знакома с ней, хотела писать портрет Дарьи, но тут эта красавица в процессе воспитательной беседы, словно оборотень, принимала звериный облик. Рядом с ней, дрожа от бешенства, стояла бесцветная рябоватая «математичка». А у стены, грустно опустив голову, одиноко выделялась фигура классного руководителя в черном костюме.
– Вот, полюбуйтесь, Воронкова! Ни черта не учит, к урокам не готова, довела учителя математики, – шепнула Мальвина на ухо психологу.
И тогда Наталья заметила за второй партой сжавшуюся в комок фигурку виновницы скандала. Худенькая девочка-подросток с коротко стриженными темными волосами, стиснув в замок руки, тревожно и с непониманием смотрела на происходящее серьезными карими глазами. На ней была полинялая розовая кофточка, из которой девочка уже выросла, и старые спортивные штаны.
– Ты посмотри на себя!!! – громовым голосом орала Мальвина. – Ты когда в последний раз стирала кофту?
– Вчера.
– Ты еще хамишь? Да выпороть тебя надо! Но, видать, некому…
Девочка уже равнодушно смотрела на учителей, а их крики перешли в сплошной лай. Класс тоже был равнодушен. Дети привыкли к подобным сценам, в которых менялись лишь действующие лица: сегодня ругали Сашу, завтра – Диму, а послезавтра ещё кого-нибудь.
Наталья не сдвинулась с места. Происходящее казалось ей диким и бессмысленным.
Потом как-то сами собой все пошли по кабинетам, а Наталью остановила Ольга Леонидовна, классный  руководитель Саши Воронковой. Тревожно глядя из-под светлых бровей, она обратилась к Наталье Владимировне:
– Ну вот, вы – психолог, скажите, что мне делать? Саша совсем не учится, даже тетради не носит, на листочках пишет.
– Неужели ей вообще ничего не интересно?
– Да неглупая она, ленивая только. А вот, что хорошее в ней, – читать любит. Я, конечно, стараюсь на уроках к литературе привлечь, хотя она письменных работ почти не делает. Но еще у нее к книжкам любовь от матери. Светка у нас уборщицей работает. Пьяница горькая, а вот книги любит. Наша директор кормит их в столовой, и на том спасибо. Ну, скажите, что с ней делать?
– А что, если рисовать ее учить индивидуально?
– Да ей краски никто не купит…
У Натальи в то время с деньгами было туго. Краски не предложишь. Подумав, она сказала:
– Можно ее пока карандашному рисунку поучить, а там посмотрим.
– Так, решено: после уроков направлю ее к вам.
В кабинете психолога встретила Надежда. Глаза ее широко раскрылись, губы вытянулись:
– Ну, рассказывай, что ты там натворила?
Наталья растерялась:
– Как что? Я ничего не делала.
– Вот именно. Об этом все и говорят. Ты же хочешь здесь закрепиться? А как ты себя показала? Они же от тебя действий ждали…
– Каких действий? Там все орали, как ненормальные, и мне что ли им уподобиться?
– Ну, надо чувствовать ситуацию. Позвали психолога, чтобы усмирить…
– Кого? Их что ли? Там ребенка не слышно было.
Надежда загадочно улыбнулась:
– Ты психолог, так пойми психологию обывателя. Им нужен администратор, которого бы дети боялись.
– Я психолог, а не полицейский!
– Ну, это ты себе говори, – усмехнулась Надежда.

2
После уроков  на пути к психологу Саша остановилась у школьного зеркала. Долго разглядывала она свою кофту, которую действительно вчера стирала. Да, рукава грязноватые, заношенные, на груди – пятно…. Откуда? Надо еще раз постирать. А что же обо мне сейчас психолог подумает…. На «Кубячку» отправит?! На улице Кубяка располагалась психиатрическая больница. Туда водили в прошлом году Кольку. Больше он в их класс не вернулся.
Прокашлявшись у порога, Саша тихо постучала в двери.
– Вы меня вызывали? – робко спросила девочка.
– Входи, не бойся, здесь тебя никто воспитывать не собирается…
Наталья помолчала, а потом добавила тихо:
– Мне говорили, что ты рисовать любишь…
Раньше Саша слышала, что «крутые» из «А» и «Б» классов нанимали репетиторов по различным предметам, но что бы с кем-то из ее шестого «Е» занимались индивидуально, да еще за просто так…
Наталья показывала, как простым карандашом можно нарисовать дерево из окна, да еще похожее, как живое…. Никогда с Сашей так не занимались. Хотя было дело, еще до школы. Матери нечем было платить за сад, и она брала дочь на работу. Саша путалась под ногами, мешала, и мать сплавила ее в библиотеку к Людмиле Яковлевне. Сколько там было книг… Дома Светлана частенько читала вечерами, когда трезвая была. Саша хотела узнать, что в тех книгах, над которыми мать так долго сидит. Но на вопросы дочери Светлана отвечала: «Вырастешь, пойдешь в школу, там тебя читать научат». Детских книг у них дома не было. А Людмила Яковлевна принесла столько книжек с яркими картинками. Саша без устали спрашивала: «Какая эта буква? А та?» Через месяц она уже читала по слогам.
Когда мать повела семилетнюю Сашу на запись, ее определили в первый «Д» с более слабыми детьми. Обучение в начальной школе здесь длилось четыре года, тогда как в остальных классах – три. Мать возмущалась, пыталась доказать, что Саша уже читает, но все тщетно.
Саша терпеть не могла математику, часто мечтала на уроках, отвлекалась.
Учительница отличалась деловитостью и энергичностью, ее просто напрягала рассеянность Воронковой. Так она была оставлена на второй год, а еще через год переведена в коррекционный класс.
Головокружительно быстро пролетело занятие с Натальей Владимировной. Пора домой. Саша бежала к общежитию с твердым намерением отстирать кофту. Дверь в комнату была не заперта, в нос ударило едким запахом спиртного. За столом сидела мать с двумя незнакомыми женщинами с одинаково обесцвеченными волосами. Одна пожилая, низенькая, с круглым, но сморщенным, как печённое яблоко, лицом. Другая – молодая, высокая и костлявая. Они не сразу заметили появление Саши. Саша сняла кофту и хотела бросить в «Малютку», стоявшую доселе в углу, но вдруг обнаружила, что машинки на привычном месте нет. Саша обошла всю комнату и направилась к матери:
– Где машинка?
Мать, рыжеволосая веснушчатая женщина, испуганно мигала белесыми ресницами. Она хотела открыть рот, но тут старшая собутыльница отстранила Светку рукой:
– Сдохла твоя «стиралка»! Да ты не кипяшись, мы купим другую, когда заплатят «чеченские». Что ты так смотришь? Мы с Машкой в Чечне были. Знаешь, что мы там видели? Лучше тебе не знать. Мы под пули шли, а приехали сюда… Ждем, ждем «чеченских», а эти суки нам кукиш с маслом, понимаешь?!
Бледная Саша вопросительно смотрела на мать. Ее крупные губы дрожали.
– Да она не верит мне!
– Сашка, успокойся, тетя Фая, правда, в Чечне была с Машей, она все вернет.
– Мама, да Вы же пьяные все!
Светка опустила голову, посидела так минутку, и вдруг, схватив дочь за обе руки, приблизила ее к себе, пытаясь поцеловать. Саша вырвалась и отскочила к двери.
– Не тронь, от тебя перегаром несёт! – крикнула она и бросилась бежать.
Без шапки, в расстёгнутой куртке бежала Саша под ледяным апрельским дождем к дому напротив, где жила ее подруга и одноклассница Леночка Семенова.
Тяжело дыша, поднялась по лестнице и стала лихорадочно нажимать кнопку звонка. Дверь открыла бабушка Лены, аккуратная седенькая старушка в накрахмаленном фартучке. Мать Леночки, ослабевшая от болезни, но такая же аккуратная стояла за столом и гладила бельё. Лена мыла окно. Повернувшись на хлопок двери, она положила тряпку в тазик и выбежала к Саше.
– Ну, что случилось?
– Мамка опять пьяная. К ней какие-то тётки пришли. Говорят, в Чечне были. Врут, я думаю.
– Нет, не врут. Машка наша соседка, медсестра. Она из Чечни безумная приехала. Пьет постоянно со своей подругой, тетей Фаей Чижовой. Та тоже медсестра. Но она и раньше выпить любила. Тетку Файку здесь все знают, Чижихой зовут. Она в цыганском бараке живет, возле Уссурки.
Бабушка всплеснула руками:
– Лучше б Светке их никогда не встречать!
Саша плакала. Попив чаю, успокоившись, девочки устроились на диване.
– Тебя к психологу сегодня вызывали. Ты была? – тихо спросила Лена, внимательно посмотрев на Сашу.
– Да, я думала, меня опять будут ругать, а она рисовать учит. Бесплатно.
– А меня Наталья Владимировна хочет перевести в другой класс. Она только что от нас ушла. Говорит маме, нельзя, чтобы отличница в этом классе оставалась.
– А ты хочешь в другой класс?
– Не знаю. Я здесь со всеми дружу. Но я хочу учителем стать. Говорят, в тех классах лучше готовят в институт. А с тобой я и так буду видеться, на каждой перемене.
«Да, Леночка везде справится, у нее есть сила воли», – подумала Саша. Она всегда восхищалась подругой и не могла понять, как это у Леночки все получается. В ее классе большинство жили «по понятиям» и терпеть не могли отличников. Но Леночку все уважали и даже немного боялись. Учителя часто бывали несправедливы к ребятам их класса. Например, никто не знал математики лучше Ромки Прохоренко, но выше «четверки» не ставили. По русскому языку он тоже не глуп. Но «тройбан» – и дело с концом. Мать его в гимназию перевела в третьем классе, говорят, там он лучше учится. Да, Прохоренко били здесь. Тогда до милиции дело дошло. Но у Лены никогда в жизни не было конфликтов ни с учителями, ни с одноклассниками. Да и вид у нее такой правильный. Круглолицая шатенка с большими синими глазами и тугими косичками, всегда аккуратно заплетенными.
– Да, Ленка, ты молодец! – задумчиво проговорила Саша.

3

На следующий день Ирина Петровна вызвала Наталью Владимировну к себе.
– Ну как, познакомилась с детьми? Что скажешь?
– Не пойму, что Лена Семенова в коррекционном классе делает? Она же отличница, умница, ей в университет надо.
– У нее отец в тюрьме.
– Так, то отец. Я вчера была у них дома. Порядочные люди. Я их настраивала на перевод в другой класс.
– Мы уже переводили одного, там требования выше, он скатился.
– Лена не скатится.
– Может быть, но поверьте ей это не надо.
– Я все же буду настаивать на переводе. Тем более, по документам у нее все в порядке. Никто и никогда не признавал у нее ЗПР.
– Как хотите. Поживем, увидим.
Учебный год закончился незаметно. Саша ходила в кабинет психолога, как на праздник, и уже могла неплохо делать наброски людей и пейзажные зарисовки. Теперь лето манило на простор: в рощу, на речку.
Наталья тем временем оставалась в школе. На работу она прибыла в апреле, отпуск был не положен.
Началась запись детей. Зарплаты Наталья не видела уже два месяца, как и все остальные учителя. Она ходила по рынкам, зарабатывала на жизнь портретами. Как-то, встретив директора в коридоре, Наталья задала вопрос:
– Леночку перевели?
– Ах, ты опять. Ну, посмотрим. В любом случае, в девятом переведем, если в институт собирается. Надоела ты мне! Да, постой. У меня дело есть.
Слышала, ты по-английски говоришь! Так вот, одна мамаша хочет своего сына в класс с английским засунуть, говорит, три года на кружок водила. Проверь, что там за знания.
– Ирина Петровна! Я же не имею права. Пусть учитель английского тестирует.
– Нет сейчас учителя английского, а твоих знаний тут вполне хватит, – хихикая, проговорила Ирина, и ехидная улыбка расплылась на ее полном лице, – Дарья Сергеевна, веди своих.
Ирина снова повернулась к психологу.
– Протестируешь, ко мне не иди, Дарье Сергеевне доложишь!
Через полчаса Наталья вошла в кабинет Дарьи Сергеевны.
– Я опросила мальчика. Он может в гимназию с такими знаниями идти, где английский язык в начальных классах изучали, и будет не хуже других. У мамы нет средств, но она три года кружок оплачивала. И хочет, что бы сын учился в пятом классе с английским языком, а не с немецким.
– А какая ей разница? У нас и английский, и немецкий – с нуля!
– Но люди столько труда вложили. И мальчик умненький. Он же у вас в олимпиадах побеждать будет.
– На олимпиаду мы найдем, кого послать.
– Так зачем мне приказали тестировать?
На красивом самодовольном лице Дарьи застыла улыбка.
– Какая ты наивная! У него отец – алкоголик. Зачем ему английский?
– Как вы так можете?
– Идите! Вы задание выполнили, а дальше мне решать!

4
Июль был душным. Термометр зашкаливал за 35. Одно спасение было – на речке. Саша с матерью по пути на Уссурку зашли за Леной. Мать осталась в подъезде, а Саша долго звонила, пока, наконец, Лена не открыла дверь.
– Пожалуйста, тише.
– А что у тебя?
– Не важно …
– На речку пойдешь?
Незаметно показалась мама Лены.
– Иди, купайся. Последний день остался, завтра на работу.
– На какую работу? – удивилась Саша.
– Знакомые Лену на лето уборщицей пристроили. Нелегально. Хоть поможет, совсем сил нет.
Семья Лены жила на две пенсии – мамы и бабушки. У мамы была вторая группа инвалидности. Впрочем, зарплата Светланы была даже меньше иной пенсии. Спасало то, что их кормили в школьной столовой.
Вдруг в прихожую выскочил черноглазый шустрый мальчик лет пяти.
– Здравствуй, тетя!
– Здравствуй, зайка, ты чей?
– Вадик! Я же сказала не выходи!– послышался испуганный женский голос.
– Ну, идите! – поторопилась выпроводить их мать Лены.
Спускаясь по лестнице, Саша спросила шепотом.
– Кто они?
Лена остановилась, взяла Сашу за плечи, и, посмотрев ей в глаза, прошептала:
– Я прошу тебя, никому не говори, что здесь видела, даже матери!
– Но почему? Кто они?
– Пача грозился убить Танькиного ребенка. Танька, наша соседка, проторговалась. В квартире осталась только тетя Люся, ее мать. Говорят, их выселять будут за долги.
Пача был местный уголовный авторитет.
– Поняла, никому не скажу, – прошептала Саша.
Тяжело было идти под палящим солнцем, и путники присели на лавочку возле цыганского барака. Светлана встала.
– Я сейчас приду.
Саша вскочила, как ошпаренная:
– Не ходи к Чижихе!
– Я ненадолго.
– Нет, ты не пойдешь к ней!
Светка сделала шаг в сторону барака, Саша схватила ее за руку.
– Ну, мам, не надо.
– Я на минутку к тете Фае – нерешительно промолвила мать и вырвалась из рук дочери.
– Ты … Пьяница! – закричала Саша.
Светлана села на лавку, опустив голову. Лена взяла Сашу за руку.
– Нельзя так на маму, сейчас же извинись!
– Ненавижу тебя! Иди, пей со своей Чижихой, – охрипшим  голосом прокричала Саша и бросилась бежать.
Светка закрыла лицо руками. Лена побежала за Сашей. Она нашла ее лежавшую в придорожных кустах. Саша плакала, ее худенькие плечики вздрагивали.
Лена ласково погладила ее.
– Не плачь, Саша. Родителей не выбирают. Все же нельзя так с мамой разговаривать. Она же тебе жизнь дала.
– Зачем? – Саша резко вскочила и увидела подкрадывающуюся к ней мать.
– Саш, прости, пойдем купаться!
И они побежали по тропинке к реке.
Вечером, когда жара чуть спала, толпа отдыхающих двигалась с Уссурки к виадуку. Подруги шли молча.
Что-то непонятное, казалось, висело над ними и сжимало сердца. Издали девочки заметили толпу у дома Леночки. У подъезда стояла большая машина с будкой, куда местная шантрапа грузила мебель и скидывала охапками вещи.
Под охраной двух амбалов на земле лежала бледная тетя Люся. Она тяжело дышала, кашляла, на шее Саша заметила следы от веревки.
– Что они с ней делали? – спросила она у столпивших зевак.
– Да, ничего. Зашли выселять, она висит. Ну, вытащили.
– Так что с ней будет?
– В Корфовскую повезут, поселят в брошенной лачуге. Там уже много таких бедолаг живет.
Здоровый, мускулистый, с бритым затылком Пача стоял посреди двора. Толстая золотая цепь сияла на бычьей шее. Когда бесчувственную тетю Люсю погрузили в машину, Пача обратился к толпе:
– Что же, за все нужно платить! Танька пусть выходит из укрытия и катится к своей мамаше. Она больше ничего не должна.
За руку привела мать домой плачущую Сашу. В комнате воцарилась тишина.
Два года назад в Корфовском умерла мать Светланы. От нее остался маленький, полуразрушенный домик, где бедная женщина доживала последние дни. Дали объявление о продаже, но телефонов у Воронковых не было, а по адресу никто не пришел. Может, на вахте не пропустили.
– Саш, съезди завтра в Корфовский, узнай, не наш ли дом.
– Мам я боюсь одна.
– Съезди с подружкой, я завтра работаю.
Как жаль, что Лена не может! Саша побежала на Гундеевку, где жила семья Чабан. Государство выделило им четырехкомнатную квартиру, как многодетной семье, но там было ничуть не лучше, чем у Саши в общежитии.
В семье девять детей, притом у старших уже появились свои дети. Здесь жила и семья старшей дочери, а семья брата поселилась в брошенном бараке. Чтобы не проспать, пришлось остаться здесь на ночь. В душной квартире уснуть было невозможно, и девочки вышли на балкон. Смуглая от природы Саша казалась бледной рядом с Любкой. Та была настолько темнокожей, что в сочетании с вечно растрепанными волосами казалось грязной. Черные глаза Любы горели мрачным огнем, и одноклассники ее побаивались, как и всего семейства Чабан. Но у Саши давно сложились с Любкой дружеские отношения. Сейчас Чабан молча, не моргнув глазом, слушала рассказ о выселенных, и непонятно было, сочувствует ли она. Выслушав, Люба чиркнула спичкой и закурила. Саша до утра не сомкнула глаз, а потом девочки пошли ждать первую электричку. На стоявшей перед платформой лавочке плакала Танька, закрыв лицо руками. Маленький мальчик гладил мать, и как мог, пытался успокоить.
– Мам, не плачь! Будем теперь в деревне жить. Там лес рядом, я тебе грибы собирать буду!
Подошла электричка и Саша потащила Любку вперед по ходу поезда, чтобы не оказаться в одном вагоне с плачущей Танькой. В дороге Саша уснула. Подруга разбудила ее, когда подъезжали к станции.
До бабушкиного дома шли через весь поселок в гору, и наконец, в сопках, появились лачуги, в которые мафия выселяла неудачников. Из-за высокой стены бурьяна виднелась родная крыша с огромной дырой, в которую сияло небо.
– Это соседи у вас шифер сняли! – угрюмо объяснила Чабан.
Еще был цел тротуар, и Саша подошла к двери. Сняла задвижку, и дверь распахнулась, потянув за собой паутину. Саша захлопнула ее назад.
– Не хочется мне здесь быть. Пойдем, сообщим мамке, что видели.
– Твоя развалюха никому не нужна, – проворчала Любка.

5
Лето пролетело быстро. Почти до самого сентября Саша ходила на Уссурку с Любкой и Галькой Чабан. Иногда Галка брала с собой Эльмиру, когда ее отца не было дома.
И вот опять закружила осень разноцветные листья. Наталья Владимировна вела теперь ИЗО во всех коррекционных классах. Саша по-прежнему ходила к ней после уроков рисовать. Она повзрослела, вытянулась. В конце августа Саше исполнилось четырнадцать лет.
Как-то в ноябрьский день подуло холодом, и посыпались крупные хлопья снега. Дети смотрели в окна на снегопад и очень долго включались в работу. Наталья вела урок в седьмом «Е».
Посреди урока с шумом распахнулась дверь, и в класс влетела раскрасневшаяся белобрысая девчонка, Ольга Готеева. Выпучив нагловатые глаза, она крикнула:
– Ребята, там авария возле школы! Мужика сбили. Крови-то! Пойдем смотреть!
И осатаневшая толпа ринулась к выходу. Никакие педагогические приемы не помогали. Класс стал неуправляемый. Лишь Саша и Лена остались за партами. Наталья так и не поняла, почему Саша не побежала с толпой. Саше утром лечили запущенный зуб, и она с утра металась, лежа на парте, на глазах у нее были слезы.
Удовлетворив любопытство, дети вернулись и заняли свои места. На перемене Люба сказала Наталье:
– Там, у Гальки в классе ЧП – Эля Канарова с синяком пришла, шея до крови веревкой растерта.
Вскоре Эльмира была в кабинете психолога.
– Это брат меня ударил и душил веревкой.
Брат Эльмиры был отъявленным подонком и зачинщиком большинства драк, происходящих в школе.
– А ты отцу сказала?
– Зачем? Я один раз пожаловалась папе. Он тогда Гасана так ударил, что тот сознание потерял.
Наталья и Надежда долго думали, как ужасно видеть страдания и осознавать, что ничем помочь не можешь. Многие в таких случаях зовут милицию. Но лишение родительских прав часто делает детей еще несчастнее. Никто их не защитит от насилия товарищей в детском доме, от существующих там порой «зоновских» отношений.
Как и пророчила Надежда, заработная плата Натальи не превышала пятиста рублей, когда в других школах платили больше. В армии зарплату задерживали, и на полном рабочем дне Наталья даже не могла подработать оформителем. Муж Натальи, офицер-контрактник с 1996 года,  не хотел продлять контракт.
Платить за квартиру сверх распечатки, чтобы рассчитаться досрочно, не получалось. По договору было положено выплатить в случае увольнения всю оставшуюся сумму сразу. Так жить дальше было нельзя. И Наталье предложили работу с заработной платой вдвое больше.
Саша сидела в кабинете психолога.
– Саша, я не могу жить на такую заработную плату, у меня двухлетний ребенок.
Саша молчала, опустив голову.
– Ты держись, книги читай, как раньше. Проси маму, чтобы она отдала тебя в художественную школу. Там плата совсем небольшая.
Так посидели молча, и разошлись по домам.
Потом Саша иногда встречалась случайно с Натальей Владимировной на улице. При встречах они общались. Саша никогда не жаловалась, а Наталья уходила с тяжелым сознанием того, что помочь-то ничем не может.

6
Минуло три года.
По окончании девятого класса Саше было почти семнадцать лет. Лена последний год училась в девятом «Б», «четверок» у нее добавилось, появились «тройки», но в десятый класс Лену взяли. Девочка упорно трудилась, независимо от оценок и отношения учителей. А Саша «выпустилась» со сплошными «тройками» и долго думала, что же ей теперь делать. Идти в «фазанку»? Одна из знакомых матери позвала ее работать продавцом на рынке. Место было не очень бойкое, и Саша читала, пока не было покупателей. Она по-прежнему брала книги у Людмилы Яковлевны, а Ольга Леонидовна научила в них разбираться. Случалось, покупатели толкали в бок зачитавшуюся Сашу, она встряхивалась, точно ото сна и начинала работать.
Хозяйка, тетя Валя, могла слегка пожурить, но никогда не держала зла.
Вечером Саша бежала то к Леночке, то к Любке. Мать спивалась еще сильнее, и дома находиться не хотелось.
Как-то, в воскресенье, в выходной день, сентябрьским утром, Саша вышла на улицу и увидела перед общежитием Леночку с мамой, сидящих на чемоданах. До этого они не виделись пять дней. В тревоге Саша подбежала к ним.
– Позавчера отец из тюрьмы пришел, – сообщила Лена. Измывался,  как хотел. Бабушка заступилась, он ее ударил. Вчера ночью выставил нас из дома. Я не хотела тебя будить, так до утра и просидели.
– А бабушка почему не с вами?
– Куда же ей идти от родного сына? «Наверное, – говорит, – я сама виновата, что вырастила такое чудовище».
– У вас нет никаких родственников, где можно пожить?
– Нет. Я сейчас заберу в школе документы, и буду устраиваться на работу, где общагу дают. Я еще вчера поняла, что нам здесь жить не придётся, читала объявления. В Сергеевке доярки требуются, комнату в общежитии дают. На Хорский и на Корфовский завод тоже нужны рабочие.
– Постой! У меня в Корфовской хибара осталась от бабушки. Можно перекантоваться, пока общежитие дадут, а там используйте, как дачу.
В полдень от платформы «Школа ДОСААФ» отъезжала электричка. Мама Лены пристроилась с вещами на одной лавке, а напротив нее, прижавшись друг к другу, сидели девчата. Лена почти не изменилась за три года, лишь выросла, но на круглом лице сияли все те же синие глаза, и волосы были по-прежнему аккуратно заплетены в косички. Саша, высокая стройная девушка, стриженная, как мальчик, смотрела по-прежнему тревожно своими карими глазами на подругу. Крупные губы были слегка напряжены, но не сжаты, что придавало ей выражение какой-то неуверенности. Она смотрела на Лену и удивлялась ее спокойствию.
«Как так, столько труда затратить, дойдя до десятого класса, быть близко к своей мечте, потерять все разом – и не слезинки. Будто так и должно быть! Вот в отделенческом доме живут мажоры, их детям все в рот летит без труда! А тут вмиг теряешь все, что так тяжело доставалось. Боже! Как страшно жить!» – думала Саша.
– Леночка, я бы не смогла так, как ты спокойно, – прошептала Саша, – я бы, наверное, кому-нибудь горло перервала или сама…
Опомнившись, Саша замолчала. Но Лена уже ничего не слышала. Измученная бессонными ночами, она заснула.
В Сашином дворе уже не было тротуара: трава росла между досок и встала сплошной стеной. Энергично Леночка освобождала дорогу к дому. Саша изо всех сил старалась ей помочь, но получалось сделать в три раза меньше. На фоне подруги Саша выглядела жалкой и беспомощной. Не успела оглянуться, как уже Лена веником из травы смахивает паутину и освобождает лавку перед столом.
Леночка усадила на лавку обессиленную мать и растерянную Сашу.
– Посидите, я сейчас приду, а то на заводе рабочий день заканчивается.
Через час в хибару вбежала раскрасневшаяся счастливая Леночка с блестящими глазами.
– Вы представляете, меня все-таки взяли. Мне ведь только шестнадцать, а если маму оформлять – у нее вторая группа, тоже не имеют права. Но начальник хороший такой, все понял. Мамочка! Вот ключи от комнаты! Он мне еще советует в вечернюю школу идти.
Лена схватила чемодан и повела за собой мать и подругу. Когда прощались, Лена, бросив на Сашу долгий взгляд, промолвила:
– Ты приезжай почаще, обязательно. Еще, знаешь, не нравиться мне твоя работа на рынке. Тебе восемнадцать через год будет. Так иди к нам на завод! Ведь вы же в общаге – на честном слове.
Это была правда. Когда-то их школа относилась к железной дороге, и Светлане дали комнату в железнодорожном общежитии. Пять лет, как школа перестала быть ведомственной и перешла к районо. Комендант периодически напоминала Воронковым, что держит их из милости.
– Я обязательно приеду! – кричала Саша из окна вагона.
Но мысль о том, что она окажется в глуши, в деревне, вдали от друзей, школы, Людмилы Яковлевны, жгла ее изнутри. Немного городских благ было Саше доступно, но она привыкла к свету городских фонарей по ночам, тепловозным гудкам по утрам, доносившимся из локомотивного ДЕПО…. Даже Любка и Галька с ее братьями, этот страшный «общак», который никогда Сашу не трогал, казались ей родными. Лена сильная, она может просто спокойно покоряется судьбе. Это же чудовищная, раздирающая душу несправедливость! Как Тыбурций сказал у Короленко: «Твой отец судья – и ты будешь судьей, я нищий, значит и Валек будет нищий». Нет, Саша никогда не сможет жить с этой какой-то христианской покорностью. Да, именно христианской, и откуда она у неверующей Лены? «Я не хочу жить как моя мать, – думала Саша. – Лучше умереть!».

7
Саша работала на рынке до середины февраля. Несмотря на тяжелые условия, связанные с морозами, Саше нравилась свобода, предоставленная тетей Валей, и она как бы плыла по течению. Заработки, правда, зимой были никудышными, но и тому были рады. Мать запила и три месяца уже не ходила на работу. Ольга Леонидовна говорила, что директор примет ее снова, когда она одумается.
И вот, в один из ветреных февральских дней Саше сообщили, что тетя Валя разорена, торговая точка закрывается.
Она еще не знала, что делать, а просто брела по наметенным сугробам  к остановке. Мать опять сидела с Чижихой за столом, на котором возвышались бутылки. На что они водку купили? Саша подошла к книжной полке. Пусто. Лишь один томик Есенина остался. Саша сунула его за пазуху. Это была ее книга. Из библиотечных осталось только «Жизнь» Мопассана, которую она читала на рынке.
– Мамка, где книги?
Чижиха опять ринулась вперед.
– Какие книги? Я все верну с пенсии.
– Они библиотечные!
– Заплатишь штраф или купишь другие. Я же сказала: отдам. Ты лучше спроси, почему мы пьем?
Саша молчала.
– Да я вчера Машку схоронила. Ей всего двадцать пять было. Вот горе!
Саша вышла из комнаты и побрела, куда глаза глядят. Долго бродила она по заметенным улицам, а когда стемнело, постучала к Чабанам.
Дверь открыла пьяная Галька. Люба, пошатываясь, подошла следом:
– Что случилось? Работу потеряла? Иди выпей со мной, будет легче.
– Я не хочу, мне на мамку, «ужратую», смотреть противно.
– Смотри на жизнь проще! Выпей и все покажется другим.
Тем временем из соседней комнаты все громче раздавалось нецензурная брань. Чабан-старший в который раз ссорился со своим судимым дружком. Вдруг в прихожую камнем влетели две фигуры. Отец тащил за шиворот какого-то пьяного мужчину и швырнул прямо на девчат. Саша успела отскочить в сторону. В одно мгновение у мужчины в руках оказался топор.
– Беги, – шепнула Любка.
И Саша снова оказалась на февральском ветру. «Снова пьют здесь, дерутся и плачут», – прошептала девочка слова любимого поэта. С понурой головой добрела она до общежития, благо дверь не замкнули. В комнате Сашу встретила белая,  как мел, Чижиха.
– Ты смотри: я не знаю чего это она? Я проснулась – она сидит. Ты посмотри и вызывай милицию. Я тут ни при чем. Может, еще кто заходил?
Ничего не понимающая, но похолодевшая от страха Саша вошла в комнату.
Поставив один локоть на крышку стола, сидела мать, неестественно откинувшись на спинку стула. Взгляд был неподвижен. Вторая рука лежала на колене, пальцы посинели. Саша дотронулась до руки матери. Она была холодна, как лед.
– Мамка-а-а!!! – закричала Саша и потеряла сознание.

8
Июль в тот год стоял жаркий. Плавился от зноя асфальт, и с ним, казалось, деревья. На небе – ни облачка. Лишь сплошная ультрамариновая синь. На фоне этого неба ярким пятном выделялась желтая бочка с надписью «КВАС». У Саши не было ни минуты покоя. Книжка с утра лежала в сумке, а девушка выбилась из сил, обслуживая бесконечных покупателей. Надо стараться. Долг за общежитие велик. Саша еле пережила эти полгода без работы, и если бы не Лена, наверное, умерла бы с голоду. Лена приехала к ней в воскресенье, в конце февраля, заподозрив неладное.
Раньше Саша регулярно ездила к ним по выходным. Увидев осунувшееся лицо Саши и пустые полки, она молча вышла, и вернулась, едва втащив огромные пакеты с продуктами. Лена звала Сашу на завод, хотя бы в августе, когда наступит совершеннолетие.
– Вот так же и Ольга Леонидовна меня в школу звала – после похорон на место уборщицы.
Помолчав, Саша встрепенулась:
– Нет! Я не хочу как мамка целыми днями за чашку супа в школьной столовой. Не хочу! Не хочу! Понимаешь?
В Сашиных глазах блестели слезы.
– У нас больше платят, – тихо сказала Лена.
– Что ж, к августу подумаю.
Саша, как в детстве, сжалась в комок  и подперла кулаками щеки.
– Меня Нурик звал на квас летом.
– Не надо, Сашка, пропадешь! – протестовала подруга. – Сколько я про этих торговцев квасом слышала…
Но Саша всеми фибрами души не хотела ехать в деревню. Да, Лена там, получает больше уборщицы. Но это в два раза меньше, чем платили бы в городе за такую работу. Только бы восемнадцати лет дождаться!
Квас в бочке кончился, когда спала жара, но его должно было хватить до конца рабочего дня. Дядя Нуру, тщательно пересчитав выручку, зло посмотрел на Сашу:
– Недостача!
– Я все хорошо считала, думаю, бочка была не полная!
– Еще поговори! Я знал, сколько наливал! Двести рублей должна будешь!
Еще два дня Саша тщательно пыталась отработать долги, но они только увеличивались. На третий день к отчаявшейся Саше подошел высокий симпатичный юноша, Рафик, племянник Нурика.
– Зачем плакать, я тебе помогу.
Положив руку на плечо Саши, он долго рассказывал о своей родине.
– Здесь холодно, земля плохая, ничего не растет. А там фрукты… Бери не хочу!
– Да это я слышала от Эльмиры.
Рафик посмотрел на нее своими большими, часто мигающими глазами.
– Нравишься ты мне Саша!
Саша взглянула на него с опаской.
– Не бойся меня. Будешь со мной, дядя Нурик слова не скажет против, будет зарплату платить. А потом поженимся, уедем в Азербайджан.
Уставшая от горя и нищеты, Саша хотела верить, хотя сомнения грызли ее. «Что ж, будь что будет! Не могу больше!» – решила она.
Поболтав в стороне с племянником, Нурик отдал Саше зарплату за три дня. «Месяц поработаю, – отдам за общагу», – подумала девушка и направилась домой.
– Постой, я тебя провожу! – услышала она за спиной голос Рафика.
На следующий день Саша не пришла ночевать. «И что это с ней?» – думала комендант, запирая на ночь двери.
Изредка Саша заезжала к Лене и все больше молчала. Она не хотела признаться подруге в том, что вот уже третий месяц, как беременна. Тому, что Рафик увезет ее в Азербайджан, Саша верила, потому что хотела в это верить. Квасом уже не торговали. Нурик поставил ее на овощной киоск. В феврале Рафик исчез. У Саши уже отчетливо выделялся живот, но на работу она надевала свободное пальто без пояса, и никто не знал.
Тревога давила и не давала спать ночами.
– Дядя Нуру, почему Рафик не появляется? – спросила вечером Саша, сдавая выручку.
– Вот уже неделя, как он в Азербайджан уехал.
Снег показался Саше черным. Она не помнила, как дошла до Чабанов и оказалась на кухне с Галькой. Люба уже полгода, как сидела за воровство.
Галька знала о Сашиных бедах и стала наливать самогон. Саша уже не противилась, но вдруг острая боль заставила ее согнуться.
– Галька, ведь рано еще, через два месяца срок! – простонала она.
– Спокойно, Саша, я сейчас вызову «скорую».

9
Новорожденной девочке врачи поставили диагноз: детский церебральный паралич. Саша жила, как во сне. Сжалившаяся комендант не спрашивала долгов за комнату, а даже водила ее по инстанциям оформлять пособие на ребенка-инвалида матери-одиночке. Потянулись бесконечные очереди по врачам и собесам. Но жить на эти пособия было невозможно. Комендант, хоть и жалела до поры до времени, но все же посоветовала поскорее выплатить долг, пока не явилась проверка.
У нее требовали место для рабочих локомотивного депо.
Как то летом шла Саша с коляской из поликлиники. И вдруг кто-то закрыл ей ладонью глаза. Саша дернулась, ладони сжались.
– Угадай!
По голосу Саша узнала Эльмиру. Канаровы не жили уже в том страшном общежитии, на  конечной «девятнадцатого», а купили большой крепкий дом, держали хозяйство.
Девочки подошли к высокому забору с колючей проволокой наверху, Эльмира нажала кнопку звонка.
Устроившись под деревом, на скамейке, они долго рассказывали друг другу о перенесенных горестях и бедах. Когда Эльмира отлучилась на минутку, Саша вдруг заметила что-то черное в траве у водокачки. Приблизившись, она разглядела сотовый телефон. «А что если… Вдруг тот, кто потерял, не из Канаровых, а будет искать в другом месте. Продам и хоть за месяц рассчитаюсь с «кометой». Саша то чувствовала неприятный холодок, то напротив, что-то жгло изнутри. Так, постояв, она нагнулась и сунула мобильник в карман. Потом села,  как ни в чем не бывало на лавке, у коляски.
Вечером Саша была у Чабанов.
– Полторы тысячи, – сказал Димон.
– Но он в магазине десять тысяч стоит.
– Я тебе и так много даю за краденое.
Полторы тысячи хватило, чтобы отдать за общежитие за один месяц. А на следующий день прибежала взволнованная Эльмира.
– Сашка, что ты наделала? Отец в милицию заявил. Я все понимаю, но он не поймет. Телефон у тебя?
– Нет.
– Жаль. А то бы я подкинула. Они часто его во дворе теряют.
– Так я и нашла в траве. Если б его вернуть сейчас…
– Попробуй. Швырнешь тогда ночью через забор, а говори «ментам», что ничего не брала. Но вряд ли ты его теперь вернешь. Может, убежишь куда, на время? – Эльмира смотрела сочувственно на подругу.
Сашу трясло.
Забыв о звонке, Саша тарабанила в дверь Чабанам.
– Ты что, сумасшедшая? – бросила высунувшаяся Галька.
– Галька, миленькая, верни телефон! Я на работу устроюсь, все отдам!
– Зачем? – недоумевала Галька.
– Они в милицию заявили.
– Да, «хреново». Но Димон его уже продал.
– Галька!!! Меня посадят!
Галька бросила на Сашу мрачный взгляд:
– Посадят, так что же? Моя сестра сидит же. И ничего. Выйдет через два года. Тебя там хоть кормить будут.
– А Настя как? – Саша посмотрела на сверток – Ее ведь заберут у меня!
Галя взяла сверток на руки, пристально вглядываясь в лицо девочки.
– А с тобой ей хорошо? Да, она же растение! Еще неизвестно,  будет ли она нормальной! А вдруг дурочкой останется?
Саша заткнула уши.
– Замолчи-и-и!
Прижав к себе ребенка, она выскочила из подъезда.
Вернувшись, Саша заперла комнату изнутри. Положив спящую Настю на кровать, она долго-долго, на нее смотрела. Слезы наворачивались на глаза. «Если у меня жизнь собачья, то, что ее ждет?» С содроганием Саша вспоминала двадцативосьмилетнюю соседку с таким же заболеванием. Ходит с палочкой, медленно-медленно. Сама с собой разговаривает. При общении взгляд в сторону направлен. Так Надина мать ее кормит, моет, обеспечивает. Она бухгалтер. А Саша никогда не сможет столько зарабатывать. Выходит, года два – детский дом. Потом, после зоны, на хорошую работу никогда не возьмут. А если сбудется, что Галька говорит? Саша ужаснулась. «Нет, может, бежать?» В бабушкин дом, а там забудут? А как жить? Не сидеть же у Ленки на шее? Нет, это тоже все бред! Время идет, надо что-то делать. Саша на цыпочках подошла к окну. Внизу стояла милицейская машина. Фуражки напоминали шляпки грибов. Вот они пошли к дверям.
Подойдя к кровати, Саша бросила взгляд на спящего ребенка. Вдруг ее передернуло, словно в судороге, руки сами схватили подушку, накрыли девочку и с силой прижали. Саша отвернулась. Темнело в глазах. Сколько прошло минут, часов? Она не знала. Стук в дверь вывел ее из оцепенения. Раздался треск...

10
Этим утром Наталья явилась с направлением в гинекологическое отделение десятой больницы. Медсестра, провожая ее в восьмую палату, рассказывала:
– Там девчонка лежит, армянка, кажется. С угрозой выкидыша поступила. Всю душу вымотала. Простынь ей с пятном поменяйте, уколов боится. Откуда такая принцесса? А остальные женщины ничего так, интеллигенция!
Наталья вошла в палату. Взгляд ее упал на сидевшую в углу кровати девушку в шелковом халате с крупными цветами. Ее лицо, обрамленное роскошными черными волосами, было прекрасно. Огромные черные глаза, широковатые, но красивой формы брови, губы, застывшие в мечтательной полуулыбке. Черты лица не были абсолютно правильными, но от этого она казалась еще милее.
– Эля, – представилась девушка.
Облик восточной принцессы сыграл свою роль, и даже имя вначале не вызывало у Натальи никаких ассоциаций.
Женщины знакомились, рассказывали о себе, Эля молчала.
Вдруг сестра позвала:
– Канарова! На УЗИ!
Наталья долго внимательно вглядывалась в ее лицо. Когда девушка вернулась, Наталья спросила:
– Ты – Эльмира Канарова?
– Да. Вы откуда меня знаете?
– Я – Наталья Владимировна.
– А … Психолог? Да, я вспомнила.
– А мы с Надеждой Васильевной часто тебя вспоминаем. Сколько мы тогда переживали, сколько слез пролили.
– Да … Мне тогда трудно было. Отец из тюрьмы злой пришел. А как вы уволились, мне после этого недолго проучиться пришлось. Он мне тогда две руки сломал. Я на второй год осталась. А когда выздоровела, пришла в школу, меня «Мальвина» «чуркой» обозвала. После этого отец сказал,  в школу не ходить. А сейчас он меня замуж отдал. У Аслана я третья жена. У него одна жена азербайджанка, другая – русская, гражданским браком, а я – третья. А мне все-таки кажется, что я его люблю. Вот так и живу. Несла корове воду, споткнулась, упала, открылось кровотечение, вызвали «скорую», и вот я здесь.
У Натальи в глазах блестели слезы.
– А что с другими девочками? С Леной, с Сашей?
– Лена сейчас в Корфовской, на заводе работает. Когда отец освободился, он их с мамой выгнал из квартиры. Лена десятый класс бросила, и поехала с матерью туда, где общагу дали.
– А Саша?
– Саша сейчас сидит. Телефон украла, а как «менты» подошли, дочку задушила подушкой. Да, кстати, она не сидит сейчас, бежала. Поймают – срок добавят.
– Канарова, к вам пришли! – сообщила медсестра.
– Аслан! – воскликнула Эля, глаза ее засветились.
Девушка выпорхнула из палаты. Наталья сидела на кровати, слезы текли градом.
– Ну, что ты, – спросила соседка, ласково коснувшись ее плеча.
– Я же ничем, ничем не смогла помочь!
Женщины не заметили, как в палату тихо зашла Вита, молодой врач, первая красавица отделения, с сестрой милосердия от церкви, в белом платке по брови. Она ухаживала за умирающей в соседней палате.
– Ну, не воспринимай ты так, у каждого своя судьба. Тем более у них родители – у кого алкаши, у кого судимые.
– Лена – отличница, а кроме нее, там было много умненьких деток, притом из непьющих семей. Их беда лишь в их бедности.
– Ну, что это за страна? – воскликнула Вита.
– Очень много способных детей, у которых родители не в состоянии оплатить учебу в вузах и прочие образовательные услуги, без которых никуда не поступишь. А те дети ни в чем не были виноваты. Саша отличалась тонкой душой, что с ней будет теперь?
– Не нами создан этот мир, – вздохнула сестра милосердия. – На все воля Божья …
Огромные глаза Натальи сверкнули.
– Так пусть будет проклят тот, кто разделил род людской на бедных и богатых.

11
Хехцир, как всегда, был величествен. Сопки возвышались над покрытой лесом равниной. Лес молчал, как будто отдыхал от полуденного зноя. Тучами вилась в воздухе мошка. Через сплошные заросли кустарника, вся исцарапанная, отбиваясь от москитов, брела измученная Саша. «Нельзя к людям днем выходить, тем более в этой одежде», – думала она. Солнце садилось. С опаской Саша выглянула из кустов. На тропинке к бабушкиному дому – никого. Мышью юркнула она в калитку и поразилась чистотой тротуара и правильностью прополотых грядок. Ах, если бы была там Лена! Но домик оказался пустым. На чисто вымытом полу лежал аккуратненький коврик. Саша прокралась в комнату. На железной спинке кровати висела дачная одежда Лены.
– Ленка, прости, – шепнула Саша, натягивая спортивный костюм подруги. Уже совсем стемнело. Березовой рощей пробиралась Саша к общежитию. Только бы увидеть ее. Выйдя из рощи на дорогу, Саша глянула сквозь деревья.
Перед крыльцом общежития стоял милицейский «бобик». Саша попятилась назад. Из рощи она вышла на узкую сельскую улицу, оказавшуюся пустой. С бьющимся сердцем добежала Саша до крайнего домика. За ним – тропа на сопку. Только бы найти в темноте. Саша двигалась к пожарному озеру, где вертолёты при необходимости набирали воду. Когда-то они отдыхали у этого озера с бабушкой. Место там глухое, ночью точно никто не найдет!
Тропа свернула влево. Озеро, отражающее днем синее небо с облаками, холодно блестело где-то там, среди черных деревьев. Днем березки будто водили хоровод вокруг него, а сейчас лес наступал мрачной черной стеной. Комок подкатил к горлу. Все кончилось… Темнота наступает… Ничего, ничего уже не будет больше. А если испугаться, как тогда? Саша представила звероватые лица сокамерниц. «Настенька, прости», – всхлипывая, шептала она, вспоминая маленький трупик на грязной постели. Небо стало светлеть.
«Пора», – приказала себе Саша и, зажмурив глаза, шагнула в прохладную воду. Еще шаг, и дно