Повесть
1
Холодным ноябрьским вечером Алина Ивановна растапливала в доме печь, а её дочь, Ната, учащаяся лицея искусств, делала наброски. Ната считала себя ещё не готовой для написания портрета матери, но наброски получались удачные. Юная художница схватывала особенности фигуры, движений Алины Ивановны. Вот она, хрупкая, с тонкой талией и высокой грудью, складывает хворост, мешает кочергой горящие угли, подкидывает дрова. Вот ставит кастрюлю на плиту. На некоторых набросках обобщённо переданы черты лица: большие, чуть раскосые глаза, бровки домиком, слегка пухлые, но небольшие губы, кудрявые тёмные волосы.
Трещали в печке дрова, зашумел чайник. Большие тёмные глаза Наты задумчиво смотрели в синевато-серые глаза мамы. Созерцательное состояние прервал настойчивый стук в дверь.
– Кто там? – спросила мама.
– Алл, открой, это я, Колька, сосед.
В домике Тищенко стоял телефон, редкость в частном секторе городка, и по доброте душевной здесь позвонить пускали всех. Колька, племянник соседки, двадцати восьмилетний «обалдуй», славился в «Шанхайчике» (так называли район города, где жили Тищенко) пьяными драками и неуравновешенным характером. Когда-то сосед завёл с Алиной Ивановной разговор, что Колька любит её, та ответила, что это какой-то бред, он же ей сын по возрасту, и замяла неприятный разговор, отшатнувшись, как от наваждения.
И вот Колька вошёл в двери, нагнув голову вперёд, и уставился на Алину Ивановну ледяными голубыми глазами. У него был низкий лоб, на который из-под шапки выбивались соломенные кудри, скошенная нижняя челюсть, крупный рот. Во всём облике Кольки было что-то обезьянье.
– Алла, у меня к тебе разговор серьёзный. Наташка, уйди!
– Ната, останься, – попросила Алина Ивановна.
И повернувшись к Кольке, тихо, но твёрдо добавила:
– Она никуда не уйдёт!
– Ладно, с Коли наброски поделаю, – небрежно бросила дочь.
– Так вот, Алла, слушай; я много лет не мог решиться, а теперь всё… Отсюда не уйду… Люблю тебя и женюсь на тебе, что бы ты там ни говорила.
– Коля, сынок, а ты знаешь, сколько мне лет? Пятьдесят, – торопливо заговорила Алина Ивановна, спеша остановить его безумие.
– Врёшь! Ты – пацанка! – Глаза Кольки налились кровью: – Убью!
– Я тебе паспорт покажу. Ната, скорей, принеси паспорт!
Колька долго рассматривал документ, словно он был поддельный. Затем повернулся в сторону Наты и уставился на неё из-под мохнатых бровей своими ледышками:
– Слушай! Пятьдесят, так пятьдесят! Мне плевать! Я женюсь! А если она не хочет – убью, и не будет у тебя мамки! Я приду завтра.
В доме воцарилась тишина, потом Ната заплакала.
– Не плачь, дочка, что-нибудь придумаем… Малышевых тут бандиты боятся, поговорю с дядей Сашей. Да что Малышевы? С Колькиной матерью поговорю… Выкрутимся как-нибудь.
Над кроватью мамы висел портрет. Юная аристократичная особа в кружевной кофточке пристально смотрела на Нату. Ну, как по фотографии писать? Известно, что волосы каштановые были, аристократическая бледность лица и губы яркие, словно вишни, не нуждавшиеся в косметике. Но это же не с натуры. Сейчас благородный вытянутый овал лица Алины Ивановны стали портить какие-то шишки, она заматывала их то платком, то шарфом. Визит к врачу всё откладывался, тревожные мысли старалась гнать от себя.
Тяжёлый недуг мучил Алину Ивановну давно и был причиной нищеты, одиночества и многих других несчастий. Мужчины влюблялись в красавицу, но, узнав о её болезни и нетрудоспособности, жениться не решались. Звали её ласково Аллочка, Алик. При рождении девочке было дано полное имя Альбина, которое ей не нравилось. Менять имя в документах Аллочка не собиралась, считая это несерьёзной затеей. Но когда в паспортном столе случайно пропустили две буквы «ь» и «б», она обрадовалась: «Алина Ивановна – красивее звучит, пусть так и остаётся».
Её первой любовью был синеглазый темноволосый парень по имени Юрка. Симпатичный, начитанный, он не понятно, каким образом попал в плохую компанию, но, встретив Аллочку, нашёл в себе силы порвать с «блатной жизнью». Когда влюблённые гуляли лунными вечерами по улицам тихого городка, как грибы из-под земли, возникали «урки» в кепочках, чтобы побеседовать с «отбившимся от стада», угрожали. Юрка поступил в Новосибирский университет, сменил фамилию, чтобы бывшие друзья не преследовали, и уехал с Аллочкой. Родители Юрки были против брака, и постоянно оказывали на сына давление. Девушка не могла работать, точный диагноз не был установлен. У неё был целый ряд заболеваний, казалось, не было болезни, которая её миновала. К тому же, Аллочка часто падала в обморок. Её обследовали в разных больницах, но вылечить не могли, и группу инвалидности тоже не давали. От отчаяния спасали книги. Читала Алла много, книги развивали и укрепляли её душу, в них она находила идеалы, к ним шла за советом.
Жила Аллочка с родителями, была пятым и младшим ребёнком в семье. Брат и сёстры получили высшее образование, создали семьи. Они помогали и поддерживали. Не всё успела рассказать Алина Ивановна Нате.
Известно было, как любила Аллочка Юрку, и какой трагедией обернулось вмешательство его родителей, добившихся-таки своей цели. Влюблённые расстались.
Как-то вечером гуляла Алла с подругами в парке, и вдруг увидела его… Он шёл навстречу.
– Девчонки! Юрка идёт!
Все замерли. Аллочка собрала все силы, чтобы остаться спокойной, даже улыбнулась. Когда он скрылся, потеряла сознание. Подруги, Люба и Лена, довели её до дома. Люба, приходившаяся Аллочке племянницей, была младше на десять лет, что не мешало дружбе. Это была красивая белокурая девушка с густыми длинными волосами, высокая, статная. Портила её некоторая грубоватость, проявлявшаяся в отсутствии культурной речи и манер. Но Алла считала её доброй и хорошей подругой. Люба не была такой тоненькой и прозрачной, и с большим трудом скрывала приступы зависти, слыша от парней «Аллочка, ты голубой крови».
Не смотря на болезнь, Алла окончила курсы кройки и шитья, прекрасно шила себе, друзьям, родственникам, соседям. Денег ни с кого не брала. Говорили: «Аллочка, у тебя золотые руки!» Но видя соседку в роскошных нарядах, созданных её руками, шептались: «Как можно вести такой образ жизни и носить такие вещи». Когда Алле становилось хуже, она подолгу не показывалась людям, но выходила всегда блестящей. В её болезнь многие не верили, некоторые ненавидели, осуждали, видя её маму, Елизавету Ильиничну в огороде или, с тяжёлой сумкой, идущую из магазина. Осуждали и Нату с пятилетнего возраста за непослушание и кажущуюся лень. Будучи акселераткой, она выглядела года на четыре старше и отличалась физической слабостью и неуравновешенным характером.
У девочки была нарушена координация движений, при рождении задет мозжечок. Родила Алла дочь в тридцать один год. Отец Наты, красавец-капитан дальнего плаванья, хоть и был влюблён в Аллочку, которую называл «нежным цветком», но вовсе не собирался на ней жениться. Конечно, Алла не верила его бесконечной лжи, тревожилась из-за участившихся попоек, но почему-то пустила всё на самотёк.
В результате она родила Нату, вернувшись с ребенком к престарелым родителям. Не имея возможности работать, Алле ничего не оставалось, как жить жизнью своей дочери, и она отдавала ей все свои душевные силы. Мало кто мог уделить столько внимания своему ребёнку, и неизвестно, какая бы без этого выросла девочка. Дети с таким типом резидуальной энцефалопатии не всегда могут получить высокий уровень развития, хотя имеют неплохой умственный потенциал и отличную память. Оказавшись в саду, они зачастую получают тычки и шлепки от нянек за медлительность, неуклюжесть, не застёгнутые пуговицы, за разлитый суп и неумение ладить со сверстниками. Сверстники инстинктивно чувствуют существо слабее себя и набрасываются, как волчата. Ещё хуже, если такой ребёнок попадает в детский дом, где, замкнувшись, он медленно развивается, превращаясь в жалкое и беспомощное существо. Помощи государство не оказывает, оставляя жить с постоянным чувством вины и ожесточённым сердцем. Из таких детей крупно везёт тем, кому родители посвящают жизнь, делая их полноценными людьми. Алла не отдала дочь в детский сад, читала ей чудесные книжки, водила в рощу за грибами, помогала найти подруг.
Люба вышла замуж за Славу Дорожкина, простого и весёлого парня, работавшего водителем. Маринка Дорожкина была старше Наты на два года и обладала всеми теми качествами, которые у Наты отсутствовали. Беззлобная, весёлая, с детства хозяйственная, Маринка приносила с собой поток света и радости. Худенькая, со светлыми, как у Золушки, волосами, она казалась Нате самой красивой девочкой в мире, хотя и не обладала красотой тёти Любы. Маринка была безбровой, как отец, с небольшими голубыми глазами и веснушками на курносом носу. Тётя Люба была женщиной весьма крупной, грубоватой, с резким громовым голосом. «Ну, что, – говорила она вечером, – дочь моя любимая, дочь моя хорошая, собирайся домой!» Лет до шести Ната безутешно плакала, когда забирали подругу. У Наты не было недостатка в друзьях, но слёзы лились только при расставании с Маринкой. Потом поняла, что плакать стыдно. Маринка учила её играть в «больницу», в «дом», прыгать в классики. Учила по-хозяйски складывать кукольную постель, готовить куклам суп, лепить пирожки из песка и глины. Приносила капельницы из больницы, и ставила их куклам, учила ничего не бояться. Все жизненные невзгоды Маринка встречала с улыбкой «до ушей» и смеющимися глазами. В детских садах в то время были часты случаи дизентерии и болезни Боткина. Всё это выпало на долю Маринки. На вопрос Наты: «Тебе страшно было?», та отвечала: «А чего бояться?». И смеялась.
В рабочей семье Маринки не было, как у Аллочки, книжно-интеллигентского уклада, взрослые там иногда выпивали, дети «получали ремня». Маринка смеялась в ответ на вытаращенные глаза Наты: «Ну, подумаешь, отлупил шлангом, пустяки!» Иногда с Маринкой в нагрузку оставляли ее младшего брата, что омрачало не только радость Наты, но и Маринкино веселье. Брат Сашка был на три года младше Маринки, да вдобавок ещё и сильно отставал в развитии. Обеих девчонок выводили из себя его затянувшиеся животные игры на четвереньках и тяга к разрушению. Разрушались песочные города, уютные кукольные комнаты, постоянно приходилось искать место, где скрыться от Сашки.
– Не обижайся на Сашу, он маленький, а мальчики позже развиваются, – говорила Алина Ивановна.
Жили Тищенко очень бедно, хотя три сестры и брат Алины Ивановны регулярно отправляли деньги по двадцать рублей. Пенсию бабушка получала очень маленькую, а дедушка умер, когда Нате было шесть лет. Тогда первый раз в жизнь девочки вошло большое горе. Алина Ивановна хоть и старалась держаться, но часто плакала за безвозвратно ушедшим папочкой, а с ней и Ната.
Когда Алина Ивановна увидела, что Ната достаточно внимательна, чтобы перейти дорогу, она дала дочери большую свободу, чем имели неизбалованные садовские дети. С семи лет Ната самостоятельно ездила на автобусе, когда нужно было, гуляла по «Шанхайчику», нередко нарывалась на хулиганов, приходила с синяками, доверяла и разочаровывалась. Алина Ивановна никогда не устраивала разборок с обидчиками.
Материальных благ в доме было немного, отсутствовал телевизор и холодильник. Холодильник смогли купить лишь тогда, когда Ната переходила в восьмой класс. Зато книг – полон дом. Что было в дефиците – брали в библиотеке. Дважды удалось Алине Ивановне свозить дочь на Запад. Когда Нате минуло шесть лет, она впервые увидела Москву и Крым. В двенадцать лет летала девочка с мамой в Москву и Киев, где жили их родственники. Часто ездили в Кульдур, где Алина Ивановна надеялась излечиться от мучивших её болезней. После ванн Алле становилось плохо, она теряла сознание, но через месяц наступало облегчение.
Никто не знал тогда, что причина большинства болезней Алины Ивановны – скрытая стадия хронического лимфолейкоза, и лечение на курорте ей противопоказано. В результате последнего курортного лечения Алла почувствовала себя лучше, почти прошли боли. Ната тогда училась в седьмом классе. Год выдался тяжёлым: бабушка слегла и уже не вставала с постели, а в декабре умерла. Тоска и оцепенение давили, хотя мать и дочь старались поддерживать друг друга. Чтобы выжить, Алина Ивановна устроилась работать на почту. Ната помогала маме разносить газеты. Вечерами читали вслух, Ната рассказывала Алине Ивановне всё самое сокровенное. У Наты не было друга, ближе мамы. Но не во всём девочка походила на Алину Ивановну. Внешне она была копией отца, обладавшего более яркими чертами: огромные миндалевидные глаза, нос чуть потоньше. Ната не обладала аристократическими манерами своей матери, да их и не могло быть с нарушенной координацией. Алина Ивановна считала, что правильную осанку можно выработать, но у дочери был нарушен процесс распределения внимания, и она не могла одновременно держать спину прямо, правильно ставить ноги и думать ещё о чём-то другом. Неуклюжесть и медлительность оборачивались неаккуратностью. Всё это служило причиной ссор. Алина Ивановна обладала вспыльчивым характером, но это не могло поколебать душевную близость Наты с матерью. Алина Ивановна могла выслушать, вникнуть в ситуацию, найти правильные слова. Её необыкновенный ум помогал разрешить многие ситуации, казавшиеся безысходными. Ната же в юности была слишком прямолинейной и не могла принимать компромиссных решений. Девочка росла максималисткой, и от этого ещё острее переживала свою неуклюжесть и непохожесть на других. В пятнадцать лет Ната поступила в художественный лицей и погрузилась в учёбу.
Алина Ивановна когда-то сшила себе пальто с воротником из рыси. Мех ей прислала сестра из Якутии. Умело сшитые пальто и шапка казались роскошными и вызывали завистливый шёпот соседок. Аллочка не хотела носить почту в старой, рабочей одежде, а всегда ходила нарядная, выглядела восхитительно. В этом пальто её часто встречал Колька, пришедший нынче.
На следующий день, когда Алина Ивановна возвращалась с работы, она неожиданно увидела Кольку. Нагнув голову, словно собираясь боднуть, он шёл прямо на неё. Удалось отскочить в сторону, а внезапно появившийся сосед, затащил Кольку к себе в калитку. Долго Алина Ивановна не могла прийти в себя. Зайдя домой, села, не раздеваясь, и так просидела, пока в дверь не постучали.
– Ната, ты?
За дверью кто-то хрипло хихикнул. Это была не дочь.
– Кто там? – ёжась от страха спросила Алла.
– Дед Пихто! – ответил громовой голос Любки Дорожкиной.
Алла открыла.
– Ну, Любка, напугала!
– Вечно у вас «не слава богу»! Что мать, что дочь «с приветом»! Да что у вас такое случилось?!
– Почему это мы для тебя «с приветом» стали?
– Да не видишь, что ли, что Наташка твоя не от мира сего. Я её видела, когда участок в школе убирали – ни с возу принять, ни на воз подать. Спит на ходу. И вообще, странная. Дети над ней в школе смеялись. Как она в лицее-то?
– Да нормально, «отличница».
– Так она всегда «отличницей» была, я не про то. У меня Маринка замуж вышла, парень видный, богатый. А твою – кто возьмёт?
– Люба, ты что, не с той ноги встала?
– А что, правда глаза колет? Ты за отцом и матерью всю жизнь барыней прожила, одевалась. А Натку твою хоть как одень, она то сгорбится, то ноги скривит. Да и одеть-то её тебе не во что.
– Ты ругаться пришла? За что? Я к тебе всегда хорошо относилась. Люба, так уж повелось, что никто, кто меня обидел не остался безнаказанным. Сама не знаю, почему это.
– Алл, прости, что-то меня понесло. Захожу, а ты сидишь замороженная. Ну, что у тебя случилось?
В другом состоянии Алина Ивановна, может и не стала бы разговаривать, но слишком силён был шок от происшествия с Колькой, и она рассказала о случившемся.
– Да, ты молодо выглядишь… Не работала, хорошо сохранилась. А мне не за кем было сидеть!
– Люба, как не стыдно тебе? Ты же знаешь, как я болела.
Люба осеклась, вспомнила, зачем пришла.
– Алка, да прости, у меня беда, вот я и нервная стала. Сашка болеет последний год. Мышцы совсем ослабели, ногу руками поддерживает, чтобы в машину залезть. Говорят, миастения, редкая болезнь. Сделают в Москве операцию, говорят, всё нормально будет. Там у тебя сестра, Лена, кажется, в Москве живёт. Адресок не подкинешь?
Алина Ивановна написала адрес. Люба ушла. Обида оставалась, но были дела поважнее. Надо было от Кольки спасаться. В тот день встретилась Алла с Колькиной матерью и преследования прекратились.
2
Жизнь шла своим чередом. Ната усиленно училась, мечтая стать художником, Алина Ивановна делала всё, что было в её силах, чтобы помочь дочери встать на ноги. Работать становилось всё труднее. Когда Ната окончила второй курс, врачи поставили Алине Ивановне диагноз – хронический лимфолейкоз в развёрнутой стадии. В этом состоянии можно было прожить около пяти лет. Теперь никто из врачей не называл Аллу симулянткой, обследование подтвердило множество других заболеваний, развившихся на фоне лейкоза. Лейкоз в скрытой стадии был незаметен, а множественные воспалительные процессы делали Алину Ивановну нетрудоспособной.
Окончив лицей, Ната пошла работать в школу, а через год поступила в институт на заочное отделение. Сразу после окончания Натой лицея, Алину Ивановну решили сократить на работе, а она тут же подала на ВТЭК, чтобы оформить пенсию по инвалидности.
– Надо же, какая умная, – проворчала начальница, которой было выгоднее выкинуть работника по сокращению.
В тот год Алина Ивановна часто лежала в гематологии, в надежде хоть как-то продлить свою жизнь. Ната попадала в больницу с пневмонией, после чего у неё постоянно держалась небольшая температура, как это было в юности и у Аллочки . Мама боялась, что дочь унаследовала её заболевание. Нате пришлось ещё раз лечь в больницу. Провожая дочь, Алина Ивановна сказала, что на втором этаже будет лежать Сашка Дорожкин для обследования. Операция на вилочковой железе, сделанная в Москве, спасла Сашке жизнь, но полного выздоровления не дала, он был на инвалидности. Ната работала в той же школе, что и тётя Люба. По сарафанному радио она узнала, что Сашка не мог учиться в своей школе. Тётя Люба забрала его к себе, благодаря чему он и получил аттестат. Затем пошёл в ПТУ, учиться на водителя троллейбуса.
Месяца два назад Люба звонила Алле, плача: Сашка с друзьями катался на чужих машинах, одну из которых они разбили. Попал в милицию, мать «вытаскивала» его, предъявив справки об инвалидности. Пришлось выплачивать за разбитую машину.
– Не знаю, почему так случается. Не верю ни во что сверхъестественное. То, что действительно никто, обидевший нас, не остался безнаказанным, объяснить не могу. И к тому же, почему несчастье всегда случается с детьми?
Ната тоже не могла понять, почему так происходит. А почему сбываются мамины сны? Наверное, это совпадение, но всё же как-то неприятно.
Ната несколько лет не встречалась с Сашкой и не могла представить, каким он вырос. Маринка изредка заходила, последний раз с годовалым сынишкой Максимом. Она повзрослела, жила семейными заботами, была по-прежнему практична. Маринке трудно было понять романтические искания Наты, но между ними сохранились дружеские отношения. И в душе Наты на всю жизнь сохранилась благодарность к этой простенькой белокурой девчонке, наполнившей радостью её детство.
Сашка был красив, похож на мать, но безволен и непроходимо глуп. Нате смешно было слышать, если несли ему, как ребёнку, шоколадку за согласие сдать кровь из вены. Он совсем был не похож на сестру. Ната попросила Сашку рассказать о «приключениях» на чужих машинах и аресте. Он всё рассказал, не таясь, в каком-то хвастливом тоне, не скрыв и того, как сдал своих друзей.
– Саш, ты что же, выдал их? – недоумённо спросила Ната.
– Так били же.
То, что в милиции били уже не по советским законам, Ната была наслышана. Но чтобы так без угрызений совести выдать товарищей и спокойно об этом говорить… Это уже было за рамками понимания Наты.
Шла перестройка. Разваливались заводы, поднимались цены. Зарплаты Наты и пенсии Алины Ивановны не хватало на нормальное существование.
Случалось, ели лебеду, не хватало на хлеб. Вузы стали платными, и Ната училась заочно в пединституте, где ещё можно было бесплатно учиться. Ната тяжело переживала подмену ценностей, всё её существо противилось наступавшей, давящей машине капитализма.
Ната резко высказывалась по поводу новоявленной буржуазии и предателей-правителей, именовавших себя демократами.
Алина Ивановна была сдержаннее, но её мучило то же самое.
– Я думаю, даже имея достаток в семье, возможность учить детей, нельзя быть счастливым, видя, что творится вокруг! Разве можно спокойно смотреть, как люди мучаются в нищете, как развалили такую страну! – часто говорила Алина Ивановна.
Слава Дорожкин устроился на работу по каким-то перевозкам в Китай. Люба, располневшая, ещё более грубая, хвасталась китайскими вещами:
– Ну, что ты за юбку купила? Дешёвка! Вот, у меня! – вызывающе говорила она, поднимая край подола, – тебе такой за всю жизнь не купить!
Глупость старшей Дорожкиной Нату не обидела, она просто удивилась странному поведению тёти Любы.
– Что это с Любкой творится? – недоумевала Алина Ивановна.
Разгадку внесла пришедшая как-то вечером тётя Вера.
– Я захожу как-то к Любе в барак, а она выходит пьяная и злая: «Уходи отсюда или я тебя сейчас с лестницы спущу!» Любка пить много стала!
Злилась она за доставшийся тёте Вере в наследство маленький домик, хотя у неё уже была квартира. Дорожкины жили в бараке, и никакой торговлей нельзя было заработать на лучшее жильё.
В последние три года участились наводнения. Затапливало огороды. Домик Алины Ивановны стоял ниже всех. Вода затекала в дом, разливалась по полу. Откачивали воду насосами.
Нищета, безысходность, невозможность учиться в хорошем вузе… Что будет дальше? Иногда Ната, представляя свою будущую жизнь, задавала матери жестокий вопрос:
– Зачем ты меня родила?
– Наверное, я действительно не имела права иметь ребёнка. Да, я не могла обеспечить, власть так резко поменялась. При советской-то власти способные дети ехали поступать в столичные вузы и поступали без всяких денег. Многие квартиры получали, кто работал. Мы так жили, потому что я работать не могла, а ты бы выбилась в люди, не случись этого.
Родственники, помогавшие семье Тищенко, никогда не попрекали их ни в чём. Но одна двоюродная сестра Наты, Марго, недолюбливала Нату и частенько намекала на её ущербность. Как-то она сказала:
– Вот, для тебя мать – идеал, но она очень во многом не права. Когда-нибудь ты это поймёшь. Сейчас говорить ничего не буду.
Ната не могла понять, на что Марго намекнула. Когда-то, студенткой, она жила с ними, с Алиной Ивановной делилась всеми своими радостями и бедами, к ней обращалась за поддержкой.
Уже пять лет жила Алина Ивановна с развёрнутой стадией лейкоза. Страх потерять мать постоянно мучил Нату. С нелёгкими думами пришла она на работу.
– Привет! – крикнула ей тётя Люба Дорожкина. – Ну что, как там Алла?
– Плохо ей, боюсь я.
– Да она всю жизнь болеет, – проворчала тётя Люба.
– У неё последняя стадия лейкоза, – запинаясь, заговорила Ната.
Дорожкина посмотрела на девушку жёлтыми от злости глазами и прошипела:
– Твоя мать ещё двести лет проживёт!
3
Тем летом Ната окончила институт и вышла замуж. Любовь пришла неожиданно, через месяц знакомства сыграли свадьбу. А ещё через месяц мамы не стало.
Прошло двадцать лет…
Ната жила в Хабаровске, в маленькой однокомнатной квартире. В квартире негде было ступить из-за картин и мольбертов. Дочь Люба училась на театральном факультете. Папа назвал дочь именем своей матери, запретив жене называть в честь умершей.
Когда дочери было тринадцать лет, муж Наты ушёл к другой. Вначале семейной жизни Ната свернула своё творчество, писала на маленьких форматах, не позволяла себе заказать рам, картины складывала на шкафах. Она жила жизнью дочери, как и её мать, хотя не всё удавалось.
Чтобы выкупить квартиру, пять лет пришлось работать целыми днями. Потом Ната осталась на одной работе, чтобы заниматься с дочерью, заменяя ей многих репетиторов.
Муж хотел другой жизни, нищета его угнетала. Ближе к сорока годам у Наты проявился целый ряд наследственных болезней. Она становилась нетрудоспособной. Тогда-то и ушёл муж.
Ната ходила по врачам, ей делали операции. Перечитав множество медицинских книг, углублялась в проблемы, которыми не хотели грузить себя врачи, сама принимала нестандартные решения. Часто чувствовала себя в большом городе, как в лесу, где не от кого ждать помощи.
Всё в этом мире теперь стоило денег. А если их нет – ваши проблемы…
Ната сама ставила себе капельницы и шла на работу, расписывать стены в неотапливаемом помещении. В моменты отчаяния вспоминались слова Марго. Да, Марго считала Нату серьёзной помехой в своей жизни. Ведь её мама, тётя Валя, всю жизнь помогала этим неудачникам Тищенко. В самом деле, мама знала, что с папой не останется, почему же не сделала аборт? Родив Нату, она повесила её на шею родственникам. Может, всё же надо было подумать?
Но вспоминались мамины слова: «Я тебя для жизни родила». Вспоминались книги, прочитанные вслух, поездки. Вспоминалось, как ходили с мамой за грибами за дорогу, как переживали вместе невзгоды и сблизились духовно, и как тяжела была утрата.
Проболев пять лет, Нате удалось встать на ноги и всерьёз заняться искусством. Ей, наконец, подвернулась работа руководителем изостудии, её дети рисовали, как студенты, но зарплаты не хватало на творческие нужды художника и начинающей актрисы – дочери Любы. Поэтому Ната работала на трёх работах и умудрялась писать картины, прежде всего в ущерб домашнему хозяйству.
Кому-то из художников вначале пути помогали родители, кто-то выходил замуж за влиятельных лиц, зачастую пожилых. Сын министра блистал, выставляя то реализм, то модернизм, имел собственный салон. А что могла Ната? Писать вопреки всему, вопреки общественной морали.
Когда-то Алину Ивановну осуждали за красивую одежду. Нату осуждали за то, что она занимается «барским делом», не «по одёжке тянет ножки». «У каждого в этой жизни своя ниша… Вот ты – педагог, к тебе приводят таких блестящих деток. Живи для них, пусть они будут художниками, раз у них есть такая возможность! И, глядя на них, будь счастлива. Зачем тебе эти картины?» Но Ната уже не могла остановиться, писала, выставляла свои картины везде, где только было возможно.
4
Ната покинула родной город 19 лет назад, и только теперь появилась возможность приехать на четыре дня. Сидя в поезде, Ната внимательно вглядывалась в окно. Вот состав минул Хабаровский край, и потянулись родные низенькие сопочки. Когда-то они ехали с мамой той же дорогой, возвращаясь из Кульдура. Сердце ныло. Ната ехала к единственной из маминых сестёр, оставшейся в живых. Всё осталось там: детство, дом, мама, бабушка, Маринка.
И Маринки уже не было в живых. От тёти Вали Ната узнала о страшной судьбе Дорожкиных. Когда Ната покинула город, тётя Люба спилась совсем. Её уволили из школы, где она вела труд у девочек. Дядя Слава работал ночным сторожем, и однажды на дежурстве его зарезал какой-то наркоман, вломившийся в помещение с требованием денег. Горько плакала Маринка на могиле отца и кричала: «Папочка, скоро я к тебе приду»! У Маринки тогда уже обнаружили острый лейкоз. Семейная жизнь её не вполне ладилась.
Маринка периодически уходила от мужа с двумя детьми к матери в барак. И муж её не был таким принцем, как кричала тётя Люба. Он жил в бараке напротив, и лишь некоторое время работал водителем на высокооплачиваемой работе. Через год не стало Маринки. Детей забрал отец, а тётя Люба пила и потеряла человеческий облик. Ещё когда Алина Ивановна была жива, тётя Люба, рассказывала, что Сашка жил с молодой красивой девчонкой, полюбившей его, вероятно, за внешность. С ней Сашка катался на угнанных машинах, и ей всё казалось прекрасным. Тётя Люба возненавидела невестку, прогоняла, а в школе распускала про неё грязные сплетни. По её словам, невестка принесла рождённого от Сашки ребёнка, сказала: «Вот, берите. Зовут Сашкой». И ушла.
Алина Ивановна не верила в правдивость Любиных слов, и никто теперь не узнает, что было на самом деле. Сашка умер следом за Маринкой, оставив тёте Любе внука. Периодически заходили к бабушке Маринкины дети. Однажды повзрослевший Максим застал бабушку с озверевшим собутыльником, который бил её, схватив за волосы. Молодой и сильный Максим взял обидчика за шиворот, выбросил на улицу и закрыл дверь. На следующий день нашли замёрзший труп, а Максима посадили на два года.
Тётя Люба пила и ждала смерти, которая всё не приходила. Умерла она год назад, а через несколько месяцев разбился на машине Максим. Он был похож на Маринку: светловолосый, добродушный. Выйдя из тюрьмы, Максим нашёл работу, женился. Был у него шестимесячный сын. Жизнь Максима оборвалась так нелепо по вине пьяного водителя, выехавшего на встречную полосу. Кто-то скажет «судьба», кто-то подумает «проклятье».
«Нет же, – думала Ната, – тётя Люба сама погубила своей злобой себя и близких. Возможно, нельзя было спасти Маринку. Но всё остальное… Злоба съедала тётю Любу изнутри, она запивала её водкой, а злоба только росла. С непьющей женой дядя Слава мог пить меньше и не оказаться в сторожах. Не случилось бы этого кошмара с Максимом. Многое могло быть иначе…»
Стучали колёса, мелькали низенькие кустики на приамурских равнинах. И вот показался в окне «Шанхайчик», застроенный до неузнаваемости пёстрыми киосками с рекламными щитами. Ната посмотрела в окно напротив: за ним плыла роща, где они так любили гулять с мамой…