Самоподготовка в сарае
Мой друг на военных сборах вечно торчал в нарядах, караулах и дежурствах, где угодно и по любому поводу. Мол, лучше сено сгребать в подшефном колхозе или картош-ку в подсобке чистить, нежели уставы зубрить или авторазливочную станцию изучать. Таких как он набралось понемногу человек десять – двенадцать со всего курса, вроде немного, но в нормальный график оне вписывались плохо. И решили их в свободное от нарядов время занять самоподготовкой, но не в казармах и в учебном классе, где и так народу полно, а в старом сарае, в самом углу гарнизона, у ограды. Там было темно и пыльно, в июле страшно жарко, а в конце августа уже изрядно холодно. Сидели на старых ящиках, а два ящика, один на другом, уже представляли собой стол. При сильном дожде иногда кое–где протекала крыша, но не сильно. Зато в сарай никогда не заходили офице-ры, ни свои, преподаватели с военной кафедры, ни местные, из отдельного батальона химзащиты. Да и вообще посторонние тут не появлялись – время своих дежурств все помнили исправно, а едальные сроки тем более. Ну а побудка и отбой проходили приме-нительно к обстоятельствам, в спортзале, превращённом в казарму для студентов, быстро привыкли, что «нарядчики» живут по особому графику.
Время сарайной самоподготовки, использовалось, естественно, с максимальной пользой. Кто спал, кто дулся в преф, кто читал журналы и книжки, а иные просто болтали между собой. На «столах» лежали наставления и уставы, рабочие тетради и ручки. На всякий случай их перелистывали пару раз в день, иногда меняли местами, с ящиков смахивали пыль. Но все предосторожности, как выяснилось уже к середине августа, оказались вовсе излишними, никто сараем не интересовался, и проверять его не спешил. И вот как-то один из обитателей оного, пресытившись чтением и иным досугом, предложил коллегам спеть что-то популярное. В уголке, дабы не мешать спящим и играющим. Так попели пару дней, и как-то приелось. Гитару в сарай взять было боязно, а так что-то вполголоса, себе под нос, бубнить не шибко приятно. И тогда мой друг подал отличную идею – надо на ходу сочинять какую-нибудь фигню, вроде нанайских напевов в тундре, чем глупее, тем лучше. И мурлыкать хором, в том же углу. И вот первой озвучили известную мелодию П. Мориа, под которую на программе время погоду передавали. Озвучили собачьим лаем, максима-льно приближенным к натуральному. Гаф гаф гаф, гафгафгафгаф, гафгафгаафгаафгаф гаф, и так пока не надоест. Получилось смешно и довольно складно… не всем сие словоблу-дие понравилось, но многим пришлось по душе, и впоследствии исполнялось весьма часто. А следующая песня придумалась совершенно по случайному поводу. Вспоминали по какому-то поводу В. Высоцкого, и всплыла в памяти фраза про пассатижи в бане, и как по словам зрителей, где-то в бане пассатижы оказались первой необходимостью. И тут кто-то говорит – постой, вот хороший напев: тижин вижин пассааатижин, пассааатижин тижин вижин и так далее. И опять некоторым понравилось, теперь в сарае звучали уже два напева, не считая обычных песен.
И почти сразу кто-то решил, что нельзя только гавкать, надо и помяукать. Скажем, на мотив «По долинам, по загорьям» – мяу мяу мяу мяу, мяу мяу мяу мяв, ау вау ау ваяя, вау ау ау ав. Понравилось, и пару дней мяуканье шло своим чередом, а потом случился некий конфуз. На батальонной кухне жил старый кот Мурзик, ласковый и толстый, любимец всего батальона и прикомандированных курсантов. И вот как-то обходя свои владения, он невзначай заглянул в вышеописанный сарай, где услыхал оное мяуканье. И вот, как с ужасом вспоминал мой друг через много лет после оного случая, ужасно не понравилось котику их пение. Вдруг с верхнего ящика раздаётся шипение, даже рычание какое-то, и выскакивает этакое чудище – шерсть дыбом, хвост торчит, глаза горят и пасть оскалена. Я, говорит друг, чуть не обосрался с испугу. И ведь такое впечатление, что кот раза в два стал больше… или так ему со страху показалось. В общем, с тех пор мяукали с большой осторожностью, предварительно тщательно осмотрев местность. Потом придумали ещё кучу напевок, столь же глубокомысленных, но их тексты уже забылись. Кроме двух последних, первую сочинил один любитель отечественной истории, коий помнил имярек многих бакинских комиссаров, и решил сие озвучить. Ну а потом продолжил по вдохновению, как обычно. Вышла вот такая смесь (все строчки пелись по два раза): Мешаади Азизбееков, Мешаади Азизбееков, Мешаади Азизбееков, и Степаан Шаумян; Ох Иваан Фиолеетов, ах Иваан Фиолеетов, эх Иваан Фиолеетов, и Степаан Шаумян; Мир Гасаан Везииров, Мир Гасаан Везииров, Мир Гасаан Везииров, с ним же Шаумян; Го, ге го, го ге го, мистер Полисарио, камподзитор Хренникофф; Эбаут бёдз, эбаут бёдз, эбаут бедзэбаутбёдзэбаутбёдз; Визаут фулс, визаут фулс, визаутфулсвизаутфулсвизаутфулс. Были и ещё строчки, но на них обычно уже не хватало терпения, и оне скоро забылись. Ну а последнюю сочиняли всем хором, и похожим манером – рифмовали куски и отдельные слова известных текстов, иногда что-то меняя, или вставляя свои задумки. Пели её нечасто, благо понравилась она ни всем, а некоторые сочли, что подтекст больно двусмы-сленный, где-то даже антисоветский. По тем меркам при желании и правда могли что-то пришить, хотя в общем-то текст вполне безобидный. Впрочем, вот он весь, благо вполне короткий, а там решайте сами, кто как знает:
Ширин-вырин карапот,
Комбикормовый завод,
Ламца-дрица, дри-ца-ца,
Нынче Пасха без яйца.
Слава партии родной,
Хлеб сегодня с лебедой,
Наша цель лишь коммунизм,
Но все любят онанизм.
Брадобрей, брадобрей пташечка,
Прохиндеечка жалобно поет;
Уплывём мы с тобою Глашечка
За Поньгому синей гладью вод.
Маленький круг, лопнувший вдруг,
Вот откровенье парнишки –
Он-то решил сбросить свой пыл
В дырку любимой Иришке.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Ну а мы в сарае бьём баклуши,
Наслаждаясь жизни чередой.
Разгромили атаманов,
Разогнали воевод,
И теперь в родном сарае
Кто-то спит, а кто-то пьёт!
Плоды нетерпения
Левое крыло народников – народовольцы и их последователи – считали, что история движется страшно медленно, надо ее подгонять. Во что это вылилось, мы уже знаем, как знаем и лучшего погоняльщика… нет, не всех времен и народов, Пол Пот его в итоге затмил. Но тогда, когда идеи Народной Воли еще были актуальны хотя бы для историков, Николай Иваныч Ежов четко показал, что к чему приводит. Не он один, конечно, и режиссер у него был неплохой, но саму суть «ускорения» он продемонстрировал блестя-ще и убедительно. Хорошо, что Горбачев не в него вышел…
Альтернативу для пышущих жаром подпольщиков обычно видят лишь в теории малых дел. Хотя, по сравнению с тем, что вышло, никакие малые дела не покажутся лишними, плохими или недостаточными. Но, однако, был и другой вариант, на наш взгляд и вовсе беспроигрышный для участников действа. Ну кроме тех, кто за метанием бомб не видел более ничего достойного, а они, к счастью, всегда были в меньшинстве. Так вот, ежели бы активисты Народной воли и прочих террористических групп 70 – 90-х годов девятнад-цатого века занялись (тогда) мирной агитацией, по возможности не выходя за рамки закона, они в большинстве своём дожили бы до 905 года. Конечно, кто- загремел бы в ссылку за недозволенные мысли, кому-то запретили бы жить в столицах, ибо соблюсти полицейский этикет полностью было трудновато. Но в общем и целом, на свободе и на родной земле осталось бы множество ещё не старых и энергичных революционеров, с большими связями и огромным опытом, и не только житейским. А с другой стороны, жандармерия и полиция при таком раскладе не были бы готовы к борьбе с массовым террором – в лучшем случае они переняли бы европейский, весьма куцый, опыт борьбы с анархистами, а в худшем их подготовка осталась бы на уровне начала 70-х годов. А ведь даже в несравненно худших условиях нашей тогдашней реальности, когда охранительные органы были во всеоружии, эсеры и им подобные за год – полтора во время первой рево-люции перебили более тысячи человек царских чиновников. Вроде бы не так уж и много для огроменной империи, но ведь в октябре пятого года, да и до того, и потом, правящую элиту империи не раз охватывал панический страх, истерика и пораженческеие мысли – мол, революция уже победила, и пора сдаваться, пока победители не вырезали нас всех. И это при том, что силовые структуры были во всеоружии, и работали весьма эффективно. А ежели бы они остались на уровне 70-х годов? К тому же и чиновники всех мастей и рангов за время народнического террора как-то к нему привыкли, приспособились, и можно даже сказать, окрепли духом. А общество в целом, убедившись в бесполезности жертв, с обеих причём сторон, в общем и целом вплоть до начала 900-х годов к нигилистам относилось отрицательно. Лишь перед русско-японской войной наши образованные господа немного полевели. А ведь всё могло быть иначе – кабы первые бомбы взорвались в четвёртом-пятом году, то и бомбометатели выглядели бы героями, и общество восприняло террор как необходимую и существенную часть революции. Которая, при таком раскладе, имела бы все шансы на победу.
Был и ещё один момент, весьма важный. В начале 906-го года многие помещики, напуганные крестьянскими волнениями, бросились продавать свою землю, а иногда и имения целиком. Земельные банки, и дворянский и крестьянский, под нажимом землевла-дельцев, их союзов и организаций, по мере сил скупали сию землицу, не допустив тем самым резкого падения её цены. Правда, с большим трудом, да и среди правящей бюрократии были противники такого разбазаривания казённых средств, в столь тяжёлое время. А ежели бы члены правления обеих банков, да и прочие сотрудники, сидели под дамокловым мечом бомбистов, они бы пять раз подумали, прежде чем принимать подоб-ные решения. В итоге цена земли резко упала бы, богатые селяне скупили бы львиную долю помещичьих угодий, и независимо от исхода революции земельный вопрос во многом потерял бы свою остроту. А сие, согласитесь, тогда значило очень много. Но скорее всего, подобный казус только способствовал бы успеху переворота.
Ну и что с того, спросит читатель, что русская революция победила бы на 12 лет ранее? Хрен редьки не слаще. Ну во-первых, тогда никто, кроме крайне левого меньшинства, не рассчитывал на республику, идеалом была конституционная монархия на аглицкий манер. Но в сильно продвинутом варианте, ведь даже кадеты стремились к уравнению сословий, всеобщему избирательному праву, широким политическим свободам и государственному страхованию рабочих. Плюс передача крестьянам не только большей части удельных и кабинетных земель, но и изрядной доли помещичьих, правда за плату. Но по минимальной на тот момент цене. В общем, такая программа удовлетворила бы подавляющее больши-нство россиян, и никакого «углубления революции» не последовало бы. Во-вторых, даже в самые тяжкие моменты японская война ни шла ни в какое сравнение с первой мировой. То есть анархия в стране была бы несравненно ниже, чем в 17-ом году, не говоря уж о последующем трёхлетии, да и доверие крестьянской массы к монархической власти ещё не было поколеблено. И наконец, преобладание (за счёт только что одержанных побед) эсеров над эсдеками всех мастей облегчило бы создание широкой коалиции умеренных левых и левоцентристских партий, что в реальности 17-го года достигалось с трудом, и далеко не всегда. В общем, как ни крути, ситуация была бы много лучше, да и сами борцы с царской тиранией прожили бы куда более интересную жизнь, и умерли с куда большей пользой, для себя и других.
Проклятие старого инженера, или последний аргумент императора
(псевдонаучная фантастика)
В марте 1800 года умер Марк Монталамбер, генерал, член Парижской и Петербургской научных академий. Так пишут во всех справочниках и энциклопедиях, но увы, всё было гораздо сложнее. Опытный инженер и знаток фортификации прожил ещё почти десять лет в провинции, под вымышленным именем, немного не дотянув до столетнего юбилея. Сие произошло по прямому указанию Н. Бонапарта, ибо первый консул пожелал максимально засекретить одно грандиозное предприятие, в котором маркиз играл первейшую роль. Он предложил новоявленному диктатору новую систему обороны страны. Мол, старые крепо-сти в эпоху массовых армий потеряли своё значение, они слишком малы, а их влияние на полевую войну ограничено дальностью стрельбы крепостной артиллерии. Необходимы укрепления совсем иного типа, могущие дать надёжное укрытие отступающим полевым войскам. Причём укрытие обширное, дающее дивизиям и корпусам свободу манёвра. Ос-нову такого укрепрайона, или укреплённого лагеря, составят отдельные форты, или даже группы фортов, прпомежутки между которыми усиливаются полевой фортификацией. При необходимости создаётся и центральная ограда, ядро всего укреплённого района. В этой роли можно использовать некоторые, наиболее крупные, старые крепости, но в боль-шинстве случаев сиё ядро также придется строить заново. У Монталамбера уже были на-готове и общая карта расположения новых фортификаций, и примерные планы основных из них. Наполеону идея понравилась и он, инсценировав смерть старого маркиза, приказал срочно приступить к детальному проектированию, а затем и к скорейшей постройке всех необходимых объектов новой оборонительной системы.
Проще всего дело обстояло на юге – там в первую очередь создавался большой укреплённый лагерь Лиона и более скромная крепость в Гренобле (центральная ограда и шесть фортов вокруг неё). Своеобразно было прикрытие испанской границы, где форты Монтобана и Тулузы смыкались в общий укрепрайон, имевший вид узкого, но длинного (почти 60 км) овала. Гораздо солиднее укреплялись северные рубежи страны. На востоке старые крепости Мец и Страссбур окружались обширным поясом фортов, за которыми могла укрыться целая армия, а вторую линию обороны составляли Верден, Нанси и Бель-фор. Там центральная ограда усиливалась пятью – семью новыми фортами. А вот на западе всё было сложнее, ибо в пограничной полосе не было серьёзных естественных рубежей, на которых возможна длительная и успешная оборона. Посему, после долгих раздумий, наш герой решил отнести основную линию обороны вглубь страны. Её основу составили мощные укрепрайоны Амьена и Реймса с промежуточными, более слабыми крепостями Ла-Фер и Шалон-сюр-Марн. В Компьене и Сен-Кантене строились блокиру-ющие пункты из четырёх фортов без центрального ядра, весьма слабые по сравнению с прочими крепостями. Однако при поддержке соседних укрепрайонов и они должны были оказать изрядную помощь полевой армии. Впереди, у бельгийской границы, укреплялись Лилль и Мобеж, причём их внешние форты почти соприкасались между собой. Сей обширный укрепрайон создавался скорее как база для наступления на север, но и при обороне он как минимум заставил бы противника разделить свои силы, угрожая тылу армии, осаждавшей Амьен или Ла-Фер.
Основу же обороны на севере составлял огромный укреплённый лагерь Парижа. Он включал в себя центральную ограду, окружённую цепью из 23 мощных фортов. На самых опасных направлениях строилось ещё три группы фортов, по четыре в каждой из них. Но и это было не всё. На Луаре создавалась тыловая оборонительная линия, из трёх укрепрай-онов (Нант, Орлеан, Невер), и более скромных укреплений в Туре, Анже и Блуа. Во всех крепостях ещё в мирное время готовились основы полевых укреплений между фортами и вокруг них, и создавались запасы для ускоренной достройки оных в начале войны. Нако-нец, старый инженер придумал и отработал некое техническое новшество, «последнее средство», как он его называл. Императору идея понравилась, и он выделил необходимые средства на освоение новой технологии. В полном объёме строительство началось в 802 году, и с малыми перерывами продолжалось до лета тринадцатого, когда большие потери вынудили призвать в армию большинство строителей. Многие видные французы, и военные и гражданские, ворчали по поводу огромных затрат, и далеко не все верили в их целесообразность. Но большую часть денег император получал в виде контрибуции с побеждённых, а громадные работы давали заработок десяткам тысяч людей, не говоря уже о выгодных заказах промышленникам и торговцам.
Когда в январе 14 года армии коалиции вторглись во Францию, основные объекты всей системы ещё не были достроены, к тому же Наполеон рассчитывал разгромить против-ников по частям в маневренной войне. Те немногие офицеры, австрийцы, русские и пруссаки, которые видели новые укрепления, по большей части просто не поняли их наз-начения. Те же, кто что-то понял, сочли весь план или его фрагменты бредовой фантазией, недостойной даже обсуждения. После реставрации Бурбонов грандиозная стройка не только не замерла, но и продолжалась с максимальной энергией, причём по множеству причин. Во-первых, маршалы Мармон и Ней, наиболее близкие к новой власти, были горячими сторонниками плана Монталамбера. Сам король Людовик тоже отиносился к сему делу крайне сочувственно, и не только из-за естественного беспокойства об охране своих границ. Новые крепости требовали многочисленных гарнизонов, что сводило к минимуму сокращение армии, при изрядной экономии средств. Ведь крепостные войска считались второразрядными и содержались на половинном жалованьи. Многие роялисты выдвигали и такую мысль, что в случае беспорядков в Париже окружающие его укреп-ления помогут локализоавть бунт, а потом и подавить его. Ну а промышленники и купцы всех мастей, как и прежде, были убеждёнными сторонниками великой стройки.
Уже к концу года все укрепрайоны были достроены и частично оснащены, а к весне остались лишь мелкие недоделки. Посему, когда Наполеон, бежав с Эльбы, с триумфом возвратился в Париж, ему оставалось лишь заполнить промежутки между фортами поле-выми укреплениями, пополнить запасы и начать производство секретного оружия, того самого «последнего средства» Монталамбера. То была столь привычная нам, а тогда ещё совершенно неизвестная колючая проволока. Пока что её готовили впрок, опасаясь преж-девременно рассекретить столь важное и мощное оружие, а использовать планировали лишь в момент подхода противника к какому-нибудь укрепрайону. Их гарнизоны были укомплектованы даже выше нормы, ибо теперь, учитывая уроки прошлой кампании, император прибег к всенародному ополчению. Понимая, что народ устал от долгих войн и огромных потерь, Наполеон публично и официально заявлял, и не раз, что теперь он не пошлёт ни одного солдата за рубеж. Ежели соседи начнут войну, он готов дать им отпор, но сам ни на кого никогда не нападёт. В сочетании с новой весьма радикальной и демо-кратической конституцией, гражданскими свободами и всеобщим избирательным правом, столь умеренные взгляды импонировали большинству нации. Конечно, противники придерживались иного мнения, и уже в конце апреля в Вестфалии и Бельгии собрались силы седьмой антифранцузской коалиции, пока что из англичан, пруссаков и голландцев. И вот в начале мая армии Веллингтона и Блюхера перешли границу. Прусскаки через Рокруа и Мезьер двигались к Реймсу, а англичане с голландцами решили пройти между Лиллем и Мобежем прямиком на Париж. Они, надо сказать, совершенно не представляли себе, что же там такое соорудили их противники.
Армия Блюхера, пройдя в первый день более сорока вёрст, остановилась на ночлег у городка Ретель, на южном берегу Эны. Всё вродке бы было отлично, но ближе к утру по всему лагерю полыхнули огни – кто-то поджёг два десятка палаток, телеги с сеном, фуражом и продуктами. Большую часть запасов удалось спасти, но стоило сие огромных усилий и сильно потрёпанных нервов. А главное, не успели пруссаки справиться с огнём, как со всех сторон по лагерю загремели выстрелы. При свете пожара невидимые стрелки били по офицерам, артиллеристам, и конечно по штабным палаткам. Так союзники позна-комились с новой тактикой императора, который сполна учёл опыт Испании и русского похода в 12 году. Теперь в пограничных департаментах более 400 тыс обученных и вору-жённых франтиреров – так назвал своих партизан военный министр Даву – готовы были вступить в борьбу, как только перед ними появится противник. Эти очень подвижные и почти неуловимые отряды сильно мешали прусской армии, которая только через две неде-ли подошла к Реймссу, причём в сильно потрёпанном виде. Обойти укрепрайон оказалось невозможно, он был слишком велик. К тому же солидный гарнизон крепости создавал по-стоянную угрозу тылам Блюхера, который, ознакомившись с обстановкой, волей-неволей принуждён был начать осаду города.
Армия Веллингтона действовала ещё хуже. На второй день похода англичане заняли Валансьен, выдержав тяжёлый бой с конными и пешими егерями Макдоналда, затем быст-ро достигли Денена. Но тут, к своему удивлению, они обнаружили, что справа и слева от них раскинулись какие-то укрепления, не дававшие наступавшим никакой свободы маневра. А когда Веллингтон приказал готовиться к днёвке и войска стали на бивуак, на них со всех сторон обрушились франтиреры. С трудом отбившись от нападавших, на что ушло несколько часов, британцы форсированным маршем двинулись на юг, обстрелива-емые с флангов артиллерией укрепрайонов. Оная стрельба была не особо результативной, но изрядно потрепала нервы нападавшим. Уже стемнело, когда англичане достигли мало-мальски удобного места для ночлега (недалеко от истока Шельды), но и здесь их весь остаток ночи тревожили партизаны. Посему где-то в одиннадцать утра Веллингтон решил двигаться к Реймссу, на соединение с пруссаками. Поход длился почти неделю, и не толь-ко из-за постоянных нападок партизан – местность была эвакуирована и пустынна, и порой трудно было найти питьевую воду, не говоря уже о продовольствии и фураже. К тому же постоянные стычки сильно истощили запасы пороха, патронов и ядер, так что англичанам приходилось двигаться кружным путём, выбирая наиболее защищённые от нападения места.
Когда, наконец, обе армии соединились у стен Реймсса, выяснилось, что их сил едва хватает для плотной осады крепости. А когда через пару дней на осаждавших нагрянула основная армия императора, им пришлось поспешно ретироваться. Только в Бельгии, в окрестностях Филипвиля, созники остановились и несколько дней приводили в порядок свои силы. За это время Блюхер получил солидное подкрепление, подошли к Маасу и три русских корпуса и столько же австрийских. И вот, отдохнув и пополнив боезапас, армия коалиции двинулась в новый поход. На этот раз, по предложению Веллингтона, главный удар наносился в направлении Шарлевиль – Мезьер. Здесь, по всем данным, никаких укреплений не было, несмотря на важность оного места для обороны северной Франции. Союзники, весьма удивлённые сим репримандом, много острили по поводу французских инженеров, столь легкомысленно пропустивших столь важное место в системе обороны своей страны. Но в реальности всё оказалось не так просто.
Монталамбер, конечно, всегда понимал стратегическое значение Мезьера, как впрочем, и большинсчтво французских офицеров, не исключая и самого императора. Но старый инженер решил именно здесь создать огромную ловушку для армии противника. На обеих
берегах Мааса, на 10 – 15 вёрст от города, заблаговременно были подготовлены обширные полевые укрепления, искуссно замаскированные на местности. Теперь же, когда намере-ния противников окончательно выяснились, за четверо суток все позиции были приведены в боевую готовность, установлена артиллерия, а вокруг опорных пунктов, батарей и ходов сообщения натянута колючка в семь – восемь рядов. И когда союзники не чуя беды двинулись, наконец, в поход, они были неприятно поражены. Особенно их озадачила и поразила колючая проволока, ибо как с ней бороться никто не знал. Ядра, даже пущенные с рикошетом, лишь изредка и случайно рвали по одной, редко по две проволоке, а разрывные снаряды приносили пользу, лишь попав непосредственно в колья, поддержи-вавшие сеть. Понятно, что сие бывало крайне редко. Сапёры по ночам пытались резать заграждения, но подвешенные к проволоке железные полоски быстро выдавали их место-положение, а в ответ следовали картечные выстрелы. В итоге за пять суток упорной возни союзникам удалось лишь слегка вклиниться в оборону противника, да и то лишь на четы-рёх небольших участках. А на следующее утро, ещё затемно, с южной стороны лагеря бы-ли замечены главные силы французов. Армии коалиции едва успели построиться в боевой порядок, как началось сражение. Несмотря на упорство и храбрость солдат и офицеров, энергию Блюхера и распорядительность Веллингтона, союзники потерпели решительное поражение, и вынуждены были отступить на север, на бельгийскую территорию. Наполе-он, как и обещал, не преследовал их за пределами Франции, но сосредоточил на границе два корпуса для наблюдения за противником.
Сия неудача вызвала резкие трения среди правителей коалиции. Александр I и Франц австрийский считали, что поскольку Наполеон продемонстрировал верность провозглашё-нным ранее принципам, пора заключать мир на взаимоприемлемых условиях. К тому же и победа в сложившейся ситуации весьма проблематична, а цена её будет огромна. Ещё бо-лее резко высказывались южногерманские государства – Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен-Дармштадт. Ежели союзные монархи не приступят к переговорам, ворчали прави-тели сих стран, то они сами пошлют своих эмиссаров в Париж, ибо продолжение войны всем им совершенно не выгодно, ни с какой стороны. Даже наоборот, в нынешней ситу-ации союз с Наполеоном может оказаться выгоднее участия в коалиции. Пьемонт, Швеция и Неаполь колебались, но и там ясно обозначилось стремление к миру. Только Пруссия и Британия стояли за продолжение войны. Но пока они собирались с силами, зализывали раны и уговаривали союзников попытать счастья на поле боя ещё раз, прошло почти три недели. И всё это время по ту сторону границы шла работа – партизаны оборудовали но-вые базы и убежища, а гарнизоны крепостей усиливали и расширяли свои укрепления.
Новое наступление, по предложению А. Гнейзенау, начальника прусского штаба, началось гораздо восточнее, между Мецом и Страссбуром. Основные силы двигались по долине Саара, а на флангах, растянувшись на 10 – 15 вёрст в обе стороны от реки, насту-пали армии прикрытия. Такое построение, по мысли его авторов, должно было хоть как-то обезопасить армию вторжения от действий партизан и помочь в преодолении всяческих препятствий. Ведь чем шире полоса наступления, тем легче найти слабые места в обороне противника. Сперва оная хитрость вроде бы сработала, союзники быстро продвинулись на 40 – 50 вёрст вглубь страны. Но затем армия коалиции вынуждена была остановиться – со всех сторон её обложили франтиреры, прервав всякое сообщение с тылом. Пришлось вызывать подмогу, почти шесть корпусов, по первоначальному плану предназначенные для атаки Вердена. Это позволило главным силам возобновить наступление, но его резу-льтаты были мизерны, ибо теперь со всех сторон их бивуак окружали полевые укрепле-ния, в изобилии снабжённые всё той же «колючкой». А когда через пару дней на поле боя появился сам Наполеон с основной армией, союзникам опять пришлось ретироваться. На этот раз отступление прошло без больших потерь, но и похвастаться стратегам коалиции опять, как и полгода назад, было совершенно нечем.
На фронте опять наступило затишье, зато в тылу происходили драматические события. Не успели последние солдаты союзных войск покинуть Францию, как Южногерманские государства объявили о выходе из войны и заключении мирного договора с французами. А через три дня их примеру последовали Нидерланды и Сардинское королевство. Прус-ские генералы сгоряча хотели даже разоружить армии Бадена и Вюртемберга, но резкий протест русских и австрийцев охладил их пыл. И вот, после шести дней совещаний и предварительных переговоров, в Брюсселе собрался мирный конгресс. Сперва переговоры шли туго, особенно из-за упорства прусского короля – Фридрих-Вильгельм ни при каких условиях не соглашался оставить престол в руках Н. Бонапарта. Тогда аглицкий министр Кэстльри выдвинул компромиссное предложение – императором провозглашается малолетний Наполеон II, а его отец становится регентом. И впоследствии, по достижению совершеннолетия Бонапартом-младшим, старый Наполеон пожизненно сохранял пост генерального секретаря империи, нечто вроде премьер-министра с очень широкими пол-номочиями. Оная идея понравилась почти что всем, кроме самого императора. Однако поразмыслив, и он пришёл к выводу, что сие оптимальный, а то и единственный, способ водворить мир. Но за своё отречение Наполеон потребовал солидную компенсацию – во-первых, уплаты Англией 37 млн фунтов за потерянные колонии и убытки колониальной торговли. Во-вторых, голландцы отдавали французам города Турне, Буссю и Дур, а также обязывались создать вдоль границы нейтральную зону 15-км ширины, где запрещалось строительство укреплений и содержание войск. Такая же зона создавалась к северу от Саарлуи и реки Лаутер, а также на правом берегу Рейна напротив Страссбура, Кольмара и Мюлуза. Наконец, в Альпах французам передавались хоть и небольшие, но стратегически важные территории с важнейшими перевалами через Альпийскую горную цепь. Сперва оные предложения было встречено в штыки Британией, Голландией и Пьемонтом, но две последние державы скоро сняли свои возражения. Англичане же требовали снизить при-читавшуюся с них сумму до 18 – 20 миллионов. В конце концов сторговались на двадцати трёх, затем, по требованию Александра первого, в соглашение включили специальную статью, по которой французы гарантировали границы царства Польского и обязались ни под каким видом не вмешиваться в польские дела. И вот долгожданный мир был, наконец, подписан и ратифицирован всеми участниками действа.
Наполеон-младший в 1829 году благополучно вступил на престол. Правил он до 48-го года, на семнадцать лет пережив своего отца, который до конца дней своих сохранял огромное влияние на все государственные дела. И в дальнейшем династия Бонапартов правила с небольшими перерывами почти до конца 19-го столетия, пока во Франции окончательно не утвердилась республика. Так гениальный план старого фортификатора спас первого императора французов от неминуемого поражения, а его наследникам обес-печил долгие годы спокойного и достойного правления.
Вымыслы и реальность
Некий гражданин, проживавший в большом, но немного провинциальном городе, никак не мог обустроить свою жизнь после развода. Банальная, право, история, но от того не легче. Были некие подруги, иной раз и очень привлекательные, и неглупые, но увы… всё как-то кончалось ничем, хотя иногда и не сразу, и не скоро. Как-то раз он в трамвае ехал через весь город на какой-то слёт, нечто вроде сильно модифицированного конкурса студенческой песни. Народу в вагоне было много, но почти все сидели, и наш герой в том числе. Спереди сбоку его внимание вскоре привлекла какая-то барышня. Тоже небось на слёт едет, подумал он, и сам удивился столь смелой мысли. Но когда девица стала листать блокнот, где явно проглядывали и нотные записи, уверился в своей мысли окончательно. Мамзель, видно почуяв черезчур пристальный взгляд, также присмотрелась к попутчику, и немного помедлив, спросила, не на такое-то ли мероприятие он едет. Сперва они посмеялись над столь удивительной прозорливостью, к тому же и взаимной, но пока доехали до места, успели к сему реприманду привыкнуть.
Слёт прошёл прекрасно, то есть были неизбежные огрехи и ляпы, но наши герои, увлечённые болтовнёй, их и не заметили. Поражались лишь, как легко им общаться, и как иные мысли с полуслова угадываются, и чем дальше, тем больше. По окончании действа решили посидеть в кафешке – жаль было беседу прерывать – но как назло, рядом с ареной всё было забито, кроме пары самых неказистых забегаловок. А куда-то ехать, приличный ресторан искать, не очень-то и хотелось. И тогда он пригласил даму домой, хоть мол и далеко, но квартира отдельная, уютная, а он при нужде поспит и на раскладушке, в кухне. Хотя про себя был почему-то твёрдо уверен, что кухня не понадобится. Барышня сразу согласилась, как будто ждала чего-то подобного, и они рванули на трамвай. По дороге заскочили в универсам, ибо оба проголодались изрядно, дла и отметить знакомство хоте-лось как следует. Взяли два брюта и сухое красное, тут вкусы совпали, да и еду выбирали недолго, хоть и набрали изрядно. Сперва устроились у телека, хлопнули пробкой, обмыли знакомство. Но потом решили перйти на обширный балкон, благо вечер был тихий и очень тёплый, и вид из окна неплохой. Вместе, можно сказать хором, неспешно попивали чилийское красное, не без вызова закусывая копченым лососем, ели салат, рассказывали воспоминания детства и забавные случаи жизни.
Он поведал про старлея, зампотеха в том батальоне, где они были на сборах. Он редко бывал трезвым, но соображал четко и быстро, в любых ситуациях. Вот к примеру, вечером в кухонном наряде стал один рабфаковец их, молодых, учить жизни, а старлей ему и говорит – курсант Федорченко, ты я вижу карьерист еще тот, в любую дырку пролезешь без мыла, чего тебя в химию понесло? Да нет, товарищ старший лейтенант, я химию люблю, интересная… Ты помолчи, когда старшие говорят, я знаю, что ты любишь. Шел бы ты в философию, в критику буржуазных теорий. Они же все врут, а ты критикуй себе, почем зря. И смотри, как удобно – ничего выдумывать не надо, все за тебя гады сделают. Только ищи ошибки, и трезвонь про них. Через три года кандидат, потом доктор, смотришь, и до членкора дорастешь. Квартиру в центре Москвы получишь, «Волгу»… Тридцать лет прошло, а мы Витьке тот эпизод всегда вспоминаем, когда он задается.
Поржали, припомнили иные студенческие хохмы, она рассказала свою специальность по диплому – «Организатор досуга и развлечений коллективов и отдельных граждан». Ого! Университет, одним словом. А чего из педа ушла, да с потерей курса, натворила чего? Да как сказать, попалась скорее под руку – был друг в ректорате, ну зашла к нему в обед с сигаретой, а там декан кого-то разносит. Могло быть и хуже. Зато от вредной при-вычки излечилась сразу, безо всяких усилий, видно психологический шок сработал. Так, за разговорами, совсем стемнело, и не сговариваясь, они вернулись в квартиру. Хозяин зашёл в ванну, потом туда же отправилась гостья, а он, чуть помедлив, ушёл в спальню. И всё вышло как надо. Слегка отдохнув, хотел куснуть её за нос, увернулась, потом попы-талась щипнуть его, и тоже неудачно. Игривость быстро прошла, но так не хотелось раз-рушать это изумительное состояние. Наконец, обессилев, они улеглись более просторно и удобно. Задумала спросить, понравилось ли ему, но все и так было ясно. Это было стра-нно и непривычно, даже дико – никакие слова не нужны, и сейчас и в будущем. А если далеко где-то, ну в командировке, что-то… сделать не так? Нет, при встрече сразу все выяснится, за пол-минуты. И ведь даже не поругаешься толком при таком раскладе.
Потом они долго лежали молча, вцепившись друг в друга как утопленники. Понем-ногу темнело уже и в комнете, так был настроен ночник с очень сложным, программным управлением, но видно было еще хорошо. Узкие глаза, острый нос, длинные волосы спутались космами. Он поглядывал на женщину, столь резко и навсегда изменившую мир. Симпатична, даже красива стройной фигурой, тут ему повезло. Хотя будь по другому – какие-то изъяны глаз просто бы не замечал, тут не до мелочей. Стало жарко, откинули простыню. Тебе тоже страшно? – прошептала она, уже зная ответ. Он молча кивнул. И подумал, что теперь общаясь, им часто придется молчать. И тут же понял, что она думает (или знает?) то же самое. Неужели бывает так наяву, в жизни? Сколько раз читал, что-то видел в кино, но не верилось. Не могут ведь два человека, да еще отжившие полжизни, так вот понимать друг друга. Даже не понять, а проникнуть, постичь какую-то бездну. Но оказалось, что очень даже могут, и вначале им и правда было страшновато… да что там, просто страшно, до слёз.
Наконец, наши герои прошли в полутьме на кухню, разлили шампанское, молча звякнули бокалами. Расцеловались, доели остатки ужина, вышли на улицу. Прогулка не затянулась, скоро пошел дождь, с хлёстким холодным ветром. Вернулись, прибрали на кухне, собрались ко сну. Утром оба слегка проспали, но управились быстро, и спокойно двинулись на работу. Ну а дальше и говорить не о чем. Внешне – счастливая пара, а они, как известно, все одинаковы, ну а внутри… Очень трудно понять, что у людей внутри, если им не нужны ни слова, ни жесты, ни внешний мир с его раздражителями. А уж счастье это или тяжкий крест – сказать очень трудно.
Пять загадок Сфинкса
Многие помнят наверно, как В. Ерофеев в конце своего анабазиса, где-то под Покровом, столкнулся с безногим Сфинксом, и тот замучил его каверзными вопросами. Иные из них выглядят как пародии на обычные задачки для студентов и школьников, другие смешат читателя своей абсурдностью. А так ли это? Попробуем немного пофантазировать – при-думаем для каждой загадки правдоподобное объяснение. Ну насколько сие возможно в принципе, а там посмотрим.
Вот лорд Чемберлен, поскользнувшись на чьей-то блевотине, опрокинул стол в ресторане ст. Петушки. Ха-ха-ха, скажут читатели, но не всё так просто. Весной 39-го года английский премьер, обеспокоенный последними захватами Гитлера, решил срочно встре-титься с руководством Советского Союза. Но его самолёт, подгоняемый очень сильным попутным шквалом (чего никто не ожидал, над Европой стояла совершенно безветренная погода), проскочил Москву и с трудом приземлился на ровной луговине к востоку от Покрова. Ближайшим местом, где был телеграф, оказалась станция Петушки, куда и направился премьер со своей охраной. Пока Чемберлен вёл переговоры с Молотовым, его сотрудники, всё вокруг проверив и убедившись в полной безопасности, решили поесть, отдохнуть и расслабиться. Свои фунты стерлингов они ещё в Варшаве, где была послед-няя остановка, поменяли на рубли по очень выгодному курсу, и решили ни в чём себе не отказывать. Ну а дальше всё ясно – ресторан и телеграфный закуток маленькие, к тому же всю станцию оцепить охрана никак не могла, и все поневоли толклись на крохотном пятачке. Шотландских гвардейцев рвало от местного самогона, точнее, от его изобилия, и всяческие эксцессы были неизбежны. Правда, никакого счёта лорду оплачивать не приш-лось – наше правительство, польщённое столь важным визитом, все расходы по пребыва-нию британцев в Союзе взяло на свой счёт.
Теперь корабли 7-го американского флота, появившееся в Петушках. И сие было совершенной правдой, но при совсем иных обстоятельствах. После 11 сентября, когда Штаты начали войну с талибами, они решили создать на среднеазиатских реках солидную флотилию для поддержки сухопутных войск. Ведь при афганском бездорожье снабжать всю армию по воздуху очень трудно. С Пакистаном договориться не удалось, пришлось идти кружным путём, через весь Ирак по Евфрату, потом по Араксу и Куре. Далее предполагалось, переплыв Каспий, по Каракумскому каналу попасть в Аму-Дарью. Но в Баку выяснилось, что канал за последние годы так обмелел, что по нему и на байдарке не проплыть. Первыми узнали сие бакинские лоцманы, которым за преодоление Каспийского моря обещаны были большие деньги. И они, не долго думая, привели американцев в Аст-рахань, благо все корабли были замаскированы под торговые и имели соответствующие документы. Там пиндосам вручили подробное описание дальнейшего пути, по которому они должны были попасть в конце концов на Клязьму, скорее всего в верхнем течении. Бакинцы надеялись, что увидев разительные отличия обстановки и пейзажа от афганских, америкосы поймут, что что-то не так, и тихо-мирно уедут домой. Получив обещанные деньги, лоцманы смылись восвоясьи, а бравые моряки начали своё путешествие вверх по великой русской реке.
Несмотря на отличные документы, из предосторожности они плыли ночами, а днём отсиживались в трюме, отсыпаясь после ночной вахты. И только когда флотилия прибыла в пгт Петушки, дальше которого и на лодке проплыть было трудно, командование заподо-зрило, что что-то не так. Пока вели переговоры с Пентагоном, Уэст-Пойнтом и МИД-ом, пока разработали план эвакуации и закупили, соблюдая строгую маскировку, необходи-мые припасы, прошла уйма времени. Ну а поскольку денег у моряков было много, петушинские девицы их услугами остались зело довольны. Ну, а насчёт насилий… это всё сплетни завистников, и в основном завистниц. Слышь-ка, Любку опять вздрючили, и всего двести баксов дали! Да ладно, такой лахудре и двести много! И т.д, и т.п. Ну а насчёт соотнешений брюнеток и блондинок, комсомолок и беспартийных, теперь ничего уже установить нельзя. Аллах ведает, как там оно вышло, да и кому теперь сие интересно? То есть кому интересно, и так всё знают, а другие молчат.
Алексей Стаханов, справляющий свои нужды. Алгебраически там всё просто, путём нехитрых вычислений получается, что какал он 26,5 раз в год, а писал 1 354. Какие-то числа некруглые, магические… да впрочем, и не в том суть. Ежели человек неделями в сортир не ходил (поссать-то он мог под любым кустом), то значит, давно и успешно тренировался, и тут надобно поискать генеалогические связи. Вот Алексей Михайлович, царь и вел.князь, пил охотно и много. Царевич Алексей, сын Петра великого, ваще был алкаш. Алексей Александрович, последний генерал-адмирал Российского флота, тоже за воротник закладывал частенько. Знал я правда одного Алексея (а теперь уже двоих) совсем не пьющих, но сей процент ничтожен. Их меньше чем альфа-частиц, что в опыте Резерфорда летели прямо назад, в лоб лаборанту. Ну а фамилия евойная – просто смех, кто, когда и где каких Стахановых видел? Ну, окромя его прямых потомков. Скорее всего, звали его Стаканов, но сие как-то несолидно – получились бы стакановцы, стакановское движение… К тому же ежели главный герой триста дней в году в запое. Вот и возник такой псевдо-псевдоним.
С Мининым и Пожарским вообще всё ясно без слов, тут и думать не надобно, Сфинкс был совершенно прав. Ведь Минин вышел из Нижнего Новгорода и шёл на Курский вокзал, столицу от поляков спасать, через Владимир на Клязьме и Петушки. Где-то по дороге к ниму и Пожарский примкнул, скорее всего в Петушках или в Орехово, он ведь не мог далеко удаляться от первопрестольной. А может и мог, как теперь проверишь? И тогда мог присоединиться к Минину в Коврове, в Вязниках, в Гороховце, да даже в Игумново. Кто знает? Ведь вот не знаем мы до сих пор, князь Пожарский возвёл Михаила Романова на трон, или наоборот. Да что там Смутное время, начало 17-го века, многие до сих пор верят, что Пётр Миронович Машеров жив и здоров, и скоро предъявит Лукашенко права на власть. А может быть, даже и Путину. Так что Сфинкс зря выпендривался сво-ими познаниями, тут любой ребёнок разберётся, что и почём.
И наконец, Папанов с Водопьяновым. Насчёт пунктов Б и Ц сказать трудно, никто их в Петущках не искал. Но вот насчёт Водопьянова тут явная ошибка – он плевать умел, да ещё как! Прямо мастерски! На пять – шесть метров попадал в муху, да с такой силой, что та моментально дохла. Да что мухи – своими плевками знаменитый полярный лётчик убивал и слепней, и оводов, и даже ос. Говорят даже, что однажды уложил шершня, но это очень сомнительно. Эту тварь и толстой, хорошо свёрнутой газетой, прибить трудно. Но с другой стороны, кто знает, с какими противниками ему приходилось встречаться в холод-ной, суровой Арктике? Перед войной, во время зимовки на острове Врангеля, он своими плевками прогнал от метеостанции даже белого медведя (известно, что на о-ве Врангеля зимует множество белых медведей, причём в берлоги ложатся только медведицы. Самцы же бродят окрест, пожирая всё на своём пути). Странно, что Венедикт ничего не знал о столь выдающихся способностях своего героя. А может и знал, но скрыл от читателей для пущего драматизма. Теперь уже трудно сказать, как и что, но факт остаётся фактом.
Поражение Маски
В неком уездном городе, в Чеховские времена, случился бал-маскарад по какому-то солидному случаю, теперь уж повод и не упомнишь. Народу собралось множество, как из интеллигентов и разночинцев, так и из купцов и чиновников. Город был хоть и уездный, да бойкий, для половины губернии служил центром торговли и обмена. Имелась тут и большая станция Вятско – Хлыновской железной дороги, речная пристань, угольный карьер да полтора десятка фабрик, одна другой солиднее. Местное купечество славилось бойким нравом, удалью да развесёлыми шутками. По словам местных знатоков, в сим деле их городок уступал лишь Кяхте и Троицкосавску, а в европейской России и вовсе не имел себе равных. Посему никто и не удивился, когда в одном закутке, рядом с бальным залом, случился оживлённый спор. Некий господин в маске, судя по всему первогиль-дейский богач, доказывал местным интеллигентам, что всякое образование и просвеще-ние ерунда и блажь, не стоящие и единой бутыли хорошего ликёра. Те, конечно, утвер-ждали обратное, приводя множество примеров. Спор длился ужо более четверти часа, но покамест спорящие стороны оставались при своём исконном мнении.
Так ведь от множества ликеров здоровию тоже убыток может преистечь – заметил один из интеллигентов, маленький, худой и в очках. Или вот красное – от него и кровь гуще, и румянец, и иная польза. Да-сс. А ежели выпить его, положим, с полведра, ох как будет худо. А понемногу и читать полезно, и выпить также-с. Надобно это… Как бы сказать – то поточнее? В общем, хорошо что в меру и без избытков, да по доброму соизволению. Безо всякого насилия над душою и телом-с. Вот вроде и во всем так – повернулся он к Маске.
- А ты, мелкий, полведра красного можешь выпить? – Заинтересовалась Маска.
- Никак нет, увольте-с. Да и ныне зима зябкая, вовсе вина не желательно. Лучше уж водочки, на мой взгляд, хлопнуть для согревания.
- Агаа, чичас штоф закажем, и будешь пить. Опять не так? Ну так хоть бутылку-то уговорить сможешь?
- И сие многовато будет. Организмы у меня слабые.
- А вот мы их укреплять будем. Ты, мелкий, бутыль хлопнешь, а я тебе четвертной билет выдам. Да?
- Помилуйте-с, от бутылки-то так захмелеешь, что и нажитое растеряешь, и вовсе добра лишишься. Так безо всякой пользы получится.
- Ээх, слабосильная команда какая – антилигенты эти. А ежели полста дам?
- Так ведь водку второпях, да без закусок, глотать, никакого удовольствия и не будет. Надобно с чувством, с расстановкой-с, чтоб приятно было и радостно.
- Ну уговорил, черт лысый – Маска повернулась к лакею – давай живо сюда балыка тащи, селедки энтой… в соусе, огурцов соленых. Икры давай поболе, да лучшей самой. Горячих калачей пару, да штоф Смирновской. И отдельно бутылку ишо, вот для энтого. Самую чистую тащи, какая есть!
- Только двадцать первый номерс-с остался. Прикажете подать?
- А что, давай. Двадцать первая пойдет?
- Всенепременно-с, вполне достойный напиток. Только под него маслица бы на калач намазать, да сыру бы, со слезой-с.
- Да ты мелкий обжора, однако. Ладно, тащи что слышал. Что, не донесёшь? Вдвоём давайте! Эй, человек, помоги напарнику. Давай живее… держи вот. Эвон, как припустил, от двугривенного-то. Ну вот, жри давай. И пей шибче, не волынь.
- Премного благодарен-с, одну минуточку. Экий балык преотменный, и икра… как на картиночке. Ну-с господа, ваше здоровье! Да вот и напиток хорош. Смирновская, однако-с, из хлебного вина наипервейшая марка.
- Да ладно врать-то! А коньяк ежели, шустовский? А хранцузский поди ищо лучше?
- Э нет-с, не скажите-с. Коньяк сие одно, а хлебное вино совсем иной разговор-с. И то хорошо, и это, но всяк на своём месте-с. Иной раз придёшь с морозу, озябнешь, так лучше водочки и ничего нет-с. Ну разве настойку какую, самую ядрёную… так то почти та же водка. А вот летом-с, или осенью, коньячок в самый раз. Ну а когда совсем-то жара, моченьки нету-с, тут уж и винцо сгодится.
- Ну а это, шипучая дрянь… шампанское там всяко?
- Ну, сей продукт в любое время пригоден-с. Тут надобно не погоды учитывать, а так сказать, душевный настрой публики. На похоронах ведь игристое-с пить не будешь, да и в обыденном состоянии тоже. А вот когда некая радость, торжество-с так сказать, туточки шипучки выпить самое времечко. Ведь верно же-с?
- Да вроде бы… эка ты мелкий болтать горазд. И жрёшь зело много. Ужо ведро сожрал, а всего-то две рюмки осилил.
- Помилуйте, какое ведро-с? Так, одну тарелочку. И три рюмки заглотнул, а вовсе не две-с. Да вы и сами пейте, а то стыдно-с – гости наслаждаются вовсю, пребывая в неге-с, а хозяин сиднем сидит, как посторонний-с. Нехорошо-с.
- Ну давай, мелкий, взалкаем, как антилигенты глаголят. Ну, с Богом!
- Премного благодарен, вот так-то лутче. А то одному пить негоже, мы же не пьянчужки какие. Надо бы по второй-с, вот только слегка закусим. Таперича позволю предложить за здоровье-с выпить, весьма необходимая вещь.
- Давай, наливай однако. Ну за здоровьице!
- Точно так-с. Теперь балычком закусим-с… а огурчики-то у нас и не пробованы! Нехо-рошо-с. Экая прелесть, право! Вроде бы простая штука, огурец-с, трава травой, и воды много. А вот ежели приготовлен как надобно-с, так наипервейшая вещь. Да вы пейте-с, не стесняйтесь нас грешных, а мы уж за вами следом. Вот ещё надобно бокалы поднять за успех сегодняшнего веселия. Дабы всем было весело и хорошо-с.
Господин в маске постепенно убыстрял темп застолья, иные рюмки и вовсе не закусывая. Мелкий же больше говорил, по-прежнему с аппетитом поглощая обильные разносолы, коии расторопные официанты постоянно обновляли на ихнем столе. Изредка он украдкой из своей бутыли подливал и Маске, тем самым всё более и более облегчая своё сущес-твование. Наконец, его визави, совершенно захмелев, задремал посреди пиршественной роскоши. Наш герой выпил ещё рюмку, и с сожалением посмотрел бутыль на свет. Там оставалось ещё на один бокал.
- Эх, вот не идёт больше, хоть плачь. Мил человек, сделай одолжение, выпей за наше здоровье, обратился он к лакею. Тот поперву отказывался, ссылаясь, что на службе им не дозволяется пить. Но уразумев, что тут не шибко большая порция, получив для закуски изрядный кус балыка, и встав за группой интеллигентов так, что его не было видно из зала, согласился. Мелкий на всякий случай перевернул бутыль над своим бокалом, выпил остатки, и радостно улыбнулся. Вот мол и всё. Осталось разбудить его благодетеля и потребовать заслуженного вознаграждения. Сие оказалось делом непростым, господин в маске задремал изрядно. Наконец, он пришёл в себя, и узрев пустую бутыль, пришёл в восторг. Особливо, когда окружавшие подтвердили, что хлебное вино допил именно его визави. Он легко отдал два четвертных билета, и хлебнув ещё три рюмки подряд, зава-лился спать до конца мероприятия. А его компаньон с довольным видом объяснял своим коллегам секрет своего успеха.
Он разъяснил им, что наипервейшее дело опыт, так сказать практика-с. Вот они сколько времени на словах что-то доказывали Маске, и всё бестолку. И ведь говорили всё прави-льно и убедительно, да ничего не достигли-с. А вот стоило токмо провести практическую проверку, как он и оказался неправ, ищо и полсотни отвалил. И ведь безо всяких обид-с, можно сказать, с удовольствием-с. Ему возразили, что господин в маске проиграл по сугубо узкому делу, мол не ожидал он, что хилый интеллигентик стокмо выпьет, пусть и с зело обильной и первосортной закуской. Н ведь сие дело частное, и к вопросам, по коим шёл спор, касательства не имеющее. «Мелкий» же с сим не согласился, и утверждал, что для таких как Маска важно само деяние, то бишь всякое отклонение от привычных норм будет для них уроком. И пищей для всевозможных размышлений, буде к таким располо-жение духа. После долгого диспута сие признали верным, попеняв лишь герою дня на столь высокопарный слог, не шибко уместный при питие водки. Но в общем и целом, большинство публики признало содеянное поражением Маски, и о сим долго потом судачила местная общественность.
Кто – кому что
В последнее время стало очень модным во всех бедах народов бывшего Союза винить современную Россию. Особенно усердствуют прибалты, которые за свои беды в Совдепии требуют, если брать максимальные цифры, 400 млрд долларов. Сие, правда, крайние отме-тки, серьёзные люди требуют гораздо меньше. Но всё равно, пеодход довольно нелепый – как будто другие народы СССР не претерпели от сталинского режима. Причём прибалты и молдаване не пострадали ни от голода 32 – 33 гг, ни от террора 37 – 38-го, да и Вторая мировая коснулась их меньше многих. Даже Украина и Белоруссия от предвоенных бедствий потерпели менее других народов тогдашнего Союза – ведь их западные земли тогда принадлежали Польше и Румынии, где и коммунистов-то вешали далеко не всегда. А ежели учесть, что в Отечественную войну и после неё Закавказье и Средняя Азия пострадали куда меньше России, то становится ясно, что именно народы РСФСР от тоталитаризма претерпели больше всего. К тому же вспомним, кто возглавлял партию и карательные органы в те годы? И. Джугашвили, Г. Ягода, Л. Берия, Ф.Эйхманс, прокурор СССР – А. Вышинский, а председатель Военной коллегии – В. Ульрих, кстати, уроженец Риги. Из наркомов своим рвением в борьбе с «врагами народа» выделялся Л. Каганович, а в РККА свирепствовали Л. Мехлис и Е. Щаденко. А на местах, и не мимолётно, а лет за двадцать, всех и вся превзошёл М.Д. Багиров. Да, отличился в оной кампании и один ру-сак, Н. Ежов, но орудовал-то он на репрессивном поприще всего пару лет. Да и Большой террор, как верно заметил ещё А.И. Солженицын, всего лишь часть большой и многолет-ней трагедии, и для многих народов Союза часть не самая страшная. Отметим ещё, что для водворения своей власти в России большевикам понадобилась трёхлетняя война, хотя тогда ещё не было ни ГУЛАГА, ни массовых депортаций, ни огульной коллективизации и прочих прелестей последующих лет. А вот прибалты в 40-ом году покорно, даже без видимости неудовольствия, избрали новые парламенты, сформировали марионеточные правительства и побежали просить Москву о приёме в славный Союз. Как бараны, ей богу, даже хуже – бараны всё же менее разумные существа, чем человеки, да и зависят оне от своих пастухов почти полностью. Скажете, сопротивление было безнадёжным? Но тогда половина красных бойцов стрелять не умела, да и не хотела сему учиться, а полками и дивизиями командовали (точнее как-то пытались руководить) старшины и лейтенанты. Да вот и Финляндия, с населением заметно меньшим, чем в Прибалтике, сумела отстоять независимость, хоть и с немалыми потерями. И поляки в 39-ом, в совершенно безнадё-жной ситуации, сражались до конца, чем и обеспечили восстановление своей державы после второй мировой. Причём из всех стран Варшавского договора Польша была наименее зависима от Кремля.
Но и сие не самое главное в оном вопросе. Ежели все советские беды, как сами прибалты считают, пошли от Октябрьского переворота и последующей гражданской войны, то полезно вспомнить, кто был ударной силой красных на основных участках тогдашней междуусобицы. Это в первую очередь латышские стрелки и сопутствующая им эстонская бригада, пусть даже полк. Да и литовских революционеров в РККА, и вообще среди большевиков, было предостаточно. Можно спорить о решающей роли латышской дивизии в разгроме Каледина, подавлении мятежей в Муроме и Ярославле, взятии Казани и разг-роме ударных частей А.И. Деникина осенью 19-го года, хотя при объективном подходе она более-менее ясна. А эстонская красная бригада сыграла ключевую роль во взятии Пскова осенью 19 года, что окончательно и бесповоротно переломило ход гражданской войны в пользу большевиков. Да и против войск А.В. Колчака сражалось несколько эстонских частей, по некоторым оценкам аж два полка. Есть, однако, ещё одно событие, причём действительно судьбоносное для Советской России, где латышские стрелки сыг-рали, по всем (единодушным) оценкам, решающую роль. Это подавление левоэсеровского восстания в Москве 6 июля 1918 года. Причём не только рядовые стрелки оказались единственной опорой Ленина, Троцкого и Свердлова, но и руководили всей операцией их сородичи – И.И. Варейкис и М.Я. Лацис, при активном содействии Я.Х. Петерса. Так что, как ни крути, а постсоветские народы имеют полное право потребовать от Латвии энную сумму за свои беды и потери. Впрочем, согласно вышеизложенному, латыши имеют пол-ное право 10 – 15 % сих трат переложить на Эстонию. Но ведь Россия признала советские долги за свои, так вправе ли мы что-то от кого-то требовать? Но одно дело финансовые, и даже территориальные, разборки, и совсем другое – ущерб от конкретной тирании. К тому же большевизм и Советский строй, СССР и тоталитаризм Сталина далеко не одно и то же. В частности, культ личности не раз, и весьма решительно, был осуждён ещё в советские времена, и приносились официальные извинения за разные грехи тех лет. Наконец, современная Россия считается в основном наследницей России самодержавной, в коей прибалтийские народы не имели никакой автономии, даже культурной.
А сколь велики могут быть требования, хотя бы по минимуму? Сразу откинем гражданскую войну и последующюю разруху, кои скорее всего были неизбежны при любом раскладе. И «неполучение» Россией Черноморских проливов оставим за скобками, несмотря на миллиардные убытки. Начнём с середины, а ещё лучше с конца 20-х годов. И будем считать лтшь людские потери, игнорируя сельскохозяйственные утраты 29 – 33 гг, стагнацию промышленности в 37 – 39, разрушения ВОВ и недоедание народа в ходе атомной гонки. Итак, раскулачивание и голод сплошной коллективизации, расстрелы и смертность в лагерях (с 29-го по 53-ий), гибель военнопленных, напрасные потери в войне (как минимум половина боевых и две трети от мирного населения), голод 46 года, эмиграция (в основном 44 – 46 гг, но и ранее, с 29-го, отток населения был велик) и жертвы депортированных народов. Даже если по каждому пункту взять минимальные из опубликованных цифр, получится более 23 млн человек. Заметим, что мы не учитываем потери косвенные, всех неродившихся от умерших и погибших. Итак, 23 миллиона – что они могли дать стране и обществу? Примем, что за год нормальный человек создаст ценностей, материальных или духовных, минимум на тысячу евро. Это очень скромная оценка, шесть тыщь современных рублей в месяц! Вряд ли самый ленивый селянин в самом бедном колхозе наработает меньше. И это не считая таких людей, как Шаляпин и Бунин, Ипатьев и Чичибанин, Сикорский и Тимошенко. Пусть их процент и невелик, даже среди уехавших, но наработали бы они в десятки и сотни раз больше нашей нормы. Далее, возьмём, опять же по минимуму, время нормальной трудовой деятельности в сорок лет. То есть 23 000 000*1000*40 = 920 000 000 000. Ну мы не мелочные, округлим до 900 млрд, отсеем четыреста их же претензий. Остаётся пол триллиона, и вот их-то уж будьте добры компенсировать, тем или иным способом.
Но позвольте, ведь сие потери всего Советского Союза, а не одной России! Конечно, и мы сейчас же сделаем необходимую поправку. За все время с 1917 по 1991 год население РСФСР никогда не падало ниже 51,2 % от общесоюзного, а в 29 - 53 гг и не ниже 54 %. То есть наша доля как минимум 250 млрд, а остальные наследники пусть поступают по своему разумению, как решат, так и будет. Сие не наше собачье дело. Отметим ещё, что прибалтийские претензии посчитаны в долларах, а наши в евро, так что счёт опять приуменьшен. Ну да ладно, мы не жадные.
Железное увлечение
Жил-был в одном дачном посёлке под Обнинском, в Калужской губернии, некий весьма богатый тип. То есть родом-то он был из Белокаменной, там и работал на Госсзнаке, а вот получив льготную пенсию, почти всё время проводил в деревне. Он изрядно разбогател в последние годы работы, соседи шутили, что им на Гознаке за неимением денег выдали зарплату собственной продукцией, по весу. Или по себестоимости. Впрочем, жил он тихо и достаточно скромно, отстроил, конечно, огромный дом, скупил четыре соседних участ-ка, забор вокруг себя воздвиг капитальный. Оргий, впрочем, на участке и около не устра-ивал, всегда помогал соседям, а на двадцатилетие товарищества выставил десять литров сухого красного, очень приличного, и литр неплохого коньяка. Его родители содержали при доме большой сад, две теплицы из поликарбоната и небольшой, но очень ухоженный огород. Сам хозяин слегка увлекался домашним пивоварением, иногда даже пёк хлеб, но в общем использовал дачу скорее для отдыха. Но было и у него настоящее увлечение, даже скорее страсть, малообъяснимая и не очень полезная в жизни.
Он любил сам делать бетонные плитки для дорожек и беседок, ступеньки и бордюрные камни из того же материала, а иногда сооружал и более сложные конструкции. Купить всё это было бы легче и дешевле, но охота пуще неволи. И вот сидел Антоныч под навесом и скручивал арматуру из железных обрезков, собранных где попало. Потом ровнял площад-ку, посыпал ее песком, ставил по краю опалубку из досок или оргалита, укреплял их кирпичами. Затем месил бетон, в обычном ведре на 12 литров. Месил долго, так как стара-лся воды лить по минимуму, мол, так бетон будет прочнее. Зато столь вязкую смесь и мешать было трудно, и при укладке приходилось её долго трамбовать, особливо по углам и разным извилинам. Особенно, когда приходилось лепить не дорожные плитки, а ступени или подпорки под дровокольню или иной крупный предмет. Тут уж не токмо пальцами надобно было тыкать по всем углам, но и железным прутом, и не один раз по единому месту. Но уж зато прочность и крепкость получались наивысшими, благо Анто-ныч и камней в раствор не сыпал, токмо лишь цемент и песок. И выдерживал готовые изделия под навесом три недели, дабы дождь поверхность не попортил. Отношение цеме-нта к песку брал как положено, один к трём, но в поверхностные слои на всякий случай подсыпал связующее сверх нормы. Причём покупал цемент только марки 500, что в конце 80-х и начале 90-х было непросто. Да и возить трёхпудовые мешки нелегко.
Соседи по посёлку часто подшучивали над нашим героем, мол, лучше бы по грибы ходил или на рыбалку, ел бы потом диетические продукты. Но он ни в какую. А с другой стороны, за тридцать лет многие дома перестроены, иные рассыпались, а уж сколько сараев, кухонь и бань сменилось – не перечесть. О заборах и прочей мелочи и говорить нечего. А вот Антонычевы камни почти все целы, даже и дорожки стоят как новенькие. Так что он, можно сказать, воздвиг себе памятник на века, хоть и вполне рукотворный. А уж какой ценой, это другой вопрос.
Спорные мысли по скользкому вопросу
Осенью, по дачно-земельным делам, приехал я в Жуков, наш райцентр. И посетив лес-ничество и жилотдел, пошел в музей маршала Жукова, где не был уже больше трех лет. Вот и первый вопрос, стандартный, но вечно актуальный – хорошо ли, что наш герой родился в городе своего имени? Тем паче, что в данном случае есть простой выход – есть микрорайон Протва, по размерам настоящий город, каким он недавно еще и был. Да и к Стрелковке бывший поселок машиностроителей пожалуй даже ближе, чем старые квар-талы на Угодке. Город молодой, и новое название, надеюсь, никого не обидит, тем более что есть уже и Протвино, и Протовка, да и иных городов и поселков, названых в честь рек, по стране пруд пруди. А Угодский завод – старинное поселение, с интересным прошлым, и терять его имя на карте по-моему просто неразумно.
Однако вернемся к музею. Экспозиция за три года заметно изменилась и расширилась, стала более логичной или стройной. Прошлому района теперь посвящено левое крыло, в правом – экспозиция картин и скульптур, все компактно и наглядно. В главном зале но-вых экспонатов немного, но они очень интересны. В общем, на мой взгляд, за три года все изменилось к лучшему, хотя и ранее музей был очень даже… И народу в залах было при-лично. Конечно, пятница после обеда не совсем рабочий день, но все же приятно, что не ты один интересуешься историей страны, района и его знаменитых уроженцев.
Но есть одно принципиальное «но». Ленинградский фронт, начало сентября, критичес-кий момент обороны города. И роль генерала Жукова в тот момент переоценить трудно. Говорят, правда, что немцы уже не собирались штурмовать северную столицу, отвели от Питера танковые корпуса, надеялись окружить город… Но танки в городских боях особо и не нужны, а при том управлении войсками, что практиковал «Первый маршал», ничего штурмовать бы и не пришлось – немцы с финнами сомкнули бы кольцо окружения, и через месяц, если не раньше, пировали бы в «Астории», как и было задумано. А в экспо-зиции музея этому моменту места отведено до обидного мало.
Конечно, Берлинская операция заслуживает подробного разговора. Но есть ведь боль-шая диорама на первом этаже, и стенды, посвященные последней битве войны, можно чу-ток потеснить. И еще Московское сражение… оно и географически близко нашему краю, и опять же первое крупное поражение вермахта. Но скажем прямо – вряд ли немцы при тех силах и средствах, что они имели осенью 41-го, смогли бы захватить Белокаменную. А если б и захватили, то с такими потерями, что застряли бы на руинах Москвы на полгода, не в силах продвинуться ни на шаг далее. И скорее всего, захват нашей столицы стал бы для них началом быстрого конца, как для Великой армии Бонапарта.
К тому же и советское руководство в октябре – ноябре чувствовало себя куда уверен-нее, чем за месяц – два до того. Все понимали, что противник выдохся, и далеко все равно уже не пройдет. Так что, с некоторой натяжкой, можно сказать, что сентябрь 41-го был решающим моментов войны, жизни Г.К. Жукова, да и всей страны. И хорошо бы как-то более подробно осветить это в экспозиции музея.
Птичье царство
Наш дачный поселок, Дроздово (ударение на первом слоге), большой и разлапистый, старожилами Обнинска не очень любим. Мол, ехать автобусом целых двадцать минут, и автовокзал на самой окраине города. Да и местность унылая, ровная, местами болотистая. Правда, многие общества ежегодно свои канавы углубляют и чистят, зато иные годами ничего не делают. И при большом дожде тонут в грязи, не говоря уж о весеннем поло-водье. От такой сырости кое-где трутовики на сливах растут гроздьями, а то и на вишнях, как на Кавказе. То ли дело участки на Комсомольской улице или на Протве, ну в крайнем случае за рекой – на городском автобусе доехать можно. Впрочем, теперь наше Дроздово можно назвать и деревней, благо многие там живут весь год, особенно состоятельные пенсионеры, или владельцы кур, коз или кроликов. И человек тридцать уже зарегист-рировались в оном месте на постоянное проживание. А ещё многие ездят через день или ежедневно, кормить ту же живность, но без ночёвки. Там, мол, холодно и неуютно. Ну еж-ли от дома до дома полчаса, то ладно, хотя летом туда-сюда мотаться… я бы не стал.
Москвичи же, особенно у кого участки под Волоколамском или Дмитровым, больше удивляются нашей погоде. Мол, у нас на западе и на севере дождь при западном или северо-западном ветре идёт, а у вас в основном при восточном, а то и юго-восточном. А всего-то разница полтораста – двести км. Но бог с ней, с погодой, есть и более забавные вещи в наших пенатах. К востоку от Дроздово – деревня Грачёвка, к северо-западу Коче-товка, а чуть дальше город Балабаново. А по Варшавке, к столице, ближайший посёлок – Воробьи, с известным парком птиц. Просто какое-то птичье царство, половина названий как минимум. И среди остальных преобладают растительные – Ореховка, Белоусово, да впридачу ещё и Белкино. А вот древесных имён нет, хотя местность вокруг сугубо лесная. Есть дубравы, много ельников, а уж осины и берёзы пруд пруди. И чёрная ольха почти всюду, благо грунтовые воды близко. Высокие стройные деревья, с тёмной листвой, чем-то похожие на хвойные, придают мокрому лесу необычный вид. Дальше к северу это дерево встречается в основном в поймах рек, а тут целые рощи растут по окраинам сёл и городов. Те кто в деревьях разбирается, очень ценят ольховую древесину – она легкая, в воде не гниёт, и даёт отличные дрова. На юге, в Липецкой области к примеру, из чёрной ольхи строят и сараи, и навесы, и прочие постройки.
Насчет же птичек есть одна догадка – наш поселок и его окрестности очень богат насекомыми, особенно осами и шершнями. А это отличная еда для многих пернатых; а тем, кто помельче, хватает комаров и мошек. У нас, кстати, дрозды дважды свили гнездо прямо на участке, на яблонях, и один раз возле самого крыльца. И даже наша Манька, отлично лазящая по деревьям, их не смутила. Получается, что название нашего посёлка не случайное. Одно только непонятно, над посёлком регулярно чёрный ворон летает, даже пара, видно где-то в лесу у них гнездо, и уже давно. А в августе – сентябре часто видно и молодых, видно, они учатся летать над домами и огородами – то ли тут безопаснее, чем над лесом, то ли удобнее для тренировки. А вот никаких вороновых названий вокруг нет. Странно как-то это. Непорядок, одним словом.