Клятва
Когда я была маленькой, папа очень часто со мной беседовал на разные темы, рассказывал о своем детстве, отце, матери, деде. И я помню, что отец мне рассказал следующее.
Папин папа, Таймурза, был красивым, могучим и умным человеком. Однако, то ли так было принято среди мужчин той народности, к которой дед мой принадлежал, то ли вседозволенность и безнаказанность (никто не давал ему отпор) подпортила его характер — у него был слишком крутой нрав, свирепость, и манера на всех орать. И не только орать — но и применять силу. Почему-то — очень умный человек, но считал такое свое поведение нормой. И совершенно не собирался меняться.
Вся семья боялась разгневать отца. Потому что это могло закончиться не просто скандалом, а именно страшными побоями. Бил дед и свою жену, и детей — даже уже взрослых.
И вот отец мне рассказывал, что однажды был такой страшный день, когда дед особо свирепствовал. Досталось всем. Уже по щелям и углам попрятались и жена деда, и их дочери. И только мой папа — а ему было 17 лет — еще был в «процессе воспитания». Дед бегал за ним по двору, и лупил наотмашь солдатским ремнем. Папа рассказал мне, насколько ему было больно от совершенно неконтролируемых по силе ударов «куда попало», а также стыдно — через забор за сценой наблюдала вся деревня.
17 лет для парня — возраст особый. Травму психическую можно причинить такую, что всю жизнь не вылечишь. И вот, мой папа, потрясенный побоями — главное, что причин для гнева не было вообще, и фактически сам парень не был ни в чем повинен — забился где-то в чулан, плакал и думал: «Я никогда не буду вести себя так, как мой отец. Никогда».
Сила глаз Таймурзы
Деда по отцу — папиного папу, я знала мало. Видела его только за несколько месяцев до его смерти — впервые. Было мне тогда 9 лет.
То, что я помню про этого деда — Таймурзу, и про его отца — моего прадеда Кари — помню только со слов своего отца.
Я сейчас не очень понимаю, почему отец рассказывал мне пусть интересные вещи, но без учета моего слишком юного возраста — 6–7 лет. Дословно помню слова отца, его рассказы, но они в моей памяти застряли вперемежку с моими детскими, почти сказочными представлениями. Например, папа рассказывал мне про историю нашей страны — пытаясь все упростить, разумеется. И вот дошло до второй половины пятидесятых годов. Как ребенку, ученице 1–2 класса, объяснить понятие «культ личности»? Папа сказал дословно так: «Этот человек делал ошибки». Что поняла я? Я представила этого человека, культ личности которого развенчивали, сидящим за письменным столом, и делающим уроки в тетрадке. Как я, в то же самое время, когда мне рассказывали об этом. И он, этот человек, делал в тетрадке много ошибок. Я так наглядно себе все это представила.
Или папа рассказывал мне в это же время про формирование планет Солнечной системы. Он сказал, что в космосе плавал космический мусор, из которого и сформировались планеты. Я представила себе плавающие в космосе конфетные обертки, окурки, огрызки яблок. И очень переживала, откуда их столько было взять, чтобы хватило на планеты?
Исходя из этих моих размышлений в детстве, я делаю сноску на то, что и остальные папины рассказы я облекала в какой-то степени в сказочную обертку. Хотя слова отца помню точно. А дать описание всем рассказам, например, про деда, могу, только связав слова папы и свои картинки, которые возникали в моей голове под впечатлением от услышанного.
Таймурза был человеком могучего телосложения. Крупнее моего отца. С еще более звучным голосом, как из трубы. И с необыкновенного цвета — редкого оттенка голубого — глазами. Глаза его были настолько голубыми, что на их фоне черный зрачок — свирепого и грозного порой деда Таймурзы — делал его взгляд еще более беспощадным.
Таймурзу и так-то боялись и сородичи, и семья, и односельчане. Выше всех ростом, даже самых высоких людей, на полметра — минимум. Голос — хор любой может перекрыть, если крикнет. А тут еще, как посмотрит своими сверлящими глазами — все врассыпную.
В родной деревне, где семья жила до почти конца тридцатых годов, Таймурзу боялись еще вот по какому поводу. Считали, что глаз его имеет силу необыкновенную («глазливый» — так называется это свойство в народе).
Люди заметили, что Таймурза, если он не в духе, может глянуть на овцу — а вечером она умирает. Проверяли — точно. С тех пор, как идет дед (тогда он еще был молод и полон сил, и не был дедом) по деревне — все старались скотину попрятать по сараям. Чтобы мора не было.
А еще поговаривали, что из чужаков он. Но так как старожилы знали, что в этой деревне родился и сам Таймурза, и его отец, и отец его отца, то не обошлось без легенды.
Уже будучи взрослой, вспоминая рассказы отца, я догадалась, что все эти легенды и слухи дед сам про себя придумывал. И сбрасывал в молву, в народ. Умный был человек. Веселился, видимо, таким образом, видя, как его боятся.
Так вот, поговаривали, что вся порода от деда до его прадеда — по сути пришлые, так как самый старший пра-пра был беглым. Якобы с каторги царской бежал. А сам-то был из скандинавского народа, из финно-угорского племени. Доказательствами этой версии служили: высоченный рост — ни у кого из соплеменников такого роста — около двух метров — отродясь не бывало. Второе доказательство — иссиня-черные густейшие волосы. В этой деревне, и в сотнях деревень в округе, люди той же национальности были светловолосыми, в крайнем случае, темно-русыми. Такой шапки волнистых смоляно-черных волос не имел никто. И третье — цвет глаз. Таких не было ни у кого и никогда.
А что? Мне нравится эта легенда. Когда я по работе ездила в командировки по Татарии, у меня спрашивали, кто я по национальности. Отвечала — татарка. Не верили. Рост не тот, и вообще. И тогда я стала говорить, что у меня дед финн. Все вопросы отпали. Финн, так финн. Всех это устроило. Вопросы — про мой рост, цвет кожи и волос, и прочую непохожесть на соплеменников, отпали. Так что легенда деда и мне помогла.
В конце тридцатых годов прадеда с сыном — моим дедом, и его семьей, сослали в далекий азиатский кишлак. В те времена эта участь постигла многих, и по похожим причинам. Однако озвученная моим отцом версия, что сослали именно прадеда, в моем уме не прижилась. Став чуть старше, я подсчитала, что в это время прадеду было около 90 лет. Ну и кому нужно было его ссылать? А вот деду, сорокалетнему мужчине, да еще и такому видному, и с необычным характером, с вызывающим эффектным видом, в ссылку отправиться — самое то. Единственно, что говорит в пользу версии отца — формулировка «раскулачивание». Дед учительствовал. Какое раскулачивание-то? Если раскулачили, значит, сослали все-таки прадеда.
И тут у меня возник вопрос — я уже была взрослая, а папа уже был болен, и ничего больше не вспоминал и на вопросы не отвечал — как дед умудрился получить в те времена хорошее образование? Скорее всего, уезжал учиться в город. А если учился в городе, с его-то характером, харизмой и внешней эффектностью, с почти барскими замашками — зачем вернулся в деревню? И покорно отправился в ссылку со своим престарелым отцом? Легче было старика увезти в город, и раствориться там среди пролетариев. Не знаю ответа. Теперь не у кого спросить. И — очень давно — не у кого.
Насчет барских замашек деда. Есть один эпизод, характеризующий деда, как эффектного, необычного человека, имеющего на фоне полной всеобщей тогдашней нищеты, и, тем не менее — барские замашки.
Поехал как-то дед — уже после войны, в родную деревню в гости — навестить родню. Толпа ребятни встретила его уже на полустаночке. Побежали мальчишки вперед, и дед еще и в деревню не вошел, как вся деревня была в курсе — что он всем-всем-всем подарки привез.
С чего это взяли мальчишки? У деда был в руках необыкновенного размера чемодан. Дед был могучим человеком, два метра. И чемодан сделал на заказ — невероятных размеров.
Какой вывод смогли сделать мальчишки? Там — подарки. А иначе, зачем такой чемодан — большой, как вагон поезда?
Дед, высокий, как телебашня, величаво шел по деревне. Раскланивался со всеми — люди стояли у заборов своих домов — все вышли посмотреть на гостя.
Пришел дед в дом своей родни. А у дома этого уже вся деревня столпилась, чуть ли не в очередь выстроились — за подарками.
Немного позднее выяснилась истина. Все были разочарованы. Дед никому никаких подарков не привез. А в чемодане в полный рост лежали его выглаженные брюки, прижатые с обоих концов кирпичами. Дед специально заказал чемодан такого размера, чтобы брюки не складывать — мнутся ведь!
И еще запомнился мне такой рассказ про деда. Не просто события помню, но и как я все это представила со слов папы — даже с музыкальным — напевами — сопровождением повествования.
Дело было сразу после войны. В азиатском поселке к тому времени построили дом, обжились. Отец деда уже умер (в возрасте почти ста лет). Мама деда еще была жива, ведь она была моложе своего мужа на сорок лет (вышла замуж в 16, а мужу было 56).
В доме было две комнаты, смежные. Дети (мой папа и две его сестры) жили с бабушкой (мамой деда) в одной комнате, а в другой — бабушка с дедушкой.
Дед часто уезжал по делам. Как-то раз он вернулся, и услышал необычный рассказ — жена и мать наперебой жаловались ему. По ночам, в соседней комнате, которая была пустой в отсутствие деда (все ночевали вместе — женщины и дети, в одной комнате), раздавался подозрительный шум. Там среди ночи вдруг становилось светло — виднелась в дверную щель полоска света. И начинала вроде как работать швейная машинка — в той комнате стояла ручная швейная машинка бабушки. Всем становилось страшно, все укрывались с головой (папа мой тоже все это слышал и видел, и боялся). А бабушка (мама деда), все время подходила с молитвами к двери, и прислушивалась. И она утверждала, что из-за двери раздавалось необычное пение. Мой папа говорил, что и он слышал это пение, и напел мне мотив, и ритм настучал. И я четко помню — в голове, как это пение звучит. Но я не имею музыкальных — внешних — способностей, и спеть такое не могу. Но в голове я помню это в точности, как изобразил папа.
Все это страшное и диковинное рассказали деду, когда он приехал. Дед сказал, чтобы не боялись больше — он этот вопрос решит. Дед сказал буквально с ходу, не раздумывая, что он знает — кто это включает свет, стучит-играет на швейной машинке и поет. И назвал — кто. Скажем только, что это не люди.
Наступила ночь. Все расположились в общей комнате. И стали ждать, когда в соседней комнате станет опять светло и шумно.
Время «икс» пришло. Полоска света, стук работающей машинки и «пение» — не совсем пение, конечно, но что-то примерно подобное.
Дед резко встал, и, рывком дернув дверь, решительно вошел в соседнюю комнату, плотно и с грохотом дверь за собой закрыл.
Далее все замерли от ужаса. Потому что услышали грозный «рык» деда. Он на кого-то «рычал» — страшно и громко кричал и ругался. Стучание на машинке и «пение» мгновенно прекратилось.
Через некоторое время дед вернулся. Было тихо и темно, только горела керосиновая лампадка — еле-еле. Дед тяжело дышал, и лоб его был покрыт испариной.
Все заснули. И больше ничего подобного в доме не происходило.
Конечно, у деда выспрашивали подробности — что он увидел в той комнате. Он только отвечал, что подробности ни к чему. И что больше этого не будет — он поругал тех, кто там был, за такое поведение, и они пообещали больше не приходить.
Но моему папе по секрету дед рассказал подробности. Он сказал, что не хочет пугать женщин, но сыну расскажет. Там были существа. Небольшие, см по 20, их было около сотни. Они сидели везде — на столе, на подоконнике, некоторые облепили швейную машинку и стучали на ней. И все они издавали необычную мелодию и напев, а также отбивали ритм. И дед повторил все это — тоже обладал незаурядными музыкальными способностями, как и мой папа. И через много лет все эти звуки воспроизвел для меня, как иллюстрацию к рассказу, мой отец. Жаль, что я не умею их воспроизвести для окружающих — они очень необычны.
Можете себе представить, как все это подействовало на ребенка 7 лет! Я была в восторге от рассказа.
Я спросила у папы, а зачем дед на них кричал? Папа пояснил мне это так. Еще папа деда — мой прадед — говорил, что все существа — даже не люди, а кто-то другой, понимают внятную, эмоциональную и энергичную речь. Не то чтобы сами слова, мысли — нет. Они из другого мира, и слова там другие. Но что-то все же есть — общее для понимания.
И прадед демонстрировал это сам — разговаривал с крысами, и они не разоряли амбар — время было голодное. Прадед громко ругал крыс, что они могут умертвить людей, если съедят все запасы. И крысы уходили. Потому и дедушка, как научил его отец, пользовался силой голоса, тембром, звуком, да и самим словом, для внушений другим существам, не людям. Существа все же были не людьми, и конкретные слова, скорее всего, вряд ли понимали. Но энергию, звук, гнев (эмоцию) — это они понимали. И уходили.
Теперь я уже была удивлена не только понимающими существами, которые стучали на машинке, но и умными крысами, понявшими речь моего прадеда.
…….
Все эти рассказы, конечно, необычны и интересны, но я все же думаю, что рановато — по моему возрасту — мне их поведали. А вдруг я была бы пугливая, и напугалась бы до полусмерти?
Прощание с Таймурзой
В те дни, когда готовились к похоронам деда Таймурзы, мы с сестрой жили у маминой подруги — тети Зины. Дома было много приезжих родственников, так что было не до нас, детей. Помню, что приехала папина старшая сестра, из Татарии. Она была очень сердитая и в шерстяном платке. Хотя на дворе было начало осени, и очень теплое — страна-то, где мы жили, южная. Платок у тети был не пуховый, как у моей мамы и бабушки, а с точно такой же вязкой, но просто шерстяной. Мама сказала, что это от бедности. Ведь нельзя там, в Татарии, с тамошними суровыми морозами не иметь пухового платка. Замерзнешь. А если у женщины нет пухового платка, значит, живет она бедно.
У меня до сего дня нет пухового платка. Значит, я — бедная.
В день похорон нас с сестрой привели домой, и подвели к деду — попрощаться. Мне было 9, а сестре 5 лет.
Я понимала ответственность момента. Была напряжена и скована. Однако четко помню свои многочисленные и быстрые мысли — я внимательно вглядывалась в лицо дедушки и пыталась что-то на нем прочесть. Дедушка улыбался. Он умер в Доме отдыха "Каратаг", где отдыхал. Люди сидели за столом и смеялись над веселыми рассказами, которые по очереди рассказывали. Смеялся и дед. И в этот момент у него остановилось сердце.
Я впервые видела мертвого человека так близко. Всем своим детским умом я пыталась проникнуть в какую-то тайну — ощущала, что есть на свете тайна великая — тайна Смерти. Неделю назад дед был жив, а теперь лежит с застывшим лицом. Почему это происходит? — такая мысль свербела во мне. Мои мысли утяжелились, когда я увидела на подбородке покойного непонятную вещь. Там была наметка ниток. Как ткань сшивают, когда платье большеватое. Или, такие стежки ниткой у меня были, когда мне уши прокололи. А деду так сшили складку на подбородке. Нитка была в три слоя. Видно было, что трижды с иголкой стежок сделали.
Я обомлела от непонятности этого факта. Я ведь знала, что если иглой тело проколоть, пойдет кровь. А когда кровь остановится, то будет отечность, а потом нагноение — так было у меня с дырками в ушах. А у деда не было ни крови, ни отечности. Просто нитка, продетая через дырку в подбородке.
Все взрослые были заняты — я не смогла ни у кого спросить, что это за шов.
Через несколько дней после похорон я спросила про это у мамы. Она объяснила, что так могли прошить, чтобы у покойника не был открыт рот. Мне стало еще более непонятно от такого объяснения — причем тут нитки?
Еще в тот день, когда покойного еще не привезли к нам домой, а мы с сестрой еще не были отправлены на дни похорон к маминой подруге, приехала старшая папина сестра тетя Фая. Я видела ее впервые. Потом, когда я, уже взрослая , к ней часто ездила, узнала ее получше, я поняла, что человек она хороший, добрый. Но когда я увидела ее впервые, мне она показалась такой злющей-презлющей! У нее было очень злое худое лицо, прозрачные очень светлые голубые глаза (я такой цвет называю «бутылочный»), узкие тонкие поджатые губы.
Тетя Фая стояла в коридоре, руки в бока, зло смотрела на мою маму и говорила ей с раздражением: « Это ты виновата, что наш папа внезапно умер. Ты плохо его приняла у себя в доме, невзлюбила его. И в Дом отдыха спровадила, где он и умер от горя. Он еще молодой, и был здоров. Почему он вдруг умер?»
Моя мама была не робкого десятка. И она ответила своей золовке на той же тональности: «Я плохо его приняла? Да я его вообще — приняла, и поселила в своем доме! Я плохая? А что же ваш отец поехал к плохой снохе на постоянное проживание? Почему он не поехал к хорошей дочери? Потому что ты — «хорошая дочь» — не приняла его, и не поселила у себя. А умер он не от Дома отдыха, а от горя, что в 65 лет остался бездомным».
Все, о чем взрослые говорили между собой последние полгода до похорон Таймурзы, я слушала с интересом, и , несмотря на юный возраст, поняла и запомнила. И помню по сей день. Как помню, так вам и рассказываю.
А дело было так.
Начну издалека.
За 2 года до моего рождения, в 1956 году, у Таймурзы случилось горе за горем. Сначала умерла его старшая дочь, а следом и жена. Через год дед женился вновь.
Когда поженились мои родители, и вот-вот должна была родиться я, у них была проблема — снимать жилье. Ожидался ребенок, а снять жилье с удобствами было очень дорого. Сначала они попросились жить к родителям мамы. Дом был большой, место позволяло. Но дед Ибрагим отказал. Он сказал, что негоже зятю идти в примаки. А что дом большой — так это для сыновей, а дочка должна идти к мужу.
Мама всю жизнь обижалась за это на своих родителей.
После отказа в приюте родителями мамы, молодожены отправились к отцу папы — Таймурзе. Но и он отказал в приюте. Аргументировал, что у него новая семья, молодая жена и новорожденный сын. Также дед удочерил дочку своей старшей умершей дочери, так что у него было много забот и без моих родителей — большая новая семья. Чуть времени спустя Таймурза продал дом и уехал в Татарию — там и обосновался с новой семьей на постоянное место жительства.
Обижался ли мой папа на своего отца — это вряд ли. По крайней мере, он никогда об этом не говорил. А вот у мамы это была любимая тема — ни свои родители, ни отец мужа, ей не помогли. Она часто это вспоминала.
Прошло десятилетие. Мне было уже 9 лет. Как-то утром рано-рано, еще темно было, я проснулась от непонятного звука. Приглушенно, по очереди гудели какие-то басы. Если возможно вообще сравнивать звуки с ощущениями, то звуки эти были похожи на болотную вязкую топь, черную до бархатистости. Сквозь сон эта бархатная топь меня поглотила, утопила в себе. Я открыла глаза, и увидела, что на моей кровати сидит папа, а на кровати спящей сестры — какой-то дядька. И они вполголоса сипят своими бездонными бархатными басами. «Дядьку» я узнала — видела на фото. Это был папин папа. Он к нам приехал жить.
Оказывается там, в Татарии, где дед жил с новой женой десять лет, все разладилось. Супруги развелись. Удочеренная дедом внучка уже выросла, и приехала в наш город учиться, а подросток-сын остался с матерью. Бывшая молодая жена деда вышла замуж вновь, и привела нового мужа в дом. Ведь это был не только дедов дом, но и ее тоже. Конечно, дед не смог все это вынести. Все оставил бывшей жене, и ушел с одним чемоданчиком и в чем был. Насовсем.
Сначала дед поехал к дочери. Она жила в соседнем городе. Что и как там было точно — не знаю — не слышала подробностей. Но я поняла позднее, когда увидела мужа тети, что с зятем (мужем дочери), дед точно бы не ужился. Дед был по поведению в семье — «Шах», а зять вообще — «Шах шахов». Два «царя» на одной жилплощади точно не уживутся.
Конечно, дед поехал к сыну.
Мои мама с папой имели манеру встать в 5 утра и шептаться на кухне. А я как назло, вставала в это время в туалет, и всегда имела возможности «погреть уши».
Так вот, слышу я, как мама папе говорит: «Конечно, это отец, и нам надо его поселить у себя, куда ему, старику несчастному, деваться. Но ведь десять лет назад он нас прогнал, а теперь к нам и приехал. Обидно ведь. Когда мы по квартирам мучились-скитались, никому не было до нас дела, а теперь только квартиру получили хорошую, так вот — здрасте. Приехали. И квартиру теперь придется менять — деду нужна отдельная комната».
Папа с мамой соглашался. Но, принять деда все равно надо, и квартиру менять будем, чтобы у деда была отдельная комната — так постановили мои родители.
И вот я увидела деда. Сидел возле меня и басил. По очереди со своим таким же голосисто-басистым сыном.
Сцена раннего утра — с диалогом отца и сына — была весной. Я помню точно, так как были открыты окна. А я подумала, что очень рано меня разбудили, даже разозлилась (не могли побасить на кухне!) — в школу-то еще вставать рано. Школа — значит, еще шел учебный год.
Папа, увидев, что я проснулась, сказал: «Спи-спи еще, рано вставать». И они продолжили басить. А я злилась — под такие звуки разве можно спать?
И дед стал жить с нами. Я присматривалась к нему, планировала поговорить с ним, может даже подружиться. Ведь дружила же я с Ибрагимом, маминым папой. Но Таймурза интереса ко мне не проявлял никакого. Ничего не спрашивал, даже не смотрел на меня.
Я спросила у мамы, почему дед не собирается со мной дружить. Мама ответила мне, что у деда жизненная трагедия, он ее тяжело переживает, ему не до дружбы. И также мама сказала, чтобы я не вздумала к деду приставать.
В связи с непроявлением дедом ко мне дружеского интереса, я почти ничего не помню о Таймурзе в этот период. Кроме одного эпизода.
Наступили первомайские праздники. Мама нарядила дочек, повязала им огромные банты, нарядилась сама, и вместе с папой мы вчетвером отправились гулять по праздничному городу. Дед остался дома. С нами идти отказался. Большую часть времени дед проводил в кресле за чтением газет. Но так как газеты не листались, то я поняла, что он их не читает, а просто держит в руках. А ведь не был он старым — ему было всего 65 лет. Видимо, дед слишком тяжело переживал свою семейную трагедию — уходил глубоко в раздумья.
Погуляли мы по городу, вернулись домой. Позвонили в дверь. Тишина.
Попробовали открыть — закрыто изнутри.
Стали стучать, звонить, кричать. В ответ — тишина.
Родители заволновались — вдруг деду стало плохо с сердцем. Вот он и не открывает дверь.
Папа хотел взламывать дверь. Но потом передумал. Родители решили по-другому войти в квартиру.
С другой стороны дома, куда выходили наши окна и балкон, рос ветвистый виноградник. Лианы были толстыми, прочными, и они с земли поднимались на наш балкон — на второй этаж, а потом ветвились еще и на третий этаж. Родители знали о моей «лазучести». Большую часть времени прогулок в то время, во дворе и у бабушки в доме, я и мои друзья проводили в «обезьяньем» состоянии — на деревьях, крышах, заборах и чердаках. И папа видел как-то, как я залезала по этому винограднику на балкон. И даже с другой стороны дома могла по верандам залезть в окно кухни — даже не в открытое окно, а в форточку.
Нет-нет. Никто моим здоровьем рисковать не собирался. Я в то время весила как птичка — настолько была худенькая. Папа собирался меня подстраховывать — стоять внизу. Такое тельце, какое у меня тогда было, в случае падения, он смог бы поймать, как перышко.
Но необходимости в подстраховке не было. Я была чемпионкой по лазанию. И я полезла по винограднику на балкон второго этажа.
Залезла я без проблем. Дверь балкона была открыта. А то я уже собиралась в форточку соседнего окна лезть — не пришлось.
Осторожно я вошла в комнату. Очень боялась, что дед лежит бездыханный, на полу. Мне было страшно это увидеть.
Однако, войдя в комнату, я увидела, что дед сидит в кресле живой-здоровый, и «читает» газету. Я подошла к нему, потрясла за плечо. Он непонимающе на меня посмотрел, но не удивился: «Откуда я взялась?»
Я спросила: почему не открывал дверь? Дед ответил, что не слышал. Тогда я побежала к двери и открыла дверь родителям.
Когда деда похоронили, помянули как положено, больше никто и никогда в нашей семье о нем не говорил.
Послесловие
В этом рассказе – почти все, что я помню о своем деде по отцовской линии. Но есть еще кое-что. В Великую Отечественную Войну этот мой дед воевал на Каспийском море. У него была боевая задача, аналогичная той, что показана в фильме «А зори здесь тихие». Когда шел этот фильм, папа сказал мне, что именно о такой своей войне ему рассказывал его отец.