Иван Иванович Грицын – человек в Орловском районе Ростовской области известный. Его знает не одно поколение земляков. Старшие – как учителя, юные – как солиста Народного хора ветеранов войны и труда. И кажется, что вся жизнь человека проходит на виду у земляков. Иван Иванович – интересный рассказчик. Часто делится воспоминаниями, размышлениями – о прошлом, настоящем и будущем родного посёлка. Говорит о том, что давно исчезло в посёлке Орловском и его окрестностях, но что так хотелось бы вернуть, возродить – и не потому, что ТОГДА было лучше – ТАК было правильно, гармонично.
Гармонию разрушают люди, новые поколения жителей, когда вмешиваются в природу бездумно.
– Вот сейчас часто жалуются: вода в подвалах стоит. А раньше в тех же домах подтоплений не было. Говорят, из-за прудов все беды. А пруды и раньше были, они появились с первыми переселенцами. Люди селились возле воды, обживали территории. Раньше после дождей вода в балках стояла, а теперь эти балки распаханы, и вода впитывается в почву, находит новый путь себе – в том числе и в подвалы. Мы мальчишками пасли коров на окраине, где сейчас расположен «Бизон». Там столько родников было – стоило только лопатой копнуть! Вмешательство человека не всегда на пользу людям и природе…
Иван Иванович убеждён, что на изменение климата оказало влияние строительство водохранилищ:
– Климат стал мягче, а раньше зимы были морозными, снежными…
Эта фраза мигом уносит Ивана Ивановича в военный 1943-й год, памятный для многих орловчан, переживших оккупацию и встретивших освобождавших посёлок солдат.
– Моего отца три раза на фронт провожали. Трудно представить состояние матери: каждый раз расставались «навсегда». Она гуся на дорогу отцу готовила, а он каждый раз возвращался. Окончательно вернулся, когда узнали, что он работает на железной дороге.
Запомнился приезд очень строгого человека из НКВД:
– Приехал, собрал стариков, женщин, детей, что постарше да посмышлёнее, и сказал тоном, не терпящим возражений: «Если взорвут водокачку – я вас расстреляю!». Мы поняли, насколько это важная штука – водокачка. Без воды жизни нет. Смотрели, чтобы подозрительные личности вокруг не околачивались. Обстановка была суровой. На станции один раз паровоз не успели заправить из-за бомбёжки – тоже расстрелом грозили. Бомбили часто, бомбы были начинены толуолом.
Иван Иванович вспоминает, как после очередной бомбёжки бомбы упали на землю и не разорвались. Мальчишки из любопытства решили их разрядить. На одной из них было написано: «Помогаем, как можем». Ребята поняли, что бомбы делали советские солдаты, попавшие в плен. Одна бомба взорвалась, когда над ней мудрили два Андрея – Высоцкий и Головицкий. Андрею Головицкому оторвало ногу, но парнишка уцелел, выжил. Спустя годы работал в церкви сторожем. Николаю Мирошникову повредило коленную чашечку.
Картины из далёкого прошлого всплывают в памяти.
…Вечером немцы-квартиранты Ганс и Фриц отмечали Рождество: принесли бутылку шнапса, мясо, шоколад. Ганс пытался угостить младшую сестрёнку Вани шоколадкой, мама не разрешала, как могла, объяснила, что такой маленькой, четырёхмесячной, нельзя, её кормят грудным молоком. Ганс, глядя на малышку, плакал: у него дома тоже остались дети.
А Фриц был настоящий фриц – в смысле фашист: выпил молоко – разбил кринку, мыло забрал. Сначала немцы жили в палатке, а с приходом морозов поселились в доме, их даже не испугала «чесотка», которую родители в то время рисовали на своих детях, чтобы отпугнуть непрошеных гостей.
…Над посёлком немецкие самолёты летели к Сталинграду. Как оказалось, они несли на своих бортах не только смертоносный груз. Из одного самолёта вывалился ящик из прессованной фанеры. Мальчишки это увидели и побежали к месту его падения.
– На нас обратил внимание старик, мы все называли его «Бирюк». Он и подсказал, где искать упавший ящик. Нашли и увидели: внутри – хлеб выпечки 1933 года, вот как умели печь и хранить! В мешочках были булки, в кулёчках – сушёные картошка и капуста, а ещё рис, перловка, макароны. На самом дне – плитки шоколада. Мы охотно поделились с Бирюком находкой. После шоколада очень хотелось пить, пришлось есть снег. Бирюк на прощание посоветовал закапывать следы, чтобы немцы нас не нашли.
От взрослых ребята узнали: в армии вопрос стоит однозначно – любой ценой освободить посёлок Орловский!
8 января на краю посёлка, где сейчас СДК «Колос» и ДРСУ, было около 60 танков.
– Мать пошла корову доить, а везде стреляют! Мы уже по звуку узнавали, когда строчит наш пулемёт, а когда – немецкий. На фашистских танках было по три пулемёта, и они косили наших солдатиков. Часов в двенадцать бой докатился до вокзала. Немцы много солдат взяли в плен. По предположениям, если бы фронт был далеко, они бы пленников отправили в Германию, а в сложившейся обстановке человек восемьдесят в Февральском переулке расстреляли – прямо в затылок. Вторую партию уложили там, где переулок Советский – на месте гончарной печки, в которой обжигали глиняную посуду; третью – в районе современных очистных сооружений и четвёртую – у Лопатинского пруда. Расстреливали прямо у колодцев, когда пили воду.
Для себя оккупанты оставили четверых сильных ребят, которые им рубили дрова и носили воду. Когда 13 января собирались отступать, и эту четвёрку повели расстреливать. Один паренёк выбрал момент, когда у фашиста автомат заклинило, побежал, но его догнали на бронетранспортёре и убили… Хоронили паренька 15 января. Пока тело стыло на морозе, его обглодали вороны и шакалы…
15 января – первый день без войны. В посёлке в этот день собирали и хоронили погибших освободителей. В «Заготскоте» взяли двух быков, из брёвен сколотили огромные сани. Тела погибших застыли. Это были солдаты-сибиряки. Собирали их старшина и возница. Мальчишкам дали важное поручение: собирать жетоны. Ох, нелегко было до них добраться: с застывших тел снимали вещмешки, порой приходилось разрезать. Пацанам рассказали: когда солдаты шли в бой, у них забирали документы, фотографии, оставляли только жетоны. И вот теперь только по жетонам можно было установить фамилии и имена погибших, пункты призыва. Ребята бегали по всем улицам и переулкам: на Советском, на Февральском, на Лопатинском пруду, там, где сейчас очистные сооружения и кирпичный завод. За два дня набрали целый котелок жетонов – штук четыреста!
– Солдат укладывали штабелями на санях и свозили к братской могиле (под мемориальным комплексом). Возили два дня. Сначала укладывали лицом вниз, потому что фашисты расстреливали пулями, разрывавшимися внутри жертвы. Все лица обезображены. Потом майор распорядился: «Надо укладывать лицом вверх. Пусть ещё раз небо увидят…»
Ещё один эпизод из опалённого лихолетья:
– Когда в посёлке организовали госпиталь, там работала моя старшая сестра, – вспоминает Иван Иванович. – Моей обязанностью было носить ей туда обед. Как-то в госпиталь доставили лётчика. Я узнал, что ему пришлось прыгать из подбитого самолёта. Когда приземлялся на парашюте, фашисты открыли по нему огонь и перебили ноги. Звали его Толиком, был совсем молодым – 21 год (мне – 13). Толик играл на гитаре и пел песни, и я с ним пел. Наверное, песня помогала ему превозмогать боль. Мы стали друзьями. Однажды я зашёл в палату навестить его, а мне говорят: «Он уже в сарае». Это означало одно: лётчик умер. Всех умерших сначала переносили в сарай, а потом дед хоронил на кладбище. Дед потом и рассказал, что лётчика звали Гавриленко Анатолий – то ли Маркович, то ли Максимович, родом он из Новосибирска. Он похоронен на нашем кладбище. Потом я узнал: Анатолию ампутировали левую ногу, а правую недоглядели: началась гангрена, и он умер. Моя сестра долго переписывалась с его родителями. Когда вышла замуж, первенца назвала Анатолием – может быть, в честь этого лётчика. Мне запомнились его слова: «Жалею, мало вылетов сделал, мало немцев побил».
…После оккупации жилось трудно. Орловчане восстанавливали разрушенное войной хозяйство, растили хлеб для фронта. Сами умудрялись выживать. В 1944 году вся округа ездила на Маныч, на солёное озеро за солью. Её отвозили в Романовку на Дону и меняли на продукты.
– Мы ездили на корове. Брали с собой запас воды – для себя и для коровы. Добывать соль было очень трудно: ил зернистый, выше него, сантиметров на тридцать – вода. Внизу – соль… Мы надевали на себя то, что похуже, постарее – и за дело. Солёная вода текла по телу, разъедала кожу. Больно!
Набирали соли столько, сколько могли унести. Я мог унести килограммов тридцать. Высыпали соль в корыто с дырками, чтобы вода стекала. Сами смывали с себя солёный налёт. Усталые, мы понимали: теперь главное домой добраться, и потом добычу обменять. Соль стала такой твёрдой валютой! Ведро соли – это два ведра муки, топлёное масло, крупы.
Надо сказать, – продолжает Иван Иванович, – что всё то время, что мы работали, наша корова паслась. Она доилась – отелилась совсем недавно, поэтому телёнка мы тоже брали с собой.
С нами ездили на Маныч ещё три семьи, тоже на коровах. Как-то во время остановки поели жареной рыбы и с устатку заснули. А коровы ушли! Наша только не ушла – телёнок привязан был. Стояли между хуторами Орден Ленина и Комарьков. Мать пошла с женщинами менять соль у местных жителей, а я уснул под телегой. Разбудило меня утробное мычание коровы. Открыв глаза, увидел: она низко-низко наклонила голову и била землю копытами, а телёнок забрался под её брюхо. Стало очень страшно: волк мог утащить телёнка! Огляделся: из взрослых рядом – ни души! И слышно, как волчище зубами клацает. Я вдруг вспомнил (где-то читал!), что волки боятся резких звуков. Схватил подвернувшуюся палку, встал между волком и коровой и стал бить палкой по баночке со смазкой для колёс телеги. И только следил, чтобы волк не схватил корову – они стараются кусать за брюхо. Сколько это продолжалось – не помню, но волк стал отступать и побежал! Отстоял я нашего телёночка. Через полчаса вернулись женщины – ни чего не обменяли, гоняли волков, но серые всё же зарезали одного телёнка…
Походов за солью было много, а этот врезался в память на всю жизнь.
Вот такое взрослое детство выпало Ивану Ивановичу Грицыну. Но он не озлобился, не обиделся на судьбу. Всю жизнь посвятил воспитанию новых поколений земляков. Как сказал классик – сеял «разумное, доброе, вечное».