Ч. 2, Кто все мы? Эпилог

               
                ДЕМИУРГ:

                ВРЕМЯ ИСКАТЬ СЕБЯ САМОГО


Перед ним, ощетинившись острыми гранями и остриями, нестерпимо сверкала ледяная горная страна. Но первое, что он увидел – опять тропа, и на неё указывал неугомонный Нефрит. Она казалась идеально гладкой, идти по ней – всё равно, что идти по зеркалу. Какая разница – псевдоземля под ногами или псевдолёд. Надо поспешить, чтобы не задерживать Аннис. И он зашагал вперёд, стараясь не мешкать и не обращать внимания на такие пустяки, как усталость, боль, жажда, пронизывающий холод и синяки. Зашагал – ибо энергия переноса еле тлела, сопротивляясь, и, экономя её, он продвигался вперёд небольшими прыжками.

Палец мешал ему карабкаться и раздражал, и Андрей с трудом снял приросшую безделушку, упаковал в герметик и сунул во внутренний карман. И постарался забыть. Оставалось совершенно непонятным, кто мог протоптать здесь тропку среди снежно-ледяной субстанции серебристо-серого цвета. Один из древних Вечных Странников? Или же эту пунктирную тропу наметили специально для него? Но кто? И какой в ней смысл? И был ли смысл в его стремлении вперед?

Все равно как блуждать по огромному, замкнутому многонаселенному дому, забрести в некую заброшенную каморку и уткнуться носом в стенку – все, приехали, тупик. Снова стена, и чересчур любопытный квартирант никогда не узнает, что снаружи. Если не пробьет стену топором или бабой копра.

Местность вокруг тоже оставалась совершенно бессмысленной - одинаковая, точно слегка заснеженная рифлёная крыша, и сиротливая и жалкая фигурка Андрея походила на заблудившегося в чуждой среде, вне времени и пространства, муравья. Хуже всего, что перед глазами у него расплывалось и покачивалось, словно он плыл над остриями и гранями на гондоле. Тело слушалось его по-прежнему, но работать в экстремальном режиме отказывалось.

Андрей сначала пытался вслух считать количество преодоленных гребней и засекать время преодоления, но скоро в их однообразии потерял счёт времени. Ему словно в каком-то забытье всё чаще чудилось, что рядом с ним шагает по воздуху высокий, мощный Старец Тихон, и продолжается их бесконечная беседа, и становилось непонятно, почему разошлись они во мнениях, почему спорили, если у них так много общего.
 
- Эх, Андрей! Живи и радуйся жизни, зачем тебе эти метания? Разве жизнь не хороша сама по себе? Человек творящий создан по образу и подобию творца Единого. Творец создал Творцов и смотрится в них, словно в зеркало, обмениваясь творческой энергией и опытом. Миры появляются, сталкиваются, сливаются, разлетаются. Вечное движение, вечный двигатель, запущенный Творцом. Разве не Любовь создает Миры? Круговорот любви во Вселенной. Неужели Любви Бога, осеняющей Иномирье, тебе не хватает здесь, на этой ступени?

- Слишком уж она рассеянна и благорастворена в воздухе, как вы говорите. Любовь земная, человеческая, греет куда сильнее. Бесполая любвеобильность – всем по капле – маловато будет, не восполняет эта капля ощущения своей востребованности.
 
- Любовь Бога универсальнее одной локальной любви, это я понял за десятки лет, прожитых здесь. Я чувствую касание и высший смысл каждой частички мироздания, вижу, где она ложится гармонично в свою ячейку, чтобы слиться и уснуть, а где вступает в противоречие, рождая диссонанс, и этот диссонанс будит очередной творческий импульс.

- Значит, вы признаёте, что творчество рождается диссонансом, что творчество – результат бунта? Что оно всегда контрапунктно? Признаёте, что творчество есть квинтэссенция свободы?

- Творчество может быть рождено диссонансом, но лишь для того, чтобы в борьбе противоположностей родить гармонию единства. Знаешь сам, как часто человек в горести приходит к Богу. Именно к этому стремится Единый Творец, проводя человека-творца сквозь тернии и искушения. И свобода даётся для этого.

- Опять – гомеостатическое Мироздание, - досадливо проворчал Андрей, карабкаясь на гладкий, словно отполированный склон. – Вот оно, ваше Гомеостатическое Мироздание, под моими коленями – не ухватишься. Если вы не отрицаете, что свобода и творчество тождественны, что именно благодаря данной человеку свободе родилось Иномирье как акт сознательного и бессознательного творения, то почему Вам угодны в первую голову те, кто подконтролен Церкви? Почему вы так нетерпимы к тем творящим, которые бунтуют против её ига, которые берутся трактовать Божье слово, конструируют множество альтернативных религий со своими законами, иными степенями свободы, где слишком много попущений?

- Вот ты и ответил сам на свой вопрос.
 
- У меня был друг - доггер Пайша. Он погиб, защищая меня, как и положено истинному доггеру, но это не заставило меня считать его ниже себя или бездушным созданием. После его смерти я узнал по своим каналам с Изнанки о том, что его душа – да, именно душа – отправилась на свою, альтернативную Изнанку. А вы твердили, что у животных нет, и не может быть души. Рано или поздно – Изнанка творцов и Изнанка перерожденцев сольются – эта тенденция уже наметилась. А ваше главное положение о том, что тот, кто не причастен Святой Церкви, не блюдёт истово строгих предписаний, не сподобится спасению души?

- Мы снова и снова перемалываем одно и то же, Андрей. Но ты до сих пор не заметил главного: что ты веруешь. Только не говори мне, что не веруешь. Каждый человек верует. Если не снаружи, напоказ, то в душе. И такая вера ценнее всего.

- Вы хотите, чтобы я сказал вслух, что верую в Единого Бога? Не дождётесь.

- А в кого же ещё веровать?

- Я скажу так. Готов уверовать в Единого Бога, Творца. Но, прежде всего - в его производные: в человека, его создания и фантомы, что реализовались на том высочайшем уровне, что породили самого Единого Творца, в котором слились и позитив, и негатив. То есть, святой отец, мы сами и породили творца Единого. Что, не нравится такая версия? А единство и борьба противоположностей – в ядре созидания. Одно перетекает в другое, и этот процесс бесконечен. Разве недавняя война, в которой ты погиб, тому не доказательство?

- Война между людьми и их созданиями с творением-негативом не есть ли война между Творцом и реализациями Антихриста?

- То есть, этакий маленький локальный Апокалипсис?

- Всего лишь ещё один урок на тему, что всё нам позволительно, но не всё полезно, всё позволительно, но ничто не должно обладать нами. Помнишь это великое изречение Апостола Павла?

Андрей вдруг с удивлением понял, что в ИМ уже появились зародыши той самой новой религии, или новой версии старой, способной, рано или поздно, сплотить два мегамира - ИМ и Землю, и которой так страшились на Земле. И он усмехнулся пересохшими губами.

И ещё один склон. Сколько их уже было – словно бесчисленные ребристые ступеньки, уложенные на горизонталь, или лежащая гофрировка. Они выскакивали, точно тролль из табакерки, издевательские, пустые, холодные. Их могло быть бесчисленное множество. Андрей вообще мог идти по кругу – и такой путь был безнадёжен. Но чутьё подсказывало, что это не так, что он просто ещё не дошел. И не имеет права повернуть назад.

Он шёл, и диалоги с Тихоном вновь повторялись.

- Самый Страшный Суд – в душе человека. И Царство Божье – там же.

- В моей концепции человек-творец, прежде всего, борец с системой, система в данном конкретном случае – Царство Божье, которое вы олицетворяете и защищаете. Борец, чья познавательная тяга и мыслительные процессы направлены на поиск ключа к системным законам. И пока земляне разрабатывают свои программы поиска, я делаю это здесь и сейчас натуральным физическим образом. Вот сейчас я перевалю ещё один скальный гребень, значит, стану ещё немного ближе к разгадке… Что вы тогда скажете?

Но Тихон больше не отвечал. Или он не сумел преодолеть тот барьер, за которым находился Андрей, либо сознание Андрея вытеснило образ Тихона, чтобы тот не мешал продолжать путь.
 
После нескольких ячеек в своей поспешности Андрей запнулся о текучий камень и упал. Что-то острое кольнуло Андрея в грудь. Он торопливо достал из-за пазухи забытый Нефритовый Палец, развернул герметик и замер.

 Палец указывал на него.

Андрей громко расхохотался. Он повертел его – и ноготь завертелся, не желая менять точку зрения. Андрею некогда было раздумывать. Хитроумный механизм Пальца испортился, только и всего. Испортился, иссяк, потерял ориентиры, как и всё прочее. Ну и Бог с ним.

Последний уступ – и Андрей перевалит через высокий гребень. Почему последний – Андрей не знал. Просто чувствовал. Что ждёт его за этим гребнем, очередным в череде многих? Он тоже не знал. Он никогда этого не знал. Очередной гребень возникал перед ним уже тогда, когда он забирался на самый верх.

Так что это будет - очередной склон? Или пропасть такой глубины, что ему не одолеть? Он всё время ждал подвоха. Вот-вот его путь упрётся в тупик, в неодолимую преграду, в бездонный провал, в силовое ограждение, в вакуум, в глумливые глаза Вседержителя, в плавник кита, поддерживающего мир и плавающего в океане Космоса...

Его руки кровоточили, дыхание стало хриплым, от постоянного прищура глаза утонули в морщинах, обветренное, заросшее лицо наверняка способно было нагнать ужас и вызвать в памяти легенду о Вечном Потерявшемся Туристе, безумце, блуждающем в снегах по склонам в поиске своей группы. Разреженный воздух карябал глотку и замедлял движение. Андрей часто останавливался, пытаясь отдышаться.
И - постоянно ощущал присутствие чего-то или кого-то. Словно за ним наблюдали.

Нет, не Старец Тихон, хотя и он вполне мог существовать в виде «диалогового окна». Кто-то другой, надменный и неодобрительный. Это было неприятно, вызывало ожесточение и яростное желание доказать, что он не оступится и дойдёт. Андрей карабкался, подключая к этому процессу все доступные ему способности, и чем выше, тем яснее становилось, что за этим очередным ребром нет ничего. Горы наконец-то закончились. Острые углы и вертикали с диагоналями сменились горизонталью.

Едва намеченная тропа плавно переходила на иную плоскость, растворяясь в мягком, клубящемся сиянии, в котором Андрей с трудом угадывал постоянное перемещение и перетекание плоскостей, граней, углов и объёмов, и все они, вращаясь, словно бы заворачивались в одну гигантскую воронку или очередной Инмирный Тоннель.
 
«Сколько строительного материала», - почему-то подумалось Андрею. – «Строительного материала, накопленного за тысячелетия миллионами творцов…» Клубы были плотны и осязаемы на вид, но сквозь них просвечивали мириады звезд.
И этому колышущемуся мареву не было конца. Марево уходило и беспредельно вверх, и беспредельно вниз, вливалось в ткань Вселенной и, казалось, путешественник может по этой материи запросто взойти в Космос, минуя пространство, в коем человеку нет жизни, дойти до любой звезды, любой планеты. Если бы только ментальная ткань не истончалась и не рассеивалась постепенно, превращаясь в тончайшую вуаль и уходя в бесконечность. Это невозможно было увидеть – Андрей это чувствовал.

«Выйти в Космос? Иллюзия!» - отмахнулся он. – «Инмирная иллюзия. Однако – почему бы и нет? Почему бы мне пешком не суметь побродить по Космосу, Космосу Иномирья? Первый космонавт Инмира Андрей Воронов – звучит неплохо».

Вот он перешёл незримый рубеж, отделяющий гребень от неба, и пошёл по воздуху в направлении входа в новый, невероятный Тоннель, по этому самому вечному броуновскому движению, первичному бульону, из которого возникало нечто, неподвластное ему. Слегка стеклянный звук его шагов рождал слабое эхо. Эхо с каждым десятком шагов крепчало и усиливалось, пока не создалось впечатление, что синхронно с ним шагает кто-то ещё. Андрей напрягал зрение, пытаясь разглядеть в белом свете того, кто мог шагать за ним или ему навстречу.

Постепенно впереди, в пространстве, из ничего начала рождаться чья-то фигура. И по мере продвижения фигура приближалась и увеличивалась в размерах.

Действительно, кто-то шагал ему навстречу, с другого конца Тоннеля, из самого Космоса. «Наконец-то!» Снизошел, чтобы дать объяснения. Встретить на своей территории. Поговорить по душам. Обогнать на финише. Предостеречь. Выгнать, послать к черту. Андрея устроил бы любой вариант. Любой вариант определенности.

Андрей ускорил шаг, споткнулся о невидимый порог, побежал, незаметно приблизившись к неощутимой, размытой границе, где заканчивалось одно пространство и начиналось другое, пространство Тоннеля. И - остановился. Фигура человека казалась ему смутно знакомой. Но откуда взялось это ощущение? Человек тоже остановился и развёл руки – вот он, мол, во всей своей красе, принимай и жалуй! Потом поманил к себе ленивым жестом.

Андрей пошёл медленно и ровно, вглядываясь в фигуру. И идущий навстречу тоже продолжил ход. Вот проступили черты лица, и Андрей выругался.

Человек сделал последний шаг, и глаза встретились, взгляды упёрлись друг в друга, словно четыре дула.

Не оставалось сомнений – Андрей видел самого себя. Только другого – чистенького, сытого, уравновешенного и довольного собой. Андрей протянул руку – и коснулся себя. Двойник был вполне материален и реален, он стоял на небе двумя ногами, как и Андрей, крепко и уверенно, и почти неощутимое движение воздуха ворошило его ухоженные волосы.

- Скажи мне, кто ты? – хрипя и задыхаясь, Андрей смотрел в лицо оборотню, видел полуулыбку на гладко выбритом, спокойном лице без единой морщинки.

- Ну, уж как будто ты не знаешь. Разумеется, я – это ты.

- Что ты здесь делаешь?

- Разумнее спросить – «что я здесь делаю»?

- Я – ищу Единого Создателя.

- Я так и предполагал. Банальный ответ на пошлый вопрос. Значит, ты думал, существует нечто иное, всеобъемлющее, создавшее многообразие Миров и Космоса?

- Разумеется, я это предполагал, и намеревался доказать на практике.

- Существуешь только ты, - самодовольно объяснил двойник. – Здесь и сейчас. Кроме тебя, в Едином Пространстве Иномирья ничего не существует. Ты живёшь – и заполняешь собою и своими играми пространство. Так рождается Иной Мир. Кроме тебя и твоих представлений не существует ничего. Правда, очень просто и тривиально? А ты думал иначе?

- Откуда же тогда я взялся? – глупо улыбаясь, пробормотал Андрей. – Кто «сочинил» меня?

- Ты сам.

- Что ты имеешь в виду?

- «Пони бегает по кругу!» - передразнил двойник. – Ну ладно, мне некогда, время бежит, с каждой секундой мы уходим всё дальше от исходной точки, а мне не хочется перетруждаться, чтобы вернуться. Мне было хорошо, а ты втянул меня в это дерьмо. Я и так пошёл у тебя на поводу, чтобы вскарабкаться сюда. Скажи спасибо, что я тебя дождался.

- Извини… Друг… - измученный Андрей хотел протянуть руку для приветствия, но наткнулся на холодный и явно неприязненный взгляд.

- Какой я тебе друг? Что-то не припомню, чтобы мы водили дружбу.

- Хорошо, - Андрей послушно опустил руку. – Но ещё не поздно подружиться в дороге. Ведь дальше мы пойдём вместе?

- Вместе не получится. Ты мне не нужен.

- Почему же?

- А ты не догадался, прыткий? Я не хочу, чтобы ты вернулся кратчайшим путём. Помучайся, меня прибудет.

- Но я не собираюсь возвращаться. Я пойду дальше.

- «Через тернии к звёздам». Остроумно. Так я и пустил.

- Значит тернии позади. Впереди – Космос? И почему ты не желаешь меня пропустить? Тебе какой резон?

- Я не идиот, чтобы допустить тебя к власти. Я не хочу, чтобы ты занял моё место.

- Допустить к власти? И чем же ты владеешь? Вернее, чем буду владеть я?

- Ты? Ничем. Владеть буду я. Твоё время прошло. Настаёт моё.

Андрей устало скривился. Ему совсем не нравился этот тип, пусть он и был его двойником. Неужели он таков? Или был таким? Или будет? Нет, это невозможно. Это не Андрей Воронов, это самозванец, лже-Андрей, созданный чьим-то извращённым представлением. Он сам уже давно не такой. Нет, не такой. Колоссальный опыт всей его жизни, бесценный опыт, уникальные способности – всё это не случайно, не зря. Он изменился, стал сильнее и мудрее. Что же он тут талдычит, этот клоун? В его мозгах, должно быть, рвотные массы вместо мозгов, туда даже будет неприятно влезать. Но попробовать стоит.

- Ты сам понимаешь, что ты чрезмерно самонадеян и самовлюблён? Какой в этом смысл? Здесь, на перепутье, где зарождается Время?

- Мне нравится, что ты до сих пор ничего не понимаешь, - ухмыльнулся лже-Андрей.

- А мне надоели твои тупые шарады. Ты сам – никчемный клон, не способный на творческие свершения.

- Ошибаешься. А оскорбления не в твою пользу. Так мы не достигнем консенсуса.

- Наконец-то проняло. Каковы твои предложения?

- Мы можем поменяться местами, - предложил двойник. – Мне давно хотелось изменить эту чёртову лажу, в которой ты барахтаешься. Война многое трансформировала. Полно замечательных местечек, которые можно захватить. А чем меньше миров осталось и чем больше ты захватишь – тем крепче будет твоя власть. А, морщишься? Разве ты чурался власти и не рвался к ней всеми способами? Это единственное, что мне в тебе нравилось, и что я почерпнул для себя. А, да, я верно понял, что ты подумал о своей женщине? Девочка у тебя ничего, но не самая. Таких, как она, в Инмире навалом. Найду получше. Тем более что ей немного осталось.

Андрей невольно сжал кулаки и сделал шаг вперёд. Его глаза метали молнии, но эти молнии натыкались на точно такие же, исходящие из глаз двойника. Двойник не попятился, не отступил, и даже не сжал кулаков – его уверенность, по всему, зиждилась на устойчивом основании. Андрей сконцентрировал взгляд и проник внутрь мозгового биопроцессора – и наткнулся на защиту. Не мощную, поставленную заранее и специально, а естественную, врождённую, непрошибаемую, словно мозг двойника представлял собою некий каменный монолит.

- Не сверли меня взглядом, тебе меня не перешибить. Или это всё, что ты можешь? Ты даже не способен изменить ландшафт вокруг себя, на что ты тогда годен?

- Что-то здесь не так. Должен же быть кто-то еще… - подумал вслух Андрей. – Не может быть, чтобы только он…

- Кто-то еще? Глупыш, - Андрей-2 вложил в слова всё возможное презрение и насмешку. – Здесь нет никого, кроме тебя и твоих игр. Но твои нынешние представления меня не устраивают. Я еще не забыл, что значит хотеть стать Первым и Единственным.

- Я никогда не забывал об этом. Но жизнь менялась…

- Вот-вот. Жизнь тебя сломала. Ты – слабак. Ты – не творец.

- Значит, если захочу, я могу изменить и свою жизнь, и окружающий мир?

- Можешь. Но сначала надо решить, хочешь ли?

- Что для этого надо сделать? – нетерпеливо спросил Андрей.

- Ничего особенного. Просто думать об этом. Но, видишь ли, какая закавыка. Прежде необходимо переступить через себя. А ты этого не сделаешь. Ты слишком любишь себя и боишься смерти.

- То есть, ты хочешь сказать, что мне необходимо убить себя?

- Я могу тебе помочь, - двойник ухмыльнулся. – Проще простого.

- А если убить необходимо тебя?

Глаза второго Андрея вспыхнули злым огнём.

- Ты не убьёшь меня. Знаешь, почему? Потому что я этого не хочу!

- Это мы ещё посмотрим! – процедил Андрей, и, больше не откладывая действие, к которому стремился с нарастающим нетерпением, с наслаждением нанёс удар в челюсть. И тут же получил ответный – в точности такой же, будто зеркально отражённый. Боль пронзила голову и шею. Андрей зарычал от досады и боли, и поставил от боли защиту, попросту отключив её. Но защита не сработала. Каждый зажим, каждый приём, каждый удар отдавался в Андрее этой невыносимо постыдной болью. Он мимолётно подумал - что он испытает, когда он убьёт себя. И тут же забыл, ибо двойник не собирался сдаваться, а силы их были равны.

Под напором их ярости воздух прогибался и пружинил. Они кричали и хрипели, обрушиваясь на острые бугры вздыбившихся граней, скрытые в мареве, оскальзывались, скатывались во впадины и выкарабкивались снова на острые конусы. Отклонялись, уходили от ударов и делали ложные выпады, и так далее – пытаясь избежать пустых увечий, но нанести рано или поздно один-единственный должный удар, чтобы покончить с двойником раз и навсегда.

Андрей понял, что бой может длиться до бесконечности, до полного изнеможения и обескровливания, и что он может проиграть, ибо истощен, а соперник – изначально полон энергии и сытости. В один прекрасный миг они просто рухнут рядышком друг с другом, не в силах шевельнуться, с массированными внутренними кровотечениями, возможно, с переломанными хребтами, рухнут, чтобы синхронно умирать. Но даже тогда не скажут друг другу «привет, друг» или «прости».

Но он не имел права тянуть время, его ожидала Анна. Значит, необходимо было убить двойника и вытерпеть его смерть. И тогда, превозмогая изнеможение и адскую, неутихающую боль, Андрей сцепился с лже-Вороном мёртвой сцепкой, и с воем и  рычанием принялся раздирать тело двойника ногтями и зубами, словно дикий зверь. Лопалась кожа, хрустели суставы, брызгала кровь, чужая боль передавалась ему, но он не прекращал грызть собственную ненавистную плоть.

Наконец истерзанный двойник замычал и откинул голову, и Андрей воспользовался этим, и последним усилием, схватившись за подбородок, повернул голову вокруг своей оси. Хруст и остекленевшие глаза противника. Коленки подогнулись, в голове взорвался гром, глаза застила черная пелена с молниями – и наступило тошнотворное забытьё…
…

…Сознание возвращалось рывками. Андрей встал на четвереньки, застыл на дрожащих руках и ногах, дожидаясь, пока глаза снова не научатся видеть, затем попытался встать на ноги. Пошатнулся, превозмогая головокружение – но удержался. Ноги снова крепко держали его. Он победил. Больше никто не заступит ему дорогу.

Однако ликовать и праздновать победу было некогда, да и на душе оставалась гнилая муть, омрачающая осознание победы. Успеется еще. И Андрей двинулся вперёд на новом дыхании. Мир вокруг ускорился, закружился спиралью, воронка-тоннель всосала его в себя и понесла в зияющее и колеблющееся Ничто. Неужели Космос? У Андрея захватило дух от восторга и предчувствия величайшего свершения. Он вылетел в Ничто и закачался на странных волнах. Его подхватили потоки чистой энергии, увлекая в калейдоскопический хоровод, и он совершенно не испытывал страха.

Но этот удивительный Космос был совсем иным, чем представлялось ему, чем представлялось до него миллионам инмирцев. Он слышал его полифонию, он видел его невообразимое сияющее многоцветье, он ощущал его живую сущность всеми нервными окончаниями, он пронизывал его, и он пропускал его сквозь себя, словно вода пропускает камень. Уйти на самое дно, залечь там, обратившись в комету, звезду, энергетический сгусток? Нет больше эйфории, чем стать Космосом, раствориться в нем, зазвучать, подобно летящему метеоритному потоку. И главное – он был здесь ОДИН, единственный и неповторимый, огромный и великий – и это сознание было куда круче любой эйфории, любого опьянения…

Но из глубины подсознания всплыла фраза двойника: «Тем более ей немного осталось…» И Андрей отрезвел. Острее лезвия, острее граней Бриллиантовых дорог разум и грудь его прорезала мысль об Анне.

Аннис! Как он мог бросить её и наслаждаться полетом один, почему не взял с собой – показать Вселенную? Нет, без неё здесь – нет жизни и нет величия – тоска, пустота… Скорее вернуться к ней! К чёрту Космос! Космос подождёт, а не захочет – он придумает другой!

Андрея больше не волновало ничего – только стремление вернуться к Анне, только тревога за неё, страх её утратить. «Глупости!» - одернул он себя. – «Никаких утрат – я же силен как никогда! Но что сказал этот ублюдок? Можно ли ему верить? Может, он блефовал?»

В любом случае - сейчас он обязан вернуться к Анне и доказать всем двойникам, что он – другой. Единственный, настоящий, изначальный. Что нет, и не будет других.

Да, он вырвался за пределы. Но что дальше? Как вернуться? Конечно, только вперед, скорее вперед, как можно скорее – он знал это наверняка. Двигаться вперед и только вперед - это и значило вернуться к прежней точке, той самой, от которой он начал свой путь.  Только так он вернется назад, к Анне, в свое живое, телесное воплощение, ибо он есть Человек, Созидатель, и его обязанность и высшее проявление его свободы – творить для людей.

И Андрей прорвал скрещивающиеся и разлетающиеся грани и плоскости на скорости космического тела, и продолжил полет по ставшему невидимым Тоннелю, возвращаясь на планету Иномирья. Калейдоскоп повторился в обратном порядке. Только мир словно бы съёжился, «рифлёная ледяная крыша» оказалась игрушечной, а двойник со свернутой шеей – всего лишь сломанной куклой, через которую можно без сожалений перешагнуть. Каждый гребень ложился ему под ноги всего лишь ступенькой. Одна ступенька – один шаг. Оказывается, их было не бесконечное множество. Большой гребень – словно перелезть через забор в чужой сад. Нет, почему чужой, если в этом мире, кроме него нет никого? И вот он уже листает ячейку за ячейкой, не ощущая усталости и не замечая мембран. День – за полчаса. Неделя – за час. Скорее вперёд, к Анне!

Всего два шага – и он оказался за Стеной, в том самом красивом и живом мире, следовавшем за Кромкой. Осталось лишь найти Анну. Он не шёл, а бежал, задыхаясь и замирая от беспокойства и буквально вынюхивая, точно зверь, все пещерки в вывороченных корнях, все расселины и щели, выискивая любые приметы живого человека. Но находил только собственные следы. Тем лучше – Анна наверняка спускалась по ним. В её распоряжении был целый Мир-зародыш, она наверняка распорядилась им правильно в его отсутствие. Вот мелькнуло давно потухшее кострище, он ускорился. Да вот же она, в небольшой пещерке!

Да, в этой пещере была Анна, неподвижная и припорошённая инеем. К груди она крепко прижимала махонькую золотоволосую куколку с Тона – подарок маленькой беженки. Рядом чернела куча не до конца прогоревших веток. Не оставалось сомнений, Анна была мертва, ибо она не дождалась его назад, а здесь время шло своим чередом, а не стояло на месте в ожидании завода, и сейчас, застывшая, как никогда была похожа на ту маленькую упрямую девчонку Аннис, Мороку, которую он встретил, казалось, целую вечность назад…

Анна могла бы уйти. Просто развернуться и пойти в обратном направлении, спуститься вниз, в долину, где было теплее, где была жизнь, звери, птицы, ручьи, трава, у неё был шанс спастись – просто взять и уйти, не дождавшись. Но она осталась ждать. Здесь. И ждать пришлось долго. Андрей увидел сложенный из камней очаг, целую травяную перину и запас хвороста, видел самодельный лук и связку стрел, увидел зарубки на стенке пещерки, и даже сплетенное из гибких веток подобие двери. Андрей оказался слишком самоуверен, он дал Анне так мало возможностей выжить, утащив за собой и не обеспечив самым необходимым.

Андрей протиснулся сквозь узкую щель, склонился над любимой. Застывшее лицо, закоченевшее тело – Анна была мертва уже очень много дней и часов. Андрей словно видел, как это происходило. У неё закончились припасы. Сначала она пыталась двигаться и охотиться. Искала сушняк, согревалась у костра, растапливала лёд и писала записки в свой блокнот. Потом мороз окреп, звери ушли в другие места, а она подвернула ногу и не смогла уйти следом за зверьём. А вершинные птицы никак не хотели попадаться в силки. И она использовала аварийный аккумулятор для того, чтобы разжигать замороженные ветви.

День проходил за днём на одной воде, чистой ледниковой воде. Экономя силы, Анна не уходила далеко и обламывала для костра ветви ближайших деревьев, грызла кору. И всё равно слабела. И скоро уже не могла двигаться. И тогда мороз принялся за неё с новой силой. Да, времени здесь прошло неизмеримо больше, чем он предполагал. И он обязан был это предвидеть. Потом он прочитает её записки, потом, а сейчас необходимо унести её в жилые миры.

Андрей вздохнул и осторожно начал смахивать пальцами снег с её лица и одежды. Поцеловал в губы, будто королевич Елисей – мёртвую Царевну. Андрей распахнул жилет, порвал комбинезон. Потом взял Анну на руки, прижал к своей голой, горячей груди так, чтобы дышать на её лицо и волосы, и бережно понёс вниз. Вниз по той тропе, по которой он сюда явился. Назад, в человеческий мир.

Дни летели быстрой чередой. Руки его онемели и закаменели от ноши, но истощенная Анна казалась ему маленькой лёгкой девочкой, бесплотным эльфом. Он шёл по камням и льду, он шёл по мокрой траве и хвойным иглам, он шёл по бетонному шоссе и по асфальтированным улицам городов, и застывшие декорации оживали и озарялись солнцем, из мрака и текучей смолы вырастали юные города, леса и деревни. Он шёл и думал, думал, думал о том мире, единственном и счастливом мире, где будут жить они с Анной. Ибо это было так несправедливо – за всю свою долгую двойную жизнь, увлечённый войной, он так и не удосужился создать ни одного тёплого и родного пространства – ни для себя, ни для любимой. Но ещё не поздно исправить упущение.
Он уже знал наверняка, что хочет. Что нужно ему, и только ему. И он знал, что это в его силах – верить в жизнь, вернуть жизнь возлюбленной, создать счастливый мир, в котором Анна будет жива, и будет принадлежать ему.

- Мы будем счастливы, да, любимая? – прошептал он тихо, склоняясь к её лицу – и ему показалось, что ресницы её дрогнули. Вот-вот она вздохнет и, просыпаясь, скажет удивленно: «Ворон! Я спала?»

«Иномирье дано нам для того, чтобы мы собственными руками и разумом совершенствовали мир, в котором нам жить», - всплыли в памяти слова Тихона. – «Не получилось? Попробуй ещё раз. Это величайшая из величайших милостей Творца нашего – позволить попробовать ещё раз. Нахрапом и упрямством невозможно понудить его к встрече. Только беспрестанным созидательным трудом и ответной любовью…»

Андрей шёл с мёртвой Анной на руках, прижимая к груди и баюкая, а вокруг возрождалось заново Иномирье, возобновившееся после падения, возрождалось в Пространстве и во Времени, и Андрей знал, что ему нет, и не будет конца и края. Вставали города и деревни, уходящие в небо мегаполисы и вольно раскинувшиеся заповедники, государства и протектораты, первобытные племена перерожденцев и изощрённые технополисы, дикие первобытные ландшафты и ухоженные поля и сады, свободные поселения художников и мистические храмы… И ещё множество того, что составляет миры и без чего невозможно представить себе жизнь.

Он улыбался детям, играющим в вечнозелёной траве. Он узнавал среди этих детей мальчика Андрюшу и маленькую Анечку, они беззаботно гоняли мяч и были так увлечены игрой, что не обращали на путника никакого внимания. Андрей останавливался, чтобы поздороваться с ними, но передумывал: незачем вмешиваться в нарождающуюся жизнь, жизнь с чистого листа. Достаточно было того, что он точно знал: у них всё будет хорошо.

Да, у них всё будет хорошо!