Рассказы
РАССКАЗ ПЕРВЫЙ. ГИБЕЛЬ РЕЛИКВИИ
«Да, всегда свята и благородна, но не всегда безопасна истина: много было у неё врагов во все века, но никогда больше, чем в наше время…»
Из письма Петрарки Арношту, архиепископу Пражскому
Дипломатическая миссия шестерых монахов-бенедиктинцев чешского Эмаусского монастыря успешно завершалась. Глава миссии, аббат Никола Хорват вёз в своей сумке, перекинутой через плечо, архиепископу Пражскому Арношту бесценную реликвию – Евангелие, на котором присягал ещё французский король Филипп Первый.
Обычно монахи ходили пешком. Но, то обычно. Учитывая государственную важность посольства, Арношт всех заставил сесть верхом на коней.
– Время нынче неспокойное, – напутствовал он монахов перед поездкой. – Французский король Филипп Шестой слаб, он проиграл битву при Кресси, в которой погиб отец нашего доблестного императора, да будет священна память о нём! Дабы избежать всяких неприятностей, которые иногда подстерегают путников на дорогах Империи и Франции, даю вам своих коней. И – неделю на подготовку. Чтобы целыми днями были вместе с конюхами во время выгула лошадей: только тогда ваши четвероногие друзья к вам привыкнут, не будут брыкаться, ещё издали завидев.
Увидев капли пота на лбу одного из послов, с улыбкой заметил:
– Не волнуйтесь, лошади весьма добрые и смирные, конюхи постарались… Но и не клячи какие-нибудь, в случае необходимости могут увести от преследователей. И ещё. Обретёте рукопись – на обратном пути старайтесь избегать монашеских келий: любой монастырь сочтёт за честь обладать таинственной восточной книгой. Останавливайтесь в обычных постоялых дворах, там вы не исчезнете бесследно…
– Сделаем всё, владыка, как положено. И на коней сядем, и Благовествование добудем, – отвечал Никола. – И подмены сделать не позволим: наш земляк Крсто из Дубровника да ваш Янко русское письмо знают.
Теперь Никола был доволен, что нашёл Евангелие и везёт его в Прагу. А ведь вначале путешествия надежды на приобретение бесценной реликвии не было: король Филипп заявил, что священного кодекса у него нет.
– Кажется, я подарил сию древнюю рукопись архиепископу Реймсскому: там венчались король Генрих и русская княжна Анна, там, в Реймсе, на этой книге давал клятву их сын при восшествии на престол. Вот и отправляйтесь в Реймс, а я сейчас отпишу своему другу…
Однако в Реймсе Евангелие благополучно отыскалось в соборной сокровищнице, за него архиепископ получил немало серебряных монет от Николы Хорвата.
На обратном пути в Чешское королевство монахи бурно обсуждали удивительную историю рукописи.
– Я слышал, не Прокопа это писание, а неизвестного киевского монаха, что работал по заданию отца Анны, – неожиданно для всех высказал своё мнение Ян из Пардубиц. Неожиданно – потому что он был молчаливей всех, никогда не вставлял своего слова даже в горячих словесных перепалках, а тут – на тебе! – такое замечание.
– От кого слышал? Уж не от нашего ли владыки? Ведь вы с ним оба из Пардубиц, в одной школе, наверно, учились? – насмешливо переспросил аббат.
Почему-то не сразу ответил Ян. После длительной паузы, усмехнувшись, предался воспоминаниям:
– В одной школе, да в разное время. Но не от него слышал, к тому же, владыку тогда не интересовали окружающие, он весь был в учёбе и постигал вечные истины христианского учения…
– В чём и преуспел. Извини, что перебил, всё же – от кого знаешь?
И на эту колкость Николы не ответил Ян, спокойно продолжил:
– Бывал я в Москве, вот там мне и поведали о дочерях киевского князя Ярослава Мудрого, о том, что Анна, направляясь во Францию к своему будущему супругу, останавливалась у Прокопа и получила от него благословение. Отсюда и легенда, что Благовествование сие Прокоп писал, легенда сазавских монахов. А рукопись у Анны уже была, из самого Киева везла…
– Не Прокоп, а святой Прокоп, – поправил своего подручного аббат. Потом, почесав бороду и тряхнув головой, произнес:
– Ишь ты! В Москве бывал! А в Индиях ты не бывал? В Москве он бывал… Может, ещё в люльке путешествовал за пазухой у мамки? Ври да знай меру!
Никола не мог поверить, что столь молодой монах (Яну едва исполнилось двадцать пять) уже успел побывать в столь далёких краях.
– Не вру я. Дядька у меня в Москве живёт…
– И что он там делает? Уж не послан ли туда самим императором? Если бы было так, ты бы не в монахах ходил, а при королевском дворе вельможей служил! – и засмеялся аббат заразительно, раскатисто своим низким сочным басом.
Были ещё вопросы Яну, но он решил не отвечать ни на один. «Пусть не верят, а я дядьке верю: он в Московии уже не один десяток лет живёт, изучил этих схизматиков так, что сам уже за жителя Москвы может сойти…»
– Так что же, нам владыко неверно сказал? Не святой Прокоп сию книгу написал? – аббат Никола обернулся назад и внимательно посмотрел на каждого, обращаясь как бы ко всем своим спутникам, а не только к Яну из Пардубиц.
Не услышав ответа, обратился к своему земляку:
– Крсто, ты русские знаки знаешь, почему молчишь?
Худой седой монах средних лет зашевелил губами, словно разжёвывая что-то беззубым ртом, затем произнёс:
– Не наши это литеры, не Кирилла и Мефодия… Однако если действительно Анна была у святого Прокопа, мог и Прокоп свой труд передать будущей королеве Франции…
– Да тот ли это труд, брат? Что же вы, братья мои дорогие, чешскую речь от русской не отличите? – удивился Никола, обращаясь к Яну и Крсто – монахам, знающим кириллическое письмо.
– Славянская речь в те давние времена была у всех одна… Переводы с греческого делали и святой Прокоп, и святой Войтех, и святые солунские братья, – заметил Крсто.
– А другие что думают? – нахмурившись, допытывался аббат.
– Мал я ещё что-то думать. Старших лучше послушаю, – ответил Стипан Стеневич.
«Врёт молокосос, он Благовествование лучше всех нас, пожалуй, знает», – подумал Никола.
– Я согласен с братом Стипаном. Знаний ещё маловато. А мне Господь о том, кто писал это Благовествование, знаков никаких не давал, – басом, почти таким же, как у аббата, ответил Петар Хорват, прозванный, в отличие от коротышки чеха Петра из Помук, Петром Длинным. Его ноги почти достигали земли и издали казалось, что всадник едет на шестиногом коне.
Последняя фраза вновь рассмешила старшего.
– Господь ему знаков не давал! Ха-ха-ха! И какие же ты хотел увидеть? Или услышать? Ну, признавайся!
Улыбаясь от заразительного смеха Николы, Петар заметил:
– Раз знаков никаких нет, учитель, значит, мы всё правильно делаем…
– Какой я тебе учитель… Старший я здесь, вот и всё. Гляньте-ка, кажется, лес заканчивается, а вон и селение показалось! Как условились, при посторонних о деле – ни слова! По своим, духовным делам ездили, мирянам знать о том не положено…
Уже миновали Регенсбург, оставалась лишь одна ночёвка до того, как ступят они на чешскую землю.
Знакомый хозяин постоялого двора (у него останавливались ещё по пути в Париж) встретил радушно, разместил в лучшей комнате своего дома. Хорошее итальянское вино, обильная мясная пища да усталость сделали своё дело: на следующий день путники встали, когда до полудня оставался только один час. Позже выяснилось, что не еда и алкоголь были настоящими виновниками длительного и крепкого сна.
Первым очнулся Никола. По солнечному лучу из маленького оконца определил, что полдня уже миновало. Приподнялся на дрожащих руках.
– О, господи! Я выпил не больше обычного! Чем накормил нас этот негодяй? Он захотел отправить нас на тот свет? Вставайте, жалкие пьяницы! Чёрт, как трещит голова!
Поминая то бога, то чёрта, аббат стал расталкивать спящих.
Крсто, лишь открыв глаза, сразу показал Николе пустое место рядом с собой:
– А где Ян?
Этот вопрос поднял всех лучше любой брани. Кинулись к висящей на стене сумке аббата.
Она оказалась пуста.
Рыча, словно дикий зверь, Никола сильным ударом распахнул дверь комнаты, сорвав щеколду на ней.
– Хозяин!
Тот появился быстро, словно уже ожидал зова.
– Где мой монах? Куда ушёл? Давно?
– Давно, святой отец, ещё на рассвете, оседлал своего коня и уехал, просил вас не беспокоить, а вот куда – это вам, наверно, лучше известно.
С воплями и проклятиями Никола подскочил к владельцу гостиницы, одной правой схватил его за шкирку, и, приподняв над полом, затряс так, что с бедняги свалились башмаки:
– Говори, исчадие ада, что ты нам подсыпал? Хотел отравить, да? Ты с ним в сговоре? Убью, если не скажешь, куда он отправился! Ну?!!
– Я, владыко, кажется, понял… Вчера, когда моя жена уже приготовила для вас кувшины вина, к нам ворвался ваш сбежавший, крича: «Скорее, скорее, их надо разнять, иначе они перебьют всё в вашем доме!» Мы выскочили из кухни и увидели двух дравшихся парней. Один из них схватился за лавку… Их действительно пришлось разнимать. А когда вернулись за вашим вином, оно стояло без присмотра. Может быть… Конечно же, именно в этот момент он и мог подсыпать вам снотворное…
При этих словах все вспомнили, что слышали какую-то возню в коридоре, что Ян вчера почти не пил, сразу завалился спать и захрапел, а когда его будили, лишь переворачивался с боку на бок.
– Других объяснений у меня нет, – продолжал хозяин гостиницы. – Я не в сговоре с вашим человеком, не в сговоре… Мой двор пользуется хорошей репутацией, зачем мне портить её? У меня здесь кого только не бывает!
– Вот именно! Сброд всякий тоже бывает! – Никола отбросил беднягу, из которого вытряс вместе с башмаками почти всю душу, скомандовал своему отряду, как офицер солдатам:
– Седлать коней! В погоню! Я и Стипан поедем дальше, остальным – возвращаться в Регенсбург! Если в Регенсбурге его не будет, ты, Крсто, двигай на Зальцбург, а вы двое (Никола обратился к двум Петрам) продолжайте путь на Майнц! Неделю даю на поиски, через три недели встретимся в Праге! Встретите иуду – живым или мёртвым доставить его архиепископу, а главное – Евангелие! Бесценную реликвию найдёте – глаз с неё не спускать!
…И они разъехались в разные стороны.
Стипан еле поспевал за своим аббатом. Наконец, не выдержав быстрой езды, взмолился:
– Отче, нельзя ли потише? Ты в прошлом – славный витязь, я же… сейчас вывалюсь из седла!
Тот грозно посмотрел на юного монаха:
– Читай молитвы и прими сие божье наказание за свершённые грехи! Как видишь, я не ною и мужественно переношу все тяготы погони! Сами виноваты – самим и ошибки исправлять!
– У меня нет твоего опыта быстрой езды на лошадях…
– А у меня нет твоей молодости! – отрезал аббат и ещё быстрее поскакал по дороге.
«Ах ты, собака, сам лакаешь вино, как воду, а теперь мы виноваты! Ведь все брали с тебя пример! Прости меня, Господи, за грехи наши и мои особенно – вот и про аббата плохо подумал», – трясясь в седле, размышлял Стипан.
Кони скоро устали, и, к радости юноши, монахи поехали намного тише. В последней гостинице, встретившейся за несколько миль до границы, останавливаться не стали: беглеца здесь не оказалось. Владелец постоялого двора, после словесного описания внешности Яна из Пардубиц, твердо заявил, что подобного обличия человек здесь не появлялся.
…Темнело, Чешский лес чёрными пятнами непроходимых зарослей глядел на путников неприветливо, словно говоря: «Ещё немного, и вы собьётесь с тропы, и тогда вам не избежать падения в моих оврагах или нападения лесных разбойников… Ваша жизнь в опасности!»
– Отче… Может, вернёмся, пока ещё можно отличить зверя от дерева… Мы из кустов хорошо видны, а вот если и сидит здесь Янко, мы его не заметим, – взмолился Стипан.
– Тш-ш-ш, – зашипел на молодого монаха Никола и пальцем указал на дальний огонёк в лесу. Сказал шёпотом:
– Привяжем коней здесь, а к огоньку подкрадёмся тихо.
И погрозил кулаком:
– Хрустнет ветка под ногой – убью!
Стипан молча, с улыбкой, кивнул: на коне в детстве ему ездить не приходилось, зато охотиться на диких зверей и птиц приходилось много-много раз! Искусству подкрадываться незаметно к своей жертве его учить не надо!
Отведя коней в сторону от дороги, успокоив и приласкав их, монахи стали осторожно приближаться к огоньку.
…И вот уже хорошо были видны три человеческие фигуры у костра, одна из которых, без сомнения, принадлежала Яну из Пардубиц.
Никола молча объяснил напарнику, что он кинется на самого крупного бандита, собьет его с ног и оглушит ударом кулака, Стипан должен повалить Яна, ну, а третий вор… Как Бог даст.
На всякий случай хорваты достали ножи, но не планировали пускать их в ход, а так, для устрашения, для подавления желания сопротивляться.
…Когда между преследователями и похитителями бесценной книги оставалось две-три сажени открытого пространства и два ряда кустов, под ногой Николы хрустнула ветка, и одновременно с предательским хрустом заржал конь Стипана.
Моментально в руках Яна оказался лук для стрельбы, в руках других разбойников – ножи.
– Не двигаться! – с этим криком Никола прорвался сквозь кусты и бросился на громадного роста верзилу. Рядом, чуть поотстав, продирался через густые заросли Стипан. Эти доли секунды решили всё.
Угрюмого вида гигант оказался довольно проворным малым и успел бросить в бегущего (точнее, совершавшего большие прыжки) аббата нож. Промахнуться было мудрено: Никола был не намного ниже, а полнотой своей, может быть, даже превосходил своего соперника. Однако на этот раз бросок оказался неточен: лезвие ножа лишь скользнуло по плащу и не причинило вреда. В следующий момент Никола сбил противника ударом кулака в грудь. Удар оказался настолько силён, что сердце гиганта не выдержало и остановилось. Упав, верзила уже не встал.
Ян оказался точнее своего сообщника: успел выстрелить и пронзить стрелой грудь Стипана насквозь.
Быстро повернувшись, Никола увидел: медленно падает его друг, ложится, словно устав от дальней дороги, на траву у костра, непослушными от дикой боли руками пытаясь вытащить стрелу, торчащую из груди.
Третий разбойник бросился было бежать, но аббат в три прыжка настиг свою жертву, и, развернув её к себе, вонзил свой нож прямо в сердце вора.
Ян успел достать очередную стрелу и прицелиться в аббата:
– Не подходи, убью!
– Не смей! – приказал аббат Никола, и, глядя в глаза врагу, твёрдой тяжёлой походкой стал приближаться к нему.
Ян попятился. Повторил угрозу:
– Ты – схизматик, еретик, я убью тебя!
– Не сметь! Где книга?
Засмеялся Ян какими-то подленько-хихикающими смешками, сказал торжествующе:
– Книга? А нет её! Всё, нет!
Хотел бежать, но споткнулся о приготовленные для костра ветки, упал. Аббат сверху накинулся на предателя, быстро связал ремнями.
С врагами было покончено. А что же Стипан?
Наклонился над братом по вере и делу аббат Никола. Увидел: течет кровь из раны. Стекленеют глаза смертельно раненого.
– Стипан… А, Стипан?
Прошептал юноша:
– Почему?.. Я хотел… На славянском языке… Я… Я могу…
И затих. Наверно, он хотел сказать, что смог бы на родном славянском языке донести до простых жителей Праги Божье слово, обучить пражских монахов славянской письменности; впереди, думалось Стипану, была большая жизнь, которую стоило заполнить хорошими мирными делами…
Слёзы закапали из глаз аббата. Он очень медленно, словно сомневаясь в наступившей смерти, закрыл глаза мёртвого друга.
Зашевелился Ян, пытаясь ослабить ремни…
– Не… В мою бытность воином от моих пут ещё ни одной вражине не удавалось освободиться, – развеял все надежды вора аббат Никола. Сорвал с предателя чёрную одежду бенедектинского монаха, привязал его к ближайшему дереву, спросил каким-то глухим, чужим голосом:
– Кем были эти двое, не знаю, и знать не желаю. Узнал ли того, у кого жизнь отнял?
Ян молчал.
Тогда Никола подошёл к костру, взял сверху один полуобгоревший сук. Подумал: «Запахнет палёным мясом – всё скажет». И с ужасом увидел: под накинутыми сверху горящими ветками виднелись остатки сгоревших листков.
Быстро раскидал костёр, надеясь найти часть книги, что не поддалась огню. Всё тщетно, всё сгорело…
– Изверг… Чем Благовестие Христово тебе помешало? Чем виновата эта реликвия перед тобою? Кто ты? Иудей? Магометанской веры?
– В отличие от тебя, аббат, я истинный христианин, католик. Первая смерть здесь была от твоей руки. Стипан – вторая смерть, но вина опять на тебе. Последний, кого ты убил, за всю свою короткую жизнь не тронул ни одного человека, лишь честно мне служил. Может, ты и есть тайный сарацин?
– Складно поёшь, – сплюнул под ноги изменника Никола. – Да врёшь ты всё. Это – что?
И указал на гаснущий костёр.
– Это горит бесовская книга, – ответил Ян. – Рукой схизматика дьявол водил. Ведь писал ещё папа Григорий Седьмой нашему королю: «Бог всемогущий нашёл угодным, чтобы Святое писание в некоторых своих частях осталось тайной, ибо иначе, если бы было полностью понятно для всех, слишком низко бы его ценили и утратили к нему уважение». Три языка допустимы для священника: еврейский, греческий и латынь! Всё остальное – ересь! Даже если убьёшь меня сейчас, всё равно тебе не миновать суда святой инквизиции!
– Сумасшедший! Разве ты не знаешь, что разрешение вести службу на родном языке наш король получил от самого папы? От кого мы получили задание привезти книгу в наш монастырь? От самого архиепископа Пражского! Зачем убил Стипана, зачем святую реликвию погубил?
– Не верю, что наш король получил разрешение от папы. Не может того быть!
– А святые Кирилл и Мефодий? Разве не то же самое – иметь свои, славянские священные книги – занимало их всю жизнь? И всё было с разрешения папы!
– Константин Философ лишь вновь открыл забытые литеры святого Иеронима. И папа римский разрешил их только вам, хорватам, использовать. В знак преклонения перед вашей стойкостью в борьбе с дикими монголами. Здесь, в Священной Римской империи, есть только одна истинная вера, один язык, на котором читают священные тексты – латынь! А я тебе – не монгол! Развяжи, еретик, отпусти меня, не бери грех на душу!
– Враг в поле – это одно, его хорошо видно… А скрытого подлеца, что к сердцу льнёт, разглядеть сложнее… Вреда от иуды всегда больше.
Ещё раз глянув на пепел сгоревших листков, спросил Никола:
– Книга была с мощами святых на лицевой стороне, с каменьями драгоценными, в золотом окладе… Не выбросил же?
– Вон кони наши привязаны, у вороного при седле сумка…
Хорват проверил, хорошо ли связал Яна, подкинул в костёр сухой травы и приготовленных для него веток: ночь полностью вступила в свои права, чёрный лес с густым подлеском не давал простора холодному свету показавшейся из-за деревьев луны.
Аббат привёл своих коней, поставил рядом с конями разбойников. Проверил сумку, на которую указал Ян: да, серебряный с позолотой по углам оклад вместе с прикреплёнными к нему частичками мощей, изумрудами и рубинами, цел. Развернул доски.
О, чудо! Целы и некоторые листы рукописи! Немного, совсем немного, лишь несколько листочков… Показал вору:
– Вёз как доказательство своей работы? Кому? Какая дрянь за это готова была тебе заплатить?
– Есть добрые немецкие семьи в Праге… Можешь пытать – не скажу, кому вёз. Докажи, что ты христианин! Отпусти меня. Не бери грех на душу! Не тебе меня судить! А если уж судить – пусть судит архиепископ Пражский Арношт, что посылал нас!
«А в Праге ты представишь себя ангелом, а меня – дьяволом, вывернешь всё наизнанку, язык у тебя змеиный», – подумалось Николе.
Вновь посмотрел на мёртвого Стипана. Много всего вспомнилось вдруг… Как учил юношу латыни и глаголице, объяснял тексты древних книг… Тайком показывал чудом сохранившиеся в одном из монастырей на острове Крк кирилловские листки… Как по дороге в Эмаусский монастырь учил всех, в том числе и Стипана, искусству рукопашного боя, искусству владения ножом как оружием при защите от лихих разбойников, которыми буквально кишели дороги центральной Европы… Как показывал правильное положение тела при езде на лошадях… А ответом на поучения всегда были устремлённые на него внимательные светло-карие глаза Стипана…
Самый дорогой ученик, умница… лежит теперь убитый этим оборотнем.
Глянул искоса на вора. Показалось в отблесках пламени – оскалился Ян в каком-то злорадстве от содеянного…
Поднял Никола с земли лук со стрелами:
– Меня будет судить чешский король и архиепископ Пражский. Только меня. Одного. А для тебя земным судом буду я.
Заскрежетал зубами Ян:
– Гореть тебе в аду, нехристь хорватская! Будь проклят! Из-за какого-то клочка пергамента жизнь у человека отнимаешь! Ничего у тебя не выйдет: тебя во всём обвинят, только тебя! Будь проклят! Проклят!
– Клочка пергамента, говоришь? – Никола натянул тетиву, прицелился Яну прямо в сердце…
И не смог выстрелить. Одно дело – сражаться с противником в открытом бою, другое – убивать безоружного. Опустил лук:
– Перед божьим судом пусть будет тебе суд нашей церкви. Вместе будем отвечать за содеянное. И пусть воздастся каждому по-справедливости.
Ян что-то хотел ответить, но аббат всунул ему в рот кляп, связанным посадил на своего коня. Потом, прочитав молитву над каждым убитым, положил трупы воров вместе, присыпал хворостом. «Завтра приведу сюда людей, выроем могилы», - подумал Никола, взглянув на тёмное звёздное небо.
Стипана привязал к его коню, сам сел позади Яна. Медленно вывел коней на дорогу, и смело продолжил путь, не боясь ни зверя, ни лесных разбойников, полагая, что душа друга там, на небесах, уберет с тропы всю нечисть, что водится в этих пограничных местах.
РАССКАЗ ВТОРОЙ. В ПРЕКРАСНОЙ БОЛОНЬЕ
Bolonia docet et libertas
(«Болонья учёная и свободная» - надпись на старых монетах г. Болоньи)
«Всё складывается как-то странно, – размышлял константинопольский живописец Константин Палеокаппе, переправляя свои сокровища из Триента в Болонью. – Как было бы здорово продать всё в Триенте и примчаться в Болонью к моей Матильде этаким богачом, рассыпающим перед нею золотые монеты, украшающим грудь любимой дорогими жемчугами и самоцветами… Так нет же! Участники собора переезжают, и – куда? В Болонью! В Болонью, где живёт моя красавица, мечта моя… Матильда, Матильда, вдруг ты увидишь меня таким же бедняком, как тогда, в Фанаре, даже ещё хуже – в этом потрёпанном дорожном костюме? И что мне тогда делать? А если буду скрываться и прятаться – как смогу продать по хорошей цене всё то, что удалось погрузить на корабль в Золотом Роге?»
Палеокаппе немного лукавил перед самим собой: он не был бедняком. И всё же его доходы, доходы живописца константинопольского патриарха, живущего под постоянным страхом наказания за свои деяния со стороны турецкого султана, не могли сравниться с доходами богатейших семейств Болоньи. Чтобы поправить финансовое положение константинопольского патриархата, Константин Палеокаппе сам предложил продать часть сомнительных реликвий западной католической церкви. Патриарх дал согласие, и теперь только от него самого зависело, какая часть вырученных доходов осядет в его карманах, а какая доберётся до квартала Фанар.
Константин погрузился в свои думы, пытаясь найти выход из довольно-таки щекотливого положения, в котором он оказался.
Шестнадцатый век – сложный век… Всем, от королей и епископов до простых крестьян и горожан, вдруг понадобились деньги. Деньги, конечно, были, однако, как правило, их было больше у графов, баронов, князей, а у аптекарей, булочников, ювелиров, живописцев – намного меньше. У крестьян… впрочем, про крестьян Константин не думал, это были не его клиенты, они не способны были за кусочки мощей святых, церковную утварь и картины предложить требуемую сумму.
Действительно, как всё хорошо начиналось!
В Триент съезжались со всей Европы участники церковного собора, совсем недалеко от места его проведения разместился в хорошем доме он, знаток исторических и церковных реликвий, восточной живописи и скульптуры… Начинали налаживаться деловые связи…
Правда, немцы посматривали на его товар искоса, не проявляя особого интереса. Итальянцы – скептически, мол, у нас самих такого добра…
Испанцы – с подозрением, для них восток ассоциировался с арабским миром, против которого они вели столь многочисленные войны. А остальные… Остальных можно было пересчитать по пальцам, большинство из них не располагало сколько-нибудь значительными денежными средствами.
И всё же Константин не терял надежды. Главное в торговле – уверенность в себе. Надо так подать товар, чтобы покупателю было ясно: перед ним не просто продавец, а мастер своего дела, знающий истинную цену каждой вещи… И – терпение, терпение и ещё раз терпение… Уметь выжидать… Распространить о себе в городе нужные слухи… Сделать так, чтобы тобой и твоей коллекцией заинтересовались…
Когда, казалось, к Константину начали проявлять интерес некоторые участники собора, страшная весть пришла на улицы Триента:
– Чума! Чума в городе!
Этот крик и ужас толпы спутал все карты. Участники собора решили перебраться в Болонью, подальше от дурных мест.
Что оставалось делать Константину? Он так надеялся на этот собор! Выхода не было: знаток искусств и восточных древностей, погрузив свои сокровища в крытую повозку, отправился вслед за покидавшими город церковнослужителями.
Хорошо, что многих он знает теперь в лицо и не требуется афишировать себя в Болонье. На улицу он и носа казать не будет, чтобы случайно не встретиться с Матильдой… Ведь он должен сразу показать себя богачом, сразу ослепить, поразить воображение любимой, и тогда… Тогда остаётся надежда! Ведь Матидьда – девушка из семьи, имеющей высокое положение в городе и пользующейся хорошей репутацией, и если там, в Константинополе, юный возраст и южная горячая кровь были причиной вспыхнувшей мимолётной, ни к чему не обязывающей любви, то теперь… Ведь ещё там, на чердаке его мастерской в Фанаре, она сказала:
– Как жаль, Константин, что мы не увидимся больше никогда… Мой отец очень богат, а ты? У тебя нет ничего, кроме этого сильного молодого тела, пылкого сердца и безумно красивых глаз…
На что художник ответил:
– Вот увидишь, я буду очень богат! Я приеду за тобой в Болонью…
Матильда приложила палец к его губам:
– Не говори о будущем… Что будет – то и будет. А сейчас у нас есть полчаса…
Константин встряхнул головой – прочь воспоминания! Он добьётся своего! Не спеша, не торопясь, он узнает всё о новых участниках собора (а что такие появятся – он не сомневался), узнает о доме, в котором живёт его любимая, узнает, куда она ходит, с кем дружит… Всё – в его руках!..
– Вот он, в красной шапочке.
Константин ещё ниже натянул на лоб чёрную широкополую шляпу и стал присматриваться к шедшему через площадь кардиналу, на которого указал его слуга.
По внешнему виду ему было не менее сорока лет, он был чуть выше среднего роста, не худой, но и не полный, без живота, который обычно появляется у людей его профессии в этом возрасте. Спокойные, уверенные, с чувством внутреннего достоинства, движения. Гордая осанка. Рядом с ним шёл низенький полноватый епископ. Коротышка сильно жестикулировал и рассказывал, видимо, что-то очень смешное, судя по улыбке на лице кардинала. Улыбка была очень доброй и мягкой, отчего крупное, мясистое лицо старшего церковнослужителя словно светилось счастьем, располагало к себе прохожих, охотно отдававших кардиналу низкие поклоны.
«Этот француз – очень сильный и решительный человек, обладающий большими познаниями в своей области. Ну что ж, будет о чём поговорить,» – решил Константин и сказал слуге:
– Сегодня вечером я зайду к одному из председателей собора, который меня хорошо знает, он нас и познакомит…
Кардинал Карл Лотарингский, прибывший к папе римскому из Парижа, быстро оценил важность коллекции Константина Палеокаппе для Франции. Эта важность объяснялась преклонением французской знати перед всем необычным восточного происхождения, перед всем тем, что представляло собой хоть какую-то загадку.
Особенно хороша была книга. Вроде бы христианская, с красочными миниатюрами, но на непонятном языке.
– В Константинополе эта реликвия находится уже давно, – объяснял художник архиепископу Реймсскому историю рукописи. – Она состоит из двух частей. Вот первая, небольшая, видимо, на древнем сербском или болгарском языке, написана кириллическими буквами…
– Святого Кирилла и Мефодия письмо?
– Говорят, что так, сам я читать эту книгу не могу, да и все, что смотрели её, письма разобрать не могут. А вторая часть, вот отсюда, по мнению библиотекаря константинопольского патриарха, писана иллирийскими буквами, что придумал святой Иероним у себя на родине, в Иллирике.
– Для кого?
– Кто ж знает, может, для Индии или древнего христианского государства в сердце Азии…
– Мощи чьи на окладе?
– Тех, кто придумал эти литеры. Вот это – от пальца святого Кирилла, вот здесь – мощи святого Иеронима, да будет вечной память о них…
– Аминь. Я беру всю коллекцию. За мощи святых на кодексе – особая плата.
И кардинал приказал своему слуге составить подробную опись приобретаемых ценностей.
…Константин решил встретить свою возлюбленную, когда та будет возвращаться вместе с отцом с праздничной мессы из церкви. В том, что художник раскланяется перед известным в городе человеком, нет ничего предосудительного, подумалось Палеокаппе. А вот как отреагирует Матильда…
Снимая шляпу, живописец внимательно посмотрел на девушку. И ничего не увидел, кроме широко раскрытых от испуга глаз…
Этим же днем через слуг удалось передать записку Матильде, в которой, в частности, было сказано: «Буду под твоим окном около полуночи, двойной тихий свист даст тебе знать, что я рядом с тобой, любимая…»
В полночь, когда Константин преодолел высокий каменный забор и оказался под окнами Матильды, окошко на втором этаже открылось, и ему любезно был предоставлен путь наверх из связанных друг с другом простыней. Не мешкая ни секунды, юный влюбленный птицей взлетел на второй этаж.
Моментально зажглись все свечи в спальне, и Константин увидел в ней Матильду, её отца, пять или шесть слуг и двух солдат во главе с городским судьёй.
– Да это тот самый молодой человек, что встретился нам утром на площади… Видел я его и раньше, позвольте, когда это было? Ах, да, в Константинополе, когда покупал у него ювелирные безделушки… Что за наглость! Дочь, ты подтверждаешь, что это тот самый художник, что украл у тебя год назад кошелёк? – спросил хозяин дома.
– Да, папа, я узнаю его, – ответила Матильда без всяких эмоций, сухо, как будто никогда не была в объятиях Константина.
Палеокаппе не мог поверить своим ушам.
– Прошу судью исполнить свои обязанности и препроводить наглого воришку в городскую тюрьму, – распорядился отец Матильды.
– Только одно слово, уважаемые сеньоры. Сколько я у вас украл в Константинополе?
Глава семейства усмехнулся:
– Думаю, у тебя, юноша, сейчас столько не будет. Пятьсот лир золотом!
Теперь уже пришёл черёд усмехаться художнику:
– Надеюсь, вы понимаете: в чужие дома не приходят грабить, когда кошелёк полон.
Константин высыпал на прикроватный столик Матильды кучу золотых монет, аккуратно выложил пару жемчужных ожерелий, золотой, с изумрудами, браслет.
– Надеюсь, мы в расчёте?
– Ах, – всплеснула руками девушка. – Папа, это те самые украшения, что я купила на прошлой неделе в Риме!
В глазах у юноши потемнело, он зашатался и не услышал, как раздались в этой комнате последние для него слова хозяина дома:
– Всё, хватит, схватить вора и – в тюрьму его!
Полуживого Константина Палеокаппе выволокли на улицу, связали руки, и, время от времени толкая и пиная его, повели в тюрьму.
Когда дом покинули посторонние, отец подошёл к дочери:
– Рад, что ты научилась быстро находить выход из затруднительных положений…
– Я всегда следовала твоим советам, папа, – опустив голову, кротко молвила Матильда. И подумала: «Перед моей свадьбой с богатым флорентинцем, которого хочешь получить в зятья, не поскупись на приданое, не то не миновать тебе встречи с ядом нашего аптекаря…»
Константин шёл в сопровождении охранников вдоль какой-то высокой нескончаемой глухой стены; он внимательно осматривал её, художник решил для себя, что это его дорога в ад: чёрные камни мостовой, стен домов без окон, небо без звёзд, отсутствие прохожих, отсутствие посторонних звуков, лишь гулкие удары собственного сердца да скрежет подкованных сапогов стражи о дорожные камни… «Да, именно так должны выглядеть врата ада!»
– Что, страшно? – ухмыльнулся один из охранников. – Даже не пытайся отсюда сбежать: стены этого замка навсегда скрывают свои жертвы. Здесь умер даже король Сардинии Энцо! Всё золото королевства и знатное происхождение не спасли бедолагу! Кто ты по сравнению с ним? Просто букашка!
В этот миг где-то совсем рядом, прямо с тёмных небес раздался звон церковного колокола. Ещё… И ещё… Громкий резкий звук взрывал изнутри воспалённый мозг, Палеокаппе показалось, что он сейчас сойдёт с ума.
– А звон колокола собора Святого Петра будет напоминать, что твоё гнусное нутро ещё не съели черви и ты пока на этом свете, – добавил другой стражник.
Все засмеялись.
Все, кроме Константина. Он стал размышлять, где, когда был сделан тот первый неверный шаг, который привёл его к стенам болонской темницы.
Он вспомнит, обязательно найдёт конец – точнее – начало этой скользкой дорожки, заставившей его скатиться и пасть так низко, и тогда… перед ним откроется путь для спасения души.
«Бей, звонарь, в колокол, бей, я уже не боюсь тебя! Вышибай из меня всех дьяволов, что я принял в себя».
…Вот и вход в замок. Солдаты застучали в крепостные ворота.
– Кто там? – спросил сторож, приоткрыв маленькое окошко.
– Примите ещё одну заблудшую душу! – громко ответил сам Палеокаппе.
– Гляди, смелый какой! Надолго ли хватит твоей смелости? – пробурчал сторож, его голос заглушил скрип открывающейся толстой дубовой, окованной по краям железом, двери замка.
РАССКАЗ ТРЕТИЙ. ОПЯТЬ НА РУСИ
«Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои»
Книга Екклесиаста, или Проповедника, 1:6
…Тогда, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, Андрей и Наташа, вместе учившиеся в одном из московских вузов, просто дружили. Дружили уже два года, можно сказать, они нравились друг другу, друзья-студенты были абсолютно уверены, что эта крепкая дружба когда-нибудь обязательно перерастёт в столь же крепкую любовь.
Однажды в воскресенье Андрей пригласил Наташу в Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина.
– Говорят, там какая-то интересная французская выставка. Пойдём, посмотрим?
– Пойдём!
Они встретились на ступеньках у главного входа, обменявшись приветствиями, вошли в замечательный храм искусств. На улице стояла жаркая летняя погода, летал тополиный пух, а здесь, уже при входе, легко одетых молодых людей обдало тихой прохладой мраморных лестниц и высоких колонн, характерными музейными запахами.
– Не замёрзнем? – полушутя-полусерьёзно забеспокоилась Наташа.
– Я согрею тебя энергией своих знаний, – пробасил Андрей.
Я дружил с Андреем. Завидовал его великолепным физическим данным: рост метр девяносто, умеренно широк в плечах, строен, обладал большой физической силой. Если добавить, что это был блондин с голубыми глазами, то, думаю, объяснять не надо, – девчата толпами бегали за этим парнем. Всё же был у него один физический недостаток: он носил очки с линзами в минус шесть единиц. В таком юном возрасте – и столь плохое зрение! Поговаривали, что, начиная с минус пяти, ребят в армию не брали: ни в противогазе бегать, ни метко стрелять, ни преодолевать препятствия на спортивном городке такие не могли. Однако Андрей не комплексовал и на свои очки совсем не обращал внимания.
…Выставка оказалась действительно интересной. На ней, помимо картин известных (и не очень) художников, экспонировалось знаменитое Реймсское Евангелие одиннадцатого-четырнадцатого веков. Здесь же демонстрировалась древняя французская миниатюра, имевшая прямое отношение к возникновению первых франко-русских связей. На миниатюре была изображена коронация дочери Ярослава Мудрого Анны, ставшей в тысяча сорок четвертом году женой французского короля Генриха Первого.
Узнав, что его подруга ничего не знает о Реймсском Евангелии, Андрей воодушевился:
– Ты себе представить не можешь, насколько интересна история жизни этой книги! Я курсовую работу о ней писал, поэтому знаю её более-менее.
Первая часть – только шестнадцать уцелевших листочков от древней кириллической книги одиннадцатого века. Видимо, это сохранившаяся часть того Евангелия, что взяла с собой во Францию Анна Ярославна. Представь себе: французские короли, вступая на престол, приносили клятву на этом Евангелии. И первым был сын Анны и Генриха Филипп Первый!
В четырнадцатом столетии эти остатки кириллической книги попадают в чешский Эмаусский монастырь, что в Праге. В это время Чешским королевством и всей Священной Римской империей правит чешский король, германский император Карл Четвёртый, получех-полунемец, юношеские годы проведший в Париже. Сильный интернациональный замес, не правда ли?
– Правда, – улыбнулась Наташа и прижалась к Андрею, то ли от холода, то ли по другой причине. И, оправдывая своё поведение, сказала своему другу на ушко:
– Не кричи так. А то люди оборачиваются. Я рядом с тобой, говори тише.
Андрей почему-то покраснел, смутился.
– На чём мы остановились?
– На том, что Карл Четвёртый был получех-полунемец.
– Да. Он много сделал для своей родной Праги! Ты там, кстати, не бывала?
Наташа тихо засмеялась своим чистым, высоким и звонким голосом – показалось Андрею, будто вдалеке колокольчик зазвенел.
– Кстати, не бывала, – с трудом подавляя смех, ответила Наташа.
– Я тоже не бывал, но читал, что главные достопримечательности Праги связаны с этим человеком. Собор святого Вита в Пражском Граде, знаменитый Карлов мост, соединяющий Старе-Место и Мала-Страну, замок Карлштейн – это всё построено при нём. А ещё он создал самостоятельное Пражское архиепископство, вдвое увеличил площадь города, основал Пражский университет, первый в средней и восточной Европе, пропагандировал и старался внедрить в Чехии виноградарство, выращивание хмеля. Это был человек высокой культуры, неисчерпаемой инициативы и творческого ума. Состоял в личной переписке с Петраркой, царём Сербии Стефаном Душаном, которого называл «братом»…
– Прямо какой-то Петр Первый четырнадцатого века… Ладно, остановись. Вижу, тебя очень занимает Карл, ты о нём готов целую лекцию мне прочитать. Давай вернёмся к книге, что лежит перед нами…
В это время подошла группа иностранных туристов, и женщина – экскурсовод музея – попросила молодых отойти чуть в сторону, подальше от выставочной витрины. И заговорила по-английски… Наташа знала, что Андрей терпеть не мог этот язык: из всех предметов знание иностранного языка (английского) труднее всего давалось ему в институте.
Разглядывая иностранцев, Наташа заметила:
– Какие они все…
– Какие?
– Не такие, как мы. Одеты не по-нашему… Ведут себя бесцеремонно, громко разговаривают между собою, так, как будто здесь всё специально для них только…
– Заграница… Скорее всего, богатая заграница. Думаю, здесь нет ни рабочих, ни фермеров. А уровень образованности тамошних рабочих таков, что их не интересуют не только наши, но и свои музеи…
– Обрати внимание: они смотрят только туда, куда рукой показывает экскурсовод. Во, уже дальше пошли, быстро же им всё объяснили…
– Видимо, времени у них маловато. А мы с тобой, думаю, вели бы себя так же, как эта группа, в каком-нибудь Лувре или Британском музее…
Андрей и Наташа вновь подошли к витрине, где было выставлено Реймсское Евангелие.
– Итак, эта книга попадает в Прагу, – подсказала продолжение разговора Наташа.
– Нет, только первые шестнадцать листочков, написанные кириллицей. При каких обстоятельствах были утрачены остальные и где – одному Богу известно… В Праге монахи, приглашённые из Хорватии, дописывают недостающие части глаголицей. Здесь книгу переплетают, красочно оформляют, украшают драгоценностями и мощами…
– Чем, чем? – удивилась Наташа.
– Мощами святых… Да, тогда так делали, кстати, именно мощи святых и спасли книгу, когда уже никто не мог прочитать её текста… Слушай дальше.
Когда после подавления гуситского движения римский папа объявил гуситов еретиками, те попытались перейти в православие и снарядили посольство в Константинополь. А в знак примирения с константинопольским патриархом послали тому вот это Евангелие. Так священная книга попала на берега Босфора, где провалялась целый век. Когда у константинопольского патриарха стало, видимо, совсем плохо с деньгами, точнее, наблюдалось отсутствие таковых, он разрешил часть своих сокровищ продать в Италии, в том числе и это Евангелие. Тем более что стамбульские греки читать славянские книги не умели, ценности для них эта книга уже не представляла.
В Италии происходит главное чудо, хотя чудес вокруг этого Евангелия предостаточно. Как ты думаешь, кто покупает его?
– Кто?
– Французский кардинал Карл Лотарингский, архиепископ Реймсский!
– Книга вернулась к себе домой? Интересно. Но что тут странного? Евангелие называется Реймсским, следовательно, Карл Лотарингский, как ты сказал, архиепископ Реймсский, не мог его не приобрести!
Андрей обнял Наташу за плечи. Та удивилась, но ей стало так приятно, что она не пыталась освободиться.
– Реймсским называем это Евангелие мы, люди двадцатого столетия. В шестнадцатом его, как я уже сказал, никто не мог прочитать (последними читателями, предположительно, были чехи-гуситы). Не было у него и имени. Это было какое-то восточное чудо, связанное с христианской верой, украшенное драгоценностями и мощами святых. Именно как приложение к мощам и приобрёл Евангелие кардинал, увёз к себе опять во Францию. И опять – представь себе! – на нём давали присягу приходившие к власти короли Франции! А сам кардинал носил эту книгу во время торжественных церковных мероприятий на груди как великую святыню!
– Неисповедимы пути Господни, – согласилась Наташа. – А что же потом? Как, наконец, узнали, что это?
– И опять произошло чудо. Как-то через Реймс по своим делам проезжал не кто нибудь, а сам Пётр Первый. Ему местные священники показали великую святыню – старинную книгу, написанную таинственными, никому не понятными знаками. А потом эти же монахи попадали (как говорят у нас в группе) штабелями, когда Пётр стал свободно, тут же, при всех, громко читать первую часть Евангелия.
– Ба! Да это же наше, русское Евангелие! Как оно тут у Вас оказалось?
Так, наверно, воскликнул Пётр. Два его товарища, сопровождавшие царя в поездке, тоже проявили интерес к книге, подошли и, продолжая удивлять французиков, тоже свободно прочитали первую, кириллическую часть.
Так начала приоткрываться тайна книги…
Андрей продолжал обнимать Наташу, всё крепче и крепче прижимая её к себе, наконец, девушка не выдержала и взмолилась:
– Андрей, ты мне все косточки переломаешь…
– Ой, извини…
Тут же покраснел, смутился, а когда он смущался, то всегда начинал поправлять на носу очки. Так было и на этот раз…
Осенью начались занятия в институте, и Андрей на одной из лекций поинтересовался, был ли я на французской выставке в музее имени Пушкина. Я ответил, что о такой выставке ничего не слышал.
– Там выставлялось Реймсское Евангелие…
– А это что такое?
– Ну ты и тёмный, – сделал заключение Андрей и замолчал, делая вид, что слушает лектора.
Я, зная, что он неравнодушен к Наташе, спросил наугад:
– Ты с Наташей ходил?
Андрей посмотрел на меня понимающе, улыбнулся и просто сказал:
– Конечно.
После окончания института нас сначала «распределили». Меня – в Брянск, Андрей, как имеющий подмосковную прописку, попал в исторический архив Московской области. Спустя несколько месяцев мы с ним «загремели» в армию. То, что попал туда я – понятно, но что могли забрать его, парня со зрением «минус шесть»… Сначала этим вестям из Москвы просто не поверил, но, когда пришло письмо от друга и из него выпала маленькая фотография, с которой через громадные линзы-очки на меня смотрел молодой бритый солдатик – все сомнения рассеялись. Андрей в армии! Ну и дела…
Ещё больше поразил текст письма.
«Не знаю, как служится тебе, дружище, – писал Андрей, – а мне «везёт» на приключения. Вроде бы среда обитания самая комфортная: я в войсках связи, строевой подготовкой и маршбросками нас не мучают, мои очки здесь ещё ни разу не разбивались. Однако.
Недавно на строительстве хозспособом (ты знаешь, что это такое) парню, стоявшему в метре от меня, лопнувшим тросом автокрана надвое раскроило череп… Чистая случайность… Он мёртв, я – жив. После этого произошёл ещё один случай.
Однажды после полудня на машинах мы возвращались со строительного комбината в свою часть. Везли цемент. Наш водитель решил сократить путь и свернул с «бетонки» на грунтовую дорогу, что шла высоким холмистым берегом речки, названия которой я так и не узнал. Утром прошёл дождь и на глинистой колее стояли приличные лужи.
Вдруг наша машина, в кузове которой, кроме цемента, были я и ещё пятеро моих товарищей, с пригорка пошла юзом прямо к краю десятиметрового обрыва… Вдобавок заглох мотор. Мы оцепенели, от страха боясь шевельнуться… Через заднее стекло кабины видели, как солдат-водитель судорожно крутил руль, пытаясь увернуться от пропасти… Куда там! Мокрой глине было безразлично, в какую сторону повёрнуты колёса, наклонная скользкая поверхность знала только одно направление для любой тяжести – вниз, вниз… Поверишь ли, в этот момент я впервые стал молиться…
И когда до края обрыва оставался какой-то метр, машину качнуло в сторону от зловещей бездны, мотор взревел, колёса нащупали что-то сухое и твёрдое, вцепились в это что-то, и машина понесла нас прочь от проклятого места, всё дальше и дальше от безымянной реки.
Знаешь, о чём я подумал вечером того дня перед тем, как лечь спать? О том, что не зря я, наверно, писал курсовую работу про Реймсское Евангелие одиннадцатого века, которое, возможно, держала в руках киевская княжна Анна Ярославна; что успел в архиве, куда попал на работу после института, выполнить сложный тематический запрос Московской патриархии. Может, мне это зачлось? И Всевышний решил, что я могу здесь, на этой грешной земле, ещё пригодиться? Думаю, поймёшь меня, и не будешь смеяться над этими мыслями…»
Конечно, я не смеялся и был рад, что у Андрея всё обошлось и его жизнь продолжается. Удивительным тогда мне показалось другое – что армейская цензура пропустила такое совсем не атеистического направления письмо.
…После возвращения из армии Андрей женился первым. Конечно же, на Наташе. Она его ждала. Потом у них родилось двое прекрасных ребят…
…Все эти события происходили ещё при Советской власти. После девяносто первого наша переписка оборвалась. Не знаю, почему так получилось. Впрочем, это уже совсем другая история...
В две тысячи одиннадцатом году узнал от известного брянского краеведа, заместителя директора Брянского краеведческого музея: в хранилище этого учреждения культуры имеется пражское издание Реймсского Евангелия тысяча восемьсот сорок шестого года. Редчайшая книга для наших мест! Как она могла очутиться здесь? И получил ответ:
– Куплена она мною много лет тому назад в одном книжном магазине Питера, торговавшем антиквариатом. Теперь этого магазина уже нет… Да… А французская выставка в Москве тысяча девятьсот семьдесят пятого года была действительно интересной. Я там был и на Евангелие, конечно же, обратил внимание…
Помолчав немного, словно проверяя, какое впечатление произвели на меня его слова, краевед добавил:
– Киев, Константинополь, Реймс, Прага, Москва… Подумать только! Кириллический текст середины одиннадцатого века, эти несколько листочков таинственной и загадочной глаголической рукописи прошли сквозь целые исторические эпохи, пространства чуть ли не всей Европы, коснулись судеб тысяч людей! Думаю, это не конец истории. Жизнь Реймсского Евангелия продолжается, и много настоящих чудес, исторических открытий ещё впереди!
ПРИМЕЧАНИЯ
- Иероним (св.Иероним). Хорватские священнослужители были уверены, что Кирилл и Мефодий лишь возродили славянскую письменность (глаголицу), автором которой они ошибочно считали святого Иеронима, жившего в IV веке.
- Иоанн Люксембург – король Чехии с 1310 года, пал смертью героя в битве при Кресси 26 августа 1346 года, сражаясь на стороне Франции. Отец Карла IV, императора Священной Римской империи (1347-1378), короля Чехии (1346-1378).
- Прокоп (Прокопий) Чешский (ок.985-1055) – основатель и первый игумен Сазавского монастыря в Чехии. Он служил Литургию по римско-католическому обряду, но на церковно-славянском языке. В 1097 году славянские монахи были изгнаны из Сазавского монастыря.
- Тридентский собор – вселенский собор католической церкви, заседавший в 1545-47,1551-52,1562-63 гг. в г.Триенте (итал. Trento, нем. Trient, лат. Trideutum), в 1547-49 гг. – в Болонье.
- Фанар – название константинопольского квартала, где после турецкого завоевания уцелели знатные греческие семейства и где располагался константинопольский патриарх.