Оскорбить женщину
может только
униженный судьбой мужчина.
(Мэрилин Монро)
©Розена Лариса Вениаминовна
Посвящается Самому
дорогому Человеку Б.М.
(ИЗ КНИГИ "ВРАЗУМЛЕНИЕ ГОСПОДНЕ" НА КНИГУ ДАНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПАТРИАРХА АЛЕКСИЯ 2, КНИГА ОТНЕСЕНА К ЛУЧШИМ, РОЗЕНА Л.В. 2001 ВОРОНЕЖ, РОЗЕНА 2002 ВОРОНЕЖ, РОЗЕНА 2008 Н. НОВГОРОД, С.5)
Размещено: Ридеро;, Стихи.ру http://stihi.ru/2024/04/10/1554 ; Проза.ру https://proza.ru/2019/10/20/896 ; Изба- Читальня ; Дзен канал "Чудачка" https://dzen.ru/a/ZhYfzxGXBhYrfbNt
I.
ДРУЖБА
«Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только любовь...»
(Письмо великой княжны Ольги Николаевны из Тобольского заточения).
– Алло, – в телефонной трубке что-то щелкнуло, и незнакомый мужской голос продолжал, – Тамара Александровна, здравствуйте! Ваша двоюродная бабушка, живущая в Санкт-Петербурге, парализована, ухаживать некому, желательно, чтобы кто-то находился при ней, – добавил, как бы упрашивая или упрекая.
– Благодарю, поняла Вас, – расстроенная положила трубку.
«Вот ведь как разбросала судьба родных и близких людей по разным городам», – подумала с сожалением и горечью.
Тамара Александровна сама болела, жила на скудную пенсию, но ехать необходимо. Маленькая, подвижная, с короткой стрижкой светлых, пушистых волос и веселыми, мечтательными глазами, выглядела бодро. Во всей ее легкой фигурке сквозили своеобразное изящество и хрупкость. Одевалась очень просто, со вкусом.
Сразу же, купив билет на поезд, устремилась в Северную Пальмиру, любимый с детства Санкт-Петербург. Все ее там восхищало. Когда-то в молодости часто гостила у родственницы, ходила в театры, музеи, на выставки. Программа – насыщенная. Днем – Эрмитаж или Русский музей, вечером – театр или зал филармонии...
Позже, с ворохом редких книг по искусству и пластинками классической музыки, возвращалась в свой провинциальный городок. Давно это минуло!.. Ушли молодость, красота, надежды...
На одной из остановок в купе вошел пожилой мужчина, с копной полуседых, вьющихся волос и такого же цвета аккуратной бородкой, маленькими, близорукими глазами. В руках он держал тяжелый кожаный портфель.
Тамара Александровна вежливо пригласила:
– Присаживайтесь, пожалуйста, у Вас верхнее место?
– Да, благодарю за любезность, не премину ей воспользоваться.
– Вам до Санкт-Петербурга?
– Вы проницательны, еду на научный симпозиум.
Представился профессором Заботиным Павлом Степановичем и оказался интересным собеседником. Сам собой зашел разговор об искусстве – музыке, поэзии, архитектуре, что очень восхитило обоих...
– А живопись любите?
– Да, я иногда и сама рисую.
Павел Степанович наклонился к дорожным вещам и достал красочно оформленную книгу с названием «Шедевры русской живописи». Протягивая ее, добавил:
– Дарю, только что издано с моей аннотацией.
– О, спасибо! Подпишите, пожалуйста, хочу с автографом, – попросила Тамара Александровна, обрадованная неожиданным подарком, рассматривая его.
– Хорошо, если Вам будет приятно.
Заметив ее необычайное оживление и просветленность, доверительно открылся:
– Динамика линий и музыка красок заставляют иногда петь мое сердце... если это настоящее...
– И мне кажется – искусство вне времени и пространства, когда одна душа поверяет другой боль, радость, надежды, помогая сопереживать, совершенствоваться, становиться мягче...
– Наверное, Вы правы... Представляете, из каких-то источников почерпнул, что последний император Николай II тоже любил живопись. Вы что-нибудь читали об этом?
– Нет, но я чрезвычайно взволнована последними публикациями о Царской Семье. И очень хотелось бы что-то написать на эту тему...
Наконец-то прибыли в Санкт-Петербург. Выйдя на вокзал, Тамара Александровна заспешила к больной.
Когда ей открыли дверь, прошла в прихожую и, увидев в комнате лежащую без движения родственницу, свидетельницу былого счастья, надежд и разочарований, заплакала. Слезы, как ни старалась, удержать не смогла.
Покормив дорогого человека и даже усыпив разговором, принялась искать рецепты, выписанные врачом. В маленькой, захламленной вещами, комнате задача найти что-либо затруднялась. Заглянув в старый шкаф, увидела заветную шкатулку, которую раньше от нее скрывали. Взяла в руки, долго рассматривала, наконец, открыла. Чего там только не было! Поломанные старинные украшения, какие-то древние письма со стертыми, выцветшими страницами, старыми фотографиями и, наконец, увесистый, объемный дневник в шагреневом переплете. Она вспомнила – больная была когда-то в молодости при Дворе Его Императорского Величества Николая II. В родне о таком факте тщательно умалчивали в советское время, и только недавно узнала об этом. Стала пытаться вникнуть в непонятные письмена, напоминавшие египетские иероглифы. Как же хоть что-то понять? Просматривая листы, догадалась: кое-что прочитать можно. В некоторых местах отчетливо видны буквы и понятен текст:
«...в конце завтрака поданы сыр, фрукты, клубника. К столу подошел маленький веселый шалунишка – цесаревич. Ему неполных 4 года. Quell delicieux enfant! Со светлыми, вьющимися волосами, выразительными серо-голубыми глазами, длинными ресницами, пухленькими щечками. Улыбаясь, обратился к Императрице: «Ma’chere. Не вредно ли есть много клубники?»
Пока удивленные родители пытались что-то ему объяснить, он незаметно пробрался под большой старинный стол с массивными резными ножками, никто ничего не подозревал. Запыхавшись, выбрался назад, улыбаясь и показывая маленькую туфельку, снятую с ноги одной из фрейлин. Ребенок счастлив, наивен, чист, словно Ангел, и считает, что веселая шутка удалась. Всем хотелось расцеловать его и рассмеяться, с трудом сдерживались.
Но Его Величество Николай II сделал сыну строгий выговор. У него от неожиданности брызнули слезки. Великая княжна Ольга Николаевна, премиленькая девочка-подросток, пыталась заступиться за брата, и сама получила...»
Далее неразборчиво. Тамара Александровна вздрогнула: «Это – жизнеописание Царской Семьи...» Судорожно, наспех стала перелистывать страницы. Буквы снова исчезали перед глазами. Утомленная, не могла вникнуть в смысл.
Проснулась страдалица. Напоила ее чаем. Найдя злополучные рецепты, направилась в аптеку. Вернувшись, увидела – родственница спит. Любопытство взяло верх над вопросом чести и, увлеченная, принялась за дневник. Торопливо перемещая листы, нарушила хронологию. Вот еще запись, которую можно прочитать:
«...Царское Село. Снег упруго скрипит под ногами. Мягким, пушистым ковром укрыто окружающее, будто заботливой, хозяйской рукой. И от этого яркого счастья хочется все погладить, всему улыбнуться, ходить без конца взад-вперед по дорожкам аллей и впитывать в себя свежесть прекрасного доброго утра. Сегодня...»
Это не относилось к тому, что интересовало неутомимую искательницу. Мягко улыбаясь, прошептала: «Так вот в кого у меня наследственное – писать!.. Ну что же там о членах Августейшей Фамилии?» Увидев ясную запись, остановилась:
«...августа 1902 года. Царская Семья со свитой присутствует на маневрах войск. Живем в поезде, который разъезжает в направлении учебных действий. На ночь возвращаемся на станцию Рошково. Внутри очень мило: мягкие диванчики, обитые бархатом, шелковые портьеры, зеркала, цветы.
Встаем довольно рано. Совершаем дальние прогулки. Восхищает прозрачный, трепетный воздух, напоенный запахами меда, клевера, лесных трав. Небо, наполовину сонное и голубое, наполовину бодрое и красное, разбуженное восходящим солнцем, сияет. Тишь и покой. Трава, влажная от росы, блестит и переливается сочной свежестью. Ощущение такое, будто природа поет. Ей начинает вторить сердце, и все сливается в дивную гармонию...
Девочки затихают и впитывают эту непритязательную, русскую красоту…
С нами находится великая княгиня Ольга Александровна – сестра Царя. Все приглашены ею на веселые забавы для детей и взрослых. Игра состоит в катании с высокой земляной насыпи, где находится состав. Развлечение оригинальное. Обрисую происходившее.
Великая княжна Ольга – шестилетняя девочка, подвижная, с веселым характером, круглым, смеющимся личиком, развевающимися белокурыми кудряшками – восхитительна! Она, не робея, съезжала с так называемой «горки» на серебряном подносе, прозванном «салазками». За ней, почти такого же роста, но младше на два года, катилась великая княжна Татьяна, удивительная девочка, напоминавшая дорогую куколку севрского фарфора. Всем весело. Но Ольга Александровна в особенно приподнятом настроении. Она сегодня хороша, как никогда. Волосы, уложенные в строгую прическу, растрепались и делали ее моложе. Посвежела, на лице появился яркий румянец. Глаза сияли задором и весельем. Заразительно смеясь, обещала, что тоже скоро поедет с «горки». Дети, съехав вниз, взяли подносы и с трудом потянулись наверх. Младшая прищемила пальчик, на глазах появились слезки. Старшая подбежала к сестре, перекрестила больное местечко, взяла ношу и вместе со своей поместила себе на спинку. Звонко шепча: «А мне не тяжело, а мне легко», – стала медленно заползать на насыпь. Что за чудо эти дети!..»
Продолжение отсутствует. Тамара Александровна задумалась. С некоторыми фактами приходилось встречаться в книге воспоминаний генерала А.А.Мосолова. Но здесь все так живо и к сердцу ложится...
Рядом новый прочитываемый кусочек:
«В Зимнем дворце – событие. Двое старичков – муж и жена приехали из Сибири и привезли в подарок Императору маленького ручного соболя. Распорядились привести их со зверьком к детям. Все обрадовались. Это внесло большое оживление в устоявшийся, размеренный ритм жизни. Малышки развеселились: глаза заблестели озорным огоньком, щечки порозовели. Каждая старалась погладить маленького дикаря. Он, то смирно сидел на руках у старичка, то быстро перебегал с места на место. Дети спешили его поймать. Слышались смех, шутки, уговоры. Его оставили во дворце на ночь. Но за это время были разбиты некоторые фарфоровые безделушки, ободраны ножки, обивка диванов, внесена сумятица и неразбериха.
На следующий день вечером повторилась та же игра в присутствии Его Императорского Величества, Императрицы и старичков. Но хитрый зверек был уже более спокойным. Веселье прервалось в самом разгаре. Объявили – наступило время обеда. Взрослые объяснили детям, что сибиряки заберут соболя с собой и уедут, здесь не оставят.
Смятение охватило малышек. Татьяна нахмурилась, закрыла лицо руками, растеряно встала посреди комнаты. Казалось, она вот-вот зарыдает. Ольга тоже была недовольна. Но, заметив состояние сестры, наклонилась над ее ушком и жарко зашептала:
– My dear friend! Пожалуйста, не плачь! Я отдам тебе все свои игрушки, только успокойся, хорошо?
– All right.
Неожиданно на глаза самой успокаивающей набежали слезы...»
А вот следующий абзац:
«Жаркое лето. Юг. Ливадия. Большой красивый дворец. Сегодня здесь бал в честь тех же двух девочек. Нет, это для меня они остаются детьми. В действительности они уже почти взрослые девушки. Старшей – Ольге Николаевне – 16 лет. Очень приятная. Стройная, с белой чистой кожей, тонким румянцем, выразительными, добрыми глазами, по-детски ясными, дышала непередаваемым чистосердечием. Светлые шелковистые волосы изящно уложены и перевиты цветами. На хрупкой шейке – бриллиантовое ожерелье. Белое бальное платье с нежно розовым отливом кажется и скромным, и несколько кокетливым. Сама нежность вызревала бутоном цветка и раскрывалась, словно цветок...
Тут и там много других юных красавиц. Присутствовали молодые моряки со «Штандарта», весельчаки-офицеры крымского конного дивизиона и придворные кавалеры. Дамы, разряженные в разноцветные платья из всевозможных материй с большими декольте, восхищали взор. Их волосы представляли собой феерию: головки девушек украшены цветами, дам – изумрудами, рубинами, сапфирами, жемчугами, соответствующими цвету одежды.
Все переливалось от обилия дорогих украшений. Блеск и сияние ослепляли.
Великая княжна Ольга Николаевна направилась к выходу из зала. К сестре устремилась Татьяна.
Одета почти также, но ростом несколько выше. Она мне кажется очень красивой. Правильные черты лица, теплый тон кожи, прекрасно сложена. Взгляд приветливый, открытый. Во всем облике – гармоничность и аристократизм. Наклонившись к сестре, зашептала мягким, бархатным голосом о том, что ей нравится офицер с чудесным, юношеским лицом и указала на него глазами.
Старшая побледнела, смутилась. Было понятно, что ей он тоже по душе. Задумалась, помолчала. Успокоившись, уверенно произнесла:
– Don’t worry! Постараюсь с ним больше не танцевать»
– Thank you.
Глубоко вздохнув и прикусив нижнюю губку, Ольга направилась в другую сторону. Таня не поняла жертвы, была подростком. Догнала сестру, пожала ей руку.
Легкая дымка очарования, мечтательности, удивительной свежести плыла над залом. Оркестр наигрывал вальс, мелькали наряды, глаза, улыбки, завитые и напомаженные волосы. Юность царила здесь, словно властная королева, увлекая сердца к далеким берегам романтики. Татьяна, побледневшая, смущенная, о чем-то оживленно разговаривала со своим «пажом», так она в шутку его называла. Глаза, то глубокие серые, то светло-карие, переливались, словно прохладная ранняя роса под утренним солнцем. Слепили, вдохновляли. А юный кавалер что-то щебетал, щебетал, щебетал. Море цветов, музыки, поэзии. И все это на заре их жизни, неразлучных Ольги и Татьяны».
Тамара Александровна перевела взгляд на милую бабушку, забывшуюся сном. Одеяло, укрывавшее ее, почти сползло на пол. Простыни сбились. Подошла к постели, укрыла, приглушила свет и вновь принялась за рукопись:
«Сегодня после чтения Евангелия Татьяна Николаевна удалилась на продолжительное время. Я забеспокоилась.
Случайно взглянув в один из дальних покоев дворца, изумилась неожиданной интимности комнаты. Против обыкновения, в изысканных тонких серебряных подсвечниках горели восковые свечи. Их мягкий, мерцающий свет был неровным. То падал ярким пятном на тяжелые голубые портьеры, то перелетал на стены, обитые кретоном и шпалерами, может, с картонов работы самого Ватто , то перебирался на лепные украшения карнизов и плафонов. И вновь озорно освещал изящные стулья из нежной карельской березы и небольшой диванчик, крытый синим бархатом.
Я вздрогнула от неожиданности. На нем разглядела сидящую в глубокой задумчивости Татьяну, одетую в строгую белую блузку и черную шелковую юбку. В руках она держала объемную книгу. В приглушенном свете глаза выглядели заплаканными, покрасневшими, а лицо – осунувшимся. Чувствовалось, ее тревожат глубокие переживания. И казалось, они усиливались от нежных, печальных звуков арфы, доносившихся откуда-то издалека...
Я совершенно упала духом, понимая, что не имею права узнавать причину грусти. Но непередаваемые жалость и тревога за девушку пересилили чувство деликатности. И тихо, дрогнувшим голосом, попросила объяснить, что произошло. Она пыталась промолчать, увидев же мое неподдельное волнение и живое участие любящего человека, открылась:
– Я доверюсь Вам. Вчера я имела беседу с духовником:
– Как быть, часто согрешаю, не умею противостоять искушению?...
А он мне передал слова Серафима Саровского. Сейчас я осмысливаю их, и, понимая свою немощь, грущу. Хотите, прочитаю Вам это место?
– Be so kind.
– «Если враг рода человеческого заставляет тебя падать, соблазняя чем-нибудь, против чего у тебя не хватает сил бороться, усиливай, удесятеряй покаяние, благодарственные и славословные молитвы тотчас после совершения греха твоего, и тогда лукавый перестанет тебя соблазнять, ибо не захочет давать тебе повод к усиленной молитве».
Слушая ее, я вздрогнула, нервно теребя кружевной платочек... Какой пример духовности подает мне великая княжна в своем стремлении стать еще чище!»
Далее Тамара Александровна читать не могла. Слезы застилали глаза, разъедали. Плакала так, будто вновь стала маленькой, беспомощной девочкой. А горе предстало большим – не хватало сил объять... «О, что народ мой обманутый, помраченный содеял! От Бога мы отступили, руки на святость подняли!..»
Проснулась бабушка, выглядевшая бодрее. Глаза, уставшие от мучений, были когда-то серого цвета. Лицо – матовой белизны. Даже в глубокой старости она не потеряла еще привлекательности и благородства. По красоте и величию в родне ее называли Екатериной II.
Внучка вытерла глаза, успокоилась, подошла и ласково уговорила ее сделать укол. Умыла, напоила чаем. Пристроившись около кровати, смутившись, произнесла:
– Моя дорогая, прости за нетактичность и своеволие. В старой шкатулке я нашла твой дневник?
– Mon ami. Он принадлежал одной из фрейлин, находившейся постоянно при царских детях. Она последовала за ними даже в ссылку, предварительно оставив его на сохранение мне, о чем я долго умалчивала...
– Пока я не нашла эту рукопись. О, как интересно! С тех пор человеческая рука не касалась ее?
– На все Господняя воля. Исполнились Божьи сроки... Искренне рада, что именно к тебе попали записи. Ты одна достойна, понять и правильно распорядиться ими...
Вскоре появилась сестра Инесса, и Тамара Александровна решила вернуться домой. Медленно бродя по улицам, прощалась с городом. Грустно смотрела на милые сердцу соборы, мосты, речушки: «Осени приближение, как остро чувствует сердце этот момент, когда тоска противоборствует успокоенности...» – рождалась в душе печальная музыка.
Приехала уставшей. Ничем не хотелось заниматься, кроме чтения литературы о царевнах-мученицах. А дел – множество. Давно не выбивалась пыль из ковров, не блестел пол от идеальной чистоты, не готовился вкусный обед на кухне...
Как-то вечером ее навестила старинная приятельница. Высокая, белокурая, с чёрно-золотыми глазами, худощавая, подтянутая, казалась младше своих лет. Одета в теплый изящный костюмчик серого цвета и такого же оттенка туфельки. Принеся с собой оживление, новизну, стала расспрашивать о поездке. Восторженная поклонница монархии рассказала подруге о внезапной находке, кое-что прочитала.
Приятельницу звали Галиной Ивановной. Она задумалась, долгим, грустным взглядом посмотрела в окно. Увидев на улице догорающий, кроваво-красный, зловещий закат, вздрогнула. И будто сразу спала с нее маска, которую она надевала утром, почистив зубы... Медленно повернувшись, прошептала с содроганием:
– Видно Всевышнему угодно рассказать тебе об их жуткой, безвременной кончине. Надо же, какие бывают совпадения в жизни!..
Задумалась. Неуверенно, с болью выдавила из себя:
– Дед у меня, понимаешь ли... – и вдруг обмякнув, как бы решившись, добавила, – принимал участие в их убийстве. То есть, косвенно, но принимал, – и вновь Галина Ивановна беспомощно сжавшись и задыхаясь, сделала паузу. Передохнув, продолжала, – точнее сказать, сам не расстреливал, а доступ в Ипатьевский дом имел, кое-что из материалов по делу видел и часто беседовал с фрейлиной, находившейся в заточении. Он очень переживал из-за причастности к этой трагедии, и чтобы не сойти с ума, стал вести записи-воспоминания. Завтра, если позволишь, принесу их.
– Я заинтригована, безусловно, поспеши, не верится, что услышу конец, – жалобно взмолилась Тамара Александровна. Про себя подумала: «Вот как Господь сжалился надо мной, послал возможность все узнать...»
«В спальной комнате Ольги Николаевны в тот день было мрачновато. Воздух спертый, редко проветриваемый. В углу, напротив окна, узкая кровать. На ней плачет великая княжна. Ей снится страшный сон: будто идет она по полю, и невидимая сила толкает ее к краю дороги, где находится обрыв. И она падает, падает, падает… Кошмарный сон повторяется, преследует…
Проснувшись, измученная, расстроенная, поняла значение сна. Скоро-скоро наступит конец страданиям. Отрешенным взглядом уставилась в пространство. Пахло затхлой сыростью. В углах мелькали угрожающе-диковинные тени…При бледном мерцании тонкой свечи они перебегали с места на место. Дверь скрипнула, вошла взволнованная сестра Татьяна. Похудела, черты благородного лица заострились, ореховые волосы разметались, одухотворенные глаза мерцали тихим, теплым огнем. Маленькие ножки, почти босые. Казалось, она не идет, а парит в воздухе.
Ольга вздрогнула. Быстрым движением руки провела по лицу, поправила прическу, успокоилась. Надевая туфельки, спросила:
– Как ты здесь оказалась, дорогая, и почему не спишь?
– Перехитрила стражу, мне страшно!
– Не бойся, девочка, не думай о плохом. Если появится малейшая возможность тебя спасти, постараюсь, ценой своей жизни. Ты веришь мне, милая?
– Да, родная. Но я не приму твоей жертвы. Ты постоянно оберегала меня в детстве. Сейчас я взрослая и хочу сама заботиться о тебе.
Два сердца одним порывом раскрылись навстречу любви, и они обнялись. Вдруг на глазах у старшей появились слезы. Они стекали с ресниц одна за другой, лицо же оставалось спокойным. Страшная картина, когда человек плачет, не замечая этого. Мужественная, добрая Ольга дрогнула? Настала очередь Татьяны поддержать и успокоить ее:
– А помнишь, как мы в госпитале, после курсов, работали сестрами милосердия? Видели смерть постоянно, и на операциях, и в больничных палатах, мы уже не боимся ее... Нас укрепляет Бог!
Плачущая прислушалась, успокаивающая продолжала:
– Ты же у нас молодец, девочка! Когда тебя сватал наследный румынский принц – Карол, и ты отказала ему, заявив, что за иностранца замуж не выйдешь и из России не уедешь, как я восхищалась тобой!
– Нет, не из-за себя расстраиваюсь. Жаль брата. Знаешь, он сказал: «Если будут убивать, то только бы не мучили».
– Мы вверили свои жизни в руки Господа, будем надеяться на Его милость... Родная моя, мы же все вместе, какое это счастье!
Насторожившись, прислушались. Со стороны коридора доносились возня, шорох, поскрипывание. Обычное – подслушивают? Сделав знак объясняться жестами, Татьяна взяла в руки одну из духовных книг и попросила сестру прочитать, что особо отметит в ней:
«Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник… становясь перед неизбежною смертью, сохраняли тоже самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту... они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом».
Ольга догадалась – сестра навестила не из страха, но чтобы успокоить, отвлечь от тягостных мыслей, сердцем почувствовав ее состояние.
Просветленные, молча, встали на молитву. Молились долго. Господь умножал их силы...
Когда Татьяна взялась за ручку двери, благодарная Ольга прошептала:
– Не волнуйся за меня. С Божией помощью я выдержу, мы выдержим.
Через некоторое время, глубокой ночью, в коридоре раздался истошный, пугающий крик:
– Всем выходить, быстрее, поторапливаться! Эвакуация! Мгновенно захлопали открывающиеся двери.
И вдруг желтые, полуистлевшие листы задрожали в руках Галины Ивановны, и она беспомощно выронила их. Наклонившись, стала старательно собирать...
– Извини, видишь как трудно и больно касаться этой темы...
– Понимаю и сочувствую...
– Этих событий дедушка сам был очевидцем. Другую историю – продолжение, узнал случайно, за что поплатился жизнью. Но тайну через записи успел передать своей жене – моей бабушке. Она, по его просьбе, послушно уехала вглубь России...
Немного сообщу о дедушке. Он был очень образованным человеком. Умел рисовать, играть на флейте, сочинять стихи, вел наблюдения за жизнью людей. Молодой, особенно сокрушался о двух старших княжнах... Говорил: «Распустились светлым утром нежные розочки, а вечером душным увяли...»
Женился, чтоб все забыть, но покоя не было...
«В ту ночь сменили охрану, состоявшую из жителей Сысертского завода. После полуночи прибыл специальный отряд латышей, с поручением расстрелять всех заключенных. Был такой некто Юровский. Он «по-деловому» руководил намеченной «операцией».
Когда члены августейшей Семьи вместе с фрейлиной вышли из спален, им зачитали смертный приговор. Ольга побледнела, сердце застучало быстро-быстро, голова сделалась удивительно ясной. Татьяна изменилась в лице, покачнулась. Старшая сестра поспешно прикрыла ее плечом. Юровский выпустил первую пулю, подавая пример другим. Латыши поддержали. Испуганные, Мария с Анастасией громко закричали. Приблизившись к великим княжнам, принялись стрелять в упор, в головы, решив: в корсетах зашиты бриллианты, оберегавшие от пуль. Обнявшиеся сестры дрогнули. Ольга еле слышно прошептала:
– Господи, прости их, не ведают, что творят...
Татьяна добавила безжизненными устами:
– Грядет жених! В руце Твои, Боже, предаю... – договорить не успела.
Их сплетенные нежные пальцы так и застыли в смертельном пожатии.
Картина из растерзанных, безжизненных тел устрашала. Но Юровский спокойно снимал с мертвецов драгоценности. Чье-то золотое кольцо едва блеснуло в кровавом месиве. Он разглядел, вытер носовым платком. Руки оттирать не стал, продолжая начатое. В ушах одного трупа пожаром полыхнули рубины, вырывая с мясом, насвистывал...»
Придавленные переживаниями, подруги под конец чтения не выдержали и разрыдались. Едва успокоившись, посмотрели на часы, удивились: полночь. Пожелав друг другу оставаться с Богом, расстались...
Молясь, как всегда перед сном, Тамара Александровна вдруг со слезами в голосе простонала: «Господи, прости нас – меня грешную и народ мой за содеянное злодеяние!».
Сразу уснуть не смогла. Встав с постели, подошла к столу, взяла бумагу, ручку, задумалась. Из наболевшего сердца полились надрывные горькие строчки:
«Россия после революции 1917 года.
Цареубийцы мы, Цареубийцы.
Помазанника Божьего убили.
Отступники, безверы, кровопийцы.
Нас бесы на безумья вдохновили.
И кровушкой народною кормились,
В вертеп большой Россию превратили.
На святость и духовность ополчились.
Всё уничтожив, рученьки отмыли...
И застонала Русь в безверье страшном.
Творить дела безбожные мы стали.
За Православье не легли отважно.
Самим себе мы в душу наплевали...
О, Господи, пошли нам разуменье
И слезы покаянья и печали,
И отведи неверье и сомненье,
Чтоб до конца в безбожьи не пропали!».
Вот теперь-то она знала, о чем сможет поведать людям, с Божьей помощью…
II. НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ
В один из душных летних вечеров они пили чай на веранде загородного дома, раскинувшись в плетеных креслах. Павел Степанович, приехавший вчера в гости к Тамаре Александровне, был оживлен и немного взволнован. Тень от деревьев плотной густой синью падала на лица. Тишину разнообразило жужжание мух, оводов и неугомонных стрекоз. Пахло ромашкой, мятой, чабрецом и еще чем-то сладким и пряным. Несмотря на жару, Тамара Александровна накинула на плечи легкий плед. Оба они пребывали как бы на необитаемом острове. А сад шелестел своей особенной жизнью: что-то там пело, стрекотало, потрескивало. Казалось, воздух заискрился, подсох и, загустев, словно свежий мед в сотах, предлагает выпить себя и всю янтарность юного лета.
Дом, рубленный и крепко сбитый, пахнет усталостью, воспоминаниями. В комнатах прохладно, лениво и просто. На широком столе, примостившись в конце веранды, пыхтит самовар. Веселый пар, идущий из него, смешивается с вечерним дрожанием воздуха. Все находится в томлении и покое. Медленно тянется разговор:
– Любезный Павел Степанович, так Вы вновь в Северную Пальмиру?
– Да-да. Нынче еду на семинар по древнегреческому искусству.
– Это интересно?
– Безусловно. Думаю, Вы были в Эрмитаже? Я частенько принимал участие в раскопках в Керчи, Анапе, Херсоне. Поражали завершенность абриса и динамика линий на вазах чернофигурного и краснофигурного стиля. Вы не представляете, как это восхитительно! …
– Нет, отчего же, я люблю древнегреческое искусство. Как-то очень давно была в Москве, в Пушкинском музее изящных искусств, на выставке древнегреческой архаики. Экспозицию представляла скульптура. Стилизация и обобщение в древних фигурках поражали. Помню только – необъяснимая красота мощной волной приподняла меня над действительностью. Я не понимала, не рассуждала – чувствовала. Плавные, пластичные линии доносили до сердца так много, что оно воспарило в заоблачные выси…
– Как тонко и оригинально Вы понимаете искусство! А кто из поэтов Вам нравится?
– Поэт души моей Боссе. Легенда гласит, что он платонически любил сестру императора, и она отвечала тайно ему взаимностью… Утонченность стихов и история их трагической любви потрясли меня еще в юности. Это подтолкнуло к духовному совершенствованию.
– А что-нибудь о любви великой княжны Ольги Николаевны Романовой читали?
– Нет. Встречала у Радзинского. Но это, на мой взгляд, неестественно и приземлёно.
– Представляете, мой друг, тоже не могу сказать ничего определенного по этому вопросу.
– Восхищена этой девушкой… Вы помните, я писала Вам о том, что нашла записи о великих княжнах?
– Да, помню.
– Может, попытаемся вместе пересмотреть их?
– С удовольствием.
– Указанная работа тяжела и не является удовольствием: словно настоящая дешифровка египетских иероглифов.
– Но я все-таки согласен.
– Сейчас принесу, что имею. Это я всегда вожу с собой.
Разбирались они долго, перебивая, дополняя, комментируя друг друга. «1914 год, август. Троице-Сергиев монастырь. Присутствуем на молебне перед мощами преподобного Сергия.
Великая княжна Ольга Николаевна бледна, мечтательные глаза вздеты к небу. Похожа на Ангела, случайно оказавшегося на земле среди людей …
Одновременно я посмотрела на великую княжну Татьяну Николаевну, стоящую рядом. Узнать ее трудно. Очи закрыты, вздрагивают длинные ресницы, как от прикосновения ветра, щеки слегка осунулись и на них разлился нежный румянец. Стала как бы выше и стройнее. Мне показалось, она шептала: «Господи, прости!» Ей тихо вторила старшая …
Мысли в моей голове прояснились. Духовное равновесие девушек вдохновило и меня. И я, забыв обо всем, стала повторять про себя произносимые слова молитв…
В полумраке храма было слышно, как таяли свечи. Пахло душистым, греческим ладаном, воском. Мнилось, души девочек давно улетели в горние места. Я боялась шевельнуться, чтоб не разрушить того молитвенного настроения, которое не часто посещает земных людей.
После молебна все приложились к мощам Преподобного. И последовали в церковь святого Никона. То же необыкновенное молитвенное состояние сопровождало нас. Ольга Николаевна еле слышно прошептала:
– Господи, благодарю! …
Татьяна поддержала сестру:
– Слава Богу за все!
И обе благоговейно перекрестились …
Как любили они всей семьей посещать святые места и вместе молиться! В такие моменты они преображались, как бы возносясь над суетностью мира …»
– Вы знаете, – задумалась Тамара Александровна, – я понимаю, как чудесны описываемые мгновения …
– Мне кажется, я тоже.
– Даже говорить сейчас не хочется ни о чем. Продолжим чаепитие?
– А как же дневник?
– Будем и читать.
«В Растреллиевой галерее прохладно. Казалось, слабый осенний свет на минутку забежал сюда зачем-то по шалости и скоро вот-вот исчезнет. Таинственно переливается серебристый, нежный воздух. В феерическом свете мерцают, словно дорогие камни, глаза сестер, светлые и каштановые пряди волос. Дыхание юности, наперекор холоду и неуюту, оживляет все вокруг. Среди утомленной тишины и покоя медленно прохаживаются великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна, серьезные, сосредоточенные. Обе в шелковых платьях из темного белокоса с нежными разводами, подчеркивающих их стройность. Горячо обсуждая недавно прослушанный концерт знаменитого пианиста-виртуоза, Татьяна пылко объясняла:
– Мне понравилась программа, подобранная с хорошим вкусом и сама игра. Как великолепно удалось ему Шопеновское рубато! – она вся ушла в воспоминания, возвышенная, хрупкая, почти подросток. – Безусловно, мне нравятся фортепьянные сонаты Бетховена, но сознаюсь, entre nous, очень люблю Фредерика Шопена – фантазию экспромт. Готова слушать ее и мечтать, мечтать с какой-то отчаянно-нежной грустью.
Лицо ее выражало искренность. Длинные пальцы сами собой, как бы подтверждая слова, неудержимо мчались по воздуху, словно наигрывая что-то на невидимом инструменте.
– И я сообщу по секрету – люблю Вольфганга Моцарта – фортепьянные сонаты,–поддержала Ольга, – часть первая – Аллегро – быстрая, веселая. Вторая – Анданте – медленная, грустная. Словно откуда-то с шумного бала случайно зашла в пустую, тихую комнату. И в друг увидела в ней плачущего Ангела …Ты останавливаешься, пораженная встревоженная, сердце замирает … Третья часть – Аллегретто – вновь бравурная. И думаешь: «Было или не было? Было, что ты встретилась с сокровенным и душа другого приоткрыла свою боль? …»
Старшая сестра задумалась, погрустнела, будто ушла в себя, забыв где она и с кем… Глаза медленно наполнялись слезами…
Но как-то вечером я услышала игру и самой великой княжны Ольги Николаевны … Комната, где находились дружные сестры, наполнена золотом заходящего солнца. Им было пронизано все – волосы девушек, лица, руки, глаза … И в этом янтарном отблеске, насыщенном благостью, выделялись они, словно две чудесно изваянные статуэтки, на время ожившие и непередаваемо прекрасные. Татьяна, склонив голову и скрестив на груди руки, напоминала небесное видение. Ольга, охваченная ярким светом лучей, будто овеянная пожаром, и тоже похожая на неземное создание, исполняла фортепьянную пьесу. Кого-то из импрессионистов. Может, Дебюсси или де Фалья. Я медленно, не понимая, что делаю, встала за дверью, улавливая доносившиеся звуки:
«Париж, весна, любовь. Молодая девушка плывет в лодке с возлюбленным. На душе свежо и уютно. Жизнь прекрасна! Она любит, она – любима! Волны в реке, словно отблески ее счастья. Все безбрежно и восхитительно. Берега Сены, ее любовь, утро, вода, лодка, быстро скользящая по жизни, солнце, молодость. И самое главное – ожидание счастья, обладание счастьем …
Он – художник. Сегодня он нарисует лодку, реку и ее, как свою мечту, слившуюся с действительностью.
А берега плывут, ничто не предвещает невзгод и неудач. Все еще впереди. Жизнь будет завоевана, чудесная и удивительная, полная счастья, романтики и признания».
Внезапно, точно раненная птица упала в траву, наступила тишина. Я, завороженная музыкой, осмыслила: «Да это же песня на заре юной жизни, наполненная нежностью, свежестью, желанием радовать и радоваться. О, сколько же она еще может и будет продолжаться!…»
Некоторое время после прочитанного друзья молчали. Тамара Александровна в забытьи прошептала:
– Так вот они какие Ольга и Татьяна! И как быстро прервалась их прекрасная песня!
– Да, – мечтательно протянул Павел Степанович.
– Мне очень хочется узнать побольше о них. Образ старшей сестры не дает мне покоя. Она необыкновенная, особенная, как щемящий душу звук печали… Я сейчас работаю в историческом музее и хочу организовать отдел по изучению жизни Царской Семьи.
– Буду иметь в виду Ваше желание узнать о них…
Лето, словно внезапно скатившись куда-то в овраг, исчезало. Улетали под порывами ветра засохшие травинки. На душе у Тамары Александровны было легко и немного грустно. Она получила письмо от Павла Степановича. Медленно разорвала конверт. Из него неожиданно и своевольно вылетело несколько листочков:
«Тамарочка, здравствуйте! Спешу обрадовать Вас находкой. Думаю, материал касается интересующей Вас темы. Установить тождество почерков нет никакой возможности. Письмо переписывалось несколько раз. Но многие специалисты утверждают – оно принадлежит великой княжне Ольге Николаевне:
«Когда слушаю музыку, смотрю на зелень, природу, вижу что-то волнующее, вспоминаю тебя. Словно ты был недавно в комнате и вышел, или превратился в воздух, овевающий меня, или стал трепещущими листьями на деревьях и хочешь погладить.
Возможно, твои любовь и забота – беспредельны. Или я – романтична. Но ты всюду со мной. Незримо даришь нежность и ласку, и мне не больно, что тебя нет рядом. Чувствую твое присутствие всюду: ты окружаешь меня воздухом, светом, зеленью, музыкой. Я не знаю, жив ли ты, но мне не грустно. Может от того, что любовь твоя переросла человеческую мелочность, поднялась над ней? Чувство засияло, очистилось, стало, как все прекрасное и большое, радовать и волновать душу? Не умею ясно выразиться. Я ведь только женщина…Но знаю, чтобы не случилось, твоя любовь не умерла; она рядом и будет находиться со мной, пока буду жива и я.
О, благодарю Господа за такое счастье!»
Из письма выпали и две удивительные фотографии. И вновь вместе неразлучные сестры-подруги, такие доверчивые и незащищенные…
Осенняя грусть сжала сердце взволнованной Тамаре Александровне, и она прозвенела в такт уходящему лету, солнцу и теплу:
– Спасибо, спасибо!… Я благодарна Вам, милый Павел Степанович!
И как-то изменившись, бесшумно, легкой походкой заспешила в дом. Когда она взяла в руки большую папку и поместила в нее новые материалы, по сердцу пробежали удивление и радость: «Сколько уже собрано! Не мало. Скоро можно будет монографию писать…»
И с нежностью и любовью, она погладила пухлую папку, будто дорогого, неожиданно обретенного друга…
III. МОЛОДОСТЬ
«Март 1917 года. Находимся в Царском Селе в заточении. В покоях холодно, не хватает дров. Гуляем в парке в сопровождении караульных. Голые деревья с шумом поскрипывают, будто стонут или жалуются. Им вторит надрывный крик воронья.
Девочки идут впереди, я – поодаль. Весенний день спит, холодно ему в марте. Потягиваясь, сереет и зевает тучками небо. Дождь больно и промозгло долбит по лицу земли, дрожат ветки деревьев от нежелания распускаться, стынет вода в лужицах, словно в жилах дня. Спать бы еще и не просыпаться под одеялом зимы. Но надо двигаться, сбрасывать с себя лень, встречать хлопотливую весну, жизнь. Ах, как не хочется, но надо!
День расчихался лужами, дождем и нехотя зашевелился. Весна уже проглядывает из-за каждой прогалины, робкая, затаенная…
Нашли себе занятие – разбиваем лед в пруду парка.
15 апреля. Наконец-то Пасха! Единственная и, по-настоящему, большая радость. Наступает оттепель. Солнце пригревает сильнее. Оживает душа, природа.
Май. Принялись организовывать огород. Посадили буквально все овощи. Ежедневно работаем, поливаем из бочек, которые сами же и подвозим.
Июнь. Дни яркие, погожие перемежаются с ненастными, пасмурными, когда сереют небо, деревья, листья на ветках, сереет и мутнеет воздух. И кажется – нечем жить: все безысходно. Но вот веселые птицы, заливаясь выводят рулады. И начинает все светлеть и улыбаться.
В один из таких дней великих княжон пригласили в сад фотографироваться. Они, обыкновенно, ходили в шляпах. Так как у них после болезни обрили головы. В самую последнюю минуту по знаку Великой княжны Ольги Николаевны все сбросили шляпы и предстали перед объективом в естественном, неприкрашенном виде.
Ну и смеха, шуток-то было. Жизнь и молодость брали свое над всеми невзгодами с Божьей помощью!»
IV. ВЕТКА
Тобольск. Вид из окна, вечер
«Черная ветка на темно-голубом фоне неба, как в японских миниатюрах древних художников… Она изысканно и хрупко раскинула свои яркие очертания. А я ловлю их и нанизываю в ожерелье слов. Трепещут, словно от прикосновения, разборчивые листья. Ветер, скромный юноша, боится разочаровать их своей смелостью. Все замерло на краткий миг, и вновь встрепенулось, и опять тишина…
Так и сердце человека: то бурлит, то с Божией помощью успокаивается…
Нежный узор с листьями – темное на темном, трогает за душу своей незащищенностью, очаровательной изысканностью рисунка и тонкостью колорита…
************
«Славлю Господа! Он во всех невзгодах поддерживает меня…»
************
«В «великой княжне Ольге Николаевне пела православная русская душа… узнаю в ней свою соотечественницу…».
**************
***************