ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)
Глава 118.45. В СТАНИЦЕ УСТЬ-МЕДВЕДИЦКОЙ…
Неожиданно в станицу Усть-Медведицкую пожаловал сам Войсковой атаман, генерал Каледин. К этому времени по станицам еще мало кто знал — разве что телеграфисты и высокое начальство — о состоявшемся недавно в Петрограде государственном совещании, на котором Каледин имел важные переговоры с генералами Корниловым и Алексеевым. Но именно в связи с этими переговорами и возникло у Атамана решение объехать некоторые станицы родного Дона, поговорить со старослужилыми казаками, разъяснить сложную обстановку в столице и выработать предположительные меры против растущей революционной волны.
Пройдя через ростовскую медицинскую комиссию, побывав в Новочеркасске в Войсковом штабе, Ф.К. Миронов приехал в свою родную Усть-Медведицкую станицу.
На фоне политической жизни станицы, помимо прежних политических деятелей — Агеева, Скачкова, Автономова, Лапина и др., всплыл студент Лежнев. Партийность его оставалась тайною, но думами населения он владел.
Читались лекции, шли митинги, в организованный им «Трудовой Союз» вошли представители всевозможных политических течений и служебного положения.
Рядом с трудовым казаком сидел тов[арищ] прокурор, рядом с ремесленником-печником — учитель гимназии и т.д. Пестрота «Трудового Союза» была невероятная. Никакой определенной политической платформы «Союз» не имел и успехами политического воспитания народных масс похвалиться не мог.
Говорилось много, говорилось обо всем, но говорилось так, что на второй день нужно было повторять, чтобы вновь забыть все на третий.
Политические деятели 1905–1906 гг. собрания «Трудового Союза» посещали редко, и странность его поведения как будто никому не бросалась в глаза.
Пока в старой Воскресенской церкви шло торжественное богослужение, на площадь прибывали все новые посланцы с дальних улиц и окрестных хуторов. Толпились тут не только степенные и заслуженные старики, почему-либо не попавшие в церковь, все как один в почищенных мундирах, с крестами и медалями за службу, но и хмурые фронтовики в расхристанных ватниках-поддевках, и нарядно одетые дамы вперемешку с учащимися реального, и служилая интеллигенции, и учительство, затянутое в парадные сюртуки; гомонили веселые казачки в белых платочках и тесных кофточках с рюшами и оборками, прислуга из богатых домов, дорвавшаяся до узелков с подсолнечными и тыквенными семечками, летели под ноги шелуха и конфетные обертки — праздник! Сверхсрочники местной команды, поставив в козлы винтовки, ждали в вольном строю начала парада. Алели лампасы, блестели сапоги, на фуражках взблескивали овальные кокарды.
Торжественный молебен отслужил сам архиерей, затем дьякон провозгласил многая лета правителю Дона, и церковный хор дружно пропел здравицу. На паперти засуетились. Постаревший, но все еще усердный пристав Караченцев приказал освободить проход.
Дородный, внушительный ликом и осанкой Каледин вышел под восторженные крики «ура» в сопровождении большой свиты духовенства, окружного и станичного начальства, разодетых в белые платья и пелерины дам. Он улыбался, склонив голову, и, проходя по станичной площади, доброжелательно приглядывался к толпившимся вокруг него станичникам.
Юные гимназистки, в белых передничках, радостно-счастливые и смущенные, преподнесли Алексею Максимовичу Каледину букеты полевых цветов. Начальник местной команды, престарелый и грузноватый есаул, отдал рапорт, начался парад. Затем атаману подали лакированный фаэтон окружного атамана Рудакова, и он со свитой проследовал к станичному правлению, где была назначена встреча с выборными станиц и хуторов.
Зал для заседаний, или «майдан», как его называли в правлении, на этот раз не смог вместить всех желающих. Поэтому было приказано открыть все окна и двери двусветного зала, и толпа на площади могла бы слышать каждое слово атамана. Стариков пропустили вперед, в ряды георгиевских кавалеров и офицеров-фронтовиков.
Сюда попал и отец Миронова, Кузьма Фролович, и сын самолично уступил ему место, отодвинувшись в конец ряда, в кружок гомонящих фронтовиков. Окна заслоняли ветки пыльных акаций, молодежь снаружи висела на подоконниках, на сцене и в зале было душновато — сход как сход.
Наконец устроились за столом и окружной Рудаков*, и станичный Емельянов, и предводитель местного дворянства Коротков, еще какие-то чины, и тогда Миронов увидел выходящего на сцену Каледина, а следом за ним Председателя Войскового круга Павла Михайловича Агеева.
Захотелось даже окликнуть старого друга, заметно набиравшего авторитет в Новочеркасске, умело побивавшего консервативную часть круга (так называемую «черкасню» головного на Дону округа) популярным ныне умеренным демократизмом и лозунгами февраля, обещавшими Донской области какую-никакую, но автономию и сохранение некоторых земельных и обрядовых традиций.
Павел Михайлович сел за столом президиума по правую руку от Войскового, и Миронов лишь кивнул ему и сдержанно усмехнулся.
*) РУДАКОВ Николай Степанович (дон.)(30.11.1859-xx.xx.1937 н.ст.) - православный. Из дворян. Сын офицера Всевеликого Войска Донского Степана Федоровича Рудакова. Казак станицы Митякинской Донецкого округа Области Войска Донского. Образование получил дома. Вступил в службу 04.05.1881 казаком в 10-й Донской каз. полк. Обучался в Виленском пех. юнкерском училище (01.09.1883-20.08.1885), откуда 20.08.1885 переведен в Новочеркасское казачье юнкерское училище. Окончил Новочеркасское казачье юнкерское училище (1886; по 1-му разряду). Выпущен Подхорунжим. Служил в 1-м Донском каз. полку (01.08.1886-19.09.1889 и 17.02.1890-18.09.1893). Хорунжий (пр. 04.01.1887; ст. 01.09.1886). Сотник (пр. 03.10.1890; ст. 01.09.1890). Подъесаул (пр. и ст. 15.04.1893). Переведен в 27-й Донской каз. полк (с 01.02.1895). Служил в Войсковом штабе Войска Донского (с 14.06.1895). Помощник ст. адъютанта того же штаба (до 31.03.1902 и 29.05.1903-25.02.1905). Есаул (пр. 15.04.1903; ст. 06.05.1900). Войсковой Старшина (пр. 09.03.1906; ст. 01.01.1906; за отличие). Ст. адъютант того же штаба. Полковник (пр. и ст. 27.06.1910; за отличие). Окружной атаман Усть-Медведицкого округа (03.07.1913-07.08.1917). Ген-майор (пр. 07.08.1917) с увольнением за болезнью от службы с 18.04.1917. Участник Белого движения в рядах Донской армии (с 1918). С 05.1919 член комиссии по местному самоуправлению Войскового Круга ВВД. Окружной атаман Донецкого округа (до 05.1920). Ген-лейтенант (пр. 10.05.1920). В Русской Армии до эвакуации Крыма. Эвакуирован в Турцию, затем в Югославии во главе группы беженцев. Умер в Югославии.
Награды: ордена Св. Станислава 3-й ст. (30.08.1893); Св. Анны 3-й ст. (06.05.1900); Св. Станислава 2-й ст. (06.05.1904); Св. Анны 2-й ст. (06.05.1909); Св. Владимира 4-й ст. (06.05.1913); Св. Владимира 3-й ст. (ВП 05.05.1916).
Источники :
Список полковникам по старшинству. Составлен по 01.03.1914. С-Петербург, 1914
Список полковникам по старшинству. Составлен по 01.08.1916. Петроград, 1916
ВП 1916;
ПАФ 1917;
Волков С.В. Белое движение. Энциклопедия гражданской войны. СПб–Москва, 2003.
Рудаков заговорил сразу о возвращении революцией исконной вольности Донскому Войску, выборности властей сверху донизу, готовности казачества нести верную службу матушке-России. Умышленно сбился на скороговорку, дабы поскорее представить присутствующим Каледина.
— Господа станичники! — громко и властно окликнул казаков Атаман и прислушался к утихающему гомону и шиканью внутри зала и за распахнутыми окнами. — Дорогие мои соратники и побратимы!
Вот уже полгода, целых шесть месяцев, наша мать-Россия и Отечество переживают тяжелое потрясение и смуту. Государь свергнут с престола, что повлекло за собой неизбежное безвластие, анархию... Внутренние враги обнаглели окончательно, сеют рознь между русскими людьми, внешние — ликуют и засылают к нам своих агентов, которые еще больше разжигают эту междоусобицу и вражду между нами...
— Далее следовал рассказ Каледина о немецких шпионах, прибывших весной в Петроград в "товарном пломбированном вагоне из-под устриц" (кавычки мои - Л.С.), о разрухе на заводах и нерадивости фабричных рабочих, которые занялись пьянством и забастовками вместо того, чтобы примерно трудиться ради военной победы и укрепления внутренних сил государства. Многие солдаты, забыв присягу, дезертируют с позиций, открывая врагу путь в глубину российских просторов. И совершенно прав наш уважаемый донской писатель и поэт Федор Дмитриевич Крюков, написавший недавно страстные и горькие стихи: «Плачь, Россия, — твои солдаты предали тебя!..».
Каледин говорил около двух часов, задевая в душах людей больные струны. Старые казаки-бородачи крякали от гнева и возмущения, сжимали кулаки, молодежь стыдливо отводила глаза, кое-кто кисло усмехался или прятал набухшие слезами глаза.
— К чести сыновей тихого Дона, ваших сынов, господа старики! — бросил Атаман громкие и льстивые слова в передние ряды и поднял голос до призывного восторга. — К чести нашей и наших предков части казачьи на фронте еще хранят порядок и традиционную дисциплину, честно выполняют свой воинский долг перед Отечеством! Только отдельные негодяи, поддавшись агитации немецких шпионов и забыв святую присягу и казачью честь, свернули на позорную дорогу предательства и смуты...
— Позор! — внятно и громко выкрикнули из переднего ряда.
Зал зашевелился, утихли гомонившие за подоконниками парубки. Ради негодующих выкриков Каледин сделал длительную паузу и удовлетворенно вытер лоб платком. Большая часть его нынешней миссии была выполнена, создано необходимое настроение, против которого уже никто не дерзнул бы возражать.
— Временное правительство, господа, руководимое присяжным поверенным Керенским, из тех демократов, что издавна разлагали моральный дух нашего народа, оказалось, разумеется, неспособным водворить порядок в армии и в тылу...
Будучи неплохим оратором, Каледин рисовал отвратную картину безвластия и анархии в огромной, темной стране, и сама по себе вытекала необходимость срочного и жестокого вмешательства в эту анархию хорошо организованной воли патриотов и защитников порядка... В передних рядах какой-то немощный старичок в засаленном чекмене с обсыпанным перхотью воротом жалко всхлипнул и по-детски вытер глаза тылом кулачка, а его сосед, еще крепкий атаманец, порывисто вздохнул и крякнул от избытка чувств:
— Перепороть идолов поганых, в кровь!..
Но впереди еще были слова Атамана об истинных зачинщиках измены, социалистах, посягающих на власть во всем мире, а потому и навалившихся нынче на мать-Россию, которая — все знают! — искони была всему миру голова!
— Вы, станичники, сидящие здесь по выбору станиц и хуторов, самые заслуженные люди Дона! — говорил по-отечески Каледин. — На ваших плечах старые боевые погоны, а мундиры многих украшены боевыми крестами и медалями за победы над иноверцами и чуждым нам басурманством! Я верю, что вы не посрамите вольный Дон, бросите своим сынам боевой и призывный клич сплотиться вокруг истинных вождей народа — верховного главнокомандующего Корнилова и партии народной свободы. Вы и сами по первому зову, как один, встанете на защиту родного Дона и нашей правды против внешнего врага и внутренних супостатов! Ура!..
Передние ряды встали, за ними шумной волной поднялись и остальные. Громом покатилось по залу слитое в сотни голосов «ура», офицеры брали фуражки на локоть, как в парадном строю. Уже и площадь гремела раскатами голосов.
— Ну, а к чему царя-то скинули, жить-то как будем теперя? — прохрипел кто-то в дальнем углу. — Замирения-то скоро дождемся?
Впервые за революцию 1917 г. мне пришлось выступать перед революц[ионными] когда-то станичниками. С первых же минут я почувствовал холод к себе со стороны даже своих единомышленников, не говоря уже о ярых противниках, центральное место среди которых занимал станичный атаман Емельянов.
В дни начавшейся революции он усиленно работал, разъезжая ежедневно по хуторам, над проведением черносотенных идей в умы казачества. Его сын, подъесаул, вместе с другими офицерами, вернувшимися из полков в свои хутора, не менее отца усердствовал в обработке казачества.
Мишенью служило мое имя. Необходимо было вырвать из-под моего влияния казачество Ус[ть]-Медв[едицкой] ст[аницы], которое помнило и верило мне по 1906 г.
В этом направлении сходились все: и ст[аничный] атаман Емельянов, одухотворявший своею особою чаяния окр[ужного] и Войскового начальства, и строевое офицерство, видевшее во мне камень преткновения своим мечтам и вожделениям.
Выписка из письма полковника И.Я. Кривова от 5 августа 1917 г. вполне подтверждает такой взгляд. В клеветнических средствах и сплетнях не стеснялись, лишь бы достигнуть цели, лишь бы свалить человека, который легко мог увлечь казачество по пути, далеко «не отвечающему интересам священной собственности».
Кривов писал: «...Миронов, чтобы самому занять место Ружейникова, пользовался случаем — разжигал самые низменные чувства и страсти казаков, и эта проклятая зараза перебросилась было и в другие полки (в других полках я, видимо, тоже старался занять место к[оманди]ров полка), но мы все-таки сволочь заразную выбросили, и теперь у нас тихо и благо...». Далее следует перечень всевозможных сплетен и затем просьба: «Вы, ради Бога и ради блага родины, к нам его не возвращайте, пользуйтесь им сами...».
Этого письма в мае месяце, конечно, еще не было, но сплетня и клевета по моему адресу ползла по хуторам и станицам, росла невероятно быстро и вырывала доверие ко мне со стороны казачества.
Однако, несмотря на все кривотолки и сплетни, выступив на станичном сборе с речью на тему о необходимости полного слияния с донским крестьянством и устранения всех недоразумений между этими сословиями, веками проживающими бок о бок, но оставшимися чуждыми друг другу в силу исторических событий, искусно создаваемых царским и Войсковым начальством, я был встречен со стороны станичников бурными аплодисментами.
«Нет теперь на Дону ни казака, ни мужика, а есть только граждане, равные во всем. Долой эту рознь, какую, несомненно, используют генералы, чтобы наброситься на революцию...» — закончил я свою речь.
Фронтовики волновались, с усмешками поглядывали на Филиппа Кузьмича Миронова, который тоже снял фуражку, но держал ее в опущенной руке. Сам он не замечал этих взглядов, его приковала к себе трибуна, на которой уже возвышался окружной атаман Рудаков, полковник и службист, словно заученную молитву повторял слово в слово речь Войскового. Власть трибуны, связывающей разум и волю людей простейшей демагогией, бесила Миронова, зубы его были накрепко сжаты. А трибуна не пустовала, следом за Рудаковым и предводителем дворянства Коротковым говорил народный демократ, студент Лежнев, длинный, прыщавый молодой человек:
— Наша родина, господа, изранена, и хозяйство ее разрушено! Чем же его латать, как не близкой победой, посильным для спесивых немцев экономическим обложением, называемым военной контрибуцией! И это не праздные мысли, ведь Германия стоит уже над собственной могилой, остается только столкнуть ее русским штыком! Румыны и турки выведены из борьбы дальновидной политикой нашего правительства... Пусть заплатят немцы звонкой монетой, оправдают хотя бы часть тех несметных расходов, которые понес наш народ в этой великой схватке мировых гигантов! Воевать мы сейчас не то что должны, это — смертная наша обязанность, единственный выход, и — до победного конца! Но прежде надо разделаться с большевиками и прочими анархистами, претендующими на власть и на исконно казачьи земли на Дону, Кубани и Тереке!
Миронов встретился глазами с Агеевым, и тот смущенно передернул плечом и отвел глаза, пережевывая что-то губами, обрамленными николаевской бородкой, дескать, ничего тут не поделаешь, впадает человек в крайности, несет ахинею хуже любого остолопа из «черкасни», но ведь ничего не поделаешь, с некоторых пор у нас — полная свобода слова?..
«Боже мой, какие фортели выкидывает жизнь, какая сложная коловерть засасывает всех в пучину лжи и демагогии, — подумал Миронов.
— Атаман Каледин, на словах порвавший с монархией, открыто призывает к диктатуре и реставрации; недоучившийся студент и «архидемократ» Лежнев зовет к расправе над революцией;
Павел Агеев, способный в прошлом общественник, только отчасти не согласен с ними, но сидит за одним столом!
А в Петрограде между тем взводный командир 4-го казачьего полка Феодосий Кузюбердин, говорят, брал шашку «на караул», встречая на Финляндском вокзале поезд с большевиками и Лениным, охранял возникший там митинг. Таково размежевание, таков выбор перед всяким честным человеком!»
На этом станичном сборе Миронов хотел составить постановление в духе проведенного им митинга, с тем чтобы копии этого постановления У[сть]-М[едведицкого] станичного сбора с особыми делегатами были разосланы во все станицы на Дону, но черносотенная компания, во главе со ст[аничным] атаманом Емельяновым, пустила в ход все свои средства, чтобы помешать проведению в жизнь этого постановления.
Клика восторжествовала не только в этом вопросе, но и в вопросе выборов кандидатов на первый Войсковой Круг.
Прошли ст[аничный] ат[аман] Емельянов и др. сочувствующие ему черносотенцы. Моя кандидатура, пишет Миронов, их усилиями была забаллотирована. Дело доходило даже до того, что ночью чья-то усердная рука карандашом вычеркивала из кандидатского списка мою фамилию.
Ясно оценивая начавшуюся работу Войскового, окружного начальства, было жаль казаков, так слепо и доверчиво идущих на свою гибель под влиянием черносотенной кампании. Но надежды спасти казачество от вовлечения его в невыгодную для него сделку Филипп Козьмич не терял. Приближалось время окружного съезда представителей округа от станич[ного] и крестьян[ского] обществ, профессионального союза кооперативов и прочих общественных организаций.
Между другими вопросами на повестке стоял вопрос об избрании кандидатов на должность окружного атамана. Докладчик по этому вопросу был некто хорунжий Л., бывший единомышленник[ом] и даже близким товарищем моим, пишет далее Миронов, по 1906 г., но отвернувшийся от меня в 1917 г.
Должность атамана была вручена штаб-офицеру Алексееву Островской станицы, бывшему атаману этой станицы. Конечно, свое положение он использовал в интересах кадетской партии, и ст[аница]. Островская верно блюла заветы своего атамана, нашедшего в ней приют после Октябрьской революции.
Среди такого течения становилось трудно влиять на казачество в духе протекающей революции, и Миронов решил вернуться снова в 32-й полк. Но Войсковой штаб {Войсковой штаб — орган административного управления Области Войска Донского. Ведал гражданской жизнью, подготовкой и обучением войск} на его заявление об откомандировании в 32-й полк заявил, что там вакансии нет.
Доказав штабу неправильность такого утверждения, Миронов заявил, что в таком случае он без документов вернется в полк и убежден, что полк его примет. Такое категорическое заявление сбавило тон «начальства», и оно снабдило Филиппа Козьмича нужными документами.