По теме исследования страха уже говорили о том, КАК СТРАШНО ЖИТЬ, НО ЛУЧШЕ ЖИТЬ СО СТРАХОМ: http://www.proza.ru/2019/10/19/4.
Эта тема явно недоисследована, она специально умалчивается по причине её неудобности и урона, наносимого самомнению человека, его собственной и публичной важности.
Обычных житейских переживаний за близких людей и при появлении проблем можно не упоминать, это обязательная принадлежность любой жизни. Нужно исследовать те страхи, которые и спустя годы вызывают стыд и раскаяние. Те, что были приметой времени, что калечили судьбы миллионов, и те, что продолжают хватать за горло детей и внуков.
Действительность большей частью не настолько ужасна, как действие страха, который человеки раздувают до пугающих их размеров.
У некоторых (а периодами – у многих) жизнь в страхе длилась годами, съедала лучшие продуктивные годы. Все силы уходили на избегание угроз, и одолеть их не удавалось. В том-то и кошмар, что они непобедимы. Их много и они продолжают прибавляться. Особенно те, которых в реальности-то и нет.
Только когда случается то, чего ждёшь, можно, наконец, бороться не с призраками, а это куда отраднее, только это может дать результат.
Но бывает и по-другому. Когда люди «теряют страх», они массово попадают под воздействие какого-либо морока, и не успевают и моргнуть, как действительность становится реально ужасной. Исторических примеров этому предостаточно.
Древние греки определяли страх как ожидание зла. Как и у каждого СЛОЖНОГО чувства, у страха есть своя иерархия состояний — ужас, боязнь, стыд, потрясение, испуг, мучение.
Ужас наводит оцепенение; боязнь — страх совершить действие; стыд — страх бесчестия; мучение — страх перед неясным, ещё неопределённым.
Кроме животных страхов у человека случаются страхи, свойственные только ему.
Прежде всего, это безотчетный страх-тоска, идущий от беспредельности, из которой он вышел и которая его поглотит, рано или поздно. Действует неожиданно и неопределённо, потому что вызывается не какой-то мыслью, которую можно с чем-то связать и чем-то утешить. Он идёт откуда-то из подсознания как память ужаса перед безмерностью некой пустоты, а в этом мире он проявляется в мыслях о ничтожности существования.
Бытие устремлено вперед, в будущее, а страх-тоска напоминает о границах. И возникает он не от того, что это предстоит, а от того, что это нельзя осмыслить.
Это особый вид чисто человеческого страха, который рождает трепет. Трепет – веру.
Действие страха, конечно, зависит от культуры и уровня развития человека, но зависит только в том, КАК объекты страха изменяются. Как только ты думаешь, что преодолел страх, он появляется в другом виде, – он сразу же адаптируется к любым изменениям в самом человеке.
Вся психотерапия по сути занимается переработкой страха разными методами, разными техниками воздействия на сознание, и даже местами – на подсознание. Хотя, увы, не вся психотерапия, потому что бОльшая её часть занимается выманиванием денежек из тех, кто боится и от этого делается щедрым.
В существование человека заложены противоречия, и вся земная жизнь подобна бумерангу, бросаемому нами же в самих себя.
Желание властвовать и одновременно любить неосуществимо, ибо воля к обладанию и подавлению направлена против естества другого и становится или насилием, которое вызывает страх, или манипулированием на страхе. Всё это приводит к душевной опустошенности, а никак не к духовной наполненности.
Переживание страха содержится в самом нашем существовании. Страх индивидуален, в нём отражаются личностные особенности каждого человека. Человек, достигший высокого уровня самооценки и осознания самого себя, боится самого себя.
С одной стороны, страх активизирует, а с другой – останавливает. Он есть сигнал с предупреждением об опасности, и в равной степени содержит импульс к преодолению этой опасности.
Осознание страха, распознание его источника говорят о достижении определённого уровня осознанности, но это не устраняет зависимости от страха. И каждый этап развития, каждый шаг к чему-то неизведанному сопровождается страхом. А в жизни всегда встречается что-то новое, недостижимое и неизведанное.
Потом начинается деятельность по преодолению страха, и это – тоже элемент развития, не менее важный.
Только в экстремальных вариантах страх может принимать разрушительные формы, если он не переносится на другие объекты. Тут надо бы увидеть и признать, что человеки склонны связывать непреодолимый, не «переработанный» страх с удобными эрзац - объектами, от которых легче уклониться, чем столкнуться с настоящим источником страха. Например, ничем не вышибаемый образный объект – черти и прочие служители сатаны-диавола.
Церковь использует этот эффект-образ на всю катушку. Все ортодоксы всех концессий, а так же сектанты, в том числе ставшие реформаторами, — Лютер, Кальвин и др., — все были убеждены во всесилии сатаны, признавали во всеуслышание, что бороться с ним в одиночку невозможно, это тяжелейшая задача даже для святых. И человек теряется между страхом собственных греховных соблазнов и страхом пагубных козней помощников сатаны. Его притягивают этими страхами к Богу, как лошака за уздечку.
А страх – это не вера. Это наглядно можно увидеть в нашей революционной истории, когда все такие верующие стали агрессивными атеистами и с особым куражом крушили церкви и убивали «церковников».
На подобном переносе страха на другие объекты основана целая индустрия производства кошмаров и кошмариков уже для использования в других целях, о которой будет упомянуто отдельно.
Сейчас все по-идиотски уверены в том, что процесс развития «цивилизации» неразрывно связан с процессом индивидуализации (цивилизации – индивидуализации, интересное сочетание, не правда ли?), когда люди выходят из системы отношений «быть таким же, как другие» и начинают переживать свою единственность и индивидуальность. Это вызывает неуверенность и отвергнутость, и тут же – страх.
Есть концепция, что всё наоборот: развитие – в коллективизме, в отказе от собственного «я», в самоотречении и самоотдаче. Но и это рождает страх, заключающийся в боязни утраты своего горячо любимого «я», и возникающий вследствие неприятия самоотдачи, нежелания лишиться своей индивидуальности с единственностью и принести себя в жертву чему-то общественному.
И как бы там ни было с индивидуальностью, люди боятся остаться в одиночестве. А как только попадают в стадо, так из них прут стадные инстинкты. Вываливаются из стада – и боятся остаться в одиночестве без чувства принадлежности к какому-то «мы».
Человек всегда болтается на антиномии несправедливости или на обязанности выбора, за эти «верёвочки» нас подвешивает и дёргает жизнь. Приходится планировать своё будущее и стремиться к нему так, как будто мир стабилен, существование гарантировано, – и одновременно с этим знать, что жизнь проходит рядом со смертью и может прерваться в любой момент.
Всё время требуется отстраняться от неопределенности будущего и так гарантировать себе хоть какую-то устойчивость. Это состояние сопровождается страхами, которые вызываются знанием об иррациональности планирования такого существования, страхами перед риском, неопределенностью всего нового, перед вечной изменчивостью жизни, которая виляет из стороны в сторону.
А тот, кто отказывается от принципа продолжительности и устойчивости существования, лишается способности что-либо делать, не чувствуя устойчивости и продолжительности.
Таким образом, это ощущение иллюзорной стабильности, неизменности, а также надежда на лучшее служат важнейшими условиями для деятельности.
Но развивается-то человек в стремлении к расширению, преодолению, отказываясь от уже изведанного, меняя традиции и обыденность, расставаясь с достигнутым для того, чтобы достичь неизведанного.
С этим требованием, которое даёт интерес к жизни и развитию, к открытию всё нового, тесно связан страх перед необходимостью борьбы и преодоления.
Этот страх отличается от ранее описанных страхов. Он сильно зависим от внутренней готовности к изменениям, которая может быть своя, а часто – внушённая, навязанная социумом.
Находясь под влиянием импульсов к изменениям и риску, мы в то же время стремимся сохранять свои привычки, привычное существование. Мы в равной степени стремимся к стабильности и к изменениям, в связи с чем вынуждены в равной степени преодолевать как страх перед изменчивостью, так и перед необходимостью.
В нашем понимании, нормальная жизнь идёт при относительном равновесии между этими противоположными импульсами. Но такое равновесие нестабильно, оно полно драматических внутренних противоречий, и достижения сменяются последующими падениями.
Итак, с одной стороны, страхи частично объясняются положением и условиями жизни конкретного человека; с другой стороны, истоки некоторых страхов скрыты от нас. Страхи имеют свою историю: очень часто они исходят из детства. Определённые страхи связаны с положением и окружением человека (семья, «среда» и общество), а другие страхи как бы отходят на второй план.
Нормальный здоровый человек обычно способен обходить, обыгрывать страхи или абстрагироваться от них. Тяжело переносятся и критически влияют на психику страхи, интенсивность которых превышает критический уровень при длительном их сдерживании.
Это так называемые «невротические варианты», которые в психотерапии и глубинной психологии подразделяются на четыре невротические формы: шизоидия, депрессия, невроз и истерия.
Страх связан с таким понятием, как стресс. Стресс чаще и рассматривается как результат действия страха, а не самой травмирующей ситуации.
«Страхи определяют время, историю и личность: скажи мне, чего ты более всего боишься, и я скажу, кто ты. Человек, лишенный страха, был бы страшен» — пишет Даниил Гранин.
В ситуациях угрозы жизни человек убивает человека чаще из страха, что убьют его. Для солдата на войне это считается лучшим качеством, в обычной жизни это уголовно наказуемое действие.
Научно-технический прогресс только произвёл новые страхи, не лишив силы даже первобытные и мистические. Например, «цивилизация» вырастила и выпестовала как бы высший страх в иерархии страхов — страх уничтожения всего живого. Не Апокалипсис в местечке Армагеддон, а вполне себе научный, основанный на соответствующих испытаниях. Подкреплённый количеством ядерных боеприпасов с их носителями, вкупе способных уничтожить всё живое не один, а несколько раз.
Если раньше можно было как-то смягчить страх смерти тем, что останутся потомки, а ты какое-то время будешь в их памяти, то после ядерной войны потомков просто не останется. Вместе с жизнью она уничтожит память, исторический опыт и самого Бога как образ в сознании.
Но что интересно, и важно для оценки роли страха: его сила и интенсивность предотвращают войну. Не чья-то любовь, страсть к добру свечки и молебны, а только страх. Вся надежда только на него! Чем больше этот страх, тем больше надежды. На здравый смысл, который у человека можно развернуть в противоположном направлении за несколько дней, никто не уповает. Это тоже доказано, и не экспериментами, а на исторической натуре.
Плохо то, что в ныне наступившем новом средневековье страх ядерного уничтожения и апокалипсические страхи вообще из-за массового отупения и зомбирования потеряли силу и ужасающий накал.