Глава 1
Это лето заявило о себе ещё в мае. В конце весны столбик термометра дополз до +30, а потом решил покорить новые высоты. В июле ему уже и + 40 казалось мало, каждый день он поднимался то на градус, то на два повыше. По утрам, вскоре после того, как занимался рассвет, небо точно выцветало от зноя, становилось белым и оставалось таким до самого вечера. Привычное солнце теперь воспринималось как беспощадное светило, как мучитель, загонявший людей с утра поближе к кондиционеру или на худой конец, к вентилятору. Улицы вымирали, а редкие прохожие собирались с духом, чтобы перейти раскалённую площадь. Ноги прилипали к асфальту. Бродячие собаки отыскивали любой тенёк и лежали так неподвижно, что их можно было принять за мёртвых.
Города оживали только вечером, когда солнце опускалось к горизонту. Привычный режим смешался. На центральных улицах, на набережных было многолюдно до поздней ночи, если не до рассвета. А утро снова загоняло всех под крыши. Этим долгожданным летом многие мечтали о холодной зиме, о дождливой осени. За два с лишним месяца – ни одного дождя. На полях, в садах и огородах засыхал урожай, реки и озёра меняли границы, отступая с каждым днём. Гораздо чаще обычного можно было слышать сирену «скорой помощи». Из последних сил люди пытались шутить, говоря, что скоро модными тусовочными курортами станут не Сочи и Ялта, а Диксон и Анадырь на крайнем Севере.
И всё же жизнь шла своим чередом. Пришёл август, и в лагере «Зарница», стоявшем на берегу одного из волжских водохранилищ, должна была вот-вот начаться третья смена. Студентам второго курса университета предстояло проходить здесь практику – работать вожатыми. Половина юношей и девушек уже успешно отстрадала в этой роли в июле, у другой половины все было впереди.
Автобус привёз их в лагерь к десяти утра. Водитель попытался поставить машину в тенёк, но вокруг площадки, что раскинулась у лагерных ворот, не росло, ни дерева, ни кустика.
— Давайте, быстрее выходите, — поторопил водитель.
Когда автобус стоял, он превращался в сауну. Сносно было только ехать на хорошей скорости, открыв окна, и люки сверху.
Новоиспечённые вожатые спрыгивали с подножки, оглядывались. В дороге было ещё терпимо. Открытый люк в крыше автобуса, открытые окна, скорость, ветер… А здесь, в лагере, то же пекло, что и в городе. Измученная, иссушенная трава. Единственная разница с мегаполисом – горячий воздух тут пах хвоей. Сосен в окрестностях росло много.
Начальник лагеря Ирина Николаевна Тимченко – усталая блондинка лет под пятьдесят, спешила по своим делам:
— С прибытием! Осматривайтесь, обживайтесь, — бросила она студентам, — Вечером увидимся, поговорим.
Её ждала машина – вишнёвые «Жигули». Тимченко должна была отвезти в город, в администрацию отчёты о работе второй смены. С ней в машину села старшая пионервожатая Галя Горячева — темноволосая, крепкая как грибок. Галя работала тут всё лето. Её не ждали в городе дела, она просто мечтала о выходном. Настоящем выходном дне, когда можно закрыть за собой дверь ванной комнаты, погрузиться в душистую пену и закрыть глаза. И никто не станет ломиться в дверь с криком:
— Галя, Галя — тут мальчишки из четвёртого отряда бьют малышей из пятого!
Вожатые третьей смены, десяток студентов, в растерянности остались стоять над своими сумками. Вот они – в двух шагах — ворота, над которыми разноцветными буквами написано «Добро пожаловать!». Дальше виднеются домики, клумбы… И это называется встреча! Хоть бы по домикам расселили, чтобы вожатые действительно начали обживаться.
— Ничего себе свинтили, — сказал смуглый как пират Пашка Патрикеев, — Может, и мы тоже рванём за ними? Тут нам, похоже, никто не рад.
Лиля Нугаева — маленькая, похожая на фарфоровую куколку — аккуратно уложенные каштановые волосы, длинные ресницы, нежная кожа — со вздохом взялась за ручку сумки – она у неё была удобная, на колёсиках:
— Ну что ж, рады не рады — всё равно, нужно идти, узнавать, где там что….
От ворот донёсся длинный свист. Вожатых окликали. К ним навстречу шёл парень в форме охранника:
— Привет! Василий, служба, так сказать, безопасности. Давайте, я вам экскурсию проведу, айда за мной!
Ребята вздохнули с облегчением.
«Зарница» была одним из самых старых лагерей области. Когда-то считалось, что привезти детей сюда, на земли национального парка, поселить их на месяц в красивейших местах – вокруг лес, рядом Волга – будет вполне достаточно, условия нужны самые простые. С тех пор так и осталось. «Осовременивать» здесь что-то не имело смысла. Проще всё снести, и построить заново, но на это у властей никогда не было денег.
Ребята из обеспеченных семей, привыкшие хотя бы месяц в году вместе с родителями проводить время на фешенебельных курортах, в «Зарницу» не ездили, при упоминании о ней — презрительно поджимали губы. Ветхие деревянные дачи, по десять человек в комнате, умывальники – на улице, душ и туалет в отдельном строении. Это вам не Европа и не Турция с её «всё включено»
Отдыхали тут дети, родители которых могли позволить себе только путёвку по скромной цене. Папы и мамы шли на это, иначе их чада провели бы лето в душном городе. Привозили сюда и ребят из семей, которые принято называть «социально неблагополучными». Им путёвки и вовсе доставались бесплатно, потому что эти семьи стояли на учёте.
Недостаток удобств действительно в какой-то мере компенсировало местоположение. Легендарные места, где когда-то гулял Стенька Разин со своей вольницей. Овеянные легендами горы и курганы. Водохранилище бескрайнее, точно море. Туристы, приезжавшие в эти края на несколько дней, говорили: «Залюбуешься». Те, кто прожил здесь месяц, а тем более всё лето, к красоте уже привыкали, мечтали о цивилизации.
— Где вы поселитесь, вот честно – не скажу, — объяснял Вася-охранник, — Это от отряда зависит, вы ж пока не знаете – кому какой дадут. Это когда Ирина Николаевна приедет – тогда скажет. Давайте, я вас сейчас открою в корпусе зал, там вещички сложите, и можете пока отдыхать. Самое удобное у нас место этот зал — на полу ковёр, телевизор во всю стену, а самое главное — знатный кондей. Там прохладненько.
Андрей Мясников – рыхлый, в очках— аж застонал от предвкушаемого блаженства.
— Насчёт обеда – тоже узнать надо, — продолжал Вася,— У поваров сегодня типа отдых. Пока детей нет. Так что вряд ли они ждут вас с тортом «Наполеон» наперевес. Покажу вам, где кухня – сами себе что-нибудь приготовить сможете ведь?
— Да без проблем, — откликнулась Маринка Быкова, девушка, с рыжеватыми волосами, стриженными под каре, и большими голубыми глазами. Несмотря на невысокий рост, в ней чувствовалась внутренняя сила – подбородок упрямо выдвинут, взгляд цепкий, внимательный.
Вася провёл всю компанию в единственное кирпичное здание, двухэтажное, располагавшееся почти у входа в лагерь. Вдоль первого этажа тянулся голый коридор, окрашенный зелёной краской
— Тут у нас администрация, и ещё приезжает санаторная группа, ослабленные ребятишки, которым процедуры всякие положены. А вот и зал.
Вася отпер одну из дверей и отступил в сторону:
— Проходите.
Они вошли в просторную светлую комнату — целых три окна. На полу здесь действительно лежал бежевый, уже изрядно потёртый ковёр. На противоположной от входа стене висел большой плазменный телевизор. Вдоль стен расставлены стулья. И — счастье — тут действительно был кондиционер. Вася вошёл вслед за ребятами и включил его.
— О-о-о, хорошо, — возликовал Андрей Стоцкий и бестрепетно спросил, — А туалет у вас где?
— Пойдём, покажу, — сказал Вася.
За ними увязалась и девчонки — Маринка Быкова, и, на миг замешкавшись, Лариска Воробьёва.
Остальные уже почувствовали прохладу — кондиционер был мощный — и упивались ею. Пашка улёгся на ковре, как будто это была лужайка, поросшая травой, закинул руки за голову. На лице его было написано блаженство.
— А телевизор работает? – заинтересовался смуглый, черноглазый – словом, «гарный украинский хлопец» Серёжка Лобода.
— Слышь, пошёл ты со своим телеком,— отозвался Пашка, — Не включай, я поспать хочу.
И он действительно заснул, и проспал весь этот длинный томительный день. Кондиционер позволял забыть, что на улице +42 ,
Прочие вожатые не знали, куда себя деть.
— Поблукайте тут, осмотритесь, — посоветовал им Вася, возвращаясь на свой пост.
Они и «блукали». Чтобы осмотреть лагерь, много времени не понадобилось. «Зарница» была разделена надвое «Центральной улицей». По обеим сторонам ее стояли дачи, выстроенные в пятидесятых годах прошлого века. Дерево уже потемнело от времени. Небольшие террасы, флажки и стенгазеты, оставшиеся от предыдущих смен. В каждой даче – две большие спальни: для мальчишек и для девчонок, и две маленькие комнатушки. В одной жили вожатые, в другой размещалась кладовая. На террасах стояли столы и скамейки. Тут проходили отрядные посиделки, здесь ребята собирались в плохую погоду, чтобы что-нибудь мастерить, разучивать новые песни, или – если начальница Ирина Николаевна гарантированно не пройдёт мимо — просто играть в карты.
Еще на «центральной улице» были разбиты клумбы, на которых цвели чахлые флоксы. Хотя их каждый день поливали из шланга, но от зноя цветы чахли и клонились к земле.
За дачами, по левую руку была «умывалка» — раковины в два ряда под открытым небом. Рядом – маленькое здание душевой. Подальше сцена, и декорации на заднем плане — Волга и берёзки. Вросшие в землю лавочки. Поодаль — костровая поляна, где у каждого отряда было своё место и свой персональный костёр.
По правую руку – «стекляшка» столовой, за нею — спортивное поле. А дальше, за забором – вся вольная жизнь: целая рощица плакучих ив, и пляж, и Волга, и горы.
Ближе к обеду, к вожатым снова пришёл Вася. Повара не просто отдыхали – пользуясь тем, что начальницы не будет до вечера – они напились. А потом устроили себе развлечение. Выбрали на кухне самые длинные и страшные ножи и, вооружившись ими, с гоготом гонялись друг за другом по территории.
Вася и головы не повернул в их сторону. Он провёл вожатых в кухню, показал ребятам, где лежат яйца, хлеб, масло, овощи и как включается плита. Девушки выглядели так озабоченно, как будто собрались готовить изысканный стол для важных гостей. Еще нужно было примериться к огромной плите, к гигантской сковородке, вскипятить чайник, размером с ведро. На поздний обед или ранний ужин нажарили сковороду картошки с луком, залили её сверху яйцами. Пригласили и Васю. В большой зал столовой не пошли, ели тут же в кухне, приткнулись в уголке.
Сытый Вася стал ещё добродушнее. Когда разлили чай, он достал откуда-то из поварской заначки коробку с яблочной пастилой:
— А если вам чего купить надо, — сказал он вожатым, — то вон, за воротами, подниметесь чуток — и магазин. Маленький такой, сельский. Всё есть — от хлеба до мыла. Но детей туда не пускайте.
— Что так? — заинтересовался Андрей.
А Пашка уточнил:
— Бухло там, что ли продаётся?
— Бухла нет. Ирина Николаевна специально ругалась, чтобы никакой выпивки поблизости не продавали. Сигареты есть. Но вот шут его знает, что там дети могут накупить. Кто-то три порции мороженого зараз схомячит, горло заболит, а вы в ответе. А другой колбасой, не дай Бог, траванётся. Но главное – вы потом отряд свой не соберете. Где Маша? Где Наташа? А в магазин пошли. А с вас теперь за каждого ребёнка спрос будет – во какой! – Вася полоснул ребром ладони по шее, — Ладно, только Ирина Николаевна наорёт, это еще полбеды. А то ведь родители прискачут и душу вынут.
…Начальница лагеря вместе с Галей вернулась часам к девяти вечера. Новоиспечённые вожатые к этой поре мечтали только о том, чтобы им показали, наконец, их комнаты, можно было разложить вещи, умыться и лечь спать.
Ирина Николаевна и Галя провели свой выходной как под копирку. Наскоро завезя в администрацию бумаги, обе поспешили по домам. И в первую очередь каждая отправилась на целый час в ванную – отмокать. Потом обеих кормили: Ирину Николаевну её старшая сестра Нюта, уже пенсионерка, а Галю — мама. После казённого рациона фаршированный перец, поданный на стол в первом доме, и холодная окрошка — во втором, показались манной небесной.
Какая всё же роскошь – дом! Можно запустить в стиральную машинку, пропахшие потом, опостылевшие за месяц вещи, можно всласть порыться в гардеробе, подбирая себе наряды на третью смену, послушать любимую музыку, заварить в турке кофе, продолжая рассказывать взахлёб. Они не кончались, эти лагерные рассказы. Можно было снова почувствовать себя человеком.
— Галечка, у тебя все вещи пропахли дымом! — восклицала Галина мама, готовясь загрузить очередную партию стирки.
— Это ещё что, мам! — говорила Галя, роясь в сумочке с косметикой, — У меня и брови опалённые, красные, как у глухаря! Каждый вечер у костра сидим, а жара-то какая…
Они пробыли дома целый день, они вымылись и переоделись во всё свежее, но когда они приехали в лагерь, чувство неизбывной усталости всё так же читалось на их лицах. Особенно у Ирины Николаевны.
Солнце уже садилось, и вожатые встретили их на улице — сидели в беседке, ждали. Смотрели, как опускается солнце над Волгой. Сильнее чувствовалось благоухание флоксов. Показался уже тонкий, сказочный серп месяца.
— Наконец-то! — воскликнул Андрюшка Мясников, — Да поселите же нас, в конце-то концов! Целый день мы у вас тут слоняемся, как цыганский табор.
— Пойдёмте, получите постельное бельё, — бросила на ходу Ирина Николаевна, — И будете застилать постели в отрядных комнатах.
— Чё? Мы? А чё они сами? Вон приедут завтра и застелют,— попробовал вознегодовать Пашка, но остальные толпой двинулись за начальницей, и ему пришлось последовать общему примеру.
Галя показала, как нужно селить постели. Взяли комплект. Две простыни, наволочку, пододеяльник, полотенце. Полотенце — на спинку кровати. Простыню расстелить без единой морщинки. Одеяло особым образом сложить – так, так и вот так. А через него белой лентой, наискосок, уложить вторую простыню, концы заправить под одеяло.
— Следите за мной, вот так заворачивает простыню, — Галины руки двигались ловко,— Потом ребятам будете объяснять.
— А если по-другому застелить? — интересовался Серёжка Лобода, у него ещё хватало сил на вопросы.
— А у нас каждый день дежурные проходят по спальням, — охотно объясняла Галя, — И если что-то не так, постели там плохо застелили, или полы не подмели, дежурные пишут «Молнию», она висит потом на доске объявлений. Ребятам стыдно. И ещё отряд будет считаться отстающим. Три «Молнии» — и вас лишают мероприятия. Ну там, катания на кораблике или участия в конкурсе «Мисс лагерь». Дети потом очень переживают, так что вы им сразу объясните…
— А если у какого ребёнка— энурез? — мрачно поинтересовался Пашка, — И он эту кровать, извините, проссыт?
— Вот и подумай, как решать эту проблему, — оборвала Галя,— Ты — вожатый. У твоего подопечного беда. Тебе нужно будет сделать так, чтобы этого ребёнка не дразнили в отряде, и чтобы он получил удовольствие от того, что приехал в лагерь. Да ты сам-то, дорогой, как в вожатые попал? Ты же, я смотрю, детей на дух не переносишь.
— Так нас сюда загнали — практику проходить надо,— буркнул Пашка, — Иначе «хвост» повесят.
— Сочувствую,— Галя холодно кивнула и вышла, оставив вожатых со стопками белья наедине.
К сороковой по счёту кровати у Лариски Воробьёвой закружилась голова, и она присела на сорок первую по счёту постель.
— Я больше не могу,— пожаловалась она,— Я хочу в душ и спать. Я вся грязная, липкая и мне сегодня всю ночь будут сниться эти простыни и полотенца. Пусть мне кто-нибудь, наконец, покажет, где я буду жить….
— Там ещё что-то говорили про планёрку, или педсовет.
— Наверное, начальница пошутила. Ночь на дворе.
Какое там! Галя шла по комнатам и торопила вожатых:
— Заканчивайте скорее, и к Ирине Николаевне — планёрка.
— Нет, они точно с ума сошли, — пробормотала Ленка Богданова.
Начальница лагеря жила на такой же деревянной даче, что и дети. Стоял этот дом в конце Центральной улицы. Но в жилую комнату вожатых не пригласили, а позвали в «кабинет». Там перпендикулярно друг другу стояли два стола, а на стенах висели отрядные стенгазеты и разные графики — присматриваться надо, что обозначают эти синие и красные линии. Видно, насыщенно жила предыдущая смена.
Ирина Николаевна уже ждала их. А за окнами — ночь. Вожатые рассаживались, а начальница с грустью смотрела на них и думала – как бы было хорошо, если бы одни и те же юноши и девушки отпахали в лагере все три смены. Предыдущие вожатые хоть чему-то уже научились. А этих «необстрелянных» опять потребуется обучать с нуля. И ведь они тоже дети. Взрослые дети.
— Значит так, — сказала Ирина Николаевна, надевая очки, — Здесь вам опытным путём придётся запомнить то, чему вас на вожатских сборах не учили. Начнём, если можно так сказать, с техники безопасности. Ведь завтра уже приедут дети. Первейшая задача ваша – не допустить несчастных случаев. Каждый несчастный случай — это огромное ЧП, и ответственность за него будет на вас. И на нас с Галей тоже, конечно. Возьмём самое экстремальное для начала. Кто скажет — как чаще всего гибнут дети в лагере?
— Тонут? — предположила Лиля.
Ирина Николаевна кивнула:
— Именно. Чаще всего тонут. Вам всем предстоит водить детей на реку. Сперва сходите сами – посмотрите, во что сейчас Волга превратилась. Август, экстремальная жара, вода не просто цветёт. Она — как кисель от этой зелени и мути. У нас есть зона для плавания, она отгорожена буйками, там мелко – настоящий лягушатник. Но вам нужно будет каждый раз заходить в воду вместе с детьми и всё время пересчитывать их по головам. В прошлом году был несчастный случай в нашей области – слава те, Господи, не у нас — ребёнок утонул в бассейне! В бассейне, подумайте! Поскользнулся на скользкой плитке, не смог встать и утонул, буквально на глазах у вожатых. Так что, когда дети заходят в воду — ваша задача непрерывно держать всех в поле зрения. Это понятно?
Дружно кивнули все, и Ирина Николаевна продолжала:
— Кто может назвать вторую причину, по которой гибнут дети? Трудный вопрос? Хорошо. Скажу сама. Это ворота. Если тяжёлые железные ворота на футбольном поле плохо установлены – они могут упасть на ребёнка и убить его. Мы уже тут на наших воротах еще перед тем, как их приняла комиссия — все по очереди висели, включая увесистых поваров — они надёжные, наши ворота! Но всё равно — вы ни в коем случае не должны позволять детям залезать на них. Это тоже запомнили?
И опять дружный кивок вожатых.
— Хорошо. Переходим к случаям не таким опасным, но тоже важным. Завтра приедут дети. Вы должны знать, что они привезли с собой…
— Это как? — спросил Андрей.
— Шмонать их, что ли? — уточнил Пашка.
— Шмонать— не-шмонать, но вы должны быть в курсе. Во-первых, вы должны знать, какие ценные вещи дети взяли в лагерь. Особенно девочки. Обязательно у некоторых будут с собой золотые серёжки, цепочки… А потом начнётся. Кто-то из мальчишек дёрнул за цепочку и порвал, или девочка золотые серёжки в душе забыла. А спрашивать родители будут с вас. То же самое – дорогие телефоны. Родители из лучших побуждений дают детям с собой такие телефоны, а у нас потом начинаются проблемы.
— Ты можешь перед ребёнком наизнанку вывернуться, а он глаз не поднимет от своего телефона, у него там вся жизнь — вставила Галя.
— Да. И для таких детей жизнь кончается вместе с зарядкой такого вот мобильника…. А еще если его украдут, или разобьют… В ответе перед родителями будут не дети, будете вы.
— Так что же делать? — испуганно спросила Лариска Воробьёва.
— Третью смену мы об этом думаем, — вздохнула Ирина Николаевна, — И однозначно ответить не можем. Если какой-то ребёнок приехал сюда вот такой весь «навороченный», значит, надо звонить его родителям, просить, чтобы они заглянули к нам и вот это всё забрали. С серёжками проще, с телефонами, конечно, труднее всего. Ребята же звонят домой, тем же папам-мамам. Комнаты вожатых запираются на ключ. Пусть дети отдают телефоны вам на хранение, а вы их будете выдавать на часок, перед сном, чтобы домой позвонили. Только пусть они родителей об этом предупредят, а то там начнётся паника – почему Петя или Маша не на связи?
И здесь же нужно сказать о продуктах, которые дети привозят с собой. Почему-то родители убеждены, что ребёнок тут непременно станет голодать. И начинают ему накладывать с собой разной еды. Причём такой, которая портится. Так что, чтобы у вас в отрядах не было случаев отравления — следите. С собой можно иметь, ну там… печенье, пряники. А если у ребёнка в заначке колбаса лежит в сумке под кроватью, тут уж…. — Ирина Николаевна развела руками, мол, сами понимаете, — И после родительского дня контролируйте – что кому привезли.
— Всё? — спросил Пашка, — Может, уже по отрядам распределимся?
И демонстративно зевнул. Но Ирина Николаевна сказала, что нет, не всё, и Пашка обречённо шепнул:
— Звиздец!
— В этот раз у нас половина вожатых— девушки, половина— юноши. Извините, перейду к вопросу деликатному, — Ирина Николаевна снова сняла очки, — У ваших подопечных тоже гуляют гормоны. Девочки из старших отрядов могут буквально вешаться на юношей-вожатых. Ну а мальчики могут начать клеить девушек. Разница в возрасте-то смешная… Но вы примерно представляете, какая ответственность ждёт каждого, кто вступит в связь с несовершеннолетним? Не вдаваясь в подробности — это тюрьма. Вряд ли вам захочется вместо окончания института сидеть где-нибудь на зоне.
И если вы замечаете, что в отряде у вас любовь образовалась между детьми, следите, чтобы любовь эта оставалась платонической. Ещё раз извините, что вторгаюсь, так сказать, в личное. Но и об этом я должна была вас предупредить. Ну а теперь, распределение по отрядам. Галя…
Ирина Николаевна всецело доверяла Галиному чутью. Та уже успела сегодня пообщаться немного с новыми вожатыми и сделала выводы.
— Итак, — Галя взяла бумажку,— Первый отряд, самые старшие. К ним пойдут Лариса Воробьёва и Андрей Мясников.
Импульсивная Лариска аж подскочила на месте:
— А я справлюсь?
— Справишься,— кивнула Галя. А про себя подумала, что Лариска всем своим поведением напоминает «комсомольца-добровольца». Она так далека пока от любви, что склеить роман с ней ни у кого из рябят пятнадцати-шестнадцати лет не получится. То же самое касалось и Андрея.
— Я тоже к старшим хотел, — подал голос Пашка.
— Ну уж нет, чтобы ты с ними курил втихую за корпусом… — сказала Галя.
— Товарищи, курение у нас вообще категорически запрещено,— вскинулась Ирина Николаевна, — Забыла сказать. Ни детям, ни даже вожатым на территории лагеря…
— А выпивка? — осведомился Пашка, — Наркотики там?….
— Нет, ты наверное точно хочешь, чтобы тебя отчислили из института? — вопросом на вопрос ответила Ирина Николаевна и кивнула Гале, чтобы та продолжала.
— Четвёртый отряд — Лена Богданова и Саша Дарьин, третий отряд — Андрей Стоцкий и Паша Патрикеев.
— Это скока им лет будет? — поинтересовался Пашка.
— Одиннадцать-двенадцать,— любезно пояснила Галя.
— Блин, с такими точно не покуришь. Хотя… у меня дед вон, с семи лет дымил, — пробормотал Пашка, но уже тихо, чтобы его не слышало начальство.
— Второй отряд — Марина Быкова и Серёжа Лобода. И, наконец, наши малыши, пятый отряд — Лиля Нугаева и Инга Кораблёва. Девочки, ну вы понимаете, что тут нужно быть, ну пусть не как мамы, но как старшие сёстры. У кого-то шнурки завязываться не будут, кому-то надо помочь косичку заплести.
Галя понимающе переглянулась с Лилей и та кивнула.
— На домиках у нас написаны цифры. Они показывают, какой отряд в них живёт… Может быть, вы уже запомнили, где кто… Там и ваши комнаты— в соответствии с отрядами.
— И всё так просто разрешалось…. Нельзя было раньше сказать, — Пашка ещё шире зевнул и поднялся.
— А теперь – пройдём ко мне, — пригласила Галя, — Мой кабинет напротив.
— Это ещё зачем?
Теперь у всех вожатых было чувство, что этот день никогда не кончится.
На веранде было темно, Галя звенела ключами, выбирая нужный. Её кабинет, табличка на котором гласила «Старший вожатый» — был поменьше, чем у начальницы. Но свободного места тут было и вовсе чуть-чуть. Зато тут лежали и стояли поделки, которые ребята сделали летом. Флаги, маскарадные костюмы, клей, краски, пластилин — словом, тут можно было найти всё на свете.
— Сейчас я раздам вас цветную бумагу и трафареты, будете вырезать разных зверюшек.
— На …,— Сашка Дарьин, маленький, белобрысый, поправился в последнюю минуту, — На фига?
— А потом напишите на них разные добрые пожелания, типа «Молодец, что приехал!» и положите своим детям под подушки.
— На фига?!
— Ребята, дети… в каком бы отряде они не были, они, в общем-то, все ещё маленькие. В первые дни все будут скучать по дому, даже те, кому уже пятнадцать лет. Что уж говорить о малышах! Так что вам, Лиля и Инга, предстоит немало слёз вытереть. И вот в эти дни…каждое напоминание детям, что их любят, что их тут ждали … вы не представляете, как это для них важно!
Галя раздавала трафареты слоников, обезьянок, зайчиков или кроликов, поди— разбери…
— А писать всем разное? — Андрюшка Мясников уже взял ручку, изготовился.
— Да, ребята, всем разное! Чтобы видно было, что не по шаблону. У кого нет ручек — берите цветные фломастеры – и вперёд!
Пока они писали, Галя стояла над ними, опершись ладонью на стол. Она боялась, что если сядет, то уже не сможет встать:
— И ещё, ребята, запомните: работа вожатого – это марафон. Очень трудный марафон. Спать вы будете ложиться в час или в два ночи. Но утром вы обязаны войти к детям умытыми, наглаженными (утюг покажу где) и улыбающимися.
Вот у нас песенка такая есть… переделанная. Она про комсоргов, но мы заменили … не будешь же детям каждый раз объяснять, кто такие были комсорги.
И Галя затянула негромким, но верным и чистым голосом:
Снова трубы тревоги
Играют, слышите, где-то ...
Вожатый! Нас ждут дороги —
Восьмое чудо света.
Может — в лицо нам ветер,
Может, беда случится...
За все мы с тобою в ответе,
Пока у нас сердце стучится.
Будут горы сомнений,
Будут вершины открытий.
Обидят — не жди утешений,
Губы крепче сожми ты.
Галя улыбнулась ободряюще и допела:
А если случайно слезинки
Увидят у нас, это значит:
Был дождь, а это дождинки...
Вожатый вовек не плачет.
… Потом они ходили по ночному уже лагерю, снова открывали палаты – одну за другой, и клали своих зверюшек будущим питомцам под подушки. И странно, вроде бы даже усталость как-то отступила. Наверное, это пришло второе дыхание.
Наконец, занесли свои сумки в вожатские, подивились тому, какие маленькие комнатки — метров пять, не больше. Помещаются две кровати, крохотный столик. На стенах, окрашенных всё той же зелёной краской, прямо на гвоздях висят вешалки для одежды.
Умывались в «общественной умывалке», той самой, под открытым небом. Жара немного спала, и лес, темнеющий сразу за забором, уже жил своей жизнью — подавали голос ночные птицы, в траве мерцали зелёными колдовскими огоньками светляки.
Инга Кораблёва — белокурая девушка, на нежном личике которой выделялись почти чёрные брови, сама затосковала по дому и почувствовала себя здесь всему чужой. Она думала, что мама, наверное, тоже сейчас ложится спать. Дверь на балкон открыта, чтобы тянуло сквозняком. И мама как всегда боится, чтобы кот Васька не соблазнился открытым ходом на балкон и не отправился в полёт с восьмого этажа. Бедная мама — осталась на целый месяц одна, без Инги.
И для Инги начинается трудная пора. Справится ли она? Очень хотелось домой и хотелось плакать.
Они с Лилей вернулись к своей даче, на стене которой была табличка «5-ый отряд». До чего же унылая вожатская комната! Голая лампочка под потолком, эти деревянные полы с приличными щелями, эти голые масляные стены…
Инга начала разбирать постель. Под подушкой лежал сиреневый бегемотик, на боку которого было написано: «Я так рад, что ты здесь!»
Инга улыбнулась сквозь слёзы и подумала, что из Лилечки обязательно получится отличная вожатая. И вся идея с вырезанием и раскладыванием под подушки забавных зверюшек уже не казалась ей такой никчёмной.
Глава 2
Побудка получилась своеобразной. В шесть часов утра под окнами дачи пятого отряда грянул баян. Инга и Лиля подскочили на постелях.
На зарядку, по порядку —
На зарядку, по порядку – становись!
Оглохнуть можно! Инга, чья кровать была ближе к окну, сунулась посмотреть — кто сошёл с ума прямо ни свет ни заря. Припухшие после короткого сна веки удалось разлепить с трудом. И всё же Инга увидела спину высокого темноволосого мужчины, который с баяном наперевес шёл будить четвёртую дачу.
— И это каждый день так будет, да? — обречённо спросила Инга. Ей казалось — она не спала совсем – обнять бы сейчас дорогую подушку, да и… Детей ждали к десяти утра. Вроде бы всё было уже приготовлено – зачем вскакивать так рано?
Но ясно становилось – не встанешь сама – тебя поднимут. Причём здесь все «играют в детство», так что и холодной водой в лицо могут плеснуть, и за ноги на пол стащить.
Но где взять мужество, такое как у Лили, которая, не жалуясь, доставала из сумки умывальные принадлежности?
Вожатые сходились возле умывальников. Все были раздражённые, заспанные. Предчувствовали ещё один наполненный суетой, бесконечный знойный день. Все это лето небо было не голубым, а каким-то белесым. И белое раскалённое солнце – точно не привычное солнышко, а монстр, испепеляющий землю.
Галя стояла на крыльце своей дачи. Короткие тёмно-русые волосы подвиты, аккуратно уложены. Серая юбочка до колен, отглаженная белая блузка с погончиками на плечах.
— До завтрака зайдите все ко мне. Я напомню — что и как. Вчера мы вас пожалели, рано отпустили спать…
— Ни фига себе, пожалели! — охнул Серёжка Лобода, — Час ночи был вообще-то…
— Ночь — это рабочее время вожатого,— сказала Галя и скрылась за дверью.
Когда они снова вошли в её кабинет – у Гали только-только хватало стульев, чтобы разместиться всем, старшая вожатая присела на краешек своего и начала почти скороговоркой:
— На сборах весной все были, чем занять детей – помните. Самое главное, чтобы у ваших подопечных не оставалось свободного времени. Ни минуты – от подъёма до отбоя. Только тогда вы можете быть уверены, что ребята в безопасности, не занимаются ничем запрещённым и не скучают. Иначе через пару дней у вас половина отряда начнёт проситься домой.
Сегодня к вечеру я вывешу список главных мероприятий, там каждый день будет что-то новое. И вы со своими отрядами обязательно станете во всём этом участвовать. А ещё вы за день подумайте и скажите, какой кружок вы будете вести. Каждому — вести свой кружок — это обязательно. Бисерные фенечки там плести или оригами мастерить из бумаги. Футбол? Прекрасно. Только договоритесь с нашим физруком. Стасик… Станислав Юрьевич его зовут.
— А то, что под окнами у нас сегодня играло? — с содроганием поинтересовалась Ленка Богданова, — Как грянуло, я думала – война началась.
Галя засмеялась:
— Это Коля-баянист. Для каждого из вас — он как правая рука будет. Любое мероприятие – это музыка. С Колей и петь будете, и танцы разучивать… А сегодня просто устройте ребятам «свечки». Свечи я вам сейчас раздам.
Галя открыла шкаф, где у нее хранились толстые белые парафиновые свечи.
— Это, чтобы они о себе рассказывали? — спросила Лиля.
— Именно. Но вам, малышам, я свечки не дам, вдруг у кого-то волосы вспыхнут, или на дай Бог младшие руки воском обожгут. Вот вам «Золотая шишка», — Галя протянула Лиле сосновую шишку, окрашенную золотой краской. — После полдника – сами выбирайте место, где хотите – хоть у себя на даче, на террасе, хоть в одной из беседок, усаживайтесь со своим отрядом. И пусть каждый передает друг другу свечку или шишку и рассказывает о себе. Как его зовут, чем увлекается… Вам это во какое подспорье будет! Дети познакомятся, а вы сразу прикинете, как в отрядных мероприятиях можно каждого задействовать.
— И помните о запрещённых вещах. Здравствуйте, ребята! — Ирина Николаевна стояла в дверях. Тоже подтянутая, в голубом отглаженном платье, — Провезти могут, что угодно. Сигареты, спиртное, презервативы, даже наркотики.
Пашка Патрикеев тихо заржал, а Ленка Богданова испугалась:
— И что же нам делать, если обыскивать нельзя?
— Сразу проведите с ребятами беседу, расскажите, что у нас запрещено. В сумки мы лазить не можем, но если видим, что ребёнок пьёт пиво или — упаси Господи — он привёз спайс – сразу отбираем. О наркоте сообщаем по телефону родителям. Если снова замечаем мальчика-девочку на подобном – значит, ребёнок отправляется домой. Вы знаете, что было дело — насмерть травились наркотиками в лагере? Это мало того, что у нас на совести будет до конца жизни — но и репутация лагеря испорчена навсегда. Какой родитель в здравом уме отдаст в такое место своего ребёнка?
И запомните – конфискованные вещи – спиртное, сигареты и так далее — себе забирать нельзя. Весь конфискат в конце смены вы обязаны вернуть тем, у кого отобрали. Да-да, не смотрите на меня такими глазами. Другое дело – ребята боятся всё это брать, не хотят, чтобы родители узнали про водку-сигареты, и они могут что-то сами вам подарить. Тогда – при желании — пользуйтесь по назначению.
— Только не надо с детьми заигрывать, — вставила Галя, — Говорить, мол, я бы вам всё это разрешил, сам дымлю, как паровоз, но если начальник спалит – нам всем не поздоровится. Этим вы себя с ними на одну доску ставите. Все определяют первые дни. Если вы сумеете себя с детьми поставить, если они будут вас уважать – вы для них станете, как старший брат или сестра. Это здорово! А если будете им всё разрешать – ой, тогда я вам не завидую. Вам постоянно придётся за них дрожать. Ребята будут и в магазин бегать, и на Волгу удирать, и спиртное пойдёт в ход, и постоянные разборки начнутся из серии «А чего он…», «А чего она…». Слабых будут травить…. В общем, всё поняли, да? Молодцы! Можно идти завтракать.
Повара сегодня тоже подтянулись – отложили ножи и взялись за кастрюли: в столовой звенела посуда, пахло подгорелым молоком.
Галя показывала:
— Вот стол первого отряда – запоминаете? Второго… пятого… Пока размещайтесь здесь. Не все, не все! Пойдёмте со мной кто-нибудь, принесём завтрак.
Галя и Маринка Быкова вернулись с тяжёлыми подносами:
— Принимайте!
Тарелки с манной кашей, суховатый белый хлеб, кубики масла, стаканы с жидким чуть тёплым чаем.
— Галя, вот ты о мотивации говорила.. и как я должна мотивировать детей, чтобы они всё это ели? — спросила Ленка, — Каша, фу…Они же оставят полные тарелки и до обеда будут голодными!
— Придумывай. Ребята, вам тут очень много придется креативить, потому что ко мне по каждому поводу не набегаетесь. Да и я могу только подсказать, но решать за вас ваши проблемы... Как поедите – даю полчаса свободного времени, приведёте себя в божеский вид – и собирайтесь на площадке, там, где Васина охранная будочка, будем встречать детей.
— Мне делается всё страшнее, — призналась Инга Лиле, пока у себя в вожатской комнате переодевалась, следуя Галиному примеру: белая блузка, тёмная юбка.
— У нас-то наркотики – это вряд ли. Наши с тобой сегодня, скорее всего, по родителям плакать будут, — вздохнула Лиля.
Она сидела на краешке кровати, дожидаясь, пока Инга закончит собираться. Сама Лиля как и вчера выглядела изящной куколкой. Волосы уложены волнами, маленькие белые ручки лежат на коленях.
— И запомните, — говорила Галя, когда они, спустя полчаса, собрались у ворот лагеря, — Главные качества вожатого. Их четыре. Первое – вы должны практически забыть про сон. Никаких – я устал, значит, отдохну. У нас планёрки порой до двух ночи затягиваются. А вам ещё надо вернуться и набросать план на следующий день. Да по палатам пройтись, посмотреть, чтобы каждый из ребят спал в своей постели. Это я про старшие отряды, в основном. Кто со старшими – вы там поделикатнее, конечно. Я не говорю, чтобы в дверь стучать, ну там ключи уроните перед тем, как войти, или покашляйте или заговорит громко. Ребята, как правило, сами не хотят, чтобы их застали с кем-то, чтобы это разнеслось, так что они быстро по своим местам разбегутся. А утром вам надо встать раньше всех. Так что отсыпаться будете после смены.
Второе качество – учитесь терпеть. Вы — как бы между молотом и наковальней. Ирина Николаевна может замечание сделать. И я… А уж дети, что они порой вытворяют… Или их родители начнут доставать. В общем, вы хоть друг с другом не конфликтуйте. Если двое вожатых, которые на одном отряде — начнут между собою ссориться – это вообще гасите свет.
Третье – глаз с детей не спускайте круглые сутки. Это я не только о купании и походах говорю. Вам будут звонить мамы и спрашивать, есть ли у их Вани чистые трусы в запасе и в какой кружок он записался, и съел ли сегодня весь ужин. Вы всё должны знать.
И, наконец, вы должны уметь импровизировать. У меня в вожатской планов мероприятий – как кот Матроскин о гуталине говорил — завались! Но старыми пользоваться нельзя, у нас есть ребята, которые несколько раз уже были в лагере. Представляете, как им будет скучно – каждый год одно и то же. Нет уж — креатив это наше всё!
— А можно – дети приедут, а я в этот автобус сяду, и домой поеду? — спросил Пашка, высказывая мысль, которая посетила многих.
— Нет уж, раньше надо было думать! А теперь ты – груздь, сиди в кузовке и прикройся лопушком. И учтите, в лагере даже сны вожатым снятся особые.
— Значит, они всё-таки спят? — обрадовался Андрюшка Мясников.
— Если вы к своей работе будете подходить ответственно, то и дрыхнуть станете без задних ног. А если накосячите, вам будет сниться, как на вас орёт Ирина Николаевна или как вы ищите потерявшегося ребёнка. Ясно? – рассмеялась Галя.
Смех её очень преображал ,и из строгой старшей вожатой она тут же превращалась в очень хорошенькую молодую девушку лет двадцати с небольшим.
— Автобусы на горизонте, — сообщил Андрей Стоцкий.
Был он среди них самый длинный – настоящая верста коломенская.
С этой минуты и пошла настоящая круговерть. Когда большие жёлтые автобусы остановились на площадке, мигом сделав её тесной – стало шумно и весело. Ребята спрыгивали на землю, галдели. Настоящий водоворот панамок, кос, хвостиков, стриженых макушек. Был даже один зелёный ирокез.
Вожатые держали таблички с номерами отрядов, да ещё и выкрикивали:
— Первый отряд — сюда! — голос Лариски Воробьёвой перекрывал остальные.
— Третий отряд! Третий! Собираемся здесь! Строимся парами!
При этом Лиля Нугаева как-то незаметно, без всякого крика, умудрялась вылавливать в толпе «своих», самых маленький, негромко узнавала их имена и запоминала. И строила своих «утят» уже со знанием дела:
— Так – Витя и Наташа у нас первая пара. Ты Маша? Маша и Коля — вторые. Так – вы третьи… Серёжа и Полина…
Пухлый, маленький, отчаянно белокурый мальчик в толстых очках одной рукой держал в руках синюю сумку, а другой прижимал к груди книгу сказок.
— Я Игнат, — сообщил он, и не думая искать себе пару, засунул сказки в боковой карман сумки и подал руку Лиле.
Он не искал себе другую пару. Ему понравилась Лиля.
Этот день был суматошным. Все сбились с ног — и начальство, и вожатые, и дети. До обеда занимались расселением по комнатам, гасили локальные конфликты, вспыхнувшие из-за койки у окна, наскоро знакомились – как зовут, из какой школы. Вожатые рассказывали о правилах лагеря и отвечали на миллион вопросов, лавиной обрушившихся на их головы.
— А мы купаться сегодня пойдём?
— А тут водятся ежи?
— Дискотека вечером будет?
— Сколько вам лет?
— Неужели в нашем старшем отряде тоже будет тихий час?
— Можно маме позвонить?
Потом в каждом отряде выбрали дежурных и отправили их накрывать столы к обеду.
И когда к часу дня отряды двинулись, наконец, в столовую малыши под руководством Лили уже самозабвенно выкрикивали речёвку:
Мы проголодались страшно,
Что поесть уже не важно.
Мы съедаем всё подряд.
Вот такой у нас отряд!
Ирина Николаевна тоже шла обедать. Остановилась, заулыбалась:
— Это кто у нас такой дружный?
— Мы! — спешили ответить вразнобой. Они были ещё совсем домашние, без всякого представления о дисциплине.
В столовой было жарко как в бане. Огромный вентилятор под потолком гонял перегревшийся воздух. Лица мгновенно покрывались капельками пота.
Ирина Николаевна в очередной раз пожалела, что лагерь такой старый, власти его мысленно уже списали. Построены дачи были давно, в пятидесятых годах прошлого века. Теперь, пока они окончательно не обветшают, сюда будут присылать «невзыскательных» детей, многих — по социальным путёвкам, доставшимся родителям за символическую цену. Если только новый лагерь на этом месте когда-нибудь строить начнут, там будут и домики с удобствами, и кондиционер в столовой. А пока — мучайся каждый день.
Неудивительно, что дети в такую жару не доедают горячий борщ. А уж за гороховую кашу она сколько воевала – просила, чтобы горох им не завозили! Редко кто из ребят даже ковырнёт ложкой эту слипшуюся жёлтую массу. Так и выбрасывают её нетронутой в котёл. А повара за малую мзду отдают все объедки деревенскому деду – дл его свиней. Хрюшки эти летом разжиреют на славу!
Но горох дёшев и считается полезным — вот тебе и весь ответ. Так получайте же его с запасом. Многие дети с домашними вкусами привередничают, так и выходят из столовой голоднюсенькими. А потом будут, как и в прошлую, и позапрошлую смену бегать в магазин за лимонадом и мороженым. За забор их Вася официально не выпустит, но найдут, конечно, лазейку. И, хорошо, если ограничатся только пломбиром и эскимо. В магазине ведь и пиво продается. Оно сейчас уже вроде как не считается алкоголем. Надо будет ещё раз напомнить вожатым, чтобы глаз не спускали с ребят, не позволяли им пронести недозволенное. Ведь для многих это вроде как игра — обхитри вожатого, пронеси в спальню сигареты или ту же «Балтику».
Всё нужно держать в голове. А к концу лета уже запредельно устаёшь, но знаешь, что усталости своей показывать нельзя. Послезавтра открытие лагеря. А сегодня вечерние «свечки». Когда начнёт темнеть – затеплятся в разных уголках лагеря огоньки. Дети будут рассказывать о себе, о том, чего они ждут от этой смены. Вроде бы душевная обстановка, а тоже расслабиться нельзя. На прошлой «свечке», когда прощались с лагерем ребята из второй смены, и говорили, что им понравилось, и что нет, случилось ЧП.
Одна девочка из второго отряда решила наконец-то под занавес свести счёты с соседкой по комнате, которая её всю смену дразнила. И свела – плеснула ей в лицо расплавленным парафином, хорошо, что в глаза не попала.
Ирина Николаевна вспомнила об этом случае, выходя из столовой, шагнув из душной столовой на раскалённый асфальт, покачала головой и заспешила к себе в номер, дел было невпроворот.
Для многих ребят, не выезжавших с начала каникул из города, лето начиналось только сейчас. С этим запахом сухих листьев (вторая смена строила шалаши из веток, играя в «Робинзонов», и эти «домики отшельников» стояли до сих пор), и полыни, серебрившейся на костровой поляне. С высокими кучевыми облаками, напоминающими замки, с блеском реки вдали, со щебетом птиц, с шишками под ногами, с тихим гулом сосен. А сколько тут было неба! Хотелось подпрыгнуть и поплыть в высоту, в эту синеву, ввысь, раздвигая тёплый воздух руками – как будто по реке плывёшь.
Самым глупым занятием было: уложить всех после обеда спать. Дети возбуждены — переезд, новая обстановка, сверстники, к которым приглядываешься – кто это будет: друг или заклятый враг?
В спальнях стоял шум – ребята знакомились, и столько тем было для разговоров, столько нужно было успеть рассказать! Вожатые время от времени заходили, повышали голос, призывали к порядку – для них это тоже время испытания: сумеют ли они поставить себя так, чтобы их уважали и слушались? Или дети поймут, что слушаться не обязательно. Тогда точно можно сесть на шею и ножки свесить. Этого никак нельзя было допустить. Вожатые заходили в спальни, строго говорили, что нужно соблюдать тишину. Ребята ненадолго стихали, но продолжали вести беседы, переходя на шёпот.
— Вот правду говорю, — рассказывала в пятом отряде худенькая маленькая Манюра с косичками, заплетёнными «корзиночой», — У нас во дворе Нинка живёт Симонова. Она тут в прошлом году была. Она рассказывала, что если проснуться на рассвете и выглянуть в окно, то можно увидеть призрак Белой Дамы.
— А что он делает? — боязливо спрашивала белобрысая Наташка Соколова.
— Призрак? Просто стоит на месте. Или медленно ходит. Но главное — надо в домиках сидеть. Если выйдешь, и к забору подойдёшь, он может на тебя броситься. Задушит и с собой утащит.
— Ой-ё…. — пугалась Наташка.
— Да ладно! — Люда Степанова — толстая девочка, выглядевшая старше своих лет, перевернулась на спину, натянула простыню до самого подбордка.
— А то мухи за ноги кусают, — пояснила она, — Нету никаких призраков! Наверное, бельё на верёвке сушилось белое, вот и показалось на рассвете.
— Да ладно! — тоненький голос Манюры был ироничным, — Призрак и руками махал – мол, иди сюда!
— Бельё трепалось на ветру, вот и показалось.
— Я знаю, почему мы так говоришь. Потому что ты такая жирная, что тебя ни один призрак не утащит!
Девчонки охотно засмеялись. Но Люда, видимо, привыкла к насмешкам:
— А ты тоже хочешь жить в безопасности? Ладно, я тебе буду свой полдник отдавать. Может, превратишься из глиста в нормального человека.
И снова смех.
На пороге возникает Лиля. Она даже не пытается добиться полной тишины, понимая, что сейчас это невозможно. Она просто подносит палец к губам, призывая вести себя потише. И девочки послушно понижают голоса.
А из спальни мальчиков выходит маленький Игнатик и натыкается на Ингу, которая сидит на террасе за столом и пишет план работы.
— Ты куда? — спрашивает Инга.
— Я в туалет, — Игнатик теребит поясок шортов.
— Знаешь где он? Вооон тот домик видишь — кирпичный? Давай – одна нога здесь, другая там.
Инатик кивает и пускается бегом.
Но назад он не торопится. Он стоит возле туалетного домика и растерянно оглядывается, пока не замечает идущего в том же направлении Пашку Патрикеева. Подходить к Пашке страшно. Он смуглый как пират, от него пахнет сигаретами. Он выглядит совсем как те старшие мальчики, которых мама называет «нехорошими». Но у Игнатика нет выхода. Он спешит к Пашке и тянет его за рукав.
— Ну, чего тебе?
Игнатик продолжает тянуть за рукав, и Пашка нагибается. Короткое перешёптыванье, в результате которого лицо Пашки становится все более озадаченным.
— А почему ко мне?
— Ну вы же мужчина, — поясняет Игнатик.
— Пойдём, поищем старшую вожатую, — так же озадаченно предлагает Пашка.
Галю Горячеву они находят в её кабинете.
— Галя, — говорит Пашка, — У нас есть влажные салфетки?
— Зачем тебе?
— Да вот пацан сообщил мне, что он покакал и попу подтирать может только влажными салфетками. Я его деликатно так спрашиваю: «А бумагой никак?» А он говорит, что привык только к салфеткам.
— Подожди, — говорит Галя, сдерживая улыбку.
Она уходит и возвращается с пачкой салфеток, еще нераспечатанной.
— На!
— Галя, а может ты сама? А то вдруг ему еще и задницу подтирать надо?
— Значит, объяснишь ему как надо. Себе же подтираешь, сумеешь объяснить ему наглядно.
Но на такой героизм Пашка не способен. Он сбегает со ступенек террасы и суёт салфетки Игнатику:
— Держи, засранец!
Потом был полдник. Это вообще-то самая вкусная трапеза в лагере. Нет мерзкой манной каши, нет супа, нет горохового пюре. На столах – сок, кисель или какао, пирожки или булочки. Но в этот раз опять вспыхнуло противостояние Люды и Манюры. Давали яблочный кисель и ещё горячие плюшки, посыпанные сахаром.
— Ну что ж ты, отдай! Обещала же! — потянулась Манюра к Людиной порции.
— Фиг тебе! — отвечала та, с уже набитым ртом.
Тогда Манюра стала болтать ногами так, что даже стол закачался. Тыкать в Люду пальцем и хихикать:
— Жирная! Жирная!
— Что это такое? — подлетела Инга, — Чтобы я больше не слышала всяких гадостей! У нас в отряде никто не будет друг друга обзывать!
— А, между прочим, — Лиля подошла неслышно, обняла Люду за плечи, — Когда у нас будет «Фестиваль дружбы народов» мы именно Люду оденем «Русской красавицей». Посмотрите, какая у неё коса! И девицы на Руси, кстати, испокон веков были дородные и румяные. А ты Маня, у нас худенькая, как кузнечик. На спортивных соревнованиях будешь в мешке скакать за всю команду – хорошо?
В эти часы жара сделалась совсем невыносимой. Липкая, душная, изматывающая… О том, чтобы войти в спальни и думать было муторно. Казалось, что зелёная краска сейчас расплавится и потечёт со стен.
— Андрей, пошлите все на пляж! — ныл первый отряд в лице Вадика Сергачёва, делегированного к вожатым.
— Ребята, сегодня пляжа в планах нет, — терялся Андрей, но говорил так неуверенно, что можно было не сомневаться – вот-вот к Вадику подключится ещё с десяток ноющих голосов.
— Так! — подоспело подкрепление в лице Ларисы Воробьёвой, с её командным голосом, — Никаких пляжей сегодня! Сейчас идём все в беседку и начинаем думать, что мы сможем показать на концерте к открытию лагеря. Вы старшие, у вас должны быть самые лучшие номера.
Предполагалось, что во время подготовки будут «раскрыты» таланты и способности каждого в отряде, и всю смену таланты эти можно будет использовать по максимуму. Но пока отрядные задумки должны были оставаться секретом, сюрпризом для всех остальных.
А вечером настал черёд «Свечи». Отряды сидели у себя на дачах, на террасах. Маленький огонёк переходил из рук в руки. Ветра не было, и свечи горели ярко.
— Чего вы ждёте от этой смены? Чем бы вы хотели, чтобы вам запомнился лагерь? — спрашивала Марина Быкова свой второй отряд.
Когда очередь дошла до Нелли Горшенёвой, она помолчала, приблизила лицо к.огню — как бы волосы не вспыхнули.
— Ну что же ты? — поторопила её Марина, — Что ты хочешь? Последний месяц перед школой… Надо ведь, чтобы он интересно прошёл…
— Так ведь интересного не будет, — сказала Нелли, не поднимая глаз, — Я из-за мамы сюда приехала. Её положили в больницу, надолго. И вот, чтобы она не беспокоилась за меня… А то я не знаю, что здесь будет! Хождения строем, никому не нужные речёвки и всякие дебильные «Смотры строя и песни». Это ж не для нас делается — это для галочки.
— А что, по-твоему, интересно? — растерялась Марина от таких прямых слов.
Нелли чуть замялась, видимо откровенничать с едва знакомыми людьми ей вряд ли хотелось
— Ну…когда как в кино. Разные там приключения. Когда нам доверяют, а не то что… всё время строем, всё время на глазах. Подъём-тихий час-отбой…
— Тебе обязательно было ехать в лагерь? Других вариантов остаться дома не имелось? — спросил второй вожатый Сережка Лобода, — Например, у тётушки там какой-нибудь пожить?
Нелли покачала головой, глядя в пол. Если бы она подняла глаза, то увидела бы, что на неё внимательно смотрит Игорь Дашевский – черноволосый изящный мальчик, с такими длинными ресницами, о каких говорили в незапамятные века, что они «как крылья бабочки».
Над Волгой взошла луна, и лагерь казался освещённым островом, в бескрайнем море тёмного ночного леса.
Глава 3
Утром следующего дня ещё до того, как Коля-гармонист с улыбочкой (которую Инга считала садистской) развернул под окнами меха своего баяна, Дина Вольнова из четвёртого отряда проснулась и увидела, что на соседней кровати Ира Литвинова тоже лежит с открытыми глазами. Наверное, тоже дом вспоминает. Всё-таки неуютно тут – железные кровати, как в больнице — отдельно простыня, отдельно одеяло, вместо одеяла с пододеяльником, крашеные зелёной краской стены (в лагере всё было покрашено одной краской, закупленной в большом количестве). Убогую обстановку дополняла духота.
Как же всем мечталось проснуться и увидеть небо, покрытое тяжёлыми серыми тучами. И полное счастье – увидеть сверканье молний, услышать раскаты грома — да чтобы стекла на окнах дребезжали. Но, казалось, больше не было на свете туч. Только солнце — навсегда.
— А у меня на телефоне записан шум дождя, — сказала Дина шёпотом, — Я перед тем, как ехать сюда записала.
— Ой, дай послушать, — попросила Ира.
— Сейчас! У меня телефон на зарядке, я его возьму. А ты ложись сюда ко мне, и тихонько включим дождик, чтобы никого не разбудить.
— Да, наверное, подъём уже вот-вот…
— Всё равно. Пусть это будет наш дождь. Некоторые смеются, что я его слушаю. А мама говорит: «Даже если сто раз сказать халва — во рту сладко не станет».
Дина прошлёпала босыми ногами к столу, отсоединила от зарядки маленький чёрный телефон. Ира уже забралась в её постель. Укрываться даже простынями не хотелось – жара и ни ветерка в открытое окно.
— Слушай, — сказала Диночка, нажимая на кнопку. И всё-таки подтянула простыню выше.
И зашумел дождь, тихо, так что слышали его только они двое. Дождь из сказки, призрачный дождь, о котором не знал никто, кроме них. Нескончаемый дождь, когда вода ручьями бежит по стёклам, наполняет забытые вёдра, и не успевает её впитывать земля. Щедрый летний дождь, под которым хочется стоять, закинув голову, и чтобы намокло платье, и струились по спине мокрые пряди волос, и нечем было дышать, и капли попадали в приоткрытый рот. И чтобы истекло, истаяло это раскалённое лето.
— А я была с родителями в Эмиратах. У них такая жара круглый год, представляешь? — прошептала Инга.
— Зимы совсем нет? — с трудом верила Дина.
— Ха! У них зима, как у нас лето. А летом там лучше вообще на улицу днём не выходить. Прилипнешь к асфальту и зажаришься.
— Не может этого быть!
— Ещё как может! У них камни так накаляются, что разбей на них яйцо – будет яичница.
— Как же люди там живут? Почему не уезжают?
— Они надевают на себя много-много одежды, — продолжала шептать Ира, — Как раз, потому что там слишком жарко. Мне папа объяснял. Через плотную одежду солнце не проходит и становится прохладнее. Мы, когда приехали, там днём всё в отеле сидели, а гуляли и купаться ходили вечером, когда солнце уже садилось.
На зарядку, по порядку,
На зарядку по порядку, становись!
Будто ведро воды на голову вылили. Встрепенулись все. В кустах он, что ли, прятался, этот гармонист?
Ира поспешно стала выпутываться из простыни, чтобы вернуться на своё место.
— Вы вдвоём, что ли спали? — удивилась Катя Тихонова, — Девочки, а у нас Дина и Ира – лесбиянки.
Диночка смотрела во все глаза, не зная, нужно ли обижаться на это слово, а Ира, которая видно уже знала его смысл, одним прыжком подскочила к Кате, и мгновенно завернула ей руку за спину, так что Катя согнулась пополам.
— Предупреждаю – я на каратэ хожу! Ещё раз меня обзовёшь — я тебе харю разобью, поняла?
И Катя стихла, поняв, что Ира не шутит. Пока дозовешься вожатых, Ира и вправду может приложить её лицом об тумбочку, или своим твёрдым кулаком расквасить нос. Пусть Иру потом накажут, но разбитое лицо ведь останется….
После завтрака ребятам — и старшим и младшим — вручили веники и велели подметать дорожки возле своих дач. И если младшие мели старательно, аж пыль стояла, то кое-кто из старших «проявил шлангизм», как сказал вожатый Андрей Мясников.
— Ты чего, как шланг – стоишь и качаешься? — обратился он к Диме Сапрыкину, Вчера тот, взяв переходящую свечку, попросил звать себя Димычем.
— Ну, сегодня-то мы купаться пойдём? — в ответ спросил Димыч.
И Андрей кивнул — пойдём.
Мимо шла Ирина Николаевна:
— Всем-всем доброе утро! И вы мне должны ответить также. Не слышу…. Ещё раз…Громче и дружнее!
— Всем-всем доброе утро! – в нестройном хоре голосов выделился бас Саньки Мезина.
— О, как! — восхитилась начальница, — Ну, будешь у нас запевалой!
Первый отряд и купаться отправился первым. В остальных отрядах тоже ныли про Волгу, но очередь есть очередь.
Больше всего повезло малышам: их отправили в корпус, в прохладную комнату, под кондиционер. Они как воробушки расселись на ковре, и к ним пришёл Коля-баянист, чтобы учить новую песню.
Да здравствуют каникулы, и песня у костра,
Каникулы, каникулы, весёлая игра…
А первый отряд всё-таки почапал купаться. Если в лагере было жарко, то пляж казался просто раскалённым. В другое время можно было бы залюбоваться красотой этого места. Неширокая полоса песка в форме полумесяца, а по обеим сторонам – горы, справа – легендарный Добрынин курган. У подножья его — пропускной пункт национального парка – ворота, деревянные столбы, стилизованные под русских богатырей. Дальше — к кургану — на машинах ехать было нельзя, а пешим туристам приходилось покупать путёвку. И водохранилище раскинулось — огромное, действительно почти как море. В берег вдавался узкий залив, но там никто не купался: стоячая вода пахла тиной. Да и Волга, увы, вовсю цвела.
— Как тут всё сказочно выглядииииит, — протянула Олечка Котенко, красивая девочка, с каштановыми волнистыми волосами и светлыми прозрачными глазами, — Голубое небо, золотой песок, зелёная вода.
— Ага, а потом от этой зелёной дури купальник не отстираешь, — скептически откликнулась Аурика Морозова.
— Ну что ж делать, ребята! — с привычным уже энтузиазмом возразила вожатая Лариса, расстилая своё пляжное полотенце, — В душе потом отмоемся. Заходим в воду, только за буйки, чур, не заплывать!
И тихонько спросила Андршку Мясникова:
— Ты плавать-то умеешь, если что? Если кого-то вытаскивать придётся? Я на воде чуть получше топора держусь…
И тут оба увидели несущегося к ним Саньку. Он держал что-то в высоко поднятой руке:
— А-а-а-а-а….Я покойника нашёл!
— Что?! — взметнулась Лариска, — Мезин, покажи немедленно, что у тебя!
Но Санька погонялся немного за визжащими девчонками и лишь потом, запыхавшийся, подошёл к Лариске. В руке у него была зажата длинная изогнутая кость, напоминавшая ребро.
— Где ты это взял, Боже мой?!
— А вот там, где залив. Там склоны песчаные, осыпаются, и кости торчат. Ещё есть. Хотите — принесу?
— Не смей ничего трогать, может быть там зараза какая… Веди туда, где ты это нашёл.
— Ну да, зараза! — не поверил Санька, — Вся зараза уже сгнила давно, одни кости остались. Может это какого-нибудь разбойника останки. Тут же говорят, в этих местах, Стенька Разин со своей шайкой когда-то гулял.
— Да покажи же…
Естественно, смотреть такую диковинку – покойника — отправились всей толпой. Даже девчонки подхватились.
Идти пришлось недалеко – метров сто. Правый склон песчаного обрыва действительно осыпался. И кое-где из песка торчали обломки досок, белели кости.
— Я всё понял, — сказал Андрей, — Тут просто старое кладбище было. Когда плотину построили, и вода поднялась, образовался этот залив. Он стал подмывать склоны оврага, и размыл часть кладбища.
— Так, ничего не трогать! — закричала Лариса, — Всё оставляем, всё кладём на место
Народ радостно заржал:
— На какое место?
— Где взяли, там и кладем. И уходим-уходим-уходим, — Лариса хлопала в ладоши, — Нам с вами на купанье дали всего час. За нами идёт второй отряд. Если не хотите плавать, я вас сейчас в лагерь загоню!
…По сравнению с раскалённым песком вода была упоительно холодна. И пусть она цвела, и ничего нельзя было в ней разглядеть (тем более, что нырять Лариса категорически не разрешала), но только сейчас пропал, растаял где-то в туманной дали город, в котором ребята провели весь год. А были только бескрайнее море-водохранилище и ещё более бескрайнее небо. Солнце – жаркое, будто они неведомо как очутились в Африке, и горы вдали, про которые обещали вожатые, что они все вместе непременно пойдут туда в поход. А пока мальчишки и девчонки плавали, визжали, окатывая друг друга пригоршнями воды.
— Меня за ногу задела какая-то большая рыба! — кричала Олечка.
— Это сом, это сом! — ёрничал Санька, — Сейчас он тебя на глубину утянет и схавает!
Олечка рванула на берег, а Санька погнался за ней с какой-то рыбёшкой в руке, судя по её неподвижности – она только что плавала в Волге брюхом вверх.
Олечка упала на песок, а Санька грохнулся рядом и попытался засунуть ей дохлую рыбёшку в лифчик купальника. Олечка отбивалась, а Ларисаа пообещала:
— Мезин, я тебе её сейчас в рот засуну!
Весть, что первый отряд «нашёл покойников» разнеслась по лагерю молниеносно, и теперь уже отряды, которые шли купаться, собирались хорошенько обыскать это место.
Мечтали:
— А если череп найти и вставить вовнутрь свечку….во будет класс!
— А может, там каких-нибудь женщин хоронили, с украшениями… Представляете, бриллианты, настоящий клад.
Но вожатые были уже предупреждены и на пляже сразу становились спиной к заливу:
— Туда ни шагу! Купаемся только здесь, на пляже…
Ирина Николаевна, когда ей рассказали, покачала головой:
— Вот не было печали…
И стала крутить диск старого телефона. Она собиралась позвонить в сельский храм, чтобы организовали это дело: пришли, собрали кости, отпели их, похоронили где-то.
В этот день случилось ещё одно происшествие в том же первом отряде. Тихий час уже не встретил яростных возражений. Ребята рано встали, целый час плавали, да ещё такая жара… И после обеда все валялись в постелях, кто разговаривал тихонько, кто «играл в телефончик», а кто и вправду задремал.
Ясно было, что и вторая часть дня будет насыщенной – репетиция концерта к открытию лагеря, потом дискотека…
Когда «Тихий час» закончился. Вера Нестерова — молчаливая особа, которая за истекшие сутки не сдружились ни с кем из девочек, а тусовалась всё больше с мальчишками, достала из шкафа свою большую бордовую сумку. Хотела переодеться в другое платье.
В это время в палату заглянул вожатый Андрей, он собирался поторопить всех на полдник. Именно Андрей бросил случайный взгляд в открытую сумку. И окаменел.
— Вера, это что? — спросил он, тыча пальцем в разверстую сумочную пасть.
— Вот зачем припёрся? — почти про себя сказала Вера, и громко, выразительно пояснила, — Это — джин.
— Что?!
— Что-что… У меня на эту смену днюха приходится. Что я её, кисельком в столовой буду отмечать?
— А это? — продолжал бледнеть Андрей.
И забыв, что обыскивать чужие сумки вожатые не имеют права, подцепил двумя пальцами в сумке пузырёк.
— Это мои лекарства!
— Брось врать – у меня мать фармацевт. Я знаю, что это. Это амфетамин. Кто тебе его дал?
Вера сидела на кровати и смотрела теперь вызывающе:
— Дядька знакомый дал. Расплатился, так сказать, за сексуальные услуги. Хорошая вещь – знаешь, как штырит…
— Я к Ирине Николаевне, — бросил Андрей, выходя.
— Ну и стукач! — в спину ему крикнула Вера.
— Тебя ж выгонят! — сказала Аурика, опасливо глядя на Веру.
Та только плечами пожала – ну, мол, и пожалуйста.
Четверть часа спустя Веру вызвали на разговор к начальнице. К удивлению Андрея Ирину Николаевну известие не потрясло. Она сказала только:
— Хорошо, что нашли в начале смены.
И велела привести нарушительницу. О чём она разговаривала с Верой один на один никто не слышал, но минут сорок спустя, Вера вышла из кабинета, как сказала бы бабушка Андрея — «похнюпленная». Вскоре она вернулась – принесла Ирине Николаевна и джин и таблетки. И вернулась в отряд.
— Что вы ей сказали? — не выдержал Андрей.
Ирина Николаевна стояла, отвернувшись к окну, держа себя за локти, как будто в комнате было холодно.
— Эх, Андрюшенька, знал бы ты — сколько у нас детей из трудных семей бывает… Конечно, можно было бы сейчас сообщить в полицию, в отдел по делам несовершеннолетних, отправили бы эту Веру домой, поставили на учёт. И что? Девчонка всё равно находила бы возможность сбегать из дома, хоть не несколько часов, зарабатывать себе на спиртное, на таблетки, вот этими самыми сексуальными услугами. У неё одна мать, отца давно нет. Семья бедная. Для Веры – этот лагерь – единственная возможность вырваться летом за город, пожить в обстановке, в какой и должны жить дети. Отдохнёт, может влюбится в какого-нибудь мальчика, поест нормально, поспит ночами…
— И что, она вот так сразу вас и послушалась? — недоверчиво спросил Андрей, — И сдала весь компромат?
— Я ей сказала, что у неё два варианта. Или она оставляет всё своё добро себе, и я вызываю полицию. И тогда её мама будет слёзы лить. А саму Веру – как будто она под домашним арестом — станут проверять из ОПДН, чтобы она по вечерам дома сидела. Второй вариант — она сейчас всё приносит мне, и мы до конца смены обо всём забываем. Если, конечно, подобное не повторится.
Ирина Николаевна вздохнула:
— Хорошо, что у тебя в отряде только одна такая девочка. Бывает ведь — сплошняком вот такое творится. С каждым вторым. С ума сойти можно. Дети из бедных семей, нет у них надежды когда-нибудь выбиться, и они устраивают себе такие вот «сны золотые» — с джином, таблетками и «секасом», как эти.. как их… Равшан и Джумшут говорят. Все, Андрюшенька, иди…
Вечером на площадке возле столовой была дискотека. Девчонки накрасились все, вплоть до шестилетней белобрысой Наташи Соколовой. Малышня бесилась — прыгала и скакала под музыку. Когда объявляли «медляки» — немногие из мальчишек решались приглашать девочек. Но всё же дело стронулось с места. И вот уже Санька обнял Олечку Котенко и покачивается с нею, забыв обо всём. Олечка положила голову ему на плечо.
Вера – льняные кудри на бедовой головушке — не дожидаясь «белого танца» пошла через всю площадку, чтобы пригласить Димыча, который оторопел, пару секунд отказывался, но видно было, что он рад. И вот он уже ведёт Веру на площадку.
А Игорь из второго отряда тщетно искал кого-то глазами и не нашёл. Снова и снова он обегает толпу глазами. Уже темнеет, и горят фонари. Столовая почти закрылась: внутрь уже не пускают. Но в открытых дверях стоит столик, а на нём – подносы с кефиром. Перед сном будет ещё «кефирный час». Глухо шумят сосны. Возвещает ли это, наконец, блаженную непогоду? В темноте сильнее ощущается близость реки – пахнет большой водой.
Медленный танец сменяется быстрым — и Игорь отступает под деревья, в темноту, возвращается к дачам.
Нелли сидит на окне, за её спиной освещённая пустая комната. Нелли одна, как сирота.
— А ты чего не…? — Игорь кивает туда, откуда несутся звуки дискотеки.
— Неохота, — говорит Нелли.
В свете фонарей кожа на её длинных стройных ногах кажется атласной. На Нелли шорты и розовая майка, на которой нарисован чёрный футбольный мяч.
— Ты футбол любишь? — спрашивает Игорь, чтобы хоть как-то продлить разговор.
— Ты об этом? — она показывает на чёрный футбольный мяч, — Нет, что ты, просто на распродаже такую купили. А играть я даже не умею. И мне всегда жалко мяч. Почему-то кажется, что он — как живое существо. А его так все бьют, и с такой силой…
Игорь помолчал немного и спросил ( голос его был немного сиплым, ему самому незнакомым):
— А погулять не хочешь сейчас?
— Куда погулять? — спросила Нелли с грустным вызовом,— Ворота уже заперты, и охранник дежурит.
— Так есть же лазейка, — Игорь поправился, — То есть, я сегодня её нашёл.
— Пошли, — Нелли соскользнула с подоконника, одёрнула майку, — А ты чего не со своими пацанами?
— Да ну их! — Игорь поморщился, — Они все там толкутся— ну там, где музыка грохочет. Я вообще-то дискотеки тоже не очень люблю
Теперь Игорь указывал, куда идти — вдоль забора, в самый дальний угол, туда, где уже начинался лес.
— А ты как сюда попал — в лагерь в смысле? — спросила Нелли.
— Да, наверное, как все. Отца – он врач, на скорой работает – вообще не отпускают с работы, у них людей не хватает. Маме тоже не дали отпуск летом. Она чуть не плакала, говорила: «Я думала, мы с тобой хоть на речку поездим, а теперь…» Я сказал, что и один могу на речку. Она испугалась: «Я теперь на работе только и буду думать: всё ли у тебя в порядке, и не утонул ли ты где-нибудь. Нет уж, давай в лагерь, хоть под присмотром будешь». А я бы лучше дома валялся и книжки читал.
Там, где они шли, было уже совсем темно, но у обоих глаза быстро привыкли ко тьме. Игорь показал Нелли уголок, где от забора отходит сетка – можно пролезть спокойно. И, конечно, не они только этим воспользовались, потому что с той стороны от этого места уже вилась почти неприметная, но всё же тропинка «на свободу».
— Я запомню, — сказала Нелли.
Она вылезла первая, и почти сразу нагнулась, разглядывая что-то в траве.
— Смотри, огонёк… Неужели это светлячок живой? Вот никогда не видела…
— Так возьми, рассмотри…
— Не надо! — Нелли остановила руку Игоря, — Говорят, это просто червячок такой. Не хочу разочаровываться. Лучше любоваться, какой колдовской зелёный огонёк…
— Куда пойдём? — спросил Игорь.
— К реке, наверное. В лесу сейчас слишком страшно. Сосны шумят.
До берега идти было — всего ничего. Приходилось только внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не оступиться — не запнуться о корень, не шагнуть в какую-нибудь ямку.
Они вышли не к пляжу, но подошли к самому краю невысокого обрыва над Волгой. И сели рядышком на тёплую ещё землю. Трава под руками была такая сухая, что колола ладони. Луна отражалась в воде. Внизу тихо плескались волны Тот берег был далеко, очень далеко – огни на нём были едва различимы. Но время от времени мимо проплывали суда. Медленная баржа, нарядный пассажирский теплоход, освещённый множеством огней, яхты – казавшиеся отсюда маленькими, почти игрушечными….
— Как ещё долго нам здесь куковать! — вздохнула Нелли, — Три недели целых…
— Так всё же только началось. Ты так домой хочешь?
— Я хочу возле мамы быть. Хотя бы ездить к ней каждый день в больницу. А здесь всё время строем, всё время мероприятия какие-то идиотские. Тоска, — повторила Нелли то, о чём говорила на «свечке».
— А я по собаке скучаю, — сказал Игорь, — У меня классный пёс. Беспородный, маленький… кабысдох такой. Но ума палата, настоящий профессор. Родители ругаются за то, что он спит со мной рядом. А мы так уже несколько лет. Правда, Луксор — это у него парадная кличка такая, а дома я его Лушкой зову – он сначала просто в ногах лежал. А потом потихонечку-потихонечку… Я встану, а он на подушку переляжет, на моё место и дальше дрыхнет. Представляю, как он будет без меня скучать! Мама, конечно, и накормит, и погуляет. Но Лушка любит, когда я с ним разговариваю – он то на одну сторону наклонит голову, то на другую. И глаза такие — он вообще понимает больше, чем некоторые люди. Вот только он же не знает, что лагерь — это не навсегда. Он, наверное, думает, что я пропал без вести. Просто пропал – и меня никто не ищет: ни мама, ни папа.
Они помолчали.
— А ведь сейчас август, — задумчиво сказала Нелли, — Должны падать звёзды. Может, увидим?
— А ты когда-нибудь видела?
— Конечно! — она даже удивилась вопросу, — Только они очень быстро падают. Прочерк по небу такой яркий. Как будто спичкой Бог чиркнет. На них удобнее всего лёжа смотреть. Тогда скользишь глазами от горизонта до горизонта — какая-нибудь звёздочка да упадёт.
И они легли – голова к голове — на сухую траву, ждали — пока упадёт звезда, и дождались. Нелли увидела целых четыре вспышки, а Игорь — одну. Падали звёзды и вправду мгновенно, никто из ребят не успел загадать желание.
А потом они услышали, как в лагере объявили отбой. И бросились к своей лазейке. Если спалят, что они через неё выбирались – тогда им уже не выбраться за территорию.
А у младших, в пятом отряде, всё интересное началось как раз после отбоя. Лиля уже пожелала всем спокойной ночи, проверила, хорошо ли закрыто окно (форточку она оставила открытой), задёрнула шторы, щелкнула выключателем и вышла.
Наташка подождала, когда шаги вожатой затихнут в коридоре и попросила:
— Манюра! Расскажи страшилку!
Манюра рывком села на постели, как будто только и ждала этого приглашения, но спросила ехидно:
— Я расскажу, а вы потом спать не будете?
— Да ладно, — фыркнула Люда, — Я все страшилки знаю. И про Пиковую Даму, и про Матного Гномика, и про Зелёные глаза.
— Про Зелёные Глаза вообще тупая — донеслось от окна,— Там мама у девочки приходит домой сначала без рук, а потом и без ног. Чем, интересно, она приходит? А когда Зелёные Глаза убивают девочку — опять-таки чем? Ресничками защекотали?
Если они думали смутить Манюру, то не тут-то было. Она кивнула довольная, будто подарок получила.
— Ещё бы, в семь лет верить такой ерунде! — сказала она.
— А ты будто страшнее знаешь? — не поверила Люда.
— А я знаю то, чего не только дети, а и взрослые боятся!
— Ну! — не выдержала Наташка, — Только я буду тебя слушать из-под одеяла, ладно?
— Да как хочешь слушай! — Манюра уселась поудобнее, опершись о стенку, подтянула простыню, чтобы укрыть ноги. Но руки её оставались свободными, потому что, рассказывая, она всегда жестикулировала — руки просто летали. Манюра была очень смуглой и сильнее, чем другие девчонки сливалась с темнотой – только постель белела. И кисти рук.
— Ну вот, слушайте! Была я в прошлом году в лагере…
— Ну да! — сразу не поверила Люда, — В прошлом году ты была совсем маленькая. Тебя бы даже в пятый отряд не взяли.
— А вот и нет. Мне в сентябре исполнилось семь, а в этом сентябре будет уже восемь. И меня очень даже взяли. Лагерь называется «Звёздный», стоит он, как и вот этот лагерь, возле леса. И была с нами девочка, Оксана. Я в одной комнате с ней жила, так что я всё своими глазами видела.
— Ну и…— поторопила Наташа.
— Так вот, у этой Оксаны недавно умерла мама. И с первой же ночи в лагере Оксана не могла спокойно спать. То она мечется, то плачет, то кричит – будто сон плохой видит. Ну, мало ли, — Манюра пожала худенькими плечами, — Все время от времени видят плохие сны. Мы её разбудим и спросим: «Что тебе снилось такое страшное?». А она говорила, что ей снится мама, и что она её к себе зовёт. Другая девочка бы обрадовалась хоть во сне увидеть свою маму, а Оксана боялась. Мы говорили вожатым, Оксане даже валерьянки давали, чтобы она спала крепко и не видела снов. Но ей продолжали сниться эти страшные сны, и мама всё время звала ее к себе.
А потом был день, мы встали — в том лагере нужно было, как и здесь, брать веники и мести дорожки. И вот, когда мы завтракали, то Оксана с нами была, а когда раздавали веники – уже нет. Ну, сперва мы думали – может, она в туалет пошла, или ещё куда. А ближе к обеду вожатые уже очень испугались, и все начали её искать. Из деревни приехали люди, и тоже искали, и полиция приехала и даже полицейская собака в наморднике.
Девчонки затаили дыхание. Никто в глубине души уже не сомневался, что Манюра говорила правду.
— В тот день Оксану не нашли. Нас всех загнали спать, а взрослые не спали – все продолжали её искать. И собака искала, с неё даже сняли намордник, чтобы она лучше нюхала – вдруг где-то пахнет Оксаной. И только на другой день один дедушка в деревне сказал, что…
— Она утонула? — не выдержала Люда.
Манюра затрясла головой так, что косички запрыгали:
— Вовсе даже нет. Этот дедушка сказал, что он видел, как девочка в таком платье, как у Оксаны шла к далёкому-далёкому лесу, и держала за руку маленького мальчика. А ещё через день их обоих нашли мёртвыми.
— Их задушили?
— Не-а. Их нашли глубоко-глубоко в лесу. И доктор потом сказал, что они умерли от того, что очень-очень испугались. Разрыв сердца. Их никто не трогал, просто они увидели что-то такое ужасное, что упали и умерли на месте.
— А откуда она этого мальчика взяла?
— Не знаю! Если бы я хотела врать – я бы вам что-нибудь красиво соврала. Но я правда больше ничего не знаю.
— Может, там волки водились? — с содроганьем спросила Наташка.
— Ну да – не поверила Люда, — Волка увидели! Волк это же просто как большая собака. Что в нём страшного? Вот если бы он на них набросился и загрыз – тогда понятно.
— Мань, а Мань, — продолжала Наташка, — Вот ты говорила про призрак Белой Дамы. Ты расскажи – чего это такое?
— А, это я сама не видела, мне тоже рассказали. Тут из домиков можно выходить только всем вместе, когда объявят подъём. А на рассвете здесь ходит призрак Белой Дамы. Есть такая легенда, а может всё взаправду было… В общем, когда-то здесь жил один богатый человек.
— В лагере?
— Тьфу на тебя, иди на фиг… в каком лагере. Это ещё давным-давно было, никакого тут лагеря не было, а стоял дом, похожий на дворец. И в нём жил тот самый человек. Он полюбил очень красивую девушку. Но бедную-бедную, самую бедную в деревне. Он привёз её к себе, чтобы сыграть свадьбу. А невесте сшили красивое-красивое подвенечное платье. Вот такое пышное, — Манюра раскинула руки, — И девушка пошла на берег реки, чтобы попрощаться с вольной волей. Потому что жених сказал, что после свадьбы увезёт её в этот самый… в Париж. А у жениха была раньше другая невеста. Старая невеста очень сильно завидовала новой невесте, и сердилась, что жених женится не на ней, а на другой. И тогда она проследила, куда новая невеста пошла, тихонько-тихонько подкралась к ней сзади, и кааак толкнула её! — Манюра сделала сильное движение рукой, так что Наташка отпрянула от неожиданности, — И девушка упала в реку и утонула. Только её фата плыла по волнам. И вот теперь , время от времени, по ночам — эта Погибшая Невеста или Белая Дама, выходит , чтобы поискать ту злодейку, которая ее погубила. Но та же подобралась сзади, и Невеста не видела ее лица. Поэтому Невесте нельзя попадаться на дороге – она примет тебя за соперницу и утащит с собой в тёмную страшную глубину.
…Утром вожатая Инга с изумлением смотрела на лужицу возле двери. Она даже подняла глаза на потолок – может быть, ночью прошёл дождь, а в комнате у малышей протекает крыша?
— Инга, — зашептала ей Наташа, — Это я описалась. Мне очень страшно ночью было выйти в туалет. Я ждала-ждала подъёма, а подъёма всё не было и не было. А потом я посмотрела в окно – а там, далеко, кто-то ходил…весь в белом. Ну я и…
Инга ждала, что другие девочки начнут смеяться, но в комнате стояла гробовая тишина.
Глава 4
Открытие лагеря состоялось на третий день смены. Ознаменовалась эта суббота ещё несколькими событиями.
Во-первых, нашёлся смельчак, который ускользнул от бдительного охранника Васи, выскользнул за забор, бегом – так что пятки сверкали — добрался до магазинчика – и принёс оттуда сокровища, которые этим раскалённым летом были для ребят ценнее всех богатств Алладина. Он принёс эскимо в шоколаде и большую бутылку лимонада, прямо из холодильника – аж капельки выступили на запотевшем пластике.
Во-вторых, его примеру, готовы были последовать все, то весь лагерь в полном составе, кроме тихого и послушного Игнатика. Но Игнатик готов был финансировать экспедицию, то есть дать деньги кому-нибудь более отважному и надеяться, что мороженое ему всё-таки перепадёт.
Вожатые сорвали голоса. Васе и физруку Стасику пришлось ходить дозором по периметру лагеря.
— Мы сегодня, когда пойдём купаться – на обратном пути зайдём за мороженым! — кричала Ленка Богданова.
В этом спектакле не принимали участия двое: Игорь и Нелли. Игорь — потому, что он как раз и был этим первым смельчаком, Нелли — потому, что эскимо и лимонад предназначались ей.
В четвёртом отряде неожиданно начал кашлять Ванечка Ливнев, на волне последних событий прозванный Призраком. В свои восемь лет Призрак был маленький, худой, с большими синяками под печальными глазами. Кашлять Призрак стал ещё до всякого мороженого.
Ленка Богданова ухватила его за плечо и потащила в медпункт. В тесном кабинете, находившемся в кирпичном здании, хозяйничала врач Любовь Афанасьевна. Она была уже пенсионеркой, но не желала чувствовать себя ею. Волосы она подбирала высоко и укладывала валиком, как актрисы в тридцатые годы прошлого века.
Любовь Афанасьевна работала в медицине ни много ни мало — сорок пять лет. Но она не могла забыть своё детство – детдомовское, проведённое в Средней Азии. Тогда летом их не отправляли в лагеря. Ребята собирали на плантациях хлопок, носили на голове тяжёлые корзины. А если кто-то заболевал — лечили его подручными средствами. С тех пор Любовь Афанасьевна в средства эти свято верила. Детдомовцы считали лучшими лекарствами что-то съестное, вкусное, чего им обычно не давали, а только в виде лакомства – заболевшим. И нынче тем, у кого заболит горло, Любовь Афанасьевна рекомендовала лизать сгущенное молоко, а страдающим поносом – лечиться шоколадом.
— Где ж ты умудрился простыть? — допрашивала она тощего Призрака, выслушивая и выстукивая его, — Не ври, ничего не щекотно, стой спокойно. Жара такая, что вас сюда с солнечными ударами должны приносить…
— Тьф-тьфу-тьфу, не надо с ударами, — и Ленка Богданова для пущей убедительности постучала кулачком по двери.
— Вот я и говорю… А тут на тебе – с кашлем! Подожди, да у тебя и нос заложен… Скорее всего, аллергия. Тут чего только не цветёт под боком. И вот что делать теперь? Мы же сами не разберёмся, чего он там не переносит…. Или ты сам скажешь? — обратилась она к Призраку,— Знаешь, на что у тебя аллергия?
— На ёлки, — прокашлял тот.
— Ну, вот, пожалуйста, на ёлки! А каким местом мама твоя думала, когда отправляла тебя сюда? — и Любовь Афанасьевна повернулась к Ленке, — Короче, звоните ему домой, пускай его забирают…
— Нет! — взвыл Призрак, — Не хочу! Тут весело! Не хочу домой совсем!
Ленка тоже расстроилась:
— Ну что ж такое, смена только началась! Ванечка у нас сегодня и петь должен на концерте, и вообще…мы его полюбили. Может, попробуем полечить его? Какое-нибудь лекарство?
— А вот положу тебя сейчас в изолятор, и будет тебе очень весело! — пригрозила Любовь Афанасьевна и кивнула на дверь в противоположном конце медпункта, — Вон у меня изолятор. Хочешь?
— Не-а, — и Призрак вцепился в вожатую.
— Ну ладно, сейчас я ему дам таблетки, и вечером его ещё ко мне приведёшь. Если лучше не станет – завтра домой.
В этот день все спешили, и ребята, и вожатые: торопились с утренней уборкой лагеря, с купанием на речке, повара спешили с обедом и полдником. И даже «тихий час» стал всего лишь «тихим получасом», потому что нужно было ещё репетировать – после ужина должно было состояться торжественное открытие лагеря.
А там, где «большой мир» заканчивалась рабочая неделя, и сюда, в заповедные места, на берег Волги, приезжали на своих машинах туристы. Можно было купить путёвку, разрешавшую вход на территорию национального парка, поставить палатку – и все выходные купаться, загорать, ловить рыбу. Место для палаток было устроенное, оборудованы костровища, и туалет имелся, и рубленая деревянная беседка стояла, укрытая шатром зелёных листьев — тут росли плакучие ивы.
Пашка Патрикеев втихую сбежал с репетиции. Он посчитал, что его отряду, чтобы разучить песню, вполне достаточно Коли-гармониста и Андрея Стоцкого, самозабвенно дирижирующего длинными руками.
Ребята, надо верить в чудеса-а-а…
Когда-нибудь, весенним утром ранним,
Над океаном алые взметнутся паруса,
И скрипка пропоёт над океаном…
Пашка отправился перекурить к воротам. Охранник Вася, изнывавший от зноя и безделья сделал знак, чтобы Пашка вышел за забор.
— Если Ирина Николаевна засечёт на территории — звиздец будет. Штрафануть может.
За забором Пашка нашёл какую-никакую тень от чахлой яблони, и примостился в ней. Когда он увидел, что к нему от палаточного лагеря, раскинувшегося на берегу, идёт плечистый загорелый парень, одетый только в шорты и сланцы, Пашка ничуть не удивился. Наверное, хочет что-нибудь о здешних достопримечательностях спросить, или выведать, где лучше рыба клюёт. А может, его интересует наличие в этих местах магазина, или просто хочет попросить прикурить.
Парень направился прямиком к Пашке. У него была выгоревшая на солнце рыжая бородка.
Поздоровались
— А почём у вас в этом году девочки? — спросил парень.
— Что?! — не поверил Пашка собственным ушам.
— В прошлом году по тыще было за ночь. Сейчас как – так же? Или у вас тут тоже, пардон, инфляция?
Пашка бросил сигарету на землю и растоптал её каблуком.
— А ну, гнида, пошёл отсюда! — свистящим голосом сказал он, — Эй, охрана, иди-ка сюда! Как тебя там, Василий батькович…. Васька, нас с тобой тут за сутенёров приняли!
— Кто посмел? Сейчас я покажу сутенёров, — Вася – косая сажень в плечах, в руках электрошокер уже через пару секунд стоял рядом с Пашкой.
И всё же он опоздал. Парень уже спешил к своему лагерю, через плечо бросив:
— Придурки бешеные…. Сколько лет тут отоваривались девочками…и на тебе!
— Я тебе сейчас твой товарный знак-то оторву! — пообещал Вася.
А Пашка переливчато засвистел вслед.
Открытие лагеря сделали вечером, и это было правильно — жара хоть немного спадала. И вести праздник поручили Андрею Стоцкому, и это тоже было правильно, потому что Андрей ни грамма не стеснялся и был обаятельным, как пресловутый кот Бегемот.
Когда отряды построились вокруг центральной площадки, Андрей вышел в центр, и обратился вроде бы ко всем вместе, и в то же время к каждому в отдельности.
— Дорогой мой друг, — с чувством начал он, — Сегодня ты попал … Эээ, о том, куда и зачем ты попал, я тебе позже расскажу. А сейчас предлагаю тебе познакомиться со всеми, кто, так сказать, тоже попал. Начнём нашу игру-приветствие. Сейчас ты будешь со всеми здороваться за руку. Чем больше рук пожмёшь – тем лучше. Твоя главная задача – узнать, как зовут того, с кем ты здороваешься и сделать так, чтобы он улыбнулся. Вот когда он улыбнётся, отпускай его – и хватай за руку следующего!
Через несколько мгновений все перемешались, и затеялась весёлая каша: из улыбок, слов, выкриков, смехов, толканья. Андрей дал народу молодому повеселиться всласть, а потом опять захлопал в ладони над головой, призывая к тишине:
— Итак, сообщаю всем присутствующим и отсутствующим по уважительной причине: вы попали не на курсы повышения квалификации лентяев, не в тренировочный лагерь метателей обедов, не на выставку спящих красавиц, не на конкурс топ моделей, а в лагерь «Зарницу» – местами учебный, местами отдыхательный, но очень праздничный и познавательный! А теперь споём!
И Андрей первым затянул, хотя со слухом и голосом у него было как раз не очень. Но от этого получалось ещё веселее, тем более, что все сразу подхватили:
Мы открываем лагерь наш!
Для чего, для чего?
Чтоб не осталось в стороне,
Никого? Никого!
Пусть не решить нам всех проблем,
Не решить всех проблем,
Но станет радостнее всем,
Веселей станет всем.
Потом вышла Ирина Николаевна, попыталась поздравить всех официально с открытием третьей смены. И тут же сбилась:
— Ребята, я вам всем просто желаю от души – хорошо отдохнуть, видите… какое лето у нас экстремальное. Чтобы, не смотря ни на что, оно у вас прошло здорово, чтобы вы нашли новых друзей и потом с добрым чувством вспоминали наш лагерь — вот это моё самое главное пожелание.
— И пожалуйста, — Ирина Николаевна прижала руки к груди, — Умоляю и заклинаю, от имени ваших родителей, от имени воспитателей – безопасность прежде всего! Слушайтесь своих вожатых, не покидайте без спроса территорию лагеря – какое бы там замечательное мороженое не продавалось, не заходите на глубину, когда будете купаться ну и… вы у меня молодцы, сами знаете, что можно, что нельзя. Нас с вами ждёт много интересных мероприятий, вот завтра мы с вами поедем кататься по водохранилищу на «Омике» (общий радостный визг), много у нас будет интересного, и День Нептуна и всё на свете. И я очень хочу, чтобы вы вернулись к родителям загорелыми, здоровыми и всё у вас было хорошо!
Потом начался концерт, пели и танцевали, рассказывали стихи — в этот день лагерь долго не мог угомониться и после того, как объявили отбой. Вожатые обходили лагерь с фонариком — проверяя, не прячется ли кто на территории, вместо того, чтобы идти к себе в кровать, под одеяло. Честно говоря, после захода солнца только и хотелось гулять – хоть чуть-чуть попрохладнее становилось.
Уже после обхода Лена Богданова повела Призрака пить вечерние таблетки. Когда они возвращались обратно на дачу, Лена услышала визг — ладно бы в девчоночьей, но нет — в мальчишеской спальне пятого отряда. Она помнила, что вожатые собрались на планёрку. Ей надо было вернуть Призрака в отряд, и самой идти туда же. Но она велели Призраку:
— Давай быстро на нашу дачу!
А сама взбежала по ступенькам и распахнула дверь в спальню. Крики, грохот – Лена поспешно шарила по стене, отыскивая выключатель. К тому моменту, когда свет вспыхнул, мальчишки уже сидели в кроватях — острые коленки, испуганные глазёнки — а к двери, оказывается, были придвинуты табуретки и даже пара тумбочек — для надёжности. Забаррикадировались, называется!
— Там за окном кто-то ходит! Страшный! — наперебой стали объяснять ребята Лене, — Большой. Даже двое больших!
— Кто? К вам кто-то заходил? — не поняла и тоже испугалась Лена, — Вас кто-то напугал?
В это время с кровати, стоявшей у окна, Лене подали знак. Мальчишка, лежавший там, был укрыт простыней с головой, так что напоминал снежный сугроб. Но высунулась рука и поманила Лену. Она поспешно подошла. Это был тот самый малыш, в завитках льняных кудрей. Правда, очки его сейчас лежали на тумбочки.
— Они дураки! — прошептал Игнатик, — Я в окошко смотрел и видел – это просто ваша тень по комнате двигалась. Фонари светят и тень была большая-большая. Вы еще с другим мальчиком шли. А мы перед этим страшные истории рассказывали, вот они и испугались. Ну, правда, дураки…
— Я поняла,— также тихо сказала Лена Игнатику.
А он ещё попросил:
— Дайте мне ваш фонарик! Если я ночь чего-нибудь испугаюсь, я не буду орать как резаный. Я просто включу фонарик, посмотрю, что ничего страшного нет, и успокоюсь.
Это было непедагогично, и следовало, конечно, сказать какую-нибудь банальную глупость, вроде: «Не надо бояться. Темнота – это выключенный свет!»
Но Лена сказала:
— Держи!
И протянула Игнатику свой фонарик.
И всё же этот бесконечный день ещё не кончился. После того, как на планёрке наметили план на завтра, Пашка, невзирая на поздний час, решил всё таки сходить покурить. На этот раз за территорию выходить не пришлось — Вася благополучно спал, и Пашка присел на лавочку возле ворот.
И вдруг он услышал искажённый, на себя на похожий сдавленный какой-то крик начальницы:
— Пожаааар!
Несся крик из кирпичного корпуса. О том, что там могло вспыхнуть, когда вокруг стоит просто испепеляющая сушь – Пашка думал уже на бегу. Он влетел в коридор, успел краем глаза увидеть начальницу уже в халатике и бигудях. Но всё его внимание было поглощено дымом. Густой дым тёк, струился, полз — из-под одной из дверей.
Пашка не стал задумываться. Он разбежался и высадил дверь ударом плеча. Каково же было изумление его и Ирины Николаевны, выглядывавшей из-за его спины, когда они увидели пяток ребят, сидевших кружком на полу в позе йогов. Толком разглядеть их мешал дым.
— Какого хрена…?
— Что вы здесь делаете? — крикнули Пашка и Ирина Николаева едва ли не в унисон.
И тогда самый младший из ребят сказал:
— А мы тут... В общем, спирали от комаров….Вадик говорит, что если их зажечь все вместе и дышать, то будет штырить почище, чем от клея.
Глава 5
Главным событием следующего дня было конечно, катание на «Омике». Едва проснувшись, ребята уже гадали – куда он подойдёт? К пляжу? Но там очень мелко и причала нет. Наконец, Галя Горячева пообещала, что они составят экспедицию и отправятся через лесные дебри к тому месту, где находится причал. И еще она рассказала, что им предстоит не просто речная прогулка, но целое путешествие. «Омик» пройдёт через шлюзы и отправится вниз по Волге, к старинному селу, где они устроят пикник на берегу.
Возбуждены были все. Даже Призрак выпросился ехать. После лекарств его аллергия на ёлки стала стихать. Кто-то собирался и вправду, как в путешествие – ребята брали с собой бутылки с водой, купальники, книжки для рисования или альбомы с карандашами. Кто-то готов был сорваться, как есть, и бежать к кораблику.
И даже в столовой ребят угомонить было трудно. Хотя сегодня подгоревшим молоком тут не пахло. На завтрак дали жареную курицу с картофельным пюре и какао. Просто роскошь для «Зарницы».
— Слушай, как ты с ними справляешься? — спросил Пашка Лилю Нугаеву. В его третьем отряде за столом царила анархия – только и смотри, чтобы дети не бросались хлебом, не толкались так, что тарелки летели на пол, не отнимали друг у друга стаканы с какао.
У Лили и Инги за столом тоже не было тишины – ребята что-то обсуждали, смеялись. А Лиля неусыпно обходила стол, наклонялась то к одному, то к другому, говорила что-то. Кому-то не хватило хлеба, она сходила к окошку раздачи, принесла.
И сейчас, в ответ на Пашкин вопрос, Лиля пожала плечами:
— Просто нужно всё время об их делах думать. А не так – прикрикнул и забыл, снова своим занялся.
После завтрака всех отпустили на четверть часа – переодеться «для похода» и взять вещи, а потом нужно было строиться отрядами на главной площадке лагеря.
Во главе экспедиции встала Галя и повела её — сначала мимо Васиного поста — на свободу, за территорию лагеря, а потом уже совсем неприметной тропкой — через лес. Даже тут, в лесу, было очень жарко. Разогретая земля пахла старой хвоей, одуряющее благоухали мёдом какие-то жёлтенькие скромные цветы.
— Ванька, таблетку утром выпил? — спросила Лена Богданова Призрака, и удовлетворенно кивнула в ответ на его «да».
— Эй, смотрите, лиса! — закричал Санька Мезин из первого отряда.
Но на хор вопросов: « Где? Где?» — ответил уже не Санька, а Димыч:
— Этот идиот её до смерти напугал своим трубным голосом. Небось, дала стрекача.
— Ребята! — а вот у Гали голосок был звонкий и слышали его все, даже когда она его вроде бы не повышала — Не забывайте, что мы на территории национального парка, и здесь вы можете увидеть самых разных животных: от бабочек до лосей.
— А волки тут водятся?
— А рыси?
— Не приближаемся, не провоцируем, — продолжала Галя, — спокойно идём своей дорогой. Отряды, не растягиваемся – немного осталось. А ну-ка, песню запевай!
И затянула первая песню из старого, но очень популярного фильма «Иван Васильевич меняет профессию, уповая на то, что её знают все.
Зелёною весной под старою сосной
С любимою Ванюша прощается,
Кольчугой он звенит и нежно говорит -
Не плачь, не плачь, Маруся-красавица.
Песня была такая… под неё легко маршировать. А ещё хотелось размахивать руками и горланить.
Они спели про Марусю, потом про пирата, которого бабушка провожала на разбой, и хотели уже перейти к «Бригантине» — она им тоже подходила. Всем тоже надоело «говорить и спорить». И хотелось уплыть далеко, пусть не на бригантине, но всё равно — в места неизведанные.
— Стоп! — Галя внезапно остановилась и раскинула руки.
И когда все остановились, она сказала:
— А сейчас мы будем спускаться. Спуск крутой, а-ста-рож-на! Сперва вниз отправляется первый отряд, потом помогаем малышам. Мальчики, страхуйте девочек!
И действительно, за кустами орешника оказался обрыв. Тропинка, ведущая к берегу Волги была крутой, из-под рук сыпались и земля, и песок – приходилось хвататься за корни сосен, ветки кустарника. Девчонки, конечно, повизгивали.
Когда старшие оказались внизу, настал черёд пятого отряда. Первыми должны были спуститься Лиля и Инга, а потом уже принимать внизу малышей.
Однако ещё раньше вниз – практически в полный рост, глубоко зарываясь в песок пятками, и как обезьяна перехватывая цепкими руками, то один корень, то другой, съехал Пашка со словами:
— Ну ладно, что с вами делать — я тоже буду эту мелочь ловить!
Однако первой он поймал и придержал Ингу, помог ей благополучно спуститься на берег.
— Я сама, — сказала Лиля.
Она спускалась осторожно, и скорее всего, справилась бы сама, но Пашка, не дожидаясь, аккуратно подхватил её под руки. И она невольно замерла на несколько секунд, ощутив прикосновение его сильных шершавых ладоней.
Потом ловили малышей, и особенно много возни было с неуклюжим Игнатиком, Его сумели в последний миг подхватить, иначе он бы кубарем покатился вниз.
Только когда спуск, который неунывающий Игнатик окрестил «весёлым» был позади, и ребята огляделись – справа по берегу они увидели узкий дощатый причал, и белый «Омик», который уже ждал их.
— Интересно, — сказал Пашка, — А как мы наверх будем подниматься – так же?
На «Омик» грузились довольно долго – цепочка ребят растянулась вдоль берега, хотя каждый хотел попасть поскорее внутрь и занять лучшее место у окна. В просторном салоне действительно было хорошо: кресла с мягкой голубой обивкой и голубые тоже шторки, которые взлетали как мотыльки от дуновения ветра. Этот нежный цвет и близость воды создавали ощущение прохлады.
И Галя, когда села в кресло, больше не захотела вставать. Она сказала вожатым:
— Если у вас всё будет хорошо – я пока тут останусь.
Села и тут же задремала.
Но ребят в салоне удержать было нельзя. Едва корабль отошёл от причала, как почти все были уже на палубе. «Омик» развернулся и пошёл, оставляя за собой бурун — пошёл по водохранилищу в сторону шлюзов. Это у берега, где они ещё недавно купались, вода хоть и цвела, но всё ж таки была прозрачная – и рыбок видно. А тут, где глубины – Волга была тёмная, если глядеть прямо вниз… Тёмная и страшная. А если скользишь взглядом по поверхности – то вода и волны – будто шелковистые.
Иногда мимо проплывали какие-то зелёные полосы – водоросли ли это были? Резко кричали чайки, сопровождавшие корабль. Можно было кидать им кусочки булки или хлеба – они ловили на лету. Ныряли в воздухе, подхватывали… Медленно плыли мимо берега – правый зелёный, бархатный от густого леса, покрывавшего невысокие горы. На левом берегу виднелись окраины города, порт, речной вокзал. Впереди была плотина.
Голоса детей мешались с окриками вожатых:
— Через борт не перегибаемся!
— Пойдёмте вниз, там в буфете нам мороженое дают!
— А сколько мы будем плыть?
— Ребята, сейчас наш корабль будет проходить шлюзы, спускаемся, рассаживаемся на своих местах.
Внизу, в салоне, прикорнув в мягком кресле, спала Галя. Она не проснулась даже тогда, когда сюда ввалилась вся ватага. Вожатые объясняли детям: в шлюзе сначала наберут воду, потом откроют створки ворот, их корабль войдёт в шлюз, уровень воды начнёт постепенно понижаться, пока не достигнет того, что внизу плотины.
Снаружи осталась только Нелли. Она не пошла со всеми, надеясь, что вожатые не обратят на это внимания. Нелли уселась на ступеньках, чтобы стать ещё более незаметной, и смотрела, смотрела…
Ей стало страшно, когда уровень воды постепенно начал понижаться, и стали обнажаться тёмные, мокрые стенки шлюзов, с приставшими к ним кое-где водорослями. Теперь становилось ясно, какая здесь глубина, и они опускались почти на дно её – как на лифте.
Только это чувство страха отвлекло Нелли от того, что грызло её день и ночь – от постоянной тревоги за маму. Мама лежала сейчас в кардиологии. У неё был врождённый порок сердца. Нелли знала даже, что мама родила её вопреки всем запретам: врачи настаивали на том, что рожать с таким больным сердцем – смерти подобно. Тогда мама и тот человек — у Нелли язык не поворачивался назвать отцом — просто сбежали от медицины подальше — в маленький городок, где жила бабушка. И жили, стараясь не задумываться о том, что будущего у них, возможно нет. Всё, как ни странно обошлось, и назад они приехали уже незадолго до маминых родов.
Потом на свет появилась Нелли. Но с той поры мама уже не раз лежала в больницах. Так называемый папа слился давно – Нелли его даже не помнит. Но сейчас хуже всего. Нелли звонит маме два раза в день – в те часы, когда к больным пускают родственников, и по утрам – на минуточку, чтобы узнать, хорошо ли прошла ночь. Мама старается не рассказывать ей ничего страшного. Но Нелли уже взрослая, понимает. И если врачи всё чаще говорят об операции, как о единственной мере спасения…
— Вот ты где! — вожатая Марина Быкова, маленького росточка, почти Дюймовочка, но голос у неё командирский, — А я тут уже всё оббегала… Ну-ка, быстро поднялась и пошла туда, где все.
Нелли неохотно подчинилась. Встала, чтобы идти в салон. Откуда-то сверху сбежал по трапу Игорь. Оказывается, он тоже искал Нелли по всему кораблю:
— Куда ты пропала?
Нелли не хотелось говорить правду, и она сказала:
— Меня укачивает. Решила посидеть на свежем воздухе, тут легче.
Игорь тут же спросил вожатую:
— Марина, можно мы здесь останемся?
«Омик» уже выходил из шлюзов – впереди расстилалась сияющая на солнце гладь Волги, и Марина понимала, что сейчас многие ребята вернутся опять на палубу.
— Ну, хорошо, только ещё раз говорю — через борта не перевешиваться.
— Мы похожи на идиотов? — спросил Игорь.
А в это время к Пашке прибежали девчонки из его отряда. Стали жаловаться наперебой:
— А пацаны у Надьки таблетки стырили, и в воду выкинули!
Надя была самой крупной девочкой в отряде, Она выглядела не на свои двенадцать лет, а на все пятнадцать. За эти дни Надя, пожалуй, единственная ни с кем не подружилась. Она была хмурой и нелюдимой. И вот теперь таблетки…
— Так! — Пашка с большим сожалением, но всё-таки рывком поднялся из мягкого кресла ( он сидел очень удобно – наискосок от Лили), — Пошли разбираться!
Надя стояла у борта, понурившись, и тяжело сопела. Грязные уже волосы падают на лицо. Розовая майка обтягивает складки на животе, выбивается из юбки. Кулаки сжаты.
— Правда? — спросил у неё Пашка, и она кивнула, — Кто?!
Надя продолжала молчать, только кивнула в сторону мальчишек. И добро бы, оболтусы к ней какие полезли. Нет, стайка мелких, едва достававших Наде до плеча.
— Стой здесь, — и Пашка пошёл к мальчишкам, чтобы поговорить с ними с глазу на глаз.
— Зачем? — задал он вопрос, на который они ему, конечно, ответить не могли, вопрос был чисто риторический. Но тон у Пашки был таким, что сразу становилось ясно – шутки кончились.
— Спрошу по-другому. Вы вправду их выкинули?
Переглядывание, кивки вразнобой. Пашка наклонился к ним и указал на Надю:
— Вот если с ней что-нибудь случится… то вас посадят в тюрьму на много-много лет.
— Да ладно.. — неуверенно сказал один из пацанов.
Но другие испугались всерьёз – Пашка заметил, лица побледнели. У одного мальчишки на глазах даже выступили слёзы.
Пашка вернулся к Наде и спросил:
— Что ты принимаешь?
Она стояла, всё так же потупившись, и молчала.
— Ну? Что тут скрывать-то…Сейчас мне это надо знать. Что?
— Аскорбинку, — выдавила Надя.
Позже Пашка вспоминал, что в тот момент у него отлегло от сердца, а зря. И ещё он тогда подумал про себя – на фига, мол, такую корову аскорбинкой откармливать, чтобы лучше аппетит был, что ли?
— Ну, этого добра тебе Любовь Афанасьевна сколько хочешь, выдаст, — с облегчением сказал он, — как приедем, зайди к ней в медпункт. А этим ослам я по задницам настучу, чтобы они больше к тебе не лезли.
На том дело пока и кончилось. «Омик уже подходил к пристани старинного села, которое и было целью их путешествия. Лежало оно в овраге, раскинувшемся между двух гор. Вроде и невысоки горы, а подняться на них – попробуй-ка! А меж тем будто звали: и высокий крест, установленный на склоне горы – той, что слева. И смотровая площадка на горе правой. Звали – поднимись, полюбуйся панорамой.
Человеческий глаз не всегда замечает красоту природы – порой нужно, чтобы мастер заметил – и указал. Не то было тут – и живописные деревянные дома со ставнями на окнах, колодцами во дворах, разными калитками, и горы и безбрежная гладь Волги…
Но самовольно никому никуда забираться было нельзя – ни на какие горы, Боже упаси!
Ребята снова разделились на отряды, и отправились по разным «станциям». Одни — в музей Репина. Это был скромный деревянный дом, который действительно недолгое время снимал Илья Ефимович, когда работал над знаменитыми «Бурлаками». Другой отряд повели в «Крестьянское подворье». Там можно было посмотреть на обстановку крестьянской избы веке этак в девятнадцатом, попить чай с травами, покормить кур и кроликов, а самое главное – прокатиться верхом на настоящей лошади. А кто трусил кататься в седле – того сажали в расписной тарантас, и гнедая кобыла Маруська везла желающих по кругу – от этого дома до воооон того и обратно.
Третья группа отправилась в лес — к роднику. Он считался целебным, да и просто хотелось напиться ледяной родниковой воды, и умыться ею. А ещё по преданию здесь когда-то кому-то являлся святой Николай Угодник. Наверное, он приходил в такое же жаркое лето – за водицей.
Два старших отряда поднялись на смотровую площадку и слушали историю этих мест. Рассказывал пожилой грузный дядька, представшийся Михаилом Ивановичем, сотрудником национального парка.
На смотровой площадке было жарко как — хотелось сказать — на другой планете. Двойная жара – от солнца и от раскалённых камней. Но вид отсюда и вправду отрывался прекрасный. Плавные линии гор, поросших лесом, яркая синева Волги, село, лежащее внизу, пронизанное ериками. И рассказывал Михаил Иванович интересно. И о степняках, которые жили тут в незапамятные времена. И о загадочных миражах, которые видят порой над этими горами. И о разбойниках Стеньки Разина, что с этих гор выглядывали добычу — купеческие корабли.
— Интересно, княжну Стенька тоже тут утопил? — шепнула Нелли.
Но Игорь взглянул на неё с тревогой. Он вырос в семье врачей, не раз ездил с мамой, которая дежурила на скорой помощи, на вызовы. Игорь мог и давление смерить, и сделать уколы.
— Ты очень бледная, — сказал он Нелли, — Тебе не плохо? В глазах не темнеет?
— Есть немного.
— Извините! — голос у Игоря был чистый, звучный, и к нему сразу обернулись, — А мы не можем уйти куда-нибудь в тень? Тут сейчас у нас в обморок падать будут.
Марина Быкова дёрнулась было разбираться — кто и куда собирается падать, но Михаил Иванович поднял руку – мол, понял.
— А пошлите в штольни? — предложил он, — Там и прохладно, и посмотреть вам любопытно будет.
И позже, вспоминая поездку, ребята действительно в первую очередь вспоминали эти штольни.
Михаил Иванович привел их на такую же раскалённую площадку – только там было четыре входа в гору .Тёмные зияющие пасти – от них веяло прохладой.
А когда ребята шагнули, нырнули внутрь — кто-то ахнул, кто-то блаженно застонал. Внутри была большая искусственная пещера, которую подпирали мощные, из грубого камня вытесанные столбы. А в самом конце начинались входы в штольни.
Гора не пропускала почти нестерпимо жаркие солнечные лучи. От камня веяло холодом, дышалось легко и свободно.
— Коровы у нас это место очень любят, — сказал Михаил Иванович, — В жару забредут сюда, лягут и спасаются — и от зноя, и от слепней.
— Скажите, а вот эти трещинки на … как сказать… На потолке? На своде? Тут ничего не обвалится на ребят?
— Не бойтесь! Сейчас главное, чтобы никто дальше в штольни не пошёл. Знаете, на сколько километров они под землёй тянутся? На десять так точно. Весь путь не пройти, конечно – разработки тут велись давно, с тех пор как всё забросили – много обвалов произошло. Там и заблудиться можно, и под обвал попасть. Да и летучие мыши… А тут ничего, отдыхайте…
— Слышите, ребята?! Никуда отсюда не уходим! В коридоры не заходим – отдыхаем от жары только тут! — заволновалась Маринка, — А…а эти камни с потолка?
— И свод помаленьку, и целики осыпаются. Но они ещё долго простоят, не бойтесь.
Ребята выбирали себе места, кто-то расположился на больших камнях, кто-то сел – на траву у входа в штольни. А кто-то, несмотря на запрет вожатых, всё-таки сунулся в глубину, в непроглядную тьму, освещая себе пусть крошечным фонариком сотового телефона, и тут же споткнулся о нагромождения мелких камней и вернулся к остальным, потирая содранную коленку.
— Похоже на «Лёд и пламень» Брэдбери, — шепнула Нелли Игорю
— Я не читал.
— Когда-то люди прилетели на чужую планету, вышли из корабля… Они не знали, что на этой планете такой ужасный климат, что все процессы ускоряются – и человек проживает свою жизнь за восемь дней. Представляешь? Всего за восемь лет пройти, пробежать весь путь – от рождения до смерти. Все несётся стремительно – рассвет сменяет закат, пульс бьётся бешено, любимые люди старятся на глазах, а на себя страшно взглянуть. Новые поколения считали корабль, оставшийся где-то там – считали его просто легендой.. И вот один из юношей – Сим и его девушка Лайт, всё-таки решились и добрались до корабля. Когда они вошли под его защиту, это адское излучение перестало на них влиять. И кровь в жилах потекла медленно, и сердце замедлило бег.
Обшивка корабля их защищала. Вот эта гора мне и напомнила тот корабль. Она защищает нас от излучения.
— А дальше что? — с интересом спросил Игорь.
— Лайт осталась в корабле, а Сим вернулся за остальными. И они пошли за ним. Им было трудно, не все добрались до корабля, потом долго осваивали приборы. Но в итоге корабль взлетел и отправился на свою родную планету. Ой! — тихо вскрикнула Нелли, — Смотри!
Над ними, прямо на стене, головой вниз примостилось маленькое существо, почти завёрнутое в большие кожистые крылья.
Ребята сразу поняли, что это летучая мышь.
— Тихо! — сказала Нелли, — Не говори никому. Мальчишки сразу начнут её пугать, гонять… Пусть спит. А правда, в ней есть что-то дьявольское? Смотри – эти длинные уши, носик, похожий на поросячье рыльце. Пасть… сейчас она закрыта, но я на фотографии видела. Может быть, это в действительности не летучие мыши, а маленькие духи этой пещеры?
И когда она произнесла это так серьёзно, обоим вдруг стало вериться в то, что всё возможно. Из тьмы подземных ходов вдруг появится усталый гном, катя перед собой тачку, нагружённую драгоценными камнями.
— Глядите, — позвал Санька, — тут есть подземный журнал!
Действительно, в каменную стену был вбит гвоздь, и на веревочке висел небольшой, покоробившийся от сырости блокнот и карандашик
— Хватает тут всяких, — согласился Михаил Иванович, — Говори не говори, что не надо сюда лезть без проводников, а всё-таки приезжает молодежь безбашенная и прётся внутрь, чтобы посмотреть, что там. В прошлое лето парень с девушкой вообще тут палатку поставили, и целый месяц под землёй прожили.
Санька прочитал последнюю запись в журнале вслух: «Господа спелеологи!
Ищу мужика, чтобы выйти замуж. Ты: в белом комбезе и каске, фонарь Petzl Zoom, можно с ацетиленкой, невысокий, худой, в обвязке, «Вибры» (только не берцы), с двумя (четырьмя) банками тушенки, с четырьмя банками сгущенки (только не с нудлами). Желательно, чтобы была палатка для интимных встреч на вашей стороне. Жду тебя со сталактитом, можно с калембулой сушеной. О себе: 130-80-130 в комбезе, в «Вибрах», рост ниже высоты штрека, вес 120 кг с рюкзаком, фонарь отличный («Бычок»), спальник теплый, примус «Смерть мужу», а зовут меня Хиппи Пещерная Крыса.
P.S. Просьба лесбиянок, геев, бисексуалов и гермафродитов не беспокоить. Нервные и психи допустимы».
Санька заржал, и Нелли испуганно оглянулась – не разбудил ли он летучую мышь?
Глава 6
На другой день, на рассвете, женскую фигуру в белой одежде увидели уже девчонки из третьего отряда. У дальнего забора, возле куста сирени в платье до полу стояла… Девочки, глядевшие в окно, всё-таки были постарше, чем малышня, приглядывались – может, медсестра? Может повариха в белом халате? Но фигура не шевелилась и в этом было что-то жуткое. Когда же побежали звать других, а может, чем чёрт не шутит – найдётся кто-то храбрый и сгоняет проверить – кто же это? Так вот, когда вернулис – возле сирени уже никого не было. Странная гостья точно растаяла в воздухе.
На следующее она опять стояла. Теперь её попробовали сфотографировать на телефон, но она была далеко – изображение вышло размытым. Только колеблющиеся от ветра складки одежды. Спорили – если бы это был настоящий призрак – может, на снимке не осталось бы ничего? Или всё же…Телефоны вертели и так и этак. Но не по себе было даже тем, кто смеялся.
После подъёма сбегали к забору. Трава была примята. Те, кто не верил в сверхъестественное, стали доказывать – ну вот! Эти ж…они бесплотные, да? А тут кто-то хорошо так потоптался… Но вечером, доставая тапочки, которые как-то затолкались далеко под кровать, Манюра прочла над самым плинтусом нацарапанную надпись: «Невеста приходит каждое утро на рассвете 16.07.2009».
Тут уж вожатых мало оказалось! Девчонки побежали к Ирине Николаевне аж пятки засверкали. Услышав потрясающую новость, начальница, которая занималась самым мирным делом – подписывала бумаги при уютном свете настольной лампы – подняла голову и сокрушённо вздохнула:
— Опять…
— А она кого-нибудь утаскивала? Задушивала? Невеста, то есть? Она многих утащила? — замирая от страха, спросила Ритка Отдельнова.
— Лучше и не спрашивайте, — горестно сказала начальница.
С тех пор малышей с наступлением темноты в туалет приходилось провожать вожатым. А открыто зубоскалить над привидением осмеливалось лишь несколько мальчишек. И то… днём. А как подумаешь, что рядом с лагерем ещё и кладбище оказалось с его осыпающимися склонами…
— Призрак, не хочешь сходить, со своими родственниками пообщаться? — дразнили Ванечку Ливнева, — Или у тебя и на них аллергия?
Другие при случае начали клясться «вот те крест» и «что б за мной ночью покойник пришёл».
Пашка Патрикеев натурально взвыл. Его ребята, чтобы подкараулить «невесту», заводили будильники на сотовых телефонах с интервалом в час.
— Паразиты! — ругался Пашка на планёрке, — И звонки-то какие хитрые. У одного звук, точно стекло бьётся, у другого – вода льётся, у третьего – петух кукаречит…
— Кукарекает, — машинально поправляла Ирина Николаевна.
— Да хоть гавкает, — огрызался Пашка, — А у нас с Андрюхой каждую ночь аврал! Завернусь завтра в простыню и буду в кустах дрыхнуть вместо этой невесты. Могу стоя…
— А ты не можешь просто отобрать телефоны на пару дней? — устало спросила Галя, — Они же дети… Набегаются за день, и без всяких будильников проспят до подъёма…
— Угу…— кивал Пашка, — Щаз отберу! Мне уже мать Митеньки Рогозина названивала – что я с ее сыном сотворил, почему он на связь не выходит? И телефон ему новый мать купила, и зарядку лично в рюкзак запихала – так где же Митя? Спрашиваю у Митька, какого…он от матери прячется? Тот бормочет нечто нечленораздельное. Ладно, забираю его мобилу. Работает всё нормально, зарядка почти полная. Смотрю в телефонную книгу и не вижу ни одного номера. Вообще ни одного! Эта…мать, значит…в новый телефон сыну ничего не перенесла из контактов. А он не помнит ни хрена!
Пошёл вон к Ирине Николаевне, у неё нашёл телефон мамы, забил пацану – всё, ура!!! Встреча на Эльбе состоялась. А вы говорите – отобрать….
**
Самым главным мероприятием за смену – для девчонок, конечно, стал конкурс «Мисс лагеря».
— Э-мм, название какое-то… с подтекстом, — фыркнул Пашка на планёрке, — Ещё бы «Мисс зона»…
— У кого чего болит, да, Патрикеев? — с вызовом спросила Ленка Богданова.
— Ыгы, — согласился Пашка, с хрустом дожёвывая яблоко.
— Ну, давайте «Красавица-2010», — миролюбиво предложила Ирина Николаевна.
На том и порешили. Ещё сошлись, что никого из участниц нельзя будет обидеть, поэтому навыдумывали дополнительных званий, вроде «Мисс само Совершенство», «Мисс Обаяние» и иже с ними, и посадили ту же Ленку Богданову (которая на свою беду хорошо рисовала, и, начиная с первого класса оформляла все стенгазеты) изготавливать медали для будущих «мисс».
Ленка, оставшись в вожатской одна, сначала злилась. Работа виртуозная, на раз-два не сделаешь. Медали нужно было сначала нарисовать, потом покрыть золотой или серебряной краской, просушить вырезать, надеть на шёлковые ленточки.
За открытым окном шумел ночной лес. Сначала тьма казалась непроглядной, особенно по сравнению с ярко освещённой комнатой. А потом начало светать, можно было уже различить деревья на фоне неба. Воздух посвежел. Ленка болтала кисточкой в банке с бурой водой и ей – вот удивительно – совсем не хотелось спать, а хотелось сделать свою работу хорошо.
В этот день суетились в каждом отряде, готовя к конкурсу своих кандидаток в «миски». Из-за жары листья клёна желтели и опадали раньше времени. Именно из них были сделаны самые пышные и нарядные венки для красавиц. Послужила девчатам и рябина. Ягоды нанизывали на нитку и надевали эти «горящие» бусы, вплетали кисточки рябины в косы.
От каждого отряда – по две девочки. Порою кандидатуры оказывались неожиданностью даже для вожатых.
— Людочка у нас пойдёт состязаться, — говорила Инга своим малышам, — А ещё кто?
— Манюра! — закричали ребята, уж очень им хотелось увидеть на сцене свою любимицу.
И Манюра, худенькая, чем-то напоминавшая кузнечика, счастливо улыбалась.
В первом отряде не было сомнений, что Олечка Котенко не только будет участвовать, но и победит в конкурсе. Но кого послать ей в пару? Хотя бы для того, чтобы оттенить Олечкину красоту?
— Хорошо накрасить можно любую, — авторитетно сказала Олечка, разложив на постели свою косметику (на тумбочке не поместилась)
— Проще всего Верку красить, — задумчиво сказала Аурика, — Она беленькая, и морда лица у нее такая бесцветная… как холст.
Верка ухмыльнулась. Она сидела у себя на кровати, подвернув по-турецки ноги и курила длинную тонкую сигарету. Она дымила демонстративно, никого не стесняясь и не дёргаясь, если за дверью раздавались шаги вожатых. Пепел стряхивала за подоконник. Курить – это была плата ей за то, что она даже не попробовала тут, в лагере, напиться или ширнуться. А уж подымить – святое дело. Нельзя требовать от человека слишком многого.
— Сиди, я тебе потом макияж сделаю, — пообещала Олечка, поглощённая наведением «стрелок».
Верка снова усмехнулась. Затушила сигарету, подошла небрежно, постояла над косметикой, цапнула первый попавшийся карандаш, яркую помаду, которую Олечка не жаловала – тюбик был почти не тронут.
Верка встала возле зеркала, висевшего на стене, стремительным движением поднесла карандаш к глазам…
Девчонки за ней не следили, поглощённые рассказом Олечки о любимых духах.
— Вот все говорят – французские. А мама моя привезла из Болгарии флакончик, так я его сразу утащила. Знаете, девочки, он такой высокий, простенький, духи тёмные… Но мы же думаем, что в Болгарии всё розами пахнет, да? А вот тут представляете – запах такой новогодний. Вроде и хвоя, и мандарины… так необычно…А ещё есть духи, которые на каждом человеке пахнут по-разному, представляете?
Верка повернулась и слушала, опершись рукой о стену. Лёгкие светлые как золото волосы колечками завивались на её забубённой голове, крупный рот, подчёркнутый яркой помадой сложился в насмешливую полуулыбку, глаза были прищурены. Черт те что, но Верка выглядела, как фотография на обложке модного журнала. И даже линялая маечка, очерчивающая небольшую грудь, смотрелась стильно.
Взгляд Олечки Котенко, который она — и хотела бы, но не могла — отвести от Верки, был… сложным. Олечка, привыкшая тратить долгие часы на уход за собой, полагала, что это неправильно, как-то несправедливо. Она сама понимала, что рассужденья ее наивны, но отчего же так – раз-два – и её ровесница, которая делает всё, что хочет – дымит как паровоз, в столовой брезгливо отодвигает полезную кашу и запивает булочки компотом, сачкует от зарядок — сейчас стоит такая вся из себя модель.
— Ну вот! — сказала Аурика, — Что и требовалось доказать. На Веркином лице сё, что угодно нарисовать можно. Смотри ж ты, прямо а-бал-деть…
***
— Ты будешь участвовать? — спросил Игорь у Нелли, и не удивился её ответу:
— Ни за что.
Как-то получилось, что Нелли всегда предпочитала избегать «толпы» - как она говорила. Вызывалась вне очереди дежурить «по даче» — и мыла полы, пока все бежали на очередное мероприятие. Или задерживалась на скамейке возле столовой, когда отряд топал на «тихий час» после обеда. Перевязывала в пятый раз шнурки на запылённых кроссовках. Всё ей хотелось остаться одной, такое было настроение – не троньте меня. Игорь старался задержаться там же, где была она, и Нелли как-то раз не выдержала.
— Чего ты на меня смотришь? — спросила она, — Ждёшь, что я тебя начну развлекать?
У Игоря глаза были тёмные-тёмные, такие называют чёрными и длинные как у девчонки ресницы.
Он помолчал чуть-чуть, будто сразу не мог найти, что сказать, потом чуть дёрнул плечом:
— Да не надо меня развлекать… Если мне тоже не слишком-то интересно там…Ты сегодня на этот «мискин конкурс» пойдёшь? Будешь участвовать?
Тогда Нелли и сказала:
— Ни за то!
И предложила:
— Если хочешь… давай лучше, пока все будут на празднике, сбежим ненадолго. Я тебе кое-что покажу.
— Погоди, скажи сначала, как твоя мама себя чувствует?
Нелли чуть заметно вздрогнула и перевела глаза на скрещенные пальцы:
— Она пока лежит в той палате, где кислород подведён. Врачи боятся её в другую переводить. Самое плохое, что в больнице окна пластиковые. Если они закрыты – сразу начинаешь задыхаться. Хоть в какой палате
Лоб Нелли перерезала морщинка, и Игорь поспешно сказал:
— Ну, если кислород дают — это же хорошо. Не надо будет за подушками кислородными бегать, если что… И врачи всегда рядом, подготовят к операции, всё сделают…
Во взгляде Нелли была горечь:
— Знаешь, я один раз, когда маме было особенно плохо, почти жила в больнице. Меня только на ночь выгоняли. Но я прибегала с раннего утра и сидела до позднего вечера. И вот я один раз услышала, как одна молодая врачиха жаловалась своей утренней сменщице: «Всю ночь эта бабка помирала! Умерла бы она до полуночи – я бы хоть выспаться успела. Нет, она вон только за час до твоего прихода окочурилась». Думаешь, там все медики всех жалеют и спасают? Нарвёшься вот на такую Светочку…
…Конкурс начался через полчаса после полдника. Было много шума, гама и беготни. Лагерь сразу опустел – все собрались на Фестивальной поляне, там, где была сцена. Ну и, конечно, все атрибуты праздника – море разноцветных шариков, плакатики в руках у галдящих ребят «Красота – страшная сила», «Наша мисс миссее всех», «Красотки третьего отряда». У некоторых мальчишек в руках были нарванные наспех букеты цветов – вялых, измученных жарой – повод выразить свои чувства к той или иной участнице.
Но сразу стало ясно, что конкурс — это не просто выбор самой красивой девочки в лагере, а скорее что-то вроде «А ну-ка, девушки!» — передачи, имевшей место быть давным-давно.
Вела программу Галя Горячева. Она вышла на сцену в длинном светлом платье, как настоящая ведущая.
Народ, сидевший, кто на лавочках, кто на траве у самой сцены, захлопал и засвистел. Галя раскланялась, и перебрала тонкую стопку листочков, которые держала в руках:
— Мы собрались сегодня здесь, чтобы увидеть наших замечательных девочек, оценить их юмор и находчивость, их очарование и таланты! Мы выбираем с вами сегодня Мисс лагеря! То есть, Красавицу-2010! Встречайте участниц нашего конкурса!...
Конечно, такое могло быть только в лагере, когда на сцене выстроились в ряд все десять красавиц. Уж слишком разными были претендентки на высокое звание: от высокой и стройной Олечки Котенко из первого отряда — до крошечной Манюры из пятого.
— Пошли? — тихонько шепнула Нелли Игорю
Тот кивнул и они, пригнувшись, стараясь не привлекать к себе внимания, покинули фестивальную поляну.
В лазейку удалось выскользнуть незаметно – она была далеко от поста охранника Васи.
— Куда мы? — спросил Игорь.
— В село. Не бойся, тут недалеко. Наверное, километр, не больше. — ответила Нелли.
В это время девчонки на сцене соревновались, отгадывая загадки.
— Как называется блюдо из кусочков мяса, зажаренных над огнём?
— Шашлык!!!
— Сама не ем, а людей кормлю?
— Ложка!!!
— Из каких двух нот можно сварить суп?
— Фа и соль!
Потом нужно было жестами изобразить ситуацию. Ты вожатая, а ребёнок твоего отряда залез на дерево и не хочет слезать. На этом этапе оценивалась артистичность. И что удивительно – лучше всех оказалась та самая Верка, которая несколько дней назад чуть было не распрощалась с лагерем. Верка сначала беззвучно орала на нарушителя, размахивая кулаком, потом изобразила, как, подпрыгивая вверх, тянет своего подопечного за штаны, штаны эти остаются у неё в руках, и она с удивлением их рассматривает, а подопечный убегает с голым задом.
Смеялись, хлопали, визжали, Гале едва удалось всех утихомирить, и перейти к следующему этапу – конкурсу на сообразительность:
— Вы зашли в темную кухню, где есть свеча, газовая плита и керосиновая лампа. Что вы зажжете в первую очередь?
— Свечу!
— Неправильно! Спички! Дальше. Если дождь идет в двенадцать часов ночи, то может ли быть, что через семьдесят два часа будет солнечная погода?
— Конечно, может!
— Нет, через семьдесят два часа будет ночь!
— Правильно! Едем дальше. Что станет с зелёным мячиком, если он упадет в Жёлтое море?
— Пожелтеет!
— Намокнет!
— Верно! Ты да я, да мы с тобой. Много ли их стало?
— Эй, тут конкурс на самую красивую, или на самую умную? — закричал с места Санька Мезин, симпатизировавший Олечке, которая еще ни разу ничего не угадала.
— Их стало двое! — вопила Манюра.
— Правильно… дальше…
…Действительно, почти в километре от лагеря начиналось село. Ближе всего к реке, а значит, и к лагерю, были дома «новых русских» — двухэтажные или трёхэтажные, окружённые глухими заборами, да ещё колючая проволока намотана сверху. И видеокамера глядит на тебя с мрачным подозрением.
Нелли свернула в один из переулков, и остановилась возле очередной глухой стены. Разве что колючей проволоки не было. Зато из двора нёсся яростный лай.
— Что тут? — спросил Игорь.
— Сейчас, здесь есть место, где можно заглянуть через забор. Иди за мной
Нелли обошла дом и показала — действительно, если взобраться на выступ красного кирпича, а потом подтянуться, можно было оседлать забор. Что они и сделали один за другим – сначала Нелли, потом Игорь.
Это был типичный загородный дом богатого человека. Двухэтажный из красного кирпича. Перед ним большая зелёная лужайка – видно газон недавно стригли, и … огромный сторожевой пёс, среднеазиатская овчарка. Нелли засвистела. И лай пса изменился. Теперь он уже не угрожал незваным гостям, не показывал – мол, берегитесь, я тут! Он обращался к Нелли, жаловался ей на своё одиночество, на нерадивых хозяев – уехали! Заперли! И, наверное, хотел поведать этой девочке – какой он голодный. Алабаи – мощные собаки, но у этого пса поднимались рёбра, вызывая в памяти образ стиральной доски.
Это было явно не от бедности хозяев, а от их забывчивости — наведались, покормили, и опять отправились по своим делам Бог весть на сколько дней.
— Я принесла ему котлеты, — сказала Нелли/
Так вот откуда шёл этот мясной запах, который Игорь ощущал всю дорогу! Из маленького рюкзачка, сшитого из цветной тесьмы, Нелли вынула целлофановый пакет с котлетами, которые в столовой давали на обед.
— Откуда у тебя столько? — удивился Игорь.
Нелли состроила гримасу:
— Это я после обеда ходила по столовой как помойщица, и собирала с тарелок. Малыши очень часто не доедают… Даже вообще не пробуют первое, а иногда и второе. Им лишь бы сладкое было.
— Ты добросишь до него? — спросил Игорь.
— Попробую.
— Лучше давай я. А то если упадёт далеко… Мы уже уйдём, а он будет тянуться… рваться с цепи за этим лаком куском.
Нелли молча передала Игорю пакет.
Пёс хватал котлеты на лету и заглатывал с одним коротким звуком «Хам»
— Как ты его нашла? — спросил Игорь.
Нелли пожала плечами:
— Сорвалась как-то сюда, хотела на село посмотреть. Оно ведь старинное, девятнадцатый век, я читала. Только старины уже почт не осталось. Только вот эти вот особняки, да газовые трубы. Весь вид портят. А потом услышала я такой лай, прямо… отчаянный. Подумала: сейчас хозяин выйдет – посмотреть, посмотреть, кто пришёл. Стою, жду, а никто не выходит. Но пёс этот, умничка, ответственный такой, защищает своё хозяйство. Хотя если что – как бы он мог врагами бороться? Он же на цепи. Убили бы запросто. Ну я дом обошла и нашла это место, где можно забраться, посмотреть на собаку. Хорошо, что тут проволоки нет. А уж когда я увидела, какой этот пёс худющий…
— Ты до конца смены будешь сюда ходить?
— Постараюсь. Если бы у меня мама была здоровая, я бы его вообще украла и забрала к себе. Ты прикинь – сейчас лето, жара.. Но он, наверное и зимой тут, на короткой цепи, в любой мороз…Днём и ночью.
— А вода у него есть?
— Вода есть. Я уж посмотрела – там целая бочка в землю вкопана. Наверное, иногда приезжают, наливают.
Игорь задумался. Видно, ему хотелось сказать что-то, но он промолчал.
— Нам уже пора, — встревожилась Нелли, — Если заметят, что мы сбежали, то или лазейку заделают или за нами следить станут. И тогда пёс останется совсем голодный!
Глава 7
Но они успели. Фестивальная поляна была ещё ярко освещена. Слышались смех и финальные аплодисменты.
— Интересно, кто там победил, — сказала Нелли.
Навстречу им шла маленькая фигурка. Это Игнатик с книжкой под мышкой возвращался на малышовую дачу.
Игорь свистнул – негромко, но переливчато. Мальчишка обернулся. Да, им не показалось – в свете фонарей блеснули стёкла очков. Игнатик.
— Кто у нас красавицей-то стал? — окликнул его Игорь.
— Из первого отряда, Вера! — с готовностью откликнулся Игнатик, — Там нужно было танцевать. Кто со стулом танцевал, кто с платком, а Вера – с веником. Мы там вообще все угорали.
Народ уже начинал расходиться. Вон и Санька Мезин…
— Жаль, что их в купальниках ходить не заставили, — поделился он.
— Остальные расстроились? — спросила Нелли.
— Не! На Верку надели корону, знаешь, такую ёлочную и дали коробку конфет. Но остальные все тоже стали «мисками». «Мисс Обаяние», «Мисс зрительских симпатий», «Мини-мисс» — эта смуглая малышка, Манюра.
Не смотря на вечерний час, жара стояла изматывающая. Старшие отряды попробовали еще отпроситься на Волгу, уверяя, что в темноте купаться «самое то», и вообще все они уже «сто раз так плавали». Не прокатило
— Ещё кино будет, — пообещала Галя, — Под открытым небом.
— А какое?
— Лучше танцы…
И тут из-за столовой раздались заполошные крики. А спустя пару минут оттуда маленький Митя уже несся к своему вожатому Пашке Патрикееву. Он увидел его возле дачи начальницы и кричал на бегу:
— Скорее! Там Надька пацанов метелит.
— Так кого надо спасать? — не понял Пашка.
— Так пацанов же!
С места сорвалось сразу несколько человек. Оба вожатых третьего отряда – не только Пашка, но и Андрей. И физрук Стасик. И Митя за ними припустил. За столовую рвануло сразу несколько человек. И хорошо, что среди них были и оба вожатых и физрук. Мощная Надя дралась как молодой медведь гризли. Видимо, только сознание, что их бьёт девчонка и смириться с этим унизительно, не позволяло стайке мальчишек лет так десяти-двенадцати дать дёру. В данный момент они пытались отодрать Надю, от тощего Стасика, которого она повалила на землю, и заламывала ему руку, пыхтя так сосредоточенно и зло, что казалось, она и вправду готова отломать эту самую руку на фиг.
Только совместными усилиями Пашки, Андрея и физрука удалось оттащить Надю по принципу «за руки за ноги» от её жертвы. Стасик всхлипывал, светлая майка его была перепачкана землёй и травой. Надя смотрела мутными глазами. Изо рта у нее свисала ниточка слюны.
— Тихо-тихо-тихо, — Пашка хлопал Надю по спине..
— Что он тебе сделал? — допрашивал её Андрей.
Оказавшаяся неподалёку Лиля бросила свой отряд на Ингу, подбежала:
— Андрей, отведи Стасика в медпункт, — и, не промедлив ни секунды, обняла Надю за плечи (хотя та была выше ее ростом), — Пойдём со мной в комнату, поговорим. Паша, принеси нам водички…
Когда Пашка вернулся со стаканом воды, Надя и Лиля сидели в тесной вожатской комнатке третьего отряда — голова к голове. Лиля что-то тихо спрашивала, а Надя после паузы ей отвечала. Но у Пашки в голове засела своя мысль. Он подошёл к Наде и взял её за подбородок:
— Смотри мне в глаза! Это была не аскорбинка, да? Те лекарства, что выкинули у тебя мальчишки? Ты на каких колёсах сидишь? Говори, или я сейчас буду твоей матери звонить!
И тогда Надя заплакала на низких басовитых нотах:
— Мне сказали не говорить ни за что. Врач прописал, мама сказала – если я всем расскажу про таблетки – меня отсюда выгонят. Больных нельзя в лагере держать.
— А от чего эти таблетки, ты знаешь? Хорошо, спрошу по-другому – зачем тебе их прописали?
— Потому что я психую. И дерусь. Я дома даже мальчишек из девятого класса бью. Со мной вообще никто не связывается.
— За что? Что вот эти мальчишки тебе сделали? Этот самый Стасик?
— Они дразнятся, — сказала Надя сквозь зубы.
— Подожди, — попросила Лиля Пашку, — Надя, а тебя дома кто-то обижает? Мама? Тебя саму родители наказывают?
Голова Нади была опущена, но она несколько раз энергично кивнула.
— Отчим…
— И сильно он тебя бьёт?
В ответ Надя повернулась спиной и приподняла майку. Да, смена длилась уже больше недели, и синяки стали менять цвет. Они были теперь красными, а иные побледнели до желтизны. И они были везде – на спине, на плечах, на руках…
Вожатые переглянулись.
— Вот про что говорила Ирина Николаевна, — тихо сказала Лиля, — И оставлять девочку тут— у нас проблемы будут, а назад отдавать её ещё страшнее. Насчёт таблеток всё-таки выяснить надо. Они, наверняка, по рецепту только…. Пусть мать ещё привезёт.
— Я позвоню ей домой, — сказал Пашка.
— Не надо! — вскинулась Надя, — Они ж сюда приедут вдвоём — и мама… и он, они ж меня снова...
— Никто тебя здесь не тронет, — успокаивала её Лиля, — Мы же не дадим! Но ты понимаешь, что если ты других ребят будешь бить — нам придётся тебя где-то закрывать, изолировать… Другие же ребята не виноваты…
— Виноваты! Они таблетки украли!
Лиля гладила Надю по плечу, и кивнула Пашке — мол, иди…
Он пошёл к Ирине Николаевне – искать домашний телефон Нади, звонить. Но ничего хорошего из этого разговора не вышло. Пашка просто не мог сейчас быть дипломатом.
— На каких таблетках сидит Надя? — спросил он сходу.
— Ни на каких! — рявкнула на него женщина грубым, почти мужским голосом, — Что вы выдумываете!
— Хватит, а! — Пашка будто забыл, что во время телефонного разговора собеседница не может видеть его, и яростно взмахнул кулаком, — Здесь беда может быть, до вас не доходит что ли? Надя… потеряла свои лекарства, а они ей нужны. Вы можете приехать и привезти?
— Ничего она не пьёт, я вам говорю!
—Тогда у нас врач её освидетельствует и домой отправит. Или мы Надю сразу в больницу отвезём.
— Как вы смеете наговаривать на моего ребёнка! Вы сами там больные, я на вас в суд подам! — на том конце у женщины началась истерика.
— Если у вас такой ангельский ребёнок, что ж вы, блин, нам, больным его доверили?! — и Пашка швырнул трубку.
С тем и пришлось возвращаться. Ситуация была настолько щекотливой, что пришлось обсуждать её за закрытой дверью с Ириной Николаевной. Думали, прикидывали, позвали на «педсовет» и врача. Наконец начальница сказала:
— Ну что ж, пусть Любовь Афанасьевна даёт Наде мягкие успокоительные – валерьянку там, пустырник. Все вожатые должны быть в курсе. Паша, ты ребят в своём отряде предупреди, чтобы не связывались, не дразнили, не провоцировали. Постараемся дотянуть до конца смены. И – я поставлю в известность службу опеки. Когда девочка вернётся домой — пусть разбираются с её отчимом и мамашей. Удивительно, что раньше это не всплыло. Бьют Надю, судя по всему, давно…
…Уже сложился лагерный быт – с ранним подъёмом под Колин баян. С зарядкой на свежем воздухе – всё-таки в половине восьмого утра воздух был ещё относительно свежий. И так славно пахло хвоей! Даже Призрак, которого Любовь Афанасьевна регулярно подкармливала «цетрином», перестал кашлять из-за ёлок.
Каждое утро из столовой нёсся запах пригоревшего молока, который в течение всей жизни будет напоминать ребятам, а потом уже и взрослым — о летнем лагере. На завтрак обязательным блюдом была молочная каша – манная, рисовая или реже пшенная. И прохладный кубик масла на суховатом белом хлебе. И тёплый жидкий чай.
Потом ребята мели территорию, одни отряды шли купаться, другие расходились по кружкам. В то лето многие увлеклись оригами – мастерили фигурки из бумаги. Кружок этот вела Инга Кораблёва, и она казалась детям волшебницей. До приезда в лагерь, максимум, что они умели складывать из листков – это кораблики — с парусом или с трубами, самолётики, которые на уроках взлетали из-под парт, скачущих лягушек и секретки, с помощью которых можно было гадать.
Инга же учила своих подопечных мастерить изящных журавлей, необыкновенные сказочные цветы, объёмные сердечки, забавных лисят и лошадок. И даже Санька из первого отряда зашёл как-то со снисходительным выражением на лице… мол, задержусь тут у вас на секундочку. Он хотел сделать такого классного дракона, какого принёс вчера в палату и с гордостью поставил на подоконнике Димыч. А не умеет ли ещё Инга мастерить Чужого из одноимённого фильма?
Популярным был и кружок рисования у Андрей Стоцкого. На первом занятии он раздал ребятам листки белой глянцевой бумаги, акварельные краски и кисточки.
— Ими же неудобно рисовать, — сказал простодушный Игнатик, — Бумага гладкая, краски не будут мазаться.
— Всё у нас получится, — заверил его Андрей, — Вырезаем вот таких два белых квадрата одинаковых. На одном из них лепим всякие цветные пятна. Не стесняйтесь – берите те цвета, которые вам больше нравятся. И вперёд — чтобы уляпан был весь листок. Теперь складываем листики «лицом» друг к другу, и прижимаем их как можно сильнее. Водим пальчиками. Можно даже поцарапать. А теперь расклеиваем листочки и смотрим…
— Ух ты! — выдохнул Призрак, — Просто инопланетный пейзаж какой-то.
Он держал расклеенные листочки и восхищенно их разглядывал. На неведомой голубовато- сиреневой земле вздымались зеленые горы, цвели малиновые кратеры, плыли по небу жемчужные облака. И та капля чёрного цвета, которую добавил на свой рисунок Призрак, проступила сеткой тонких чёрных нитей, как будто мастер-китаец каллиграфически выписал их кисточкой.
— Неужели вот так… это я? Неужели это так просто? — не мог поверить Призрак.
А Игнатик наклонился над его работой низко – видно, он и в очках видел не очень хорошо, и сказал полушёпотом:
— Там на неведомых дорожках следы невиданные зверей…. Так вот они какие невиданные.
Его завораживала эта пушкинская строка, и он нараспев повторил её ещё раз. Он различал сейчас в рисунке, который родился будто сам самой – эти следы… и зверей тоже.
В эти дни пришлось звонить родителям и физруку Стасику. Он затеял с ребятами игру в футбол, но заметил, что Антошка из четвёртого отряда грустно сидит на лавочке. Физрук подошёл к нему:
— Ты что, играть не умеешь? Пошли, научим…
Антон покачал головой:
— У меня обувка – только это, — и показал на резиновые сланцы, в которых, как известно, не побегаешь, и по мячу особо не ударишь.
Когда игра закончилась – Стас тоже отправился к начальнице – выяснять телефон Антоновой матери.
— Анна Сергеевна, привезите, пожалуйста, ребёнку кроссовки или кеды, — попросил он, — Антон будет в футбол играть.
Ответ был неожиданным:
— Да пусть посидит, пока вы играете!
Стас не почувствовал в голосе женщины ни смущения за то, что она отправила сына в лагерь таким неподготовленным, ни заминки – которая могла бы навести физрука на мысль, что дома подходящей обувки у пацана нет. Мама просто подсказывала педагогу подходящий выход из положения. Пусть посидит.
Стас сердито нажал на «отбой».
— Так не пойдёт, — сказал он
Отправился в обход по дачам – заглянул к охраннику, потом к поварам, но добыл-таки старенькие кроссовки подходящего размера. Отозвал в сторону Антона:
— На-ка примерь… А вообще ты играть-то умеешь?
Антон счастливо закивал, и вечером уже бегал с ребятами по полю
Пятый отряд в тот день отправился купаться ближе к вечеру. Ну и, конечно, малыши плескали друг в друга водой, строили башни из песка, гонялись друг за другом по берегу.
— Что это такое! — негодовала Инга, — После этого купания их отмывать надо! Вода цветёт, теперь у нас не дети, а лягушата какие-то зелёные.
Инга и Лиля загнали своих подопечных в душ, отрегулировали воду, чтобы была тёплой. Уже все вымылись, уже всех собрали…
— Погоди, — задержалась Лиля, — Игнатик у нас где?
Игнатик подошёл последним. Он был завёрнут в полотенце, и выглядел растерянным.
— А я маечку постириал, — сообщил он.
— Ну и хорошо, — поспешила успокоить его Лиля, — Давай мне, я повешу на верёвку, она мигом высохнет. А ты беги на дачу в трусиках.
Игнат потянул её за рукав.
— А я и трусики тоже постирал, — доверительно сообщил он.
Лиля возвела глаза к небу — но на один миг. Спокойный тон её не изменился.
— Давай мне сюда, я их хорошенько отожму. Теперь надень их и добеги до палаты. Там переоденешься в сухие, а эти повесишь сушить – понял?
Игнатик облегчённо вздохнул, натянул мокрые штанишки и припустил к домикам.
Глава 8
Хотя вожатые неизменно были внимательны и старались предотвратить малейшие происшествия в своих отрядах, но на очередной планёрке, которая началась, как всегда, после полуночи, их ждал сюрприз.
— Беда у нас с вами, — сказала Галя, и Ирина Николаевна сидела рядом мрачная, молчала тяжело, — В лагере начались удушения.
— Что?! — подлетела на своём месте Лариска Воробьёва.
— Вот так…— вздохнула Галя, — Мы с этим и в прошлую, и в позапрошлую смены боролись. Не знаю, откуда взялось такое поветрие. Фильм «Коматозники» посмотрели что ли? Типа, если придушить товарища немного полотенцем, он увидит, как оно там, на том свете, а потом вернётся и расскажет.
— Что за дурь, — Ленка Богданова в сердцах хлопнула себя по коленке, — Так надо же им объяснить до чего можно так доиграться! Мы тоже в своё время играли – в гипноз, например. Старались загипнотизировать друг друга — даже смешно было. Раздеваться заставляли под гипнозом — до трусов. Но душить… это уже ни в какие ворота… Нет, беседу надо обязательно!
— Сто раз уже объясняли. Не вашим детям – тем, из предыдущих смен. Наказывали — вплоть до того, что по углам распихивали. Бесполезно. Пока не наиграются, не успокоятся. И вот представьте, если два одинаковых по силе ребёнка станут друг друга душить – и то ничего хорошего не выйдет. А уж если такая Надя за кого-нибудь возьмётся…
И ведь Галя как в воду глядела.
Уже на другой день к Лиле подлетела заплаканная Манюра:
— Там Надя!
— Что Надя?! — Лиля схватила девочку за плечо, внутри всё обмерло.
— За столовой! Душит! Она Митька сейчас задушит... Ой, Лилечка, беги скорее….
Связался чёрт с младенцем! Маленький Митька, тот самый, что в прошлый раз просил защитить ребят от той же Нади, Митька – воробушек этот — никому не мог дать отпор. Неужели он сам напросился на удушение? И к кому напросился! Надя не контролировала свою силу, она если била – то наотмашь, не боясь расквасить противнику нос, если дралась – то насмерть, и сейчас… Господи, она же шею Митьке сломает!
Лиля бросилась к столовой, и на бегу кричала:
— Вожатые! Мальчишки-вожатые, за мной!
Манюра неслась следом, заламывая руки, на личике её были написаны и ужас и любопытство.
Да, Надя взялась за дело всерьёз. В укромном уголке, за мусорными баками – и не заметишь сразу, даже если будет мимо проходить, дёргался конвульсивно распластанный на траве Митька, а Надя сидела у него почти на голове, и душила, душила, сжимала с яростью эту птичью шейку…
Лиля замерла лишь на миг, а потом, не думая уже ни о чём, вцепилась Насте в волосы и начала её оттаскивать.
— Пусти его! Пусти сейчас же! — голос у неё тоже уже был остервенелым, — Дрянь такая, пусти!
По силе они были примерно равны, и шут его знает, чем всё это могло закончиться, но уже подбежали другие вожатые, уже оттаскивал пыхтящую Надю Андрей Стоцкий, и Санька Мезин ему помогал, отрывал её руки от малыша. А Пашка тянул к себе Митю. Лицо у Мити было фиолетовым.
— К врачу его! — командовал Андрей.
— Стойте! — кричала Лиля. — Проверьте, он хоть дышит?! Если что, надо на месте…как после утопления… реанимацию! Искусственное дыхание…
— Тут до медпункта два шага, — зарычал Пашка, подхватил Митю на руки, и понёсся даже не бегом, а какими-то огромными прыжками.
Когда Лиля добежала до медпункта, там уже царил едкий запах нашатырного спирта, Любовь Афанасьевна трясущимися руками набирала в шприц какое-то лекарство. А Митька…да, Митька, кажется, дышал. Потом он приглушённо закашлялся, и Лиля, разом обессилев, привалилась к косяку двери. И осознала, что она вся в холодном поту от страха.
— Всё! — пообещал Пашка, — Я сейчас звоню Надькиной матери…
— Так и Митиным родителям надо…, — и Лиля тихо добавила, — Надо, никуда не денешься.
Первой приехала мать Нади. Ей было, наверное, лет около сорока, но одевалась она с претензией на подростковый возраст. Рваные на коленных джинсы с махрами, розовая футболочка, пластмассовые клипсы в ушах. Пашка попробовал заступить ей дорогу, но она только бросила:
— С тобой, пацан, мне говорить не о чем. Я к начальнику лагеря пойду.
И началось! Сначала Пашка стоял под дверью кабинета Ирины Николаевны и курил, и охранник Вася не делал ему замечаний. Из-за двери неслись возгласы:
— Вы специально выживаете Надю!
— А если бы сегодня у нас здесь случилась трагедия? — тихим усталым голосом возражала Ирина Николаевна.
— Найдите лагерь, где дети не дерутся! Все друг друга дубасят…
— Вашу девочку оттаскивали взрослые мужчины. Она готова была изувечить этого малыша.
— Что ж вы за мальчишек тут держите, которые девчонке не могут сдачи дать?
Пашка затоптал сигарету сандалией и рванул на себя дверь.
— Я сейчас в городскую детскую поликлинику буду звонить, — пообещал он, — Всех врачей подниму, пусть ищут Надину карточку и выписывают рецепт на таблетки. Иначе под суд пойду – и они, потому что больного ребёнка до лагеря допустили, и вы, потому что скрыли всё!
— Это вы! — попыталась кричать Надина мать — Третируете…травите… довели бедного ребёнка…
— А вы сами бедного ребёнка жалеете, когда ваш сожитель лупит его смертным боем?
В это время Лилю вызвали к воротам встречать отца Мити. Лиля ничего не понимала в марках машин, но догадывалась, что за этот сияющий огромный чёрный автомобиль стоит космическую сумму.
— И вот, — рассказывала вожатым потом Лиля, — Выходят такие дядечки…Стильные, в костюмах. Я таких видела, когда Президент к нам в город приезжал. В его окруженье такие лорды были. Один, оказывается, охранник, другой этот самый папа. Он за Митькой прибыл. «Ну, — думаю, — будет мне сейчас секир-башка, что недоглядела. Ладно я, хоть бы Надю они не убили на месте». Я же по телефону объяснила, что Митя с девочкой подрался.
Здороваюсь я, значит, Васенька наш дорогу заступает — мол, нельзя чужим. А они мимо него проходят, как мимо пустого места, и — в лагерь. Я бегу следом, а сама думаю, что сейчас заберёт папа не только Митеньку домой, а посадит в свой роскошный джип и меня, и Надю, и её безумную мамашу заодно. А потом отвезёт нас троих в какой-нибудь лесочек, где экскаватор уже вырыл небольшую такую траншею...
Так ведь ничего подобного! Велел папенька Мите сумку собирать, а сам пошёл, подписал у начальницы бумаги. Там Надина мама ещё в кабинете сидела, она, как увидела этих мужиков, так стала делать вид, что она тут вообще никто и просто так зашла…. Ветошью прикинулась. И я не я, и Надя не моя.
— Ну а дальше? — нетерпеливо спрашивал Андрей Стоцкий, — Как ты думаешь-то сама – обойдётся всё?
Лиля разводила руками:
— Я до самого последнего думала про траншею в лесочке. Но пока они к воротам шли – Митька, папа и охранник, Митька всё про наши кружки рассказывал, прямо захлёбывался — какие он тут классные корабли научился делать… И вот ни словечка про то, что Надя…
— Даёт пацан…
— Так Митька мне ещё на шею кинулся – обниматься. Смотрю, и у папаши губы чуть разъехались в улыбке. Оказывается, просто стечение обстоятельств. Там вся семья на Кипре живёт, где у папаши банк. Но и у него, и у супруги его ностальжи, так сказать, в душе взыграла. Мол, Митенька растёт таким тихим, вежливым, европейским мальчиком. То ли дело мы в детстве – и по траве босиком, и у бабушки в деревне с мальчишками дрались, и в лагере у костра песни пели…. Пусть и у Митеньки в жизни такая радость будет! Слава Богу, Митенька тут до смерти не обрадовался.
— Не помер пацан от счастья! Зато теперь будет, что вспомнить, — заржал Сашка Дарьин.
— Ну да… И ему и нам. Нет, Митька молодец всё-таки. Ни полсловом не пожаловался даже. И папа его нам тут какое-то кипрское вино передал… Презент. Оставим на прощальный вечер, да?
— На «Королевскую ночь», — серьёзно поправил Лилю Сашка Дарьин.
Глава 9
— Так, — сказала Ирина Николаевна, привычно снимая очки и откладывая их в сторону, так она делала всегда, начиная говорить — Значит, завтра, то есть, уже сегодня, у нас Праздник непослушания. Паш, ты специально со своим отрядом придумал именно такое вот?
Пашка сверкнул улыбкой – зубы на фоне смуглого лица казались особенно белыми:
— А на что еще мои архаровцы годятся? Встречный вопрос — вы мне специально самый шебутной отряд подсунули?
— Ладно, сценарий, который вы написали, я посмотрела и одобряю.
— Я тоже, — вставила Галя.
— Вот только сомневаюсь – путч для пятого отряда не слишком сложная тема? Лиля, Инга – у вас ребята поняли хоть что-то, когда вы им рассказывали?
— А то! — даже обиделась Инга.
— Мы объяснили им, что такое путч, — подтвердила Лиля, — Без подробностей конечно. Рассказали, что вот, есть такие товарищи, которые внезапно захватывают власть. Да, и мы ещё решили, что не будем завтра выходной брать, как другие. Лучше посидим в виде пленных. Вдруг нашей малышне мы срочно понадобимся?
— Хорошую работу вы своим головастикам на День непослушания подобрали, — засмеялась Галя, — По кухне дежурить! Хитрые, что придумали…
— Ага, — Инга кивнула, — Я им объяснила, что только на них вся надежда. Сказала, что сама не знаю, что будет завтра с лагерем – его захватят вражеские силы. Столовая будет брошена на произвол судьбы. И если наш отряд не спасёт положение, то начнётся голод. Блин, они у меня стали спорить – можно ли за один день умереть от голода и загорелись идеей это проверить.
— Пришлось ещё час им доказывать, что на практике такой эксперимент ставить нельзя, — подтвердила Лиля.
Ирина Николаевна кивнула и перевела взгляд на баяниста.
— Коля, у тебя всё в порядке? Революционные песни нашёл?
— Обижаете, Ирина Николаевна, в наше время, да с интернетом нужные песни не найти? Все готово, — и Коля запел было во весь голос, — Что тебе снится, крейсер Авро-о-ора?
Но на него замахали руками – причём дружно, слишком громким был голос для маленького кабинета.
— Четвёртый отряд, вы не передумали? Вы у нас сепаратисты? — уточнила Галя
Ленка Богданова кивнула.
— Значит, у вас завтра обычный, в общем-то, день. Уводите своих ребят куда-нибудь подальше… Стойте, в корпусе можете посидеть. Там и кино можно посмотреть, и какими-нибудь играми заняться. Прохладно – кондей работает. Если вы твёрдо решили не участвовать…
— Я боюсь, — откровенно сказала Ленка, — на целый день отдавать своих ребят в руки таких же оболтусов, чуть только постарше годами. У меня есть сложные дети.
— Ага, — снова осклабился Пашка, — зато у меня Надя простая как три рубля.
— Куда ты её денешь, кстати?
— А она у меня будет часовым. Станет стеречь пленных вожатых. И при деле, и у нас на глазах.
— Господи, неужели я попаду завтра в город? — чуть не застонала Маринка Быкова, — Приеду домой и засну прямо в ванной.
Ирина Николаевна и Галя понимающе переглянулись.
Вроде бы и сценарий обсудили, и все шаги свои, и сюрпризов ждать не приходилось, но в эту ночь вожатые просыпались не раз.
Путч начался на рассвете. Загрохотали игрушечные автоматы и пистолеты, понеслись со всех сторон вопли, напоминающие индейские. Не прошло и четверти часа, как лагерь был «захвачен».
Повара с непередаваемым облегчением «спаслись» в своём домике. А Коля-баянист поудобнее устроился в радиорубке и сделал первое объявление:
— Внимание! Внимание! В лагере «Зарница» случился вооружённый военный переворот. У власти находится отныне бессменный вождь и наставник Павел Патрикеев. Слушаться только его и его помощников (и Коля перечислил фамилии всех ребят третьего отряда). Четвёртый отряд — сепаратисты, в операции участие не принимают. Повторяю – ребята из четвёртого отряда сегодня неприкосновенны.
Пашка в косынке наподобие пиратской на голове (она ему очень шла) в сопровождение двух «боевых командиров» низложил старое правительство в лице Ирины Николаевны, Гали и тех вожатых, которые не уехали в город. Он галантно предложил «бывшим» проследовать под арест — в небольшое каменное строение, где располагалась вотчина завхоза. Арестованных ждало что-то вроде блаженного выходного. Диван, маленький телевизор… книги… и ничего не надо делать.
Единственное, чем вожатые слабого пола были недовольны – полевые командиры пока Пашка не видел, всё-таки применили к ним оружие, которое готовили всю ночь – бутылки, из которых так удобно обрызгивать врагов струйками холодной воды. И теперь девчонки-вожатые сушили вещи на себе.
Коля кайфовал в радиорубке. Он приготовил не так уж много революционных песен про запас, и когда стал их крутить в третий и четвёртый раз, тут-то и выяснилось, что место его по-настоящему хлебное. Первым в дверь застучал сам вождь и наставник:
— Слышь, смени шарманку, а? — попросил Пашка, — Это рассказ такой есть, где пацан с перепугу поёт «Папа у Васи силён в математике» сто двадцать пять тысяч раз. Я уж твою «Аврору» слышать не могу больше… Держи сигареты по блату и ставь что-нибудь человеческое.
— А что ставить-то? — растерялся Коля.
— Да хоть группу «Слин», — бросил, уходя, Пашка.
За «Сплином» последовали группа «Ленинград», Алсу, Светлана Лобода, «Лесоповал» и иже с ними. И хотя сигарет Коле больше не перепадало, но ребята ему таскали печенье, яблоки и конфеты, и заказывали свои любимые хиты.
Сколь ни многотрудна роль вождя, Пашка нашёл минуту заглянуть в «тюрьму», увидел рассевшихся и разлёгшихся однокурсников, сказал: «Эх, завидуя я вам» и потрепал по плечу Надю: «Сторожи, давай…»
И тут к нему подбежал один из боевых командиров. Запыхавшийся и озадаченный:
— Там малышня сколачивает свою боевую коалицию! Не бить же нам эту мелюзгу всерьёз?
— Не-не-не, ни в коем разе, — ощерился Пашка, — А чего они хотят?
— Чтобы им вожатых отдали. Говорят, что за Лилю и Ингу готовы драться насмерть. Да вон они, идут уже!
Малышня действительно топала к ним. Возглавлял шествие Игнатик, гордо размахивая палкой.
Помощники Пашки сгрудились возле своего вождя.
Игнатик вскинул голову, чтобы смотреть Пашке в лицо:
— Требуем освободить наших вожатых! Иначе переходим к решительным действиям.
Надя, привалившаяся к двери «завхозной» смотрела недобрым взглядом и, похоже, тоже готова была перейти к боевым действиям.
— Тихо-тихо! — заторопился Пашка, — Ваши вожатые уже роют подкоп, скоро они будут с вами. А вы – раз вы за столовую ответственные – пока принесите им чего-нибудь пожрать, а? Я передам.
Игнатик кивнул и вместе с друзьями сорвался с места.
— Айда вожатых кормить! — на бегу кричал он.
— Но самой трогательной была друга сцена, — рассказывал потом Пашка, — Возвращаются они, значит, тащат пакет – наверное, всё, что было в столовке, туда напихали. И прежде чем отдать его мне, пацан это очкастый, кладёт котлету на хлеб и подступает к Наде – возьми мол, поешь, и вожатых наших не обижай. А если ты увидишь, что они из подкопа вылезают, то сделай вид, что не заметила. Когда я потом дверь открыл, Инга натурально рыдала от умиления.
Вожатых вернули у ужину. Все дети были возбуждены, кроме сепаратистов, которые откровенно нудились в целый день в корпусе, хотя вожатые им и мультики показывали, и рисовальный конкурс устраивали. Ну что это такое – за дверь выйти нельзя?
И всё же этот бесконечный день ещё не кончился. Сепаратисты решили таки оторваться напоследок.
Перед сном Дина и Ира подбежали к Лене Богдановой:
— А у вас есть перочинный ножик или ножницы?
Лена задумалась на миг, а потом отправилась в вожатскую и принесла маникюрные ножницы.
— Только бумагу такими резать неудобно. Если что, ты сходи – у Гали попроси. Этими только ногти стричь… — предупредила она.
— Пойдёт! — сказала Дина и заспешила в спальню.
Через четверть часа вожатая озаботилась судьбой ножниц и заглянула к девочкам.
— Готово? Тогда давайте обратно…
— Готово! — подтвердила Дина, — Меня уже эта бородавка на затылке достала и попросила девчонок её отрезать.
— Что?!
Вместо ответа Дина повернулась спиной. Весь затылок у нее был в крови.
Лена на несколько мгновений прижала руку к груди, подождала, пока восстановится дыхание. Потом схватила Дину за шкирку и потащила к врачу, моля Бога, чтобы Любовь Афанасьевна была на месте.
— Ты понимаешь, что ты могла наделать? А если задела бы сосуд? Истекла кровью? Всякие там бородавки и родинки может выводить только специалист…
С теми же самыми словами на Дину накинулась Любовь Афанасьевна. Она намочила вату в перекиси водорода, стала стирать кровь и оторопела. На затылке оказалась проплешина и маленький старый шрам. Где же место, где была бородавка?
Когда Дина и прибежавшие следом за ней в медпункт подружки зашлись от хохота, всё стало ясно:
— Это она в детстве на каруселях стукнулась!
— Две машинки столкнулись, она и приложилась затылком…
— Теперь она немножко лысая …
— А вы поверили, да?
— Но кровь? Кровь откуда?!
— А у Иры коленка содрана – она ее покорябала маленько, вот и кровь…
— И намазали, да!
— Вам смешно? — спросила подружек Лена. У неё самой, от пережитого волнения спазмом перехватило горло, — Весело, да?
— Накапать тебе корвалолу? На, выпей, — и Любовь Афанасьевна протянула Ленке стаканчик. Потом привычным движением опрокинула в рот другой стаканчик с такой же порцией лекарства.
И совсем уже перед сном Лиля заметила Игнатика, который вернулся из позднего путешествия в уборную, и теперь стоял перед закрытой дверью спальни.
— Ты чего стоишь и качаешься? — тихо засмеялась Лиля, — Иди, ложись..
— Куда? — сонным голосом спросил Игнатик, — Тут вообще стенка.
— Так ты дверь-то открой!
Инга на пороге вожатской давилась смехом.
Глава 10
О «правиле одиннадцатого дня» вожатым рассказала Галя. И предупредила:
— Не удивляйтесь, если в этот день всё пойдёт наперекосяк. Ссоры начнутся на пустом месте и тому подобное.
— Но почему? — не мог понять Серёжка Лобода.
Галя пожала плечами и сказала тоном старпома из фильма «Полосатый рейс»:
— Ми-ссс-тика!
А потом засмеялась:
— Ну, знаете… дети уже немножко подустали, новизна лагеря кончилась. Скоро родительский день – они это чувствуют, каждому хочется что-то папе-маме рассказать, на что-то даже пожаловаться…Да и то, что ребята в комнате в одном и том же составе каждый день – это ж как космонавты на МКС, или моряки на одном корабле в дальнем плавании. Вот и начинается. Не знаю, почему именно на одиннадцатый день, но заметила что это — фишка.
А двенадцатым днём должен был стать «Праздник Нептуна», поэтому утро началось с объявления Ирины Николаевны по местному радио:
— Черти, подойдите, пожалуйста, к кабинету начальника лагеря. Повторяю – ребята, назначенные чертями, подойдите к кабинету начальника лагеря для генеральной репетиции!
И пошло-поехало. Даже в мирном и послушном пятом отряде Игнатик чуть не сцепился с Серёжкой Шуваткиным.
— За что ты его хотел бить? — допрашивала Инга Серёжку, на всякий случай держа его за руки.
— А он мой тапочек пнул! Вон, на середину комнаты!— кричал Шуваткин.
Игнатик тоже кричал, поправляя очки:
— Неправда, я не специально! Я нечаянно. Он мне под ноги попался просто…Я даже чуть не упал!
— Вот видишь, Игнатик больше не будет! Поставь свои тапочки на место, их никто больше не тронет! — увещевала Инга.
— Зато этот дурак на мою кровать садится! Плюхается своей наглой жопой! — спешил донести обиду возмущённый Игнатик.
— Кто дурак? Я?! У меня жопа наглая?! — и Серёжка стал вырываться из рук Инги ещё яростнее.
— Господи, почему у всех нет родителей на джипах или лексусах и с шампанским наперевес, — пробормотала Инга. И в отчаянии крикнула: — Лиля!
Лиля голос повышала редко:
— Так, Игнатик у нас сейчас берёт веник — вон, на террасе в углу стоит, и подметает дорожку вокруг дачи. Серёже я сейчас даю лейку, и он отправляется поливать цветы. Качественно! Чтобы земля была мокрая – я проверю
— Нет, это ни в какие ворота, — жаловалась Инга подруге, — Я думала, если с детьми работаешь, нужно всего-навсего три приёма: «дрючить», дружить и любить. По обстоятельствам. Помнишь первые три дня смены? Я ведь тогда думала, что хуже уже ничего не будет. Времени вообще нет. Ты весь день бегаешь, как взмыленная лошадь, к вечеру валишься с ног, но с утра должна выглядеть как куколка, потому что ты — «лицо отряда». Не важно, что ты ни хрена не спала, хочешь жрать и в туалет. Нет – с улыбочкой и вперёд! Да ещё пока дети друг к другу притрутся…
Лиле не надо было это напоминать. Она понимала, что все эти «Мисс лагеря» и «Дни непослушания» нужны для того, чтобы дети перезнакомились, чтобы сделать из десятков ребят, которых лагерь перетасовал и объединил на три недели — в случайном порядке — сделать из них единый коллектив. Всё направлено на это. Девчонки при полном параде дефилируют по «красной дорожке» и борются за звание «мисс», а вечером ребята видят друг друга в умывалке в трусиках и маечках, и «вечерние» девчонки совсем другие без косметики. Ребята ходят друг к другу в гости, сидят на койках, становятся будто родными. Это – залог того, что девчонки будут плакать в «Королевскую ночь» перед расставанием, и даже мальчишки в городе начнут скучать по своим друзьям
А теперь ребята уже притёрлись и успели надоесть друг другу. И любая мелочь начинает восприниматься очень остро. Один храпит по ночам, другая впопыхах схватила чужую кофточку, третья просто бесит, потому что она существует.
— После родительского дня будет ещё хуже, — задумчиво сказала Лиля, — Вспомнят пап и мам, затоскуют, запросятся домой.
В это время на соседней даче подобный разговор происходил между вожатыми первого, старшего отряда.
— Их надо так нагрузить, — убеждала Лариска Воробьёва, — Чтобы у них ни минуты свободной не было. Правильно Галя в начале смены говорила – только так! Иначе они у нас доиграются. Вчера Маринка Быкова рассказала после планёрки – у неё дети уже друг с другом рвутся ночевать. Маринка заходит в палату после отбоя, она ж сама такая кнопка — я представляю, как это всё выглядело. Ну, эти парочки как мыши по углам порскнули, а Маринка выдержала паузу и таким каменным голосом говорит: «Если я ещё раз увижу мальчика в кровати у девочки, и девочка будет без трусов….» Главное, даже не ржал никто – испугались. Нет, в кружки их нужно загонять с утра до вечера! Водить строем…
— Да у них сплошные отмазки, — возражал Андрюшка Мясников. Он сидел на постели, сложив руки на своём довольно объёмистом животе, — Эти дети просто ничего не хотят. Рисование им не интересно, бегать не могут – правый бок колет, петь не станут, потому что слов песни не знают, и вообще голоса нет. Словом, отпустите бедного ребёнка к его мобильнику и оставьте в покое. Помнишь тоже, нам говорили про сотовые телефоны? Предупреждали… Оказалось – правда. Они необходимы детям, как воздух. Батарейка села — смысл жизни пропал.
— И в вожатую к нам просятся с этими подзарядками, потому что розетки в их комнате на всех не хватает. И эти шнуры от мобильников потом вьются по полу, как Змеи-Горынычи.
— Я помню, как Димыч истерил, когда ты у него телефон отбирала…
— Правильно! Он там во что-то рубится со страшной силой, а я его отвлекаю, видишь ли – на обед зову! Он твердит: « Сейчас…минуточку…сейчас…минуточку…» А сам даже не понимает по-моему, что говорит. Я тогда телефон у него – цап! Мол, отдам только после тихого часа. И он натурально затрясся, зарыдал…Это что? Это уже не просто истерика, он больной на всю голову. Его на таблетки, что ли, как Настю сажать?
— Ничего, — возражал Андрей, — всё равно уже легче стало. Кажется, до ребят начинает потихоньку доходить, что в телефоны поиграть они и в городе могут, а вот всего этого – леса-речки, друзей-приятелей — дома уже не будет. Я даже слышал, как они это один другому говорят – мол, кончай играть, дома будешь в кнопки мобильника тыцать, пошли лучше на речку! Хорошо, что нам теперь кладбище от детей сторожить не надо. Или детей от кладбища?
— Всё, да? — обрадовалась Лариска, — Что ж ты только сейчас говоришь?
— Всё. Ирина Николаевна сказала – собрали кости – там несколько мешков набралось – увезли, священник местный отпел покойничков, и похоронили их на местном погосте.
…А поздним вечером, когда этот клятый одиннадцатый день был, наконец, пережит, и изнемогшие вожатые вернулись в свои комнаты после планёрки, под окном вожатской пятого отряда раздался тихий свист.
Выглянула Инга.
— Девчата, — сказал Паша, выступая из-за кустов, — Пошли бухать!
И Инга, никогда не пившая из спиртного ничего, кроме шампанского, чуть не простонала:
— Пошли! Как давно мне этого хотелось!
— Сейчас я своё вино возьму, — предложила Лиля, — Ну то, дареное…
— Не, погодь, своё оставь, мы в последний день выпьем. У нас есть там чего… А вот закусь, если есть, можете брать.
Вожатые, точно вспомнив, что они тоже почти дети, тишком выбирались с дач, и пригнувшись, перебежками спешили в комнату завхоза, где ещё недавно отбывали плен. Сидели прямо на полу, и свет не включали. Зажгли только свечку, как привыкли зажигать её по вечерам в каждом отряде. И было у них богатство – целый ящик холодного пива – его привёз Сашка Дарьин, когда ездил отдыхать в город. С утра Сашка засунул его в холодильник, и теперь аж стаканы запотели.
Андрей Стоцкий радостно потёр руки:
— Такой день без бухла пережить – да не в жисть!…
Ленка Богданова слегка ткнула его в спину:
— Ты, это … помни, что завтра должен трезвым быть – ты ж царь морей «Нептун»!
— Стоять на месте и ударять в трезубец я и с красной рожей могу… Но если что – вы меня гримом намажете.
— Ирина Николаевна цвет твоей рожи под любым гримом разглядит… Маринка, бросай ты эту лабуду, что ты сидишь, глаза портишь? Чё ты там плетёшь-то?…
—А, меня девчонки из отряда попросили сплести браслетики. А днём – когда? Я уже на ощупь могу… так что света почти не надо.
— И охота тебе этим заниматься?
— Это она просто тает от своих девчонок, — пояснил Серёжка Лобода, — Одной уже спела закладку для книг, так та девочка сфотографировала закладку эту и выложила фотографию Вконтакте, с надписью: «У нас самая лучшая вожатая!»
— А мои бородавки режут, бр-р, — Ленка Богданова обхватила себя за плечи, — Помирать буду – не забуду.
— Еще одна такая операция – и помрёшь, а что ты думаешь?!
— Не, — говорил, не слушая других, Андрей Стоцкий, — Я понимаю… когда такие фотографии в интернет выкладывают — это трогательно. А у нас с Пашкой в отряде прикиньте, ребята сказки любят. Одиннадцать-двенадцать лет, а как маленькие.
Пашка открыл вторую банку пива и заржал, уткнувшись в неё носом:
— Ага, обходишь перед отбоем палаты, и вдруг оттуда таким ломающимся голосом: «А вы нам сегодня какую сказку на ночь расскажете?» Ну, тогда я пускаю вперёд Андрюху – он же у нас и за Дракона могёт, и за царя, и за Василису Прекрасную, и ведь разными голосами…
— Это он вспоминает, как я им «Сказку про Федота-стральца» читал. Они сперва смеялись-смеялись, а когда я до этого Чуда-юда дошёл, слышу – уже сопят все. Набегались же за день! Ну, я поднимаюсь тихонечко, и вдруг меня пацан – хвать на майку: «А дальше-то что?» Ну и пришлось до конца… Вот ведь, днём хорохорятся как взрослые, а в душе – малышня малышнёй…
— А эти свечки вечерние, — подхватила Ленка Богданова, забыв про эти клятые отрезанные части тела, — Они же их ждут… Ребята… Уют заранее наводят. Приберут всё. Потом рассядутся, зажгут свечку… И свет этот такой призрачный, трепетный. Те мероприятия, которые каждый день в лагере проходят — они могут быть удачными или неудачными, кому-то нравится, другим скучно. А на «свечках» какой-то особый уровень искренности что ли. Можно поговорить по душам, тебя никто не перебивает, можно высказаться, если есть что сказать… И какой там интернет сравнится с простым человеческим общением.
Глава11
Игнатик всегда просыпался раньше всех. Часов у него не было, но если бы были, они, наверное, показывали бы часов пять утра.
С тех пор, как у дальнего забора стала являться Дама в белом (а являлась она всегда неожиданно — то ничего нет, обычные кусты и забор, то вдруг — аж сердце в пятки — маячит белый силуэт) — с этих самых пор Игнатик всегда старался подговорить кого-нибудь сопровождать его во время утреннего похода в туалет. Иногда его спутницами становились девчонки, и это вроде бы было стыдно, что он у них ищет поддержки. Тогда Игнатик притворялся, что сам их охраняет. Шутка ли — проконвоировать девчат через весь лагерь, когда у забора дежурит разная там нечистая сила.
Нынче спутницей Игнатика оказалась Манюра. Уже заметно было, что лето пошло на убыль, солнце поднималось теперь позже, чем в июле. Но уже достаточно рассвело, чтобы понять — в небе снова ни одной тучки.
— Наверное, дождя не будет теперь уже никогда, — поделился Игнатик своими мыслями с Манюрой.
Она видно тоже уже задумывалась об этом, потому что сказала деловито:
— Тогда у нас разведутся другие животные. Не ёжики там, а всякие разные верблюды. Кто еще живёт в пустыне?…
— А как же Новый год? — испугался Игнатик.
— Ну и что — Новый год? Вместо ёлки нарядим… этот самый – кактус. А Дед Мороз приедет как раз на верблюдах.
После туалета Игнатик сполоснул ладошки в умывальнике. Вода была отвратительно тёплой.
— Побежали? — спросил он Манюру.
Обычно последний отрезок пути от умывалки до дачи малыши преодолевали бегом, причём неслись как угорелые, и многие прижмуривали глаза, чтобы даже не заметить – появилась вдали «Дама» или нет.
Не сходить в туалет было невозможно, но перспектива столкнуться с призраком страшила отчаянно. Игнатик рванул, а Манюра замешкалась, укладывая в пакетик зубную пасту «Колгейт» и щётку.
А когда она повернулась, то увидела «Даму» уже занявшую свой пост у забора, рядом с кустом сирени. Не смотря на то, что Манюра очень любила рассказывать страшные истории, и в этом ей равных не было (многое она запоминала из рассказов знакомых или телепередач, а ещё очень любила сериал «Боишься ли ты темноты»?) девочка обладала значительной долей здравого смысла. И ей самой хотелось бы сыграть роль в каком-нибудь «ужастике». Она всегда думала, что вполне бы с этим справилась.
И вот сейчас как раз был такой момент. Можно представить себе, что играешь роль в фильме. Если не задумываться над тем, что призрак вполне мог оказаться реальным. И Манюра медленно-медленно пошла туда, где стояла белая фигура. Она не задумывалась над последствиями… Зато какие глаза будут у девчонок, когда она вернется и небрежно бросит им:
— Мне сегодня Белая Дама сказала…
Но знакомство не состоялось. Манюра шла медленно, будто подкрадывалась. Никто в их смене так близко к Невесте не подходил. Манюра уже понимала, что призрак высокий – выше, наверное, всех женщин в лагере. Что на нём белое платье из марли и лёгкая тюлевая накидка на голове.
Дама шевельнулась. Манюра замерла. И тут Белая Дама она же Невеста словно бы впервые заметила девочку, находившуюся шагах в десяти. Призрак повернулся и вполне конкретно ломанул сквозь кусты, так что они затрещали
На дачу Манюра вернулась молчаливая и задумчивая.
…В другое лето День Нептуна был бы главным событием смены. Но сейчас восторг был сдержанным. Праздник проходил на пляже, то есть там, где было жарче всего. Волга отчаянно цвела, и демонстрировать своё мастерство в воде предстояло только команде пловцов. Все остальные должны были часа два жариться на солнце, исключая, конечно, те минуты, когда «посвящаемых в нептунята» будут обливать водой.
Грозу морей, изображал, конечно, Андрей Стоцкий. Раскованность, артистизм, высокий рост – его роль ведущего никто и не пытался оспаривать.
Андрею надели парик из зелёных ниток (парик этот Ирина Николаевна берегла и выдавала чуть ли не под роспись). Ещё большей ценностью был резной посох, которым Нептуну полагалось грозно размахивать.
Когда все отряды пришли на берег (идти можно было хоть в трусах – на конкретной одежде в такую жару вожатые не настаивали), Санька Мезин шагнул вперёд и громко, наигранным голосом провозгласил:
— Лето жаркое у нас. Вот бы дождика сейчас!
Олечка Котенко в блестящем мини-платьице (Олечка хотела нарядиться русалкой, но подходящий хвост смастерить не успела, оставалось думать, что блески на платье напоминают рыбью чешую) присоединилась к Саньке:
— Стой, получше есть идея. Праздник провести сумеем? Чтоб от лета взять сполна – будет праздник Нептуна! И вообще, чего мы ждем? Мы Нептуна позовем!
Олечка и Санька дружно воззвали:
— Эй, ребята, не зевайте! С нами дружно повторяйте: «Приходи, Нептун, скорей! Много ждет тебя детей!»
Конечно, особенно докричаться до Нептуна старались малыши. Заиграла музыка, Андрей торжественно поднялся из-за старой лодки во весь свой высоченный рост — и потянулся, будто просыпаясь:
Ох, какая скукота,
Вся вот эта красота.
Все бурлит здесь то и дело —
Как мне это надоело!
Волны то вздымаются,
То вдруг опускаются.
Эй, слуги мои верные, слуги мои скверные, где вы, бездельники?
Андрей опустился на специально приготовленный для него трон. К нему подбежали «товарищи черти» в чёрных тренировочных костюмах, к которым были пришиты хвостики. К головам ребят прикрепили алые картонные рожки
— Да мы тут, Ваше мокрейшество!
Андрей начал ласково гладить их по головам и спинкам:
— Ах, вы, мои чумазенькие! Ах, вы мои рогастенькие! Любите меня?
— Как родную маму! Как родного папу! — заверили его черти.
— Так что же вы заставляете меня скучать? — грозно спросил Нептун.
— Как бы не так, мы тебе, Батюшка, сюрприз приготовили. Вон сколько детишек к тебе согнали, выбирай — которые по душе! — заискивающе ответил Ванечка Ливнев, и попытался повилять хвостиком.
Нептун пригляделся с сомнением:
— Ой, какие-то они писклявые и костлявые они и шторм-то устроить не смогут.
— Эти? — переспросил кто-то из чертей, и искренне добавил — эти всё что угодно сумеют!
Другой чёрт скомандовал:
— А ну, крикливые — вы будете выть. Вы, горластенькие, будете морским ветром! Ну, а вы, будете сильным дождём. Командуй, Ваше мокрейшество!
— Раз, два, три — буря налети! — крикнул Нептун.
Играли в бурю (в душе мечтая о буре настоящей), соревновались в игре из лука – кто окажется более метким. Спасали «утопающих», которые тонули на глубине по пояс.
— Не надо меня спасать! — вопил при этом Призрак, — Можно я так и буду в воде по шею сидеть?
«Собирали дождь» — соревнуясь командами, кто быстрее натаскает воды в бочки. Ну и как же было без древней-предревней игры «Море волнуется – раз, море волнуется –два, море волнуется три – морская фигура на месте замри!»
А когда начались концертные номера, Андрюшке-Нептуну больше всего понравилась песня Водяного в исполнении того же Призрака.
— Эх, жизнь моя жестянка, а ну ее в болото…
— Точно – болото, — на миг выйдя из роли, пробормотал Андрей, оглядываясь на Волгу.
Потом он посвятил всех в «нептунята» и это был самый весёлый момент праздника, потому что всех без исключения поливали чистой водой из шланга.
— За то, что стремитесь к оздоровленью! Вас приговариваю к утоплению! — приговаривал Андрей.
Закончилось всё к обеду. В столовую шли мокрые, хихикающие, пахнущие Волгой, с зелёными разводами на поцарапанных коленках.
У столовой как всегда пришлось задержаться, пока чего-то там «донакрывали». Запахи, которые перемалывал вентилятор, изнутри неслись такие вкусные, что ждать уже сил не было.
Лиля с Ингой пересчитывали своих питомцев, когда прибежала Манюра с круглыми глазами:
— Там Игнатик в кровати застрял!
— Как?!
— Между прутьев головой!
Лиля всплеснула руками:
— Боже мой, Инга – веди их в столовую! Паша! Паша Патрикеев! Ты можешь пойти со мной?
Всё-таки у женщин какая-то необъяснимая вера в то, что разрешить «технические проблемы» могут только мужчины.
Пашка, курирующий своих «отморозков», на миг растерялся:
— Да у меня Андрюха-Нептун переодевается. Одних их отпускать? Ладно – Митька, ты за старшего.
Они с Лилей уже бежали к дачам.
— Как его угораздило?
— Наверное, переодеться зашёл – не хотел в столовую в мокром. Он вообще такой аккуратненький….
Лиля распахнула дверь мальчишеской спальни, и замерла на пороге. Пашка в нее едва не врезался.
Игнатик стоял возле кровати на коленях, голова просунута между прутьев. Он уже очень испугался, почти плакал.
— А Манюра сказала, что тут узко… А я сказал, что пролезу. А я не пролез. А Манюра сказала, что у меня щёки жирные. А я ей объяснял, что это уши застряли.
Лиля безуспешно пыталась разогнуть железные решётки. Впервые Пашка видел её чуть не плачущей.
— Может, его как-то намылить? — спрашивала она, — Шампунем?
— У меня есть другое предложение, — сказал Пашка, — Я когда-то так в табуретке застрял. Доигрался. Отец пришёл с работы, снял с меня штаны – и как даст ремнём по жопе! Я пулей выскочил из этой табуретки. Лиль, снимай с него штаны.
— Неееет! — взвыл Игнатик, хватаясь за пояс трусиков.
В виду экстремальной ситуации были призваны все, включая Ирину Николаевну, и охранника Васю (ещё один мужской взгляд)
— Ну что с тобой делать, исследователь? — спрашивала начальница и, обращаясь к вожатым, — Я вот теперь даже не знаю – в МЧС в город звонить, или попробовать высвистать сварщика из деревни. Он там есть – беда в том, что он почти всегда пьяный… Потом родители начнут бочку катить, что мы доверили спасение ребёнка алкашу.
— Главное, пусть привезти его вместе с инструментами, — решительно сказал Пашка, — Если что, мы сами эти прутья разогнём.
— А может всё-таки намылить…
Вернувшаяся из столовой Манюра двигалась осторожно, мелкими шажками. Она несла тарелку с супом. Манюра присела на кровать, набрала в ложку супа и поднесла ко рту Игнатика.
— Нет! — тот попытался завертеть головой, но у него это не получилось, — Я так ещё жирнее буду!
— Ты уже всё равно сам не вылезешь, — терпеливо объяснила ему Манюра, — А так ты ещё и голодный. Будешь хотя бы сытый.
Пока Манюра кормила Игнатика, Лиля принесла миску с водой, шампунь и губку. Она попробовала намылить Игнатику голову, но даже в скользком виде он не мог освободиться из плена.
— Как же ты сюда залез? — удивлялся Вася-охранник. Он попробовал разжать прутья кровати руками – не вышло.
— Старые кровати, чуть ли не советской поры. Сделано на совесть, — горестно пояснила Ирина Николаевна.
Тут, наконец, появился Пашка, который привёз сварщика дядю Гену. Комната наполнилась запахом перегара.
— А завтра родительский день, — прошептала Инга, присоединившаяся к группе спасателей и сочувствующих, — Тут же все стены пропахнут! Родители скажут: «Пятый отряд, а уже бухает».
Во время спасательной операции главное было – защитить Игнатика от брызг сварки. Игнатик на всякий случай подвывал.
— Всё, — буркнул сварщик, разгибаясь, — но вы его всё ж таки выпорите, этого мальца…
— Неееет…..
— Пойдёмте со мной, — сказала Ирина Николаевна дяде Гене, — Я вам заплачу за экстренный вызов.
Пашка стоял в дверях и улыбался во весь рост,
— Так что вы там про МЧС говорили? Там до кучи Призрак на осветительную вышку залез и сам слезть не может. Рассказать вам, как я кота с дерева снимал?
…Плачущую Лилю Любовь Афанасьевна отпаивала валерианкой и пустырником. Лиля икала.
— Знаешь, как у меня здесь валерьянка идёт, — говорила врач, — Вёдрами!
И спросила Ингу, заглянувшую в окно:
— Сняли там этого архаровца?
— Сняли. Доблестный первый отряд. Сосенку срубили, получился шест. Приставили к вышке, и Призрак слез. Лиля, не плачь….
Глава12
Родительский день был своего рода «проверкой на вшивость». Хотя папы и мамы могли приезжать и в другие дни на протяжении всей смены — этот день всё-таки был особенным. Даже в старших ребятах просыпалось что-то от малышей. Это «что-то» заставляло их выглядывать знакомые машины, то и дело, будто украдкой взглядывать в сторону ворот – не идут ли родные? Наивно, но казалось – чем раньше приедут, тем больше любят. А что привезут?
Накануне Ирина Николаевна этой теме даже планёрку посвятила.
— Не стесняйтесь, пожалуйста, подходите к родителям, — втолковывала они вожатым, — И напоминайте, что детям можно давать только продукты по списку. Вон, на двери у меня висит – перечитайте, если забыли. Печенье можно, а колбасу нельзя. Иначе вслед за родительским днём у нас будут дни «блевальный» и «диаррейный»
— В прошлом году, — вставила Галя, — Звонит мне одна мамаша. Говорит, что ребёнка искусали муравьи. Ну, малышня, пятый отряд, тут ясен пень — каждого муравья боишься. Мама чуть не плачет, вся в соплях и на нервах – что вы тут развели? Кричит – а если ночью эти муравьи в уши заползут? А может, у вас тут ещё и тараканы? И крысы? И змеи? И волки? Мы пошли в палату толпой – мы с Ириной Николаевной, оба вожатых…
Галя сделала паузу:
— Смотрим, действительно, ёлки-палки — муравьи. И на кровати, и возле тумбочки этой девочки бегают. Открываем тумбочку – мама дорогая! Что на родительский день Юле привезли — то там и лежит. И черешня, и клубника. И всё уже сгнило…Вожатым дали нагоняй, что прозевали — уборка ж каждое утро, надо контролировать…. Всё это месиво гнилое выкинули. И куда те муравьи делись!…
…Игорь уверен был, что мама к нему приедет непременно, и так же точно знал, что Нелли никто не навестит. Сначала он хотел позвонить маме, попросить, чтобы и она осталась дома. Он представлял, как тоскливо будет Нелли – все с родными, а она нет. Броди себе, как неприкаянная, до вечера, всюду встречая чужих мам и пап. И до самого отбоя девчонки в палате станут разбирать гостинцы и делиться домашними новостями, сунут Нелли горсть конфет, поделятся крохами от своей радости. А Нелли только и может, что позвонить маме в больницу, услышать её слабый, задыхающийся голос, и узнать, что дата операции все ещё не назначена.
Но потом Игорь передумал. С мамой он связался заранее, но попросил её совсем не о том, о чём хотел сперва.
И всё же первыми в этот день приехали родители Игнатика. Ещё до завтрака. И нужно было видеть, как Игнатик летел к ним по дорожке, раскинув руки! Лиля невольно улыбнулась. Она подошла поздороваться. И удивилась, и порадовалась про себя, что такие милые у мальчишки оказались папа и мама. Но вот удивительно – Игнатик пухленький, а папа и мама, хотя и похожи на сына льняными волосами, светлыми глазами, но оба стройные, подтянутые. Видя их, подумаешь, что выходные они вряд ли проводят, сидя на диване перед телевизором. Скорее — в походах.
— Мы заберём сына пока? — спросила мама Игнатика, — Погуляем по окрестностям? Места тут замечательные…
— Пожалуйста, только вы ничего недозволенного из еды не давайте, ладно?
— Конечно-конечно, нам уже Игнатик сказал, что кормят тут отлично! Так что у нас, кроме домашних пирожков с яблоками и нет ничего.
И они пошли за ворота, и выглядели как на картинке – мама, папа, а между ними, схватив их за руки, подпрыгивая от возбуждения и счастья – Игнатик.
Интересно было глядеть на родителей своих воспитанников! Вот в уголке, на лавочке, возле роскошного куста роз расположились Манюра и её мама. Мама такая же маленькая, худенькая, темноволосая. У Манюры на коленях пакетик с конфетами – «долгоиграющие» леденцы. Но главное – она сжимает в руках толстенная книжку сказок с картинками. Как мама не побоялась привезти такое сокровище в лагерь? Впрочем, у Манюры отнимать не будут – станут ждать, пока она сама всё прочитает, а потом начнёт рассказывать друзьям – лучше любой актрисы. И из других палат мальчишки придут слушать. А то и из других отрядов.
К Саньке из первого отряда приехал только отец – и совсем ненадолго. Походили они по лагерю — со спины посмотришь – два взрослых мужика. Отец сунул Саньку сумку: «Вот, мать тебе чего-то там собрала». Если подойти ближе – в воздухе плыл аромат котлет. Отец хлопнул Саньку по плечу – пока, мол. И пошёл к автобусной остановке. А Санька отправился на футбольную площадку — пинать мячик. Даже из первого отряда ребята, оставшись без родителей, выглядели в этот день потерянными.
Олечка Котенко, видимо, заказала родителям многое. Приехали к ней и папа и мама. Выбрали одно из лучших мест в лагере для того, чтобы посидеть с комфортом – скамейку с изогнутой спинкой в тенистом уголке. И Олечка всё спрашивала – привезли ли то? Привезли ли это? А мама или папа доставали из сумки, показывали, что привезли, всё в порядке. Олечка одна из немногих в вольной обстановке лагеря ежедневно тщательно охорашивалась, подкрашивалась. Завивала волосы, красилась. И можно было не сомневаться, что в её «заказе» значительную долю занимала косметика.
К Вере приехал красивый парень, примерно её возраста, и вожатая Лариса Воробьёва забеспокоилась – кто это и зачем? Но потом оказалось, что всё в порядке, и это брат Веры. Отчего в этот день не пришло в голову приехать родителям – Лариса допытываться не стала.
Брат с сестрой хотели было отпроситься на Волгу, но их, конечно, не отпустили. Но, они больше никому не попадались на глаза – или ускользнули-таки за территорию, или нашли себе укромное место, где их никто не побеспокоит.
Зато Надина мама устроила очередную разборку. Взяв дочь за руку – причём Надя была выше её ростом — она устремилась сразу в кабинет Ирины Николаевны:
— Почему моя дочь режет себе вены?
Ирина Николаевна так и села:
— Как?! В первый раз слышу! Надя!
— Я же говорю, что здесь её третируют! Видите, вы даже не знали! Что вы тут вообще делаете? А ещё имеете наглость звонить мне и сообщать, что это моя дочь всех избивает! Надя, показывай руки…
— Это не сейчас, — пробурчала Надя, но, не смея ослушаться матери протянула вперёд запястья.
— Вот шрам, и вот.. и вот…. Видите? — столько раз ребёнок пытался наложить на себя руки, и это никого не касалось, — сощуренные глаза Надиной мамы тоже были как два лезвия.
— Галя, позови вожатых третьего отряда! Пашу Патрикеева немедленно позови, Андрея Стоцкого! — велела Ирина Николаевна.
Если мама Нади рассчитывала сделать лагерное начальство виноватым, то у Пашки в отношении неё тоже давно уже руки чесались. Он и здороваться не стал.
— Вы лекарства своей дочери привезли? — с порога начал он, — Нет? И как она, по-вашему, должна без них обходиться? У вас сердце заболит, небось, сразу за нитроглицерин схватитесь? А ребёнка с психическим заболеванием в детский коллектив – это нормально, да?
— Какое психическое заболевание?! — Надина мама готова была уже визжать.
— Такое! — заорал в ответ Пашка, — Я у Ирины Николаевны на телефоне два дня провисел! Поднял на ноги и детскую поликлинику, и службу семьи. Потом за лекарством в город гонял! Иначе нам Надю только взаперти, в клетке нужно было бы держать, потому что она у нас тут всех метелила подряд. А с лекарствами она нормальная, понимаете? Нормальная! И мы её, на хрен, любим! Она у нас часовым была! Она малышей защищает, чтобы их старшие ребята не обижали. Когда я врачу рассказал, как у нас получилось всё, она вообще хотела, чтобы Надю сразу домой отправили. Это я её убеждал, что нельзя. Потому что сожитель ваш ей жизни не даст. Оттого она и вены резала. Посмотрите, шрамы все старые – белые… Пойдём, Надя, отсюда!
Примолкшая было, Надина мама завизжала им вслед:
— Ишь, какие! Ишь какие, а! Обо всём договорились! А ты её попробуй, повоспитывай, больную-то! Ты её чё, после лагеря себе заберёшь, да? Ишь, наглый какой! Да я её в интернат сдам!
Пашка привёл рыдающую Надю в свою вожатскую комнату, вызвал Лилю – та побежала к Любови Афанасьевне за валерьянкой. И, может быть, в первый раз за всю жизнь, крупную девочку-переростка обнимали за плечи, называли «Наденькой». Лиля прижимала ее к себе, гладила по голове.
Плакала Надя молча. Она вообще была молчаливой, и даже дралась молча, как партизан. Но что-то она всё-таки пробормотала, и Лиле удалось разобрать:
— Если бы вы были моими родителями!
Надю уложили в вожатской, накрыли одеялом.
— Паш, — Лиля посмотрела умоляюще, — Ты сможешь тут сам приглядеть? Она сейчас заснёт – слёзы, после них всегда хорошо спишь, да ещё лекарство… Мне же с моим малышей глаз нельзя спускать….
— Иди, — Пашка кивнул, — Я сейчас и Андрюхе скажу, чтобы не заходил в комнату. Пусть поспит…
Игорь проводил маму до машины – она приехала на стареньких семейных «Жигулях», хотя за руль садилась редко и ездила по её выражению «с мокрой от страха спиной». Но выхода у неё не было: папа сегодня дежурил в больнице, и Игорь знал, что родительский день не тот повод, чтобы папа сорвался со своего поста. Приедет в другой раз.
— Наверное, в следующее воскресенье, — сказала мама.
Она была «стреляным волком», и отлично знала, что можно привозить в лагерь, а что запрещено. Передачи в больнице разрешалось делать примерно по тем же критериям.
— Яблоки уже мытые. Крекеры. Ну и, книги, конечно, — мама вручила ему пакет.
Но Игоря интересовало другое:
— Как она? Ты всё передала? Сказала, что от Нелли?
— Всё отдала. Лежит на втором этаже, в кардиологии, двести тринадцатая палата. Состояние стабильное. Операция будет, конечно, тяжёлая, но шансы хорошие. Наши хирурги если берутся – редко кого-то на столе оставляют.
— Она была рада?
— Очень рада. Я сказала, что и конфеты, и цветы от дочки. Что у Нелли всё нормально, что ты её тут в лагере опекаешь…
— Спасибо, мам…
Нежности у них в семье не были приняты, но по тому взгляду, который бросил на нее Игорь, мать поняла, что сын ей действительно благодарен до глубины души.
…А Нелли в это время сидела рядом со старшным-престрашным псом алабаем (оказывается, через забор было совсем нетрудно перелезть), обнимала огромную голову, похожую на медвежью, запускала руки в густую шерсть, и чувствовала себя не такой одинокой.
Вечером, кое-кто в пятом и даже в четвёртом отряде всплакнул. Прощанье с родителями заставило снова ощутить тоску по дому.
— Расскажи сказку, Манечка, — просили младшие Манюру, — Да пострашнее!
— Только дайте, я окно закрою, — сказала Наташа.
— Не надо окно закрывать, душно будет! — возразила Люда.
— А так совсем страшно будет! — уверила Наташа, — Когда Манька рассказывает, если окно открыто, я так и представляю себе, что вот сейчас вампир на подоконник сядет, или призрак вдали заколышится…
— Он и так каждое утро у забора колышится.
— А про что хотите? — спрашивала Манюра, усевшись по-турецки, — Могу рассказать про заброшенный замок, куда привезли портрет вампира и он ожил…
— Портрет?
— Вот, дурища! — Манюра не выдержала и засмеялась мелко. Верхний зуб у неё недавно выпал, а новый только-только стал расти, — Вампир, конечно! Или расскажу страшную-страшную историю про лесную ведьму и её бешеного сына.
— А обе нельзя?
— Мне вам что, до утра рассказывать? Они длинные, — торговалась Манюра.
— Тогда начинай про вампира, — скомандовала Люда, — А завтра – про ведьму.
— В общем, было в одной деревне настоящее Ведьмино озеро. Его не просто так прозвали. Над ним всегда-всегда, даже если вокруг ясный день — над ним клубился туман. И он извивался так, что казалось — это не туман вовсе, а женские фигуры. И ещё там росли мёртвые лилии. На вид они были такие же, как обычные, только лепестки у них сухие-сухие. Будто эти лилии из гербария, будто им уже тысяча лет. И все, кто жил в этой деревне, никогда после захода солнца не ходили возле Ведьминого озера, потому что там можно было исчезнуть. И потом этих людей никогда не находили – ни живыми, ни мёртвыми. И никто не знал, что с ними сталось. А высоко над озером, на скале, стоял старинный замок. Он был давно заброшен. И вот однажды…
А Ирина Николаевна в это время, проводя позднюю летучку, говорила:
— Второй раз в жизни у меня такой случай. Такая мамаша. Пару лет назад мальчика прислали в четвертый отряд – диабетика. И ведь случайно узнали….Даже врачу в лагере не сказал ничего. Мать уверяла, что он сам себе может инъекции инсулина делать. Самостоятельный такой… Ну что, вожатые? Теоретически мы имеем все права отправить Надю домой… Но если вы утверждаете, что больше конфликтов с ребятами у нее нет…
Пашка кивнул:
— Всё ровно.
— Другим ещё раз напомню. Как бы ни доводили вас дети, поднимать руку на них — преступление. Как вы Надю тогда всем миром от этого задохлика отрывали – это другое дело. И, конечно, не только вожатые не должны бить детей, но и чтобы рукоприкладства среди ваших подопечных не было. Любая драка в отряде должна быть тщательно расследована. Здесь очень редко сходятся равные противники, да и это нехорошо. Но ведь почти всегда кто-то оказывается сильнее!
Если у ребёнка синяки, ссадины – никогда не пускайте это на самотёк. Не введитесь, если вас пацан уверяет, что сам, мол, упал. Значит, была не драка. Было избиение. И если у кого-то в отряде ещё обнаружатся такие драчуны, которые третируют остальных, мы можем без зазрения совести отправить их домой. Если родители не научили детей вести себя…
После планёрки Пашка не сразу пошёл спать. Он хотел перехватить Лилю, но Лиля что-то обсуждала с Ингой, и так, увлечённые разговором, девушки и отправились к себе на дачу. А Пашке, не смотря на усталость, не спалось. Он пошёл на берег, чтобы посидеть там, и покурить в своё удовольствие.
Поздним вечером и ночью места здесь были сказочно красивыми. Жара спадала, уступая место приятному теплу. Тьма скрадывала все следы человека – линии ЛЭП, рыбацкий домик, сетки, натянутые на пляже. Оставались только горы и река, лунная дорожка, колышущаяся на воде, темнеющий вдали лес.
Можно было сесть на вершине обрыва, на тёплой, сухой траве, вдыхать горьковатый запах полыни, и чувствовать, что ты не в своём, а в каком-то сказочном мире. Где есть ночь, в которой может быть, гуляют единороги, и непостижимым образом висит в небе огромная Луна с её морями и горами – и может случиться всё, что угодно, нужно только сидеть тихо, не шевелясь, и ждать.
И если светлячки вспыхивали зелёными изумрудами, то на конце сигареты тлел рубиновый огонёк. Пашка услышал за спиной мужской голос и вздрогнул сильно – будто летел с обрыва.
— Слышь, парень, не курил бы ты здесь..
Несколько мгновений Пашка соображал – откуда бы здесь взяться этому немолодому уже мужику – потом сообразил: он с контрольного поста национального парка. Они же там дежурят круглосуточно по очереди.
— Ты из лагеря? — спросил мужик.
Пашка кивнул:
— Вожатый.
— Если хочешь покурить – пошли лучше ко мне в домик.
Можно было отговориться, потушить сигарету. Пашка сам не знал почему, но он встал и пошёл.
Избушка-пост дяди Лёши (так мужик представился) была рядом с пропускными воротами. Крохотная, деревянная. Вероятно, из экономии национальный парк купил у кого-то баньку, и её переделали под жилой домик.
Помещалась здесь кровать, застеленная грубым ворсистым одеялом. Маленький стол, с плиткой и электрическим чайником. Засушенные травы – душица и зверобой на стенах, пучками. И там же висело ружьё, двустволка на потёртом ремне.
Дядя Лёша, невысокого роста, небритый, среди всех этих трав, бревёнчатых стен – напомнил Пашке лешего. И имя подходило, кстати.
— Чай будешь? — спросил дядя Лёша,— У меня мёд есть
Уютно зашумел чайник. Кроме липового мёда в крохотном бочонке, был еще домашний белый хлеб, который дядя Леша нарезал крупными ломтями,
— Я, понимаешь, до беспамяти в это лето боюсь всякого огонька — говорил он, — такая сушь! За всю жизнь такой не видел. Оно понятно, кто курит, ему время от времени затянуться надо. Но здесь самой что ни на есть малости достаточно… Не загасил ты окурок – и пошло всё кругом полыхать. Уж в нашей области леса горят. Вот ты подумай, парень! Он же сам собой не загорится – лес! Редко-редко, когда гроза вдарит… Молния. А все больше пожары начинаются, потому как человек неосторожный – костёр не потушил, сигарету бросил. В сухую-то траву! И не погасить потом… А туточки дети – это ж трижды за них переживать будешь.
Пашка с дядей Лёшей пили чай, и пот выступал на лбу и под носом, но горячий чай с душицей и мёдом всё равно был невыразимо приятным.
— Что, пожар, наверное, главная опасность здесь? — спрашивал Пашка.
— Ну как те, сказать… Опасность это одно, но и без пожаров неприятностей хватает. Из-за мусора воевать приходится… Едут вот к нам сюда компании отдохнуть на выходные. Раньше какой мусор был? Я ж молодым тоже в походы ходил. Колбасу в серую газетную бумагу заворачивали. Такую бумажку брось на землю, дождь пойдёт, она размокнет, ничего от неё не останется. А сейчас? Пакеты целлофановые, банки из-под пива, стеклянные бутылки. Все побросают, как свиньи, от такой гадости природа и за сто лет не избавится.
И, главное, недоросли эти думают, что это все за них убирать кто-то должен. Застанешь за таким непотребством, начнёшь выговаривать – мол, ребята, имейте совесть, уберите за собой – так или пошлют тебя запросто по матушке. Или просто ржать будут – мол, вали, дед, не порти отдых. Ты к здешним местам приставлен, ты их и убирать должен – за то тебе и плата идёт. А знаешь, скока мусора отсюда по весне вывозят? Машинами. Полные машины чёрных пластиковых мешков. Разве ж я уберу стока? А если не соберёшь, не увезёшь всё это – кто ж на такую помойку приезжать станет.
— А волки тут водятся? — Пашка не мог не задать этот вопрос.
И лесник не удивился – об этом спрашивали все.
— Волков мало. Редко-редко зимой какого увидишь, а все больше следы. К жилью серые не подходят. Людям волков опасаться нечего. Вот лисы – другое дело. Не зря об ней говорят, что она такая хитрая – лиса. Она и подойдёт поближе, и еду выпросит. Вон, порой туристы удивляются – всё жрёт. Шоколадку ей кинь — сожрёт. Хотя где она его в лесу видела, шоколад этот? А только лису близко к себе допускать не надо. Я вон, на что не охотник, а если лиса ко мне идёт без страху – застрелю. Вдруг бешеная? Бешенство среди них встречается – и это, парень, не шутки. А от бешенства уж спасения нету. Кому охота в муках помирать. Так-то…
Глава 13
…Возвращаясь в лагерь, Пашка взглянул на часы – третий час ночи! Он то ли не чувствовал усталости, то ли она была какой-то уже запредельной, так что спать не хотелось. Пашка вспомнил слова Ирины Николаевны – мол, скоро вы все тут забудете, как оно — спать.
И тут он сам впервые увидел у забора покачивающийся силуэт Белой Дамы (она же Невеста). Не колеблясь ни минуты, Пашка пошёл туда. Уже светало заметно позже – август вступил в свои права. Этот полусумрак и белая фигура вдали… Пашка вспомнил, как в детстве, когда его отправляли на лето к дедушке с бабушкой, он пуще всего боялся того уголка сада, где стоял ветхий сарай.
Днём в этом сарае ничего страшного не было. Стояли там пыльные стеклянные банки, стопками громоздились волнистые от сырости подшивки журнала «Огонёк». Под потолком висели древняя птичья клетка и матерчатый оранжевый абажур, сосланный за ненадобностью… В маленькое окошко били лучи солнца. Возле старых стен – доски казались уже шёлковыми – росли кусты белой сирени.
Но когда смеркалось, и ложились длинные тени – не было для маленького Пашки места страшнее. Сарай – бывший днём местом для игр, в темноте казался ему средоточием персонажей Гоголя. Именно тут ночами оживала кудлатая ведьма с горбатым носом, здесь ярился Вий, и самое жуткое – отсюда мог выйти скелет. Отчего в детстве самым страшным казался именно скелет – Пашка ни тогда, ни сейчас не мог бы объяснить. Но эти пустые глазницы, в которых одна тьма, эти пожелтевшие кости…
Когда Пашка подрос, у него не осталось шанса преодолеть свои детские страхи – деревенский дом продали, сарай сломали. От того ли он сейчас, не позволяя себе задуматься, шёл прямо к Невесте, что нужно ему было изжить в себе до конца все это? Или до того его уже измучили дети, что хотелось ему в глубине души, чтобы его кто-то удавил?
— Закурить будет? — голосом Коли-баяниста спросила Невеста.
Пашка протянул сигареты, стараясь, чтобы рука его не дрожала.
— Вот на фига вы это придумали? — спросил он.
— Так традиция ж… — Коля с наслаждением затянулся, — Ещё полчаса и меня Стасик сменит. Зато от отбоя до подъёма нос никто не высовывает из палат. Даже первый отряд опасается. Ты уж, будь добр, не расколи нас.
Спать оставалось всего несколько часов. Но перед тем, как идти к себе в вожатскую, Пашка успел ещё нарвать тех жёлтых цветов, которые так пахли мёдом. И неслышно положить их на подоконник Лилиной комнаты. Из-за жары все окна были открыты настежь.
**
Никита у себя в деревне был не то что изгоем, но считался человеком странным, причём странным настолько, что это местными жителями не прощалось. То он начинал заниматься йогой, то увлекали его философские течения. Вместо того, чтобы вести себя как все – то есть, или слинять в город, и найти там работу, или всё-таки приспособиться к сельской жизни, заняться хозяйством, пенсию заработать – устроиться хоть куда, хоть сторожем на ферму — Никита задерживался дома, у матери хорошо если на пару недель, а потом опять отправлялся бродить.
Побывал он так далеко, что местные ему и не верили. Например, вместе с какими-то друзьями занесло его в Индию – конечно, не в роскошные отели, а вместе с такими же наполовину беспризорниками – учиться духовным практикам. Спали они там чуть ли не под открытым небом, ели что придётся, зато Никита потом с восторгом рассказывал про один случай. Как-то в дороге они заблудились, и хотели спросить верный путь у старика, встретившегося на дороге. Впереди лежала развилка. Одна тропа вела в ближайшую деревню, другая – к озеру, третья туда, где жил тот мудрец-отшельник, с которым им хотелось встретиться.
— И вот этот старик, видя нас в первый раз в жизни, ничего не спрашивая – поднимает свою клюку, и указывает на одну из тропинок. И мы, ничего больше не говоря, не уточняя, отправляемся туда, куда он нам указал. И попадаем к своему учителю. Вы представляете, какая волшебная страна – Индия? Там слова и вовсе не нужны. Там люди понимают друг друга на уровне подсознания.
А этим летом Никиту увлек пример отшельников русских, того же Сергия Радонежского – и он решил прожить лето наедине с природой, в лесу, общаясь только со зверями и птицами, да с собственными мыслями.
Он забрёл довольно далеко, потому что единственными требованием, которое он выдвигал природе – был родник. А родники в этих местах водились редко – горы да отравленная химическими стоками Волга. Ни речушки, ни родника.
От этого, как объясняли сотрудники национального парка, никак не удается снова развести в этих краях медведей, которые тут водились когда-то. Когда построили гидростанцию, и вода поднялась, берега водохранилища со временем населили люди. Теперь медведи не смогли бы свободно выйти к Волге. А речек, таких нужных мишкам, чтобы ловить рыбу, в здешних краях не было.
Никита облюбовал небольшой родничок и устроил себе тут дом на всё лето. Построил шалаш, выложил костровище. За продуктами он ходил редко, но притаскивал целый тяжёлый рюкзак.
Никита не молился в общепринятом смысле этого слова, но ставил смыслом своей жизни тут – обрести родство с природой, всё время слушать её голос. Пение ночных птиц переходило в трели пташек, приветствующих рассвет. И первые лучи солнца, и жизненный цикл цветов, начиная с той поры, когда они пробиваются из земли, потом расцветают, затем сбрасывают лепестки, и гул пчёл, и на другой лад гул сосен….
Всё это надо было увидеть, вобрать в себя, и за всем этим услышать голос Вселенной – то, что она хочет сказать тебе.
А ночи – когда небо наполнялось звездами…Когда оставался только ты – и это необъятное небо…
Местные обитатели привыкли к Никите и уже не чурались его. И птицы не спешили вспорхнуть, когда он выходил из своего шалаша. А ежики деловито обнюхивали «свои» жестянки – Никита оставлял им в банках из под консервов какое-нибудь угощенье. Но если бы кто-то из прежних знакомых Никиты увидел его вот так – сидящего на краю обрыва, в одних только шортах и с венком на голове (он мог сидеть так долго – следить за полётом орла, или глядеть на раскинувшуюся внизу Волгу) – ох, с каким бы наслаждением любой сельчанин покрутил пальцем у виска!
Не ладил Никита только с вороватыми лисами, норовившими его ограбить. Уже не раз приходилось ему гонять рыжих проныр от своего мешка. А вчера с одной из лис он даже схлестнулся. Эта ничего не пыталась у него отобрать – видно ей просто не понравилось присутствие человека в глубине леса – и она сделала попытку прогнать Никиту отсюда. Стряхивая её с ноги – в щиколотку она вцепилась довольно ощутимо, он подумал, что, наверное, где-то поблизости у неё лисята.
Глава 14
То, что сегодня «Зарница», не вызвало никакого энтузиазма в отрядах, особенно в старших.
— Ну, кому это нааааадо — протянул Санька, озвучивая общую мысль, — Изображай, блин, эти активные игры… Лучше бы пошли в корпус, включили кондей и какое-нибудь кино посмотрели. А если бы ещё пивка холодного…
— В твоем возрасте холодное пивко — прямой путь в детскую комнату полиции, — отрезала Лариска.
— Что, и купаться сегодня не пойдём?
— Пойдём, но во второй половине дня. Сейчас нам нужно будет выбрать название отряда, нашу песню и речёвку.
Димыч между тем успел заглянуть в Ларискину тетрадку и заржал:
— Гы-ы… Цель игры – «возрождение и повышение престижа военной службы». Какое, блин, возрождение? У меня братан — контрактник, он говорит, если бы на гражданке была работа, за которую прилично бабла платили — хрен бы он в армию пошёл…
— Дима, если ты так будешь материться при своей девушке…
— Да что вы к нам прицепились! Верка вон, хуже всех нас матерится, а к ней половина лагеря клеится.
— Всем собраться на террасе! Десять минут даю на то, чтобы выбрать речёвку и песню!
— А вы любую примете? — голосом паиньки вставил Димыч.
— Любую! — и Лариска шваркнула дверью.
В это время четвёртый отряд ещё умывался, и Ленка Богданова удивлялась, отчего Призрак, который плещется под краном, разоблачившись до пояса, надвинул кепку с козырьком на самые брови.
— Да сними ты её! — не выдержала она.
— Не…— Призрак поморщился и натянул кепку ещё сильнее.
И если бы за его спиной не захихикал подло Антон…
Ленка подошла и, улучив минуту, стащился с Призрака злополучную кепку. И обомлела. У него на лбу горело то самое злополучное слово из трёх букв, которое обычно пишут на заборах.
— Это как? — спросила Ленка, указывая на лоб Призрака ослабевшим пальцем…
— Да никак! — Призрак выхватил кепку и снова натянул её по самые брови, — Ребята химическим карандашом написали, пока я спал, а у меня на него аллергия.
— И что, ты теперь так и будешь ходить с этим на лбу? Пойдём к Любови Афанасьевне…
— Нет, я никогда не перестану удивляться, — повторяла врач, — И что теперь делать будем? Нет у меня мази от аллергии, никакой…Не предусмотрена она. Пей цетрин, горе ты моё…
— А на тональный крем у тебя нет аллергии? — спрашивала Ленка.
— Почём я знаю, — буркнул Призрак, — Я ж им никогда не мазался…
Общими усилиями, обыскав косметички вожатых, к началу линейки надпись на лбу Призрака замаскировали пудрой и тональным кремом.
Линейка в этот день проходила необычно торжественно. Поднимали два флага – один российский триколор, другой – лагерный, с алым всполохом зарницы. Особенно звонким был голос Гали Горячевой:
— Отряды! Равняйсь! Смирррно!
Галя объявила, что в лагере вводится военное положение. Командиры отрядов получили из её рук «секретные пакеты» с заданиями, которые предстояло выполнить. А также листы с маршрутами и топографические карты местности.
— Помните – главная задача не только выиграть, но и стать сплочённой командой, все решения принимать вместе, не бросать товарищей в беде. Сейчас для принятия пищи – разойдись, через полчаса собираемся на этой же месте — и стартуем!
Последовал короткий перерыв на завтрак, и началась «Зарница» — самая долгая игра за всю смену – ей был посвящён целый день.
Первым заданием было — представить свою команду: её название, девиз, песня.
Когда всё успел неугомонный пятый отряд? Лиля с Ингой отыскали в комнате старшей вожатой тельняшки. И вышел пятый с залихватской песней:
— Эх, по морям, по волнам –
Нынче здесь, завтра там!
Отмаршировал дружно, а Лиля с Ингой и кивали, и хлопали в такт, и не спускали со своих ребят глаз.
Были среди отрядов «Орлята», были и «Неуловимые мстители».
— Ну, только не опозорьте…— страшным шёпотом напутствовала Лариска свой первый. Вы – старшие, вы – пример.
Санька-командир вышел вперёд:
— Наш отряд…
— Шланги! — хором откликнулся построенный в две шеренги первый отряд.
— Наш девиз…
— Стоим и качаемся!
Лариска схватилась за голову, сминая свои пышные кудри.
— Пес-ню за-пе-вай…
— Не надо! — крикнула Лариска, но было уже поздно.
Песню про шланги отыскивали через интернет, спешно учили перед завтраком. И было уже не до точного соблюдения мелодии. Главное – слова.
Какой кошмар, какой бедлам в национальном банке
Там куча секретарш и все пятнадцать этажей
Мечтают только об одном — о том как тебя бы трахнуть
И коридорный кент и даже сам президент
Только в лифтах дело бодрей
Эти лифты наша судьба
Как застрянешь с кем из парней
Что ты будешь делать когда
Шланги шланги лезут отовсюду
Шланги шланги грязные мечты
Если будешь очень долго думать
То остаться можешь одна на помойке любви
Ирина Николаевна прикрыла глаза рукой. Лариска металась вокруг своего отряда, тщетно, до осипшего горла крича: «Ат-ста-вить…!!!»
Второй вожатый, Андрей Мясников, присел на корточки, и уткнулся лицом в колени, чтобы никто не увидел, как он заходится от смеха.
А голоса у всех оказались на удивление звучные, особенно у Верочки. И только Галю Горячеву, привыкшую, как видно, уже ко всему, было не смутить. Она дождалась окончания песни и невозмутимо объявила:
— Первый отряд – десять штрафных очков, выход на маршрут – с задержкой на полчаса. По станциям – ррразойдись…
Станции находились довольно далеко друг от друга в лесу. Отыскивали их с помощью топографических карт, а младшие отряды с помощью вожатых, конечно.
Задания были непростыми. Например, преодолеть полосу препятствий. Причём задача считалась выполненной только тогда, когда с ней справится последний участник. И если Манюра перелетала по тому же турнику ловко, как обезьянка, цепляясь за перекладины, и даже Игнатик честно справлялся, хотя пыхтел, и то и дело казалось, что он вот-вот сорвётся, то грузная Люда висела на перекладинах мешком, и её поддерживали всем отрядом.
— Второй отряд! — причитала Маринка Быкова, — Вы же у меня уже большие… ну что, палатки разве никто не ставил? На время…Время засекать нужно. Серёжа… Серёжа Лобода, покажи им…
В это время третий отряд укладывал рюкзаки тоже «на скорость». Андрей Стоцкий честно объяснял ребятам, что мягкие вещи нужно класть ближе к спине, небьющиеся – вниз, а хрупкие или те, которые можно раздавить — положено разместить сверху. А Пашка, оглядев ту кучу шмоток и прочих причиндалов, которую предстояло упихать в мешки, и сразу поняв, что там нет ни сырых яиц, и ничего другого каверзного, сказал:
— Пихайте все подряд, под секундомер, главное – скорее, потом сядете сверху, утрамбуете своим весом и тесёмки завяжете.
— Зачем садиться, — подал ценную мысль Митька, — Мы Надьку попросим попрыгать сверху.
— И тогда рюкзаки превратятся в блинчики, — Денис готовился задать стрекача.
От души веселился только четвёртый отряд, который в это время преодолевал «болото». Задание называлось «переправа», но никакой речки, естественно, форсировать было не нужно. Участники прыгали с кочки на кочку, поддерживая друг друга. Сорвался – начинай всё заново. Толкались, визжали, замирали перед прыжками, но «берег левый» связали с «берегом правым» в рекордные сроки.
Когда на маршрут вышел, наконец, первый отряд, сопровождаемый разъярённой Лариской и Андреем с подозрительно красным от сдерживаемого смеха лицом – им велено было разжечь костёр и вскипятить воду.
— Жидкость для розжига кто-нибудь взял? — спросил Димыч.
Честность решил проявить только Серёга. Он быстро сложил будущий костёр по всем правилам — оставалось только поднести спичку к мелким щепкам, от которых чуть позже загорелись бы толстые ветки. Но Санька Мезин смухлевал — разжег костёр зажигалкой.
— Девчонки, теперь учимся правильно кипятить воду!
— А давайте нальём её поменьше, — предложила Аурика, — Чтобы нам скорее зачли, что у нас всё закипело. Дураки вы со своими «шлангами» – проиграем теперь малышне!
— Ну и что, зато оторвались…А воды надо много – все же будут чай пить.
Этот этап «Зарницы» вожатые особенно опекали. Главное было – погасить потом костёр хорошенько, так, чтобы травинки тлеющей не осталось.
И пока ребята пили горячий сладкий чай, вожатые чуть ли не с лупами изучали костровую поляну. А ребята кайфовали. Хорошо лежать на сухой хвое, вдыхать горячий воздух, настоянный на запахе сосен. Жевали хлеб с сыром, подтрунивали друг над другом.
Это был только «привал», и «Зарница» продолжилась. Надевали противогазы, перелетали на другую сторону небольшого оврага на тарзанках, оказывали первую медицинскую помощ.ь
Игорь вызвался быть «раненым», и Нелли (через плечо у неё висела сумочка с красным крестом) бинтовала ему голову. Причём не просто наложила повязку, а сделала по всем правилам «шапочку». Игорь ощущал прикосновение её рук, её дыхание на лице.
— Я завтра сбегу, — тихо сказала Нелли, — У мамы операция завтра. Как я смогу тут сидеть?
— Я с тобой, — твёрдо сказал Игорь.
Он думал, как устроить это, чтобы не начался переполох по всему лагерю. Выхода не было – только признаваться Ирине Николаевне. Игорь понимал, что даже если он попросит свою маму приехать за ними, и увезти в город – этот номер не пройдёт. Нелли не отпустят, ведь она для мамы Игоря — «чужой ребёнок». «Чужого ребёнка» посторонним доверять нельзя.
Видя, как стараются малыши, старшие отряды стали им подыгрывать. Питомцам Лили и Инги удалось первым собрать заветный «паззл» — слово «Победа» на фоне триколора (за каждый пройденный этап давали фрагмент паззла).
Потом всех повели купаться, и не гоняли из воды, дали наплаваться всласть. В столовой «бойцов» уже ждали. Особенно вкусным был полдник – горячие ещё плюшки, посыпанные сахаром, и яблочный кисель. И никуда не хотелось идти больше. А только валяться в своих комнатах на постелях. И, чёрт побери, может быть, даже заснуть.
После ужина все отряды собрались на большой костровой поляне. Пекли в золе картошку, пели песни – сначала, вспоминая сегодняшнюю «Зарницу» — военные, потом просто – кто какую знает. Переходила из рук в руки старенькая гитара.
— Первому отряду гитару не давать! — требовала Лариска.
… Игорь стоял в маленьком кабинете Ирины Николаевны.
— Я всё понимаю, — говорила начальница и для пущей убедительности прижимала руку к груди, — Но как я могу вас с кем-то отпустить? А если что-то случится во время операции? Если неблагополучно? Представь, что с девочкой будет?
— Я как раз представляю, — тихо говорил Игорь, — А как вы думаете: утром вставать, делать зарядку под весёлую музыку, кричать речёвки, загорать и купаться – Нелли всё это сможет, зная, что её мама сейчас на операционном столе?
Их взгляды встретились.
— Ладно, — сказала Ирина Николаевна, — Галя вас отвезёт. Игорь, я тебя только прошу… Ты-то сохранишь голову на плечах. Чтобы вы поехали – и приехали. Слышишь? Что бы ни случилось, вы должны потом приехать сюда.
Игорь кивнул.
— Всё. Иди. Нет, погоди. Я тебе хотела сказать – хорошо, что ты сейчас поддерживаешь свою подружку…Спасибо тебе. А теперь иди.
Игорь вернулся на костровую поляну, нашёл свой отряд. Увидел Нелли, вон она сидит — белая футболка с зелёными полосками, русые волнистые волосы. Игорь присел на траву так, чтобы продолжать на неё смотреть. Гитара была сейчас у их вожатой Марины Быковой. Маринка пела негромко, как рассказывала:
А вечер был - как травяной настой...
Друг сел и руки положил на стол.
И понял я, что другу туго,
но я его по праву друга
не мучил и не поучал -
молчал.
После отбоя, на вожатской планёрке Ирина Николаевна, когда обсудили план на завтрашний день, сказала, что Галя уедет в город, и объяснила – зачем.
— И ещё я хочу сказать – большая часть смены уже позади, она была нелёгкой. И ребята…вы для меня тоже, как старший отряд. Если кто-то чувствует, что силы на пределе, что уже наступило эмоциональное выгорание – подойдите ко мне, попробуем организовать вам отдых на денёк. По очереди, конечно. Просто я уже была свидетельницей срывов, не только ребят, но и вожатых тоже. В тяжёлых случаях таких выгоревших приходится домой отпускать. Лучше до этого не доводить.
Когда планёрка закончилась и вожатые расходились – шёл уже второй час ночи Пашка придержал за руку Лилю:
— Слышь… Пойдём помедленнее. Я вот сейчас рад, то мне старшие отряды не достались. Там вожатым надо медаль давать, если к концу смены все ребята живые остались. В том числе и за то награждать, что вожатые сами никого не прибили. На этих остолопов великовозрастных уже никакой педагогики не хватит…
— Я тебя понимаю, — сказала Лиля, —Я тоже до чёртиков устала. Вон у нас малышня, а всё равно… Вроде мы для них авторитет, и слушаются… А уже от усталости — не знаю, а может, от нервов руки дрожат
Пашка взял руку Лили – такая маленькая, нежная ладошка — и прижал к губам. Все уже разошлись. Они одни стояли тут, укрытые густым кустом боярышника. И Пашка, не в силах больше думать ни о чём, обнял Лилю и стал целовать её волосы, её лицо, и губы, её нежные прохладные, обращённые к нему губы…
Глава 15
Они чуть-чуть опоздали. То есть, они приехали, как назначено было – к десяти утра. Но пока искали нужный корпус и палату – маму Нелли уже увезли на операцию. И Нелли не успела с ней попрощаться и сказать, что всё будет хорошо.
Это был удар, которого не ждали. А если это была последняя возможность увидеться с мамой? С живой мамой. Нелли растерянно оглядела бесконечный коридор, снующих туда-сюда медсестёр, больных, некоторые из которых брели, держась за стены.
— А где же здесь операционная?
— А вон, — показали ей, — Кому на операцию – увозят туда, за железную дверь – и дальше, туда уже, где оперируют.
Нелли не ощущала сейчас, что Игорь сжимает её руку. Она села в конце коридора, у глухой железной двери, села прямо на пол, сжалась в комочек и заплакала.
Игорь старался её поднять. Ему помог молодой парень, хирург-практикант.
— Перейдите вон на скамейку, вам будет удобнее, — сказал он.
Галя Горячева побежала отыскивать бабушку Нелли. И с трудом нашла её – та сидела на балконе, куда был выход из холла. Бабушка смотрела с высоты на ольничный городок и не видела его, сосала валидол. Она сказала Гале, что говорила с хирургом, который и будет оперировать её Катю. Хирург особо не обнадёживал. Сказал, что небольшой шанс есть, они попробуют уцепиться. Но без операции Кат точно умрёт в ближайшем месяце. Ещё бабушка успела сунуть деньги анестезиологу «за хороший наркоз».
— Так и сказали – вам какой? У нас есть стандартный наркоз, который всем даём. А есть очень хороший, импортный… Господи, да я последнее отдам, лишь бы Катеньке не было больно….
Почему-то они разделились. Бабушка и Галя сидели на длинном балконе разговаривали. А Нелли помнила, что сначала ходила туда-сюда по больничному коридору, а потом, когда ноги уже отказывали, сидела, сжавшись, на скамейке. Руки у неё были ледяные, и она вся заледенела. Единственное тепло, которое она ощущала, шло от Игоря – он её обнимал.
Нелли не думала о том, как изменилась бы её жизнь, если бы мама умерла на столе. Нелли знала, что не оказалась бы в детском доме. Её взяла бы к себе бабушка, но не это волновало её сейчас. Представить жизнь без мамы было просто невозможно. Это— какой-то обрыв. Сейчас решалось не только то, выживет ли мама. Сейчас решалось – жить ли самой Нелли. Она тоже стояла на краю пропасти.
Игорь осторожно освободил одну руку, достал телефон и позвонил своей маме. К счастью, она в этот день работала, то есть была здесь, в больничном городке
— Мам, если сможешь, забеги сюда, — попросил Игорь, — Кардиология, второй этаж. Ну, туда, куда ты сама мне рассказывала…
Когда, шесть часов спустя. операция закончилась, высокому бородатому хирургу Дмитрию Павловичу полагалось поговорить с родственниками. Но переговорщиком к нему пошла мама Игоря. Бабушка уступила ей это право.
— Я ж половину не пойму, что он скажет,— говорила она, и смотрела на маму Игоря умоляющими глазами, — И ноги у меня что-то не держат. Мне вот, что Катенька жива пока… и то счастье… А что дальше будет… Сходите, Христа ради вы….Потом объясните мне, старухе.
Оксана Викторовна кивнула и пошла. Когда она вышла к ним в коридор, первым поднялся ей навстречу Игорь. Он даже не мог спросить – он ловил выражение маминого лица.
Мама чуть заметно улыбнулась:
— Всё должно быть хорошо, — сказала она, — Мы, медики, люди суеверные, обнадёживать боимся. Но операция прошла благополучно, и теперь главное — восстанавливаться. Сейчас её на сутки переведут в реанимацию – я вам дам телефон, чтобы вы звонили, узнавали о состоянии. А когда благополучно отойдёт от наркоза, сможет дышать сама – переведут в общую палату… Что…Нелли, тебе плохо? Игорь, держи её, я принесу нашатырь.
Игорь хоть и был сыном двух медиков, впервые увидел, как падают в обморок. Голова Нелли упала на грудь. Девочка вся обмякла. Оксана Викторовна прибежала с нашатырем. Хлопала девочку по щекам.
— Всё, все…, — говорила она, — Нет, не вставай пока…давай мы тебя лучше положим прямо на скамейку. Да ты, наверное, не ела ничего сегодня… Игорь, дуй ко мне на «скорую», пусть девчонки нальют горячего сладкого чая. И со стола там что-нибудь захвати.
Нелли помнила, что Игорь, придерживая её голову, поил её чаем. Туман перед глазами рассеивался медленно. Бабушка плакала – Нелли видела, как она вытирает слёзы.
— Я тут останусь, — сказала бабушка, — когда Катеньку переведут в палату, буду возле неё дежурить. А ты поезжай спокойно. Спасибо вам (это Гале и Игорю), что привезли Нелличку. И вам спасибо (это маме Игоря).
На обратном пути Галя соображала:
— Сейчас я тебя к Любови Афанасьевне отведу, — говорила она Нелли, — Ты поспи спокойно, наверняка же, сегодня ночь не спала. А вечером, если тебе станет лучше… У нас сегодня кино будут показывать. А завтра – «Ночное». Можно будет всю ночь не спать. Ира Золотова из клуба «Степное поле» своих лошадей приведёт, будем кататься.
Нелли тихонько коснулась локтя Игоря, и он сразу поймал её взгляд.
— Тебе из-за меня, наверное, никакой радости от лагеря, — сказала она, — Вместо того, чтобы там, с мальчишками… ты тут со мной возишься.
— Нужны мне эти мальчишки, как собаке пятая нога,— пробормотал он, — Ты сама выздоравливай, давай. Посмотри на меня. Ни о чём плохом не думай, ясно? Всё будет хорошо! Я тебе обещаю – всё теперь будет хорошо.
…Когда в этот день объявили «тихий час», девчонки из первого отряда лежали в своей душной спальне, разомлев от жары.
— Скорее бы уже смена кончалась, — сказала Олечка Котенко, — Одичала я совсем тут.
— Почему? — спросила Аурика, — А мне, наоборот, нравится… Какая природа! Вот уже вроде август, всё выжжено, а всё равно – идём купаться, как цветы пахнут — чистый мёд! А сосны, хвоя… Когда мы ещё вот так на природе поживём? В городе вообще – пыльно, тоска.
— Да ладно, — сказала Олечка, — Я бы с утра в «Аэрохолл» пошла, там везде кондиционеры, фонтан шумит… Ой, девчонки, представляю, сходила бы сейчас с парикмахерскую, потом на маникюр — хочу ягодные ногти со стразами, зашла бы в кафе, выпила кофе латте, в кино сходила… или дома валялась бы в постели, у нас тоже кондиционеры в каждой комната, прохладно… с подружками бы по телефону трепалась…
— И чего ты тогда сюда попёрлась? — спросила Вера. Когда она говорила с девчонками, голос у неё был жёсткий, без сантиментов. Хотя Олечке казалось, что именно Вера должна больше всех других понять её. Ведь вела такую взрослую жизнь, которая Олечке и не снилась. Любоники, бухло… Как же ей должно быть скучно в лагере, где одна малышня!
— А я знаю, — сказала Аурика, — Почему тебе здесь скучно. Потому что ты тут ни с кем романа не скрутила. А в нашем возрасте, зачем в лагерь ехать, если не для этого?
— А за кого выходить-то? — откликнулась Олечка, — Помнишь этот древний-предревний анекдот. Плывут два крокодила, видит – на берегу сидит обезьяна. Думают – сейчас подплывём к ней и спросим: «Обезьяна, ты замужем?». Если скажет «да», мы спросим: «Кто ж, такую страшилищу возьмёт?» А если скажет «нет», то скажем: «Кто ж такую страшилищу возьмёт!» Подплывают, значит: «Обезьяна-обезьяна, ты замужем?» А она вздохнула так горестно и говорит: «Да за кого выходить-то? Одни крокодилы плавают…» Ну а у нас в роли крокодилов – Санька и Димыч.
— Ну, не скажи,— вдруг ухмыльнулась Вера, и предложила: — Девки, коньячку хотите?
— А у тебя есть? — обрадовалась Аурика.
— Тебя же уже прошмонали и отобрали, — недоверчиво сказала Олечка, — Ты говорила вроде, что на днюху прячешь…
— Какая днюха, она у меня в декабре, — отмахнулась Вера, — А заначка должна быть всегда.
Вера босиком, совсем неслышно подбежала к шкафу. Олечка обратила внимание на её длинные загорелые ноги — почти целиком открытые — цветастый халатик был коротеньким, детским. Вера также – ни одного звука, хоть под дверью стой, не услышишь, — достала из сумки плоскую металлическую флягу:
— Мой НЗ всегда со мной, да брат малость подкинул. Давайте стаканы…
Стаканы в комнате были. Как и графин с водой.
— А как же потом запах? — спросила Аурика, — Ведь засекут…
— «Орбит» с мятным вкусом – наше всё. Не боись. Коньяк хороший — «Ной». Да вожатые сами бухают по-чёрному после отбоя! Кто в лагере сегодня не бухает, скажи ты мне?
Вера выпила свой коньяк тремя большими глотками, Аурика последовала её примеру и сразу потянулась за «Орбитом», а Олечка просчиталась — хотела растянуть коньяк, прихлёбывая по глоточку, как коктейль, и сразу закашлялась.
— Тише,— цыкнула на неё Верка,— Вон, водой запей. А то сюда сейчас все сбегутся. Вот скажи — чего тебя сюда в лагерь понесло?
— Ха! Меня понесло! У меня родители путёвки взяли в Болгарию на две недели. Вчера улетели.
— На третью путёвку денег не хватило, или как?
— Или как. Мои предки считают, что раз в год должны отдохнуть от своих родительских забот и побыть наедине друг с другом. А-ля медовый месяц.
— Ну и ты такая ж будешь, — предрекла Вера,— То-то у тебя парикмахерские и маникюры на уме. А насчет того, что здесь не в кого влюбиться – это ты зря треплешься!
— Ну и? — поинтересовалась Олечка уже слегка пьяным голосом.
— Скажу. Только, чур, не занимать. Пашка, вожатый третьего отряда. — чур, мой!
Олечка снисходительно вздохнула:
— С вожатыми – глухо. Я уж не первый год езжу, знаю. Если какой-нибудь мужик с завода устроился сюда работать, может и прокатило бы. Я такое видела. А в этот раз — студенты, им практику проходить надо. Если кто из них роман закрутит – ему такой отзыв отрицательный в институт напишут – мама, не горюй…Вот они и трусят.
— Шибко я сомневаюсь, чтобы Пашка трусил! Главное, всё по-умному сделать, чтобы не застукали.
— И как ты всё это собираешься устроить?
Верка молчала, сидела на кровати, обхватив руками колени, размышляла.
**
Нелли проспала в изоляторе до самого вечера. Проснулась, позвонила бабушке, узнала, что мама пришла в себя после наркоза. И скоро ей уже позволят самостоятельно дышать.
Любовь Афанасьевна предложила Нелли остаться в изоляторе до завтра, но девочка отказалась. Она была ещё слабая, но ей не хотелось больше сидеть одной в четырёх стенах.
После ужина показывали кино. К радости малышни — сказку про русалочку Ариэль и её друзей. Старшие отряды были разочарованы. Мальчишки попросились в корпус— смотреть по телевизору какой-то футбольный матч.
— Пойдём, погуляем. — предложила Нелли Игорю.
Она будто впервые за долгое время стала замечать многое. И буйную гамму цветущих флоксов на клумбах, и удивительно красивый закат – облака в подсветке опускающегося солнца напоминали россыпь жемчужин. И запах горячих булочек из столовой.
Они с Игорем медленно шли по дорожке в сторону костровой поляны.
— Жалко, что мы с тобой в разных школах, — сказала Нелли.
— Я перешёл в десятую в прошлом году. Там учитель биологии — самый сильный в городе. Я ведь собираюсь потом поступать в медицинский.
— Из тебя будет классный врач! Как ты сегодня со мной возился…. А я как будто куда-то провалилась. Потемнело в глазах – и всё.
— Ты же на таких нервах была последние дни. Вот и реакция – обморок.
— А меня тоже в другую школу перевели, в восьмую, — сказала Нелли, — У нас после девятого класса многие ушли – в техникумы, да в училища. А тех, кто остался в десятом классе объединили — «ашники» плюс «бэшники». Кабинет дали новый. Он маленький, иностранного языка. Даже мест всем не хватает. А там такие девчонки пришли из «бэ» класса. Ну, знаешь, которым надо показать, что они тут самые крутые! А я была всегда меньше всех в классе. На физкультуре последней в шеренге стояла.
Ну, они и начали с меня свою власть над всеми показывать. Портфель мой из класса выкидывали. Мол, тут и так тесно, тебе места нет. Читаешь на литературе стихи заданные – они нарочно ржут. Я сразу всё забываю, путаюсь. Маме ничего не хотела рассказывать — еще не хватало расстраивать её. Классная сама домой позвонила – мол, Нелли стала хуже учиться, одноклассники её травят. Мама и забила тревогу. У её коллеги так сын из дома ушёл — конфликт в классе. Так и не нашли парня. Мама больше всего боялась, что я или из дома уйду или что-то с собой что-то сделаю. Пошла и перевела меня в восьмую.
— Это где?
— Она почти на окраине города. Маленькая такая школа, почти сельская – частный сектор вокруг, деревянные дома. И вот там девчонки со мной с первого дня нормально разговаривать стали. И мальчишки тоже хорошие. А я уж так отвыкла, что со мной по-человечески… Я обалдела просто.
— А куда ты собираешься потом?
Нелли пожала плечами:
— Не знаю… Я ж всё дома, с мамой. Книжки люблю читать. Это куда надо идти – на филфак? Но учительницей я не смогу. Учитель должен всех подряд учеников любить, наверное. Иначе, как же он их будет воспитывать. Если просто орать – это точно ничего не выйдет. А я-то и любить всех не смогу. Вот взять эту тварь Климину Женю, которая мой портфель выбрасывала из класса, и ногой его пинала.
Я… в библиотеку куда-нибудь пошла бы. Сейчас книжки уже вроде бы отжили свой век. Бумажные которые. Их выбрасывают – я сколько раз приносила домой с помоек! Для меня книжка среди мусора – это больно. Ну как ребенка выбросили, что ли… бумажные книги держать их в руках. В библиотеке снимать с полок – одну, другую... Листать их, даже нюхать. Иные пахнут так необычно, сладко… будто заморские пряности. Где они побывали? У других страницы пожелтевшие, где-то подчёркнута фраза, где-то пятно. Я начинаю гадать — откуда он пришёл, этот томик? Джек Лондон, когда был совсем ещё молодым – плавал на парусном китобойном судне. И ночами, при свече, в матросском кубрике читал «Моби Дика». И я гадаю, может быть, та книга, которую я сейчас держу в руках — она тоже была в каких-то странствиях.
Они помолчали. Неожиданно Нелли прижалась к плечу Игоря. Не так, как раньше, когда он обнимал её, безучастную, словно застывшую. Обнимал, пытаясь оживить. Согреть. И у него это немного получалось: она что-то отвечала ему, на глазах появлялись слёзы, к щекам приливала кровь…
Сейчас же Нелли прижималась к нему доверчиво и ласково. Игорь потянулся к ней, и она с готовностью повернула навстречу лицо. Он осторожно поцеловал её, не веря, что это происходит в реальности. И она неумело ответила на его поцелуй. Но так сидеть рядом и целоваться было неудобно. И Нелли опустилась на траву. Игорь увидел, как сияли в лунном свете её глаза. Он наклонился над ней и медлил прикоснуться губами к её губам. Он любовался ею — слишком прекрасной она ему казалась.
Игорь опёрся рукой о траву, чтобы сохранить равновесие. Внезапно ладонь легла на что-то мягкое и скользкое. Инстинктивно он дёрнул рукой. Мгновение спустя, и Игорь и Нелли почувствовали, как вокруг неудержимо распространяется запах сортира.
«Здесь кто-то насрал!— с ужасом и отчаяньем от всей неловкости случившегося подумал Игорь. — Господи, что же теперь делать!»
А у Нелли нос сморщился, и она расхохоталась. Впервые за всю смену Игорь слышал её смех. Но это был не обидный смех, Нелли не потешалась над ним, она просто оценила комизм ситуации.
— Ну, у нас и архаровцы, — выговорила она, наконец, — Давай пойдём в умывалку, сполоснём руки и сбежим куда-нибудь через забор!
Глава 16
Никита планировала прожить в лесу всё лето, до холодов. Впрочем, в это огненное лето две тысячи десятого года не верилось, что когда-нибудь будет зима. Но что бы там ни творила природа, к октябрю, так или иначе – похолодает.
Никита уверил себя, что такой образ жизни – в шалаше, наедине с собой — самый лучший. Чем меньше человеку надо — тем более он по-настоящему свободен. Уходит из души страх. В прежней своей жизни Никита не раз наблюдал, как люди боятся потерять, работу. Терпят любого начальника, как бы свысока он с ними не говорил, как бы ни унижал. И ведь такие люди и дело своё не особо любят. Только зарплата их держит. Вроде как брак по расчёту, без всякой любви. А всё потому, что люди эти уже не могут без комфорта, не мыслят жизни своей без престижных вещей. Без машины определённой марки, без евроремонта в квартире, без отдыха где-нибудь в Испании.
До того как поехать в Индию, Никита всего лишь раз был у моря. Он тогда нанялся вахтовиком, и вместе с другими работягами строил гостиницу под Сочи. Жили в вагончике, там стояли нары в два этажа, готовили на электроплитке по очереди чего-нибудь подешевле. Чаще всего это был суп с «ножками Буша» или лапша с тушёнкой. Но после работы у мужиков оставалось время, чтобы пойти и вволю накупаться в море. Никита был в полном восторге. Море казалось ему какой-то огромной игрушкой для детей — не только маленьких, но и больших. С его волнами, качающими тебя будто в зыбке, с призрачными куполами медуз – Никита их прежде не видел, с его раковинами, умевшими петь – и с необыкновенным голубовато-зелёным, праздничным цветом воды. Никита купался в любую погоду, даже в шторм. Заплывал далеко, так что товарищи даже боялись – не утонул ли он?
Море снилось Никите до сих пор по ночам.
Тем более удивительным ему казались потом отзывы тех, кто отдыхал в Сочи или в благодатном Крыму, или где-нибудь заграницей. Всегда-то находили эти люди, что похаять. Этакие принцы и принцессы на горошинах, которых ничто не могло понравиться вполне. Не каждый день меняли бельё в номерах, не выкладывали лебедей из полотенец, ни разу не рассмешила анимация, слишком сладкими были пирожные, и слишком горьким — пиво. Оттягивались ли эти люди над теми, кто прислуживал им в отпуске, потому что сами целый год прислуживали начальству и исполняли все его капризы — каменея при этом лицом или подобострастно улыбаясь?
А если тебе всего-то и надо, что чистая вода в котелке, немного хлеба, картошки и соли, лес вокруг да звёздное небо над головой – ты свободен. Не только время твоё принадлежит тебе, но и всей душой ты свободен – от раболепства, от того, что жизнь сжимается как шагреневая кожа – за эту скудную плату – за материальные блага – ты не отдаёшь свои годы.
Никита знал, что зимой и ему предстоит пойти на заработки — может быть, опять куда то на стройку. Но это ещё когда будет! Сейчас же он испытывал мало неудобств – разве что зубы болели иногда – и приходилось разжевывать и запивать водой таблетки анальгина. Да ещё этот лисий укус – чёрт бы его побрал! — никак не заживал, хоть он и протирал его водкой. Водка была универсальным лекарством, и когда оно кончалось, Никита пополнял запасы.
В последние дни его отчего-то стала одолевать тоска, и он долго ворочался ночами, не мог заснуть. От этой душевной боли никакие болеутоляющие таблетки не помогали.
**
Ирина Золотова привела лошадей к вечеру. Её клуб «Степное поле» был рядом, коневозка не понадобилась. Ира приехала верхом на вороном Дарьяле. Это был её любимец, на нём она не собиралась катать никого, тем более, уступать Дарьяла неопытным всадникам. Ире полагалось «руководить процессом». В поводу за могучим вороным шёл белый Лимон. Помощник Саша приехал на гнедом Витасе, и ещё привел маленького мышастого конька, которого звали Пеплом.
Для ребят это было полное счастье! Малышам разрешили покормить лошадок – Ира специально привезла яблок, а дети притащили из столовой хлеб. И как боязно было поначалу раскрывать потную ладошку с куском хлеба, когда к ней тянется такой огромный зверь. И какими нежными и чуткими оказывались замшево-твёрдые лошадиные губы. А потом младших ещё покатали всех – Ира и Саша брали лошадей под уздцы, ребёнок вцеплялся в поводья или в гриву – и так обходили круг по костровой поляне. Конечно, для лошадей это была не работа – шажочком, да с такими лёгкими седоками.
Старшим ребятам можно было – по желанию: сделать круг по той же костровой поляне, или – кто уже немного умел ездить — проехаться по тропе вокруг лагеря.
«Ночное» — это не только лошади. Разрешалось допоздна засиживаться у костров, петь песни, играть в «крокодила», дурачиться. Подъём на другой день обещали сделать на час позже.
Конечно, тут же выстроилась большая очередь – всем хотелось забраться на лошадь. Большинству это предстояло в первый раз в жизни. Кто-то визжал, кто-то, проехав на коне пару метров, тут же просил: «Остановите! Снимите меня!».
Малыши смеялись, когда Ира рассказывала о лошадях. Она говорила о том, какой лентяй Лимон, как он безбожно сачкует под неопытным всадником и ходит только шагом. Зато Дарьял умный, как человек. На всех соревнованиях, в которых они участвуют, конь будто догадывается, что нужно делать, и Ирине даже подсказывать ему не нужно, Дарьял спешит сам выполнить все задания и неизменно приносит «Степному полю» победы.
… Ближе к полуночи вожатые младших отрядов убедили своих подопечных, что «лошадки устали— и сейчас пойдут спать». Малышню увели, но старшие ребята отправлялись – группа за группой — в поездку вокруг лагеря.
Ехали по трое, по четверо – и это было целое приключение. Тропа, огибавшая забор, вилась то вверх, то вниз. На пути всадников обозначались то кусты – сейчас такие тёмные и страшные, то вспыхивала на земле россыпь зелёных светляков. Луна то заходила то тучи, то вновь выныривала, озаряя всё вокруг серебряным светом.
Старшие отряды перемешались — ехали те, чья подходила очередь. Но одно было неизменно – троих ребят сопровождал помощник Саша или кто-то из вожатых. А поскольку не все девушки умели ездить верхом, да некоторые и боялись садиться на коня, обязанность эту взяли на себя Андрей Стоцкий или Пашка Патрикеев.
В последний заезд отправились ребята из первого отряда – Санька, Олечка и Вера. Как только отъехали подальше и свернули в маленькую рощицу, Пепел под Верой вдруг загарцевал и галопом понёсся, куда глаза его глядят.
— Стой! — закричал Пашка.
И издалека уже ему ответил срывающийся крик Веры:
— У меня…ловите…лошадь… понесла…
— Возвращайтесь в лагерь, — велел Пашка Олечке и Саньке.
И поскакал на Дарьяле туда, во тьму, где скрылась Вера. Он нагнал её не сразу, но, в общем-то, без труда. Пепел стоял на поляне. Вера держала поводья в руке.
— Накаталась? — спросил Пашка, подъезжая к ней.
— Конь как начал козлить, а потом понёс! — с вызовом сказала Вера.
— Ты кому другому рассказывай, — посоветовал Пашка, — Я же знаю, что ты в школе верховой езды занималась. Мне Андрюха рассказал. Нашлась, звезда в тумане! Чтоб тебя лошадь понесла – это мустанг должен быть взбесившийся, да и то, если ты ему кактус в задницу воткнёшь. Что ты такие спектакли устраиваешь, не пойму я? Внимания тебе мало? Там же сейчас в лагере начнут с ума сходить… Давай — возвращаемся….
— А если я хотела, чтобы ты меня спас? — с вызовом спросила Вера, глядя ему в глаза.
Пашка усмехнулся невесело.
— Ну вот он я….И что, спасённая, успокоилась? Ты понимаешь, что ты меня интересуешь только в плане – взять тебя за шкирку и сдать твоим вожатым.
— Не ври!
— Слушай, красавица ты наша лагерная, да если бы я хотел роман с тобой закрутить — мне было бы срать на то, что ты «пионерка», а я – взрослый дядя. И тебе не надо было бы вот таких трюков устраивать. Не веришь, что ты мне в этом плане до лампочки? Думаешь, каждого мужика можешь склеить?
Лицо Веры было совсем рядом, луна опять вышла из-за туч, и Пашка увидел, что у девушки дрожит подбородок, а глаза полны слёз.
Он совершенно не умел разбираться во всех этих женских заморочках, находить нужные слова и успокаивать. Он мог подобрать только дурацкое физическое сравнение «не заискрило». Не произошло чего-то между ним и Верой, не отозвалось ей – его сердце. Он вспомнил ту экскурсию в холодные штольни. Тогда он увидел, как Лиля, не задумавшись ни на миг, сняла с себя ветровку, закутала самого тощего малыша в отряде и прижала к себе.
Он не смог бы точно сказать, какое чувство он испытал в тот миг. Он просто поверил Лиле. Поверил до конца и полностью – она не предаст, не бросит, она по-настоящему умеет любить. Для Пашки это много значило. И ещё ему захотелось закутать во что-нибудь тёплое саму Лилю, чтобы она не мёрзла. Но он был в футболке и шортах. А обнять её на глазах у всех было нельзя.
Пашка вырос в семье, по сравнению с которой семья Веры — могла бы считаться верхом благополучия.
Светлые минуты перепадали лишь в ту пору, когда был жив отец. Страстный охотник и рыбак, своему увлечению он отдавал всё свободное время, и неизменно брал с собой Пашку. Причём не столько они хотели вернуться с добычей – сколько окунуться в эту первозданную жизнь лесов – наблюдать, как кружится осенний лист в холодном речном водовороте, как рассматривает отца и сына любопытная непуганая белка, как строит свою плотину бобёр. Стрелял отец без промаха, и научил этому же Пашку, но били они не по зверю – по мишеням. Только с рыбалки возвращались с уловом – несли домой судаков, стерлядь, налимов.
Судьба, но отец погиб именно на рыбалке. Тогда, ранней весной он пошёл на неё один – Пашка был в школе. Отец провалился под лёд и не смог выбраться. Пашка долго не мог поверить в его смерть. Всё казалось, что отец — на одном из волжских островов, сладил себе там дом, и сидит у костра, варит уху, ждёт Пашку.
Мать после смерти отца спилась, но еще до того, как потерять человеческий облик, привела в дом отчима . Пашку и его сестру он лупцевал почём зря, с садистской страстью мучить. Пашка помнил, как отчим сорвал его с качелей, бросил на землю так, что мальчик сломал руку. А сестру швырнул лицом на оконное стекло – и на лоб ей пришлось накладывать швы. Но отчима закладывать было нельзя – его любила мать, а мать любил их отец. И они с сестрой молчали. Анька ушла из дома в пятнадцать лет, подалась в училище. Перешла жить в общагу.
Пашка, неожиданно для всех, поступил на физмат пединститута, и домой не ездил даже на каникулы. Мало кто знал о том (хотя Пашка, в общем-то, не скрывал), что он подрабатывал дворником в детском саду, зарабатывая приварок к стипендии, чтобы хватало на жизнь..
С тех пор Пашка никого не жалел, и не допускал мысли, что его самого могут пожалеть. Держался одиночкой, ни с кем не сближаясь. Парни предпочитали с ним не связываться, так как драться Пашка умел, бил без поддавков и больно, почти всегда оказывался победителем. Пил редко, только когда тоска душила — хоть волком вой, но тогда уж напивался до зелёных чертей. Зато был злостным курильщиком, из тех, что и под душем стоят, не выпуская из губ сигарету.
В институте девчонки потянулись было к Пашке, как тянутся к «плохим мальчикам», оторвам и хулиганам. Но он настолько явно, в упор не замечал их, что это не раз становилось поводом для горькой обиды — до слёз. Бесполезно было давать ему свой телефон, или, позвонив и пококетничав, ждать ответного звонка. Пашка мог пообещать зайти в гости, но не заходил никогда. В колхозе он нёс через всё поле до барака Светочку Пынчук. подвернувшую ногу. А потом Светочка ночами рыдала в подушку, потому что Пашка с тех пор проходил мимо неё, как мимо пустого места.
Он не задумывался о том, куда пойдёт после окончания института. С работой было плохо. Не раз случалось, что отличник из предыдущего выпуска счастлив был устроиться на завод, где делают картон.
Пашка только иногда, в потаённых снах, видел то, что могло сделать его счастливым. Видел лес, и почему-то всегда была поздняя осень. Отец сидел на пеньке в такой знакомой куртке…а рядом их лайка — Буран. А если они шли в лес не одни, а с друзьями отца, то была ещё гитара.
Осенним утром псовая охота.
Борзые стелют, доезжачих крик.
Густой туман спустился на болота,
Где ждут своих тетерок глухари.
Если приходили такие сны — утром подушка была влажной от слёз. Потому что в этой песне были — и невыносимая сладость, и невыразимая боль памяти. Окончить бы институт, уехать куда-нибудь в глушь. Учителя математики в сельской школе с руками и ногами оторвут. Но чуя в себе материнские гены, Пашка боялся спиться.
Так что просчиталась Верочка — во всём лагере не было более неподходящей кандидатуры для флирта, чем Пашка. С его всегдашним показным зубоскальством и внутренней угрюмостью. И только когда он смотрел на Лилю, её маленькие белые руки, её почти детское лицо (и это при том, что она была такая внимательная, такая рассудительная) – всё в нём тянулось к ней. Как будто она была из той, его далекой счастливой жизни. Находясь рядом с ней, он словно сидел у открытой двери, из которой тянуло теплом.
— Ну что у вас случилось? — набросилась на Пашку Ира Золотова, когда он подъехал к воротам лагеря, — Сперва парень с девушкой вернулись, сказали, что Пепел понёс. Да такого просто быть не может! Мы с ним сколько раз в походах были! Он уже старенький, спокойный, как валенок. Потом та девушка на Пепле приехала. Спрыгнула с коня – и в лагерь. Я даже спросить у неё ничего не успела – она не упала? Не расшиблась?
— У неё не лошадь закозлила, у неё мозги закозлили. Всё в порядке, не парьтесь! — Пашка спрыгнул с Дарьяла, передал Ире поводья, — спасибо, что приехали, ребятам очень понравилось
— Да мы каждую смену приезжаем… на Троицу очень красиво было. Тогда ещё эта жара всё вокруг не выжгла. Купались вместе с лошадьми, плели венки, жгли костры. Дети прямо в восторге были. А теперь-то уж, наверное, в последний раз вас навестили в это лето.
Ира порылась в кармане, протянула Дарьялу на ладони кусок сахара.
— А вы слышали – пожары в здешних краях начались? — спросила она, — Возле города сосновый бор горит – никак потушить не могут. Мне мама звонила, говорила, что на улицах будто туман. И запах гари чувствуется. Раньше такая дымка в городе была, когда выбросы с химических заводов случались – настоящий смог в воздухе висел…Господи, хоть бы до нас пламя не добралось! У нас тут леса со всех сторон. В деревне половина домов деревянная – как полыхнёт! У меня конюшня тоже бревёнчатая.
— Потушат, — сказал Пашка, чтобы успокоить её, хотя такой уверенности у него не было. В это лето то там, то здесь горели леса, даже Москва задыхалась – вокруг столицы тлели торфяники.
Когда Ира и Саша уехали, Пашка не пошёл сразу спать, он отправился навестить дядю Лёшу в его сторожке. Хотя время уже было позднее – первый час ночи. Пашка решил, что если у дяди Лёши свет в домике потушен, то он и стучаться не будет. Свет действительно не горел, но дядя Лёша сидел на крыльце и курил. И Пашка достал свои сигареты и с огромным удовольствием присоединился к нему.
— Про пожары слышали? — сразу спросил он.
Дядя Лёша докурил свою сигарету и потянулся к Пашкиной пачке
— Слышал. Хреновое дело, парень. Если до нас дойдёт…. Дождей ещё долго не будет. С самолётов такой пожарище не потушишь. Да и лес у нас не просто так – он исторический. Тут и трёхсотлетние дубы есть…И вот боюсь я, что по вине какого-нибудь чудика всё полыхнёт. Мне лесник знакомый говорил – один парень тут на горе поселился типа отшельника. Забудет потушить костёр — и сам не выберется, и всё вокруг под огонь пойдёт.
Начальница ваша знать должна – если в Александровском лесничестве даже низовой пожар начнётся – детей сразу в город вывозить надо. Потом уже может поздно быть, верхом-то оно полыхнёт враз – деревья начнут падать, перекроют дорогу – и автобусы не пройдут. Так что вы пока отдыхайте, но будьте настороже. Если что – так сразу…Верховой пожар — это и со стороны смотреть страшно.
— А с деревней что будет тогда? — глубоко затягиваясь, и выпуская дым через ноздри, спросил Пашка.
— Пожары в нашей деревне были, но давно — и не от горящего леса. А с другой стороны, и такой жары я на своём веку не припомню. При эдаком раскладе вполне может сгореть. Я б перестраховался, куда б эвакуировал всех. Конечно, если что — бежать народу имеется куда – Волга рядом. Но хозяйство у людей пропадёт. Без домов останутся, погорельцами…
Дядя Лёша усмехнулся:
— Слышь, по радио передавали. Губернатор в Италии был – деловой визит с целью обмена опытом. Как раз тогда леса и гореть начали, когда он в Милане гостил. Так он оттуда двух лётчиков пригласил, чтобы тушили наши леса по их европейской технологии. И летают эти жёлтенькие самолёты амфибии всегда парой. Набирают воды и на лес сбрасывают. Зацени показуху! Ни хрена так ничего не потушишь!
Всё это их рук дело, властей долбанных этих, когда «оптимизировали» наше хозяйство и лесников сокращали. Всё им кажется, что мало с нас шкур содрали. Что меньше человек могут больше сделать. Школы наши сельские позакрывали – нерентабельно, когда двадцать человек учится. Давайте, возите малышей в соседнее село, в одиннадцатилетку. Зимой как хошь, возите по нашим-то дорогам! Ну, родители многие и переехали либо в город, либо в большие села, чтобы так не мучиться. Лесников и лесничих посокращали – мол, те, кто остался и так справится… А зарплаты у нас и были, и есть, копеечные, парень. Если бы не свое хозяйство – мы бы на государственные деньги не прожили. Много ли они на наших деньгах сэкономили? А теперь и на обпашку сёл людей не хватает. И тушить пожары – кто будет? Так-то оно парень, куда ни глянь – ни хрена не выйдет.
Глава 17
Утро не принесло перемен. Как только рассвело, небо приняло бледный оттенок. Словно и оно выцвело на жаре.
Игнатик проснулся ещё до общего подъёма. Первым делом, он как всегда надел очки, а потом вспомнил о деле, которое запланировал себе ещё вечером. Достал из сумки свои чёрные шортики и маленькую сумочку, похожую, скорее, на кошелёк. Оттуда он извлек небольшую пуговицу, катушку с чёрными нитками и иголки. Игнатик всё делал очень обстоятельно. Выбрал среди десятка иголок на картонке ту, которая была с самым большим ушком. Отмотал нитку, вспомнив, как мама учила: «Слишком короткую не надо – быстро закончится, но и слишком длинную не надо – запутается» . Мама же и научила его завязывать на конце нитки узелок. У Игнатика они сначала получались слишком большие, и мама, шутя, замахивалась: «Таким бы узлом тебя по макушке!» На этот раз всё получилось как надо, и Игнатик стал пришивать к шортам оторвавшуюся пуговицу.
В дверь заглянула Инга, потом тихо позвала Лилю:
— Ты посмотри, какая прелесть…
Лиля подошла, взглянула на сосредоточенного Игнатика и улыбнулась. Обе вожатые выглядели ещё по-домашнему — в халатиках, в тапках на босу ноги — они только что встали и собирались идти в умывалку.
— Давай его родителей убьём, а его усыновим, — предложила Инга.
— Нельзя… у него ещё наверняка куча дядюшек и тётушек имеется, да ещё дедушек и бабушек. Кроме того, у него папа с мамой хорошие!
—Такой воробушек, — не повышая голоса, сказала Инга, — Я по нему буду скучать.
— Я тоже.
Игнатик всего этого не слышал, зато он вскинул голову, когда в окно сунулся Призрак и тихонько свистнул:
— Эй, у вас там мою майку никто не потырил случайно?
Игнатик покачал головой. Он-то точно не брал, а остальные мальчишки ещё спали. Можно будет у них узнать, но только когда проснутся.
Тут показался вожатый Саша Дарьин, и Призрак у него тоже спросил про майку.
— Айфоны крадут, но чтобы вещи… — усомнился Саша, — Да кому она нужна? Наверное, ты её постирал, повесил сушить и забыл. У тебя майка подписанная?
Вожатым приходилось сталкиваться с такой бедой. Нередко родители покупали своим чадам в лагерь обновки, а ребята забывали, что у них появились новые брюки или сарафан. В результате вожатый спросит:
— Это чьи шмотки, тут, в углу, в пакете валяются? У кого из сумки вывалились?
Все ребята молчат, только головами качают. Галя Горячева предложила сделать «шкафчик потеряшек» — и складывать туда такое вот неучтённое добро. Появятся у родителей предъявы по поводу исчезнувших вещей – надо сразу вести их к этому шкафчику и предлагать проводить опознания. А вообще все вещички лучше подписывать. Хотя бы химическим карандашом.
В это время на крыльцо своей дачи вышел Коля с баяном, готовясь будить лагерь. И вдруг ухмыльнулся и ткнул пальцем:
— Глядите, чего придумали!
Саша Дарьин и Призрак одновременно посмотрели в указанном направлении. Неподалёку от входных ворот на постаменте стояла скульптура, оставшаяся от прежних времён. Юный пионер тянул руку к небу, точно указывал на промелькнувшую там зарницу. Теперь пионер был одет в футболку Призрака, на груди которой красовалась надпись: «Жизнь – жесть».
Саша не выдержал и засмеялся, а Призрак кинулся спасать свою любимую майку. Саша слышал, как он клятвенно обещал «урыть» того, кто это сделал.
Сегодня в лагере намечалось целых два мероприятия. Вечером общим решением должны были избрать «Лучшую Бабу-Ягу всех времён и народов». А до той поры в плане стоял — и должен был длиться до полдника — «День босоногих». Всем, начиная от малышей пятого отряда — до начальницы Ирины Николаевны, предстояло ходить босиком. Надо сказать, вожатые эту инициативу встретили настороженно.
— Оно, конечно, жарко и никто не заболеет, — выразила общие опасения Ленка Богданова, — А только запросто кто-то может на шишку наступить или на стекляшку, не дай Бог. У нас уже был случай, когда Антон коленку расшиб…
Саша Дарьин не выдержал:
— Я повёл пацана в медпункт. Через пять минут он назад идёт и ревёт. Оказывается ему наша докторица открытую рану йодом залила. Я опять хватаю Антона и тащу к ней – мол, Любовь Афанасьевна, что за дела? Она изображает непонятку и начинает пацана поверх йода мазать зелёнкой. «Вон же, говорю, у вас мази в шкафчике, современные, давайте вернёмся в двадцать первый век, и обработаем рану, как полагается». И знаете, что она мне отвечает? Что все эти «Левомеколи» выданы только на экстренные случаи, и она за каждый тюбик должна отчитываться – по назначению он использовался или нет.
— Да ладно! — презрительно сказала Ленка, — она потом все эти лекарства просто спишет, и домой увезёт. Станет знакомым продавать…
— Я это к тому, что если кто из мелких опять расшибётся или порежется — я бы не хотел их снова к ней в руки сдавать.
Порезаться ребята не боялись, но шлёпать босыми ногами по раскалённому асфальту — удовольствия было мало. Пятый отряд даже взмолился:
— А можно мы сегодня на пляж не пойдём?
— Всё надо делать в меру, — успокоила их Лиля, — на пляж идём в сандаликах. А потом вокруг дачи по травке бегаем босиком.
Это было здорово, с точки зрения Игнатика, что в этот день они всё-таки попали на пляж. С каждым днём Волга мелела и отступала всё дальше. Буйки уже практически лежали на песке. Но оставалась на берегу и ещё живая рыбёшка. И не было для Игнатика дела важнее этого – сгребать в ладони подрагивающих или уже неподвижных рыбок и возвращать их в реку. Некоторые рыбки так и оставались мёртвыми – волны скоро опять вынесут их на берег. Зато другие уходили в глубину – а значит, он действительно спасал их.
— Не трогай, вдруг эта рыба солитёрная! — волновалась Инга.
Ходило такое поверье, что на берег выбрасываются только больные рыбёшки, от которых можно подхватить заразу.
Игнатик посмотрел на Ингу недоумевающее и серьёзно.
— Но они же живые! — сказал он.
И Инга смолкла.
…Подготовка к «Бенефису Бабы Яги» в том же пятом отряде вызвала чувство растерянности. Одно дело «Мисс лагеря» — в ход идёт весь гардероб подружек, участнице выбирают самое красивое платье, делают прическу, и она выходит на сцену вся такая из себя принцесса. И другое дело, когда надо сделать отрядную Бабку Ёжку страшнее всех, и победить можно только юмором и обаянием – это значит, над тобой ещё и смеяться будут.
— Манечка, ну почему ты не хочешь? — спрашивала Инга безотказную обычно Манюру. — Может, ты какую-нибудь страшную историю со сцены расскажешь, и станешь у нас самой лучшей колдуньей, мы первое место займём…ну? Ты же у нас самая обаятельная и артистичная…
— Не-а, — возражала Манюра. — Я могу истории рассказывать, когда мы сидим в тёмной комнате, и я говорю тихо, — А если надо со сцены кричать, да ещё среди дня, то это уже будет как в театре. И никто мне не поверит. И никто не испугается.
— А давайте я буду Бабой-Ягой, — вдруг предложил Игнатик.
Инга сначала оторопела, а потом обрадовалась:
— А почему нет? В наших сказках-то старых…Вы хоть «Морозко» смотрели, ребята? Там Бабу-Ягу играет артист Милляр… У него супер это получилось!
Теперь главное было придумать Игнатику такой костюм, чтобы его никто не узнал. Инга спешно нашивала заплаты на старую юбку уборщицы, которую та уже хотела пустить на половую тряпку. Лиля сходила к Гале Горячевой и принесла от неё зелёный парик, предназначавшийся для Лешего.
Инга вызвала на экран сотового телефона фото артиста Милляра в образе лесной злодейки. И началось обсуждение – всем отрядом.
— Волосы у него, конечно, не зелёные, а такие вот седые лохмы. Можно нити ковыля вплести…
— Сверху косынку повязать…
— А зубы! Смотрите, какие у Бабы-Яги клыки!
— Ну не у собаки же их одалживать…
Лиля вспомнила что-то и опять отправилась в Галин кабинет, где в многочисленных коробках можно было найти всё на свете. Назад она вернулась с вампирьей челюстью:
— На, примерь…
Больше всего сомнений вызывали очки.
— В них идти нельзя, тебя сразу узнают, а для нас главное – эффект неожиданности. А если очки снять, ты хоть что-то видеть будешь? — беспокоилась Инга.
— Немножко как под водой — расплывчато, но видеть буду. Со сцены не упаду. — успокаивал их Игнатик.
Когда его нарядили в костюм, обе вожатые достали свои косметички и принялись наносить на лицо Игнатика грим. Поскольку опыта в мейкапе Баб-Ёг у них не было , чёрные полоски на щеках мальчишки заставляли вспомнить скорее о спецназе.
Игнатик посмотрел в зеркало и удовлетворенно сказал:
— В таком виде меня и папа с мамой бы не узнали!
Лиля осторожно поправила на его голове косынку. Она думала о том, как ей хотелось бы иметь такого младшего братишку. Но у себя в семье она как раз была самой младшей. Через несколько месяцев после того, как она родилась, отец её умер от рака. И маме, не работавшей ни дня, нужно было думать, как прокормить теперь себя и четырёх дочек. Надо было куда-то устраиваться. Но именно Лиля, которая, как каждый младенец требовала неусыпного ухода, связывала её по рукам и ногам. И мать поспешила откликнуться на предложение бабушки:
— А давай-ка меньшую девочку мне. Я ее выращу, как смогу.
Лиля оказалась очень слабеньким и больным ребёнком. Бабушка, не привыкшая выхаживать таких задохликов, не знала, что с ней делать. Её собственные дети в татарской деревне могли бегать босиком по лужам, прихваченным морозцем. Они не знали, что такое насморки и кашли. А Лиля, стоило ей хоть на сквозняке посидеть, начинала пылать жаром, нехорошо кашлять — «дохать», как говорила бабушка. И врач, пришедший из детской поликлиники, опять произносил страшное слово «пневмония»
Лиля запомнила (хотя потом говорили ей, что она не могла этого помнить, ведь ей было меньше трёх лет), как во время особенно тяжёлой её болезни, когда столбик термометра упорно держался на сорока градусах, и явь мешалась с бредом, бабушка стояла на коленях перед иконой и молилась. Эта сцена ярко врезалась девочке в память.
Не смотря на то, что бабушка была татаркой, её в своё время крестили, и дома, в красном углу висела икона Казанской Божьей Матери. Бабушка просила её глубокой ночью:
— Пресвятая Дева Мария, если Ты не хочешь вернуть здоровье моей внучке, если нет на это Твоей святой воли, так забери её к себе. Сил у меня нет — смотреть на её страдания!
Позднее бабушка признавалась Лиле:
— Я ведь, когда в магазин уходила, не знала, застану ли тебя живой, когда вернусь…. Приду и слышу – тишина. Ну, думаю, слава Богу, отмучилась. Подойду к кроватке, а ты смотришь своими глазёнками. И до того мне тебя жалко становится, что аж сердце заходится.
Потом бабушка убедилась, что Лиля всё-таки выживет. Девочка подрастала, только детский сад её всё-таки миновал, бабушка боялась новых детских хворей и страшилась, что Лилю научат там чему-то дурному. Она принялась учить внучку домашним делам. Воспитание шло по-старому: у каждого в доме свои обязанности. Лиля стелила постели, накрывала на стол, мыла посуду, вычерпывала маленькой кастрюлькой воду из допотопной стиральной машинки. Раньше своих сверстниц она научилась готовить, вязать, шить. А со временем овладела и разными тонкостями рукоделья – даже кружева плела.
Училась в школе Лиля очень хорошо. В старших классах не было сомнения, что она отлично сдаст экзамены, и поступит в институт. Но тут на сцене объявилась мать, которая за все эти годы считанное число раз заглянула к ним с бабушкой. Мать работала в какой-то конторе – Лиля даже название её толком не знала, и воспитывала старших дочек — тоже умных и способных девочек. Жили они тоже бедно, но всё же лучше, чем Лиля с бабушкой, которым приходилось довольствоваться одной бабушкиной пенсией. Бабушка время от времени просила мать отдать ей старые вещи Лилиных сестёр:
— Я перешью их для Лилечки. Ты ж себе деньги берёшь, что девочкам за отца положено, так хоть вещичек подкинь, — просила бабушка.
Но когда Лиля оканчивала девятый класс, мать неожиданно объявилась. Впервые, наверное, пришла с визитом — не на пять минут забежала, как обычно делала. Принесла большую нарядную коробку конфет, села, готовясь к разговору. Долго не решалась подступить к нему, и наконец, когда они допивали чай с невиданным в этом доме шоколадом, мать решилась:
— Дочка, ты не подавай документы в десятый класс, — попросила она.
Лиля сначала вздрогнула, услышав слово «дочка», а потом свела бровки. Она не поняла – о чём её просят?
— Мне сейчас так трудно приходится! — объяснила мать, — Вы все погодки. Старшая уже в институте учится, другая вот сейчас поступать будет, третья в одиннадцатый класс перешла. Да ещё ты…Поди в какое-нибудь училище! Не будет забот, как тебя содержать – там кормить станут, проездной дадут. А когда через пару лет закончишь и пойдёшь работать — ты поможешь мне сестёр доучивать, подкинешь денег — сколько сможешь. А потом они закончат институты, и все вместе будут помогать тебе выучиться. Тебе прямая выгода будет!
— Ты за что ж девчонке хочешь жизнь сломать? — спросила бабушка, — Что там ещё дальше будет – неизвестно. А сейчас ты её из школы сорвёшь…
Но мать смотрела мимо бабушки – прямо на Лилю. Повторила умоляюще:
— Доченька…
И это ласковое слово, впервые услышанное Лилей от матери, всё решило. После девятого класса Лиля забрала документы из школы (хотя её отговаривали это делать все учителя) и отнесла их в педагогическое училище.
Она была их тех немногих, кто уже с детства хочет стать именно учителем. Лиля представляла себе свой класс — себя и детей — как одну большую семью. И дело пошло. В училище Лиля стала лучшей, окончила его с красным дипломом. В школе, в которую она пришла работать, в тот год набирали ребят в два первых класса – «а» и «б». Сначала большинство родителей просило, чтобы их детей записывали в «а», к опытной учительнице средних лет, имевшей — как эта Светлана Александровна повторяла на каждом шагу — «уникальные методические разработки». Но уже через пару месяцев многие стали обращаться к директору, чтобы их чад перевели в класс «б» — к Лилии Энваровне.
От Лили не ускользала ни одна мелочь. Ночью её разбуди – и она могла бы без запинки рассказать, кто из её мальчишек и девчонок написал контрольную работу хорошо, а кто плохо. И кто, какие ошибки сделал, она тоже помнила. Лиля учила ребят оборачивать тетради белой бумагой, чтобы они выглядели аккуратно и красиво. Она писала сценарии к школьным праздникам – смешные и трогательные. Малышня визжала от восторга, родители вытирали слёзы умиления. Лиля ездила с ребятами в музеи, ходила с ними в походы.
— Как же вам повезло! — говорили ребята из других классов Лилиным подопечным.
Половину заработка Лиля оставляла себе и бабушке на жизнь. А вторую половину отдавала матери. Когда последняя из её старших сестёр перешла на выпускной курс института, Лиля спросила на семейном совете:
— Ну что, теперь можно и мне поступать в педагогический?
— Не знаю, что тебе там мама обещала, — ответила старшая сестра Нина, — Но ни у кого из нас лишних денег нет, чтобы тебя учить. У тебя есть профессия — вот и радуйся, и работай. И на мамочкину зарплату не рассчитывай. Мамочка устала нас растить. Ей теперь отдохнуть надо.
Мать молчала.
Лиля посидела, побарабанила задумчиво по столу тонкими пальчиками, встала и тихо закрыла за собой двери «родительского дома». Она вернулась в тот дом, который был для неё по-настоящему родным. И поступила на заочное отделение пединститута. Но решила всё-таки не становиться предметником, а остаться учителем младших классов. Ей нравилось встречать малышей на пороге школы, учить их считать и писать, порой на переменах заплетать косички своим питомицам, устраивать часы внеклассного чтения, читать сказки, когда за окном идёт пушистый снег, возить своих ребят в театр на «Щелкунчика». Придумывать им новогодние костюмы. В лагерь Лиля поехала, чтобы немного подработать. Хотя она уже не делилась с матерью своей зарплатой, бабушка стала совсем старенькой, и на лекарства требовалось денег всё больше.
… Последним штрихом к костюму Игнатика стала метла, которую они смастерили все вместе. Отыскали подходящую палку, сделали «веник» из сухих прутьев. Привязали, прикрутили… Вручили.
Игнатика торжественно препроводили к сцене. Инга вела его за руку, опасаясь, что без очков он на что-нибудь наткнётся. Лиля шла впереди, стараясь до поры до времени заслонить мальчика от чужих глаз. У других отрядов всё было понятно – кто станет изображать на конкурсе Бабу-Ягу. А кто выступает от пятого отряда – догадаться пока не мог никто.
Наконец, публика расселась – тесня друг друга, на скамейках, или вольно – на траве. На сцену вышел Андрей Стоцкий. Не выдержал, ухмыльнулся, но тут же взял себя в руки и торжественно начал:
Мисс Москва есть, Бюст, Нога
Ну а где же мисс Яга?
Красных девиц соберем
Супер конкурс проведем
Тьфу, тьфу, тьфу — глазам не верю
Что за прелесть? Лепота!
Как подходит этим феям
Званье «Мисс Баба Яга».
Бабы Ежки, в путь смелей
Рекламу сделайте себе!
По одежке вас встречаем —
По фантазии провожаем.
Бабкам Ёжкам нужно было рассказать о себе, нарисовать портрет своего «милёночка Кащея Бессмертного». А ещё — придумать заклинание, станцевать танец с метлой…
— Я – совсем ещё малышка, мне триста годков всего, — заявила Баба-Яга пятого отряда, когда очередь дошла до неё, — Прилетела к вам с горы Брокен. Это самая страшная гора на свете, там ведьмы собираются на шабаш и танцуют свои танцы. А я маленькая, меня на дискотеку пускают. И вот я оставила своего любимого ворона сторожить нашу избушку, села на метлу и прилетела к вам. Вы же меня не прогоните?
— Нет! — закричал зал.
— Как хорошо у него получается! — думала Инга,— Он говорит так серьёзно, как и всегда. Он как будто не играет, а от всей души… И ребята ему верят. Маленькая ведьма с горы Брокен, не допущенная на ведьмачью дискотеку.
Лиля наклонилась к подруге и прошептала:
— Ещё скажут, что мы настоящую артистку из театра привезли. Ну, талант! А мы и не догадывались.
И тут ей в голову пришла мысль:
— Слушай, а как же он с метлой танцевать будет? Не упадёт? Без очков-то… Надо у сцены стоять, страховать…
И обе вожатые, не привлекая внимания, будто для того, чтобы лучше рассмотреть действие, подошли поближе — и встали по краям сцены.
Но Игнатик не подвёл. Схватив метлу, зажав её подмышкой, он кивнул Коле, и тот выдал «Цыганочку», против которой, как известно, никто устоять не может! Даже с лавок ребята повскакивали – кто свистел, кто хлопал, кто пританцовывал на месте – тогда Игнатик тоже пустился в пляс, высоко вскидывая ноги в полосатых носках. Он лихо тряс плечами и подолом пёстрой юбки, а все вокруг просто умирали от смеха.
Хорошо смотрелась и Надя — Баба-Яга от третьего отряда. Пашка не хотел давать ей эту роль, боялся, что Надя обидится. Но она сама вызвалась её сыграть, и сыграла на славу. Её мрачноватая лесная колдунья, с низким голосом и тяжёлой походкой вызывала даже некоторый страх. А вот от первого отряда Бабку-Ёжку представляла красавица Олечка Котенко. Она подвязала цветастую косыночку и измазала сажей щёки. Олечка пела песенку из старинного, можно сказать, мюзикла, где Баба-яга старается заманить к себе детей, представившись доброй феей:
Над кровлей у старой избушки
Струится дымок голубой.
Ко мне как живые игрушки
Приходят зверушки гурьбой.
Здесь ждёт вас ужин и ночлег,
Я печку истоплю,
Ведь мальчиков и девочек,
Я очень люблю.
Жюри долго совещалось.
— И всё-таки мы признаём победителем Бабу-Ягу пятого отряда! И вручаем ей приз – вот такого замечательного друга! — Андрей Стоцкий поднял над головой игрушку – пушистого чёрного кота.
Одним движением Игнатик сорвал с головы парик. И только тогда его все узнали.
— Вау!!! — зал разразился восторженными воплями.
Игнатик вернулся в свой отряд, счастливый, взмокший — чего стоило танцевать в такую жару! — прижимая к груди кота.
— Да ты у нас, оказывается артист, — любовно говорила Инга, поправляя завернувшийся воротничок его футболки, — Где ты научился так играть?
— А, — небрежно махнул рукой Игнатик, — Мы с папой и мамой часто в походы ходим. И с их друзьями тоже. Вечером у костра все что-нибудь изображают, чтобы веселее было.
— Скажи родителям, пусть тебя осенью в какой-нибудь театральный кружок отдадут. Вырастешь и станешь знаменитым артистом, — пророчила Инга.
И хотя час был уже довольно поздний, пятый отряд не спешил расходиться по спальням. Ребята вместе с вожатыми сидели на террасе, пили лимонад, за которым Инга сбегала в магазин: «Это вам вместо шампанского. Сегодня я угощаю!»
— Какой нынче закат красный, — задумчиво сказала Люда, — Может, будет, наконец, дождь?
— А мне этот закат похож, скорее, на костёр, — прошептала Манюра.
— Хотите, я расскажу вам легенду о том, почему закат красного цвета? — предложила Лиля, — Ну, слушайте. Главный герой этой легенды – Солнце. У него был цветок сказочной красоты. Днем Солнышко любовалось им, а ночью уходило спать, и оставляло своего любимца до утра. Ходили слухи, что если какой-нибудь человек этот цветок сорвёт – то станет несметно богат.
И вот кому-то удалось это сделать, похитить цветок. Встаёт утром Солнце, а цветка нет. Очень расстроилось Солнце, долго искало своё сокровище, пока, наконец, не увидело, что из окон одного дома льётся розовый свет. Догадалось светило, кто украл цветок, и тогда Солнце испепелило этот дом своими огненными лучами. А цветок по вечерам стало уносить с собой. Вот он и освещает небо, иногда красным, иногда розовым или оранжевым светом.
— Красиво, — протянула Манюра, — Похоже на сказку про Аленький цветочек.
— Лиля, а когда у нас смена закончится, в последнюю ночь, мы пойдём мазать друг друга зубной пастой? — спросила Наташа.
— Как же теперь мазать, если ты всех предупредила? — засмеялся Игнатик, ещё не отошедший от своего бенефиса, — Теперь все будут не спать, а сидеть наготове с тюбиками в руках и ждать, когда можно идти мазать.
— А хотите ещё одну легенду? О зубной пасте…
— Да разве такие легенды бывают? — засмеялась и Манюра, — Кто ж их сочиняет?
— Легенды сочиняют люди, — серьёзно объяснила Лиля, — А в этой рассказывается, с чего всё началось. Это было давно, когда ваши бабушки и дедушки были маленькими. Они тоже, как и вы, ездили в детские лагеря. Там они играли, путешествовали, учили новые песни, и… влюблялись. И вот одному мальчику приглянулась девочка из этого же отряда. Но он боялся сказать ей об этом. А девочке он тоже понравился, но она была застенчивой и никогда не подошла бы к мальчику первой.
И вот в последнюю ночь в лагере, когда наутро нужно было уже расставаться, и он и она решили как-то выразить свои чувства. Кто-то из них первым прокрался в спальню другого, и нарисовал своему избраннику на щеке сердечко зубной пастой. А кто-то сделал это уже под утро. Но когда мальчик и девочка встали, они увидели, что на их лицах нарисованы сердечки, и поняли, что их любовь взаимна. С тех пор так и считается – если кто-то пометил другого в Королевскую ночь, значит – этот другой ему очень нравится.
.— А я думала, чтобы, когда мальчишки проснуться перемазанными, над ними поржать можно было, — сказала Люда.
— Вот так…теперь ты разочарована. Нет, это здорово, когда в каждое дело можно внести хоть частичку любви, — сказала Инга, — и если вы всё-таки пойдёте с тюбиками в палаты друг к другу — рисуйте сердечки…
Глава 18
Никита в последние дни всё собирался сходить в город – продукты заканчивались. Надо было пополнить запасы чая, сахара, муки, растительного масла. Хлеб он не покупал, вместо него пёк лепёшки на сковородке.
До села было не так уж далеко, километров, наверное, около восьми, но Никита всё откладывал и откладывал поход. Каждое утро он просыпался и чувствовал себя разбитым. Не хотелось вставать, не хотелось даже шевелиться. И где-то в глубине тела разрастался холод, хотя дни стояли нестерпимо жаркие, и ночи не приносила с собой прохлады.
Никита через великую силу заставлял себя встать, сходить к роднику, принести в котелке воды. Ежедневные мелкие дела, которые он прежде исполнял почти машинально – набрать щепок, разжечь костёр, поставить варить обед – теперь требовали неимоверного усилия остатков воли. Никита подвешивал котелок над огнём, вываливал в воду банку консервов, ждал, пока суп закипит. Сегодня он поймал себя на том, что пытается согреться, сидя у костра. Да ещё накинув на плечи куртку. Согреться не удалось, но он задремал, обхватив себя руками, и чуть не поплатился за это. Ещё чуть-чуть и ткнулся бы лицом в костёр. Тогда он лёг, свернулся калачиком, чтобы полностью уместиться под курткой, и задремал.
В полусне он вспоминал, как ему — вечному бродяге и страннику — хотелось всегда расширить границы своих путешествий. Пожалуй, только эту цель ставил он себе в жизни — увидеть своими глазами как можно больше.
Он вспомнил, как в первый раз доплёлся до моря. Именно доплёлся – ехал автостопом, и его подвезли до Горячего Ключа. Дальше он решил идти пешком, чтобы поближе разглядеть горы – такими красивыми они выглядели – гряда тянулась зелёной волнистой линией. И на каком-то километре у Никиты отлетела подошва от сандалий, он выкинул обувку в кусты и пошёл босиком. Асфальт был обжигающим от солнца – хоть яичницу на нем жарь. Никита время от времени поджимал ноги и тихонько подвывал. Он думал, что уже наверняка сжёг себе ступни, и завтра не сможет встать. И странно — его ведь никто не гнал. Можно было присесть в траву, отдохнуть. Можно было идти ночью – он шёл по трассе, не заблудишься, не собьёшься с пути. Он сам не знал, что заставляет его идти и идти, делать шаг за шагом. Теперь он понимал, что его звало море.
Он увидел его вдали, меж гор — казалось, это просто опустилось небо, и голубеет там, на горизонте. В этот час морская даль была бледной – Никита не сразу догадался, что уже почти достиг своей цели.
Когда он добрался до Джубги, налетел короткий ливень, бурный, но истощившийся за несколько минут. И когда Никита подошёл к морю – ноги его зарылись в мокрые прохладные камни. На берег накатывались волны. И. выглянувшее солнце, вдруг зажгло одну из них праздничным голубым с зелёным оттенком — цветом. Эта толща поднимающейся воды, в которой можно было разглядеть мелкие зелёные обрывки водорослей, длинная волна, обрушившаяся с шумом, уносившая с собой гальку, отступая… Никита засмеялся в упоении, и шагнул в следующую волну. Она ударила его в грудь, он еле удержался на ногах и пошёл дальше – в море. Со спасательной вышки кричали ему, чтобы он вернулся, но он готов был на что угодно — плескаться, барахтаться, захлёбываться — но так, чтобы не разлучаться с морем, чтобы волны накатывались на него. Море мгновенно заливало его приоткрытый от восторга рот, он был с морем – одно.
Вспомнив всё это сейчас, в тяжёлом больном сне. Никита заплакал. Почему он не остался там навсегда? Он думал тогда, что нужно делать то же, что и все – строить свою жизнь, зарабатывать деньги. Молодой мужик, не алкоголик и не инвалид не смог бы жить подаянием. Да ещё нужно было время от времени навещать мать, помогать ей . Нетрудно было догадаться, что, кроме Джубга эта самая – лишь точка на карте, и столько есть ещё уголков на земле, которые могут Никиту удивить. Отчего же он так протягивал к морю руки, точно разлука была синонимом отчаяния?
***
— Ну как я его тут оставлю? — говорила Нелли, вытирая ладонь об ладонь. Она только что показала Игорю то место в заборе, через которое можно спуститься в сад.
Пёс уже привык к ним. Нелли приходила каждый день, а Игорь сопровождал её часто. И пёс знал, что они принесут ему что-то вкусное, нальют воды. А девочка, не боясь его исполинского роста, подойдёт. Будет трепать шерсть, перебирать её – спутанную, косматую, будет шептать что-то ласковым голосом.
— К нему что, так никто и не приезжал? — вслух размышлял Игорь.
Он не ждал ответа, но Нелли неожиданно сказала, презрительно дёрнув плечом:
— Приезжали. Вон видишь, «Чаппи» мешок оставили. Я видела — хозяин такой бугай, с ним тётка, наверное, жена его, и парочка горластых детей. Им даже в голову не пришло никому – погулять с собакой. Или хоть цепь подлиннее привезти. Сами бы, небось, с ума сошли на цепи день за днём сидеть — на этом сумасшедшем пекле.
Нелли вспомнила, как в тот день приходила сюда одна, без Игоря. Она притаилась за забором, конечно, смотрела в зазор между кирпичей сощуренными от боли и негодования глазами. Как пёс обрадовался приехавшим хозяевам! Как заметался туда-сюда его обрезанный хвост. Как пёс прыгал – будто щенок — на своей тяжёлой цепи. Приседал на передние лапы, низкий басовитый лай перемежался с тонким поскуливанием.
Если бы Нелли была на месте хозяйских мальчишек — как бы она кинулась на шею псу! Замерла бы, счастливая, с ним обнявшись. А эти…Мимо, будто это не жива душа, а пустое место.
Только хозяин буркнул:
— Тихо, Шельмец, тихо… Перестань лаять!
Он же и вытащил потом из багажника мешок самого дешёвого собачьего корма. Донёс его до угла террасы, поставил так, чтобы пёс мог до него дотянуться. Открыл:
— Вот, жри… Это тебе не неделю…
Но пёс не сразу кинулся к еде. Он ещё приседал, ещё надеялся, что хозяин обратит на него внимание, потреплет по загривку, поговорит — неважно о чём, лишь бы звучал его голос, обращённый к нему, псу.
И когда хозяин пошёл прочь, пёс ещё вилял хвостом — всё медленнее, смиряясь без обиды, с одной только болью собачьей в душе.
Так Нелли поняла, что безответная любовь и связанное с нею страдание, бывает не только между людьми – мужчиной и женщиной. Достаточно было посмотреть в эти собачьи глаза!
И сейчас Нелли без раздумий опустилась на колени, подставила лицо песьему языку. И её совсем не волновало, что страшные клыки вот они, совсем рядом.
Она вскинула глаза на Игоря и сказала, доверяя ему сокровенную тайну:
— Украду его! Я не я буду.
Игорь присел с ней рядом:
— Но как? Где ты его будешь держать?
— Маму выпишут – она мне разрешит. Я знаю.
— Но ты же не справишься! Смотри, какой он огромный и сильный! Ты же его даже удержать не сможешь.
— А с ним не надо силой. Он всё понимает. Вот смотри.
Нелли встала и сказала:
— Рядом!
И пошла вдоль натянутой проволоки, к которой была прикреплена цепь пса. И пёс, заглядывая ей в лицо, пошёл рядом с ней. Потом Нелли отдавала нехитрые команды: «сидеть», «лежать», «голос», «дай лапу» — и пёс их послушно исполнял.
— Вот видишь, какой он умный – всё понимает! Ему можно сказать — и он сделает.
— Да, видно, что его учили, — согласился Игорь, — Он, наверное, общий курс дрессировки прошёл. Но как ты его отсюда вывезешь? Или ты хочешь сказать, что тебя пустят в общий автобус с такой вот маленькой ворованной собачкой?
Нелли замерла на несколько мгновений, потом свела брови:
— Если надо будет, я с ним пешком пойду!
— Ага, твоя мама будет просто в диком восторге! Её к тому времени даже из больницы ещё не выпишут. Ей бабушка расскажет: «Знаешь, все дети приехали, но Нелличка свистнула в селе алабая и чапает домой вместе с ним. Через неделю будут тут. Не волнуйся». Твою маму тогда и вторая операция не спасёт. Сразу будет полный песец, я тебя уверяю.
Нелли с тоской посмотрела на Игоря.
— Ладно, — сказал он, — Будем думать. Время ещё есть.
Глава 19
Ирина Николаевна тоже просыпалась раньше, чем Коля сыграет «подъём». Она работала в лагере всё лето и замечала, что светать начинает всё позже. В июне день кажется бесконечным – ночи будто и вовсе нет. Захлёбываются своими трелями, завораживают соловьи, и в самую глухую пору – около трёх часов — уже начинает светать. На востоке небо засвечивается синим.
Теперь же, в третьей декаде августа просыпаешься, а в комнате полутьма. Думаешь, что ещё очень рано, посмотришь на часы — а уже начало шестого. Мнится, что утро заболело. Его знобит и ломает, ему не хочется вставать с постели. Но пройдёт несколько дней, и оно поправится. И снова, как раньше, в эту пору будет яркое солнце. Хотя на самом деле станет только хуже. Пока утро не умрет окончательно. Не сольётся с поздним зимним днём, таким коротким, что его и заметить почти не успеваешь – весь от и до проводишь на работе.
И только на исходе зимы вновь начнёт возрождаться и набирать силы рассвет, отгоняя ночные часы. Тесня их прочь, делая воспоминанием.
Ирина Николаевна поднималась, включала маленький – на одну чашку, и всё равно нелегальный — электрический чайник. Заваривала кофе, подливала в него синтетические — из крошечных контейнеров — сливки. Скоро закончится это тяжёлое лето. И она пойдёт в отпуск. Осталось продержаться совсем немного. Играть бодрую, свежую, моложавую женщину. Всегда готовую к новым выдумкам детей и начинаниям вожатых. И дверь её всегда должна быть открыта для всех, кто в ней, начальнице лагеря, нуждается. Даже в разгар ночи она должна прийти на помощь, если надо.
Ирина Николаевна пила кофе и её поддерживала мечта об отпуске. Нет, она никуда не поедет. На это и денег не хватит, а главное сил. Раньше всё было просто. Ехала плацкартом то, то на Кавказ. Порой на самой неудобной полке – верхней, боковой у туалета – и в ус не дула. И жилье сходило любое – хоть раскладушка в проходной комнате у предприимчивой южной старушки. Неважным было всё – дорога, комфорт, еда. Лишь бы глаза впитывали новые виды, ноги шагали по неизведанным дорогам. В каждом путешествии она чувствовала себя первооткрывателем.
Не то теперь… Ирина Николаевна любила свой возраст, что для женщины редкость. После пятидесяти лет все душевные метания остались позади. Она разошлась с мужем, с которым прожила четверть века. Они познакомились в педагогическом институте, и поженились, сами не зная почему. Потому ли, что были добрыми приятелями, потому ли, что подходил возраст – пора было создавать свои семьи, но ни у него, ни у неё не было других вариантов. Они поженились, в глубине души всё-таки надеясь, (во всяком случае. Ирина), что другой вариант, вкупе с большой любовью, рано или поздно всё-таки появится.
И жила надежда, душа металась…
Ирина влюблялась, мучилась безответно – и считала, что безответность эта понятна: она не красавица, не наделена обаянием, скорее бедна, чем обеспечена. Они с Борисом были совсем ещё детьми, когда поженились, но постепенно каждый кристаллизовался в личность, и личности эти оказались настолько разными, что вместе им стало неуютно. Они не сделались «глубокими родственниками», как это иногда бывает в браке – такие семьи держатся, потому что в доме себя комфортно чувствуют и муж и жена. Они же ни в чём не совпадали, и этим мешали друг другу. Ирина была жаворонком, Борис – совой, она читала о великих людях и мечтала о свершениях, он же ни о чём подобном не задумывался. Предпочитая бесцельный, но приятный досуг – раскладывал карты на компьютере, играл сам с собой в шахматы.
— Тебе не жаль так прожигать жизнь? — спрашивала она.
А муж её искренне не понимал. Ирина готова была довольствоваться малым — но в быту, а не в духовной жизни. Он же не видел необходимости «прыгать выше головы» и вёл себя так, как будто у него впереди было ещё десять жизней.
Она любила рассказывать, но хотела хоть иногда – и ответных рассказов. А Борис выслушивал её молча, невозмутимо. Он вообще очень редко раздражался, но и смеялся тоже редко, и уж совсем не приходил в восторг ни от чего.
Роль безликого преподавателя математики средней руки, его вполне устраивала, а Ирина со своей неугомонностью вскоре возглавила городской центр внешкольной работы. Она постоянно загоралась новыми идеями, и умела зажечь ими других. Муж не любил терять ощущение размеренного покоя, а она всё больше теряла к нему уважение.
Они разошлись, когда им исполнилось по сорок пять лет. И Ирине Николаевне пришлось не раз выслушивать, сказанные за спиной, но так, чтобы и до неё дошло – злые слова о том, что женщины после сорока лет никому не нужны, что Борис, конечно, ушёл не просто так, а к какой-нибудь молоденькой. И что теперь Ирине придётся доживать свой век одной, потому что никого на место Бориса она уже не найдёт.
Отчасти доброжелатели были правы. Борис действительно вскоре женился, и на относительно молодой женщине – Оксане едва минуло тридцать. Ей уже до такой степени хотелось вить своё гнездо, что она счастлива была создавать уют, который так ценил Борис. Она родила ему двух мальчишек, одного за другим. И самое главное — все силы и всё свободное время отдавала дому.
— Вот видите, — сказала как-то раз при встрече Ирине Николаевне знакомая судья, та самая, что занималась их разводом. — Вашего-то сразу подхватили! Я вас предупреждала. Ещё скажете мне потом: «Для чего вы меня разводили? Чтобы он на другой женился?».
Ирина Николаевна рассмеялась:
— Ни за что не скажу!
Хотя она действительно осталась одна. Дочь уехала в Москву, поступила в институт. Москва – был трамплин. Оттуда Катя собиралась отправиться на стажировку в Германию, там и осесть. Ирине Николаевне завидовали – какая у неё дочь умница! Как грамотно строит карьеру. Как с умом подходит к личной жизни — уже встречается с молодым человеком из Мюнхена. На праздники то он прилетает к ней, то она к нему. Обычно только родители трезвым взглядом видят избранников своих детей. Молодёжь неразборчива. Но Катя! Её ровесники ей завидовали, старшее поколение её ставилило в пример своим детям.
Ирина Николаевна кивала и обычно переводила разговор на другую тему. Она вполне понимала, что её дочь размеренно поднимается по той лестнице, которую сама выбрала и наметила одолеть. Ирина Николаевна ценила практичность Кати, её здравый смысл, целеустремлённость и работоспособность. Вместе с тем она понимала, что Катю потеряла. Дочь будет жить за тридевять земель, своей семьёй, без неё, без матери. Жить в одном доме с матерью там не принято. Принято приходить в гости. Приводить внуков. Обмениваться подарками и мелкими знаками внимания. Уходить в дома престарелых, когда уже нет сил жить одной. Нельзя приковывать к себе молодое поколение. Стеснять его жизнь. Мешать ему строить карьеру. Надо уйти. Освободить. Развязать руки. У каждой страны своя гора Нарайями.
Катя была уже одной ногой в Мюнхене, и заботиться о ней не приходилось.
Ирина Николаевна отчётливо представляла себе отпуск, который наступит через три недели. Можно будет пожить так, как хочется. Утром неторопливо, прежде чем вставать — растереть шею: затекает за ночь, чёрт бы её подрал. Босыми ногами прошлёпать в кухню, сварить в маленькой турке кофе – настоящий, не такой как эта растворимая бурда. Выпить его медленно, наслаждаясь каждым глотком, вдыхая горьковатый запах. Сходить в парикмахерскую, наконец-то постричь волосы. Заглянуть в библиотеку. Набрать с десяток книг в затрёпанных переплетах (у Ирины Николаевны было ещё старое представление – зачитанная книжка, значит интересная). Читать лежа, стоя и сидя, днём и ночью. Когда хочется и сколько хочется. А ещё — поехать в осенний лес или хотя бы в парк, побродить, чтобы ноги зарывались в шуршащую золотую листву. Дышать полной грудью прохладным воздухом, вдыхать запах сырой земли, листвы, грибов. Купить на обратном пути букет астр – красных, синих, белых – этих звёзд осени.
А вечером, когда уже стемнеет, сварить стакан глинтвейна, сесть перед телевизором в большущее удобное кресло и посмотреть фильм про какие-нибудь Сейшелы – пусть море плещется у ног. Такие «путешествия» Ирина Николаевна теперь ценила не меньше настоящих. Ноги на скамеечке, бокал с дымящимся глинтвейном в руке…
— Ирина Николаевна, — Пашка Патрикеев положил подбородок на подоконник, — Я новое мероприятие придумал.
— Ну, — начальница поставила пустую кофейную чашку на стол..
— «День без мата» называется, — сказал Пашка.
***
— Тебе хорошо, — посетовала Маринка Быкова, — У тебя просто матерятся. Иногда так, периодически. А у меня в отряде просто матом разговаривают. Если б нас записывали на телевидение, получилось бы сплошное «пип-пип-пип».
— Зато у меня Надя матерится как боцман – интересно, за такое ей дома не вламывают? — сказал Пашка, — У нас в институте тоже не без этого, никогда не ожидал, что у меня от ругательств уши вянуть будут. Но когда девчонки эдакие коленца загибают, что я новые слова узнаю…
В это время мимо проходила Лиля, и они ее позвали в беседку, на «малый педсовет»
— Да что тебе… Твои-то небось в шесть, да в семь лет ни одного плохого слова не знают, — сказала Маринка.
— Ну да, — засмеялась Лиля, — Пробовали тоже. И мы стали играть.
— Как?
— Ты сказал плохое слово? Значит, покажи, что ты не совсем безнадёжный – быстренько скажи двадцать хороших слов на эту букву, например, на «х». А на «х», кстати, придумать трудно.
Маринка задумалась:
— Храм, хобот, хлеб, хутор…. Действительно.
— Ну вот. Значит, что-то оседает в мозгу, закрепляется. Сейчас я уже редко ругательства слышу.
— Мои архаровцы если начнут слова вспоминать – их вообще переклинит. Ладно, — Пашка встал, — Мы будем на ёжиках.
— На чем - на чём?
Пашка не стал пояснять свою мысль. Но сразу после завтрака, он собрал свой отряд в тенистом уголке.
— Вот что, дети мои…. — начал он.
И Мишаня, конечно, сразу заржал – он вообще старался найти повод для смеха в каждой фразе, будь она произнесена вожатым, или товарищем по отряду.
— Дети мои, бля… Ты уверен, что мы – твои дети?!
— С сегодняшнего дня, — невозмутимо сказал Пашка, — мы перестаем быть бендюжниками, которые матерятся по каждому поводу, и вместо каждого ругательного слова произносим слово «ёжик»
Пашка переждал взрыв издевательского мишаниного смеха и продолжал:
— А кому не нравится – будет вместо тихого часа и похода на пляж, собирать упавшие шишки на территории лагеря. Мы тут частенько босиком ходим, они в пятки впиваются. Не хочешь говорить «ёжик» — будешь ёжиком работать. Норма – мешок в час.
И тут же привёл пример:
— Ежикастый ежик ежанулся об ежанутого ежа. А что эта фраза в реале означала — сами можете представить.
В то, что Пашка способен наказать – ребята верили. Не раз бывало, что он выводил из спальни того мальчишку, который особенно сильно шумел, ставил его на веранде и вручал подушку:
— Гляжу, спать не хочешь, значит сил много. Держи подушку на вытянутых руках, пока в книгу рекордов Гиннеса не попадёшь. Засекаю время.
Кто-то ставил рекорды для книги Гиннеса, кому-то вручалась метла, вожатый брал за шкирку и указывал на самую длинную лагерную аллею:
— И чтобы ни одной пылинки!
— Я, — сказала Надя хмуро и взяла паузу, сдерживая, проглатывая какие-то слова, которые так и просились на язык, — Я не смогу. Правда. Я лучше рот скотчем заклею. А то я здесь, на хрен, все шишки одна соберу.
Пашка похлопал её по плечу:
— Будешь наш «Великий немой».
После обеда, когда наступило время тихого часа, Пашка сказал второму вожатому Андрею:
— Я в администрацию.
Это была зашифрованная фраза, в действительности означающая «Я пошёл курить». Пашка захватил лишнюю пачку сигарет – это был презент, и отправился на наблюдательный пункт к дяде Лёше. По дороге он заметил, что над Волгой, над другим её берегом, там, где город, стоит небывалое облако. Кажется оно распростёрлось от самой земли — и до неба. И такое на вид плотное, что хоть бери ты его руками неси.
— Как там с пожарами? — сходу спросил Пашка.
Дяди Лёша покачал головой:
— Плохо, парень. Там, где город – верховые уже пошли. На это даже смотреть жутко. Ты вроде бы далеко, и хочешь просто издали зрителем побыть. А огонь стелился, стелился себе, и вдруг разом заполыхали сосны. Они стоят как огромные костры, и ты уже не знаешь – успеешь ли убежать. Теперь на окраинах, где дома деревянные люди ночами не спят, кто-то дежурит обязательно, чтобы если полыхнёт – успеть, хоть дома-то отстоять от огня. Сами жильцы тушат – из шлангов, и даже ведра по цепочке передают. Пожарные разве ж успеют везде!
Глава 20
— Ну что, дорогие мои вожатые, к Королевской ночи-то готовитесь? Хотя бы в душе?— спросила на очередной планёрке Галя и пояснила для тех, кто не понял, — Ну это знаменитая последняя ночь, когда святое дело — намазать соседей зубной пастой, и выкинуть другие фокусы.
— И что нам делать, отобрать заранее пасту? — спросил Андрей Стоцкий.
— Могу поделиться личным опытом. Вожатым в эту ночь спать, скорее всего, не придётся, для перестраховки. А детей лучше всего днём загонять. Ну, устроить там какой-нибудь «День бегуна». На линейку – бегом, в столовую и из столовой – бегом. Добавьте какие-нибудь соревнования по футболу или волейболу, и большая часть отряда вечером будет только мечтать добраться до постели, — посоветовала Галя, — Так сказать, снизим риски.
— Извините, — сказала Лиля. Она всегда мало говорила на планёрках, и если подавала голос, значит, ей нужно было обсудить что-нибудь действительно важное, — Мы тут с ребятами легенду обсуждали о зубной пасте. И мои сделали вывод, что мальчишки мажут тех девчонок, которые им нравятся, и наоборот. Так что для них эта ночь – повод выразить чувства, так сказать.
— А давайте устроим «День симпатий», — предложила Галя, — Мы ещё успеваем. Хотя старшие ребята и без таких дней, думаю, разберутся, но для пятого отряда это будет самое то.
— Лиля, — сказал Пашка, когда планёрка закончилась, — Я вот тут хочу тебе показать. Призрак забыл своей дневник в беседке.
— Призрак?
— Ну, Ванька Ливнев. Я не читал почти. Там была открыта последняя запись – я и пробежал глазами. Сейчас подкину ему тетрадку обратно. Но ты только посмотри.
Они вышли под свет фонаря, и Пашка протянул Лиле общую тетрадку, с нарисованным на обложке кораблём:
— Вот тут читай… а потом вот тут.
Почерк у Призрака был неровный – такой бывает у тех, кто пишет редко, или наоборот – слишком много, и рука устает:
«Я твердо решил за это лето выработать у себя хорошие привычки. Даже лагерь мне в этом не помешает. Я буду:
1. Переводить слепых людей и старых вожатых через дорогу.
2. Складывать свою одежду в шкаф.
3. Есть колбасу только с хлебом.
4. Наступать на трещины на асфальте и не хвататься за пуговицу, если чёрный кот переходит дорогу. Потому что приметы – это фигня.
5. Учиться бриться.
6. Говорить не больше десяти матов в день. Только если невтерпёж.
7. Пытаться бросить курить.
Надеюсь, в лагере я не здохну без интернета».
Плечи у Лили затряслись мелко:
— Положи назад незаметно, — сказала она, — Но вообще это…прикольный у тебя Ванечка. Знаешь, сейчас уже не представляю, как это будет: мы разъедемся, и начнётся другая жизнь — без лагеря, без этих утренних побудок, без хвои под ногами, без вечерних свечек.
— Ты им так и рассказываешь по вечерам легенды?
— Да у нас какой-то так сложилось. Вечером, на свечке мои просят: «Лиля, ещё одну историю»… А потом расходятся по палатам, и там уже Манюра рассказывает им что-нибудь страшное. Она по этой части большой специалист.
— А мои архаровцы сходятся в какой-нибудь спальне и играют в карты. Сколько раз уже засекал. Они ко мне сейчас пристают: «Пал Саныч, а вы свой телефон нам дадите? А мы будем в городе встречаться?».
— Вряд ли, — сказала Лиля, — Нет, я и телефон, конечно, дам, и в соцсетях ребят своих в друзья добавлю, если они меня там отыщут. А только после лагеря все это растает, как дым. Останется только в памяти.
— Но не для нас с тобой, правда? — спросил Пашка, пристально глядя на неё.
— Может быть, и для нас, — грустно сказала Лиля, — Ты учишься каждый день, а мы заочники, в институте появляемся два раза в год – на сессии. Я в школе с утра до вечера. И потом, я не хочу, чтобы было как в одном пошлом анекдоте.
— Каком? — спросил Пашка.
Лиля стояла перед ним – такая маленькая…
— Мне даже как-то говорить эти слова… Ну ладно, типа в литературной обработке… «Раньше, если парень и девушка целовались, про них говорили, что они встречаются, а сейчас трахаются, трахаются, а как назвать эти отношения – не знают…».
У меня ведь кроме бабушки – семьи никогда не было, и так хочется того, что недополучила в детстве! Может, поэтому я столько со своими ребятами вожусь… У меня хороший класс. Очень! И мы вроде уже как одна семья. Я даже не знаю, как я переживу, когда ребят своих «выпущу» из начальной школы – в среднюю.
— Лиль, — сказал Пашка, и это в первый раз было, что он сказал так открыто и просто, — Ты меня не гони! Не обрывай всё это вот так разом. У меня ведь тоже было очень мало детства. Как отец погиб – так всё. Никому я потом нужен не был.
— А мама? — тихо спросила Лиля.
— Мать что ж… У нее своя жизнь…Я давно дома не был. Наверное, уже спилась окончательно.
Лиля подняла руку, и осторожно. даже робко, положила свою маленькую ладонь на его плечо.
Пашка рывком обнял её, опустил голову, чтобы губами прижаться к её волосам, и они стояли так, скрытые тенью ночных деревьев.
***
— Манька, хватит! Или я сейчас завизжу, и все вожатые сбегутся и тебе вломят, — пообещала Люда.
На «ночные страшные истории» теперь приходили и ребята из других отрядов. И Люду тут же кто-то в темноте оборвал:
— Хочешь спать – иди в нашу комнату и спи. Дай человеку рассказать!
— Чёрный волшебник живёт на горе совсем один, — продолжала Манюра, — Густой лес растёт на этой горе, но вверх не ведёт ни одной тропинки. Волшебнику они не нужны, потому что вниз он слетает по воздуху, расправив свои крылья, похожие на крылья летучей мыши.
Ночью Чёрный волшебник возвращается к себе на поляну, разжигает костёр, и при его свете пересчитывает драгоценные камни. Только это не простые камни – это глаза детей. Потому что именно дети видят мир волшебным. И вот Волшебник отыскивает детей, которые после захода солнца гуляют одни, — Манюра понизила голос, — вырывает у них глаза и превращает их в драгоценные камни. Зелёные глаза становятся изумрудами, синие – сапфирами, а серые и чёрные – бриллиантами. Волшебник хочет сделать себе много очков со стёклами из драгоценных камней, чтобы тоже видеть мир сказочным. Но он никак не соберётся заказать себе очки, потому что сначала хочет собрать все детские глаза на свете.
— И если вдруг, — Манра развела пальцы и заговорила гипнотизирующим голосом, — Поздним вечером или ночью вы куда-нибудь пойдёте одни, и вдруг перед вами появится человек из ниоткуда, он точно с неба спустится, и будет на нём чёрный плащ, под которым он скрывает свои крылья – вы быстро-быстро закройте глаза, иначе волшебник их у вас отберёт. А если он с вами заговорит, то скажите ему, что вы с рождения слепы и ничего не видите…Главное – не открывать глаза и не смотреть в лицо волшебнику.
Игнатик, без малого три недели проживший в лагере, считал, что здесь он стал невероятно взрослым и храбрым. Он уже без всякого сопровождения бегал ночью в туалет и гулял с пацанами по лагерю перед самым отбоем, когда всё вокруг уже окутывала тьма и «Зарницу» освещали только фонари вдоль центральной дорожки. И были в лагере уголки очень страшные, особенно за столовой, где густо росли какие-то кусты и крапива. Так и казалось, что оттуда вот-вот кто-то выскочит. А Игнатик, демонстрируя свою храбрость, нарочно задерживался там не несколько минут, пусть сердце у него и колотилось в эти минуты отчаянно.
Когда Манюра закончила рассказывать, и все разошлись по спальням, Игнатик не мог заснуть, обдумывая страшную историю, которую сегодня услышал. Воображение у него было развитое, и он ясно представлял себе Волшебника с бледным лицом, в чёрном плаще и чёрной шляпе, который сидит на своей одинокой горе, в потом поднимается, расправляет крылья и…
Игнатику захотелось в туалет. Он поднялся, нащупал на тумбочке и надел очки. Каким бы храбрым он ни был – выходить из палаты одному в ночной лагерь было жутковато – всё-таки он не мог преодолеть этого в себе. Игнатик замер на крыльце, оглянулся туда-сюда, а потом рванул до уборной спринтерским забегом. Другой мальчишка, может быть, справил свои дела, не отходя далеко от дачи, но Игнатик-то был воспитанный.
Зато, когда он возвращался назад, то бросил взгляд на гору, ближайшую к лагерю. И на её склоне вдруг заметил искру – далёкий огонёк. Сомнения быть не могло – кто-то жёг на горе костёр. И не кто-то, а, конечно, Чёрный Волшебник. Он специально выбрал себе такое место, потому что тут внизу лагерь, тут столько детей живёт! Волшебник, конечно, летает сюда за добычей. То, что в лагере не было ни одного безглазого ребёнка, Игнатика не остановило.
В общем, подумал он, есть только один выход. Об этом очень страшно думать, но других вариантов нет. Надо подняться туда и посмотреть. Если Манюра ничего не придумала, и там действительно сидит Чёрный Волшебник, надо всех предупредить.
Игнатик вспомнил, как это было дома. Он почти со стопроцентной уверенностью знал, что в старом шкафу, оставшемся от бабушки, живёт кто-то страшный. Он может ночью выйти и подойти к постели Игнатика. Не обязательно сейчас, или в следующую ночь, или в одну из следующих ста ночей, но рано или поздно он может это сделать. И даже если Игнатик не умрёт от страха на месте (ему ещё не верилось в собственную смерть), он никогда не будет прежним, потому что воочию увидит перед собой того, кого боялся всегда, сколько он себя помнит. Кого-то невообразимо жуткого.
Ещё Игнатик знал, что коричневая собака с белой грудью, по кличке Рекс, принадлежавшая соседу, живущему в конце переулка, может загрызть насмерть. Это знали все дети из ближайших домов. Кто пустил такую легенду про Рекса – неизвестно, достовернымявлялось лишь то, что пёс действительно был крупным, и иногда он срывался с привязи. О том, что он кого-то хоть раз укусил, речи не было. Но когда Рекс появлялся в переулке – двор пустел.
Ещё у них во дворе был колодец – поднимешь крышку люка, а там бетонная коробка, в которой проложены трубы. В колодце жила семья бомжей. Мужчина и женщина периодически появлялись на поверхности, чтобы обследовать ближайшие мусорные контейнеры, собрать пустые бутылки, купить хлеба. Это были люди и в то же время не совсем люди. У них были красно-фиолетовые лица, грязная и какая-то затвердевшая одежда, от них плохо пахло. А ещё говорили, что там, в колодце, живёт старуха, которую никто никогда не видел. И вот она-то самая страшная из всей троицы.
Такие имелись чудовища в жизни Игнатика, но то, что обитало на горе, было, наверное, самым страшным. И всё же нельзя было рассусоливать, а надо лезть и смотреть. Возвращаться и звать с собой кого-нибудь из ребят тоже нельзя. Потому что, пока разбудишь мальчишек , пока объяснишь, что да как — проснётся кто-то из вожатых и тогда никого никуда не пустят. Взрослые только посмеются над детскими страхами, и ужаснутся одной мысли, что кто-то из малышей решил отправиться в лес ночью.
Так что спасать лагерь придётся самому. Игнатик судорожно вздохнул и двинулся в сторону леса. Главное – ни о чём не задумываться, просто идти и всё. Но, увидев на земле подходящую палку, Игнатик всё-таки подобрал её. Лучше такое оружие, чем никакого. А ещё он пожалел, что нет на нем сейчас того костюма, в котором он изображал ведьму. Тогда, может быть, колдун принял бы его за своего. Вот ведь на Хэллоуин все переодеваются в страшные костюмы и ставят на подоконники глазастые и зубастые тыквы с зажжёнными в ней свечками — как раз для того, чтобы нечистая сила приняла людей за своих и не причинила им зла.
Игнатик оказался перед лагерным забором. Другой не смог бы тут выбраться на свободу, но у Игнатика получилось, именно потому, что он был такой маленький. Он лёг, распластался и протиснулся под забором. Конечно, футболка испачкалась, но это была ерунда.
Заблудиться Игнатик не боялся. Это если просто в лес идёшь, то не исключено, что заблудишься, и тебя потом будут искать. А если впереди гора, пусть и покрытая лесом, то все просто. Карабкайся всё время вверх — и всё тут. А когда доберешься до того места, которое тебе нужно, и решишь вернуться обратно, то спускайся всё время вниз — и окажешься там, откуда пришёл.
Игнатик помнил, что к той поляне, на которой живёт Волшебник – тропинки нет, потому что Чёрный Волшебник летает всё время по воздуху. Поэтому надо лезть вверх и только выбирать дорогу так, чтобы обходить кусты и не попасть в заросли крапивы.
Удивительно, но того лютого страха, которого ожидал, он не испытывал. Всё было как во сне. Игнатику казалось, что он вот-вот окажется в спальне, натянет на голову тяжёлое одеяло, и сон станет таким глубоким, что он перестанет что-либо видеть.
И не совсем темно было в лесу. Глаза Игнатика уже привыкли, и он различал траву под ногами и стволы деревьев, а где-то на земле вообще лежал лунный свет. Больше всего Игнатик боялся — вдруг Чёрный Волшебник пролетит над ним, увидит его с высоты, опустится, шурша крыльями, и скажет: «Ну, отдавай мне свои глаза!» Можно конечно отдать ему очки, но Волшебник, конечно, ими не удовольствуется.
А потом Игнатик заметил впереди между деревьями, какой-то огонёк, и с замершим сердцем подумал, что он уже добрался до цели. Это костёр Волшебника. Нужно быть очень осторожным теперь. Подобраться ближе совсем незаметно . И поглядеть.
Ближе к поляне деревья редели. Игнатик понял, что двигаться перебежками – от ствола к стволу теперь нельзя. Волшебник его точно увидит. Тем более, что и футболка у Игнатика белая. Не совсем уже белая, после того, как он прополз под забором, но всё-таки. Нужно ползти.
Игнатик осторожно опустился на траву и подумал, что теперь маскировка будет, что надо. Трава и папоротники были выше его головы. Игнатик пополз, извиваясь как гусеница. Теперь он был уже так близко, что слышал треск сучьев в костре. Игнатик пока не смотрел в сторону поляны. Он намечал себе ориентиры – вот до того куста доползти, и всё. Дальше уже открытое место, опасно. За кустом можно будет залечь и осмотреться.
Последнюю перебежку, то есть, «переползку» Игнатик совершил так быстро, как только сумел. А потом осторожно поднял голову и посмотрел. Он ещё боялся, чтобы свет костра не отразился в стёклах его очков, и они не блеснули красным и не выдали его. Но скоро Игнатик обо всём забыл.
Человек, сидевший у костра, был мало похож на Чёрного Волшебника – такого, каким его описывала Манюра. У человека не было ни чёрного плаща с кроваво-красной подкладкой, ни цилиндра на голове. И он отнюдь не пересчитывал свои страшные сокровища.
В этом дядьке не было на первый взгляд ничего особенного. Просто мужик в ватнике, который греется у костра. Но почти сразу Игнатик заметил, что по телу человека время от времени пробегают страшные судороги. Волна судорог набегала и на его лицо, заставляя черты кривиться и каменеть.
А потом человек поднял голову, и посмотрел в ту сторону, где лежал Игнатик. Мальчишка вцепился зубами в свою ладонь, чтобы не закричать от страха. Рот у человека был полуоткрыт и из него свисали длинные нити слюны. А глаза… Если это всё-таки был Чёрный Волшебник, то не зря он решил прикарманить себе другие глаза. Потому что у него самого глаза были нечеловеческие, бешеные.
Даже если в лесу встретишь какого-нибудь страшного зверя – тигра, или волка, или медведя, глаза у него будут пусть звериные, но разумные. По глазам сможешь догадаться – хочет ли зверь на тебя напасть, или он сыт и просто раздумывает, что с тобой делать. В этих же глазах было холодное безумие. Они парализовали. На Игнатика смотрела сама Смерть.
Игнатик уронил голову, вжался в землю. Он давал страшные клятвы — все на свете, он твердил, что больше никогда не ослушается никого из взрослых, он будет самым лучшим на свете, тише воды ниже травы – только бы.. только бы это чудовище его не увидело, не кинулось…
Когда он через несколько минут поднял глаза – страшное существо смотрело в другую сторону. Игнатик стал отползать, как мог быстро, а потом поднялся: сперва на четвереньки, а там и во весь рост. И пустился бежать вниз. Пару раз он упал, один раз здорово ссадил коленку, даже поднялся не сразу, испугался – вдруг он сломал ногу? Но он смог встать и бежать. И только проскользнув под лагерный забор, он почувствовал себя в относительной безопасности. Чудовище такое большое, оно под забор не подлезет.
Игнатик, хромая, поспешил к своей даче. Наверное, в случае такого чрезвычайного происшествия полагалось будить начальницу лагеря, но Игнатик, как и все малыши, Ирину Николаевну побаивался. Он разбудит вожатых, а там они решат, что делать… Только бы они ему поверили!
На заполошный стук Игнатика в дверь, Инга, а затем и Лиля выскочили в халатиках, наспех наброшенных поверх ночных рубашек. Ахнули обе, и было от чего. Игнатик, всклокоченный, в волосах застряли листья, лицо в поту и земле, майка грязная…Что с ним сталось? Его похитили, а он сбежал?
Инга схватила его за плечи:
— Что с тобой? Что случилось? У тебя что-нибудь болит?
— Там…— Игнатик захлёбывался словами, — Там, в лесу, на горе живёт чудовище! Оно всех ест!
— Где ты был?
Игнатик тащил Ингу – она была ближе к нему — на террасу, тыкал рукой в сторону леса:
— Там! Там!
— Погоди, ты ходил туда? Один?!
Ослабевшая разом Инга опустилась на скамью:
— Лиль, ты представляешь?! Пацан один ночью упёрся в лес?!А если бы он не вернулся, заблудился – а мы хватились бы только утром? Нам что, теперь и ночью не спать, а вас сторожить? Чего тебя туда понесло, горе ты наше?
— Вы не понимаете, — с отчаянием сказал Игнатик, — Он действительно там живёт, и он сюда придёт. И тогда уже будет поздно.
Игнатик точно ушёл в себя. Он без возражений дал отвести себя в душевую, вымыть и переодеть. Потом Инга стала кипятить чай в стакане маленьким кипятильником. Почему-то, хотя стояла жара, обе вожатые боялись, что он может простудиться.
Лиля промыла ему колено, на котором действительно красовалась большая ссадина и перевязала его. После этого она проводила Игнатика до спальни, укрыла его одеялом.
— Ты будешь спать или опять сбежишь куда-нибудь? — допытывалась она.
— Буду, — безучастно сказал Игнатик.
Лиля ещё постояла в дверях спальни, но мальчик не шевелился, и она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.
…Утром Игнатик проснулся совсем разбитый. Болели мускулы, не привыкшие к такому напряжению. Из коленки сочилась какая-то жёлтая жидкость. Она пропитала бинт и присохла к простыне. Но самое главное, то что он видел ночью, не ушло в прошлое, как страшный сон. Оно затаилось и ждало своего часа.
Можно было рассказать об этом ребятам, предупредить хотя бы их, но что толку? Ребята ведь сами не спрячутся, не убегут из лагеря. А если это чудовище спустится вниз, разве они сумеют его остановить? Даже те, кто из старших отрядов?
И всё же одному человеку Игнатик не мог не рассказать. Манюра выслушала его внимательно, но недоверчиво сказала:
— Врёшь!
Игнатик выставил вперёд ногу.
— Вчера, когда я ложился спать, она была здоровая, и никакой повязки не было. Думаешь, я об кровать коленку рассадил?
Но Манюру это окончательно не убедило:
— Ну, наверное, турист какой-нибудь. Сюда же много людей приезжает. В ватнике – это точно не волшебник.
Они сидели вдвоём в беседке, а остальные в это время собрались вокруг футбольного поля, чтобы поболеть за «матч века» между первым и вторым отрядом.
— Здесь вообще место особенное, — жарко зашептал Игнатик, — Кладбище это, которые мы открыли… с костями. Потом Белая Невеста.
— Про Невесту я тебе скажу, — решилась Манюра, — Я тогда тоже как ты, пошла к ней, чтобы посмотреть поближе. Невеста эта взяла и удрала. От меня-то! Мне семь лет всего. А потом я решила её подкараулить. Спряталась в тех кустах, где она обычно появляется. Сидела-сидела, уже хотела назад идти, потому что меня комары почти насмерть изгрызли. А потом смотрю – идёт. Я тоже сперва от страха чуть не померла. А потом Невеста решила закурить. Откинула свою фату с лица – оказывается это наш, — Манюра сделала паузу, — Физрук.
— Врёшь!
— Ничего подобного. Они по очереди Невесту изображают. То физрук, то музрук, потому что одному трудно каждую ночь так не спать
— Зачем они это делают? — потрясённо спросил Игнатик.
— А чтобы никто по ночам не шастал – все боялись, — объяснила Манюра, — Эта ж Невеста всех напугала прям до уссачки. Если б не она, то все бы сбегали – кто куда. Кто на речку купаться, кто гулять. А так все сидят по дачам и трясутся – боятся нос высунуть.
— И ты никому не сказала?
— Знаешь, мне их жалко стало – и физрука, и музрука. Они ж не спят, стараются… каждую ночь стерегут нас, всю смену. Вернее, все смены. Тут всего-ничего подежурить осталось. Несколько дней. А я возьму и все разрушу. Пусть уж лучше все ещё немного побоятся.
— Вот и твой человек, — пояснила Манюра, — Наверное, какой-нибудь дикий турист. Может, он на гору решил забраться, чтобы встретить рассвет. Или там с высоты всё пофотографировать. А ты ожидал увидеть волшебника, вот и напугался.
— Нет, Манька, я его хорошо рассмотрел. Я же близко был. Он хоть и похож на человека, но он не человек. Он какое-то чудище. У него взгляд мёртвый.
— Вот он спустится вниз, — успокаивающим тоном заметила Манюра, — Не будет же он всегда наверху сидеть. Спустится – и ты его рассмотришь. У него же наверняка и рюкзак какой-нибудь есть, и палатка. Или хотя бы спальный мешок. И ты увидишь, что это обычный турист.
— Когда он спустится – будет уже слишком поздно, — тихо сказал Игнатик.
Глава 21
День симпатий проводили в лагере не в первый раз, и мероприятие это пользовалось большой популярностью. Особенно удачно получалось, если в программе его ставили в конце смены. Все застенчивые влюблённые, те, кто три недели ходил вокруг да около, не решаясь признаться в своих чувствах, могли, наконец, открыться – серьёзно или переведя всё в шутку. Вся программа праздника должна была помочь им в этом. В столовой стояли подносы с маленькими шоколадками. Их можно было обернуть в специальные фантики, подписать свое имя: «От Игоря», «От Наташи»… и положить рядом с тарелкой объекта своей любви.
Диджей не выходил из своей радиорубки целый день. Ставил песни, которые ребята заказывали для своих «симпатий». Впервые не каралась игра «в бутылочку». Во время похода на пляж можно было нарвать букет диких цветов опять же «для любимой» или «для любимого».
После обеда вожатые усаживали ребят рисовать. Надо было набросать портрет сами понимаете кого, но не подписывать. Потом вожатый тасовал рисунки, словно карты, поднимал их вверх, и все должны были угадать, кто тут изображён
А вечером всех ждала дискотека, где каждый быстрый танец сменялся медленным – обычным или «белым».
Но в этот раз всё затмила одна задумка влюблённого, мало того, что не согласованная с вожатыми – всему лагерю за неё ещё и попало! Утром, перед линейкой, кто-то бросил взгляд на ближайшую гору и ахнул:
— Смотрите!
На зелёной лужайке, на склоне, огромными белыми, слегка неровными буквами, был написано «Нелли».
Перешёптывались, переглядывались, гадали, как удалось ночью забраться туда, откуда появилась белая краска. В том, кто это сделал, ни у кого никаких сомнений не возникало. В лагере была одна Нелли. Она ходила с горящими щеками.
Если начинали приставать к Игорю, он только пожимал плечами – движение это выходило у него удивительно изящным:
— Не понимаю, о чём вы говорите.
Но сразу после завтрака в лагере появился возмущённый донельзя дядя Лёша. Он оставил свой пост, что говорило о крайней степени его негодования. Он даже смотреть не стал на вожатых, не сумевших уследить за своими подопечными. Дядя Лёша отправился прямиком в кабинет Ирины Николаевны.
— Это что ж такое, — начал выговаривать он с порога, вытирая фуражкой мокрое от пота лицо, — Это когда дикари, на море приехавшие, скалы белой краской исписывают, хреначат что-то вроде «Здесь был Вася» — так это одно слово – дикари! Их за ухо взять некому, и в непотребство харей ткнуть. Но за этих-то мальцов вы отвечаете! В национальном парке такую дичь устроить! Ну, давайте здесь всё распишем – горы, берег…Кто тогда сюда приедет природой любоваться? И ведь это не мусор, который легко собрать. Это свинство кто-то должен лезть и убирать. Кто? Я, старый? Щас пост брошу и полезу отскребать то, что эти шаловливые ручки наделали! Других забот у меня нет!
— Позови Игоря, — негромко велела Ирина Николаевна Гале Горячевой.
Но дядя Лёша услышал:
— Значит, у вас уже догадка имеется, кто это мог сотворить? Что ж вы его не остановили?
— Потому что нам и в голову не могло прийти, что нас ожидает подобный сюрприз. Ведь ничего такого никогда раньше не было. И не надо сразу накидываться на мальчика с порога. Это отнюдь не хулиган, как вы себе представляете.
Игорь появился на пороге – настороженный, но не испуганный. Дядя Лёша вглядывался в тонкого изящного мальчика.
— Ишь, белая рубашечка, что ж ты такую шкоду-то натворил? — спросил он, — Или ты не один был? Или научил тебя кто?
— Никто не учил, — сдержанно ответил Игорь, — И вы зря переживаете. Это не на века. Это до первого дождя. Разведённая побелка по траве….
— А за территорию лагеря ночью вам выходить кто-то разрешал? — сокрушенно спросила Ирина Николаевна, — Это и в День непослушания карается, а уж сегодня…
Игорь поглядел на неё. И это был такой внимательный взгляд взрослого уже человека, что Ирине Николаевне стало неловко. Как, например, если бы она сказала своей сестре: «Я лишаю тебя печенья за обедом».
— В общем, дискотека сегодня не для тебя, ты понял? — сказала начальница, по инерции сохраняя строгий тон.
Игорь кивнул. А дядя Лёша кашлянул и сказал:
— До первого дождя… Где он ещё тот дождь…
— Не обещают синоптики? — спросила Ирина Николаевна. Самой ей некогда было заглянуть в интернет даже для того, чтобы посмотреть прогноз погоды.
— Дней через десять, может, и будут грозы, а пока… Беда ведь у нас, вы знаете?
— Что случилось? — испугалась начальница.
— На нашем, на правом берегу Волги пожары начались. Александровское лесничество уже горит.
— То-то я смотрю, с той стороны какие странные облака на небе. Но это ведь пока довольно далеко от нас? Игорь, выйди, — спохватилась Ирина Николаевна.
Игорь кивнул и закрыл за собой двери. Дядя Леша придвинулся ближе:
— Далеко, не далеко, но там свалка. Заброшенный полигон аккурат посреди леса. Пять метров высотой. И следит за ним один только сторож. То, что в нижних слоях на той свалке лежит – разлагается, температура повышается, и свалка эта медленно тлеет. Когда огонь дойдёт дотуда, а он непременно дойдёт – эта такая подмога пожару будет – мама, не горюй. Словом, когда до наших краёв огонь доберётся — всё вокруг полыхнёт разом!
— Что ж не тушат? Ведь не только наш лагерь в опасности, но и село…
— Тушат, а только не выйдет у них справиться. Вы это…Панику-то не поднимайте, но к эвакуации готовьтесь потихоньку. Предупредите детей, чтобы вещи у них были собраны. Позвоните куда – в МЧС, наверное, чтобы и они в любой момент могли вас вывезти. Самое плохое будет, если займётся лес вдоль дороги в Александровку. А вам по этой-то дороге и выезжать, если что. Она узкая, горящие деревья начнут падать, случится непроходимый затор. Так что вовремя выезжать надо.
— Конечно, я предупрежу, — заспешила Ирина Николаевна, — Спасибо вам большое. Вы же на связи с лесничими, кто нам даст знать, когда пора?
— Я зайду ещё, — сказал дядя Лёша и поспешил на свой брошенный пост.
Ирина Николаевна собрала всех вожатых на экстренное совещание. Распоряжения её были кратки. Возможен внезапный отъезд из-за начавшихся пожаров. Паники не поднимать. Детей не пугать. Посмотреть, чтобы все более-менее ценные вещи — детские и свои — были уложены загодя.
А в это время лагерный народ с восторгом разглядывал самолёты. Раньше их в здешнем небе никогда не видели. Один беленький и пара нарядных, жёлтых. Они летели так низко, наполняя воздух своим бодрым и одновременно тревожным гулом.
— Амфибии, — сказал Санька, и пояснил остальным, — Они опускаются на водохранилище, набирают воду и сбрасывают её на горящий лес. Значит, пожар уже где-то близко, если они летают прямо над нами.
…Если честно, Наде до пожара не было никакого дела. Её волновал, но волновал не по-хорошему «День симпатий». Она не сомневалась, что никто – ни один мальчишка в лагере – не закажет для неё в этот день песню, не подарит букет и не пригласит на танец.
Надя уже привыкла, что её каждое лето отправляют в лагерь. С одной стороны это было хорошо, потому что можно было уехать из дома. С другой стороны это было плохо, потому что в лагере Надя была кем-то вроде изгоя.
Дома — как на войне. Их семья: мама с отчимом и Надя жили в хрущёвке – двухкомнатной, переделанной в трехкомнатную. Тонкая перегородка разделила одну из комнат на две крошечные каморки. Одна из каморок принадлежала Наде, Из неё был вход в чулан, а потом уже в большую общую комнату. То есть, если кто-то шёл к Наде, у нее были одна-две секунды, чтобы занять надлежащую позу, пока этот кто-то проходил через чулан. Конечно, если заглядывала мама – в этом не было ничего страшного. Но мама заходила редко и только затем, чтобы дать указания:
— Я ухожу, борщ сварен, стоит на плите, когда захочешь – поешь.
Мама работала в охранной организации, на пульте, дежурила – сутки через двое. И как будет вести себя отчим в эти сутки без мамы, зависело от того, какое у него настроение. Он мог часами сидеть перед телевизором и смотреть футбольный матч или какой-нибудь боевик. Это было самое лучшее. Под телевизор отчим мог заснуть, и тогда уже спал до утра. Единственное, что требовалось в этом случае от Нади – вести себя тихо и не дай Бог, его не разбудить.
Ещё отчим мог привести друзей и устроить пивную вечеринку. Это было уже хуже, но всё равно терпимо. Можно было притащить еду в свою комнату и выходить оттуда как можно реже, чтобы не попасться на глаза весёлой подвыпившей компании. А порой Надя требовалась как хозяйка, отчим открывал дверь в её закуток и приказывал:
— Нарежь-ка нам бутербродов….
— С чем? – тихо спрашивала Надя.
— Ну что там, в холодильнике найдёшь. Нарежь побольше, а то закуска кончилась.
Хуже всего было, когда у отчима случалось плохое настроение. Тогда он начинал бродить по комнатам, как он сам говорил – ныкаться. Вот тут нужно было держать ухо востро. У отчима точно кулаки чесались. Он мог неожиданно ударить Надю в спину:
— Чего сутулишься? Прямо сиди!
Мог потребовать показать дневник, а потом сгрести волосы на голове, так что Надя едва сдерживалась, чтобы не взвизгнуть от боли, и бить её лицом об стол:
— Опять плохих оценок нахватала, сволочь такая…
Надя перепробовала всё. Она старалась не сопротивляться, и только тихо подскуливала, когда терпеть боль уже не было никаких сил. Пробовала просить прощения – и обещать, что теперь всегда будет делать всё, как хочет «папа». Это тоже не помогало. Отчим бил её, потому что ему хотелось её бить. Надя до полуночи скрывалась во дворе, прокрадывалась домой неслышно, когда отчим по её расчетам должен был уже спать. Но тогда от на другой день жаловался маме, что «твоя б… гулящая опять хрен знает когда пришла…» И давал Наде показательную затрещину – мол, видишь, как меня воспитание твоей дочери волнует! Иногда прилетала затрещина и с другой стороны – от мамы.
Но в целом мама была где-то по другую сторону жизни. Она уставала от работы и домашних дел, ей нужно было уделять время отчиму, а если появлялись в доме какие-то лишние деньги, пусть самые не большие – мама счастлива была сходить в парикмахерскую или купить себе какую-нибудь кофточку в магазине. Она просто расцветала в такие минуты. Надя же была её очевидной неудачей.
— Что ж ты такая, как бегемотик? — спрашивала мама в добрые минуты, намекая на то, то ростом и весом Надя превосходит своих сверстников.
Как то сошлись они с отчимом в том, что никакие обновки не украсят полную угрюмую девочку, которая смотрит исподлобья. И весь Надин гардероб не занимал в стенном шкафу и двух полок. Но даже угрюмому сердцу надо с кем-то дружить. Надя знала, что нельзя рисковать жизнью живого существа – нельзя принести домой ни котенка, ни хомячка – отчим его запросто из окна выкинет. Страшно было перенести видимую привязанность и на игрушку. Сверстники высмеют, отчим начнёт издеваться. И Надя могла создать себе друга только в воображении. Она говорила с ним в те минуты, когда думала, что её никто не видит. Это её «второе я» вызвало потом много вопросов у психиатра.
А ещё Надя с отчаянной злостью лупцевала своих одноклассников, и вообще всех, кто в школе пробовал подразнить ее, толкнуть… Она била так, как бил её отчим – других учителей в этом деле она не знала. Школьный психолог и посоветовала отвести девочку к психиатру. А тот прикопался, и выведал многое – и про воображаемого друга тоже. В результате Наде прописали серьезные препараты, после приёма которых она могла бы играть Марью в старом фильме «Марья-искусница», которая, одурманенная, повторяла:
— Что воля, что неволя – всё равно.
Приезжая в летний лагерь, Надя всегда попадала в среду, которая была для неё абсолютно чуждой. Она отдыхала от побоев, ела за двоих – в столовой обычно оставались лишние порции, и никто не мешал Наде забирать их. Она с наслаждением крепко спала – отсыпалась от тревожных домашних ночей, когда её мог разбудить кулак отчима.
Но она всегда была вне отряда. Она ходила за своим отрядом хвостиком, как положено, но не принимала участия в мероприятиях, была равнодушным зрителем.
В этот же раз всё получилось иначе. От того ли, что вожатым у нее оказался Пашка Патрикеев — парень со схожей судьбой, тоже изведавший на себе тяжелую руку отчима. Надя поверить не могла – её назначили часовым в День непослушания, и она стерегла всех вожатых, Пашка сражался за неё даже с её мамой – он сказал ей по телефону, а потоми встретившись: «Мы Надю любим!» Надю не отправили домой даже тогда, когда выяснилось, что она должна пить таблетки.
Её приняли. Но принять и выделить среди других – это разные вещи. Как бы хорошо к ней тут ни относились, никто, ни единый человек не скажет в «День симпатий», что она для него лучше всех.
С утра Надя не поднимала головы, так было и тогда, когда они только что приехали в лагерь. Молча позавтракала (она даже манной каши, которую дети обычно не любят съедала два порции), молча отправилась с отрядом на речку купаться. Она каждый раз стеснялась раздеваться при всех, ждала, что её начнут дразнить, как дразнили раньше – в прошлом году и в позапрошлом. Тогда пацаны кричали: «Жирная! Жирная!»
Надя поспешно зашла в реку, так чтобы только голова была над водой.
А когда она, наконец, вышла на берег, то увидела, что на её сарафанчике лежит букет полевых цветов.
Глава 22
В лагере ощущалась тревога. В те самые завершающие дни смены, когда обычно чувствуется лёгкая грусть — ведь скоро уже не будет всего того, что наполняет теперь дни ребят, память об этом августе превратится в ту реку, в которую нельзя войти дважды – вместо грусти в воздухе витала тревога, затмевая остальные чувства.
Вожатые проверили, чтобы вещи у детей были уложены, исключая самые насущные – туалетные принадлежности, бельишко… Однако почётное место в сумках заняли не мобильные телефоны и золотые украшения, а тетрадки, в которых были записаны песни, которые ребята выучили в лагере, разные «фенечки», сделанные своими руками, или подаренные друзьями, пропахшие дымом костра и прожжённые кое-где футболки, засушенные цветы и прочее, что ничего не стоило и всё-таки не имело цены.
Выходя из дома начальницы, Игорь слышал и, конечно, сказал Нелли, а потом это разнеслось вроде как по сарафанному радио, что в любую минуту им придётся срываться с места и «драпать», спасаясь о пожара. Ребята были возбуждены и строили свои планы.
— А если не успеем? А если автобусы не приедут?
— У нас здесь речка близко, туда надо будет бежать?
— Может, нас увезут на самолёте-амфибии или на вертолёте?
— Лагерь может сгореть или нет?
— Наши деревянные домики запросто, а вот столовая и кирпичный корпус — нет.
Больше всех был испуган Игнатик. Он молчал, но в душе был уверен, что это проделки рук Чёрного Волшебника. Если это он, то он никому не даст уйти – окружит лагерь огненной стеной и ослепит всех. Игнатик точно оцепенел от страха. Он послушно ходил вместе со своим отрядом в столовую и на пляж, лежал в постели во время тихого часа и рисовал что-то в изобразительном кружке, но делал он это как-то механически, а внутри у него все сжималось от страха.
Ирине Николаевне постоянно звонили родители. Почти каждый разговор начинался словами: «А вот мы слышали… По телевизору… По радио… Огонь распространяется. Как у вас там?»
— У нас всё спокойно, — говорила начальница лагеря, — Дети отдыхают, пожаров поблизости нет. Смена заканчивается.
У Нелли была своя тревога:
— Ну как я уеду? — с отчаянием говорила она Игорю, — Представь себе, что всё вокруг вспыхнет, и этот дурак-хозяин просто побоится приехать к себе на дачу, вывезти собаку! Пёс же просто заживо или задохнётся в дыму.
Вожатые старались вести себя как обычно. Утренние речёвки, уборка вокруг дач — пыль под вениками вздымалась до самого неба, купание в Волге, которая в эти жаркие дни цвела немилосердно. А ещё занятия в кружках, развлекательные мероприятия, показ фильмов по вечерам – всё это продолжалось. И вожатые очень следили, чтобы даже в голосах их не промелькнули напряжение и тревога.
Лишь время от времени они пытливо взглядывали на Ирину Николаевну — ну? Когда?
А там, на горе, существо, которое раньше было Никитой, видело мир уже в гипертрофированных, расплывчатых тонах. Каждый звук бил по нервам, глаза резал солнечный цвет, голова кружилась, в горле пересохло, хотя изо рта непрерывно бежала слюна. Организм мучился от обезвоживания, но сама мысль о том, чтобы напиться, наполняла сознание диким ужасом.
…О том, что «день Х» настал все поняли, когда после утренней линейки увидели торопливо ковыляющего к лагерю дядю Лёшу. Видно было, что он спешит, как может, но только сейчас заметно стало, что он довольно сильно хромает.
— Эй, начальница, — кричал дядя Лёша, чтобы голос его опередил неуклюжий бег, — Звони своим в МЧС! К Александровке огонь повернул. Там, в окрестностях уже полыхает все.
Если бы они были одни! Взрослые! Как согласовано и отрепетировано все было бы– без всякой внешней тревоги. А здесь спокойствие могло быть только напускным. Внутри же души захлестнула паника.
Ирина Николаевна кинулась звонить.
— Я на машине за МЧС-никами, — бросил охранник Вася и побежал заводить свои старые «жигули».
— Так, — громкий голос Лариски Воробьёвой был слышен далеко — быстро укладываем в сумки все оставшиеся вещи! Проверяем, чтобы никто ничего не забыл. Смотрим под матрасами. Те, кто готов – собираемся на террасе, потом строимся и выходим на площадку перед лагерем. Туда, куда приехали на автобусах! При необходимости будьте готовы помочь малышам!
— Надя, зачем ты пихаешь в баул этот веник? — допытывался вожатый третьего отряда Андрей Стоцкий, — Он же столько места займёт!
«Это не веник, это букет!» — зло думала Надя, и тянула молнию на сумке, чтобы она застегнулась.
В пятом отряде Инга Кораблёва помогала собраться девочкам, а Лиля – мальчикам.
— Игнатик, что же ты молчишь? — спрашивала она, и чутьём понимала, что это молчание не от беспечности, — Всё же будет хорошо! Сейчас приедут автобусы и увезут нас всех. Ночевать уже будешь дома – с мамой и папой. Ну что ты молчишь, ну маленький…
Лиля присела перед мальчишкой на корточки. Личико у Игнатика было бледным, руки – ледяные.
— Он нас всех не выпустит, — тихо сказал Игнатик, — Не надейтесь.
Некогда было разбираться, что ему причудилось, кто кого не выпустит. Лиля сама осмотрела кровать Игнатика, завернула матрас, открыла дверцу тумбочки – пусто.
— Всё собрал? Хватай сумку, выходи на террасу к остальным ребятам.
Центральная аллея лагеря наполнилась детьми. От всех дач спешили к воротам, тащили вещи, возбуждённо переговаривались. Вот это было приключение, не то, что игра в «Зарницу»! Им предстояло выбираться, как в войну, минуя опасности, пробираясь через огонь!
— Примерно через двадцать минут будут автобусы, — говорила, возвысив голос, Ирина Николаевна, — Все стоим здесь, никто никуда не расходится, чтобы никого не пришлось искать. Если кому-то вдруг надо отойти на минутку, обязательно предупреждаем вожатых, и бегом туда и обратно. Всё ясно?
Вместе с детьми ожидал отправки и весь коллектив лагеря – и врач Любовь Афанасьевна, и физрук Стасик, и музрук Коля со своим неизменным баяном, и повара – и это тоже говорило о том, что готовится нечто необычное. Поминутно звонили телефоны, и дети на разные голоса объясняли встревоженным родителям, что всё хорошо, вот они ждут автобусы, сейчас за ними приедут и отвезут в город – к той самой площади, с которой они уезжали в лагерь. Там надо их встречать.
Маринка Быкова, расталкивая детей, бросилась к начальнице. Голос её был звонким и перепуганным:
— У меня нет двоих! У меня нет двоих! Нелька и Игорь пропали!
— Галя, объявляй по радио – на тебе ключ от радиорубки. Где бы они ни были – пусть немедленно подойдут к воротам! — приказала Ирина Николаевна.
Но вся эта галдящая, возбуждённая, пёстрая толпа вдруг замерла, когда Санька крикнул:
— Смотрите, вот уже на горе над нами горит!
Все головы повернулись туда. И ребята увидели, как занялась, запылала вершина горы, как взвился над деревьями верховой пожар.
— Ой, мамочки! — прошептал кто-то.
Ирина Николаевна снова принялась терзать свой сотовый телефон.
Все, как завороженные, смотрели, как рдеет и переливается будто уголь в камине, горящая вершина горы. И вдруг Игнатик закричал звонко и отчаянно:
— Он! Он идёт! Волшебник!
От подножья горы к ним шёл человек, но издали мог узнать его только Игнатик – по неровной шатающейся, какой-то мёртвой походке. По этому ватнику, надетому в нестерпимо палящий летний день. Волна ужаса накатывалась на Игнатика и шла она от Волшебника.
— Кто это? — спросила Ирина Николаевна, сощурившись, прикладывая руку козырьком, чтобы защититься от солнца, стараясь разглядеть.
Прибежала из радиорубки запыхавшаяся Галя, тяжело дышала рядом.
Они уже слышали шаркающие шаги приближающегося к ним человека. И вдруг он издал странный звук, похожий на рычание, и в этом голосе не было ничего человеческого.
— Ребята, отойдите, отойдите, — закричала Галя, — Не приближайтесь… Может быть, это солнечный удар, может быть, это сумасшедший…
Ей в голову не могло прийти, что это на самом деле. Но смертельную опасность она ощутила. Человек приближался к ним, нагнув голову, лицо у него было сине-фиолетовое, какое бывает у алкоголиков, из полуоткрытого рта что-то свисало – пена? Слюни? А в глазах горел огонь холодной неутолимой ярости.
— Это… это бешенство…— Любовь Афанасьевна выкрикнула это как-то тихо, сдавленным голосом, но её услышали все.
— Ребята, разбегайтесь!— зазвучал неожиданно сильный и звонкий голос Лили, — Как в игре жмурки. Не бойтесь! Бегите так, чтобы вас не догнали!
Дети бросились врассыпную…И кое-кто из поваров. Но вожатые не могли позволить себе вот так повернуться и бежать. Не сговариваясь, они не поворачивались спиной к этому чудовищному существу, они лишь отступали, отбегали и, раскинув руки, перекрывая дорогу бешеному, заслоняли детей от него.
Игнатик путался в собственных ногах, вдруг ставших такими непослушными, потом упал. Очки слетели с него. Он начал отползать к лагерному забору.
Бешеный, нагнув голову, метнулся туда, где народу было больше всего. Он тянул руки, сейчас сграбастает…Лиля бросилась на колени рядом с Игнатиком, чтобы её первую, не его…
И вдруг раздался выстрел, сухой и оглушающе громкий. Каждое сердце будто оборвалось. Оборвалось и рычанье бешеного. Он упал лицом вниз, а по спине у него начало расплываться кровавое пятно.
Пашка стрелял от пояса. Ружье у него в руке ещё дымилось.
Несколько секунд царила тишина. Пашка уронил ружьё и стоял так.
— Дети, не смотрите! — крикнула Ирина Николаевна, — Не смотрите туда, собирайтесь возле своих вожатых!
И уже Пашке:
— Где ты взял…?
— У дяди Леши на стене висело, — хрипло сказал Пашка
— С одного выстрела, — наконец-то до Ирины Николаевны дошло, у нее онемели даже губы, — А если бы ты промахнулся? Попал в кого-то из детей?
— Я бы не промахнулся. Меня отец научил…бить без промаха, — и Пашка беззвучно заплакал.
Пока искали разбежавшихся, снова собирали детей по отрядам, звонили в полицию – со стороны леса послышался шум моторов, гудки подъезжавших автобусов.
А со стороны села появились Игорь и Нелли. Между ними тяжело, как лев ступал огромный чёрно-белый пес. Без намордника, между прочим.
— Что это? Кто это?
Нелли потом не помнила, кто задал эти вопросы. Ей нужно было объяснить:
— Я его кормила всю смену. Видите, он меня слушается. Нас, с Игорем. Я не могу его тут оставить. Пожар же…
— Чей он? Где ты его взяла?
— Он брошенный — твердо сказала Нелли, — Он никому не нужен. Я возьму его с собой.
— Никуда ты его не возьмешь. Такого здорового, без намордника – в автобус с детьми. А может он тоже бешеный…Если даже человек заболел – сейчас полиция приедет ей не до разбирательств будет, застрелят твоего пса, — убеждала Маринка Быкова.
Как тут оказался дядя Леша? Ему ведь ещё тоже предстояло отвечать. За ружье, которое осталось без присмотра — его мог украсть кто угодно. Но его схватил Пашка и застрелил из него бешеного. Вот что должно было волновать дядю Лёшу. Но он подошёл и взял пса за ошейник.
— Давай его сюда, девка, — сказал он Нелли, — Я его сейчас у себя в сторожке запру, а потом на лодке переправлю к тебе на тот берег, там заберешь. Телефон мне оставь свой, я позвоню, когда… Я то давно знаю, как ему живётся… Уж так он тоскливо воет зимними ночами.
Пёс видно тоже знал дядю Лешу, потому что пошёл с ним без возражений.
— Если ты не сможешь взять его к себе из-за мамы – я его возьму, — быстро сказал Игорь Нелли, которая смотрела вслед уходящему псу, — Я знаю папу с мамой, они возражать не будут.
Нелли кивнула, думая о своём.
Полиция приехала почти одновременно с автобусами. Кроме того, тут были машины ГИБДД, которые должны были сопровождать ребят. У вернувшегося Васи-охранника дар речи пропал, когда он увидел, что тут без него произошло.
.— Быстрее, быстрее, — торопили детей и шофёры, и мужчины в полицейской форме, — Надо успеть, пока огонь не захватил дорогу!
— В каждом отряде – вожатые пересчитывайте своих детей, — прижав руки рупором ко рту, снова и снова повторяла Ирина Николаевна, — Только тогда, когда вы убедитесь, что весь отряд на месте, вы подходите, и говорите об этом водителю, и он закрывает двери автобуса. Все меня слышали?
Двери автобусов закрывались одна за другой.
— Андрюха, наверное, ты с нашими один поедешь, — сказал Пашка, — Мне нужно остаться тут…рядом с телом. Наверное, будут что-то спрашивать, описывать, я же стрелял. Я же убил.
— Зачем ты стрелял – все видели, — полицейский подтолкнул Пашку к автобусу, — Поезжай со всеми, парень, в городе тебя найдем и вызовем. Не то время сейчас, чтобы медлить….
В автобусе пятого отряда Инга села на переднее сидение, а Лиля сзади, и взяла на колени икающего Игнатика. Она прижимала его в себе, покачивала, будто пела ему колыбельную, и мальчишка потихоньку стал успокаиваться.
Галя Горячева прыгнула в машину к третьему отряду.
Автобусы ехали очень быстро, И всё-таки они чуть-чуть не успевали. С левой стороны в глубине леса уже бушевал огонь. Мимо их автобуса пролетели горящие ветки. Вот одна ударила по крыше….
— Садитесь на пол, — велел шофёр, — опустите головы, прикройте лица. На всякий случай.
Ребята торопливо рассаживались на полу. Галя на миг прикусила губу, а потом велела Пашке:
— Бери гитару!
— Что?!
— Давайте петь, ребята! — сказала Галя, — Из лагеря всегда уезжают с песнями…
Но ей на ум ничего не приходило, она не могла вспомнить ни строчки. А потом что-то всплыло из глубин подсознания.
— Нас качало, с тобой качало
Нас качало в туманной мгле
Качка в море берёт начало,
А кончается на земле…
Голос у Гали был звонким и не дрожал. Она раскинула руки:
— Давайте возьмёмся за руки, ребята… Берёмся за руку и качаемся, как волны. Так надо, такая песня… Да Пашка же!
От Махачкалы до Баку
Волны катятся на боку,
И, вздымаясь, бегут валы –
От Баку до Махачкалы!
— Я не могу, — сказал Пашка, — Галя, у меня дрожат руки…
— Вывезем детей, и дрожи! Андрей играть не умеет! Пашка, ну!…
Руки ребят переплелись, и пели теперь все, заглушая стук горящих веток по крыше автобуса:
Нас качало в ковбойских седлах,
Так качало, что стыла кровь.
Мы любили девчонок гордых,
Нас укачивала любовь.
И отозвалась, повела их голоса гитара. А в следующем автобусе песню подхватил Коля-баянист. Запели и в четвёртом автобусе, и в пятом… Закончив одну песню, перешли к другой.
Солнца не будет, жди — не жди,
Третью неделю льют дожди,
Третью неделю наш маршрут
С тёплой погодой врозь, — поднимался высокий Галин голос.
И кто-то даже хихикнул – вокруг огонь, а они поют про дождичек.
Надя устроилась сзади, на ступеньках второго выхода.
— Стась, — сказала она сидевшему рядом мальчику, — Ты извини, что я сейчас про это. Я понимаю – не до того. Просто мы приедем и разбежимся уже, и не увидимся. Ты помнишь День симпатий?
— Ну…
— Мы в тот день с утра на пляже были. Ты случайно не видел, кто для меня букет нарвал? Это вожатые сделали — Паша или Андрей, да? Или кто-то из мальчишек решил приколоться?
Стасик помолчал немного.
— Это я, — сказал он, — Симпатии – это всё глупо как то… Мне просто хотелось, чтобы ты обрадовалась… Ты же за три недели ни разу не улыбнулась. Так же нельзя жить, да?
Вереница автобусов уже почти прорвалась сквозь пожар.
Олечка Котенко, обнимая свою сумку, вздохнула:
— А у нас ещё должна была быть королевская ночь, прощальный костёр.
— Нехилый получился костёр, — откликнулся Димыч, — Костёр для третьей смены.
Лес остался позади. А там, впереди, уже мелькали фары машин. Это родители не дождались, и выехали их встречать.
Эпилог
Катастрофическая ситуация с природными пожарами в России в 2010 году и отсутствие системы государственного управления лесами привели к тому, что ущерб, причиненный только лесу, составил более 300 миллиардов долларов,
В европейской части страны с середины июня более двух месяцев стояла аномальная жара и засуха. С начала пожароопасного периода 2010 года в РФ произошло более 29 тысяч природных пожаров на общей площади 927,5 тысячи гектаров. В пожарах погибли более 50 человек, сгорели 2,5 тысячи домов.
Площадь, пройденная пожарами на природных территориях РФ с начала 2010 года по 13 августа, составила более 15 миллионов гектаров
Кроме того, в этом году от огня пострадали многие особо охраняемые природные территории.
По данным Минприроды, пожары в 2010 году были зарегистрированы в 60 федеральных заповедниках и национальных парках.
(Статистика)
Казалось, что это бесконечное, раскалённое лето никогда не кончится. Но наступил сентябрь, и всё вернулось на круги своя, и стало казаться страшным сном.
Пошёл дождь. Тот самый, которого так ждали всё лето, слушали записи с шумом дождя, не верили уже, что он когда-нибудь будет. А теперь, в сентябре, небо обложили тяжёлые тучи. И день за днём моросили мелкие грибные дождички, и в лесах поднимались как всегда, как каждую осень – маслята, подберезовики, грузди, опята.
По утрам было уже холодно, случались и заморозки, и люди доставили из шкафов и с антресолей тёплую одежду, которая – ещё недавно казалось – не нужна будет никогда. А все будто пробудились от бесконечного тяжелого летнего сна, оживились, строили планы на осень, на зиму.
Никиту похоронили на сельском кладбище. Теперь он навсегда остался в родном селе, и как хотел – в единении с природой. Кладбище тут было красивое, напоминавшее картину «Вечный покой» Левитана. На обрыве, по-над Волгой, и столько неба было вокруг, что казалось — усопшим нет другого пути, как шагнуть прямо туда.
Никиту часто навещают родные – мать, младшие братья и сёстры. И столько любви слышится в их словах, обращённых к фотографии на деревянном кресте, сколько сам Никита не знал в детстве – и шёл за ней к разным духовным учителям.
Игнатик пошёл в первый класс. Не жизнь, а сплошная ответственность. Игнатик учится писать буквы, выводит их круглым неровным почерком. Учительница Анна Михайловна даёт ему задания – раскрашивать картинки, чтобы рука стала более уверенной. Картинка маленькая, но на ней столько нарисовано! И здание школы, и мальчик с девочкой, которые идут на занятия, и собака, которая провожает их до школьных дверей. и косой дождь. Игнатик раскрашивает, высунув от старания кончик языка.
Папа и мама сказали, что если ему так нравятся путешествия и приключения, они на следующий год не отправят его в летний лагерь, а поедут всей семьей в Грецию. Там и море, и столько удивительных памятников старины – и он их увидит своими глазами! И родители расскажут ему про древних героев – Геракла, Одиссея и несть им числа. Так что Игнатик ждёт сказку, которая придёт в его жизнь на следующий год.
Манюре учёба дается трудно. Читать она любит, но уроки математики для неё — пытка. Дома решение задач отнимает почти всё свободное время. Почти, но не всё. Манюра стала ходить в кукольный театр. Это мини-театр, он находится в городском Дворце культуры. И всё-таки он настоящий. У театра особые запахи – пыли и сказки, особый сумеречный цвет, когда освещена только сцена. Пурпурный бархатный занавес тоже сказочный.
Манюра стала тут незаменимой. Она помогает Наталье Владиславовне мастерить кукол, и шить им платья, она развлекает детей перед началом спектаклей и иногда озвучивает самого потешного персонажа – Петрушку.
Манюра ещё не знает, чего хочет в будущем. Может быть, сочинять истории, какие она читает в своих любимых книжках. А может быть, она станет артисткой такого вот театра, и её куклы будут заставлять детей то дрожать от страха, то плакать, то смеяться. Словом, жить в том удивительном мире, в котором, благодаря воображению, живёт она сама.
Ванечка Ливнев, он же Призрак, прошёл лечение у хорошего аллерголога. Теперь, благодаря подобранным препаратам, никакие «ёлки» ему не страшны. Но Ванечка, неожиданно для всех, увлекся плаваньем. Он стал бегать в бассейн, учиться нырять с аквалангом. Несколько раз ходил с отцом на яхте. Прирак мечтает, что рано или поздно, у него будет своя яхта, на которой он обойдет весь земной шар, а потом в глубоководном аппарате спустится на дно Марианской впадины, как прославленный путешественник Фёдор Конюхов. Портрет Конюхова вист у Призрака над кроватью.
У Нади все сложилось очень непросто. Её действительно отдали в школу-интернат. Когда они вернулись из лагеря, к Наде домой приходили и вожатый Паша, и начальница Ирина Николаевна. Мать и отчим вполне могли бы закатить скандал, и не пустить их на порог. Но Ирина Николаевна сказала, что тогда обратится в Отдел по делам семьи, медики зафиксируют побои, и мать лишат родительских прав. После этого родные притихли.
А потом начальница выхлопотала для Нади место в математической школе-интернате. От Нади и в обычной-то школе требовали одних пятерок, иначе она получала по первое число. И всё же, чтобы соответствовать уровню будущих одноклассников, ей пришлось заниматься с репетитором. Занимался с ней Пашка – ему это было раз плюнуть. И, конечно, учил он Надю бесплатно
В интернате Наде очень понравилось. Чистенькие комнаты на троих, девчонки, которые безоговорочно признают её авторитет, столовая, где их пять раз в день кормят «от пуза». А главное – никто никогда не поднимет на тебя руку. Преподаватели разговаривают с ними уважительно, как со студентами.
Надя увлеклась математикой. Наукой, где всё логично, законно и оправдано.
— За вами будущее, — говорят ребятам учителя.
И Надя думает – а может, и правда. Скоро должен состояться полёт на Марс. Говорят, что это будет билет в один конец. Те, кто поживёт в марсианской атмосфере, уже не смогут вернуться к земной жизни. Но Надя мечтает, что когда она-то вырастет, она изобретет такой летательный аппарат, чтобы в нём можно было добраться до звёзд и обратно.
Отчим не навещал её здесь ни разу, мама пришла только однажды, но каждую субботу к Наде приезжает Стасик, и они вдвоем идут гуляют. Стасик рассказывает Наде про «жизнь в большом городе», ведь её собственная жизнь, как ни крути, сейчас всё-таки ограничена – школа и общежитие. А Надя рассказывает ему о том, что в ясные ночи они наблюдают за небом в телескоп, и сколько же там удивительных созвездий! И рано или поздно на всех можно будет побывать.
Надя похудела. Здесь, в спокойной обстановке, ей уже не нужны таблетки. В интернатовской форме – юбка в клетку, белая блузка и серый пиджак с эмблемой – ракета на звёздном небе, Надя выглядит – черт побери! – красивой.
Дядя Лёша не подвёл, и переправил пса через Волгу. И хотя мама Нелли благополучно выписалась из больницы – появлением такого громадного члена семьи её решили не волновать. Собаку забрал к себе Игорь. Как он и ожидал, его родители не стали возражать. Только у мамы возникли сомнения – сможет ли Игорь удержать такого большого зверя на поводке?
— Мы будем ходить в клуб служебного собаководства, — сказал Игорь.
И теперь Шельмец выступает у его левой ноги, идёт с достоинством, как самый настоящий лев – царь зверей. Ежедневно, после занятий Игорь ведёт его гулять в парк. Оказалось, они с Нелли живут совсем неподалёку друг от друга. Парк заброшенный, граничит с лесом. Давно неработающий фонтан – в его чаше уже выросла трава, потрескавшийся асфальт, заросли сирени… В дождливые дни тут и вовсе безлюдно. Можно отпустить с поводка Шельмеца, разрешить ему погонять. И могучий пёс упивается свободой, ласковыми руками подростков, которые треплют его по загривку.
Нелли стала совсем другой, чем была в первые дни в лагере. Мама её выздоравливает, и мечтает вскоре вернуться к своей работе в библиотеке. И Нелли теперь учится радоваться жизни. Ее восхищает всё. И по-летнему теплый ещё мелкий дождь, и капли, которые можно ловить ртом, и грибы, которые они с Игорем находят в парке, и листья– золотые и алые, которые кружатся в воздухе и ложатся на потемневший от дождя асфальт.
— А лагерь наш, он ведь не сгорел, правда? — спросила она Игоря.
— До самого лагеря огонь не дошел, там все цело. Но лес пострадал сильно. Сейчас осень – лесники и волонтёры будут высаживать саженцы новых деревьев. Конечно, ещё несколько лет пройдет, но в конце концов там будет новый лес, как будто ничего не случилось, — сказал Игорь.
— Но эту смену я никогда не забуду, — вздохнула Нелли.
Они гуляли, взявшись за руки, а когда начинало темнеть – темнело теперь рано— приходили к Нелли, и пили чай с рябиновым вареньем. Ее мама – первое, что сделала, вернувшись из больницы – сварила полный медный таз такого варенья. И падали с чайной ложечки медленные тягучие сладкие капли
Олечка Котенко поступила в школу фотомоделей. Существовала ещё общеобразовательная школа, но как-то параллельно. Олечка чувствовала, что теперь учится тому, что ей действительно нужно. Но она была трезвой и разумной девушкой, и понимала, что по «языку» весь век не проходишь. Поэтому в свободное время она набрасывала эскизы нарядов и садилась за швейную машинку. Цель её была – поступить в институт сервиса на модельера.
Лиля вернулась в школу к своим малышам. У неё было чувство, что она побывала на войне. Но множество мелких школьных забот – нахлынуло, завертело в своей ежедневной круговерти. И скоро страшные сны, в которых горел лес, сменились тревогами о том, чтобы все её тридцать восемь питомцев заучили и сдали хорошо таблицу умножения, чтобы Машенька с её почерком «как курица лапой» написала диктант хотя бы на четвёрку и осталась хорошисткой, чтобы составить сценарий праздника «Прощай, Осень» и никого не обидеть при распределении ролей. А потом дети так просили устроить им настоящий бал с танцами…
Сестры, которым она помогла выучиться, по-прежнему не вспоминали о существовании Лили. Маме она звонила регулярно, два раза в месяц – и слышала вежливый и такой чужой голос. Но всё это не имело значения. Почти каждый день к ним с бабушкой приезжал Пашка. Первое время он вел себя как пёс, который всю жизнь просидел на цепи, и вдруг, в отчаянную непогоду его впустили в дом. Пёс стоит у порога, на лапах, полусогнутых от благодарности, робко помахивает хвостом и боится сделать хоть шаг от двери – в тепло, свет и уют. Он боится вновь оказаться на улице, где холод и метель творят светопреставление.
Пашка в первые дни не знал, что ему сделать, чтобы оказаться им полезным, чтобы его не выгнали. Он принёс откуда-то доску, и починил ступеньку крыльца, ту самую, которая вот-вот готова была обрушиться. Он, поплевав на ладони, выкопал всю картошку на огороде, и сгрузил мешки в погреб.
Бабушка уже ждала его, и неизменно оставляла к чаю. Но у Пашки руки постоянно были заняты: то он разбирал сломанный утюг, чтобы найти причину поломки, то устанавливал какую-нибудь новую программу на Лилин компьютер.
И только когда бабушка взялась вязать Пашке какую-то затейливую жилетку со сложным орнаментом, и завела для него собственную чайную чашку — он поверил, что он тут свой.
Остроумный и находчивый с другими, дома он всегда уступал пальму первенства Лиле. Ждал её рассказов о школьном дне, или просто, занятый тем же утюгом, поднимал вдруг глаза и всё смотрел и смотрел на неё, пока она проверяла тетрадки своих учеников. В эти минуты он испытывал то блаженное чувство, которое знает выздоравливающий от тяжёлой болезни: страдания отступают, а в душе воцаряются мир и покой. Лиля чувствовала его взгляд и поднимала глаза – ему навстречу.
Ирина Николаевна, вернувшись из лагеря, проспала целую неделю. Встревоженная старшая сестра хотела было обратиться к врачу, но Ирина только рукой замахала – не мешай, мол, и поглубже зарылась в одеяло. Сон её был безмятежен, потому что все вернулись из лагеря живыми. Несмотря на всё, что произошло в этом лето, несмотря на экстремальную последнюю смену.
За окном шумел дождь, а она спала и спала. Как-то утром сестра принесла ей чашку крепкого кофе, надеясь, что это её подбодрит, а Ирина Николаевна сказала ей:
— Ты знаешь, откуда взялась привычка спать в дождь? От наших пещерных предков. В плохую погоду хищники не охотились, и они могли спать спокойно.
С этими словами Ирина Николаевна снова подоткнула под голову подушку и уснула. Дождь барабанил о стекло, а ей снилось тёплое море и голубовато-зеленые волны, накатывающиеся на берег.
И лагерь «Зарница» засыпал. Здесь уже не звучали детские голоса, а на мокрых ступеньках дач лежали разноцветные листья. Скоро всё тут погрузится в зимний сон, долгий, очень долгий, чтобы вновь пробудиться следующей весной. А её снова сменит звонкое лето, и кто знает, что оно принесёт.
.