Члены маленькой экспедиции, посовещавшись, решили поворачивать обратно, сочтя теперь свой поход окупившимся, тем более, что путь до следующего посёлка был не близок, а ночевка там, в их нынешнем составе, вместе с Пашей – и небезопасной.
Однако и заночевать среди дороги было совершенно невозможно, а день меж тем клонился к вечеру и вокруг путешественников всё ощутимее сгущались сумерки. Но поскольку выбора не было, решили заночевать в тайге, свернув туда по первой же, подходящей для проезда саней, лесной тропе. Найти таковую оказалось не просто, и только спустя пяток верст Кузьма Иванович махнул рукой, заприметив с дороги подобие просеки, ведущую в глубь леса через высокие сугробы.
Тропа была неровная, сани мотало из стороны в сторону, грозя опрокинуть набок вместе с седоками, ноги коней увязали в сугробах, да при том высокие волочки над пошевнями цеплялись за ветки деревьев, обсыпая снегом, и сыновьям Мосолова время от времени приходилось браться за топор, чтобы освободить дорогу. Путники искали сколько-нибудь годную поляну для ночлега, где можно было разбить лагерь и развести костер. Однако лес встречал их промерзшей тёмной стеной и за деревьями не было видно просвета. Время казалось бесконечным, лошади плелись понуро от усталости, а людей охватила всё нарастающая тревога. Стемнело настолько, что люди запалили факелы, чтобы следить за дорогой, а заодно и отпугивать диких зверей.
- Не замёрзла ли ты? – с беспокойством спрашивал Иван Захарович, время от времени наклоняясь к Паше.
- Нет, - каждый раз коротко отвечала та без всякого лукавства. Паше и в самом деле не было холодно. Спрятанная от посторонних глаз под исподней рубахой на груди девицы, занималась слабым огоньком, будто тлела Плясунья, отдавая новой хозяйке своё тепло. И чем дальше уходил в тайгу их маленький обоз, тем явственнее чувствовала Паша её пробуждение.
Но вдруг тропа резко и неожиданно свернула в сторону, а стена внезапно расступилась, обнаружив просторную поляну, огороженную высоким частоколом из толстых, едва обтёсанных, заострённых сверху брёвен. Для членов экспедиции то было равноценно чуду, но у измученных путников не оставалось силы, чтобы дивиться или радоваться. За забором оказалось тихо и явно безлюдно, не вился дымок, не лаяла собака, ничего не указывало на присутствие хозяина. Мужчины спешились и отворили ворота, - те были не заперты, но плотно пригнаны друг к другу, - так, что открывались с усилием. Обнаружился не широкий проезд, - достаточный не более, чем для прохода простых саней или крестьянской телеги. Освещая пространство факелами, члены экспедиции проникли во двор.
Во дворе, занесённый по ставни сугробами, стоял приземистый крестьянский дом, сложенный из грубых брёвен. Худобашев с Мосоловым, дав знак остальным подождать, решили обойти постройку. К дому примыкал небольшой хлевец, соединённый с избой общей крышей, подле него торчала из сугробов низенькая сараюшка, а чуть поодаль, скрытый за задней стороной избы – домишко, по виду напоминающий баньку.
- На охотничье зимовье непохоже, - сказал рассудительно Мосолов. – Тут целое хозяйство, обжитое, да только заброшенное. Покрутив головою, добавил задумчиво, -А вот колодца не видать. – и осмотревшись ещё раз, предположил,- Должно быть недалеко, за оградою… Или лесная речушка где-то рядом.
Признаков недавнего пребывания людей действительно не было видно. Однако, всё же постучавшись предварительно, оба зашли во внутрь. Избёнка оказалась достаточно просторной и, несмотря на запустение, опрятной. Стены заботливо проконопачены, две небольшие горницы – одна поболее другой, разделялись печью – с застеленной лежанкой и трубой на улицу. Посреди комнаты находился стол, старательно выскобленный, на столе поставец для лучины, подле - переметная скамья. Вдоль стены, по другую сторону от печки, устроены были полати, в головах которых – аккуратно скатанное грубое одеяло, смерзшееся в один бесформенный грубый кусок…
Над печкой свешивались плотные мешочки, наполненные сухарями и крупой. За заслонкой приютилась пара чугунков, а рядом с печью нашлись небольшой запас дров, ведёрко и деревянная лопата…
Все живо принялись за дело. Затопили печку, в ведро набрали снега, да вскипятили воды. Припасов у отряда Худобашева было ещё достаточно и вскоре все пятеро – Иван Захарович, Мосолов с сыновьями, да Паша принялись за поздний ужин.
После всего пережитого за многотрудный, злополучный день, совсем простая, грубая еда – тюря из хлеба с луком, да размоченная солонина показалась им роскошным пированием. Худобашев откупорил фляжку, угостил всю честную компанию, включая девицу – та, хоть и противилась, а сделала глоток по настоянию Ивана и подобревшего мастера. Паша наконец отмыла своё чумазое от копоти лицо, щеки её заметно розовели, и Худобашев заприметил, как сидевший за столом напротив, младший сын Мосолова, неженатый Антипушка, тайком поглядывает на девчонку. И не понравилось это Ивану Захаровичу.
Худобашев, за свои двадцать восемь годов, успел повидать немало красивых женщин. И осознавая, что спасённая им девушка-подросток вовсе не была красавицей, он чувствовал, что та мила ему. Зеленоглазая, светловолосая, не отличавшаяся ни сибирскою дородностью, ни статью, девчушка-невеличка трогала его своей особостью, чем-то, не поддающемся простому объяснению. Чем-то неуловимо странным, необъяснимым, в чём он не отдавал вполне себе отчёта.
Поужинав, все завалились спать, почти не раздеваясь, завернувшись в тулупы и шубы. Мосолов с сыновьями развалились прямо на полу, подле стола, да вскорости и захрапели на три лада. Паша, несмотря на предложенную печную лежанку, устроилась на полатях, по другую сторону печи, а разогретая, просторная лежанка досталась Худобашеву.
http://www.proza.ru/2019/10/19/1322