Соня сидела на стуле у подоконника и смотрела в окно. Природа увядала, а вместе с ней и город. Жёлтые дома осыпались штукатуркой, как старые липы мёртвыми листочками. Слепые глазницы окон, в которых ни света, ни цвета. Полысевшее рыжее дерево по центру двора. Листья на жухлой траве. Бесцветные коробчонки машин. И над всем этим небо цвета и формы женской скомканной прокладки, испачканной бледной кровеносной полоской заката. Месячные природы. И скоро она обновится. Выпустит из себя старую кровь, старое время, старую жизнь. Придёт зима с белой-белой кожей, белыми глазами, белыми пальцами и дыханием. И всё это исчезнет: машины, дома, лысые деревья. Всё укроет собой пелена будущего. И тогда Соня выйдет во двор, спрячет руки в меховую муфту, а нос в тёплый шерстяной шарф и побредёт вдоль канала Грибоедова до самого Никольского сада. Только снег будет хрустеть под её любимыми красными сапожками, как страницы новой книги. Соня улыбнулась.
Двор окунался в тени, а мысли девушки будто расцветали. Она представляла белый город, солнце, сверкающее в шапках свежих сугробов, звонкий крик детей, играющих в снежки на толстом льду канала, молодую природу, молодую себя и бесконечную радость тёплым комком в животе.
Соня провела пальцем по оконному стеклу, представляя, будто это лёд.
А ещё ей ужасно хотелось завести собачку, маленького белого пёсика. Они гуляли бы по Никольскому саду, даже такому, осеннему, тонущему в жёлтых листьях. Пёсик смешно гавкал, крутил хвостом и кружил вокруг Сони, влюблено глядя на свою хозяйку…
- Влюблено глядя, - прошептала вслух Соня.
Как жаль, что им запрещают иметь домашних животных. Как жаль. Сердце Сонино сжалось. Она снова коснулась ладонью окна. Посмотрела на маленькую татуировку между большим и указательным пальцем: число «89». Её любимое число. Её счастливое число.
Пошёл дождь. Мелкие капли застучали о жестяной карниз. Заблестел асфальт, рыжее дерево во дворе потемнело, осунулось. Комната утонула в сумерках. И не осталось ни её узкой кровати, ни старого комодика, на котором лежала старая, многократно читанная книжка в кожаном переплёте «Евангелие». Только круглое зеркальце на стене у двери, словно дыра в соседнее измерение.
Соня закрыла глаза и стала слушать дождь.
Скоро всё будет другим, подумала она, счастливым и радостным. Очень скоро…
Потом села на краешек кровати. Застонали пружинки. Щёлкнул выключатель карболитовой лампы на прикроватной тумбочке. Мягкий жёлтый свет разлился по комнате, словно густое топлёное молоко. Соня достала спицы и недовязанный шарф. Провела пальцами по его мягкой, шерстяной поверхности. Узелки казались волшебными. Каждый из них – желание, которое сбудется в будущем. Соня снова улыбнулась. Обязательно сбудется.
- Андрюша, - торжественно произнёс Степан Ильич, хватая сына за руку, - вот и настал этот день. Этот важный великий день.
Андрей стоял вытянувшись и, хлопая глазами, смотрел на отца.
- Ты дожил до совершеннолетия. Ты дожил до времени мужчины! Ты понимаешь, что означает «Время мужчины»?
Андрей облизал губы, покосился на мать, которая стояла в стороне и виновато улыбалась.
- Это время власти, время решения, время жизни! – Степан Ильич схватил сына за плечи и стал трясти.- Ты стал полноценным членом общества. Полноценным! Ты слышишь?
Андрей слабо улыбался, преданно глядя на отца. Ему было радостно, но немного страшно. Отец кипятился. Ходил от стены к стене, махал руками и постоянно подворачивал свои пышные усы.
- Ты уже получил айди мужчины, - и Степан Ильич взял руку сына, со свежей электронной татуировкой на предплечье. – Но тебе осталось сделать ещё один шаг. И даже не шаг, шажочек…. – Степан Ильич выдержал длинную паузу и произнёс громко, - Сегодня ты отправишься в майсон дэ толеранс!
- К настоящей бабе? – спросил Андрей. Его тёмные глаза засверкали. Рот приоткрылся.
- К настоящей бабе, - протянул Степан Ильич самодовольно.
- Господи, благослови, - радостно сказала Бахиджа, мать Андрея. Упала на колени и три раза перекрестилась.
В дом терпимости отец с сыном шли пешком. Он находился недалеко от их дома, у Сенной площади на канале Грибоедова. Стемнело. Из фиолетовой пустоты неба сыпался мелкий занудный дождь. Машины гремели на колдобинах. Глухая, монотонная музыка пыхтела из открытых дверей шавермячных, как из-под крышки кипящего чайника. Город блестел и сверкал неоновой рекламой в лужах, мокром асфальте и окнах, будто чистенький, новенький, только сошедший с конвейера.
Андрей семенил за отцом, задыхался от волнения, смотрел на встречных женщин. Представлял их голыми в своей постели и замирал на месте, пока Степан Ильич не дёргал его за руку или прикрикивал.
Каждая была красавица. У каждой роскошная грудь и бёдра. И лобок. Конечно, лобок, с волнующей полоской волос. Андрей дрожал, не смея представить, что он сможет коснуться этой полоски рукой, что сможет потрогать соски и рот. Живой рот, живые соски настоящей бабы…
- Пришли, - рявкнул отец на ухо. Андрей дёрнулся, охнул. Вывалился из своих фантазий.
Они стояли перед старым розовым домом на канале Грибоедова. Его окна мерцали красным светом. За плотными бордовыми шторами каждого окна проявлялся женский силуэт. Грудь, бёдра, узел Аполлона на голове. Над парадной и чугунной лестницей сияла неоновая вывеска «У Сони».
- Во всём слушай меня, - сказал отец, - не трухай и веди себя достойно.
- Да, отец, - прошептал Андрей. Но голос его дрожал.
Степан Ильич привычно подправил усы и нажал на клавишу звонка. Раздался глубокий колокольный звон. Дверь автоматически распахнулась.
- Ну с богом, - сказал отец и перекрестился. Андрей перекрестился тоже. Они шагнули внутрь.
Сразу за дверью находился сканер, и Андрею пришлось выложить свой фибротен. У Степана Ильича ничего запрещённого не оказалось. Он строго посмотрел на сына и покачал головой.
Сразу за сканером они попали в просторный холл. Массивная хрустальная люстра, стены в зелёном бархате, широкая лестница наверх, устланная толстым бордовым ковром с золотистым рисунком. На площадке пролёта подсвеченный с разных сторон бюст вождя. А за ним, полыхающая искусственным огнём фигура распятия.
Отец с сыном снова перекрестились.
В холле их уже ждали. Толстая женщина в чёрном платье с розовыми кружевами на руковах и подоле, и широким вырезом на белой груди. На том месте, где за платьем прятался сосок, блестел партийный значок.
- Мы приветствуем вас в салоне любви «У Сони», - улыбнулась женщина так широко, что казалось, начало трещать её припудренное старое лицо, - меня зовут Катерина Ивановна.
- Мы бронировали время на девятнадцать, - сказал Степан Ильич, - вот для этого молодого человека, - и добавил торжественно, как он это любил: - Сегодня ему исполняется четырнадцать.
- Ах, - почти пропела Катерина Ивановна, нежно глядя на Андрея, - возраст превращения мальчика в мужа.
- Именно, - кивнул Степан Ильич. – И сегодня он станет мужчиной.
- Непременно, - улыбнулась Катерина Ивановна.
В холл вышла голая женщина, почти девочка, в венецианской маске, с маленькой грудью и голым лобком. В руках она держала поднос с двумя бокалами, наполненными прозрачной жидкостью.
Андрей с сожалением отметил «безволосость» лобка служанки.
- Прошу вас, бокал гостевой водки, - сказала Катерина Ивановна. Отец с сыном взяли с подноса водку. Степан Ильич только крякнул. Андрей же закашлялся. Водка больно порезала пищевод. Но выпил всё.
- Что же, не будем вас томить, - сказала Катерина Ивановна и махнула рукой.
В голове Андрея что-то немедленно столкнулось. Он почувствовал жар в груди и на лице.
На лестнице и рядом полукругом выстроились тринадцать абсолютно одинаковых девушек. Все скромно одеты: домашние бежевые платья с высоким воротником, светлые волосы, узелком стянутые на затылке, белые гладкие лица без капли грима и подводки. И глаза, кроткие, голубые глаза, будто сверкающие огнём. Андрей так увлёкся, что ему показалось, мысль о глазах была его собственная, личная. Однако, эту фразу произнесла Катерина Ивановна, причём несколько раз.
Девушки улыбались, потупив взор.
- И все они настоящие? – недоверчиво спросил Степан Ильич, хотя сам прекрасно знал ответ.
- Абсолютно, не сомневайтесь, - ответила Катерина Ивановна, - они даже рождены, как мы с вами. Разве что, зачаты иначе. Однако ж, это меняет дело?
- Нет, что вы, что вы… - Степан Ильич подтолкнул сына в спину. - Выбирай.
Все девушки были не только одинаковы внешне, они даже стояли в одной и той же позе, сложив руки спереди, глядя в пол, исподволь посматривая на Андрея и его отца. Однако, одна девушка смотрела вверх, на люстру. И даже не смотрела, а будто зависла на ней, будто не замечала, что происходит вокруг и витает где-то там, среди светящегося хрусталя. На неё Андрей и указал.
- Восемьдесят девятая. – сказала Катерина Ивановна, повысив голос, чтобы выдернуть девушку из фантазий. – Прекрасная Сонечка. Просто душечка.
Соня очнулась. Посмотрела на мамку. Та строго прищурила глаза. Соня извинительно кивнула.
- Вы не бронировали игровую комнату, - сказала Катерина Ивановна, глядя в наладонник, - Однако, в ближайшие два часа она свободна. И вы можете пойти туда.
- Нет, спасибо, нам хватит апартаментов самой Сонечки, - ответил Степан Ильич.
- Что ж, ваша воля… Сонечка, проводи гостей. И прошу вас помнить, – обратилась Катерина Ивановна к гостям. – Я всегда на связи в коммуникаторе. Обращайтесь по любым вопросам. Приятного отдыха.
Андрей с интересом осмотрел комнатку Сони. Подошёл к комоду. Покрутил в руках бумажный Евангелие. Комната освещалась красноватым светом из-под потолочных и напольных плинтусов, затмив чёрное окно, и стала походить на куб Аскера.
Голова Андрея немного закружилась. Как долго он думал, мечтал, фантазировал об этом моменте. И вот это время пришло.
Степан Ильич заметил смятение на лице сына.
- Ты должен помнить, Андрей Степанович, - обратился отец, - ничего не происходит само. Всякая вещь, всякий поступок требует движения.
- Да-да, я помню, - пробормотал Андрей.
- Ты вступаешь в новое время. Но всякое новое начинается с окончания старого. Брось сомнения. Иди вперёд!
- Спасибо, отец.
Андрей посмотрел, едва поджал губы и улыбнулся.
Комната больше не походила на куб Аскера. И даже фибротен больше не был нужен. Андрей почувствовал неизбежное рождение будущего в груди, в самом сердце.
Девушка села на край кровати и сложила руки на коленях. В зеркале у двери высветилось лицо Катерины Ивановны.
- Простите, хотела вам напомнить, что, если вы всё же захотите, сможете переместиться в игровую комнату в любое время. У нас там множество интересных приборов.
- Спасибо, - ответил Степан Ильич, - и здесь всё хорошо.
- Прекрасно, - сказала Катерина Ивановна, - я всегда на связи.
И отключилась.
- Раздевайся, - сказал Степан Ильич стальным голосом, обращаясь к девушке.
Соня послушно сняла платье и аккуратно сложила его на стул. Она осталась в одних белых трусиках.
- А ты сними с неё трусы, - обратился Степан Ильич к сыну.
Соня села на кровать и задрала ноги. Андрей медленно стянул трусики с девушки и уставился между её ног.
- Но почему лысая? – разочаровано процедил он.
- У нас так принято, - ответила Соня, виновато улыбаясь, - да и не растёт у меня особенно волос.
- ****ство, - прошипел Андрей.
- Дюша, не ругайся, - прикрикнул отец, - не гневи бога!
- Простите, отец…
- Давай, начинай.
Андрей быстро стянул с себя одежду, комкано помолился, и залез на Соню.
От кожи девушки пахло тёплым топлёным молоком, а волосы какими-то цветами. Андрей зажмурился и резко вошёл в неё.
Хорошо, отец дал ему специальную таблетку. Иначе всё кончилось бы сразу. Так это было приятно, так космически тепло и воздушно.
Девушка стонала, кротко охала. Казалось, она сейчас заплачет. Андрей извивался, вертел задом и рычал, представляя себя зверем, настоящим мужиком. Низ живота горел. Голова набухла. И ничего в ней не осталось, кроме влажных опилок удовольствия.
- Отец, - закричал Андрей, - а можно в зад?
Степан Ильич повернулся к коммуникатору и вызвал мамку. Через мгновение он повернулся к сыну и сказал:
- Все дырки твои. Теперь ты настоящий мужчина.
Андрей резко перекинул девушку на живот, приподнял её зад и воткнулся… Соня зарыдала. Андрей задыхаясь ревел:
- Вот так, так, блять!
Отец уже не одёргивал сына. Он стоял у двери и усмехался. Маменькин сынок в одночасье стал мужчиной. Настоящим мужчиной. Благослови господь.
- Отец, - снова закричал Андрей, - я хочу до конца!
Степан Ильич задумался. Потом повернулся к коммуникатору.
- Двадцать восемь тысяч, - сказала Катерина Ивановна.
Степан Ильич кивнул. Огромные деньги. Но сын становится мужчиной.
Через две минуты в комнату вошла та же служанка, что подносила водку в холле.
Теперь на её подносе лежало два клинка: один с широким лезвием, второй круглый, почти, как шило.
Степан Ильич подошёл к кровати. Протянул клинки сыну. Перевернул бабу на спину. Зажал её руки и кивнул. Ужас вспыхнул в голубых глазах Сони, «будто сверкающих огнём».
Андрей вонзил широкое лезвие в белый живот девушки и потянул вверх. Она охнула, захрипела. Почти сразу из её горла запузырилась кровь. Она стала дёргаться и пытаться вырваться. Но Степан Ильич крепко держал её руки, а Андрюша сидел на ногах.
- Вот так! – сказал Андрей, чувствуя, как оргазм, вместе с горячей кровью девушки растекается по ногам.
- Вот так! – протянул Степан Ильич, улыбаясь.
Свет в комнате потух. Девушка перестала дёргаться. Стало очень тихо. В темноте проявилось окно. По стеклу тонкими струями ползала вода. Во дворе последними листьями осыпалась одинокая липа. Всё готовилось умереть, чтобы снова воскреснуть чистым белым утром следующей жизни.