3. Поначалу дела у Спиридона Ивановича шли хорошо. В доме с пристройками прежние хозяева устроили постоялый двор для извозчиков, благо и подъезд хороший и стоял на самой окраине. Публика останавливалась соответствующая, не брезгующая подзаработать не только извозчичьим ремеслом.
- Ух и развернемся мы с тобой, Глашка, - потирал потные ладошки Спиридон, осматривая дом. – Дело верное.
В ответ Глаша лишь смотрела влюбленными глазами на супруга и думала: «Какой же он у меня справный, дородный».
А в это время крупная фигура Спиридона мелькала по комнатам и хозяйственным постройкам, отдавая приказания нанятому парнишке Федьке.
- Крючки-то на замки заменить надо, чтобы и снаружи открыть можно. Ишь, перины-то повывезли, расход…
И уже через месяц, подновленный и частично перестроенный, дом принимал первых постояльцев. Глаша металась между кухней и комнатами – приготовление пищи, уборка и стирка легли на ее плечи, Агафонов оказался скуп и помощниц ей не нанял. Без сил опускалась она в постель далеко за полночь, чтобы с ранней зарей опять спешить по делам. И уж не до ласк неутомимого супруга, а супруг терпеть холодность Глашки не желал, брал свое силой, грубостью. Да и днем находились поводы испытать крепость его кулака: то щи постояльцы ругают, то перины.
«Груня, Грунечка», - из забытья возвращал голос матери. Глаша вздрагивала и брела дальше от рынка к печке, от печки к корыту. Через год она серьезно заболела, лежала в бреду, пришлось Спиридону взять помощницу, пышнотелую Мотьку. Глаша выздоравливала долго, да и ухода за ней не было. А когда через месяц, пошатываясь, вышла из темной каморки, что отвел ей супруг, поразилась переменам в Спиридоне, он смотрел на жену с какой-то брезгливостью, прятал взгляд. Зато Мотька хозяйствовала вовсю, Глаша попыталась, было, осадить наглую девку – куда там.
- Ты, Глафира, недалеко от меня ушла, а кое в чем и поотстала, - смеялась работница, обнажая ряд крепких, белых зубов. – Сидишь в каморке и сиди, мне не мешай.
Спиридон закрыл для Глафиры супружескую спальню, теперь там жила Мотька. Кинулась к нему Глаша, а он лишь усмехается в пегие усы:
- Ты меня не суди, не тебе судить-то. Окрутила, ведьма, взял без денег, думал, что хозяйка справная, а ты ни днем, ни ночью угодить мне не спешила.
- Бога не боишься, так хоть людей постеснялся бы, взял вместо жены девку разгульную, на супружеское ложе пристроил.
- Ой, где здесь людей узрела, так, людишки, мусор человеческий. А по мне – с кем мягкО, с тем легко.
Разгорелось сердце Глашеньки, разгневалось. Бросилась из дому, до ночи бродила по улицам как безумная, и мороз не студил. В сумерки постучалась в заветный флигелек, к старухе Скороручке.
- Присоветуй, что делать, ты ведь мне вместо матушки.
- Если бы Бога не боялась, сказала бы, чтобы уходила, но ведь венчаны…
- Пока бродила, все думала, как Мотьку извести. Хотела уж порошок какой подсыпать.
- Не глупи, девка, не бери грех страшный на душу. Ты вот что, поживи пару денечков у меня, остынь, а я по своим связям разузнаю про эту Мотьку.
Известия, что принесла старуха, Глашку не обрадовали. Мотьку среди воров знали хорошо, ничем девка не брезговала: и кошель подрежет, и богатого купчика к грабителям приведет.
- Возвращаться тебе надо, Глашенька, твое место подле мужа. Слышала, что Мотька специально к Спиридону трется, час выбирает, как супруга твоего без сбережений оставить.
Наутро несчастная отправилась домой, а дома-то беда…
4. Еще издалека Глафира заметила распахнутые ворота, Спиридон Иванович был осторожен, лично впускал и выпускал гостей, а потом запирался на многочисленные засовы. В комнатах второго этажа горел свет, хоть давно и рассвело. Женщина прибавила шаг и в воротах столкнулась с ломовым Мишуком, погоняющего своего тяжеловоза, порожние сани подпрыгивали в разъезженной колее.
- Мишук, что стряслось? – крикнула она ему в спину.
Но тот лишь обернулся, махнул рукой и помчался вниз по улице.
- Спиридон, Федор, Мотя, - звала хозяйка, пробегая по пустому двору - повозок гостей не было.
Никто не отзывался. Рванула входную дверь – не заперто. В темных сенях споткнулась о ведро. Дверь в гостевую, где принимали и кормили постояльцев, висела на одной петле. Картина, открывшаяся Глафире, внушала ужас: перевернутые столы, битая посуда, печная заслонка в красном углу под иконами, обломанные перила лестницы. Хозяйка металась по пустому дому. Спиридона нашла в кладовой, нашла случайно, споткнулась о вытянутые ноги, на мужа кто-то набросал мешки, благо почти порожние. Агафонов тяжело и хрипло дышал, Глафира еще удивилась, как не услышала хрипов из гостевой. С трудом перетащила грузного супруга в свою каморку - и ближе, и не хотела на кровать, оскверненную Мотькой.
И потянулись долгие дни и ночи, когда ходила за Спиридоном, словно за ребенком. Вставать начал только через месяц, нетвердыми ногами обошел разгромленный дом, цедя сквозь выбитые зубы: «Гадюка». Разгром этот устроила Мотька со своим дружком. Дождалась, когда из постояльцев остался только Мишук, крепко спавший в дальней комнате на втором этаже, открыла дверь любовнику. Пара бросилась к Федьке, но парень оказался шустрым и сбежал. Связали опоенного сонным отваром Спиридона, добрались до схрона, который сам же хозяин и открыл бедовой девке в приливе страсти. Но показалось мало, любовник, будто в отместку за измену Мотьки, бил, крушил все, что попадалось под руку. А потом в кураже бросился в спальню. Спиридон вспоминал, что проснулся от ручищ, сомкнутых на шее. Испугавшаяся Мотька пыталась оттащить своего дружка, но тот, оторвавшись от шеи, повалил хозяина на пол и стал избивать.
- Как в кладовую тащили, не помню, отключился я. Если бы не ты…
В душе Глафиры сквозь ужас пробивалась радость: «мой, теперь мой навеки». Спиридон выздоравливал, но с каждым днем становился угрюмее, злее. На Глафиру не бросался с кулаками, как прежде, но и ближе не стал. После разграбления все надо было начинать заново, сбережений не было, пришлось брать займы.
- Спиридоша, может ну его, дом этот, давай продадим? – робко уговаривала Глаша.
- Даже не думай, - сказал, словно хлестнул.
Пока муж лежал, Глафира как могла, устраняла следы погрома: поправила печи, побелила комнаты. Даже купила немного посуды, продав последние сережки и кольцо. За время, пока хозяин болел, они растеряли своих постояльцев. Окрепший Спиридон весь день что-то латал и чинил, а в ночь уходил. Глафира боялась спросить куда, а он не рассказывал. Как-то, явившись на следующий день, заявил:
- Готовься к гостям, завтра будут.
И вновь Глафира хлопотала одна, без помощниц, вновь бегала на рынок, договаривалась с молочником, гремела чугунками и сковородками. К вечеру стали прибывать первые постояльцы. Глаша подавала на столы и с опаской разглядывала угрюмых гостей.
- Откуда он их привел? – делилась на следующий день со старухой Скороручкой, к которой забежала после базара. – Не из простых, а вроде благородных, одетые модно, а заказывают мало. Да и ночевать не остаются, не постоялый двор, а вроде трактира.
- А что Спиридон Иванович?
- Так он со мной не делится.
- Не присмирел?
- Руки не распускает, но будто злее стал. Бежать мне пора, дел много.
В этой круговерти проходили дни, недели, месяцы. Глафира просила взять себе помощницу, но Спиридон все время отказывал:
- Нечего чужих людей в хозяйство пускать.
Осторожничал после Мотьки, однако, для мелких поручений привел немого мальчишку Степку. С наступлением тепла затеял новый ледник.
- Для крепкого хозяйства ледник нужен большой.
- Но у нас и этот еще крепкий.
- Не лезь не в свои дела, лучше за кухней смотри, селедка нынче опять ржавая.
- На эти деньги только такую и купишь, не скупился бы, Спиридоша!
- Долги раздать надо, - срезал любую ее просьбу.
Все потихоньку восстанавливалось, у них по-прежнему останавливались мелкие купцы, приказчики, зажиточные крестьяне и прочая подобная публика. Иногда появлялись и господа, приезжавшие в тот, памятный вечер, но долго не засиживались, шептались о чем-то в кабинете Спиридона, пока во дворе поджидали возчики.
К лету знакомый извозчик привез из деревни тихую девушку Наташку. Глаше стало легче. Казалось, жизнь налаживается, пока в один из вечеров в ворота не постучал …Прошка.
Продолжение следует.
Иллюстрация А.Гвозденко