Прима

Стародубцева Наталья Олеговна
     Григорий озябло попереминался с ноги на ногу, безнадежно в очередной раз подёргав накрепко закрытые увесистые лакированные деревянные двери с громадными, выдающимися, продолговатыми витыми металлическими дверными ручками, словно рассчитанными на мощные лапы некоего исполина, и гостеприимно приглашавшими мифического монументального гостя заглянуть на огонек в небольшое каменное строение, полностью выкрашенное в белый цвет и околпаченное сверху тонким изящным шпилем.

     Мужчина машинально обернулся в сторону, невидимой с такого расстояния, набережной дерзкого и грандиозного канала, где, на памяти местного жителя, огромнейший, не доживший до занесения в книгу рекордов, памятник Сталину сдал свою сторожевую вахту Владимиру Ильичу и отправился вольным духом наблюдать за тем, что сохранилось от когда-то лично им одобренной масштабной советской застройки мини-городка, вовремя удачливо успевшего отметиться в биографии титана.

     Потерев между собой ладони и зарывшись рукой в глубокий карман, он нащупал привычную пачку «Примы» - свою неизменную спутницу еще с незапамятных социалистических времен. Когда-то заботливая жёнушка сама, по дороге с работы, стыдливо покупала ему любимую отраву в ларьке целыми блоками, и сверху на холодильнике у них располагался неиссякаемый сигаретный склад.

     Года два уже Григорий пополнял свои табачные закрома самостоятельно. Верность «Приме» оказалась крепче верности жене, а Тиночка сходу взялась всячески бороться с его дурно пахнущими пристрастиями: оставляла на видных местах современные длинные тонкие безделушки, пропитанные ментолом или химическими пародиями на фрукты; скорчившись, как ужаленная, совала ему мятные жевательные пластинки после каждого курева; по всему дому развесила воняющие какой-то прогорклой хвоей поглотители табачного запаха; а на новый год притащила домой фруктовый кальян и электронные сигареты. Да "горбатого" Григория - только могилой исправить. Ничего, не так долго осталось. Говорят, что после сорока и вообще бросать бессмысленно, потому как организм уже не восстанавливается – чёрт его знает, может, и брешут.

     Вообще его Кристинка была девушкой утончённой: любила музеи, театры, классическую музыку и литературу. Её научили этим специфическим пристрастиям «демотиваторы», расплодившиеся в социальных сетях. Не так давно девушка добавила себе на страницу видео «Бабы, не будьте дурами», в котором какой-то взлохмаченный угловатый паренёк, совершив 20 орфографических ошибок за две минуты ролика, призывал современниц обратить свои умы к чтению и самообразованию, потому что ему непременно нужно, чтобы его женщина соответствовала заданной им планке высочайшего уровня грамотности.

     Причислять себя ни к бабам, ни к дурам Тине Михайловне категорически не хотелось и, словно для предупреждения косых взглядов, чтобы сразу видно было, сколь высокого полёта хозяйка этой интернет-страницы, вся стена под Тининой анкетой в социальной сети вспенилась цитатами из Достоевского и Эйнштейна. Следом, чтобы развеять в окружающих последние сомнения, в её розовый плеер перекочевали произведения Моцарта, вперемешку с их современными реп-обработками, а также всё, что безосновательно приписывает гению распоясавшийся в бесцензурном пространстве интернет. На последнем этапе открещивания от дуро-бабости Тина, для закрепления результата, изъявила желание срочно посетить «какую-нибудь комедию» в драматическом театре и полюбоваться эротической живописью Пабло Пикассо, дабы, после увиденного, от сердца точно отлегли все едкие сомнения.

     Вечерами девушка упоенно рассказывала развесившему уши дубине-кавалеру, что Булгаков был готом, а позитивизм – это компания прикольных, веселых и жизнерадостных философов. Разве что с кинематографом у них как-то сразу не задалось: Тиночка ужасно обижалась, когда Гришенька, как заправский умник, сдуру ляпал, что «Вий» или «Алиса в стране чудес» – это еще и книги, оказывается.

     Но всё же природной тяги к прекрасному Тиночке было не занимать, и она ежедневно, с безудержно бьющим наружу удовольствием, наставляла на путь истинный своего бескультурного неотесанного дальнобойщика, занозливо, по причине духовной скудности их совместного вечернего досуга, проедая ему, и без того удручающе явственно, наметившуюся плешь. Посему Григорий вчера и задумал для своей, порхающей в потоках великого искусства, девочки музыкальный сюрприз.

     Сам-то он человек тёмный и, чтоб не ударить в грязь лицом, раздобыл два диска с операми Мусоргского через своего напарника, у которого дочка сестры подруги учится где-то в Москве играть на домре и плохого точно не посоветует. С замиранием сердца предвкушающий Паутинкино счастливое блаженство, Григорий прямо с порога с самым интригующим видом провальсировал к музыкальному центру, осторожно дыхнув перегаром на блестящую часть круглого диска, доверил этому агрегату свою добычу и, самоудовлетворенный хитрой задумкой, с самым таинственным видом уселся рядом с Тиночкой, чтобы ей поближе было до своего волшебника-кроманьонца дотягиваться при раздаче благодарностей.

     Комната наполнялась ублажающей Гришину шиномонтажную душу диковиной музыкой. Через несколько минут недоумения Тиночка скуксилась и возмущенно потребовала выключить всю эту визговню, отвлекающую её от аудиокниги Пауло Коэльо или, если хочет, идти слушать свои беспонтовые мелодии на плеере куда-нибудь в другую комнату. К полночи чета молодоженов сошлась на том, что все эти электронные устройства не передают в должной мере живое исполнение и от того так заунывно звучат, а Григорий под сладострастными шкодливыми пытками, нервно заикаясь, пообещал завтра же из-под земли достать какой-нибудь высококультурный концерт и представить его пред очи своей, неподражаемо чуткой к художественным ценностям, наложнице, за что добился-таки благословления подцепить губами несуразную татуировку дракончика, пролетающего по краю нежнейшего ушка.

     Культурные события в их захолустье, заблудши по области, забредали не слишком часто, но на этот раз удача насмешливо широчайше растянулась в улыбке горемычному Григорию. Выскочив из дому за сигаретами, он наткнулся на опоясывающую столб перед входом в магазин пёструю, аляпистую, поклёванную грязью от пролетающих мимо машин, афишу, прикрученную скотчем прямо поверх типографских глянцевых изысков и повествовавшую о как раз подходящем для выхода в свет мероприятии. Он спешно вбил простой запоминающийся номер в свой подержанный крупнокнопочный телефон и выяснил, что билеты приобретаются прямо на входе, но раз на раз численность желающих приобщиться к высокому не приходится и стоит приходить заранее.

     И вот, уже который раз за сегодня, Гриша, неуютно пеше, колесил змейкой около входа в концертный зал. Наконец, за час до обещанной радости, двери открылись и оккупант, сплюнув на землю остатки табачного духа, получил заветную контрамарку на Паутинкину радость.

     Во всей этой затее Гриша опасался только одного: как бы драгоценная не задремала под монотонное гудение старого органа. Уже на выходе, неповоротливого мужика в спину настиг сильный поставленный высокий голос распевающейся примы какого-то неизвестного ему музыкального театра из областного центра. Сердце мужлана робко заквохтало от прилившего предвкушения концертного действа. Гриша аж нервно опешил, споткнувшись о невысокий порожек, и счастливо поторопился за Кристиночкой. Всю обратную дорогу первооткрыватель подогревал интерес своей спутницы тем, что там такой голос, «та-та-та-кой» голос, которого он ну совершенно не ожидал.

     Гардероба в помещении не оказалось, равно как и отопления. Любителей искусства запускали в зал прямо в громоздких дубленках и шубах, стараясь плотно утрамбовать неповоротливых от натянувшейся верхней одежды людей на немногочисленные деревянные лавки.

     Прежняя женушка, бывало, с таким же усердием, лишние дачные огурцы, капризно выскальзывавшие и не желающие гнуться, по трехлитровым банкам для маринации рассовывала, умело отлавливая юрких повстанцев при малейшем поползновении улизнуть с положенного в стройных беспросветных боевых рядах места, назначенного чётким командирским приказом хрупкой женщины, истомленной бесконечным варевом, но не сдающей своих позиций при контрнаступлении к намеченным рубежам пополнения зимних овощных запасов.

     Частенько, припрут с ней целую гору огурцов и на балконе выгрузят горкой, что аж через перила переваливается. А потом, всё, что не удается пристроить по соседям и знакомым, таскают семейным подрядом на конвейер перерабатывающего овощи в закрутки предприятия: сначала к Григорию, в наполненную водой ванну, для омовения, а затем к Галине в целиком задействованную кухню, пышущую огненным паром от стерилизации стеклянной тары.

     Вскоре весь дом наполнялся перевернутыми на крышки – чтобы не взорвались в неурочное время в кладовке - банками, укутанными в собранные по всем укромным местам потрепанные тёплые одеяла и кофты, создавая островки излюбленных лежанок для кота, разбросанные по всей квартире: под столом, в зале, у давно вышедшей из моды советской стенки, под кроватью и под старым комодом на высоких тонких ножках.

     Теперь дома солененьким огурцом не похрустишь, рассольчику утрецом с перепою не жахнешь. Тиночка не признавала мёртвых овощей и фруктов, лишенных всевозможных антиоксидантов и микронутриентов, столь тщательно подсчитываемых ею в своем рационе. Мы, ведь, то, что мы едим, и каждое съеденное яблочко вместо тарелки наваристого супа ведет почти уже просветленный организм Тины к недюжинному духовному развитию головной чакры.

     Специалисты утверждали, что, выбившись верным питанием и факультативным ничего не деланием, на новые горизонты духовного развития, может даже понадобиться периодически заземляться вредной химической пищей, чтобы, заоблачно оторвавшись от простых, жалких, убогих, не способных к самореализации людей, пренебрегающих основами духовного пищеварения, иногда иметь возможность по необходимости снисходить до их уровня и находить с ними общий, полузабытый грубый не ментальный язык, которым пользуются окружающие вместо тонких умственно-телепатических контактов, доступных только таким умницам и красавицам, как Тина, и от того, не принимаемых никем вокруг, когда она их усердно транслирует. Посему, чтобы уж совсем не окрылиться, Кристина, на всякий случай заранее, регулярно заземлялась при содействии текилы.

     Рядах в двух перед собой, немного правее от центра, Григорий подозрительно опознал затылок своей бывшей тещи. А вскоре к ней подтянулись бывший тесть и его двойнёвая сестрица – ну еще всего семейства не хватало.
Гриша расторопно приподнял воротник и облегченно отвернулся в сторону. Лишний раз колоться о старых знакомых изворотливой совестью не хотелось. Первая часть представления состояла из чисто инструментального исполнения знаменитых старинных органных симфоний, и Григорий всё нетерпеливо ждал появления чудесной созидательницы тех соловьиных трелей, которые так стремительно растерзали его час назад.

. . .

     Евгения суматошно колдовала перед зеркалом, туго втискивая свои прилично раздобревшие телеса в барабанно натягивающуюся от натуга ткань одного из любимых концертных платьев, руками искусниц-костюмерш густо расшитую нежными серебряными нитями. Вздыбившийся на животе колоколом наряд никак не хотел хоть немного облечься и, в конце-концов, его укрощение слишком осточертело ей, чтобы дальше его продолжать.

     Вредительски старящий лицо яркий грим никак не хотел ложиться таким образом, чтобы Женя успокоенно узнала в отражении себя, такой, как она себя помнила. Пухлые щеки тянулись вниз, с детства округлые, эффектные и выразительные глаза по утрам чудовищно оплывали и даже губы истончались, перевирая весь внешний вид женщины.

     Она еще ярче подкрасилась оранжевой помадой и положила еще немного иссиня-серых теней, потом еще немного, но с каждым разом выходило всё нелепей и отдаленней от тех милых фотографий пятнадцатилетней давности, на которых ей всё это так несказанно шло. В ту пору она тоже всё еще была блондинкой, хорошенькой, юной, тонкой и боявшейся даже помышлять о сцене.
С появлением на свет второго сына Женя неожиданно для себя начала раздаваться, но недостаточно быстро, чтобы с чрезмерным ажиотажем сопротивляться годам, аккуратными ночными перебежками отвоёвывающим свои позиции. Её самолюбие тогда на долгие годы ублажило, насоветованное лучшей подругой Светкой, преобразование в пышную брюнетку с всё еще притягательными для мужских взглядов формами.
Тогда тёмный цвет волос её еще не старил. Тогда её ладони еще прогибались под весом надежд на покорение европейской сцены и выступления в Большом, с которым она так оплошно потеряла малейшие нити связей за время декретного отпуска. В ту пору она еще стремилась передать своё чувствование любимой музыки всем людям на Земле, петь так, чтоб в зале ни в коем случае не осталось ни одного равнодушного зрителя. Тогда обожаемый муж еще всецело поддерживал и повсюду сопровождал талантливую увлеченную супружницу «в горе и в радости» бесчисленных репетиций.

     «Если хочешь разлюбить женщину, то женись на ней, а если хочешь избавиться от дурной привычки - сделай её своей работой».

     Отныне в театре за её плечами повсеместно жужжали, копошились и роились сплетни, то и дело норовившие обнажить жало, но потрухивающие лишиться в виде него своего последнего достояния.

     Да и само учреждение, страстно когда-то влюбившееся в её природный голос, даже и не ограненный еще как следует, переживало не лучшие времена, почти лишенное финансирования и неоднократно всенародно оскандалившееся пустоголовыми нештатными сотрудниками, что так подло и жестоко подвешивало её над жгучими языками недоброжелателей, коверкавшими и принижавшими и её певческие способности, и общественно-социальное положение первого лица «погорелого театра».

     Ей в укор ставили даже то, что она за свои собственные деньги обучалась владению голосом у первоклассных мастеров, истово погнавшись за романтическими снами о лучах софитов, которые неискушенной девушке грезились вещими.

     Не зная броду, не лезь в воду и куй железо, пока горячо: разве могла себе Женя представить, что за то короткое время, что она выкроила, чтобы посвятить семье и детям, о ней склеротически забудут абсолютно все, кто щедро нахваливал и выделял юное дарование среди сокурсниц. Только родные пенаты, с недавнего времени шатких, местечковых театральных подмостков всё еще оставались её надежной крепостью.

     Переплакав и переработав уход первого спутника жизни, Евгения уже откровенно не ждала понимающего самопожертвования и стойкой доблестной верности и от второго, а скорее выходила замуж на авось: чем чёрт не шутит, вдруг всё-таки повезет.

     Но дублер ретировался задолго до возможного окончания представления. Впрочем, погрязшей в гастролях, у неё просто не оставалось сил еще и горевать об этом.

     Так уж получилось, что годами её окружали все эти хрупкие нежные филармонические представители сильного пола с длинными тонкими изящными пальчиками и столь тщательно отполированным маникюром, что ей порой доводилось стесняться рядом с ними своего, на поправку которого за домашними хлопотами, случалось, что и не оставалось совсем сил и времени.

     Нет, слёзно распсиховавшись, вернуться к забытому цвету волос своей юности было не лучшим решением. Сожженные перекисью и щипцами локоны усердно ломались, топорщились во все стороны и еще дополнительно придавали даме ненавистного объема.

     Окончательно угробив пасмурное настроение Евгении, по телефону с ней расскандалились оба сына, как на грех, схватившие неуважение к просьбам женщины и искренне недоумевавшие, для чего мама прибедняется и требует к себе внимания и пустых временнЫх затрат.

     Во рту у исполнительницы с утра еще не завязывалось маковой росинки, за исключеньем тёплого несладкого питья, что только усиливало мысленное притягивание скорейшего окончания вынужденного концерта. Она распевалась в той же степени привычно и почти лениво, как по необходимости расписывала в магазине новокупленную ручку для возможных автографов.

     Из недоустроенной подсобки ей было прекрасно слышно, как в назначенное время за стеной закопошились люди, как затихали и вновь раздавались аплодисменты, как кто-то, приняв недолгую паузу за окончание произведения, невпопад захлопал раньше времени, как люди, начавшие опасаться такого же попадания впросак стали выдерживать долгие, неловкие, нелепые, неуклюжие, томительные паузы каждый раз перед первым ударом в ладоши, и как, наконец, её аккомпаниатор уже практически отстоял свою сольную часть выступления.

     Был объявлен выход примадонны, и зал, как дрессированный, не скупясь, дружным хором жахнул обильными аплодисментами. Она вышла к людям из хранившей её кельи: ко всем этим колким людям, кто-то из которых вполне вероятно имел наглость грязью поливать на музыкальных интернет-порталах записи её концертов, неосмотрительно щедро выложенные в сеть; в этот ущербный немногочисленный зал, в стенах которого ей выступать было отчасти даже немного стыдно. Стряхивая с плеч витые гирлянды мешавших волос, она статно задирала голову вверх, чтобы не видеть вокруг всего этого, чтобы не чувствовать себя опущенной с, накрепко сросшейся с её ступнями, сцены - прямо на пол, в эту гущу, зевая глазеющих по сторонам, людей, пришедших полюбоваться на неё, как на редкого уродца в цирке или же диковинного экзотического зверя в зоопарке: из любопытства, для поддержания статуса и понтов перед соседями – для чего угодно, только не для того, чтобы разделить с Женей удовольствие от музыки, которой она коленопреклоненно продала свою душу.

. . .

     Музыкант располагался где-то справа от зрительских мест, и, за многочисленными головами, его совершенно невозможно было различить. А прямо по курсу при всем желании не за что было зацепиться взглядом, кроме голых белёных стен и высоко уходящих к небу готических окон, за которыми шпарил, в полете таящий, промозглый снежок.

     Тина аккуратно склонила голову на плечо, тем не менее, впечатленному текущим перформансом, дальнобойщику Григорию. Она, казалось, всё-таки предприняла бы смущенную попытку вздремнуть, если бы справа её не подпирала локтем какая-то старушка, вцепившаяся в лакированный саквояж у себя на коленях.

     От пушистых щекотливых Паутинкины волос Гриша немного отвернулся в противоположную источнику музыки сторону. В помещении, видно, совсем недавно отгремели хороводы детских ёлок, от которых еще сохранилась подмигивавшая разноцветными огоньками высокая нарядная искусственная хвойная пирамидка.

     Наконец явившая себя народу исполнительница своим парадным убранством явно намеревалась конкурировать именно с ней. Туго затянутая в блестящую ткань, шлёпнувшая на шею длинное колье, пошло западавшее между чрезмерно обнаженными массивными выпуклостями грудей, шапкой пивной пены возвышавшихся над бокалом платья, перестаравшаяся дива до такой степени напоминала героиню немецких фильмов для взрослых, что Григорий инстинктивно потянулся, к родному, в кои-то веки отсутствовавшему под руками, рулю, чтобы посигналить. Пространство аудитории разрезали и вдруг где-то под потолком блестящими люстровыми хрусталинами зависли дивнейшие трели трогательного кристального пронзительного голоса.

     Завороженный слушатель едва не крикнул, как в школе вертлявый мальчишка с места, что, нося такую тонко трепыхавшуюся канарейку у себя внутри, примадонна могла бы себе позволить выглядеть вообще как угодно. Слева от Григория блеклым солнечным зайчиком засверкал экран чьего-то телефона. Парень в яркой мешковатой спортивной куртке и с наушником в левом ухе снимал «зацените куда меня занесло вообще» - видео подписчикам своего канала на ю-тубе.

     Под грудью исполнительницы сжался ком щиплющей неприязни. Она ненавидела такую самодеятельность.

     Хорошая профессиональная аппаратура не всегда качественно ловила её голос, можно даже сказать, что он был не слишком-то «фотогеничен», а от таких случайных кустарных чудовищно хрипло-шипящих записей и начинают плодиться слухи о том, что регалии и кропотливо заработанные достижения стареющей певицы то ли куплены, то ли получены за "выразительный глубокий" разрез глаз.
Женя спешно попыталась несколько приулыбнуться, чтоб на видео быть хоть немного на себя похожей. С досады, в труднее дающихся диве низах, подхватилась совершенно чуждая открытая нота, которой даже в юные годы обучения у певицы в этом месте с роду не водилось.

     В сердце чуть кольнуло, как бы сейчас её критики распяли за такую слабость, но ни один из собравшихся и в ус не дул. Ни один. От чего в левой лопатке заскребло сомнение: лучше ли это. Ни один.

     По-прежнему ровно отсчитывал свои песчаные минуты филармонический концерт в стране глухих. По примеру, из соседнего от Гриши ряда щелкнула короткая фотовспышка. Дальнобойщик запереживал, поежился и ощутил желание накинуть на покрытые мурашками примины плечи свою засаленную куртку.

     Несмотря на еле уловимые коллизии, собравшиеся громко, долго, шумно аплодировали. И каждый старался не отстать от своего соседа.

     Женя выдохнула, тихо попросила музыканта играть выше: сложности выбранного сегодня исполнения все равно никто здесь не отметит, а в верхах её колоратурное сопрано всегда просто машинально плавает как рыбка, и к тому же дома её ждали свежий наваристый борщ с душевной мозговой косточкой и послушная ласковая собака. Отстрочила заявленное в программе. Под гремящие овации, как водится, спела на бис дополнительный, заранее оговоренный, кусочек. Торопливо упорхнула от чужих ушей и взглядов.

     Избавившись от, жмущих по сторонам, соседей, Тинка сладко потянулась. На улице она еще долго что-то щебетала про то, что орган это громоздкая волынка, интересовалась, сколько может стоить разрешенье в него подудеть после концерта. Григорий кивал и непокорно тянул свою «приму».

     Женя наконец-то выбралась на божий свет с черного хода, озябло глубже затянулась в туго жавшее прошлосезонное пальто и заторопилась по делам.