Она не открывала своего имени. «Тебе бы подошло имя Юри (лилия)», - сказал тогда ей. Бледное, белое-белое личико с прожилками в обрамлении черных волос, такую бледность и хрупкость можно найти только у лепестков этих нежных цветов. Но она отчаянно замахала руками: «Я не лилия!»
А потом оказалось, что она никогда близко не видела лилий. Я не верил, смеялся.
- Время лилии – лето, - говорила она. Как будто это что-то объясняло.
- Может, сходим посмотреть? – спросил я в шутку.
- А можно? Идем, идем! - и она взяла меня за руку. Я удивился, ведь все предыдущие дни она держалась очень скромно, и я боялся смутить ее лишним словом и лишней улыбкой.
Каждый раз мы, встречаясь, ходили вместе по улицам, она живо, по-детски, рассматривала дома, деревья, людей. Могла ахнуть, увидев в витрине красивое украшение или деревце-бонсай, для нее они, похоже, были равноценны.
- …Вот, смотри, - я указал ей на белые лилии. Она прижала руку к груди.
- Кто только придумал в прежние века, что они грубы и провинциальны! Как поздно к ним пришло признание! – прошептала она. Фраза была для меня настолько неожиданной, что я вспомнил школьные уроки, где учительница с упоением читала старинные стихи, и рассмеялся. Но она не заметила и продолжила:
- Рыжие лилии тоже несправедливо обвиняют… Цветы ненависти, говорят. Цветы не умеют ненавидеть… Но как прекрасны эти, с нежными белыми лепестками!
«Точно так, как ты», - хотел сказать я, но вместо этого зачем-то спросил:
- А что умеют делать цветы?
- Я не смогу объяснить, - она улыбнулась, глядя куда-то сквозь стекло витрин. – Жить, дышать и отдавать аромат. Как сказать это одним словом? Сливаться с ветром, какой бы он ни был силы. Даже растоптанными и смятыми – продолжать жить, уже не в полноте соков, уже не умея тянуться к небу – быть болью, но при этом жить. Расставаться с листьями и с соцветиями…
- А вот - смотри - космея, - перебил я.
Я помнил ее самые первые слова. Раннее утро, туман покрывал землю перед днями осеннего равноденствия. Редко у нас найдешь грязную дорогу, но я нашел. Мало кто ходит пешком после ночных вечеринок, но…вы поняли. Я думал, что чудесный хрупкий силуэт в алом платье у обочины дороги мне просто чудится. Но незнакомка обернулась, когда я поравнялся с ней. Я застыл от восхищения, увидев ее нежное лицо с огромными, широко распахнутыми глазами. Страх, что она может счесть меня преступником, который преследовал ее на пустынной дороге, гнал вперед, но ноги не слушались. А она вдруг сказала:
- Скоро начнутся ураганы.
Каждый знает о месяце ураганов, но никто вот так, прямо, об этом не скажет. Я был удивлен. Наверное, мое лицо, до сих пор отражавшее все веселье долгой ночи, а теперь выразившее еще и удивление, было клоунски смешным. Но она не смеялась- и не боялась меня.
- Ты знаешь, куда идти? – спросила она.
- Нет, - честно признался я. От холода я уже давно протрезвел, но никак , действительно, не мог понять, куда меня занесло и как отсюда выйти, хотя был уверен, что знаю всю округу.
- Тогда идем, - вздохнула она, и голос ее прозвучал так нежно, что мне показалось – взошло нежное солнце сентября. Она свернула с дороги прямо на поле, и я за ней. Мы шли долго, а я все думал, какая же странная эта девушка. Не потому, что гуляет одна по полям перед рассветом и не боится ни злых людей, ни сырой земли, липнущей к ногам, а потому, что сказала об ураганах.
Вот и сейчас, когда она заговорила о боли… я перевел разговор. На космеи.
- Космеи я знаю, - просто сказала она. Сказала так, как мы говорим о людях, с которыми знакомы. «Я знаю господина и госпожу Космею». Мне снова стало смешно. А потом стыдно. Зачем я это делаю? Хочет она поговорить о печальных вещах – так и быть. Тем более что на днях я, устав от ночной работы, зачем-то прочел об одном растении…
- А знаешь такой цветок, который цветет без листьев, а потом теряет цвет – и листья только тогда вырастают? Только его не должно быть в цветочных лавках, - начал я.
- Знаю, - перебила она меня и приложила ладонь к моим губам. А потом повернулась и пошла по улице.
Вот и пойми ее.
***
Сейчас от всех моих чувств, наверное, остался только стыд. Я не нашел в себе смелости полюбить. Оказался слишком слаб для настоящей жизни. Жить, дышать и отдавать самое прекрасное, что у тебя есть, - я не нашел этого слова.
Ураган не должен был дойти до наших мест. Но он дошел.
Доктора были уверены, что я не смогу вспомнить произошедшего. Но память цепко держалась за все детали: вот я, идиот, выехал на дорогу, несмотря на все предупреждения, вот чудом смог выползти из машины, перевернутой шквальным ветром, вот зачем-то пополз к домам вместо того, чтобы от них отползти, вот, не шевелясь, смотрю, как прямо на меня летит балка… и вот она останавливается, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и падает рядом.
Должен был быть оглушающий грохот, но я его не слышал. Я смотрел на черный мокрый асфальт и тянул руки к балке, точнее - к маленькому красному пятнышку, которое виднелось из-под нее. Содрав пальцы в кровь, смог вытащить на свет размятый, изуродованный стебель и лепестки «паучьей лилии». Хиган-бана. Цветок, ведущий в царство мертвых. Цветок, обреченный всю жизнь сопровождать человека, пережившего разлуку с любимым. Растение, у которого листья и цвет никогда не встречаются друг с другом. Видимо, его останки забрали из моих рук, когда я потерял сознание.
Дом, где находится моя квартира, не пострадал. Я вернулся, открыл календарь. На следующий день была назначена встреча с прекрасной незнакомкой. Записано небрежно, время – и всё. Я же так и не узнал ее имени. Да и относился к нашим прогулкам, как если бы один гулял ради того, чтобы чем-то полюбоваться. Любуются сакурой по весне, яркими листьями по осени, луной… Вот и у меня несколько дней был праздник любования странной девушкой, встреченной в дни осеннего равноденствия и заговорившей об урагане.
Хиган-бана, алая и тончайшая, цветущая в равноденствие. Хиган-бана, которую зовут цветком ураганов. Плохо я читал строки, однажды открывшиеся ночью.
Я решил пойти на встречу как ни в чем не бывало. Говорил себе: ты живешь не в сказке. Глупо думать, что…
Но сердце заранее знало: никто не придет.
Я долго мерз посреди улицы. Начинало темнеть.
Я попросил отвезти меня в поля, где когда-то встретил ее. На что надеялся? На то, что у обочины вновь увижу фигурку в красном платье? На то, что вновь услышу звучащие нежной и печальной музыкой слова об ураганах?
Смеркалось. Водитель должен был давно уехать, но он стоял и ждал. Видимо, не мог оставить в одиночестве за городом странного парня, который свернул с дороги и, пытаясь заплакать и не умея, ищет одному ему известную тропинку - среди целой гряды разросшихся листьев, вытеснивших со стебельков до следующей осени нежные алые лепестки.