Туман. книга шестая. глава пятая

               



                КАК ЭТО СКВЕРНО, ОТСТАВАТЬ НА ШАГ ОТ ЗЛОДЕЯ.

            


                Щука умерла, а зубы остались.

                Русская народная пословица.


Экипаж ехал по Невскому проспекту быстро, принимая во внимание дозволенную в столице поспешность передвижения.

Сошлись с извозчиком в тридцать копеек до самого издательского дома на Гоголя что, без малого, составило две с половиною версты.

Ехали спокойно потому, что отвлекаться на суетное, кроме предстоящего разговора с господином Ворожейкиным, не хотелось. И ещё потому, что по-особому уложенная проезжая часть Невского не трясла и не раскачивала экипаж.

Дело, как оказалось, было в деревянных торцовых шестигранниках, которые укладывались так, как и булыжная мостовая. И было тех шестигранников, примерно, две пятых от ширины полотна дороги, а на остальные три пятых мостовая оставалась булыжной. Вот и выходило, что лошадь стучала копытами по булыжникам, а колёса экипажа катились по деревянной части дороги.

Время от времени штаб-ротмистр прикрикивал извозчику, чтобы тот прибавил хода, на что возница, не оборачиваясь, и не вступая в разговор, выкрикивал «Но, пошла!». Так и ехали – одни думали, что после каждого окрика экипаж прибавлял в скорости, а другие и не помышляли исполнять окрики пассажиров.

Карл Францевич сел, как уже бывало не раз, спиною к вознице и, по возможности, вытянул ноги вперёд. Кирилла Антонович напротив, то ли собрался в комок, то ли сгорбился, не переставая перебирать вероятные способы развития приближающейся беседы. Но, ехать троим, а думать одному никак не вписывалось в равновесную систему этого дела, поэтому помещик и обратился к друзьям, жестом привлекая их внимание.

--Я не знаю, - довольно тихо начал Кирилла Антонович, переводя поочерёдно взгляд на каждого из склонившихся попутчиков, - как пойдёт разговор. Я предлагаю обдумать такое – вдруг тот Афиноген скажет, что получал фото от неизвестного ему отправителя, и ничего не знает про стечение дат, которые мы обнаружили? Теперь представьте иное – господин Ворожейкин никоим образом не связан ни с авариями, ни с фотографическими снимками, а есть некто, кто предлагает новости о катастрофах непосредственно редактору еженедельника, подписываясь именем нашего Афиногена? И, скажем, в благодарность оставляет ему часть гонорара. Что скажете?

--Если услышим подобное, значит сменим направление удара, - Модест Павлович обратил внимание, что экипаж свернул с проспекта, и взглядом спросил у гоф-медика о правильности изменённого маршрута. Получив в ответ утвердительный кивок головы, продолжил, - будем стараться узнать, откуда были сделаны отправления. А после … после станем просить помощи у господина Толмачёва. В ином случае – примемся за поиск того, кто пользует имя репортёра. Ворожейкин не может не знать имя того человека.


--Видимо, вы правы, - без энтузиазма в голосе ответствовал помещик, и выбыл из троицы склонившихся заговорщиков.

Но штаб-ротмистр вернул самовольно отлучившегося друга.

--Теперь вы подумайте о таком – раз мы получили подсказку, то кто-то ещё знает о совпадениях дат, верно? То есть, мы идём по чьим-то следам? А сколько тех, кто опередил нас? И все ли они известны советнику?

Экипаж остановился, качнулся из стороны в сторону, и возница отчитался.

--Тута, будьте любезны!

«Тута» оказалось зданием в три жилых этажа, с редакцией еженедельника на нижнем, непронумерованном этаже.

Не стану описывать мытарства душ Кириллы Антоновича и Модеста Павловича, ходившим по коридору издательства в поисках открытых комнат, и выспрашивавшим о месте прибивания знаменитого мастера объектива и негативной фото пластины у околачивавшихся на работе сотрудников знаменитой «Нивы».

Эти самые сотрудники неукоснительно исполняли все требования само придуманного этикета, принятого у представителей не менее само придуманной журналистской богемы.

После вежливого приветствия, и извинения за причинённое беспокойство друзья в ответ одаривались благожелательностью и улыбками, отполированными до скользкого состояния шармом и радушием. Однако же, стоило прозвучать имени какого-либо иного человека, как былое благоволение улетучивалось, словно табачный дымок из трубки в распахнутое окно.

Дважды помещик и штаб-ротмистр были вынуждены довольствоваться ответом в виде брошенной через губу фразы «До него нет дела», и трижды ответом служил взмах руки, мол, раз МЫ вас не интересуем, то вы нас также.

Взмахи рук, ежели вы не догадались, принадлежали сумбурно одетым фуриям, именуемыми в народе «дамами». Что ж, на дворе уже двадцатый век, старательно и бесповоротно меняющий всё, до чего может дотянуться. К этому уже пора привыкать, господа. Да-с!

С этим, то есть ни с чем, наши герои вышли из дверей издательства, и увидели спокойно стоящего гоф-медика, просто любующегося столичными видами улицы Гоголя.

--У нас ничего, - сказал Модест Павлович подходя к доктору, - они охочи говорить лишь о самих себе, никто более им не интересен.

--Да, я знаком с подобной породой людей, потому и не пошёл с вами. Нам нужен извозчик.

--Судя вашим размышлениям и недомолвкам вы, Карл Францевич, таки получили нечто, и экипаж нужен для поездки в новый адрес, а не для возвращения в отель.

--Да, получил, у привратника, который за пять целковых доплаты приглядывает и за издательским этажом. Мне, к слову, стало интересно … а, вот извозчик!
Присаживайтесь, господа! Братец, набережная Обводного канала.

--Она длинная, куды там-то?

--Доходный дом Мусихина.

--Но-о, трогай! – Скомандовал возница, видимо зная, где искать нужный дом.

--Мне стало интересно, - продолжил гоф-медик, - почему привратник, видя только проходящих мимо него, обозвал нашего Ворожейкина «упырём»? Только ли за его облик? Кстати, тот доходный дом совсем рядом с Варшавским вокзалом. Какое чудное совпадение!

Штаб-ротмистру вдруг сильно захотелось поправить револьвер, спокойно лежащий в кармане брючной пары. Если сильно чего-то захотелось, то надо это сделать.


Приказчик доходного дома, уныло сидящий за конторкой, имел на редкость незапоминающуюся внешность. Ну, вот настолько незапоминающуюся, что никто из нашей троицы персонажей даже под страшными пытками не смог бы не то, что описать по памяти его внешность, а даже припомнить, а существовал ли он в действительности?

А он существовал и, даже, сидел за конторкой и спокойно пялил глаза на вошедших господ.

--Желаете снять?

--Это, - первым заговорил Карл Францевич, - как нам посоветует наш знакомец. Некто Ильченко Пётр Семёнович, в иночестве Афиноген Ворожейкин. Он тут проживает?

--А-а-а, знакомец … а вы ему кто будете? Просто так? Знакомцы?

Модест Павлович сделал шаг вперёд, явно не намереваясь заключить приказчика в дружеские объятия одною рукою. Вторая же, оттого, что чувство «захотелось» не исчезало, поправляла в кармане оружие. Четвёртый или пятый раз.

Доктор понял, каким продолжением события им с помещиком предстоит наслаждаться, поворотился в пол оборота к штаб-ротмистру, и сказал.

--Я верю, правда верю, что этот человек преисполнен благородством, и никак не желает, чтобы мы оказывали ему помощь в ответе на вопрос, который он услыхал. Я прав, милейший?

--Да, пропадите вы все пропадом! – Подумал слабо запоминающийся приказчик, однако его рот вытолкнул из себя иное. – Не шуметь, не докучать остальным постояльцам, третий этаж, нумер 17, отзывается только на три стука.

Сказал, и отвернулся.

--Хотел спросить, откуда привратнику известны имена и псевдонимы проходящих мимо него людей, но не стану, - поднимающийся замыкающим Кирилла Антонович не обращался ни к кому, походило на беседу с самим собою, - ответ окажется банальным и не имеющим касательства к делу.

--Да, он прост, - вклинился в приватную беседу доктор, - и не касается. Вот пятнадцатая, шестнадцатая и … пришли. Я стучу?

Ильченко-Ворожейкин либо был глух, либо отсутствовал, поскольку на дюжину троекратных ударов по двери не откликался.

Господа переглянулись, молча покивали головами и штаб-ротмистр, в который раз поправив оружие, сказал.

--Хорошо, я его приведу.

Не хочу браться за осуждение тех, кто не верит в подобную связь между единомышленниками. Их, не верящих, жизненный опыт мал, а суждений по любым поводам – река полноводная. Льщу себя тайной надеждой, что этот эпизод, описывающий самую настоящую правду, подтолкнёт оных к переосмыслению своего поверхностно-либерального суждения о человеческих деяниях. Но, моя надежда только на грядущее, а пока ….

Модест Павлович, перешагивая через ступеньку, спустился вниз, отметив про себя, что ни единожды не услыхал «вздохов» и скрипов лестницы. И тут же произвёл на свет вполне разумную мысль – поднимаясь, либо спускаясь, не стоит таиться, и опасаться быть услышанным, а посему тайно попасть на любой этаж этого доходного дома может любой. И с любыми целями.

Вот и первый этаж, вот и конторка, за которой сидит некто, у которого так и подмывает спросить – «А где тот, кто был здесь пять минут тому назад?»
Сидящий, он же не запоминающийся приказчик, что-то делал руками под столом, внимательно следя глазами за своими манипуляциями. Потому и не увидел, а по описанной выше причине и не услыхал подошедшего штаб-ротмистра.

--Бог в помощь, - дал знать о себе Модест Павлович. – Нам ….

Два щелчка неизвестного механизма, звук упавшего и покатившегося по полу чего-то металлического, судорожное движение рук, выдвигающийся и тут же задвигающийся потайной ящик конторки и дрожащее произнесение на выдохе «ё-о-о-о» должно было служить благодарным ответом на пожелание подошедшего господина.

Но, не послужило. Сам штаб-ротмистр крайне редко наслаждался подобными судорожными телодвижениями визави, предпочитая сразу же перевести общение в разряд понятных, и навязать собеседнику либо более плавное перемещение в пространстве, либо просто замереть.

Модест Павлович рывком извлёк из кармана оружие, и быстро взвёл курок.

--Я вас напугал?

Приказчик отрицательно помотал головою, после решил согласиться с поставленным вопросом мотанием головы в направлении от потолка к полу. При том, а это отчётливо было слыхать, он перестал дышать.

--Мне трудно решить, как поступить – дождаться, пока вы не отдадите Богу душу от остановки дыхания, либо обратиться к вам по вашей же прямой обязанности?

Быстрая конвульсия промчалась по телу несчастного. При желании её возможно было истолковать, как встречное предложение вопрошающему самому, на собственное усмотрение выбрать желаемое действие из предложенной пары.

Штаб-ротмистр так и поступил – выбрал одно действо и, не убирая оружия не попросил, а почти приказал.

--Имеются дубликаты ключей от нумеров? Думаю, что имеются. Берите от семнадцатого, и на третий этаж впереди меня шагом арш!

В это самое время помещик и гоф-медик поочерёдно демонстрировали друг дружке и пустому коридору усвоение ими домашнего воспитания, не позволявшего входить в помещение без стука и ответного разрешения. Они вплотную подобрались к третьей дюжине троекратных ударов, когда в коридоре появился некто, у которого хотелось спросить – «А вы кто такой?» Однако методом отсеивания неверных предположений, господами было определено, что перед ними виденный ранее приказчик, шествовавший с выставленной перед собою правицей, в перстах коей был зажат дверной ключ. В обычай в подобной манере ходят в штыковую атаку, а в этом случае атака оказалась ключной.

Позади скверно узнаваемого шёл Модест Павлович, неся револьвер в руке. Оба, и оружие и его хозяин выражали радушие и спокойствие, быстро распространившееся на окружающих.

 Не говоря ни слова, приказчик открыл принесённым ключом дверь, и отступил в сторонку, пропуская господ вперёд. Но, встретившись глазами с вооружённым человеком, резво представил себе собственное будущее, и первым переступил порог.
Думаю, следует сказать немного больше о доходных домах. Те дома хоть и являются подобием отелей и постоялых дворов, но лишь в том их сходстве, что представляется жильё в наём. Доходные дома предоставляют собою полноценные квартиры – гостиная, столовая, спальня, ванная комната, туалет и, натурально, кухня. И вот в одну из подобных квартир третьего этажа под нумером семнадцать вошли гуськом четыре господина не нуждающиеся в представлении.

Открытая входная дверь позволила попасть в крохотную прихожую, а из неё в гостиную средних размеров. Вошедшим тут же предлагалось на выбор воспользоваться двумя закрытыми дверями, манящими к себе по причине из затворённости, следовательно – пробуждающими любопытство. Левая открывала доступ в столовую и на кухню, а правая в не прибранную спальную комнату. И, дабы завершить первый экскурс по квартире под нумером семнадцать, следует добавить, что никаких изысков в меблировании комнат использовано не было. Не аскетично, но и без излишеств. Одним словом – ничего примечательного, ежели не считать бездыханного тела, лежащего поперёк кровати в спальне.

Шедший за приказчиком Кирилла Антонович собрался то ли ухватить не запоминающегося за руку, то ли оттолкнуть оного в сторону, но подобный порыв встретил только воздух. Приказчик, по устоявшейся привычке, произнёс на выдохе «Ё-о-о-о», и осел на пол, прикрыв глаза.

Подобное самоустранение непрошенного напарника вполне устроило помещика. Он протянул ладошку в сторону кровати, предлагая друзьям и поглядеть на находку (поскольку гоф-медик и Модест Павлович двигались в арьергарде), и принять какое-либо решение в отношении распростёртого тела неизвестного.

Как-то само собой решилось распределение обязанностей – доктор сразу приступил к осмотру тела, штаб-ротмистр занялся гостиной, а помещик удалился в столовую. Что искать – никто не представлял. Пригодилось бы всё, подтверждающее связь убиенного с еженедельником «Нива» и, что казалось самым вероятным, нечто указывающее на связь с железнодорожными авариями.

Внимательность к проведению осмотра создала в квартире естественно не звенящую, но, всё же, глубокую тишину, в которой, просто-таки громом, прозвучали слова.

--Я всё вижу! Ловко же вы обчищаете покойного! Всё, что тут есть, переходит в собственность доходного дома!

--Ах, ты, мошенник! – Воскликнул Модест Павлович, и шагнул к сидящему на полу приказчику. – Ты претворялся бесчувственным бревном, чтобы следить за нами? Встать!

С наигранной торопливостью Модест Павлович принялся извлекать револьвер из кармана, делая выражения лица суровее прежнего.

--Я … только … правда … но, вы … по шкафам, а оно переходит … я не ….

--Доктор, что у вас?

--Подробно обследовать не стану, всё, что нужно, я узнал.

--Хорошо! Ну-ка, притворщик, ступай к телу! Наклонись и смотри! Узнаёшь покойного?

Шум перебранки долетел до Кириллы Антоновича, который тут же воротился в гостиную.

--Что происходит?

--Я не могу … покойник … мне стало плохо …я боюсь, а он … а вы по шкафам …я не люблю покойников … наклоняться ….

--Не бормочи! Гляди на него – кто это? Ваш постоялец?

--Это …, - пробормотал приказчик, и камнем рухнул на пол.

--Представляете, он присел, будто в обмороке, а сам следил за нами!

--Согласитесь, что не все переносят вида усопших, - тихо сказал помещик.

--Да, не все, но, сидеть в метре от трупа и следить за нами он смог, а взглянуть в лицо, чтобы опознать – так не переносит! Он мошенник!

--Мы не оставим его без внимания. Карл Францевич, Модест Павлович, ступайте за мною на кухню. При нём, - помещик скосил глаза на приказчика, - говорить не стоит.

--Согласен, только запру входную дверь.

--Доктор, как вы считаете, спрашивать у вас: «Что хорошего?» глупо?

--Я бы сказал – наивно, - отвечал Карл Францевич, приступая к омовению рук прямо в кухонной раковине.

--Тем не менее, я задаю наивный вопрос.

--Тут полотенца считаются излишеством? – Заглядывая в ванную комнату, сказал гоф-медик.

Он вздохнул, извлёк из кармана свой носовой платок, и приступил к ответу.

--Это, Кирилла Антонович, убийство. Мужчина, не старше сорока годов, задушен. Не руками. На первый взгляд всё происходило там, где и лежит убиенный. Думаю, что не более часа тому назад. Сами понимаете, всё, что я говорю, находится в пределах допустимости. Карманы верхней одежды пусты, если не считать предохранитель для …, - доктор посмотрел на свои брюки в районе, скажу так, ниже ремня, - понимаете? Это американский предохранитель «Перфектъ», сделан из пузыря сёмги. Спальню не осматривал. Убиенный имел явную склонность к …, - доктор неопределённо покрутил ладошкой в воздухе, - понимаете?

--Скажите, как есть, тогда и пойму.

--На убиенном, вместо нижнего мужеского белья, дамский корсет на пуговичной застёжке, дамские панталоны, шёлковый пояс для чулок с двумя парами подвязок и, собственно, сами чулки.

--Никогда не думал, - сказал штаб-ротмистр, - что при перечислении предметов дамского туалета мне будет так противно.

--Так бывает, когда узнаёшь, что мир состоит не только из вашего ближнего круга, - осветил собравшихся мудростью Карл Францевич.

--Стало ещё противнее.

--Господа, у нас имеются осложнения, и их надобно разрешить. Я говорю о приказчике. Мы не можем уйти, оставив его лежащим на полу. Как-то сообщить в полицейский околоток, перед тем не обыскав комнат, не можем тоже. Предлагаю от «противностей» перейти к делу, и осмотреть в шесть рук всю квартиру сызнова. К слову, я не нашёл вообще ничего, что указывало бы на проживающего тут фотографа. В буквальном смысле ничего.

Помещик говорил не зло, и не так, как в обычай высказывают нерадивым подчинённым. Просто … навалилась какая-то безразличная усталость, сочленённая с апатией. И, вдобавок ко всем неприятностям в этой квартире, вдруг началась зевота.

Это же состояние передалось и гоф-медику. Он спокойно уселся за кухонный стол, повернул голову в бок Модест Павловича, и принялся говорить совершенно не уместное.

--А что это за две дамы за столиком … вон там, у кадки с геранью, видишь? Да, не пялься на них! Узнай, кто такие. Знаете ли, когда я в первый раз разглядывал этих дам, на светловолосой не было родимого пятна. Или мушки. Она появилась у неё за столом. А что это с вами, Кирилла Антонович?

Вопреки всем логикам, смыслам и рассудительностям увидел пару докторов, одного сидящего за столом, а иного трясшего его за плечи с надоедавшим вопросом: «Что с вами?»

--Что со мной? А с вами? Тут в спальне убиенный, лишний для нас приказчик, ничего определённого не обнаружено, а вы позволяете себе вспоминать дам. Это бельё навеяло?

--Я готов принести извинения, и лично обыщу квартиру, как собственный карман, только напомните, что я говорил?

Помещик пересказал в деталях всё то, что его даже не расстроило, а по-настоящему возмутило.

--Дорогой друг, - как можно миролюбивее проворковал штаб-ротмистр, - у вас снова случилось дежа вю? Карл Францевич не присаживался к столу, и ничего не говорил. Я тому свидетель. А вот вы присядьте.

Гоф-медик задумался, и крепко. Он сделал несколько шагов по кухне, внимательно разглядывая только носки своих штиблет.

--А, скажите, - наконец-то обувь доктора отошла на последний план, - что вы ощущали перед тем, как я … вы понимаете, о чём я спрашиваю.

--Вы спрашиваете об ощущениях. И не в первый раз. И да, перед видением была усталость …. Знаете, которая просто наваливается на вас огромным кулём. После - безразличие и … зевота, которую вы угадали ещё в отельном номере.

--Я не угадал, а предположил. И хорошо, что среди перечисленный естественных функций организма я не предположил ни единой, сопряжённой с работой нижнего отдела кишечника. Слава Богу, что предвестником видений есть зевота.

--Вы, доктора, ужасные люди!

--Мне ли этого не знать? Как вы себя чувствуете сейчас?

--Словно ничего и не происходило. Господа, благодарю за помощь и поддержку, но осмотр квартиры не отменяется. Идёмте, господа!

В спальне, куда направились наши герои, кое-что изменилось. Исчез приказчик. Попросту – сбежал. Это означало, что времени на обыск оставалось до обидного мало, и тратить его на размышления о времени и способе побега «не запоминающегося» не стоило.

Довольно скоро стало понятно, что прав был помещик, говоривший, что в этой квартире фотографом и не пахло. Либо это не его, Афиногена Ворожейкина, жилище, либо он не тот, за кого его принимали.

И только осмотр прихожей принёс хоть что-то, а именно паспортную книжку на имя Ильченко Петра Семёновича.

Смущала одна пикантность во всей поисковой истории. Особые приметы владельца документа, со всем тщанием вписанные в паспорт, никак не подходили к убиенному.
И, что прикажете делать? Ответ на сей вопрос, как и ситуация, которая свалилась нежданно для всех, вели в сторону либо пустых разговоров, либо растерянного молчания.

Но Кирилла Антонович повёл себя совсем по-иному – он обхватил ладошками голову, качнулся в одну сторону, после в другую, и тихо сказал.

--О чём раньше думали?

Этот жест помещика, как ни странно, представился штаб-ротмистру проблеском надежды. И не суть, какой именно. Главное, что случилось какое-то изменение.
Карл Францевич надежды не разглядел. Оставаясь прежде всего доктором, он, на поведение Кириллы Антоновича, отозвался сугубо со своей колокольни.

--Вы не приметили, - шёпотом обратился гоф-медик к Модесту Павловичу, - он не зевал? Вот тут я готов составить пари на ….

--Нет, дорогой доктор, я не зевал, и я ничего не вижу. Не в том смысле, что я ничего не вижу, а не вижу ничего из того, что могу увидеть после … либо во время … я не то хотел сказать, говоря о том, что не вижу … в смысле … чёрт подери!!! Совершенно идиотская ситуация с этим «вижу-не вижу»! Я вижу сейчас обычным зрением, и у меня нет «дежа вю». Всё, справился с этой дьявольщиной!

Помещик вскипел до критического состояния, при котором повышенная интонация речи уже не считается излишней, а учащённая брань не ограничена правилами приличия. И самым непривычным было то, что в подобном возбуждении Кириллу Антоновича никто не видел. Ни единого раза.

--Я не прошу меня понять, господа, - продолжал неистовствовать помещик.

Ох, прошу прощения, господа читатели, за невольно вырвавшееся словечко «неистовствовать» в адрес добродетельного человека. Это всего лишь примерное, пусть и гипертрофированное определение состояния, должное наглядно показать на степень взволнованности. И ещё, нижайше умоляю, уж коли вам выпадет случай повстречать Кириллу Антоновича лицом к лицу, не обмолвитесь ему, что я имел неловкость употребить вышеупомянутое словцо вместо того, дабы сыскать нечто помягче и деликатнее. Буду век благодарен вам за исполненную просьбу. И я продолжу.

--… понять, господа, - говорил помещик, боевым кораблём направляясь из крохотной прихожей в гостиную. Я нахожусь в наивысшей точке непреодолимого желания сделать кого-то одного виновным в глупости, укравшей у нас пару часов времени, которого и так нет! Я готов своими руками сокрушить того одного виноватца, коего попросту нет! Мы трое, да-да, господа, мы олухи Царя небесного, натворили неисчислимое количество глупостей, от коих и впали в ступор – а что делать дальше?

Кирилла Антонович нервно провёл ладошкой по шраму на правой щеке, и продолжил.

--Мы дружно отпустили поводья, и перестали сомневаться в каждом услышанном слове. Это под чьим-то влиянием, под чьим-то очарованием? Как мы могли не в полной мере проверить еженедельник? Почему мы не приструнили эту напыщенную газетную богему, и не вытрясли из них всё, что нужно? В этом доме мы даже не позволили себе лично убедиться в том, что в книге съёмщиков квартир фотограф Ильчнко действительно проживает в семнадцатом номере. Нас не насторожило, а даже позабавило, что приказчик, не переносящий вида усопших, спокойно наблюдал за нами, изображая целомудренный обморок. А это?

На стол упал документ, обнаруженный в прихожей.

--Найдя его там, - перст помещика указал на входную дверь, - никто из нас не подумал, что паспортную книжку попросту подкинули, поскольку, входя в квартиру в первый раз, этого там не было!

Думаю, что нет нужды говорить, что под словцом «этого» подразумевался найденный документ.

--И что же мы? Бросились сличать приметы! В квартире нет фотографического аппарата, нет магния для вспышек, нет фотографических пластин – ничего нет, но мы с упорством хмельного дворника метём чистый двор, чтобы никто нас не пожурил за бездеятельность. Мы, господа ….

Тут речь Кириллы Антонович начала приноравливаться к обычной манере, а резкие жесты стали обретать прежнюю плавность.

--Мы, господа, столкнулись с опасным и хитрым противником. Мне думается, что это, с позволения сказать железнодорожное дело, будет нами проиграно.

--Но, и оставить всё, как есть, мы не можем.

--Не можем. Давайте испробуем … доктор, что вы говорили – взгляд га себя со стороны? Вот его и испробуем! С одной оговоркой – все разъяснения оставим на после. Сейчас, из-за недостатка времени, я прошу вас, друзья, исполнить мои просьбы в тёмную. Соглашаетесь?

Вот послушал бы помещик сам себя, и себе же ответил – а кто не согласился бы после такой пламенной речи, в которой Кирилла Антонович принял и на себя явные просчёты друзей? Одним словом, согласие было единодушным.

--Карл Францевич, вас прошу немедля мчаться в издательство. Прикупите коньяк, вино, опий, морфий, мышьяк – всё, что захотите, но уговорите … нет, убедите редактора опубликовать фотографический снимок аварии, который именно мы ему предоставим. И … я так думаю, на том месте газетной полосы, на которую мы и укажем. Кроме того, на всякий случай, уговорите его не публиковать вообще никаких снимков катастроф, откуда бы они не поступили, и кто бы их не принёс. Редактора отыщите где угодно, хоть дома в постели, но именно сегодня. О всех сложностях и успехах телефонируйте в отель. Когда мы справимся со своими задачами, приедем к вам на помощь. Справитесь?

--Добиться результата? Постараюсь. А метод достижения на моё усмотрение?

--На ваше, но … нет, просто на ваше.

--Я отправляюсь, а вам – успехов!

--Модест Павлович, я хочу просить вас просеять этот доходный дом. Я на половину уверен, что этот приказчик и есть тот самый упырь с псевдонимом. Найдите книгу наёма квартир, поглядите, что он искал в столе, когда вы за ним спустились, чья это квартира, где квартира упыря? Если удастся, то загляните в неё, вдруг обнаружится нечто интересное. Друг мой, это всё надобно узнать. Полагаюсь на вас. Мне же надо вернуться в отель, и проверить одну догадку. В любом случае телефонируйте мне, аппарат есть на первом этаже. Как только закончу в отеле, сразу же вернусь сюда, к вам. Не думаю, что этот Ильченко обратится в полицию, он многое скрывает такого, что огласка ему ни к чему. Ну, в добрый путь?

Друзья обнялись, погасили освещение в квартире, и пошли по своим важным делам. Спать нынче им вряд ли доведётся, да и кто спит в белые столичные ночи? Только равнодушные ко всему лежебоки, а наши герои точно таковыми не являются. Впрочем, вы и сами это знаете.