(монолог женщины)
Нет, ОН, правда, у меня второй. Тут, конечно, сразу вспоминается Маша Распутина, с ее «кто у нас не первый, тот у нас второй!» Ну да, были в промежутке мужики, но как были, так и сплыли, а этот задержался надолго – шестнадцать лет уже нервы мне мотает. По дороге в Тихвин есть указатель на Бесовку. Когда мимо проезжаем, я уже знаю, что сейчас он спросит:
– Ну что, тебя завезти?
Это потому, что я часто повторяю:
– Ты меня бесишь!!! – прямо так, с придыханием – бееесишь!
Сама удивляюсь, как я такого придурка столько лет терплю. Поначалу все повторял:
– Люблю, люблю!
– Да-да! Мели Емеля! Знаю, бабы ушами любят! – я ему в ответ.
Как-то поехали в Бор к подруге Раиске, а рядом с Бором садоводство – Кайвакса, где моя бывшая дача. Мы тогда еще с мужем официально не развелись, но я сказала, что половина дачи моя: мой отец дом строил. Свекруха сразу на дыбы:
– Чё он там строил? Баню вон, и ту не достроил!
Ну, думаю, сучка, сама денег на сруб пожалела, отец на себе из лесу бревна таскал. И деньги-то тебе впрок не пошли: все тысячи «сгорели» в девяносто втором! Сидела на них, как «собака на сене», внукам подарка путного ни разу не купила. Погоди, думаю, устрою я тебе «сладкую» жизнь, а вслух сказала:
– Не хотите по-хорошему, «красного петуха» получите!
Перепугалась: знает, что я могу. Мне и дача та, и участок «даром не надь», да жаба душит. Там той дачи-то, шесть соток, дом рубленый, огород да баня. Достроенная, кстати, баня; восемнадцать венцов отец срубил. Кто ж виноват, что сынок твой до сих пор полы стелет из дерьма, что со стройки утащит, да стены обшивает не пойми чем! Ты мне в молодости столько нервов попортила, теперь я тебе спокойного житья не дам!
И вот от Раиски мы с ним завернули в садоводство. Я знала, что свекруха там. Всполошилась, увидев нас. Я ей и представляю его:
– Александра Петровна, знакомьтесь, тезка ваш, тоже Александр Петрович! Мы тут немного отдохнем, на мансарде!
И, не слушая ее протесом наверх. Слышу, она внизу горшками гремит, то войдет в дом, то выйдет. Он мне и говорит:
– Пойдем отсюда, зачем человека до инфаркта доводить?
– Ничего! Знал бы ты, как она мне за двадцать лет всю печень «выклевала»? Теперь моя очередь!
Ошибся Он, не от инфаркта свекруха умерла: инсульт ее свалил. За год до смерти сказала мне:
– Ты – самая лучшая моя невестка!
Двадцать лет назад ты бы мне это сказала, а то все сынок был на первом плане:
– Валерочка, ты поел? Валерочка, ты не устал? А невестка – двужильная, не ест никогда и не устает!
Ну вот, спустились мы вниз, сели за стол, пьем пиво! Свекруха то зайдет, то выйдет! Я ей:
– Александра Петровна, отдохните, сядьте с нами, выпейте пивка!
Тут её и прорвало:
– Что это ты сюда водишь мужиков всяких?
И ему:
– Ты знаешь, сколько у нее мужиков перебывало? Черных даже, не русских.
А он ей так спокойно отвечает:
– Ну, я, положим, тоже не русский, я – мордвин. И, потом, у меня до нее тоже много женщин было, и черные тоже. Одна даже негритянка была, из Заира! Знаете? Страна такая в Центральной Африке, рядом с Конго. А сейчас я с ней, и я ее люблю!
Свекруха и заткнулась, убежала в огород.
Маме моей он тоже сразу не понравился! Она, как увидала его, так мне и говорит:
– Лен! Так он же не русский!
– Мам! По паспорту вроде русский. И, потом, мы будто русские? Ну ладно, ты-то ярославская, так Мамай и там побывал, а папка мой вообще чухарь, с Шугозера!
Задумалась мама, потом говорит:
– Все равно, у меня один зять – Валера!
Потом уже, когда он купленные ею сдуру огроменные кресла в узкую дверь каким-то ему только ведомым способом затащил, она его признала!
– С лица воду не пить! Пусть и не русский, главное, любит тебя!
Постоянно при ней о любви ко мне говорил, этим ее и покорил!
Кому ни расскажу, как мы с ним познакомились, все смеются. У моей подруги, Ирки, день рождения 2 августа, в день ВДВ. Мы, все девки – швейки, у нее дома хорошо с пивком оторвались. Посидели бы еще, да метро в полночь закрывается. Мне-то ничто, я и пешком дошла бы, да с девками увязалась. Ленке Афанасьевой надо на «Ломоносовскую», Анюте уже не помню куда, но доехали только до Гостинки : пересадку на другую линию уже закрыли. Я девкам и предложила у меня переночевать.
Я буквально накануне перебралась жить на Мойку. На удивление все удачно сложилось. Позвонила старой приятельнице Надюхе, а она мне: «Бери «жбан» и приезжай: Сеня в командировке, посидим, посплетничаем!»
Ну, распили мы с ней одну, послали Витьку, соседа-алкаша, за второй. Дали ему на портвейн, он и доволен: водку-то он уже пить не может, только портвейн. Да он и без этого бы сгонял – хороший Витька мужик, добрый, безобидный, живет с матерью с самого рождения в этой коммуналке.
Как-то тоже сидели с Надькой, и что-то разосрались, на ночь глядя. Я и пошла к Витьке, подвинула его и улеглась с ним. Нет, ничего такого между нами не было: Витька, наверное, уже и не способен ни на что, а мне только переспать надо было. Утром зашла его маманя, Ульяна Зиновьевна, посмеялись с ней, что раз Витька со мной «переспал», значит, должен жениться! Баба Уля и рада бы его к кому-нибудь пристроить, да самому Витьке, кроме портвейна, уже ничего в жизни не надо было. Как-то он отваривал на плите куриные яйца, да забыл про них. Вода-то выкипела, яйца поджарились, вонь на всю квартиру. Я теперь, когда яйца варю, всегда Витьку вспоминаю.
Ну, а в этот раз мы с Надюхой хорошо поладили, она мне даже предложила временно пожить в соседней комнате. Там раньше обитал еще один наш знакомый, алкаш Костя, да недавно умер. Тоже хороший мужик был, только вспыльчивый. Мы с ним, как и с Надюхой, по пьяному делу часто ссорились. Костина жена, Анька, сестра надюхиного Сени, оставила его одного «доходить», а сама уехала в Америку, где снова вышла замуж за нашего же еврея.
– Так что можешь пока пожить в Костиной комнате, хоть коммуналку будешь оплачивать. Анька не знаем, когда приедет. Только там дивана нет: Костя свой так загадил, что мы его на помойку выбросили!
– Диван можно из комнаты Клементьевны притащить, когда Нина Ивановна вернется с дачи, а пока буду вести «половую жизнь»!
И ведь, как в воду глядела. Когда девчонкам «обломилось» в метро пересесть «с ветки на ветку», я их к себе потащила ночевать, только предупредила, что им тоже предстоит «половая жизнь». Вышли мы из метро на Грибанал, а там пьяные десантники в голубых беретах и тельняшках своими флагами размахивают, да лезут с девками целоваться. Ну, мы бочком, бочком и дворами, дворами. Пока дошли до Конюшенной, нам с Ленкой так писать захотелось, что мы в первую подворотню нырнули. Анюта с нами не пошла, а уселась на подоконник, со своим телефоном колдует. Тоже вот молодая деваха, живет с каким-то уродом, который её трахает и п..дит каждый день. Меня мой бывший однажды пытался ударить, так я нож схватила и говорю: «Подойди только, кишки выпущу». Испугался: знает, что могу и выпустить!
Ну, так вот, возвращаемся мы с Ленкой, на душе легко стало, а рядом с Анютой Он сидит, на губной гармошке играет. Анюту, наверное, хотел «охмурить»: она из нас самая молодая и стройная, а мы, как шутит та же Раиска, как «свиноматки»: талию не знаешь, где делать!
Забираем мы, значит, Анюту, а он сидит себе на подоконнике, дует в свою гармошку. Ну, я ему так игриво и говорю: «Ну и какого хера ты здесь сидишь? Пойдем с нами»! Гляжу, поднимается и к нам идет. Пока хи-хи, да ха-ха, Анюта наша убежала: видать ё..рь её пригрозил от…дить, если домой не придет.
Да, забыла сказать, что Он тоже был в тельняшке десантной и в камуфляже.
Спросите, откуда я слово такое знаю – камуфляж? Да мы с Иркой-то и познакомились, когда эти куртки шили! Долго там работали, пока фирма не закрылась. После этого мы с ней нашли другую контору, стали детскую одежду шить. До этой грёбаной «перестройки» я в Тихвине жила, работала в ателье закройщицей, потом мастером. Тяжело, конечно, было жить при социализме, но левые заказы всегда были: на хлеб хватало, и не только на хлеб. У меня везде все было «схвачено», от мясного до книжного. Ну, а в девяностые годы работы в Тихвине не стало, пришлось в Питер ехать на заработки: ведь у меня двое детей и муж. Хоть и не малые детки (дочь уже студенткой была), но всех надо тянуть, а муж сидит дома, руками разводит:
– Я – инженер, что я пойду на рабочую сетку?
– Ну, и катись к своей мамаше!
Он и откатился.
Опять я отвлеклась. Идем по Конюшенной, Он между нами, под ручки держит.
– Загадывай желание, – говорим, – ты между двумя Ленами идешь.
А он, пошляк:
– Я вас обоих желаю!
Тогда еще спиртное и по ночам продавали, так что мы затарились. Он, конечно, платил, не жался: видно, точно хотел нас обоих!
Дотащились, наконец, ко мне. Ленка чуть выпила и завалилась спать, сказав, что утром убежит к открытию метро. А мы с ним еще посидели и тоже залегли. Оба не спим, сопим. Потом обниматься стали, ну и до серьезного дошло! Спать же пришлось на полу, мы и начали половую жизнь. У меня, как назло, только месячные начались, но давно мужиков не было, хотелось очень, ажно чесалось внизу живота. Дала ему на «полшишечки»! Ленка-то отвернулась от нас: или спала, или притворялась. Да, неважно, что она там подумает! А что она может подумать? То самое и подумает, не девочка, однако!
Ленка рано утром убежала. У нее «мелкий» один оставался дома, мужу рано на работу. «Мелкий» теперь уже стал «крупным»! Точнее, проблемы Ленке крупные создает: работать не хочет, «ширяется», «сидит» на мамашкиной шее. А этой осенью ваще в СИЗО попал, в знаменитые «Кресты», за распространение наркотиков.
Какое распространение? Взяли-то с двумя дозами: ментам для отчетности нужен был «человечек», они и вытащили его из своей картотеки. Бедной Ленке снова ишачить по ночам да платить.
У меня, вроде, таких проблем с детьми нет, хотя дочь Рита тоже неустроена! Я ее «амебой» зову: ну, никакой инициативы, амеба и есть. Она, пока в университетскую общагу не перебралась, со мною жила! Потом еще Женьку притащила, однокурсницу. Та тоже наркоманкой стала, все Ритулины вещи продала, потому что эта «амеба» три года их из общаги «забирала». Все бы «проширяла» Женька, да мы с Ним поехали и забрали остатки. С Женьки что возьмешь – наркоманка полная, но Ритка? Казалось бы, три курса матмеха закончила, учись дальше. Нет, бросила, пошла торговать в «стекляшку» там же, в Старом Петергофе. Потом еще больше: «вляпалась», дурёха, забеременела от какого-то красавца, местного мелкого уголовника. Мы его тоже из «Крестов» выкупали, когда Ритка на сохранении лежала в Петергофе. Выкупили! Так он нам за это с лихвой «отплатил», помело! Вышел из СИЗО, когда Ритка уже родила, и послал ее с ребенком куда подальше. Но вырастили девочку, теперь у Ритки с ней проблемы – эмансипация!
Родилась Надюха, когда мама еще была жива. Забирали ее из роддома, как положено: бабушка с дедушкой, две прабабушки – Петровна и моя мама, ну и Раиска, куда без нее: Ритуля у нее на руках выросла.
Но, опять отвлеклась! Я же про Него рассказываю, а не про эту «амебу».
Расстались мы с ним утром и договорились вечером снова встретиться. Как Утесов пел, на мосту, только не на Поцелуевом, а на Полицейском. Он тогда работал где-то у Мариинского дворца, говорил, что рядом с Синим мостом, а по мне хоть синий, хоть зеленый, что Мариинский дворец, что Мариинский театр, все равно не знаю. Так Он мне тут же стал про мосты через Мойку рассказывать. Оказывается, раньше все мосты были цветными: тот, что на Невском, был зеленый, на Гороховой – красный, дальше – синий. Значит, договорились встретиться на Полицейском мосту, который раньше назывался зеленым. Вот ведь чудак на букву «М»: ну, о чем ни заговори с ним, все знает, всякие иностранные слова вворачивает, где надо и не надо. Зашел разговор о характерах, Он мне, мол:
– У каждого человека есть «точка наименьшего сопротивления, или локус минорис резистенция»!
– Нахрен мне эти твои резистенции? – я ему говорю, – Неужели нельзя по-русски сказать!
А он мне, мол:
– Можно и по-русски, конечно, только ведь научные термины – международные, чтобы все понимали, о чем речь. Вот химики или математики шпарят свои формулы, и все друг друга понимают, хоть в Штатах, хоть в Индонезии, хоть даже в Бангладеш! Тебе врач рецепт выписывает на латинском языке, так по нему ты хоть в Африке можешь нужное лекарство получить. Поймут аптекари даже где-нибудь в Зимбабве, в бывшей Южной Родезии!
– Нахрен мне твоя Родезия сдалась? – я ему отвечаю, а он:
–Ты же бриллианты любишь? А знаешь, что Родезия была крупнейшим в мире поставщиком бриллиантов?
И опять языком своим бла-бла! Пошло-поехало, да ты бы мне хоть маленький бриллиантик подарил, а не губами шлепал.
Знает много, но в жизни дурак-дураком! Пятьдесят лет, а жилья своего нет, по котельным да лестницам шляется, жилье свое просрал. Жена, видишь ли, сказала: «Уходи», Он рюкзак собрал и ушел. Я его спрашиваю:
– Ты что, совсем «с дуба рухнутый»? Разменяться надо было.
А он:
– Что я буду у своих детей какие-то несчастные метры отбирать?
Выписался даже по требованию жены. Несколько лет стоял на учете, как БОМЖ.
Да и дети у него все в папашу, тоже какие-то недоваренные. Сын вроде бы самый нормальный, да и тот – валенок. Мужику 20 лет, а он у мамы на привязи, как телок малый. Мама сказала: «Брось девочек, чтобы в десять был дома!», он и побежал к мамке под сиську.
Ну, так вот, стою я на этом дурацком Полицейском (или зеленом) мосту и думаю: «А как я его узнаю!» В темноте все было, и не запомнила поутру. Уже и шесть, шесть двадцать, а его все нет. Мужики на мосту на меня стали заглядываться. Cтоит тетка давно, а чего стоит? Может ей пособить надо? Ну, думаю, если к половине не придет, пойду домой, а то и подхвачу кого. Я такая тетка, разбитная; мужики на меня сразу клюют.
Наконец, вижу, бежит, опять в камуфляже!
– А как я мог переодеться: я от тебя – на работу, и к тебе – с работы. Да и отношение у меня к одежде такое, что лишь бы не голый!
Хотя и голым может, нудист хренов.
Вот что за человек такой? Ну о чем с ним ни заговори: все он видел, везде был, всех знает. Проходим мимо «Астории», он мне:
– Я в «Астории» два раза крышу красил, и оба раза только ту часть, что из окон горисполкома видна, чтобы городское начальство было довольно!
Потом про Есенина, что в «Англетере» повесился, про Зиновьева… Хорошо, про Каменева умолчал, а мог бы.
Едем с ним на микроавтобусе в Финляндию. Так он и тут собеседника нашел, какой-то Андрей Тропило. И он с этим Тропилой всю дорогу до Хельсинки про рок-музыку, про Житинского какого-то. Оказывается он и с Житинским знаком, и с Гребенщиковым на одном факультете учился. Что с Житинским был знаком, я потом сама убедилась: книги у него подписывал для своих дочек. Тоже придурошные: обоим уже за тридцать, а одна – фанатка Цоя, другая – Гребешка.
Зашел как-то разговор про лечебные свойства лука и чеснока. Он мне сразу:
– В них фитонциды содержатся!
– Откуда знаешь? – спрашиваю, а он мне:
– Лекции в университете по биологии читал Токин! Он их еще в 1925 году открыл, старенький уже был в 1975 году. Байку рассказывал о том, как ему идея в голову пришла:
« В детстве, а жил я на Волге в г. Вольске, съел в жару пирожок с мясом, и у меня разболелся живот. А бабки-торговки на пристани посоветовали мне съесть пирожок с луком. Я его съел, и боль в животе у меня унялась».
Не знаю, правду ли рассказал, или где это услышал, но книгу Токина «Целебные яды растений» с дарственной надписью показывал.
Зашли с ним как-то в бар на Итальянской, напротив Театра комедии, так он там сразу своего знакомого встретил, какого-то Хныкина. Опять иностранные слова в ход пошли – зоофилия, пандемия. Говорил потом, что этот Хныкин раньше в Зоологическом институте работал, теперь в ГУЗЛЕ, или как он там сейчас называется! Жена, говорит, уехала в Израиль, а он этими зоофииями в горздраве занимается!
Потом Хныкин этот ушел, к нам подсел актер из театра комедии, Женя! Фамилии его не помню, но морда знакомая по ролям в кино. Так он и с ним про какие-то спектакли нашумевшие, про «Эзопа-царя», режиссера какого-то Подкопенко!
И так везде, устала я с ним мучиться, бесит он меня!