Правда и фантазии о Великом Крае Глава 33.
Ачинск и его окрестности.
В зимние каникулы Дима гостил в Алтате у Уты и Василия. После войны и длительной разлуки они вновь были как молодожены, создавали свое гнездышко, работали не покладая рук. Построили пятистенный дом. Но у этого дома пока не было ни тесовой крыши, ни сеней, ни настоящего крыльца. Из надворных построек они имели только баню да упрощенные стайки.
У Лели и Васи (сестру Дима звал Лелей, так как она была ему крестной матерью) родился второй сын Гриша. Он был еще совсем маленький, но с удовольствием шел к Диме на руки и быстро засыпал, когда его качали в зыбке, подвешенной на жердочке к потолку.
Племянник Димы Проня уже хорошо стал помогать отцу, но в школу ходить перестал.
Хоть родственники и помогали молодым хозяевам, они экономили на всем. Кушали только ржаной хлеб. Леля, намазывая корку хлеба чесноком, отчего она становилась блестящей, шутила: «Это, Митя, у нас вместо масла». Калорийность пищи обеспечивалась коровой да курами, а витаминозность овощами, кулагой и суслом. К летним работам растили поросенка.
И в эти зимние каникулы и летом, когда Дима возвращался с отцом домой, он рассказывал Вите и Шурику, что знал из поездок по деревням, а они сообщали городские новости.
Ответная расправа отряда Щетинкина с доносчиками была хорошим предупреждением для других. Она заставила возможных предателей короче держать свои языки. Некоторые деревенские богачи стали уезжать в город, в том числе, и хозяин квартиры Жариков, которому Фока продал дом.
Жарикову с женой и дочерью потребовались обе половины дома, и он предложил Фоке в срочном порядке искать новую квартиру. Фока подходящую квартиру, с конюшней, стейкой для коровы и амбаром нашел на улице, идущей из города в военный городок.
В полукрестовом деревянном двухэтажном доме внизу три комнаты занимал Фока с семьей, а вверху хозяева. Пустили двух жиличек, Лизиных подруг.
Продолжая деятельность мясника, Фока понял, наконец, суть происходящей инфляции. Денег в обороте становилось больше, а ценность их все уменьшалась и уменьшалась.
Путь из Тобольска.
Бывший царь подошел к Орлову.
- Господин, извиняюсь, товарищ комиссар, можно вас на два слова?
- Конечно.
- Половина вашего отряда – казахи. Пускай в это верят мои родственники, друзья и слуги. Но я отлично вижу, что это – японцы.
- Вы правы Николай Александрович. Им приказано освободить вас.
- Зачем?
- Основать новую Российскую Империю в Сибири.
- И я буду марионеточным корольком?
- Это лучше, чем смерть! Подумайте о ваших близких. И потом, простите меня, все последние годы вы и так плясали под чужую дудку.
- Все годы, а не только последние. Ладно, какой у вас план?
- Свернем на Омск, дальше – Владивосток; там будет ждать корабль.
Ачинск и его окрестности.
Продолжая деятельность мясника, отец понял, наконец, суть происходящей инфляции. Денег в обороте становилось больше, а ценность их все уменьшалась и уменьшалась. Каких только денежных знаков не было тогда в обращении – и царские николаевские, и керенские, и колчаковские. Доверие к этим деньгам в народе упало, и переговоры о покупке дома в Алтате зашли в тупик.
В Июле 1919 года Дима с Фокой выехали в Алтат, Березовку, Корнилово, чтобы хоть что-нибудь купить.
По просьбе Трофима и его друзей, взяли с собой слиток свинца весом пуда в полтора и кусок ткани красного цвета.
Дни стояли хорошие, солнечные. Шел сенокос. Примерно в паужинок, накосив травы для лошадей, ехали в верстах в пяти от Березовки. Слышен цокот копыт. Отца с сыном нагнали четыре вооруженных всадника, офицер и три солдата.
- Стой! – крикнул прапорщик, - откуда, куда едете?
Фока сказал, что он из Ачинска. Едет покупать скот. Промышляет мясной торговлей.
- Что везете?
- Ничего. Вот накосили травы лошадей накормить. Думаем, в Березовке переночевать.
- Слезайте с дрожек! – приказал прапорщик. Обыскать! – скомандовал он.
Солдаты ощупали Фоку. Изъяли у него пистолет.
- Осмотрите дрожки!
Солдаты осмотрели.
- Сбросьте траву, посмотрите внизу.
Солдаты разбросали траву и достали из-под нее кусок фабричной ткани.
- Смотрите еще!
Один из солдат вынул из-под переднего сидения чайник, котелок, разную мелочь и достал оттуда тяжелый продолговатый слиток свинца.
- Это что такое!? – закричал офицер.
- Свинец, Ваше благородие, - ответил отец.
- Куда, кому везешь?
- Подавать будем хакасам-охотникам при закупке скота.
- Так, так… - сказал прапорщик, и велел складывать все обратно в дрожки.
- Поедешь с нами, - добавил он и закурил.
В волостном центре, Березовке, белогвардейцы занимали два отдельных подворья с домами, амбарами, конюшнями и прочими постройками. В одном было нечто вроде штаба, куда Диму с Фокой доставили. В другом жили солдаты, находился караул, содержались арестованные и была завозня для допросов.
После предварительного допроса, Фоке разрешили под конвоем двух солдат отвести Диму на жительство к знакомым однофамильцам. Пару лошадей с дрожками приказали оставить на втором подворье. Фоку в спешном порядке отправили в Ачинск. Когда расспрашивали о свинце и красном куске ткани, Дима отвечал точно так же как отец при обыске их в поле.
Больше месяца Дима жил в Березовке в полном неведении об отце. Ночью был у знакомых, а днем находился на подворье, где находились лошади. Через день, то с одним, то с другим солдатом, ездил в поле за травой на корм коням.
Солдаты караула были довольно простые парни, отбывающие свою повинность. Они многое рассказывали, и даже показали устройство японской винтовки. Жестокие допросы арестованных возмущали солдат. Они не знали, что творилось на Лубянке.
Один раз Дима услышал звуки от истязаний, которые чинили белогвардейцы за открытыми дверями завозни. Он сидел под навесом, примыкающим к завозне, с одним солдатом, отдыхающим после дежурства.
Допрашивали пойманного в районе Березовки Павла Слепцова. О нем много говорили в Алтате. Это был высокий худощавый старик с георгиевским крестом на груди, полученным в русско-турецкую войну. Вначале в завозне было относительно тихо. Допрашивающий офицер взял тон всезнающего контрразведчика. Но у него ничего не получалось, и он стал срываться, кричать и грубо выражаться.
Павел Слепцов боролся с допрашивающим своей уверенностью, выдержкой, достоинством.
Офицер стал еще громче кричать на него, а затем и бить.
- Ваше благородие! Как же так. А устав? Ведь я – Георгиевский кавалер.
- А! Ты вот как!
- Ваше благородие! Разве можно бить человека с крестом.
Офицер сорвал с Павла крест. Стал еще яростнее продолжать надругательство над безоружным человеком, который был раза в два старше его.
После допроса Павла Слепцова куда-то увели.
Белогвардейское офицерье в деревнях вело себя еще гнуснее, чем в городе. Ярость белогвардейцев подогревалась их обреченностью.
На всем Восточном фронте Красные войска перешли в наступление, в тылу белым не давали покоя партизаны. В Ачинске было совершено два очень сильных взрыва – в военном городке и на железнодорожной станции. К концу лета 1919 года опасность для молодой Советской республики со стороны Колчака и интервентов с востока существовать перестала.
Фоку из ачинского заключения выпустили; это стоило больших денег.
В середине августа Фока вернулся в Березовку. Мясная торговля свернулась до минимума. Закупив в соседних деревнях в последний раз с десяток коров, Фока с Димой пригнали их в город.
Изменения произошли и в учебе. Из гимназии Диму перевели в высшее начальное училище. Он опять стал учиться вместе с Витей и Шуриком. Учиться в высшем начальном стало гораздо труднее.
В отличие от гимназии иностранные языки в нем не изучались. Зато математика и физика были весьма сложны.
С наступлением зимы фронт стал все ближе приближаться к Ачинску. Натиск Красной Армии на колчаковские части и бегущие с ними контрреволюционные буржуазные, чиновнические и другие привилегированные классы возрастал с каждым днем.
Вал отступающих белых особенно большим и безалаберным стал в декабре. Вместе с белогвардейщиной бежала буржуазия и прочая контра с Верхнего Поволжья, Урала и Западной Сибири. Вся эта растерявшаяся орда не могла разместиться ни по железной дороге, ни по транссибирскому тракту. Нарастающее паническое бегство происходило сплошным потоком шириною в пятьдесят-семьдесят километров.
Заснеженная земля была изборождена колеями ухабистых посеревших дорог.
И в городах, и в деревнях то и дело слышалось:
- Лошадей! Лошадей!
- Сена! Овса!
- Пустите переночевать!
- Нет ли продуктов у вас?
- Дайте хлеба, яиц, молока!
Кто просил, а кто просто приказывал и отбирал.