Предыдущий день: http://www.proza.ru/2019/10/16/479
23 июня, воскресенье. Ла-Рошель – реформатская церковь и Музей естественной истории.
В воскресенье я собиралась пойти в протестантскую церковь на богослужение. Юра сказал, что тоже пойдет, и мама была не против, но ей пришлось остаться дома из-за Стаса. Мы его попробовали соблазнить возможностью послушать орган, однако ребенок заявил, что орган ему надоел еще в садике (у них очень продвинутый музыкальный педагог!).
Собираемся не спеша. Богослужения в этой церкви уже больше двухсот лет проходят каждое воскресенье без перерывов и всегда в 10.30. Этому расписанию не мешают ни войны, ни революции...
Двери реформатского храма (его так и называют – Temple) на улице Сен-Мишель гостеприимно открыты. Народ потихоньку стягивается. Мы все-таки очень рано пришли, поэтому пока бродим по залу, тихо переговариваемся, рассматриваем копии старинных гравюр. Фотографируем кое-что, мне эта информация может оказаться полезной. Например, план Ла-Рошели 1835 года. Какая же она в то время была маленькая! «Ты только представь, – шепчу Юре, – что чувствовали молодые провинциалы из таких вот городков, которые уезжали в Париж на учебу или на заработки. Когда они вылезали из дилижансов на парижской заставе, У них должно было появляться ощущение, сравнимое с выходом в открытый космос!»
С приветливой улыбкой к нам подошел какой-то человек, не пастор, но явно облеченный полномочиями – видимо, староста общины. Спросил, кто мы и откуда. Я обрадовалась возможности поговорить по-французски. В этот раз, без нашей Сильветт, у меня поводы для коммуникации до сих пор были чисто формальные – с продавцами, кассирами в музеях, с квартирными хозяевами. И наконец-то я могу поговорить об отвлеченном! Рассказываю ему, что мы туристы из России, что я историк и всем этим очень интересуюсь, и что я крещена в лютеранстве, поэтому здесь я не совсем случайный человек. Он слушает очень серьезно и одновременно доброжелательно. Говорит, на тот случай, если вдруг меня что-то смущает, что между лютеранами и реформатами-кальвинистами во Франции сейчас нет никакой разницы, ни доктринальной, ни церемониальной. Нет, меня ничего не смущает, религия для меня давно уже - факт культуры, а не практика.
Когда мы берем сборники гимнов и книжечки с расписанием богослужения, он снова подходит. «Вы будете участвовать?» – «Да, конечно». Начинает объяснять, что означают номера на доске над пасторской кафедрой. Я улыбаюсь, благодарю и отвечаю, что знаю это. «Да я смотрю, вы все знаете, молодец!» Потом во время богослужения он берет слово, уже после чтений, проповеди и молитв, и между объявлениями для общины говорит, что сегодня здесь присутствуют гости из России. На нас оглядываются и улыбаются, и от этого чуть-чуть неловко, но все же приятно.
Само богослужение нам очень понравилось, оно было достаточно торжественным и одновременно простым и человечным. Пафос сбивали опоздания органистки, которая то и дело забывала вступить вовремя, и ей снизу махали рукой. Читался фрагмент Евангелия от Луки о хлебах и рыбах. Потом пастор произнес проповедь на это чтение. Он говорил о том, что речь здесь не идет о математическом действии умножения (multiplication), Христос ничего не умножал, он делил (diviser) и раздавал (partager) то, что у него было. Обычные люди, по словам пастора, тоже могут стать подобны Сыну Божьему, если будут бережно относиться к имеющимся у них ресурсам, не будут поддаваться расточительности (gaspillage) и вместо этого станут по мере своих сил делиться с ближними. Пастор напомнил, что в мире еще очень много зла, много войн, насилия, бедности и несправедливости. Да, простой человек не может просто взять хлеб и преломить, в отличие от Христа он должен сначала на этот хлеб заработать, пойти в магазин и купить, а потом уже разламывать. Однако если ни одна крошка не пропадет зря, а пойдет на пользу людям – значит, все остальное тоже было не напрасно.
Играл орган, мы вместе со всеми пели (или, по крайней мере, пытались петь) гимны на французском. Один из гимнов мне даже оказался знаком, это очень красивый старинный хорал Георга Ноймарка «Кто Богу дни свои вверяет», только во французском переводе.
Я чувствовала такой душевный подъем, что после богослужения подошла к старосте и поблагодарила: «Мне было так приятно сидеть здесь с вами и чувствовать себя вашей сестрой». Поулыбались, обнялись на прощание. Я давно от этого ушла, но, наверное, атмосферы мне все же чуть-чуть не хватает…
Вернулись домой, собрались и пошли в Museum – Музей естественной истории. Первый раз идем все вместе не вниз, а вверх, не на юг, к морю, а на север, к углу улиц Альберта I и Альсида д’Орбиньи.
Мы в этом музее в прошлый раз уже были, и он произвел на нас неизгладимое впечатление. Пять этажей великолепных экспонатов! Геология, археология, палеонтология, зоология, ботаника, этнография. Меня в таких местах охватывает экзистенциальная тоска по несбывшемуся. Все свое детство я читала о путешественниках, об индейцах, о Миклухо-Маклае среди папуасов. Сама в студенческие годы успела поработать в археологических экспедициях. Поэтому, хотя, казалось бы, я чистый гуманитарий и далека от естественных наук, путешественники-натуралисты XVIII-XIX веков для меня герои и кумиры, я люблю о них читать, люблю рассматривать старинные коллекции и представлять себе мир их глазами.
Входной билет в музей стоит 6 евро, детей пускают бесплатно. Первым делом мы зашли в «кабинет Лафая». Клеман Лафай жил в XVIII веке, был адвокатом и натуралистом-любителем, собирал книги и редкости, особенно морские раковины. Свой кабинет завещал городу и будущему музею, которого тогда еще не было – его основали в 1830-е годы младшие современники Лафая - Луи-Бенжамен Флерио, Шарль-Мари д'Орбиньи и Мишель Бонплан.
Стасу понравились птицы, понравился великолепный зал с чучелами, но он быстро устал. Бабушка повела его вниз, к динозаврам в 3D анимации, а мы пошли на последний, недосмотренный нами в прошлый раз этаж. Там этнографическая коллекция, причем основу ее составляют предметы, связанные с заупокойными культами – жутковатые маски, идолы и другие вещи, связанные со смертью и предками-проводниками в мир духов.
Потом мы прямо из музея вышли в Ботанический сад. В прошлый раз, осенью он был весь открыт для публики, а теперь в одну часть, более ценную, можно попасть только по билетам музея. Во вторую вход свободный.
В Ботаническом саду в XIX веке поставили бюст Луи-Бенжамена Флерио – из беспримерного уважения к ученому и благотворителю. Теперь его там нет. Я читала, что в первую мировую войну он пошел на переплавку для военных нужд. Сохранились только фотографии.
А еще я хочу здесь немного рассказать о семье д’Орбиньи. Они не были ла-рошельцами по рождению и, для разнообразия, не были протестантами. Шарль-Мари д’Орбиньи был судовым врачом-хирургом и увлекался естественной историей. Семья жила в городе Куэроне, близ Нанта. Д’Орбиньи переписывался с Флерио на научные темы, сохранилось множество писем, где они советовались друг с другом по поводу атрибуции какого-нибудь экземпляра живой или неживой природы или обсуждали теоретические проблемы. Видимо, не без влияния Флерио д’Орбиньи решил перебраться с семьей в Ла-Рошель. Его дети выросли на взморье, в походах за раковинами, растениями и минералами, под нескончаемые рассказы отца и его друзей о неоткрытых тайнах и чудесах этого мира, и стоит ли удивляться, что двое из четырех сыновей Шарля-Мари тоже решили стать естествоиспытателями. Самым талантливым был младший, Альсид Дессалин д’Орбиньи (1802-1857).
Жизнь и деятельность Альсида д’Орбиньи недолго была связана с Ла-Рошелью. По сути, он провел там только детство и отрочество. Потом он уехал учиться в Париж, слушал лекции Жоржа Кювье в Коллеж де Франс (рекомедательным письмом к Кювье его снабдил не кто иной как Флерио), принял участие в экспедиции парижской Академии Наук в Южную Америку. Он посетил Бразилию, Аргентину, Парагвай, Боливию, Перу. В это же самое время (1831 год) предпринял свое плавание на «Бигле» и Чарльз Дарвин, но он обплыл эти берега по морю, а д’Орбиньи прошел их по земле.
В 1834 году он вернулся во Францию, представил свой доклад в парижской Академии Наук и продемонстрировал собранные коллекции: более 250 видов esp;ces de млекопитающих, 800 птиц, около 6000 насекомых, 200 рыб, около сотни рептилий, 800 моллюсков и ракообразных, 4 тысячи видов растений, причем из них около 70 видов пальм. Они невероятно обогатили фонды будущего парижского Музея естественной истории.
Альсид д’Орбиньи защитил диссертацию по аммонитам и белемитам и стал профессором палеонтологии, но столкнулся с трудно объяснимой враждебностью научного сообщества. Один источник утверждает, что к его назначению имели отношение дружеские связи его собственной семьи и семьи его жены (он был женат на Мари Годри, сестре еще одного известного французского натуралиста) со двором Наполеона III, и республикански настроенный научный мир этого ему не простил. Кабинет д’Орбиньи поместили чуть ли не на чердаке музея, и он не мог иметь доступ даже к собственным коллекциям – они поступили в ведение профессора сравнительной анатомии. Альсида д’Орбиньи 8 раз забаллотировали на выборах в Академию. Над ним как будто тяготело какое-то проклятие. Поэтому он не сумел развернуть свой несомненный талант, да и умер еще сравнительно молодым. Сейчас справедливость по отношению к нему восстановлена, и в парижской Галерее палеонтологии и сравнительной анатомии память о нем чтят, и об его заслугах то и дело упоминают.
А потом пора уже было, как ни грустно, заняться сборами. До прилива мы собирали вещи, потом пошли на пляж. Вода была в последний вечер самая приятная за все эти дни – теплая и спокойная. Мы видели великолепный четырехмачтовый парусник. Видели и «наш» катер Orazur, возвращающийся в гавань. Завтра другие туристы поедут на нем на остров Экс. Не мы. Нам остается только поезд – и три дня в Париже...
Вечером я позвонила нашим хозяевам, спросила, как поступить с ключами. Они предложили просто бросить их в почтовый ящик. Отлично. Значит, завтра нас никто не будет торопить. И может, мы еще чуть-чуть погуляем. Я чувствовала себя батарейкой на зарядке, которую вот-вот отключат. Но хоть полчаса да будут моими.
Продолжение: http://proza.ru/2019/10/17/877