- Смотрю я на ваши ходики и вспоминаю свое детство, - сказала Евгения Федоровна и отхлебнула чай из тоненькой воздушной чашечки, изящно расписанной в мелкий цветочек. – Я ведь родилась на Украине, в провинциальном городе, правда, губернском центре, позже областном, так стали называть, как сейчас. Моя мать была главным режиссером местного русского драматического театра, а отчим был главным художником. Однажды ночью его забрали. Помню мать в эту ночь, это мое последнее о ней воспоминание. Она ходила по комнате как тигрица в клетке туда-сюда, туда-сюда, всю ночь. И курила, всю ночь курила. Утром она ушла, сама пошла в НКВД, доказывать что-то. Осталась от нее пепельница, полная окурков. В шестьдесят первом году мне один товарищ, из бывших их сотрудников, поведал, что расстреляли ее в тот же день, вечером где-то в подвале. Она безобразно себя вела: кричала, обзывала их выродками и по всякому. А меня забрала сюда в Ленинград ее тетка Клавдия, картежница страшная, преферансистка. Так и запомнила эти ночные преферансы, накурено и ходики на стене. Такие же как у вас.
Евгения Федоровна сидит за столом в гостиной у Лидушки. Соседка заглянула сюда после праздничной всенощной, откуда зять Толик доставил ее только что домой. Толик – ктитор небольшого храма на окраине города. Он там. конечно, в почете и Евгения Федоровна тоже любит туда ходить. Правда, вздыхает Евгения Федоровна, что-то батюшка не очень нравится ей. Какой то жалкий на вид, борода всклокоченная, ряса дырявая (неужели трудно рясу приличную приобрести). И все как-то он шутит да шутит. Несерьезный какой-то батюшка, не нравится он Евгении Федоровне. Батюшка по мнению Евгении Федоровны должен быть величественным, строгим, внушать трепет и почтение. Иначе он не справится со своими обязанностями: воспитывать в людях страх Божий. Лидушка возражает ей
- Ну, и что ж, что несерьезный. Помните, когда выбирали патриарха Тихона, какие были возражения? Тоже говорили, несерьезный. Помните, какой-то архиерей говорил про него «все хи-хи да ха-ха и гладит кота», что-то вроде того?
- Может быть, вы и правы, - задумчиво смотрит куда-то в пространство Евгения Федоровна, - у святейшего патриарха Тихона было замечательное чувство юмора, чего стоит его одна только шутка, когда прорвало канализацию в мавзолее, помните?
- Как не помнить, - смеется Лидушка, - крылатые слова - «по мощам и елей».
Несмотря на то, что они заговорили о смешном, Евгению Федоровну не развеселить. Может быть от того, что старушка вспомнила свое детство. На лице ее с длинным подбородком сейчас выражение печали, а в глазах за толстыми стеклами очков даже появились слезы.
- Хорошо, что все это минуло, - говорит она, вздыхая, и помешивает чай в чашке маленькой ложечкой.- Ах, какая миленькая это чашечка!
- Настоящий саксонский фарфор, - говорит Лидушка с гордостью.
- Правда? И много таких у вас?
- Еще одиннадцать.
- Я бы купила.
- Это очень дорого, Евгения Федоровна, - перебивает ее Лидушка, и на лице ее нет сейчас никакого выражения.
- Дорого? Но ведь… - Евгения Федоровна внезапно замолкает, осекшись.
- Я вас поняла Евгения Федоровна, - говорит Лидушка с доброй, но грустной улыбкой. – Вы хотите сказать, что в моем положении не торгуются, так ведь?
- Ну, нет, Лидушка, я не то… - начинает немного смущенно Евгения Федоровна.
- Ничего, я привыкла, - говорит Лидушка, - тяжелые у вас впечатления детства. У меня тоже в детстве были свои страхи. К нам в детский дом часто приезжала одна дама. Даже не предполагаю, кто она, но я ее страшно боялась. Просто ужас какой-то до сих пор как вспоминаю.
- Дама – что же тут страшного?
- У нее были тонкие ноги на каблуках, немного кривоватые на таких высоченных шпильках и такая прическа: зачесано и заколото на затылке валиком вот так.
- А-а, это называлось «бабетта», я тоже носила тогда такую прическу.
- Может быть, это так и называлось. На ногтях – ярко-красный маникюр и всегда серый обтягивающий костюм из толстого трикотажа.
- А-а это называлось «джерси», очень дорого и модно было и не достать, только по блату.
- Эта дама была очень шикарной. Кругом на всех взрослых были белые халаты, только для нее исключение. Перед ней дети читали стихи, пели. Все ее боялись. Но я боялась просто до беспамятства. Она очень часто на меня посматривала, несколько раз что-то спрашивала. Мне сейчас уже кажется, что у нее какой-то особый был интерес ко мне.
- Да это вам кажется, какой мог быть интерес к ребенку, обыкновенный.
- Когда она наклонялась ко мне, чтобы спросить что-то, я просто цепенела и не могла ни слова вымолвить со страху. Она потом сказала что-то вроде: «Идиотия, совершенно ясно». Да, я запомнила это слово – идиотия, на всю жизнь. И она отстала от меня после этого.
- Может, она хотела вас удочерить, но передумала из-за того, что вы ей показались такой… странной девочкой?
- Нет, не в этом было дело. Мне кажется иногда, что она тоже чего-то боялась, что она меня, возможно, боялась и даже готова была меня убить. Я ей чем-то мешала. Это как в страшном сне.
- Ну, это уж совсем бред какой-то. Лидушка, вам надо провериться. Эти странные ощущения, конечно, все от бесов и врачи никогда еще по-настоящему не могли тут помочь. Но все же…
- … иногда ставят диагнозы, - рассмеялась Лидушка. – Обязательно проверюсь.
- И еще страшное такое осталось чувство, когда я рожала Митю, он ведь недоношенный родился у меня слабенький, - продолжала Лидушка серьезнее через некоторое время. – Так в роддоме, когда узнали, что я одна, ну в смысле без мужа рожаю, так стали приставать с вопросами, мол, заинтересована ли я в ребенке. Несколько раз подходили –и врачи, и акушерки. Мне было очень плохо, я едва говорить могла и страшно так. Еле-еле настояла на своем. Что да, заинтересована, очень даже заинтересована. Ведь им нужно было узнать именно в тот момент, а не позднее. Значит, не для усыновления. Усыновление и потом можно было бы решить, позднее. А чтобы, я уверена, чтобы можно было убить. Ведь удобнее убить именно в этот момент, под видом неудачных родов.
- Да что вы такое говорите, Лидушка?! – вскрикнула Евгения Федоровна и перекрестилась.
-Я знаю, что говорю, Евгения Федоровна, - вздохнула Лидушка. – Тогда тоже думала, что схожу с ума. А недавно своими глазами прочитала статью. Про перспективные методы омоложения организма и лечения разных заболеваний с помощью лекарств из так называемой «биомассы». А делается «биомасса» из абортированных младенцев, причем, чем больше срок, тем лучше. То есть деток ненужных заводить и убивать потом выгодно и полезно, оказывается. Так что мой страх тогда был не случаен. Это мой Ангел Хранитель меня уберег, и Митю тоже.
- Да, наступают последние времена, - вздохнула Евгения Федоровна, - кругом знамения последних времен. Убийства, наркомания, проституция, а что делается в школах! Вы не боитесь за Лизу? Может, вам забрать ее из школы? Дома чему-нибудь там подучить так немного, вы же можете сами ее учить. Я слышала по православному радио один батюшка говорил, что детей надо забирать из обычных школ и у кого нет денег на православную гимназию, у тех пусть дети сидят дома и мать их сама обучает, а? Как вы думаете?
- Да ведь тогда придется и мне дома сидеть, а когда же работать? Обучение – дело не шуточное. Да и экстернат везде платный. Ведь надо же получать аттестат, потом дальше учиться.
- Зачем же дальше учиться ? – удивилась Евгения Федоровна.
- Ну, хорошо, - терпеливо согласилась Лидушка, - допустим, знания – это лишнее, только гордость и отягощение для души, спасаться надо в простоте, я согласна. Но ведь нужна же и какая то профессия, нец, чтобы зарабатывать на хлеб свой в поте лица
- Да всегда же можно заработать мытьем полов или подсвечники чистить в церкви или еще что-нибудь вроде того.
- Ах, Евгения Федоровна, это только так кажется, что можно. На самом деле для этого нужно как минимум иметь очень хорошее здоровье. Ну ладно, вы правы в современной школе ничего хорошего нет. – Лидушка понизила голос и оглянулась на дверь в соседнюю комнату. – Лиза говорит, что даже малыши курят чуть ли не с третьего класса. И никто не следит за ними. А еще группа мальчиков и девочек объединяется, чтобы издеваться над кем-нибудь, глумиться. Если кто-нибудь не так одет, или слабый. Лизу тоже обзывали монашкой, но она не обращала внимания, хоть и переживала дома. я знаю. Потом она хоть и плохо одета, но учится хорошо и дает списывать. Поэтому ее не трогают. А вот мальчишка один такой слабенький, второгодник, а все равно маленький какой-то, болезненный и неспособный. так его постоянно бьют и плюют на него, и клички придумывают обидные, всячески унижают. Так Лиза даже подралась два дня назад с девчонками из-за него, пришлось ей заступиться за этого мальчишку.
- Ой. нехорошо как девочке драться. Вы объясните, что православная девочка драться не должна.
- Да я не могу ее отругать, она же заступилась за слабого.
- Все равно не хорошо для православной девочки. Да, наступают последниевремена. Исполняются пророчества, близко царство Антихриста. Вот тоже про нашего батюшку, отца Дормидонта. Странный он какой-то. Рассказывала одна женщина, моя хорошая знакомая, спрашивает она у него: «Батюшка, надо ли запасы делать крупы и муки, на трехлетнее с половиной царство зверя, чтобы пересидеть этот период?» А он знаете что отвечает? «Представьте, - говорит, - что вы всем запаслись, сидите и едите, а кругом голод, приходят к вам голодные люди и убивают вас из-за ваших запасов.» Представляете, какой странный?
- Почему странный? Я понимаю, что он хотел сказать.
- И как это понимать по-вашему?
- Не хочется слов тратить, это сокровенное, о тщете всех наших земных хлопот. Но мне нравится, что он так сказал.
Лидушка отвернулась и посмотрела в окно. В черноте вечера сияли фонари и окна домов. Громко тикали ходики.
Евгения Федоровна помолчала, поджав губы, потом со вздохом сказала
- Ох, Лидушка, всех-то вы готовы оправдать. Оно, конечно, правильно, это по-христиански. Но ведь нужна и бдительность, чтобы не попасть в сети лукавого.
- Бдительность, Евгения Федоровна, помнится, была у чекистов, - рассмеялась Лидушка.
- Бог с вами, даже страшно делается, - замахала ручками Евгения Федоровна. – Лучше скажите, как ваш муж, бывший муж, он вам помогает хоть сколько-нибудь?
- Он пересылает мне алименты, если вы это имеете в виду, - помолчав, и с видимым усилием ответила Лидушка.
- Вот уж я представляю какие там алименты, копейки жалкие небось, - продолжала старушка, не замечая как бы той тени, которая мелькнула на лице собеседницы.
- Сколько может, столько и посылает, - еще суше ответила Лидушка.
- Так уж прям сколько может, - продолжала свою пытку добрая старушка, - небось скрывают доходы вместе с этой жуткой бабой, с этой аферисткой, у детей отбирают последнее. Ой, Лидушка, как вспомню эту вашу историю, просто зло берет за вас. Не знаю, что бы сделала, чтобы наказать их. Аферистка, аферистка… Неужели ее театр этот погорелый так и существует, не провалился еще окончательно? Вот бы прийти да помидорами их закидать да яйцами тухлыми, как в старину. Нет, правда, Лидушка, вам бы устроить им бенефис, а?
- Да что вы такое говорите, Евгения Федоровна? Разве я судья им? Они живут, как умеют, и я живу, как умею.
- Вы правы, конечно, но все-таки эта бездарная, как ее фамилия…
- Чернокопытова.
- Ну и имечко, хоть бы постыдилась, взяла псевдоним, что ли. Так вот, эта бездарная Чернокопытова будет жировать за счет ваших детей, а вы так и будете сидеть сиднем?
- Да что же я могу?
Когда эти изнурительные препирательства закончились и соседка ушла, наконец, к себе, Лидушка почувствовала себя лишенной начисто последнего, что у нее оставалось в последнее время – какого-то подобия душевного покоя. Словно подкрался вор и обобрал окончательно.