У когда-то белых, но покрывшихся пятнами древности стен монастыря мелькнул силуэт. Сумерки и моросящий дождь не располагали к прогулкам. Только крайняя необходимость могла побудить покинуть прохладную, но относительно сухую келью. Тот привычный мир, в котором одна из послушниц провела так много лет.
Когда-то был сделан этот выбор: покинуть всех, кто был дорог и все, что вызывало муки раскаяния. Осмыслить, замолить, понять.
Монахиня Доминика никогда не забывала свое мирское имя – Океана. Оно, возможно, и определило ее судьбу. Молодость промчалась бурно, страстно, неистово. А ведь родители нарекали ее Оксаной, но писарь сделал ошибку, заменив всего одну букву.
Годы потребовались, чтобы попытаться освободиться от того, что тяготило, пригибало ее. И еще ей помог возраст. Это, кроме уединения, каждодневного труда и молитв.
Утихли плотские желания, простились обиды, многое забылось или покрылось ускользающей патиной нечетких воспоминаний.
Эта осень оказалась особенной. Еще зеленеющие деревья дарили контрастный фон пламенеющим, и рядом сиротливо ютились уже безлистные. Невольная аналогия людским душам, таким разным, но в предельной близости общности.
И именно в эту пору, Доминика поняла: заточение больше не имеет смысла. Это ее тень прокралась вдоль монастырской стены к заветному лазу. До расщелины в стене она еще была Доминикой, а по другую сторону возродилась Океана.
Она уходила в усилившуюся темноту без страха перед тем, от чего когда-то добровольно отказалась. Но и не в прежнее шла Океана, в новое, которое намечтала. Этот побег, возможно, последний этап ее жизни. По-крайней мере, она так думала.
Пустынная дорога в небольших лужах, среди осенней печали, подсвечивалась понимающей луной. Небольшой отдых у родника, который не столько утолил жажду, сколько охладил разгоряченное лицо.
Только к утру, поднявшись на небольшой взгорок, беглянка свернула в лес. Тропинка едва виднелась. Под ногами стелился мокрый лист, даря ароматы несравненной прели.
Старые друзья окружили ее, приветствуя.
Вот граб, с его особым жилкованием листьев. Поросль дубков, застенчивые березки, молодые елочки, терпкая рябина, загадочный бересклет.
В просвете трепещущих осин – река, а на ее берегу – зимовье: небольшой и неказистый домик, со сложенными рядом дровишками.
Желанный, новый приют. Как быстро нагрелась печка, с сухой-то бересты и просушенных в домике поленьев. Захлебнулся паром кипящий чайник, принявший в свое нутро насушенные травы. Поплыл аромат лета и цветущих медовых полян.
Лежанка, покрытая лохматой шкурой, так и манила прилечь после долгой дороги.
И сон беглянки был красочным и фантазийным: там не было прошлого, ее окружало и обволакивало то, что все эти годы неудержимо жило в ней. Среди всех чудес мироздания, она выбрала свободу, эту необходимость побыть одной среди чистоты и гармонии вольницы.
* * *
- Когда это было?
- Несколько веков назад?
- Или только вчера?
- И было ли?
Исцели меня ветер осенний,
Лес таинственный, вспомни, приветь.
Отлетели оковы сомнений,
- Что там было?
- И не разглядеть.