Она
Дама на добром пегом коне въезжала в город через старые торговые врата. Осень, холодный дождь, но она не торопится. Конь подустал, а на ней добротный плащ – почти ничего не чувствуется. Да и сама она не проста – ей не холодно, даже когда все прячутся в тепло.
Город? В окрестностях его называют «город с Собором», как будто взяли и лишили его собственного названия. Просто кроме Собора, полдюжины таверен в городе толком ничего и нет. Путники отдыхают в тепле, за городскими стенами – держатели таверен, обслуга, немного стражи, вот и весь городской люд. Раньше город был огромен. Были шахты, кузнецы, и граф жил здесь, а не южнее, где озеро и тепло. Город был важным, многолюдным, многие и в Собор ездили. Вроде самый большой он, Собор, таких нет и вряд ли будут, времена тяжелые. Может неправильно так говорить, что город был огромным – он и сейчас огромный. Пустой, безлюдный – вот это вернее. Дама не знает, как строятся города, кладётся камень, но глаза у неё есть, а зрение подсказывает – то здесь, то там то обрушилось, то обвалилось. И с Собором наверняка тоже, тем более, что не нужен он более никому. Служка там от церкви, и всё.
Солидные дамы в одиночку на лошадях не ездят. В родительском экипаже, пока замуж не вышла, как вышла – тут уж что у мужа есть. С ним может куда поехать надо, или самой куда захотелось. Но есть другие дамы, и их очень мало. Пока девицей была могла в историю влипнуть, или муж отказался – рожать не может или просто сварлива до невозможности. Родители могут поступить по-разному. Могут оставить при себе и будет она в поместье до гробовой доски. Большая часть так и делает. Те, кто живут на западе, недалеко от варварских земель, могут отослать дочь в Коллегию, заплатить за обучение, а уж дальше пусть вертится сама, как хочет.
Тому, что учат в Коллегии можно по-разному назвать. Там это называют Искусством. А уж каждая выбирает, что конкретнее хочет познать. Жизнь уже видена – надо и самой выбирать. Думать, что будет дальше, что может понадобится. Среди богатых господ это Искусство могут назвать чародейством, или волшебством. Вежливо называют – окончившие коллегию не глупенькие девчонки и не будут разбалтывать всё, что умеют. Народ попроще называет это колдовством, но это не обидно, слов, какие среди богатых ходят, многие не знают. Ворожба – уже грубо, это они только дома так говорят. А самих выпускниц коллегии тоже называют по-разному – чародейка, это уважительно. Особенно когда дело какое провернуть надо. И особенно, когда оно не совсем законно. Колдунья – нет, что-то в этом грубоватое, простой люд, если хочет уважить, говорит волшебница. Только уважить и не разозлить – у них могут быть свои запросы, но только монет столько нет, если кто из коллегии на что и согласится – возьмёт совсем немало.
И неважно, как их называть, жизнь с обретением новой силы не всегда становится проще. Те, кто попали в Коллегию уже видели жизнь не с лучшей стороны, а после могут стать почти невозможными в общении. Знает она – вот капитан городской стражи, жить не может без пива или эля, обрюзг, а дома не жену и руку может поднять. Может и не один раз, и на детей тоже. Вот купец – жилка у него есть, но как человек - не лучше гнилого яблока. У него всё имеет цену, девчушки-малолетки которые удовлетворят его похоть, стража, которая за золотой закроет глаза на его тёмные делишки. Граф, только он пьёт имперское вино, пьёт много и без него уже не может. У него не охота, а пьянка – может разве сыновья лося или оленя подстрелят, а он будет пить и есть. Но у них есть деньги, и на их предложения приходится соглашаться. Самой то тоже хочется пожить на широкую ногу – хорошая одежда, вино недешевое, безделушки разные.
Но одиночество портит. Мужья ведь не всегда безразличные пьяницы, поначалу могут души не чаять, а жизнь вообще штука сложная – по-всякому бывает. Вот только чародейки замуж не выходят. Родить они никогда не могут, и спрашивать разрешения взять в жёны взять нужно у них самих, а не у родителей. Не всякий к такому готов. Кому нужна своенравная жена, которой уже тридцать пять. Да, они ухоженные, и Искусство помогает не стареть. Некоторые в пятьдесят – редкие красавицы, которым деньги платят даже за их собственный портрет . Дело не только в Искусстве – в опыте прожитой жизни. Он делает черты лица благороднее, только если опыт не переходит во злость. В спокойное понимание, кто есть кто, а что есть что.
***
- Госпожа, зачем вам сюда?
- Дело у меня в Соборе.
- Коли так – мешать не будем, звиняйте.
Стража отваживает посторонних от части города, где Собор. Та часть за отдельной стеной, раньше там были кузни, оружейные и всякие. Ювелиры работали. Горная река становилось спокойной – там и пристани были, чтобы товар на челны погрузить. Теперь та часть совсем заброшенная. По улицам ходить сложно – на коне проще.
Собор построил молодой граф, как раз исключение из правил. Невесту ему, конечно же, навязали, но она ему приглянулась. За их утехами и городские дела порядком страдали. Вот только графу наследник нужен, а с этим ничего не выходило. То хворыми, то сразу мёртвыми дети рождались. Граф дал клятву Небесам – если уродится здоровое дитя, он построит такой собор, которого не видел свет. Горы рядом – камня сколько хочешь, только за работу плати и отделку. Здоровый мальчик появился на свет, и работа закипела. Но жена графа была непривычной к местной прохладе и влаге, начала болеть. Приехал имперский лекарь и сказал – это чахотка, её не вылечить, только оттянуть неизбежное. На юге опять война – графы варварских городов снова на империю пошли, и не смог граф отправить её куда надо – в тепло и сухость. Она чахла, а муж всё подгонял строительство собора, занимал у купцов денег.
Тот, кто делал первую смету – занизил траты, чтобы граф не разгневался. Деньги свои он получил, а граф влезал всё в новые долги. Жене было всё хуже и хуже, а хоронить в усыпальнице ещё не освещённого собора нельзя. Говорят, Собор был должен внушать радость яркой дорогой отделкой, но и денег не было, и графу было не до радости. Собор освятили уж когда жена графа была без сознания и первой службой в нём было её отпевание. Весь город с окрестностями поместился в Соборе, и стояли не тесно. Люд дивился, как в таком огромном здании все слышали скорбные речи, вроде и сейчас там можно чуть ли не вполголоса проповедь читать.
Так и получился – почти недостроенный Собор, начавший свою историю со смерти и похорон. Собор, как и чахотка – выпил соки из города. Металла в окрестных горах стало мало, и город быстро стал беднеть. Больше графы никогда не жили в городе, а значит и заработка для местного люда стало ещё меньше. В Собор ходили, но с тяжелым чувством - он был как межой между сытой и бедной жизнью А потом что-то произошло в усыпальницах под Собором, где хоронили и служителей, и простых служек. Непонятно что. А людей всё меньше становилось, им и других соборов хватало. Огромное здание заперли, только оставили двух служек, чтоб прибирались в залах и рядом – чтоб порядок был. Потом всего один остался, Собор закрыли на новые замки и внутрь уже не ходили.
Дама на коне поиздержалась, да из Коллегии ей написали, где именно советуют заработать. Велеречивое письмо, мол Коллегии с Церковью было бы неплохо отношения наладить, сделать что-то друг для друга. Но написали настойчиво, между строк и угрозы были. Вот так она и здесь, под дождём, в полузаброшенном городе, в полумиле от громады собора. Неприятной и давящей на душу громады – граф перестарался с клятвой, Собор пугает своими размерами.
У Собора своя стена и собственные ворота во двор. Пристройка с трапезной для служителей за стеной и в ней почти темно. Ночь опускается, холоднее будет, так что служка наверняка печку топит, да и лучину жжёт, чтобы в кромешной тьме не сидеть. Даже у пристройки дверь подгнила и несмазанные петли скрепят на тихом ветру.
Перчатки дорогие и выглядят дорого, вот только они из особого материала. Разным заниматься приходится, да и было пару раз, что пришлось хамоватым деревенщинам носы разбивать. Громко постучаться в них в дверь – не подпортятся.
Тишина. В такую погоду если весь том не топится только и сидеть закутавшись в одеяло. Поэтому открыли не скоро. Бородатый мужичок лет под пятьдесят, и вид у него болезненный. Может чахотка, работа то всяко дрянная. Платят мало, только в пристрое прибираться да за едой себе ходить.
- Добрый вечер, вы знаете зачем я здесь?
- И вам, госпожа, самый добрый! Конечно, проходите в тепло.
Комната простая, мебель старая и грубая. В печи что-то было – наверняка заплатили, чтобы гостья с дороги прилично поела. Хлеб свежий, от сыра неплохо пахнет, солонина тоже ничего. Солидные дамы такого не едят, и в таких местах не бывают, но им и не нужно себе на житьё зарабатывать.
- Располагайтесь. Таверны далеко, да и кровати там так себе. Завтра поутру вас могу внутрь запустить.
- Да, нас.
«Вас» - было не проявлением уважения. Что с собором – непонятно, и заплатили двоим. Может сегодня второй придёт. Может завтра, послезавтра. Владеющим Искусством проще решать проблемы в одиночку, но они почти всегда знают, что за проблема. Тут – огромная постройка, просто запертая последние пятнадцать лет. Наверняка служка знает, кто будет вторым.
- Уважаемый, вы ведь знаете кто ещё будет? Кому вы завтра ворота открывать будете?
- Да, госпожа, дело такое, необычное. Чародей он, не как вы, другой. Вы книжки читаете, а их в самых северных горах травят, кто выживает…
- Я поняла, благодарю.
Кончики пальцев похолодели от таких вещей. В Северном Пределе можно обрести другую силу, мощную и грубую. В той крепости набирают крестьянских детей и заставляют их пить ядовитые отвары. Почти все погибают, кто сразу, кто не совсем, а вот кто выживает…
По той, кто сидит в кресле не скажешь, что она может ощутить огонь в печи затушить его, не вставая с места. Почувствовать горло служки как в собственных руках и задушить его, даже пальцем при этом не повести.
Те…обезображены так или иначе. Один седой в шестнадцать лет, у другого глаза не как у человека, а как у кошки. У третьего всё лицо будто обгорело, а у четвёртого волос нет, и всё тело выглядит как после проказы. И каждый по-своему. В Коллегии говорят – «учись и выбирай», а там «делай, что говорим мы». Про таких говорят, что яды открывают в них каналы прямо к чистым стихиям. Со временем они и учатся немного обращаться со стихиями, но кроме этого ничего не умеют. Если такой канал в стихию воздуха – он может устроить бурю, заморозить - всё, что придумает сделать с воздухом во всех его ипостасях. Он не сможет научиться видеть сквозь стену замка, проникать в мысли. Как воин, которому дали только одно оружие и строго-настрого запретили пользоваться другим. Поэтому в Коллегии на лекциях и в книгах их называют «канальными магами». Но это приличные слова, менторы, знавшие суть, говорили – «убивайте этих бешеных собак, как только они в вашу сторону посмотрят».
Коллегии могут поручить нечто деликатное за большую оплату, а эти могут лишь одно – разрушать и убивать. Учёба там, на высоте и морозе жестокая, жестче чем работа на каторге для душегубов, поэтому и нрав у них такой. Сначала грабят селян по наводке учителей, затем сбегают и начинают сеять страх. Говорят, некоторые оседают в деревнях, живут за счёт крестьян, постоянно требуют и портят девственниц, и при этом отбивают целое войско в одиночку. И так до поры, когда становятся слишком большой костью в горле, и вместо строя мечников получают арбалетную стрелу в горло. Вот такой будет вторая часть этого «мы».
***
Он
Под гору идти удобно, хоть за день пришлось пройти уже пятнадцать миль. На человеке у обочины очень широкий плащ с большим капюшоном, грязноватый, но недешёвый. Купленный давно, видавший виды, местами чуть подранный и аккуратно заштопанный. Только высокая фигура в дожде и больше ничего. Человек идёт в город, а в городе работа. Последняя работа была ничего, и была не только работа. Добротная деревенька в горах, где пасли скотину, а в пещерах кое-что добывали. Золотишко добывали, а граф ничего об этом не знал и подать платили небольшую. Пока всё это было и была работа – с волками расправиться, под землёй проблемы решить. Строить шахты – целая наука, а тут шахты построили в бывших имперских усыпальницах, потревожили «обитателей». Пока всё было тихо и незаметно – тишь была, да благодать. Вот только деревню сдали - кто-то либо язык не сдержал, или обидели, или натура гнилая. Были конные, бой, и людям пришлось уйти с насиженных мест. Те, кто выжили и ушли. Это человек в капюшоне сделал так, что выжившие просто были.
Давно, когда он только прожил девять зим и был слабеньким пареньком, помогавшим отцу, с его деревней сделали тоже самое. Варвары добрались и порубили всех секирами, часть девиц и добро забрали, а мать обесчестили и убили прямо на глазах. Отца тоже, только паренёк этого не видел – прятался.
Впереди зима, голод и смерть, и паренёк твёрдо решил, что либо его жизнь приберёт, либо больше он не будет беспомощным. Он шёл и были такие же деревни, разграбленные подчистую. То, что спрятали он брал и шёл дальше. Потом увидел других людей в длинных плащах на лошадях и пошёл за ними. Полуголодный, с жаром, дошёл до крепости в горах, о которой мать рассказывала всякие страсти. Но те, кто выходили – выходили сильными.
Уже не парень, а юноша вышел с силой. Мог жечь мосты, промокшие под дождём дотла, спалить пятерых конных из войска графа до обугленных костей. Юношу боялись, и его, и его силы. Он с трудом сдерживался, чтобы не заставить гнавших его танцевать огненным танцем. Не был беззащитным, но иногда голодал. Убивал кроликов, жарил их собственными руками, однажды отогнал волков от дерева, куда волки загнали охотников на морозе. Люди бы умерли от холода, а юноша из страшных сказок их спас. Он пошёл с ними и ему нашли работу. Там, на севере его уже неплохо знали, но опять пришли конные варвары с секирами и людям пришлось искать новую жизнь. Сейчас все не зарубленные в ста милях к северу отсюда, уже привыкшие к родным местам ищут новую жизнь, а тут есть работа, возможно надолго, да и платят неплохо.
Есть горные ворота с прокатанными колеями от повозок, а в воротах стоит стража.
- А ну, капюшон откинь!
- Хорошо.
Юноша уже превратился в мужчину, прожил тридцать две зимы, но все, кто не знают его – боятся. Есть от чего бояться – глаза без зрачков, из которых бьёт неяркий красный свет, а сами глаза как колодцы в преисподнюю. Надо сложить пальцы и готовиться ко всему.
Старший стражник чуть не обмочился, уже взял в правую руку рог – два мгновения, и он даст тревогу.
- А ну стой, жить надоело?!
- Да…да…
Иногда без особой охоты надо применять некоторые навыки. Чувствовать силу в себе и не скрывая говорить об этом. Теперь обмочились оба,
- Говорить будем. Живы ведь?!
- Ж…ж…
- Живы. Не нужны вы мне. Никто не нужен. Собор огромный местный граф девяносто зим назад отгрохал? Можно просто кивнуть.
Закивали ровно так, что от убедительности кивков зависит жизнь не только своя, но и всех родичей по седьмое колено.
- Слыхивал я про этот собор, лихо там под землёй, может уже и наружу вылезло. Вы хоть понимаете, что оживлённого покойника мне сжечь проще чем живого? Проще, за это монеты платят, и не сожрёт он никого потом в такую ночь, как эта. В такую шумную дождливую ночь, когда криков резаного и за сто ярдов не слышно. И ваших, кстати тоже не будет слышно, а криков, вроде и нет. Всё, сторожите, утром штанишки простирнуть не забудьте.
***
Неприятные навыки. Другое неприятно – стражники обычные, деревенские, мзду не берут, просто дело своё делают. А их надо пугать до усёру, чтобы делать своё.
Надо надеть капюшон и идти дальше, пока они ещё думают, как же им повезло. Здоровый город, человек с горящими глазами в таких никогда не был. Но и народу мало, и день совсем не ярмарочный. За тавернами и конюшнями видны ещё одни стены. За ними две колокольни, футов под триста. А шпиль высокий – футов восемьсот. Только туда ещё надо дойти, но вроде задачка несложная. Церковный служка шёл прямо оттуда с конём. Остановился, наверняка заплатил, чтобы коню задали корма.
- Вы не при соборе?
-…ой, спаси меня! Да, всё верно.
- Проводите?
- Конечно провожу. Идите рядом и вопросов не будет.
Лучше спросить всё сразу, но служка торопится. В нём нет огня и он себя никак не согреет. Но у него так и сяк есть крыша над головой, там можно и поспрошать будет. Снова стража, но уже ничего не спрашивают, может лень, может решили, что идут двое служек, просто второму ещё капюшон не ушили.
К воротам собора ведёт широченная мощёная улица, правда камень уже подвыбит и надо смотреть под ноги. Раньше было для удобства людей, а сейчас? Плевать, горные дороги и хуже, и уже, иногда прямо рядом с пропастью. Да, крыша над головой есть, в деревнях не все так хорошо живут. Может доски со временем отошли, но когда дом был новый – даже зимой топить можно было не сильно. Как только зашли, служка остановил.
- Обождите, госпожа может прикорнуть изволила, предупрежу.
- Предупредите.
До конюшен служка заходил в таверну – в маленькой котомке ещё поесть и выпить.
- Проходите.
Комната большая, как у деревенского старосты, у того и потолки пониже были. Стулья широки, но высокие. Ничего, бывают хуже.
В другом конце комнаты – она. Вжалась в кресло. Всё понятно кто это, если на лице явно написано не меньше сорока прожитых зим и на ней очень добрая одёжка.
- Вы уж извините, смотреть друг на друга можно долго. Предлагаю знакомиться. Имя у меня длинное, обычно зовут Тарс.
- Мавина.
- Вот и славно. Вопросов много, время позднее. Там кажется было местное креплёное вино, пол бараньей ноги и добрая краюха хлеба. Подкрепимся и набок?
- Согласна.
***
Мавина долго нервничала, после двух кружек вина расслабилась и уснула прямо в кресле. Хоть она и «магиня, выученная по всем правилам», но она тоже человек, такие вещи полезно не забывать. У Тарса слишком много вопросов, он убедил служку выпить тоже. Тот тоже слегка пообмяк и был готов говорить.
- Вот что, мне сказали мало – что-то под землёй, собор закрыли.
- Сейчас, господин, скажу.
Служка может работает не так давно, но знает немало.
- Господин, вы знаете, что соборы не строят где попало?
- Вообще ничего не знаю, в деревнях хорошо если часовенка есть.
- Понял. Соборы не ставят где попало, только на особых местах.
- Насколько особых?
- Был другой собор раньше. Самый первый собор в городе. Под соборами всегда есть усыпальница. Служители, благодетели, достойные люди города. Тот собор сгорел, от жара обвалился, но к усыпальницам шли, делали поминальные жертвы. Когда ставили этот, новый, поставили на таком месте, где столько благости. А тут такое дело.
- Какое?
- Шум, свет, будто ночью поминальное шествие настоящее. Только песнопения те были не поминальные, говорили, с них кровь стыла в жилах. Службы отменили, только два младших брата ухаживали внутри. Сложно и долго ухаживать – такая громада. В одну зиму затянули с началом уборки и задержались до темноты и тоже самое в залах – шум, голоса, свет. Они всё побросали и убежали, всё что могу сказать. Ещё одно могу добавить – теперь и я здесь по ночам голоса слышу, скоро зима, будет больше. Пока о том только церковь ведает, теперь вы ещё.
- Тогда так договоримся – завтра мы с ней туда пойдём. Что-то не то сделали при постройке, может быть раньше, не знаю. Лихо из под земли не лезет, если сам к нему не попёр. Здесь лезет. Зимой, когда ночи длинные будут, пьянчужки ближе подойдут и знать будут все. Бумажки надо чтоб ты поискал от имени церкви по этому месту. Все, которые найдёшь. Кто строил, кто платил, как жили, как померли. Если деревянную часовенку в деревне строят, все вместе, летом, дня за три. И хоронить там не хоронят, только сжигают и кости в землю. А тут много всего и сложно, одно ясно – лихо разбудили, и это не зверь – обратно рогатинами не загонишь. Тут много господ денег приложило, а как у них, богатых господ в домах говорят, разбираться надо.