Небо за окном операционной приобрело светло-серый оттенок. Рассвет. Заведующий затянул последний шов.
— Конец операции.
С громким щелчком выключилась лампа, загрохотали о стенки таза инструменты. Заведующий покрутил головой, разминая затекшую шею, критически посмотрел на шов, на стому и, уставившись в пространство произнёс:
— Дружище, не в этот раз.
Наверное, Смерть бесконечно терпелива. Мне показалось, что она рядом, тихо стоит и внимательно смотрит, как мы стаскиваем с себя зелёные операционные халаты с неудобными завязками на спине, чтобы получше запомнить тех, кто заставил её ждать и припомнит эту ночь, когда придёт наш черёд. Этот парень на столе точно числится в её списке на ближайший год. Он поступил незадолго до полуночи с клиникой острой кишечной непроходимости. На операции мы нашли опухоль кишки и множественные метастазы. Чудес не бывает. Он ещё не раз помянет нас недобрым словом за то, что продлили ему муки.
Всё когда-нибудь заканчивается. Даже дежурство. Даже если оно длилось пятьдесят два часа. Даже выписки. Рассвет застал меня в операционной, а из больницы я выползла уже в сумерках. Начинал накрапывать дождь. По привычке достала телефон, позвонить мужу, что я еду домой и сразу убрала обратно в карман. Ему это теперь не нужно, пора бы привыкнуть. Не будет больше звонков, не будет сообщений. Обычные сообщения, типа: «Выехал с работы», «Задержусь на полчаса», «зайди по дороге в магазин» или просто «Привет», никакой романтики, но как же без них паршиво.
Машина никак не желала прогреваться, а может меня знобило. Несмотря на адский дубак , на МКАДе меня начало невыносимо клонить в сон. Я трясла головой, включила на полную мощность радио. Кажется, я защипала себя до синяков. Скорее бы уже доехать. Нужно будет сразу включить в тёмной квартире свет. Раньше я никогда не боялась темноты. Связан ли развод с появлением этой новой фобии или что-то другое непонятно. Вот и мой поворот. Хорошо знакомая красная кладбищенская стена. За оградой на облетевших берёзах с каким-то особенным остервенением каркали вороны.
Их было трое: мужчина, женщина и девочка лет трёх-четырёх. Когда я поворачивала, мужчина поднял руку. Наверное, именно тогда я выключила радио. Не знаю, что заставило меня остановится, может быть, присутствие маленького ребёнка. Мне показалось, что он устал и замёрз. Девчушка была одета совсем не по погоде. Точнее, она была странно одета: светло-розовое пальтишко с большими коричневыми пуговицами, белая шапочка грубой вязки с непонятной розочкой на затылке. Помню, у меня в детстве была такая, да и не только у меня. Я её терпеть не могла. Грязноватые белые колготки с толстыми рубцами немного сползли и собрались складками под коленками. Ещё один привет из тусклого Советского детства. И, наконец, красные, тупоносые туфельки на пряжке. У меня смутно возник вопрос: зачем они так вырядили ребёнка? Особенно туфли. Почему не одеть её в более удобный и соответствующий погоде комбинезон, или курточку с джинсами и резиновыми сапогами или ботинками. Одёжка этой девочки явно не отличалась ни удобством, ни теплом, ни функциональностью. Я не видела столь странно и неподходяще одетого ребёнка. Она как будто вышла из фильма годов 60х-70х.
— Я могу подкинуть вас до метро. Мне по пути, — предложила я .
Мужчина кивнул, и все трое залезли на заднее сиденье. Меня это опять удивило. Обычно кто-то один всегда садится спереди.
Я не поехала к метро, развернула машину на первом перекрёстке, и мы выехали из города. Мои пассажиры молчали. Даже девочка. Чёрт, да что же с ней не так? Она сидела спокойно, молча, почти неподвижно и безразлично смотрела в окно тусклыми серыми глазами. Неужели ребёнок может так себя вести в машине? Дети в машине всегда вертятся, трещат без умолку, требуют мультики на планшете, что-то жуют, разбрасывая крошки по всему салону, пинают спинку переднего сиденья ногами, ну, или на худой конец спят. Я потихоньку начала изучать своих спутников, украдкой поглядывая время от времени в зеркало заднего вида. Они были чудные, все трое. Мода меня мало интересует, но это эта семейка, кажется, отстала от неё не меньше, чем на пол-века. Мужчина был довольно высок и ещё молод. На нем был светло-бежевый плащ с поясом и шляпа. Она мешала мне рассмотреть его лицо, я видела лишь гладко выбритый подбородок и аккуратную полоску усов. Он был похож на шпиона или журналиста из старого дешёвого детектива. Женщине на вид было лет двадцать пять — двадцать семь, густые каштановые волосы чуть вьющиеся на концах, подстриженная чёлка. И одета тоже в стиле середины прошлого века. Так же как и дочь, она сидела неподвижно и отрешенно смотрела в окно.
В какой момент они сказали мне куда ехать? И говорили ли вообще? Дорога была непривычно пустынна, лишь одинокий форд с не горящей левой фарой ехал за нами некоторое время. Дождь усилился, почти совсем стемнело, когда я свернула направо. На этой дороге было всего две полосы. Она шла через лес, петляла, поворачивала то вправо, то влево, то крутой спуск, то подъём. Я люблю ездить по таким дорогам. Терпеть не могу огромные, загруженные трассы.
Мы въехали в роскошный коттеджный посёлок. Из окон лился яркий свет. Все дома были украшены разноцветными гирляндами и рождественскими венками. В животе зашевелилось, какое-то радостное волнение: скоро Новый год. Хотя не скоро, сейчас только середина октября. Жители этого посёлка, видимо, начали готовиться к праздникам сильно заранее. Стало почти невыносимо грустно: эти дома выглядели такими светлыми, тёплыми и уютными, а я здесь одна, и лишь лобовое стекло отделяет меня от холода дождя и темноты. Мои пассажиры не в счёт. За всё время пути они не произнесли ни слова. У самого большого дома стояло несколько шикарных дорогих автомобилей. Из открытых дверей доносилась громкая музыка, нарядно одетые люди стояли на крыльце, курили, болтали, смеялись. Они явно что-то праздновали.
Посёлок остался позади. Меня вновь накрыли темнота и усталость. Казалось, мы едем уже несколько часов. Зачем я забралась в такую глушь? Я ведь собиралась подбросить их только до ближайшего метро. Во сколько я теперь буду дома? Бензина мало, и не одной заправки за всё время пути мне не попалось на глаза.
— Осталось недолго, где-то ещё полчаса, — произнёс мужчина тихим, хрипловатым голосом.
Видимо, он заметил моё беспокойство. А у меня появилось то идиотское чувство, когда во что-то по уши ввязался, а отступать уже поздно. Ну не высаживать же их на ночь глядя с ребёнком на пустынной дороге. Уже давно не попадалось ни одной машины.
Я свернула в лес на грунтовую дорогу. Наверное, они мне сказали, куда поворачивать, но я опять не могла вспомнить когда. Несмотря на шедшие всю последнюю неделю дожди, дорога совсем не раскисла.
Лесная полоса скоро кончилась, и я выехала на огромное, до самого горизонта поле. Начинало темнеть. Стая ворон с карканьем кружила над дорогой. Мои пассажиры заметно оживились. Дорога вывела меня к большому двухэтажному дому. На просторном крыльце стояли качели. Я не раз видела такие дома с такими качелями в американских фильмах, а вот в Российскую действительность этот дом вписываться не хотел. Он был не деревянный, но явно старый. В то время, когда он возник, таких загородных домов в нашей стране не строили. Его окна были частично заколочены досками. Дом выглядел и жилым и заброшенным одновременно. Справа от дома примостился сарай. Вот это был классический русский: кривенький, серенький.
Я заглушила двигатель.
— Ну, вот и приехали.
Мои пассажиры, не поблагодарив, вылезли из машины. Женщина, взяв девочку за руку, направилась к дому. Они даже оглянулись.
Я повернула ключ зажигания. Фары ярко осветили заколоченные окна, качели и худую фигуру в плаще и шляпе, а затем они погасли. Машина намертво заглохла.
— Вы пока можете поставить свой автомобиль к нам в гараж, — вежливо предложил мой недавний попутчик, указываю на развалюху рядом с домом.
Я кивнула. Я уже всё поняла. Этих людей я подобрала рядом с кладбищем, сколько времени их уже нет в живых? Тридцать? Сорок? Пятьдесят лет? Мне уже никогда не доехать до дома потому, что я заснула за рулём.