ирина

       
                Когда прогреется воздух 

         За школой, где яблоневый сад, высокий дощатый гараж, обшитый ржавым железом. Внутри – старая полуторка военных лет. С деревянной кабиной и плоским, как в окне, лобовым стеклом.
       Весной, когда прогреется воздух, ворота гаража распахнуты. Уши капота подняты, а из-под  него торчат две   задницы. Милиционера и директора школы. Директор  любитель раритетов.  А старшина милиции, пенсионер, в сапогах и синем галифе, с вшитыми красными тесемками, приставлен к машине за полставки.
        Иногда грузовик заводят. Он взбрыкивает и грохочет, как запущенный с ремня трактор, чихает клоками дыма, летящими в цветущий сад, трясется, как эпилептик. Наконец успокаивается, тарахтит мерно, будто дали ему пилюлю. Тут директор  победно оборачивается. На щекастом лице, с масляным пятном, добродушная улыбка  строителя коммунизма. Он  катает в кузове по школьному двору малышей, веселых и оптимистичных, как  дети капитана Гранта.  Это происходит каждый год в мае, когда  школа собирает металлолом.
       Еще недавно в том саду лежал снег. Неизбывный и  вечный, с затвердевшей коркой, с катящимися по ветру жухлыми семенами. С   торосами, сеющими февральскую вьюгу. Этот вид из окна навевал тоску, как бескрайние льды Арктики, как и сама бесконечная, самая большая в учебном году третья  четверть.
     Сюда, на угол школы, где курят на переменах, выходят окна нашего спортзала. В зимних сумерках ярко горят большие окна.  Сквозь мерзлое стекло,  стальную решетку и шведскую стенку, крашенную в голубой цвет, ты видишь Ирину. Она сидит с вытянутыми ногами на брусьях. Синяя олимпийка, желтые пушистые на макушке волосы, схваченный резинкой хвост. Упражнение сложное, что-то кричит ей там, в тепле, учитель физкультуры. Упираясь руками в брусья, под зад,  закидывая одну ногу вверх,  Ирина сквозь собственное отражение на стекле вдруг замечает на улице тебя - и в негодовании закатывает карие глаза к небу: о господи!
       Вот она шагает по коридору после уроков.  Освобожденная и усталая. Ты двигаешься назад – прямо перед нею. Что-то говоришь. Она шагает на тебя… мимо тебя. Тряхнув  завитками у виска, бросает искоса:
   -  Отвали!
     После шестого урока вы оба утомлены. И в сумеречном свете ламп, когда в окнах сплошная чернота, ее карие зрачки блестят, как две спелые вишни.
      Она из соседнего класса. Ей, как и тебе, четырнадцать. 
     Вечерами  в своей комнатенке, когда в горнице засыпают   родители,  ты у зеркала  разглядываешь свое лицо, давишь  на подбородке свежий прыщ. Выносишь проигрыватель в сени, подальше от спящих, и ставишь  грампластинку с Нани Брегвадзе.  Она поет, и когда доходит до слов «в даль родную новыми путями нам отныне ехать суждено…» - когда меняется тембр ее голоса,  у тебя  мурашки бегут по плечам. В голосе слышится рвущая душу тоска. И обещанье. Ты едешь с Ириной  в карете. Она изгнанница. Ты сопровождаешь ее.
     Теперь ты к ней в школе не подходишь. И каждый вечер заканчивается таяньем ее силуэта – в зыбкой волне холодных сумерек. На краю улицы Заслонова , у лестницы в овраг – в старый город, где в два ряда стоят жилые дома с садами. Она исчезает - и с этого момента можно считать, что день закончился, умер. До завтрашнего утра. Когда из-за края горы вновь появиться ее фигура. В черной шубе, с морозным инеем вокруг лица – на небрежно накинутой мохеровой шали.
     Как это было давно!
     Теперь вы десятиклассники. Готовитесь к выпускному вечеру и собираетесь в квартирах. Ты одет по моде.  Стриженная под мальчика, высокая и стройная, как манекенщица, девушка Неля из соседней школы каждый приход усаживает тебя у трюмо и под гвалт и танцы делает на голове укладку – ту, что обещает тебе на Выпускной. Мир прекрасен! Отношение мира к тебе и твое к миру – все перевернулось с ног на голову. Ты счастлив. 
       Вот у вас консультация. Перекур за школой.  Ты аккуратно ступаешь  по прошлогоднему бурьяну, по кочкам - идешь в школьный сад. Ноги твои крепки. Стрелка брюк рисует  линию мускулов. Углубляешься в заросли. Качаются на вишневых цветах пчелы. Приседаешь на корточки и  осматриваешься. Пахнет прелью. Тихо.  Здесь закраина мира. Тайна и запах грехопаденья. Тебе нужно посидеть в одиночестве. Осмыслить происходящее…
      Тебя зовут. Смеются. Выходишь сквозь заросли на двор. Парни курят. На них белые рубашки и  галстуки. Лица  плывут в улыбке, растягивают темный  пушок над верхней губой - с неуловимым, еще непонятным для тебя оттенком мужания, зрелости. Они  чисты и верны, эти парни. Они ушли в сорок первом и не вернулись. Это тот возраст, когда без страха отдают жизнь – за родину, за дружбу, за девушку.
      В школьных коридорах тихо. Малышня визжа, падая и кувыркаясь  на ступенях, схлынула, как вешняя вода.  На каникулы!
     Идешь по сумеречному коридору. Пол из каменной плитки источает прохладу.
     - Молодой человек приятной наружности!.. – слышится сзади женский голос.
      Ты оборачиваешься.
     - Помогите нести карту! - улыбается на ходу Алевтина Ивановна.  Ты ее любимчик. На ее уроках истории ты задаешь вопросы. Дискутируешь, морщишь лоб, пытаешься понять суть времен.   
     Некоторое время вы шагаете молча, и тебе кажется, что вы думаете об одном. Что ты уже не тот наивный мальчик.
        Да что там! Каждый предмет, зеркало или витрина, вода в бочке или на озере, где цветет нарцисс, случайный взгляд незнакомки из-за листвы – все говорит о том , что ты повзрослел. Что ты, черт возьми, уже парень!
      Наступило время выпускных экзаменов. Которых боялись. Которыми пугали. Но оказывается все так легко! Как в отрепетированном спектакле. Преподаватели так заботливы, так благожелательно предвзяты, будто вы их родные дети. И вас уже больше волнуют не экзамены, а только выпускной вечер. Парни  думают о вине, какое и сколько купить, где спрятать, а девушки о нарядах, о прическах, о парах.
       Тебе передали, что две девочки хотят с тобой танцевать.
       А солнечным утром после консультации подружка из соседнего класса сообщила, что у школьного крыльца тебя ждет Ирина. Ты спустился. Она стояла в коричневой форме и белом фартуке, голые ноги загорели под майским солнцем.
        Вы пошли в березовую рощу - вдоль железной дороги. Сели  на бугре. Внизу расходился ручьями овраг. Верху неумолчно щебетали птицы.
     Ирина  поудобней вытянула  ноги в сандалетах. Лизнула палец и растерла  белую царапину на колене.  Солнце начинало  припекать. Закрыв один глаз и  склонив к ногам голову, она заговорила о Выпускном. Она смотрела на тебя искоса, испытующе. Она хотела быть с тобой в паре.
    В паре? Отчего такая уверенность?
    Подперев рукой подбородок, ты сидел и щурился вдаль.
     - А на днях едем на омике в Ключищи.
      Глядя на тебя, она опять прикрыла одно веко.
     - Всей шоблой! 
       Она в твоей власти.
         Но  куда все делось? Оно делось не сейчас. Оно таяло. Таяло. Оно таяло несколько лет, а вернее ровно три года. И почти его не осталось. Ты мог бы сейчас ее целовать. Мог гладить ее колени -  здесь под ослепительным майским солнцем, освещающем до прозрачности вены на ее ногах.
       И все это было бы залогом!  Нет, не с ее - а с твоей стороны. С твоей!
       Ты очнешься в овраге у развилки  дорог. На улице, где живет она в бревенчатом доме, с баней на пригорке и  ярусным садом. В твоей руке ее рука. Она притянута, смирна и губы целуют ее губы…
     Она  прощается, высвобождает руку, но ты хочешь продолжения.
     - Ну все. Пока…
     - Еще!
     - Мне пора!
      - А то не приеду!
     Ты говоришь и все еще не веришь в происходящее.
     Вы напились на теплоходе. И вот расстаетесь. Ты не ожидал, что у нее такие пленительные губы. Не те неумелые. Не те тонкие или сухие. Ее губы как тесто – послушные и полнотелые. Не хочется их отпускать… А завтра тебе будет скучно. Ты это предчувствуешь. Ты хочешь сейчас - пока пьян! Пока она в этом сарафане, синем, в белый горошек, с фонариками на белом плече, где метка от оспы. И эти светлые кружева вокруг шеи!..
         А завтра она будет в кримплене, расфуфырена и надушена.
        Еще! Ты целуешь ее средь бела дня. На развилке дорог. Под старыми ивами у колонки.  Отсюда она ходила в школу. Краснела, стеснялась, грубила. А теперь ты ее целуешь. И она послушна, мягка, слегка отклоняет назад голову, как невеста за свадебным столом, когда целуют под крики: горько!
        Да, завтра тебе будет скучно. Ты знаешь об этом уже сейчас. Но ты все исполнишь, как обещал. И на Вечере будешь только с ней.  Ради того подростка. Ты одаришь подростка, слушавшего со слезами на глазах Нани Брегвадзе, - прокатишь его в той карете. Расстегнешь все крючки и положишь перед ним голую, торчащую сосками в стороны шелковистую грудь. Но большего ты не позволишь. Хмельная, она будет лежать навзничь на лавке заброшенного сада. Положив на глаза  запястье. Утомленная танцами. Утомленная целомудрием. У  подростка такого образа в голове не было. Об этом он не мечтал. Он не мог прежний образ переформатировать. Это не под силу! Это было бы кровосмешеньем. Ведь она была тогда, как святыня в паутине надгробья. Оттуда. От мраморных скульптур эпохи Медичи. Но только живая, родная. И тому мальчику ее, не оскверненную, ты подарил.

15 окт 19 г