Так и выехали наши охотники к месту. Место славное – слева речка горная бежит, кричит, надрывается, отсекает кабанчику путь к спасению. Справа, на деревьях меточки егерские – всё кружком сплетенные веточки.
Огораживают они место лежбища кабанчикова. Махнул молча подбородком старый сэнсей Черту с Томоёси вверх, выше, в подъем на гору, только кисточка на шапочке встряхнулась. Выстроились охотники для загона вдоль всей заметочной линии.
Место и впрямь благодать для охотника, редколесье, а впереди, вплоть до обрыва над речкой и вовсе – опушка. Егеря, они не зря свой рис жуют, молодцы. Сюда поднимались – солнце вставать собиралось, а как доехали, небо заволокло сначала дымкой, а потом и вовсе тучками.
У подножия ехали – листву прошлогоднюю копытами гребли, на подъеме ледок подковами сминали, а здесь и вовсе кони снег белый топчут.
Эх-хо, эй-хо, заерзала под Чертом рыжая его кобыла по прозвищу Палка.
Эх-хо, эй-хо! Вот и след кабанчика!
Эх-хо!
Эй-хо, совсем свежий след! Метнулась слева от Черта серая тень в зарослях, задом с хвостиком из стороны в сторону замахала.
Эх-хо! Эй-хо! Хоп-хоп! Гра-гра-гра! Шр-шр-шр! Птицы-вороны вверх метнулись. Забеспокоился кабанчик, мордой туда-сюда, пятачком крутит-вертит. Видят кабанчики плохо, а слышат замечательно, и нюх у них – будь здоров!
Дай Будда каждому! Уже все охотники его заприметили, да и сам он их учуял, в галоп пустился. Бежит вприпрыжку, из стороны в сторону – не качнется, а пятачок и хвостик-загогулина вверх-вниз так и ходят. Тут надо как при игре в мяч, одними ногами конем управлять.
Черт с Томоёси чуть выше продвинулись, остальные замерли, коней придерживают, в перекрест стрельбу затевают. Приложилась тетива к щеке, смоляным запахом ноздри пощекотала, отпустилась и ушла, щеку обожгла.
Фр-фр-фр-фр! Ушли-улетели стрелы, перьями алыми подсвечивая. Метнулся в тот же миг кабанчик, пыль снежную вверх поднял, миг – и уже бежит в другую сторону. Вот те раз!
Мимо все!
Фр-фр-фр! Фр-фр-фр!
Опять высверкивают алые перышки. И снова все мимо! Вот те два!
Эх-хо, эй-хо!
Хоп-хоп-хоп! Отсекай-заворачивай!
Бери вверх! Концом лука старый Хамбэй вверх указывает. Коня пятками под бока! Хорошего коня плеткой хлестать не надо, тронул под ребра, а дальше он сам дело знает! Рвет вперед, сам себя опережает!
Хоп-хоп! На ходу вполоборота, в стременах стоя, тетиву натянуть – не уйти добыче!
Клубами снег поднялся, вниз, в ложбинку покатился. Завершена охота, сейчас – спешиться надо, не торопясь кабанчика прирезать. Тут спешка – только во вред.
Рогатиной прижать, да копьем приголубить, или кинжалом в сердце, да провернуть немного, чтоб наверняка. Кабанчику раненому под клык попадать – не дай Будда никому. Первым Черт-На-Палке спешился, ногу залихватски, через шею конскую перебросил, рогатину со спины отцепил, в руки взял, наперевес.
Следом и хозяин охоты, сам Дабацу-сэнсей, с достоинством из седла вылез, лук через плечо закинул, кинжал охотничий с кровостоком, из ножен выдернул. Увлеклись охотой молодцы, удальцы-молодцы, да и старцы тож. По плащу, по лицу, по крупу конскому мелкий, холодный, противный. Дождь.
А следом за ним хлопьями бесформенными – снег мокрый. Повалил-повалил! Эк тебя! Загневался и ветер следом, меж ветвями загудел, редкими сухими листочками по коре забился.
Чтоб тебя! Рука сама поднимается – лоб утереть, глаза от снега прикрыть, легла тень от руки на глаза – будто весь мир потемнел.
Эй-хо!
Хоп-хоп!
Все сюда!
Спешивайтесь! Поглядите-посмотрите! Эко чудо-то! Нет кабанчика-то! Кабанчика нет, только лежит в снегу, наполовину засыпанный грязно-рыжий трупик лисицы горной. Три стрелы в ней, перья алые. И видно по всему, что не эти стрелы смерть лисице подарили.
Закоченел трупик-то, да и потраченный уже немного, в брюхе, справа. Хорек, видно, постарался. Или своя же сестрица-лисица с голоду. Наклоненный Черт-На-Палке ногой прихлопнул, выпрямился, закричал-заругался.
Всё припомнил он кабанчику: и отца-недотепу, и шлюху-матушку, и жизнь грешную, беспутную, и любовь срамную, и царя лесного, и бога небесного, и вкось, и вкривь, и так и раз этак. И возвратился, и еще раз. Через забор, туда-растуда!
Остановился, крякнул, бельмом в глазу покрутил, себя по бокам хлопнул.
Успокоился. Тут уж подошел и Хамбэй старый, поклонился трупику, ножом ухо срезал, к дереву веточкой пришпилил, глаза опустил, молитву прочел, стрелы забрал. Всё как положено на охоте. Добыча-добычей, а обычай-обычаем. Сам погибай, а ритуал соблюдай.
Вот так и бывает порой в жизни – охотишься на одного, а поймаешь другого.
- А вот у меня на охоте совсем другой случай приключился! - первым в себя Черт пришел. Заулыбался народ, таких баек у Черта, как блох на собаке. Есть кабанчик, нет кабанчика – не велика потеря!
Стоит ли с того грустить-печалиться? Жизнь, она в каждом вздохе, не разменивай ее на угрызения да на сетования. Самурай сегодня жив – завтра мертв лежит. А тут что? Наоборот, будет что вспомнить-рассказать.
Только Томоёси на три секунды задержался, оглянулся, поклонился еще раз, поклонился и к охоте присоединился. Снег-то мокрый тут опять дождем мелким сменился, зашуршал, забился о деревья.
Смеялись весело охотники над рассказом Черта. Даже старый Хамбэй беззвучно булькал в такт, плечи к ушам поднимал. Отсмеялись-отвеселились, Хамбэй ладони домиком сложил, вверх, выше по течению показал.
- К княжескому охотничьему домику! - пояснил Черт. Да все и так догадались. И проголодались уже. Вот и домик охотничий. Домик-то, строго говоря, принадлежит князю Токугаве. Но особым указом такими домиками, что по всей провинции Микава, могут особы, принадлежащие к регулярной дружине князя.
Черт – как раз из таких. И Кэндзабуро. Да и Хамбэй-мастер дома ветеранский свиток хранит.
На всех на них плащи с родовыми знаками вассалов Токугава, а сверху – герб сюзерена. Так заведено, и это мудро: носи открыто родовой знак на одежде, чтоб всяк мог тебя отличить. А над знаком рода – герб сюзерена, ибо, если просто знак сюзерена носить, так это можно понять, что ты ему родственник кровный.
А кто этот порядок, предками завещанный, нарушает, тому смерть лютая, позорная, в петле, будь ты и аристократ, и хоть трижды самурай. Недаром в народе говорят: судьбы не украдешь, имени не стащишь. А еще говорят: всякой мышке своя норка. Еще говорят то же, только там не про мышку, и не про норку. А как раз то, что добавил Черт, когда завидел сине-красные цвета, в какие выкрашены стены охотничьего домика.
Черт балагур-балагуром, а руку вскинул, остановил маленький отряд – кто-то за деревьями ему показался. Времена неспокойные, тревожные времена-то. И тут – что за напасть!
Через цепочку следов, что протянулись к домику, Вороной переступить не захотел, заупрямился, захрапел, головой замотал. Томоёси друга верного по шее похлопывает, успокаивает, тише, тише, Воронок! Тут Чёрт громко, чтобы всем слышно было, свое имя прокричал, и род и звание, и вассальную принадлежность.