- Из рук патриарха Дома Минамото чай принимать – честь велика есть.
- Да что Вы, Сакамата-сан! Я всего лишь скромный мастер чайной церемонии.
- Мальчик?
- Да.
- И пятьдесят тысяч коку риса?
- Мальчик правду ото лжи отличает.
- То и мы мастера.
- С лампой паяльной не велик талант. Правду, ложь, злобу, радость, грусть – всё в душе как в книге читает. А с тобой посидит, пообвыкнет, и мысли читать начнет. И слова произнесенные не нужны ему. Видит он, как энергия Чи в человеке светится.
- Однако, пятьдесят тысяч коку риса и для даймё Токугавы не изюма фунт.
- Самого главного не сказал я тебе, Сакамата. Тэнгу он.
- … - поплыли вверх, к ресницам, зрачки у Сакаматы, да так там и застыли. Такому человеку, члену патриаршего Совета Дома Минамото, слова «врёшь» сказать нельзя. Не врут такие люди. А на язык, ох как просится.
- Кроме нас даосы знают, как распознать…
Мыслимое ли дело! Не то, чтобы оправдывается патриарх, а подсказывает каким путем перепроверить. Да и то, дело-то редкое, раз в сто лет такой талант у ниндзя появляется.
- Ответ послезавтра, к часу Тигра, - уже тихо совсем, спокойно говорит Сакамата-сан. Встал, поклонился, да к себе пошел, только песок на дорожке под ногами заскрипел. Не оглядывался Сакамата, знал, что уж нет никого в домике чайном.
- Эй, Дзэро! Где ты там? Бездельники! Распоясались совсем, сладу нет! Позапропастились! Вот ты где! Чего сзади стоишь-молчишь? Чего? Не уходил никуда?
Так, махом к Хамбэю хромому, скажи, что я просил приобретение вечернее к себе домой забрать, чужих глаз не привлекая… Так. А Сабуро где? Тоже никуда не отходил? Надо же… А у чайного домика? Не было вас, говоришь?
Отошли к месту отхожему, говоришь, приспичило обоим? Правильно мыслите. Так, Сабуро, быстро к князю, скажи: я приема прошу. Нет, в канцелярии записываться не надо! Слушай! Ты с рожденья такой дурак, или после того, как вчера с бани свалился?
Я сейчас глаза закрою, потом открою, и чтоб духу твоего тут не было… надо же, и взаправду нет. Вот было у крестьянина три сына, все трое дураки, что характерно…
У Сакаматы сестра есть, зовут ее Тятя, у нее трое сыновей, Сакамате, значит, племянники. Два бугая здоровенных: Дзэро и Сабуро, близнецы, двадцати двух лет. Каждому. Наверное, раз близнецы. Так, вот я о чем… А третий – Кэндзабуро, малой пока, двенадцать лет ему. Пока что.
Двое старшеньких вышли высоки, крепки, переносица отсутствует почти, как будто сломана, глазки маленькие, шеи нету, брови сросшиеся. Не дать, ни взять - йети. Но соображают быстро, на ногу скорые, за словом суму не лезут. Болтают-болтают, а лишнего слова не скажут, оба, как есть, в отца.
А третий – в мать пошел. Стройный, гибкий, красивый, лицо гладкое, волосы – шелковые. Читает много, минцев-китайцев всё больше. И молчун, куда там братьям-то. Старших племяшей, близнецов то есть, Сакамата давно, еще в возрасте младшего к делу приспособил. Почти сразу, как командиром разведки стал. К себе ординарцами-оруженосцами. Вот и младшего пришла пора определять, отец-то у них давно помер. Простудился, слег и не встал больше.
Младшему тогда всего три года было. Тятя еще два раза замуж выходила, оба мужа погибли, по году не прошло. Слухи потекли. Не до замужества стало. Старшие к дядьке с радостью, чуть не вприпрыжку побежали, а вот младшенький. Не разбери-поймешь.
У Хамбэя в додзё пропадает, деревянным учебным мечом-боккэном целый день машет. Каллиграфию не жалует, из лука стреляет, а из мушкета не палит почти, на коне средне, приказ отдашь – выполнит, а разговор говорить начнешь – молчит, и всё тут. И вот как бывает в жизни, странное дело, нелюдимый этот мальчишка через пару месяцев крепко сошелся с Томоёси.
Подружились – не разлей вода. Да только об этом потом рассказ будет.
Пустился к старому Хамбэю Бугай-Дзэро верхом. Подъехал, спешился, но степенно, поклонился с достоинством, спину гнуть-ломать не стал шибко. Просьбу передал, и за исполнением проследил. Мол, Сакамате этого дела сейчас нет важнее, и потому такой серьезный воин вынужден здесь стоять-томиться, а не в чистом поле князю славу добывать.
Да и то сказать, вытащили слуги пацанчика споро, чуть ли не второпях, руку левую к стремени привязали. Так вот и началась у мальца жизнь у старого Хамбэя.
- Всё так и было, старина? – Спрашивает сам у себя Хамбэй.
- Всё так и было. – Сам себе отвечает.
Достигает вскорости Хамбэй дома своего, огладывает его, улыбается. Крыт рисовой соломой, небольшой дом у Хамбэя, стропила верхние, ивовые, кривые, солому придерживают. Садик у дома крохотный, чайного домика-сатэн нету совсем – на веранде открытой место для церемонии чайной отведено.
А рядом дома куда как богаче, всё черепицей крыты, сады с чайными домиками, а где и со своим источником, песок у них белый – сеяный. Только у Хромца всё скромно.
Спрашивают люди – почто так?
Отвечает – дом самурая отвечает двум принципам «не»: не стыдно пригласить на чашечку сакэ, и не жалко бросить, коли война придет. Хамбэй самурай старый – корысти не ведает.
Старый привратник, почти такой же старый, как и сам Хамбэй, дверь отодвигает, кланяется медленно – спина давно не та. Оруженосец – направо, Хамбэй – прямо к себе.
- Новости? – бросает Хамбэй слуге, пока тот помогает ему от одежды освободиться, к баньке-фуро приготовиться.
- Миловали Небеса, нет новостей. Разве только у Хонды Хэйхайтиро сына убили. Отравили вроде, вместе с купцом каким-то столичным. Вчера еще. Гонец приезжал от Хонды, в белом весь. Траур все же. Никак люди Обезьяны-Хидэёси постарались. Он как раз сюда и собирался, нет, не Обезьяна, а сынок Хонды, Кадзумаса. На благословение от князя на женитьбу.
Князь-то наш, над родом Яманочи протекторат держит, после того, как не осталось наследников по мужской линии. Клан Яманочи оскудел землей и людьми, но древностью и славой кое с кем из теперешних великих поделиться может. И вот порешил он, не Кадзумаса, значит, а князь наш, благословить брак Яманочи покойного дочки младшей, Оцуи, с третьим сыном Хонды Хэйхайтиро.
И сама дочка, да не Хонда, а Яманочи, пропала, и паланкин пропал, и слуги пропали. Даст Каннон-заступница, найдут по весне, как снег в горах сойдет. А к охоте завтрашней мы приготовили все уже. Поберегли бы Вы себя, Хамбэй-сан. В такие лета можно разок и пропустить традицию.
Нет? Поедете? Воля Ваша. Банька-то готова у нас, отдохнете, да и в путь завтра. Вы у нас крепкий еще. Крепкий говорю.
Нахмурился старый Хамбэй, закряхтел слегка, вспомнил он это имя – Яманочи. По прошествии стольких лет уж не болит так в душе, не саднит в сердце. Только, порой, приснится во сне, красивая, юная, а проснется утром Хамбэй, вспоминать начнет – ан нет, вроде не такое лицо было у нее. Или память подводить начала. Так и не женился Хамбэй.
Всё походы, марш-броски, наступления-отступления, битвы-баталии, видно – не судьба. Видать верно, говорят люди – не воплотилась снова её душа на земле, всё на небесах обитает.
Однако, хватит о том, всё былое, назавтра потешит Хамбэй хромоногий себя охотой, как заведено у рода Дабацу, сразу после первого полнолуния нового года. Традиция есть традиция, не им заведена, не ему и отменять.
Хороша водичка, горячая, душистая. Самурай всегда чист должен быть, кто его знает, как и когда помирать придется. Погладил старик рукоять деревянного меча-боккэна, так привык к нему за долгие годы – как к руке своей.
А таким мечом не то, что покалечить, и убить человека можно, если рука умелая. У Хамбэя – как раз такая.