Последнего мог Сакамата-сан и не добавлять: из старика Хамбэя и прежде слова клещами приходилось вынимать, а сейчас – и подавно. Потому и не стал Хамбэй военачальником, там ведь не только веером махать надо, а и красноречие в ход пустить, чтоб воины за тебя жизнь отдавали, ликуя в душах своих.
Но не было равных ему в бою на мечах. И была у него своя школа, и был он там наставником-сэнсеем. Никак не называл он свою школу-додзё. А молва давно прозвала ее Белой школой, за то и прозвала, что сэнсей молчит все время, мечом машет, показывает, да в свисток бамбуковый свой свистит.
Скинул мальчугана Хамбэй оруженосцам своим дюжим, на яму показал, и кулак об кулак сверху постучал, покормите, мол. Мальчик, казалось, только и ждал того, поклонился, в яму спрыгнул, корзину в руки принял. Ужин прямо царский оказался – рисовые колобки и баклажаны жареные. Хамбэй тем временем князя до покоев проводил, по правую руку, как положено, стоял, князь вошел, Сакамата отмашку дал, и на Хамбэе взгляд слегка задержал, понял всё Хамбэй, к яме с мальчишкой воротился.
Сакамата поправил флагшток с эмблемой клана Токугава, вскочил на коня и поспешно поскакал к своему дому. За ним поспешили пятеро воинов из его отряда. Одеты они в сине-красные цвета провинции Микава, тела их защищают панцирные доспехи южных варваров-португальцев. На одном – даже кираса миланских мастеров, которую пожаловал сам Сакамата.
А на Сакамате вот уже месяц сияет новая черненая лаком кираса, сделанная на заказ кузнецами из Баварии. Варвары-варварами, а в кирасах толк знают. Только что тяжелее обычного японского доспеха, ну, да и Сакамату Небо здоровьем не обидело: будь кираса и вдвое тяжелее, и то смог бы он в ней скакать и рубится.
В этом году Сакамате исполнилось пятьдесят один год – самый расцвет мужской мудрости. Только голова его седой стала и седые бакенбарды в седую бороду переходят, а вот кулак до сих пор каменный, запястье – рукой не обхватишь, голос зычный, тягот не боится, солдаты его любят. Не полевой командир – загляденье. Но только судьба неожиданно пташкой из-под ног выскочила, в другую сторону повернула.
В ту пору, когда Ода Нобунага искоренял обиталище монахов-воинов на горе Хиэй, судьба неумолимо влекла Сакамату на пост сначала главы контрразведки, а потом и всей Тайной Службы в клане Токугава. Два раза принимался Нобунага осаждать гору Хиэй, где основались две важнейшие буддистские секты: Икко и Тэндай. И два раза отступал, уводил войско. На третий раз взял гору вместе с монастырями приступом, быстро взял, в три дня. Только взял он не только гору, но и великий грех.
Умертвил всё живое на горе: и монахов-воинов, и иноков-отшельников, и старцев-учителей, и учеников, и прислугу, и окрестных крестьян вместе с женами, детьми и стариками. Никого не пощадил. И храмы, и реликвии не узнали от него жалости: всё предал огню, а чего не смог сжечь – порохом разнес.
Говорят, это его военачальники во главе с Хидэёси перестарались. Как бы там ни было, не верил в это Сакамата: покарали-то Небеса самого Нобунагу, а Хидэёси жив до сих пор. Так вот, в ту пору, как Хидэёси не в меру упорно выполнял приказ своего господина, истребляя святых и не очень монахов, в это же самое время князь Токугава решал свой вопрос.
Страдал клан Токугава от лазутчиков, диверсантов, возмутителей спокойствия, убийц с пустыми руками, и ладно, если бы из вражеского лагеря какого. Давно они стали силой самостоятельной. В отдельные районы без разрешения патриархов Тайных Домов и войти нельзя было без войска. А уйти живым – еще сложнее. Решился Токугава прижать этих змей в их же логовах.
Разделил он свое войско на четыре части и ударил по базам людей-теней, Нин-дзя. Большая часть которых принадлежала Дому Минамото. Очень рисковал Токугава, разделив войско, потому и не напал на резиденцию Нобунаги, пока тот на Горе возился, хоть его об этом упрашивал Такеда Сингэн. Одним войском из четырех командовал Сакамата-сан.
Все воины Сакаматы были из одной долины, друг дружку с детства знали, потому и не смогли ночные противники ни дисциплину расшатать, ни предателей найти, ни диверсию устроить. И именно к нему пришла делегация Дома Минамото, трое старичков пришли, предложили подписать договор о сотрудничестве. Только выдвинули условие, чтобы посредником выступил Сакамата, и чтобы в последующем связь имел Дом Минамото с князем Токугава только через него.
Вот на том и закончилась фронтовая карьера Сакаматы и началась его служба между светом и тьмой. Поначалу не шибко радовался Сакамата, всё взывал после седьмой-восьмой чарки сакэ: «Мне бы пику, да коня, да на линию огня!». Или песню пел про молодого тюнагона, того, что несли с пробитой головой, а молодая жена его… Э-э-эх! Да что там!
Тем временем погиб Ода Нобунага, а мантию его возложил на свои плечи Хидэёси. Остались в стране, как на доске для игры в Го, только Токугава, Хидэёси, да пять-шесть независимых кланов на дальних островах. Вместо яростного Нобунаги в самых главных соперниках теперь был хитрый и терпеливый Хидэёси.
И началась совсем другая игра, и постепенно затянула она старого служаку Сакамату. Поумерил он попойки и стал у Токугавы невидимой рукой.
Вот и сейчас, подъехал Сакамата к себе во двор, слез с коня, бросил поводья оруженосцу, удалился в отхожее место, затем умылся, доспехи скинул, но в дом не пошел. А пошел внутрь двора, в чайный домик-сатэн. Присел перед очагом, поклонился слегка, огляделся, кимоно оправил, успокоился – не гоже в таком месте страстям пылать.
То, что в вазе лилия водяная стоит, он сразу заметил, и что уголья в жаровне горячие, и что чайник уже приготовлен.
- А я вот, думал уже домой идти, да возвратился, веер забыл, а тут Вы, господин Сакамата! Вот радость-то! – заскрипел старческий голос, вслед за ним заскрипели ступеньки-половицы. Как луна в марте бледный лик старого привратника чайного следом: всё поклоны гнет, только что пополам не ломится.
- Ты мне брось про веер заливать, - нахмурился пуще прежнего Сакамата, голову строго наклонил. - Веер… нечего попусту ветер во рту гонять. Лилию вашу вижу уже. Это и есть знак?
- Прямо в корень глядит Сакамата-сан! Ничего от взгляда его не ускользнет. Давайте я Вам чайку предложу, устали, поди, с дороги-то? – угодливо зачастил привратник, словно болванчик из страны Мин, как только голова не оторвется.
Встретились взглядами, замерли на мгновение, вмиг перестали трястись старческие руки, движения – как в театре «Но», точные, выверенные. Поставил чайник, дровишек в огонь подбросил. Молча подождали, звуком закипающей воды насладились в предвкушении.
Желтым ковшиком зачерпнул старик чаю, в чашки налил, выпили, заулыбались, по второй-третьей, молча всё. Хорошо. Спокойно.