Это правдивая история. Описываемые события произошли в/на Западной Украине в середине 70-х прошлого столетия. По просьбе выживших, все имена изменены. Из уважение к умершим все будет рассказано в точности так, как оно и было...
Дипломную работу я писал за одну хировину, по научному обозванную "навесным оборудованием на колесный трактор". Эту железяку придумал замдекана (он же мой научный руководитель).
Хировину воплощали в жизнь на небольшом заводике на Западной Украине. Мой босс хотел "сидеть одной жопой на двух ярмарках", и поэтому послал меня, якобы писать диплом, а на самом деле следить за процессом.
Сам из местных, он хорошо знал нравы той шарашки: без пинков и поджопников дела там двигались не только ни шатко, но даже и ни валко. Дело было в том, что, практически все руководство завода (от директора и до главного кладовщика) состояло из "москалей" и "жидов", и они не слишком ладили с местными пролетариями.
Основная проблема была в туалетах. Все они на заводе были помечены табличками "М" и "Ж", и титульной нации (за исключением парторга завода) вход туда был строго воспрещен.
Было две возможности обойти запрет: начать ботать "по москальски", или сжав зубы (и кое-что еще) сделать обрезание. Большинство выбирало второй вариант, как менее болезненный. Но были и такие подхалимы, которые совершали оба два обряда.
Жить в дружбе с начальством нужно было по любому - помимо госзаказа, у завода еще имелась куча гешефтов на постоянной основе. Советская сельхозтехника ломалась чаще, любой другой советской техники, и бабло с её ремонта рубалось очень серьезное.
У директора в кабинете постоянно ошивались председатели местных колхозов, готовые наличманом платить за ремонт своих дефективных сеялок и борон, жаток и плугов.
Наряды на выполнение этих работ давались только пролетариям, выполнившим выше упомянутые требования.
Ясное дело, что какой-то заезжий штымпок, вроде меня, никак не мог повлиять на заданный ритм жизни завода. Единственное, что я мог - это регулярно докладывать боссу, как обстоят дела с его хировиной на данный момент.
Если честно, то от этой поездки я отбрыкивался всеми членами своего молодого и еще упругого тела - не было никакого кайфа сидеть в этой дыре четыре месяца, пока мои сокурсники кайфовали в Киеве и ни фига не делали. Но босс пообещал, готовый "под ключ" диплом, со всеми чертежами и расчетами, если я время, отведенное на написание дипломной работы, проведу в этой шараге. Впридачу, меня оформили на временную работу на кафедре - так шо капало еще и какое-то "лове".
Разместил меня босс в городском отделении сбербанка. Ну, не в самом банке, а в общежитии, расположенном на его территории. Это был трехэтажный, добротный дом, построенный еще при Польше. Вообще, весь комплекс, включавший в себя банк, общагу и ментовскую будку, до 39-го года был польским банком PKO.
На первом этаже было две квартиры: одну занимала главный бухгалтер (старая дева Ольга Дивановна), другую - управлящий банком со своей семьей.
На втором этаже было расположено еще одно общежитие - женское (!). Оно состояло из четырех комнат, где жили молоденькие бендерочки, сотрудницы банка.
Весь третий этаж занимали Григорий Борисович (Г.Б.) и Сара Афиногеновна (С.А.) - папа и мама моего босса. Это были, уже довольно пожилые люди - оба два под восемьдесят. Вот, в их "лапы" я и попал...
Вообще-то, папу Сары Афиногеновны звали Исааком, но когда двенадцатилетняя Сарочка приехала из своего местечка в столицу мира, город Злочев, то первым делом пошла получать паспорт в стол регистрации смертей и браков.
Увидев юную красотку, Ипполит Матвеевич, чуть не упал со стула от возбуждения:
"Бооожеее... Какая офигенная фемина!" На что умненькая Сарочка, немного подумав, велела: "Вот так и запишем у паспорте - Сара Афиногеновна".
Воробьянинов не подумав, так и записал... Сменить имя девушка не успела - Ипполит Матвеевич отбыл в Старгород по делам.
Муж Сары Афиногеновны - Григорий Борисович был управляющим банка на протяжении долгой кучи времени, и ушел на дембель, лишь пару лет назад.
Банкиром Г.Б. стал, благодаря своей сильной близорукости. Все началось еще в пятилетнем возрасте, когда местный батюшка Евросиний заставил малютку Гершика изучать Тору. В пятнадцать хлопчик, уже все за нее знал, и пересказал своими словами Евросинию. А дальше, не останавливаясь (и уже по своей воле) принялся за Талмуд.
Чем глубже Гершик познавал тайный смысл учения, тем сильнее падало зрение - каждая его линза теперь весила с килограмм стекла. Перед юнаком встал выбор:
ИЛИ через совсем немножко, он станет самым знаменитым в родном местечке слепым талмудистом, по имени Герш.
ИЛИ срочно начнет пить водку, обменяет любимую, кошерную козочку Розочку на крещенного (но облезлого) кота-хулигана Будённового, и уже совсем потом станет (для окончательного каминг-аута) комсомольцем Григорием.
Дело было в середине двадцатых - грамотных людей в России оставалось с гулькин хер. Но справка об окончание второго класса церковно-приходской школы ценилась в разы выше диплома Санкт-Петербургского императорского университета.
Это и понятно: с такой справкой можно было поступать на шестимесячные курсы рабфака, и по их окончанию становиться директором небольшого свечного заводика.
У товарища Григория (прошлые погонялы были решительно отметены) были все шансы стать элитой новой власти. Во-первых, он канал за пролетария (почему, не спрашивайте), во-вторых, он окончил ешиву и мог бегло говорить и читать по-русски. Ну, и самое главное преимущество - Григорий носил очки.
Поэтому, по окончанию рабфака его направили работать старшим бухгалтером в горнорудный трест в городе Шахты. Как-то, после очередного заседания профкома, он столкнулся в женской раздевалке с комсомолкой Сарой. Столкнулся в прямом смысле - опять помогла его близорукость. Гриша уткнулся своим, не слишком арийским носом, прямо в гренадерский бюст девушки, причем, именно в то место, где торчал значок ГТО. В пересказе этой истории Саррой Афиногеновной, торчал совсем не значок...
Бедный, но подслеповатый Г.Б. начал было извиняться, но было уже слишком поздно...
На следующее утро, в аккурат перед работой, молодежь заскочила в ЗАГС, где им торжественно вручили волшебную палочку. Вечером того же дня, Григорий Борисович стал мужчиной, а Сара Афиногеновна (по ее же словам) женщиной...
А потом подошел 37-й год. Всех, кого нужно и можно, кончили, остальных надолго усадили. Оставшимся на воле объяснили, шо "молодым у нас везде дорога".
Шо да, то да - для молодых кадров наступило полное раздолье и разгуляй. Г.Б. выбрал себе местечко главного бухгалтера горнорудного управления Донецкой области, и занял с комсомолкой Сарой шикарную квартиру своего предшественника.
Еще через два года, вместе с Красной Армией, он доблестно освободил восточную Польшу от ее золотых припасов, и в первый раз занял третий этаж, вышеуказанного дома. С нею же (армией) свалил в 41-м и возратился в 44-м обратно на любимый этаж.
С тех пор, они с женой и, сделанным в процессе переездов сыном, больше никуда с него (этажа) не съезжали. Сынок (старый холостяк и мой босс), уехал в Киев лет двадцать назад и не слишком часто навещал родителей.
Небольшая ремарка...
Чувствую, шо меня постоянно будет уводить в сторону от основного сюжета - мыслей много и все они разбегаются в противоположные, а иногда и в разные стороны. Очень чувствую, шо сюжет не получится линейным...
Поэтому, когда замечу, что меня снова куда-то уводит от основной истории, "маякну" кодовым словом. Например, "На первый-второй рассчитайсь!". В конце мысли, пусть будет "Расчет окончен!" Итак...
На первый-второй рассчитайсь!
Мне довольно легко удается сходиться с людьми. Особенно, это касается женщин забальзаковского возраста, маленьких собачек и детей всех возрастов. Наверное, это происходит от того, что я не слишком многословен, и у меня честные глаза.
Я нравлюсь собакам - они могут лаять мне часами, жалуясь на высокую калорийность Pedigree, а я только улыбаюсь и дружелюбно чешу им за ушами.
С женщинами - тот же компот. Вроде познакомились, каких-нибудь пару минут назад - а я уже знаю, какой у Надежды Константиновны уровень гемоглобина, сколько было абортов (и от кого) и какой поц её теперешний начальник.
С.А. успела рассказать полное собрание сочинений за своего мужа, уже к двадцатой минуте нашего знакомства. А еще через две минуты я узнал, как ее в 35-м, чуть не снасильничал Косиор, бывший тогда первым секретарем КПУ.
- Он был у нас на пленуме обкома, а я работала в секретариате. Начал приставать... Может я бы и согласилась, тем более Г.Б. был в командировке,- доверительно призналась старушка, - Только, уже больно грубый был - мне такие не по нутру. Мне нежность нужна. Григорий Борисович, хоть и плохо видит, но на ощупь мог тааа-к-ооо-еее.
И правильно я тогда сделала, шо не отдалась Косиору - всю семью, всех полюбовниц, всех всех, после его расстрела посадили.
Потом вздохнув, добавила: "Тем более у меня и "женские дни" были..."
Я слушал С.А. и не верил своим глазам... Как? И в те страшные, лютые сталинские времена у женщин были "женские дни"???
И еще я немножко посочувствовал Косиору - у всех этих коммуняжных пурицов жены были с гражданской войны. Причиной женитьбы мог стать, подхваченный на колчаковском фронте триппер, или неумелый минет в холодном окопе под Перекопом. Секс с ними был докоммунистичности скучен - такая себе унылая борьба за огонь, с помощью трения...
И вот по прошествии лет, эти герои осознали, шо их чувихи в кожанах и алых косынках им не пара. Сами они уже разъезжали на студебеккерах и даже иногда мыли руки после еды.
Возник запрос на светлых и чистых, интеллигентных и непьющих. Нужны были такие, с кем не стыдно было бы сходить на балет "Красный мак".
А где их было взять, этих чистых и светлых? Все "наташиростовы" уже давным давно работали в условиях хозрасчета в Булонском лесу...
Кто еще оставался в этой дикой и разграбленной стране, с кем можно было еще "сходить в разведку"?
Вот именно, совершенно верно...
"Сарыафиногеновны" стали самым ходовым товаром у партайнгеносных плантаторов. На них записывались, на них стояли в очередях холодными ночами, как за хлебом.
В них было все то, чем не могли похвастаться "раньшие" боевые подруги - они были воспитанны (как правило), имели вкус (часто) и даже стильно (иногда) смотрелись на кожаных сидениях номенклатурных тачек.
"Сарыафиногеновны" имели яркие щечки и пышные бедра. А изящным, пухлым ручкам с наманикюренными пальчиками и рельефной мускулатурой, мог позавидовать сам Иван Поддубный. В школе им завидовали, как мальчики, так и девочки - грудь и усы у них начинали расти раньше, чем у других деток.
Они умели жарко целоваться своими сочными губками и вслух читать Есенина. А как умело (по фен-шую) ставили в позу слоников, на полочках своих кожаных диванов.
Я уже не говорю за рыбу-фиш!!! Ммммм...
Исаак Бебель говорил, что фаршированная рыба — это блюдо, ради которого стоит принять иудейство.
В двадцатые годы ее аромат (не путать с меч-рыбой) заполонил все этажи Эрэсэфэсерии - от наркомовских кабинетов, до бомбоубежищ ОСАВИАХИМА.
Мелкоте (типа начальника подотдела очистки т. Шарикова) подавали пример старшие товарищи: Молотов, Ворошилов, Киров, Куйбышев и т.д и т.п. Так шо беднягу Косиора можно было понять...
Конешно, были еще балеринки с Большого театра... Но Большой один, а коммяняк, вон сколько - до хера.
Вот так, первые двадцать-двадцать пять лет советской власти прошли под "треск корсетов" дочерей Сиона.
За "корсеты" написал еще Антоша Чихонте - тот еще антисемит. Написал в те времена, когда прослыть антисемитом было, даже позорнее, чем быть Николаем II.
Обратно за этих девушек вспомнили в 70-е, когда открылся выезд до Израиля. И снова, та же история - чуваки побросали своих баб и бегом жениться на, вышеупомянутых дочерях. Правда, с небольшой разницей...
Если тогда мужики с шиком катали своих, новоприобретенных жен на служебных "Зисах", то теперь уже сами жены стали средством передвижения - они перевозили мужей в светлое, капиталистическое будущее.
Со мной учился один такой - женился на "дочке", и мы всем кагалом клеймили, исключали хлопчика из комсомола. В тот же вечер он выставил всей группе прощальный кабак (естественно, за счет тещи).
Под конец гулянки, будущий репатриант Васыль, так напился, шо залез на стул и, как на собственном бармицве, со слезами на глазах, начал благодарить всех окружающих за свое счастливое детство. Его родаки, селяне из екатеринаславского уезда, естественно приняли это на свой счет, и уже было полезли обниматься, но сынок, индеферентно повернувшись к ним тухесом (совсем недавно бывшим "жопой"), начал страстно лобзать руки тестю с тещей.
- Папэлэ и мамо! Дякую, дякую и щэ раз дякую за вашу тохтэр! - с фанатичным иступлением, не уставал повторять чувак, переходя с идиш, то на мову Шевченки, то обратно - И за кабак, в смысле шенк, тэж дужэ дякую...
Лет, так десять тому, Васыль (теперь уже Саул) нашел меня в "Одноклассниках" и сходу предложил сделать обрезание. Оказывается мужик уже давно живет в Германии и працюет моэлем (укоротителем концов) во франфуркской синагоге.
Я вежливо отказался...
Расчет окончен!
Мой рабочий день начинался около девяти. Я вставал, делал зарядку (под кроватью обнаружил пыльные гантели босса) и шел умываться. На кухне меня уже ждала С.А, со вкусно дымящейся яичницей в три яйца. К сожалению, завтрак всегда был очень однообразным: то блинчики, то овсянка с сосиськами, то творог. За трехяичную яичницу я уже говорил.
Вообще-то, в девять утра я начал вставать не сразу - в первый же день появился на заводе ровно в восемь. Весь из себя наодеколоненный, в пасхальном костюмчике, галстучке и галошах на босу ногу (дело было в январе). Нашел главного инженера, представился и уже был готов к нелегкой праце, когда мужик предложил для начала принять рюмчик туземной огненной воды, дистиллированной из буряка. Забыл сказать - дело было на следующий день после старого, нового года. Местные очень клево устроились: отмечали рождество и новый год, как по старому, так и по новому стилю.
В процессе знакомства выяснилось, что они с моим боссом давние дружбаны - вместе учились в институте и по распределению попали на этот завод. Теперь стало ясно, почему хировину делали, именно здесь.
В тот день я, так никуда и не попал, зато познакомился со всем заводским "МиЖ". Поздним вечером меня транспортировали до банка, установили в вертикальном положении и, позвонив в ворота, уехали.
На следующий день я, естественно, никуда не поехал, зато в среду целый день проторчал на заводе. Ничего нового и интересного я там не обнаружил: пара-тройка грязных цехов, с разбросанными, где попало сеялками, да жатками с косилками. Моя хировина, одиноко прозябала себе в самом темном углу, самого темного цеха...
Ничего не трапылось с ней и на следующий день, и еще через два. Теперь я приходил на завод после обеда, издали рассматривал свое луковое горе и солено нахлебавшись, довольный, шлепал восвояси.
Времени было море и пора было начать заниматься, чем-нибудь общественно полезным...
Первой на горизонте высветилась Ольга Дивановна, ну та бухгалтерша под полтинник, шо с первого этажа. Как-то возвращаюсь с завода (устало-изнуренный своим бездельем), а тут она - стоит себе такая, прислонившись к двери в цветастом, не по годам и размере халатике:
- Цигель-цигель, ай-лю-лю?
Наверное, она сказала что-то другое, но мой спинной мозг протранслировал, именно эту фразочку. Я остановился, недоуменно и растерянно клыпая зрачками... Ольга Дивановна оценила мой дебильный фейс и повторила вопрос для тугодумов:
- Как там Изик поживает?
"Изик, Изик... Шо за Изик такой" - лихорадочно перебираю в памяти кликухи всех моих детсадовских друзяк:
- Тетенькааа... Не знаю я никакого Изика. Нэ быйтеее...
- Да, не трону я тебя салага, не боись. Просто скажи, как там поживает сынок Офигеновны.
И тут я врубаюсь, шо Изик - это мой босс, Игорь Григорьевич, а Офигеновна - его мама.
- С ним усе в порядке. Вступил в Бунд, готовится стать деканом.
- Ну и ладненько, бежи себе дальше, - милостливо разрешает Дивановна, и вильнув немаленьким задом, скрывается за дверью.
На первый-второй рассчитайсь!
Мне припомнилась наша соседка по коммуналке, Любовь Герасимовна. Как-то в холодный и ясный день, в нашем почтовом ящике (я был ответственный за "вынимание") оказалось офигенно красивое, с двумя яркими, заграничными марками, письмо с непонятыми значками-буквами. Адресатом была, какая-то Либа Гершевна...
Я тогда был еще примерным пионером, и сразу намылился бежать с этим письмом до ментов. К счастью (или наоборот), начинался второй тайм матча киевского "Динамо", и я отвлекся...
Вечером, когда родители вернулись домой с панщины, то застали меня за странным занятием: я гладил пионерский галстук. Ход моей мысли был прост и изящен - завтра, поутрянке побегу до милиции и отдам им шпионский конверт. Взамен менты позвонят куда надо и меня, вне очереди, примут в комсомол. Таков был мой план, который я без запинки изложил родакам. Да, забыл добавить - было мне тогда, где-то под девять...
Мама похвалила сынку за смекалку, но конверт отобрала.
- Это письмо адресовано Любови Герасимовне. Сейчас отнесу ей.
Я был удивлен: причем здесь наша соседка - ведь фамилия на письме было совсем другой. Какая-то Либа-шмиба...
Мама посадила меня на стул перед собой, взяла за руку и с серьезным выражением лица спросила:
- Сынок, ты знаешь, какая была настоящая фамилия у Ленина?
- Ульянов, хтож не знает...
- А, вот и нет - Бланк!
- ???
- А Сталин, так тот, вооще имел грузинскую фамилию - Каганович.
- И шо? Причем здесь Любовь Герасимовна?
- А при том... Наша Любовь Герасимовная и эта, мама помахала конвертом перед моим носом, - одно и тоже лицо. Видишь, даже Ленин менял себе фамилию, а тут, какая-то Либа. Тогда все меняли фамилии - время было такое, сынок...
Примерно, через год Любовь Герасимовна (по кличке Либа) со своим детками - Мишей и Милой отъехала до Израиля. Осиротелые соседи (три семьи), по-братски поделелили их наследство - три огромные комнаты, общей площадью семнадцать квадратных метров.
Расчет окончен
Так вот, после "встречи на Эльбе" с Натальей Дивановной, мне стало жутко интересно, шож у них там было с моим боссом Изиком. Спрашивать у стариков постеснялся - еще подумают, шо я тоже "клею" эту телку. Поэтому решил побалакать с Петровичем.
На первый-второй рассчитайсь!
Петрович был одним из двух ментов-вохровцев, охранявших территорию банка. Террористов и грабителей тогда еще не выдумали, поэтому мужики выполняли в основном функции дореволюционных дворников: подметали территорию, открывали и закрывали ворота.
Официально ворота запирались в девять вечера, и всем припозднившимся нужно было нажимать на рычажок старинного велосипедного звонка, отзывающегося незатейливым мотивчиком "Еще Польска не сгинела..."
Естественно, народу был невдобняк - мало того, что они будили мента на боевом посту, так еще вызывали ему на подмогу эскадрон польских улан.
Поэтому, когда через долгих двадцать минут, наконец выходил сонный вохровцев, то счастливчики, уже и не надеявшиеся сегодня попасть домой, совали ему рубль (негласная такса) и бегом бежали до своих норок. За месяц у чуваков набегали неплохие бабки.
Как я уже говорил, ментов было двое - старик Петрович и молодой бендеровец Степан, гордо носивший под левым соском комсомольский значок. Степка, как и все местные туземцы, ревностно служил той власти, которая сегодня здесь рулила: австрийцы, пшеки, нацики, совьеты... Лишь бы сладко пожрать и вкусно попить...
Петрович был его полной противоположностью - сухонький старичок, под семьдесят, служивший в вохре, аж с 39-го года. Первым местом работы был лагерь для польских военнопленных, строивших шоссе Новоград-Волынский — Львов. Когда началась война, лагерь не успели эвакуировать на восток. Шо они сделали с несчастными поляками, Петрович, с понтом уже не помнил...
После войны мужик вернулся назад в эти края (уже в звании сержанта войск НКВД), и гонял банды ОУН по всей области, в составе роты особого назначения. То ли был он совсем тупой (чего я лично не приметил), то ли по какой другой причине, но дембельнулся в 58-м в том же звании сержанта.
И с тех пор, состоял на службе в банке. Сперва главным бухгалтером (аж, три недели), а потом, пойдя на повышение, получил должность завхоза. Верхом его карьерного роста стала ментовская будка, где он, безвылазно проторчал последние двадцать лет.
Со стороны менты смотрелись, как дед и внук. И отношении у них были, соответственно родственно-дружелюбными. Внучок любил ласково подтрунивать над дидусем:
- Я тэбэ москальска морда, ще прыйде наш час, порижу на рэменци.
На что дидуся добродушно отзывался:
- Тебя ж, сученок и на свете сейчас быть не должно - лично гранатами забросал схрон, где ховались, оба твои деда. Ты ж пробирочная "бендера".
Однажды они поцапались из-за принадлежности Галиции до СССРа - Степка ныл, шо "кляти совъеты" захапали, исконно украинские земли, и теперь нещадно выжимают из них "останни" соки.
Петрович краснел, пыхтел, как дырявый пылесос и в конце-концов не вынес: подскочил до Степки, схватил бедного парубка за чуба и потащил в предбанник (был у них там маленький тамбурчик перед дежуркой).
Тычет пацана фейсом в счетчик у входной двери:
- Гляди, штымпяра - газовый счетчик. Он тут установлен с момента постройки дома. Дату сечешь? 1934 год.
- Ну и шо? - хныкает Степка, пытаясь вырвать остатки чуба из старческих, скрюченных артритом пальцев.
- А ты остальные надписи на счетчике почитай. На какой мове, плять? Правильно, на польской. А теперь пошли до кухни, - и тащит бедного пацана назад до хаты.
- Видишь чугунную раковину под краном. Тоже с постройки дома стоит. А на ней надпись отлита. Секешь, бендера? И опять-таки на какой мове?! На пшекской!
И старикан, гордый за качество довоенной польской сантехники делает из этого окончательный вывод:
- Красная армия действительно оккупировала… Только не Украину твою бендерскую, а Польшу. Это уже потом Сталин, здесь вам лохам Украину устроил.
Вообще-то, сварки у них были не слишком частыми - как я уже говорил, в основном они подметали территорию и открывали ворота для посетителей. Ну, и еще подрабатывали на добровольной основе стукачеством. Ну, так это ж святое...
Расчет окончен.
Я тихонько постукал в бетонированные двери их хавырки условным знаком (два притопа, три прихлопа), и не дождавшись ответного матерка углубился во внутрь.
Сторожка выглядела довольно импозантно: по стенам были развешаны фотки Штирлица, Сталина и Вадима Мулермана. Шобы "герои нашего времени" не ссорились, Петрович рассудительно разместил между ними Людмилу Зыкину и футбольную таблицу второй лиги, где играла местная команда.
Все было, "як завжды": Петрович корпел над кроссвордом из "Работницы", а Степка зубрил "Эммануэль" Фадеева - на носу были экзамены в вечернем университете марксизма-ленинизма.
Петрович мне был симпатичен - он обожал сплетни и, несмотря на свой переходной возраст, похотливо сдвигал, заросшие густой плесенью уши, когда мимо проходили бендерочки-кассирочки.
На первый-второй рассчитайсь!
Старичок-вохровец напоминал мне меня самого в юности. Раньше я был до ужаса любопытен и тоже обожал сплетни. Помню, как-то вечером, усталый возвращаюсь из своей младшей группы детского сада... Любимая бабушка встречает у порога: "Ну, як справы?"
А я такой, с ленинской картавинкой в глазах: "Ты знаешь бабуся, шо у Леночки Штокман-Кобель, нэма такой поливалочки, як у мэне?"
Бабушка вся из себя в шоке - она не врубается - как ее внук, совсем еще маленький карандаш, так быстро смог раскрутить Леночку на военную тайну?
А я, весь из себя такой довольный, доверительно поясняю, шо подарил девочке "Белочку на Севере" (бабушка каждый день снабжала меня на посошок одной конфетиной), и Леночка с готовностью согласилась предъявить мне свои доказатели.
А еще, в виде бонуса шепнула, шо если хорошо полизать батарейку "Крона", то можно получить 1/18 оргазма. По крайней мере, так ей говорил папа...
В те года застоя, в детсадиках математику уже не преподавали, поэтому я спросил бабулю: "1/18 - это много или как?"
Больше "Белочек" на посошок я не получал...
Расчет окончен
Вернемся до Петровича. Как я уже говорил - мужик решал кроссворд из "Работницы". Увидев меня, обрадованно затараторил:
- Ооо... Студент, ты то мне и нужен. Слово из трех букв: длинное, твердое, на "й" заканчивается?
- Ну, кий, предположим.
- От, ппплять... Точно - "кий"! А я уже было подумал... Бендера, тащи резинку.
Степан неохотно отрывается от учебника, расстегивает форменные, ментовско-синие галифе и немного повозившись, вытягивает резинку из трусов:
- Та я ж сразу казав вам дядьку, шо цэ нэ члэн. Молодь слухаты трэбо...
- А вот еще, - это Петрович снова ко мне, - римская богиня на букву "В", шесть букв.
- Та, цэ и я знаю, - мгновенно отреагировал студент университета марксизма-ленинизма, - Вагыня...
Через пару часов, общими усилиями мы дошли, наконец, до последнего вопроса по диагонали: "Средство для укладки волос. Восемь букв".
Блииинн... Чего мы только не перебрали: лак, гель, воск, крем, паста... Вроде бы все ответы правильные, но в каждом слове больше, чем восемь букв.
Петрович уже собирался звонить своему старому дружку Андропову в Москву, когда Степку осенило:
- А можэ цэ грэбинець?
- Шо за "грэбинець" нах.й? - грозно приподнял на пацана свои развесистые уши Петрович.
- Ну, по вашэму, по москальськи - расчьёска...
Петрович недоверчиво пошевелив лилово-старческими губами, трижды пересчитал буквы и печально вздохнув, вписал последнее слово в ребус.
Рабочий день на сегодня был окончен: старичок стал на коленки и, кряхтя пополз, к положенному по уставу месту отдыха - рваному тюфячку, расположенному под столом.
- Петрович, миленький, не вырубайся еще. У меня до тебя есть квестчин за Наталью Дивановну.
- Дай отдохнуть,- тяжело пыхтя и пытаясь преодолеть внеземное притяжение, сопел мент,- Вишь, какое дело сделали. Потом погутарим.
- Потом не могу - мне ж еще на вечерний намаз бежать.
- Ну ладно, шо там у тебя на Ольку?
И я рассказал о нашем разговоре за хозяйского сынка - мол, чего-то тут не кошер. А потом в приказной форме запросил у ветерана органов, подробнейший отчет об обоих подозреваемых.
Петрович оживился, перекатился на спину и, как колорадский жук задрыгав ножками, спросил:
- Знаешь, студент, какая кликуха была у Ольки в молодости?
- Не могу знать, мэм. Вы мне скажите.
- Переходное знамя!
- ???
- Когда после техникума, по распределению сюда пришла, то всем сразу начала давать. Такие фокусы вытворяла, шо твой Кио отдыхает. А заводная какая... Прямо перпетуум-девка...
Первым спробовал Григорий Борисовыч, потом старший бухгалтер, дальше парторг. До меня очередь дошла, только через полгода. Вот поэтому ее, так и прозвали - "Олька Переходное Знамя".
- А причем здесь мой босс, Игорь Григорьевич?
- Так, его собственная мамашка подложила под Ольку, в целях обучения и экономии денежных средств. Мальцу, поди и тридцати не было, когда "Переходное Знамя" его из "целинников" в мужики перевела. Теперь, вот со Степкой крутит любовь, - Петрович гнусно хихикнул и подмигнул в сторону студента.
- И ни якои "любви" мы не крутымо, - обиженно запротестовал комсомолец-бендеровец. Мы з нэю товарышуемо.
- Ага, "товарышуете", плять... Как Ленин с Крупской... Сколько раз ночью покидал пост, шоб покидать Ольге Дивановне? А?
- Та ж вона партийна и комсомольцям нэ дае...
- Ага, нэ дае... Хорош пи.з.деть. Может тебе комсомолки Марийка и Хрыстынка тоже "не дае"?
- То инша справа...
- Да мне похер - на всех не женишься, бендера, - по-отечески нестрого сдвинул брови Петрович и, игриво вильнув тазобедренным суставом, продолжил свой путь под стол.
Тем же вечером, когда мы с Григорием Борисовичем, уютно расположивишись в глубоких вольтеровских креслах, смотрели хоккейный матч на первенство Африки, сумашедше-громко заверещал входной звонок.
От такой коварной внезапности, бедный старичок, чуть не катапультировался в окно вместе со своим креслом. Благо была зима, и все окна были, по-блокадному, заклеены крест накрест.
Вообще-то из-за слабого зрения, Г.Б. не очень мог разглядить, чего это там творится в телеке. Да, и спорт он не шибко жаловал. Но за компанию обожал подремать со мной во время матча. Иногда, по окончанию, я тихонько выключал телек и на цирлах выскальзывал из комнаты. Если С.А. уже спала, то старичок мог "давить на массу" перед телевизором до самого утра. Но в этот раз ему не повезло...
В прихожей послышались женские голоса: один молодой и хриплый, другой старческий и звонкий:
- Титко Сара, позычытэ вашого паныча нам на танци? У нас и патэфон е, трохфэйный. Дивчат багато, а хлопцив, з хулькын хэр...
- Марийка, я не знаю, ты сама у него спроси. Они с Г.Б. хоккей сейчас смотрят.
Дверь открывается и входят С.А. с Марийкой - бедовой телкой с большими, не по годам, развитыми и торчащими в разные стороны, молочными железами. Мы иногда сталкивались телами в парадном, и я не мог отвести взгляд от ее интеллигентного лица.
- Паныч, пидэтэ до нас на танци? Маэмо тилькы двох кавалэрив, та йти задрыпанци...
- С удовольствием, Марийка. Только трусики переодену и сразу спущусь. Вы стихи любите?
- А тож...
- Тогда прихвачу с собой томик Леси Украинки.
На первый-второй рассчитайсь!
Одни хранят в сердце Иисуса, у других на кармане партбилет. В моем дипломате лежал томик Леси Украинки. Ну, обожал я эту поэтессу - куда бы не шел, всегда при мне был этот небольшой томик. В самые трудные моменты жизни находил в нем (томике) нужные, правильные слова... Особенно, когда оставался на едине с девушкой... Оба два, мы просто тащились от лиричности ее стиха, мелодики фраз...
Вооще-то, если быть честным до конца, то от известной украинской поэтессы остался, лишь глянцевый переплет в ее фоткой. В переплет была вклеенна машинописная тетрадка. Тетрадка называлась "Пансион любви".
Это была самиздатовская порнушка о похождения одного доктора, устроившегося работать в элитный бардак. Автор этой завлекухи был не известен. Тогда, практически вся самиздатовская порнуха, за исключением Солженицина, была анонимной. Но в диссидентских кругах шептались, шо книжку написал (по просьбе жены) академик Сахаров.
"Леся Украинка" досталась мне по наследству от Трулика. Этого хлопчика я знал еще со школьной скамьи - она (скамья) вдоль и поперек была исперщена нашими надписями и рисунками. Первые твиты были немногословны - в основном состояли из трех букв и наскальной живописи. К восьмому классу там появились запятые и черные квадраты.
В пятнадцать Трулик стал фарцовщиком. В школу он больше не ходил, впрочем, как и в другие места общего пользования. Чувак из принципа нигде не работал и застенчиво хвастался, шо "тяжелее члена ничего в руках не держал".
Трулик получил за тунеядство два года исправительных работ, и на суде, в последнем слове, просил меня беречь и лелеять "Пансион", как то, чего "он тяжелее в руках не держал". Я побожился и дал честное комсомольское...
Таких книжек я раньше не читал. Вооще, с похотью в СССР было туго: в кино иногда появлялиь неплохие фильмы, типа "Фараон", "Анжелика и король", "Ленин в Октябре". Но со временем, все "клубничные" кадры из этих кинчиков были повырезаны подлыми киномеханиками и растиражированы в виде фоток. У меня, до сих пор, где-то валяется фотка Ленина под броневиком.
Кое-что появлялось и в периодике. В журнале для пионеров и школьников "Костёр" в нескольких номерах печаталась "Техника современного секса".
"Техника" была, скорее похожа на руководство по уходу за кабардинским жеребцем-производителем, чем на советы, как по-быстрому приболтать чувиху. На всю жизнь запомнилась фразочка:
"Некоторые женщины довольно громко кричат, иногда зовут мать или издают восклицания, облегчающие наступление оргазма".
Ну, и конечно же "Баня" Толстого. Вообще-то, Толстых было трое, и никто не мог точно сказать, который написал эту порнушку. Знатоки утверждали, шо "Баня" - это, вырезанный царской цензурой, фрагмент из "Анны Карениной". Был еще вариант, шо Толстой, совсем не Толстой, а Чернышевский, и в рассказе подробно описывается пятый (до сих пор не опубликованный) оргазм Веры Павловны.
Расчет окончен
Когда я спустился на второй, дивчачий этаж, гулянка была в самом разгаре. Народ двумя концентрическими хороводами выполнял энергичный танец. В большем - взявшись за руки, под "Червону руту" и против часовой стрелки, бегало пять кассирочек в махровых лифчиках и зеленых кремплиновых брюках. Брюки были одного размера, хотя жопы у девушек были разными.
В хороводе поменьше, под "Тум-балалайка", плясали гопака два мальчугана. Они были похожи на однояйцевых близнецов: одно (яйцо) было в вышиванке и крутых джинниках марки "Врунгель", другое - в польских техасах и в толстовке, с фотками Брежнева под мышками. "Вышиванец" пристроился до "Брежнева" сзаду - они попеременно приседая, синхронно раскидывали ноги на ширину плеч, высвечивая при этом голые пятки.
Я трошкы удивился, как этих красавчегов пропустили на строго охраняемый объект, да еще поздним вечером. А потом допер - банк охранялся взводом конных красноармейцев, только спереду. А сзаду была обшарпанная и хлипкая, закрывающаяся лишь на один крючок дверца. Когда мне срочно нужны были бабки, я с помощью книжицы-пропуска через щелку в двери приподнимал крючок и заходил в банк без очереди...
На первый-второй рассчитайсь!
В первый же день пребывания на третьем этаже, мне был выдан временный пропуск. То была крутая красная книжица с моей фоткой, и для большей убедительности, с гербом СССР на обложке. Правда, за время столования у Сарры Афиногеновны, я так ни разу, никому ее не предъявлял.
Зато потом, в Киеве, с удовольствием тыкал этой ксивой в мордато-швейцарские рожи холуев, не желавших пускать нас в свои кабаки. Перед моей фоткой открывались двери, почти всех увеселительных заведений города Киева. А сколько классных, взрослых тетенек приняли меня всерьез и не устояли при виде "кэгэбистского" удостоверения...
И не важно, что срок годности закончился, аж два года назад, и название фирмы не было отчетливо видно. Главное, шо книжка была красной, а герб желтым.
Но, и это еще не все. Через пару лет, когда я начал ездить в разные заграничные командировки, то благодаря этой книжечке, бесплатно катался в метро по всем столицам мира социалистического лагеря. Ихние контролеры пугливо разбегались, при виде страшных букв "С С С Р", которые они почему-то произносили, как "Ц Ц Ц П".
А однажды, попав с коллегами (не по ошибке) в местное правоохранительное учреждение, ровно через пятнадцать секунд, после того, как с нас сняли наручники (столько времени мне понадобилось, шобы вынуть ксиву), мы, нестройными рядами уже выходили из участка.
Расчет окончен
В одном из четырех углов гулянки, дискжоккем сидела Ольга Дивановна и уныло крутила ручку патефона. Завидев меня, она встрепенулась, шо-то там подкрутила в аппарате и сменив пластинку, начала энергично вращать ручку. Со стороны это выглядело так, будто бы она пыталась дозвониться до товарища Луначарского в Кремль и доложить о моем прибытии.
А потом из патефонной трубы потекла Алллааа, со своей вечной жалобой:
"Я так хочу, я три лета не кончала..."
"Беее-лл-ыыый танец!" - с тихим, но протяжным стоном вторила ей Ольга Дивановна, и рассталкивая кассирочек своими "баядерскими" бедрами и биндюжным "ПААА-БЕРЕ-ГИИИИ-ССЬЬ!", рванула в мою сторону.
"Ну, все - это конец" - подумал я, судорожно сжимая в брюках труликову "Лесю"...
Начитавшись в юности декабристов, и твердо уверовав, шо "из искры возгорится пламя", О.Д. врубилась в меня, как ледокол "Красин" в толщи Антарктики. Ее нехуденькое и неостренькое колено начало выдавать такие коленца ниже моей ватерлинии, шо через минутку течь могла появиться в любую секунду.
Хотя, с другой стороны и столетняя королева-мать, своей венценосной коленкой (при такой интенсивности) могла бы добиться схожего результата. А может и большего - я с детства был конституционным монархистом.
- Паныч, а что это у нас там такое вздыбилось? - игриво просюсюкала О.Д, пыхнув тонким миксом "Шанель No 5" и завтрашнего супа харчо.
И без спросу, по-хозяйски глубоко, начала залазить мне до души. Трошки там покопавшись, и с отвращением на гладковыбритом подбородке, вынула "Лесю".
- Тююю... А я то думала... - глянула она с укором прямо мне промеж глаз, - та тож стихи!
- Да, стихи,- с вызовом проблеял я,- Зато какие!
Но О.Д., презрительно отшвырнув томик на патефонный столик, вновь принялась за свои декабристские штучки...
Ее ледоход все неутомиее двигал туда-сюда, рассталкивая и раздвигая мои торосы. Я уже был в полной прострации - перед моими глазами проплывали светлой чередой жертвы-айсберги культа личности Ольги Дивановны...
Вот Г.Б, подслеповато-неклуюже, тыкается упитанными пальчиками, именно в те G-точечки юной коллеги, куда ей нужно, и где ей хорошо. За ним в очереди, длиной в полгода, пристроился лихой сержант НКВД, находу передергивающий свой ржавый ППШ.
А вот и мой шеф Игорь Григорьевич (тогда еще невинный целинник Изик) неуклюже попадает под гусеницы опытной трактористки Ольги Дивановны Ангелиной.
Наконец, в самом, присамом конце стада плетется молодой бычок Стэпан. Уныло слизывает неумело-шершавым языком остатки пожухлой травы - остатков сочного пастбища "оттепели" пятидесятых...
Ледовое побоище, между тем продолжалось. Я понуро-обреченно висел на колене-ледоходе - Ольга Давыдовна еще не разобралась, даже со своим первым летом. А у Аллы их было целых три...
Подмога подошла в самый раз, и в самый нужный момент. Пугачева внезапно перестала жаловаться на жизнь, и из патефона полилились звонко-голубые голоса хора им. Александрова:
"Гей, по дороге!
По дороге войско красное идет.
Гей, оно стройно,
Оно стройно песню звонкую поет".
Это Марийка, добрая душа, подговорила красноармейцев помочь мне в беде, и снять с якоря.
Услыхав новый, ненавязчивый мотивчик, Ольга Дивановна трошкы притормозила свой ледокол и оценивающе глянула в сторону ничего не подозревавших и мирно резвящихся близнюков. Легким кивком, совсем немаленького зада поманила до себя. Бедолаги безропотно повиновались...
А дальше, сопя, как последняя Клеопатра на сорочинской ярмарке, О.Д. начала скромно и беззастенчиво обмацывать братиков снизу до верху и сверху вниз. Напоследок, пересчитав им все зубы с яйцами, удоволетворенно пробасила в переговорное устройство: "Эй, на "Красине"! Стоп машина, задний ход! Отдать швартовые!"
Облегченно выдохнув, я ловко (совсем, как майский жучок с крючка при ловле голавля) спорхнул с округлой коленки главбухши. Свобода!!!
И тут же, воспользовавшись моментом, кассирочки втянули меня в свой круг. Дивчата, как по команде покорно встали в позу "летки-енки", причем мой вагончик оказался последним.
А еще через полчаса, воспользовавшись моментом, шо Ольга Дивановна бегом побежала до ветру, "пудрить носик", за моим вагончиком пристроились "Брежнев" и "Вышиванець" в джинсах.
На первый-второй рассчитайсь!
Такого количества фирменных джинс на одну вышиванку, я не встречал, ни в одном другом городе Советского Союза. Помню, я еще под.ебнул Степку, как это у всех в этом городе есть джиники, а у него нет?
Тогда марксист-ленинист поведал печальную историю своих предков. Оказывается они с "Вышиванцем" были троюродными братьями. И на ту гульку братик попал по квоте Степки, а "Брежнев" оказался внебрачным внуком Петровича.
Так вот, жили себе были в начале сороковых два брата-аккробата в одном задрыпанном, полесском селе. Когда пришло время, один братка (№1) записался в дивизию "Галичина", а другой (№2) - нет. Может, он тоже хотел, только вера не позволяла - №2 был "штундой", в смысле "адвентист седьмого дня". Этим хлопцам религия не позволяла брать в руки оружие.
№1 благополучно получил п.и.з.д.ю.л.ей под Бродами, и в конце конце оказался в лагере для военнопленных солдат дивизии СС "Галичина" в итальянском городе Ремини. Было их там около десяти тысяч. Чуваков не выдали Сталину, потому что до 39-го года они не являлись гражданами СССР. Таким было условие Ялтинской конференции.
Жили они в лагере припеваючи: загорали, купались, играли в разные игры. Устраивали себе чемпионаты по футболу и шахматам. Были веселыми, загорелыми и хорошо упитанными...
Беда пришла, как всегда, нежданно - их депортировали в глухие уголки Канады и Австралии.
Когда Красная Армия обратно вернулась в их места, №2 получил повестку. Мужик пришел в военкомат и честно признался военкому, шо является "штундой", и религия, мол не позволяет доторкнуться до ППШ. №2 даже попросил, шоб ему выдали справку, как борцу с фашизмом - ведь он не записался в СС, хотя и хотел.
Военком его вежливо выслушал, еще раз спросил, будет ли тот служить в Красной Армии, и получив отрицательный ответ, отпустил домой.
Тем же вечером, наряд милиции (может и с Петровичем во главе) наведался домой к №2, а еще через десять дней он уже валил лес на Биробиджанщине.
Бедный №2... Так и вижу его в рваной телогрейке, сидящим на ледяном еврейском зусмане у костра. Чувак рассматривает кодаковскую фотку, присланную из далекого далека. На фотке, №1 сидит в классном "Шевроле" рядом со своими двухэтажным коттеджем...
№1 - был дедом "Вышиванца", а №2 - Степки...
"Номера один" регулярно посылали своим родичам всякие бэбихи, а "номера два", выйдя по амнистии через семь лет, работали, в лучшем случае, сторожами на стройках социализма...
Расчет окончен!
Вернемся к нашим танцам-шманцам. Худо-бедно я справлялся со своими обязанностями, пока мой трафик не начал падать и вскорости совсем опал.
Молодежь, потеряв ко мне всякий интерес, сгрудилась вокруг Ольги Давыдовны - та читала Лесю Украинку... Вслух...
"Кабинет мадам Сюльбе был больше похож на будуар светской дамы, чем на рабочую комнату. На стенах много картин, одна стена зеркальная, широкая кровать покрыта розовым муаровым одеялом".
Слушатели, как по команде, оглядели наш танцевальный зал - железные койки, покрытые суконными одеялами, были сдвинуты к стене. Сами стены, выкрашенные темно-зеленой краской, были обвешаны, вырезанными из польских журналов мод, шляхетными панненками в кардиганах и купальниках ниже пояса. Зеркальная стена, о необходимости которой всё время твердили большевики, отсутствовала...
О.Д. продолжала читать:
"Мадам Сюльбе подошла к окну и включила магнитофон, сказав в микрофон: "Мистер Хобс обязуется следить за состоянием здоровья пансионарок, в любое время суток оказывать помощь, производить раз в неделю медосмотр".
На первый-второй рассчитайсь!
Когда я рассказывал за прибалтывание классных тетечек с помощью временного банковского пропуска, то трошкы приукрашивал ситуацию - так легко на "гэбисткую" ксиву никто (за редких исключением) не попадался.
То был долгий и изнурительный труд. Шо ни говори, но двадцатилетний пацанчик имея, хоть сто крутых удостоверений, не сможет просто так, даже по мановению своей волшебной палочки, охмурить самодостаточную, интеллигентную женщину.
Помните Леночку Штокман-Кабель из младшей группы, которая за "Белочку" открыла мне все свои секретики? Так вот, среди них был еще один, важность которого я осознал, лишь про прошествию определенного времени.
Самая любимая и самая сладкая эрогенная зона у советской женщины - это чтение дефицитной литературы.
У советского народа (в том числе и женского) был страшный "книжный голод" на качественную литературу. Утоляли его по-разному, иногда даже незаконно: не зная, где достать книжку Драйзера, Дюма или Остапа Вишни, народ просто брутально п.и.з.д.и.л. их из библиотек.
И вот, для утоления этого голодомора коммуняки придумали "талонные книги". В обмен на 10-20 килограммов газетной макулатуры можно было получить талоны на редкую литературу. В списке особо дефицитных значились Дюма, Дрюон, Конан-Дойль, Сименон, Пикуль.
Вот на эту малюсенькую G-точечку я и научился нежно подавливать...
В одиннадцатом номере журнала "Москва" за 66-й год появилась первая часть романа Булгакова "Мастер и Маргарита". Окончание было опубликована в первом номере того же журнала за 67-й год.
Это был Фурор! ТАКОГО в СССР еще не печаталось. И не будет печаться еще двадцать лет.
У мои родителей эти журналы были. Причем, переплетенные в одну книгу.
Эта книжка, всеми забытая, провалялась у нас на полке много лет, дожидаясь моего полового совершенолетия. А когда дождалась, то начала на меня пахать.
Вот, как это работало... При первом знакомстве со взрослой тетечкой, я невзначай бросал фразочку, шо меня, как самого молодого на "конторе", посадили за инвентаризацию склада конфискованной, самиздатовской литературы. Работа не пыльная, как раз сейчас читаю Булгакова. Если интересно, в следующий раз могу принести почитать.
На следующей нашей встрече, я под большим секретом и конспиративно передавал объекту родительскую книжку. Я был строг и неумолим: "У Вас, Катерина Измайловна (К.И.), ровно два дня!"
Мы встречались через два дня. К.И. меня горячо благодарила и просила оставить книгу еще на пару дней, т.к ее подруги Надя и Варя, тоже страстно хотят почитать. Я сурово отбирал книжку, но милостливо разрешал дать мой телефон подругам.
А дальше таинственно сообщал, что у меня есть другая самиздатовская рукопись, которую отдать на руки не смогу. С риском для здоровья, я вынес ее со склада и храню дома. Если К.И. желает, то может почитать у меня. Естественно это была "Леся" Трулика...
Не было ни одной (ни одной, Карл!) тетечки, которая не повелась бы на этот развод!
У меня был кореш, родители которого были в загранкомандировке. Дальше уже все было делом техники.
А через пару дней мне звонила Надя. Еще через неделю Варя...
Расчет окончен!
А в это время Ольга Давыдовна продолжала "ленинские чтения":
"Я взглянула на мужчину. Его пылающие похотью глаза не мигая смотрели на мои ноги. Я невольно сделала движение бедром, будто предлагая себя ему. Он вскочил. Я заметила, что из его растегнутых брюк торчит напряженный член".
Слух о том, что на втором этаже банковского общежития читают, неизданный эротический роман-трилогию Леси Украинки, да еще на "москальской мове", со скоростью галапагоской черепахи облетел весь город.
Первыми не выдержали Петрович со Степкой.
- Караул устал! - сурово сообщил старый мент молодому и отдал честь. Тот ее принял, застегнул штаны и отряд вохры, с высокоподнятой головой, покинул пост. Они прошли метра три, но не вытерпев, гусиным шагом рванули к общаге - свободных мест в избе-читальне, почти не осталось. К слушаниям, уже давным-давно подключилось все работоспособное население дома.
Ворота банка, как и в семнадцатом остались невинно-беззащитными. Сотни бандерлогов карабкались по ним, как по Говерле, в известном фильме Эйзенштейна.
Наконец ворота не выдержали и, поднимая облака пыли, с грохотом рухнули во двор. Толпа, подминая под себя стариков-педофилов на инвалидских колясках и в вышиванках, бросилась бежать в разные стороны на голос Ольги Давыдовны:
"Член мне очень нравился, его вид будил во мне какие-то сладкие затаенные чувства. Мне уже и самой захотелось взять его в рот и ощутить губами гладкую кожицу..."
Весь двор, аж до второго этажа, заполонили фанаты отважной революционерки, боровшейся за счастья украинского народа. Слышимость была не очень, тем более большинство не понимали языка, на котором было написано гениальное произведение. Поэтому сразу появились толмачи, которые за долю малую (талон на гречку) переводили услышанное на туземный язык.
По перевозбужденной толпе то и дело перекатывались дорогие ее (толпе) сердцу словечки: "цыцько трымач жыночый", "нацюцюрнык", "стрыпыздык ". А главный половой маньяк, доктор Хобс (он же "злыдень писюкатый") "встромляв", кому ни попадя...
Перевод автобиографического романа, истекал легко и непринужденно, пока не уткнулся в жесткое и отрывисто-москальское - "бейцены". Здесь все толмачи, как один, впали в ступор - не найдя в украинском языке подходящего синонима, бесстыдно широко расставили ноги и затрясли бедрами.
А в это время...
Ольгу Давыдовну плотным кольцом обступил жаждущий народ - всем было, до ужасти интересно, чем же закончатся леськины б.л.я.д.к.и. Наверное, вот так, две тыщи рокив тому назад, кучка тунеядцев-апостолов пускала слюни, внимая байкам своего "трулика".
Наши же апостолы, от второго до третьего этажей наоборот, с благовейным трепетом, ожидали фонтанирующей концовки похождений первой переводчицы на украинский язык "Манифеста Коммунистической партии".
Апостол Петрович, аж ладонь приставил к уху, чтобы не упустить, даже малюсенькой похабинки.
"Мсье Жюль, разденьтесь! - Чуть слышно выдавила я из себя. Он молча исполнил мою просьбу. Вопреки моим ожиданиям тело его не было старым. И голым он казался значительно моложе. - Если вы хотите меня, я вашем расположении, как и другие женщины."
Ольга Давыдовна, на секунду подняв глаза от рукописи, обреченно посмотрела на Степку-апостола. Тот индифферентно стоял в сторонке и шо-то царапал мелким почерком на обрывке "Комсомолки".
На следующее утро на столе второго секретаря обкома по идеологии лежала сводка происшествий за сутки. Здесь все было, как обычно: тут банк захватили, там почту, в отдельных местах телеграф...
Внимание идеолога привлекло сообщение о массовом чтении, неизданного ранее в СССР, романа-трилогии выдающейся украинской поэтессы, именем которой была названа улица, на которой стояком стоял обком партии.
Мужик сразу смекнул, шо, если по умному расскрутить темку, то очень даже можно засветиться перед столичными партайгеноссами. Он поручил помощнику связаться с Академией Наук УССР и срочно затребовать личное дело гражданки Украинки (она же Лариса Косач, она же Анна Ефидоренко, она же Элла Кацнельбоген), 1871-го года рождения.
Ответ, полученный из Академии озадачил - досье выдатной поэтессы было засекреченно. А попозжее его набрали по цэковской вертушке и велели не совать свой курносый, арийский нос не в свои дела. А еще сообщили, шо компетентные органы им займутся.
Леонид Макарыч просек, шо выражение "компетентные органы им займутся" может относиться, как к роману-трилогии, так и к нему самому.
В узких, партийных кругах, до сих пор ходила шутка: "Нихто не забыт и нишо не забыто".
Сам из местных, будущий президент (а это был именно он) в молодости был примерным пионером, и после уроков регулярно носил вкусный хавчик в бендеровский схрон, расположенный на втором этаже их школы.
Короче, Макарыч струхнул и срочно накатал (для алиби) в областную партийную газету "Червоный бэндеровець" статью о вреде абортов в дошкольных учреждениях.
Меня взяли на следующий день, после обеда...
Утречком я, как всегда, сделал зарядку, скушал яйцо, сваренное в мешочке, потом отведал рисовой кашки на молочке с изюмом. Сара Афиногеновна, добра душа дождалась, пока пища уляжется в моем желудке, и только после этого выставила на стол творог со сметаной и с вишневым вареньем. Все это я запил теплым молочком с французкой булочкой. Прямо, как чуял, шо в следующий раз вкусно покушать мне удастся ооо-чень не скоро...
На заводе, первым делом пошел поздоровкаться с любимой хировиной. Она, как обычно, коротала досуг в гордом одиночестве, в самом темном углу сборочного цеха. Я посплетничал с красоткой пару минуток за нашего босса, и пожелав спокойной ночи, пошлепал в приемную директора - его секретарка, Сонечка Мармеладова, привлекала меня, как женщина, уже в течении продолжительного периода времени.
Это было милое, пятидесятитрехлетнее создание с голубыми глазами и папой, полковником милиции на пенсии. У Сонечки имелся спонсор-воздыхатель - главный технолог, по кличке "Корчагин". Штымп всегда ходил в темных очках, с тросточкой и, впридачу был заводским сумашедшим. Когда его не было рядом, мы с Сонечкой обожали поласкать его бейцены.
Вот и сейчас, Сонечка изящно лежала на столе, и дрыгая, широко расставленными ножками в дефицитных колготках в сеточку, изображала велик, на котором она сегодня утречком каталась с "Корчагиным". Колготки были с понтом: на Сонечке их было две штуки - на первые, телесного цвета, секретарка натягивала черные, в сеточку. Весь завод тащился от этих колготочек, особенно моя хировина...
В дверь, в допидазрительности одинаковых костюмах, и даже не постукав, заглянуло двое.
- Вы есть гражданин XYZ? - одновременно ставят они свой квестчин.
- Ну, я... А шо такое?
- Вы обязаны пройтись с нами до конторы, - "пидазрительные" помахивают красными книжечками, очень похожими на мою.
Кстати, именно тогда у меня впервые прокралась мысль, закосить под "ихнего".
- Шож я такого натворил? - хорохорясь перед Сонечкой (все еще дрыгающей ножками), спрашиваю у "конторских".
- Хлопчик, давайте заглянем до нас - там и обсудим.
На прощание, когда меня под руки и ноги выносили с завода, пролетарии всех стран устроили коридор позора. Одни радостно потирая глаза и плача от счастья, посылали мне вслед глухие проклятья. Другие низко кланяясь в пояс, и дружелюбно помахивая средними пальцами, скандировали: "Дружба - Фройндшафт!"
И только моя милая хировинка (рыба дорогая), печально попискивая, пожелала кавказского долголетия и индийской любви.
Здание КГБ, как и все солидные здания этого города, было построено поляками. Кто здесь только не рулил за последние пятьдесят лет: Дифензива, НКВД, Гестапо, обратно НКВД. Как любил говаривать Григорий Борисович: " От конфедератов до дегенератов".
На первый-второй рассчитайсь!
В последние годы со старичком начали происходить непонятные метамарфозы: в синагогу ходить он еще стеснялся, но каждую ночь, спрятав в наволочку партбилет, слушал "Голос Израиля". Особенно ему нравились проповеди ребэ Юзика. Шобы пан Юзик не говорил - все было Григорию Борисовичу до души и нраву.
Вообще-то, ребе Юзек не был ни ребе, ни даже Юзиком. Пару лет назад старшина-орудовец Рыбанчук еще сидел себе в Киеве в будке, шо напротив памятнику Щорса. Но карта, так лягла, шо, благодаря своей жинке (ох, уж эти дочки Сиона) он очутился не только в Израиль, но и на одноименном радио.
Вещало оно (радио) на шестьсот шестидесяти шести языках, но сотрудники между собой, почему-то шпрехали только по-польски. Вот так, старшина Рыбанчук и заделался Юзеком...
Карьера его было стремительной - от уборщика со второго этажа, до ведущего передачи "Ребе Юзек толкует Тору". Говорил он на понятном слушателям суржике, часто вставляя жаргонные словечки из устава милицейской службы. Григорий Борисович был от него в восторге.
Часто глубокой ночью, Г.Б. рассталкивал бедную Сару Афиногеновную и жарко шептал ей в ухо: "Боже, яка людына! Ты знаешь, шо сейчас выдал этот гений? Оказывается, к старости все люди становятся похожими або на обезьян, або на идн. Сара, мне нужно знать - на кого я похож?"
- Ты похож на старого поца, разбудившего жену в полтретьего ночи, - злобно прошипела С.А., поворачивая свою избушку к мужу задом...
Григорий Борисович облегченно выдохнул: "Слава Господу, значит я все еще еврей!"
Расчет окончен!
Эскалатор долго поднимал нас вверх, в подвальное помещение, покуда не тормознул, в аккурат напротив палаты номер пять. Мне было велено сесть на холодный, бетонный пол, заложить руки за голову и ждать.
Дело было вечером, делать было нечего, и я со скуки начал громко разговаривать сам с собой:
"Коню ж понятно, шо взяли из-за вчерашних читанок на втором этаже. Не скажу ни слова этим чертям - уйду в отказку!"
Как-будто бы услышав меня, из дверей выглянула усатая голова в тюбетейке, и с кавказким акцентом распахнула настежь дверь.
- Заа-ха-ды!
Я еще не успел "захадыть", как на меня обрушилось злобное:
- Гдэ кныга? Зааакрой двэрь и садысь на стул, вон там в углу.
"Вон там в углу" имелась облезлая табуретка, на которой стояли три ящика с мандаринами. Рядом лежала огромная дыня.
Мой мозг, не спеша переваривал последовательность приказов грузина в тюбетейке. Наконец решившись, я снял ящики и сел на табуретку. Потом неплотно закрыл дверь и спросил: "Шо за книга?"
- А та кныга, каторую слышал вчэра вэсь город! Каторую ты прынес на хату! Гавары, гдэ взял и гдэ она сэчас?
Я в отказке - мол, ничего не приносил и ничего не слышал. И вооще - у вас нет никаких доказателей против меня.
- Не хочэш па-плахому, пуст будэт па-харошэму, - зловеще произнес узбек-грузин и снял тюбетейку...
А дальше произошло уже совсем непонятное - чувак встал, морщась сорвал с себя усы, и простонав: "пл-яяя-ттть, опять раздражение будет", двинулся в мою сторону.
Я инстинктивно сжал ноги и прикрылся, как-будто стоял в футбольной "стенке", в ожидании доброго поджопника. Но мужик наклонился к дыне, налепил на нее свои бывшие усы и натянул тюбетейку. Теперь фрукт стал похож на первого секретаря ферганского горкома партии.
С хвылынку я сидел, тупо уставившись на лжеузбека, и только клыпал глазными яблоками, ничего не понимая...
Тот пригладил нестриженые вихры и протянул руку:
- Старший лейтенант Кончалкин. Можно просто Василий.
- XYZ. Можно просто герр студент.
- Слушай, хер, или тебя лучше студентом кликать? Я вот с этим (он кивает вихрами в сторону первого секретаря с мандаринами) в сорокоградусный зусман, на колхозном рынке под прикрытием два дня стоял. Люди уважали, подходили, здоровкались: "Шолом алейхем, Гоги-сан. Як вашы справы?"
Народ нарассказал за тебя на три тома "Капитала". Вот смотри...
Кончалкин, ловким движением иллюзиониста Кио, выклал на стол три огромные папки. Каждая была снабжена наклейкой, и каждая наклейка подписана аккуратным почерком: "№1. Русские", "№2. Евреи", "№3. Украинцы".
Я пододвинул табуретку к столу, присел и занялся подробным изучением оперативных сведений, собранных на колхозном рынке. Хотя читать было трудно (кириллица перемешивалась с иероглифами иврита), уже через десять минут мне все стало ясно.
Старший лейтенант Кончалкин выполнил свою работу на отлично - были опрошены тыщи свидетелей, в том числе все обитатели общаги. Но не было, ни одного показания, подтверждающего, шо "леся" принадлежит мне.
Кроме одного... Я нашел его в папке №3. Это был, аккуратно оторванный клочок "Комсомолки", исписанный ровным готическим шрифтом.
Кончалкин, до сих пор терпеливо игравший в "крестики-нолики" с секретарем горкома, пристально на меня посмотрел...
- И вы верите этому поцоватому бендеровцу, начальник?
- Во-первых, он не поцоватый, а наш внештатный сотрудник, тем более работающий в системе МВД. А еще он слушатель университета марксизма-ленинизма. А туда, кого ни попадя не берут...
- Сколько он получил за этот "стук"? Тридцать рубликов?
- Точно! А ты я вижу хорошо осведомлен с нашими расценками, студент. Короче, колись, где книжка?
- Да, не знаю я никакой книжки! Сколько можно уже говорить, начальник.
Кончалкин тяжело вздохнув, протянул мне листок бумаги. Это была фотокопия титульного листа газеты с несколькими столбцами и фотографией. Газета называлась "Украинский команч" и была печатным органом братства бывших солдат дивизии СС "Галичина" в Канаде.
На фотке три телки без вышиванок, но в червонных чобитках, размахивая "шмайсерами", танцевали вокруг шестов, приглашая читателей в стриптиз-бар "У схрона".
Я отложил листок назад на стол:
- Я шо, буферов бендеровских не видел, что ли. У меня на втором этаже шесть пар таких - постоянно без лифчиков бегают...
- Ты не на баб смотри, а на статью под фотографией.
Я снова взял листок в руки. Статья называлась "На москалив, ляхив и юд, точы ножы и там и тут". Медленно пробежал глазами...
В статье говорилось о вспышке народного гнева в одном западноукраинском городе, жестоко подавленном КГБ. Сигналом для восстания стало пламенное воззвание великой украинской поэтессы. Оно (воззвание) переходит из рук в руки, и "гэбистские церберы" сбились с ног, в его поисках.
- Че за лажа такая? - я в недоумение уставился на старлея, возвращая фотокопию.
- А вот еще, - гэбист протягивает мне другой листок, - Это сегодня передавали по радио "Свобода".
"Вчера во Львове произошли массовые аресты в среде национальной интеллигенции. Вся их вина заключалась в том, что люди собрались в помещении бывшего польского банка послушать стихи своего кумира - величайшей украинской поэтессы Леси Украинки".
- А причем здесь Львов?
- Та, х..й их знает. Так им захотелось... Ты это плять, почитай студент.
Читаю третий листок - это тоже фотокопия газеты. На это раз "Нью-Йорк Таймс".
"На присуждение Нобелевской премии по литературе этого года был выдвинут автобиографический роман-трилогия Леси Украинки "Пансион любви".
Я тихо при.х.у.ел от счастья, и одновременно впал в глубокую депрессию...
Эххх, был бы у меня номер телефона зоны, где торчал Трулик - вот, бы хлопчик порадовался новости. Порнушка, которую он просил беречь и лелеят, как то, чего "он тяжелее в руках не держал" выдвинута на Нобелевскую премию!
Это вам не какой-то задрыпанный "Доктор Живаго", которого никто, никогда не читал, но осуждал (кстати, правильно осуждал - книжка нудная).
"Пансион" держал в возбужденном состоянии целый город (пусть и небольшой) на протяжении уже нескольких дней. Среднестатистическая цифра зачатий в эти дни была самой высокой по республике. Леонид Макарович мог только сладко потирать уши - через шесть месяцев в области народились тысячи дивчат по имени Олесь и десятки хлопчиков с именем Леся на устах.
Кончалкин домогался бы меня еще очень долго, кабы в кабинет не ворвалась штатная уборщица тетя Клава, и с криками "свободу Натану Щиранскому!", не начала гонять нас по кабинету мокрой шваброй.
Рьяно уворачиваясь от швабры, гэбист успел заставить меня трижды поклясться родиной, шо в натуре ничего не знаю. Я поклялся (на всяк пожарный, все же скрестив два пальца за спиной) и для убедительности даже съел три мандаринки. Расписался шестиконечным крестиком на своих лжесвидетельствах, поцемкался с Кончалкиным взасос и бегом домой.
Велосипедный звонок на банковских воротах встретил меня бодренькими маршем Домбровского:
"Немец, москаль не усидит,
Когда подняв палаш,
Общим кличем станут согласие
И наша Родина..."
Москаль Петрович, кряхтя и спотыкаясь, поспешал открыть ворота. Рубиновые звезды на Спасской башне показывали два часа ночи.
- Уже выпустили? Так быстро? - зевая и почесывая, наколотый под сердцем, синюшный профиль Фанни Каплан, прошамкал старик.
- А за шо им было меня держать? Я же ничего не сделал.
- Эх, не умеют салаги нынешние работать. Попался бы ты мне с годков, так тридцать назад...
- И, шо? Ты же всю жопу в сержантах протер. Ты лузер, Петрович, и место твое под столом, в ментовской будке. Кстати, не вижу твоего стукачка-подельника.
- Так, это Степка тебя сдал? У гаденыш, так и знал...
- Так, где он сейчас? Хотелось бы с этой иудой по бекицеру побалакать.
- Быстро не побалакаешь - на сессию сбежал, плять...
Дома, быстро скинув ватник с пыжиковой шапкой и джинсы с трусами, я в одних галошах сел в ванную. Сижу и обнюхиваю себя сверху донизу.
Ффф-уу-ууу... Весь провонялся гэбистским феромонами...
Скребу пемзой свое молодое, упругое тело до тех пор, пока кожа уже не начинает краснеть и опухать - ничего не помогает. Пробую даже включить воду и смыть позор, но, как известно, в кране нет воды...
Приоткрою лытыл секретик: когда мне трудно, когда горько на душе - всегда обращаюсь к переписке Каутского с Энгельсом.
Куда бы судьба меня не бросала: то ли в ванную (эту красуню из прошлой, польской жизни, покрытую голубой эмалью), то ли на советский унитаз (санузел был совместный), я всегда сжимал в руке упругий, нежно-розовый томик.
Вот и сейчас, перегнувшись через бортик, зашарил рукой в поисках "ответов" - ванная стояла на золоченных львиных ножках и книга свободно могла закатиться под нее. Еще с минуту покопавшись, мои пальцы крепко ухватились за бороду классика марксизма.
Таааксс... Начнемсс...
Перебираю страницы, в поисках, подходящей случаю фразочке - это должно быть, где-то между "учиться, учиться и учиться" и "мы грабим награбленное"...
Вот, нашел!
"Архизанятнейшая штучка и совершенно не отвлекает от революционной работы! Обязательной попробуйте!"
Если советуют, то нужно попробовать...
Попробовал...
Ну, шо можно сказать - ощущения были, очень даже приятные... И отличное лекарство от стресса! Жить сразу стало лучше, жить стало веселее - сегодняшний день, уже не казался таким мрачным и хмурым, а даже совсем наоборот.
Чееерттт... Умеют же эти чертовы классики приподнять настроение.
Покайфовав еще с часок, я вылез из эмалированной красотки и, обмотав могучий торс махровым китайским полотенцем "Дружба", вышел из ванной. Подобрал, валявшиеся в коридоре джинсы с трусами и собрался уже было идти в свою келью, как приметил, еле-еле сочившееся мерцание в конце тунеля...
Из-под приоткрытой двери в гостинную доносился специфический говорок Сары Афиногеновны.
На цирлах, как гадкий утенок из "Лебединого озера", зашлепал перепончатыми лапками по коридору. Глубокое контральто С.А. становился все отчетливее и знакомее...
"Обычно мужчины не видели во мне женщину, которой они могли бы обладать. Когда я поднималась наверх, в комнату рядом с залом, они разочарованно отворачивались".
Я тихонечко приоткрыл дверцу на пару дюймчиков. Спочатку, я увидел С.А, сидящую ко мне спиной в одном из кресел. Григорий Борисович сидел напротив, в своих любимых гусарских кальсонах салатового цвета и дремал. Я открыл дверь пошире...
Сара Афиногеновна торжественно, голосом Левитана, сообщавшего о завершении Ясско-Кишинёвской наступательной операции, продолжала:
"Я почувствовала, что попала в неловкое положение и не знала, что делать, как вдруг ко мне подошел стройный красивый мужчина".
А я стоял в китайском полотенце, прижимая к волосатой груди трусы с джинсами, и не верил своим глазам:
1. ТО, шо уже несколько дней "ищут пожарные, ищет милиция" по всей стране...
2. ТО, за шо говорит весь цивилизованный мир...
3. ТО, шо выдвинуто на нобелевскую (а по слухам и сталинскую) премию...
4. И, наконец ТО, шо я побожился сберечь Трулику...
Сейчас находилось в этой самой комнате!
Состарившиеся Бонни с Клайдом сидели в глубоких креслах и делили добычу. Они только шо грабанули банк - в руках еще дымились кольты сорок пятого калибра...
И тогда все стало на свои места - мои старички и есть натуральные Бонни с Клайдом! Их гибель в 34-м - инсценировка ФБР!
Возраст, внешность, пароли, явки - все соответствовало. А полный расслабон С.А., в ее воспоминаниях за прошлую жизнь? Мне он всегда казался подозрительно-несоветским...
А шо... Перевезли в середине тридцатых из Америки третьим классом на "Титанике", прямиком на Донбасс, и внедрили Клайда (оперативный псевдоним - "Г.Б."), главбухом на стратегическое предприятие. Спящий агент, так сказать...
Только успел я подумать за "спящего агента", как глаза Клайда Борисовича медленно приоткрылись. Как вы помните, видел он не шибко, а без очков был вообще, почти Гомером.
Вот и сейчас его зрачки с трудом различали, какую-то мутную фигуру, стоящую неподалеку. Клайд Борисович долго-долго в нее всматривался, вглядывался: не то баба, не то мужик, не то чуде-юде какое-то - ну, ни хрена не видно из-за тумана...
"Когда мы пришли ко мне в комнату, я сама предложила мсье сделать ему миньет. Он с радостью согласился. Мы разделись догола и я усадила его, как делала мадам Рине, на маленькую скамеечку".
Наконец, Клайду Борисовичу удалось сфокусироваться на моем крайне правом соске, и он медленно подняв руку, средним пальцем указал в мою сторону:
САРА! ОН ЖЕ ГОЛЫЙ!
Не подумав и секундочки, Бони Афиногеновна ехидно заметила:
КОНЕЧНО ГОЛЫЙ. А ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ЕМУ МИНЕТ ДЕЛАЛИ В КОЖУХЕ И ПАПАХЕ? ОН ШО, БАТЬКО МАХНО?