Воспоминания о Пушкинском студгородке в Останкино
Исчезнувший памятник социализма сроком жизни в сорок лет. Удивительный ровесник ушедшего века и краткого советского периода в долгой истории Москвы. Оставивший только воспоминания в текстах, фото и умах его исчезающих обитателей.
Их было всего 28 домов-бараков по 32 комнаты в каждом. Заселились в них семейные пары, холостые студенты и строители - временно, как в общежитие, но для многих получилось на всю оставшуюся жизнь, потому что жизнь их была укорочена и спрессована временем перемен. Такой уж был век войн, социальных взрывов и арестов. Это был особый тип студгородка, возведенного для будущих строителей коммунизма, сумевших много сделать и во многом усомниться. Впоследствии его обитатели создали основательные общежития Московского Государственного Университета для своих детей и внуков, но в то время их жизнь была похожа на жизнь эвакуированных, вырванных из своих далеких городов, сел и деревень.
Приведу воспоминания одного из первых поселенцев городка, известного на весь мир ученого - астрофизика И.С. Шкловского. В книге «Эшелон», рассказ «О везучести»
«Память высвечивает далекие студенческие годы, когда я, двадцатилетний, вчера еще дикий провинциальный мальчик, а ныне студент физического факультета МГУ, живу в заброшенном, вполне похожем на знаменитую "Воронью слободку", общежитии в Останкино. Собственно говоря, это целый студенческий городок, состоящий из пары десятков двухэтажных деревянных бараков. Теперь я, конечно, понимаю, что это было редкостное по своей убогости жилье. Так называемые удобства находились за пределами бараков и были выполнены в традиционном российском вокзальном стиле. До сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю эти "домики", особенно зимой, когда существенным элементом их "интерьера" были специфического состава сталагмиты...
Но все мы, юноши и девушки, населявшие эти бараки, были так молоды, так веселы и беззаботны! Для юности, когда вся жизнь впереди, эти "трудности быта", как тогда говорили, были пустяком.
Мы, студенты-физики, занимали второй этаж нашего деревянного барака, именуемого "20-й корпус". На первом этаже обитали историки. Между нами все время возникали традиционные словесные баталии, подначки и розыгрыши, впрочем, никогда не переходившие границ мирного сосуществования - ведь эти "презренные историки", в сущности, были неплохими ребятами, «своими в доску». Это был первый набор истфака после многолетнего перерыва, когда историческая наука в нашей стране была фактически уничтожена.»
По всей видимости, это был один из первых проектов студенческих общежитий в виде барачного городка, задуманных на короткое время и построенных на скорую руку. Для приехавшей в Москву учащейся молодежи, не имеющей «ни кола, ни двора» при постоянном безденежье и нищете этот городок был спасеньем и транзитным вокзалом в будущую жизнь. Создатели, отвечая духу времени, заложили в городок много полезных, как они полагали, облегчающих служб.
Это были дешевая столовая, торговая точка, крошечная амбулатория на 30 кв. метров, склады по всему городку, предназначенные для хранения общественных дров для комнатных кирпичных печек. Спортинвентарь под паспорт выдавался любому, имеющему прописку в городке.
Как вы уже знаете, существовали удивительные демократичные общественные туалеты на 6+6 мест, с прилепившимся к нему выгребным ящиком для помоев, детский сад в нижней половине одного из первых бараков, гараж под два грузовика для подвозки инвентаря и различных грузов, необходимых в любой хозяйственной организации, домоуправление и почта, также находящиеся в одном из барачных помещений, множество спортивных площадок почти у каждого барака, турники, городки.
Чуть позже были возведены две семилетние школы с торжественной площадкой для приема в пионеры и зоологическим участком для школьного природоведения. Была и библиотека с читальным залом в старой избе, сооруженной, по видимости, еще в позапрошлом веке.
После войны многие студенты не вернулись и студенческий городок постепенно становился обычной мещанской слободкой на окраине Москвы. Бывшие студенты, оставшиеся в живых, их дети и жены, вернувшиеся из эвакуации, вновь селились в этом городке, но уже в качестве нужных Москве специалистов, прошедших стажировку на войне и согласных на ограниченные права жителя "бидонвиля".
Такой городок уже было трудно назвать студенческим. Обыкновенные семейные граждане, вернувшиеся с фронтов и работающие в этом районе, получали освободившиеся скромные жилища в виде одной 16-метровой комнаты с печкой на два квадратных метра, с лимитом на электричество и талонами на покупку дров. Объединяла этаж возникшая произвольно общая кухня вдоль стен длиннющего коридора с шестнадцатью кухонными столами и, соответственно, помойными ведрами.
Местом случайных встреч жильцов всего барака была водная общественная колонка на улице и открытое всем ветрам и всем страждущим отхожее место в виде необычайно высокого домика во дворе с пристроенной помойкой, постоянно опорожняемой и загружаемой.
Однако жизнь не стояла на месте. Несмотря на все ограничения и запреты, бесполезное отбрасывалось, нужное пробивало себе дорогу. Постепенно, год за годом, облик городка менялся, уходил студенческий бивуачный стиль. Первыми, как память о войне, исчезли морковные, а затем и картофельные грядки. Появились предвестники частной собственности - личные сараи, хранилища индивидуальных дров, пил и топоров, а также приоконные палисадники с сиренью за забором. Пронзил трубами кухню саратовский газ с общей плитой на двух хозяек.
Для личных прикомнатных умывальников зажурчало коридорное водоснабжение. Появились асфальтовые дорожки и даже клумбы.
Перекачивали в сарай керосинки, примусы, ведра. Сарай становился чем- то вроде летней дачи с топчаном, курятником, а у некоторых - и скотным двором.
Моя мама, бывшая жительница Подмосковья, знавшая толк в уходе за скотиной, приобрела в свой сарай корову. Необходимость ее содержания была вызвана не столько коммерческими соображениями, сколько необходимостью поддержать здоровье детей. Всеобщая худоба, кашель, чирьи были постоянными спутниками послевоенных детей. Дед, похоронивший на своем веку половину своей семьи, однажды посетив нас, сказал ей, что мы с братом «не жильцы». Мать, уже потерявшая дочь, как и многие, воспользовалась открывшимися возможностями использования сарая, как спасательным кругом в борьбе за жизнь.
Подкормка сарайной живности производилась всеми с помощью коридорных кухонь. Помои и остатки от стола собирались у дверей, заварка отрубей производилась тут же. И это не было хамским вызовом остальным, потому что соседям, в свою очередь, приходилось сушить и стирать в коридоре белье, мыться в тазике на виду у всех, хранить громоздкие предметы на пути перемещения соседей к выходу. Все всеми понималось и имело сочувствие в этом большом коммунальном коридоре.
Приблизительно таким увидел барак недавно ушедший от нас писатель и переводчик Асар Эппель, живший в то время неподалеку и имевший там немало друзей и знакомых. Вот так описал он барак в рассказе «Бутерброд с красной икрой».
Итак, на каждом этаже - полутораметровой ширины коридор, а по обе стороны - выходящие в этот коридор, протянувшиеся вдоль своих коек комнаты, а в комнатах людей, детей и пожитков - битком.
Коридор, он же кухня, совершенно бесконечен, ибо под потолком его, коптя, как керосинки, горят одни только две желтые десятисвечовые лампочки, а кошмарные в чаду и стирочном пару светотени от многих различных предметов создают без числа кулис и закутков, и все размыто сложного состава вонючим, мутным воздухом.
В общем, чад и смрад, а по стенам - корыта, лохмотья на гвоздях, корзины из прута, двуручные пилы, завернутые в примотанные шпагатом желтые, пыльные и ломкие газеты, на полу - сундук на сундуке, крашенные белым столики с висячими замками, табуретки, волглые и отчего-то мыльные, на каковых тазы под рукомойниками. Нет ни складу ни ладу от тускнеющих повсюду ведер с водой, ведер мусорных и ведер с помоями для поросенка, которого откармливает крестная где-то в Марфине, от раскладушек старого народного типа - холст на крестовинах, от санок, кадок, бочек, бадеек, от лопат с присохшей к железу желтой глиной, вил и грабель, ибо у жильцов первого этажа под окнами грядки, а иногда - кролики или куры. Стоят там еще и детские лыжи, выцветшие и прямые, как доски, по бедности одна лыжина короче другой. Стоят там просто доски, тоже разномерные, с пригнутыми к их лесопилочной поверхности кривыми бурыми гвоздями. Стоят принадлежавшие некогда правящему слою какие-то прекрасные, но непригодные в обиходе барачных троглодитов вещи: сломанный стул со шнуром по бархату, подставка для тростей, а то и диванчик лицом к стене, округлая спинка которого вместе со стеной образует прекрасную емкость для хранения картошки.
Страшный коридор, поганый коридорчик, конца ему нету! Но бесконечность его все же не безупречна - ее пресекают или отворившаяся дверь, или разговор, всегда похожий на скандал, или ум-па-ра ум-па-ра-ра на баяне, а в одной из комнат - удивительный голос патефона, доблестно прокрутившего на прошедшей всю войну тупой игле прекрасную пластинку "Так будьте здоровы, живите богато"
Уверяю вас, это не фантазия писателя. Так все и было, особенно сразу после войны.
И все же это взгляд со стороны. Вся наша огромная коммуналка была похожа на жилище одиноких и уставших от жизни стариков, для которых быт уже не имеет значения, лишь бы выжить... Это было парализующее чувство ушедшей войны, еще не исторгнутое бараком. Но жизнь продолжалась, вернулись фронтовики, дети подрастали, рождалась послевоенная, отложенная генерация малышей. Исчезли продовольственные карточки, появились просто очереди за мукой, яичками, конфетами, праздники и свадьбы.
Все дети, заряжены своим рождением для будущего, они наполняют жизнью любую обстановку и любое время, дают настроение и смысл жизни всем кто уже ушел от детства и чем дальше, тем больше. Они любят то место, где они родились, находят то, что можно любить в любой обстановке.
Вот замечательная цитата автора сайта, которые я нашел в интернете. Родился он в городке после войны, видел и запечатлел его закат в приведенной фотографии «МЕТА-68» «Москва, Останкино, Пушкинский студгородок»
«Ах как хочется вернуться, ах как хочется ворваться в городок, на нашу улицу в три дома...
До сих пор ощущение того места и времени иногда приходят мне во сне и просыпаться не хочется. Странно вспоминать сейчас то общее ощущение свободы и стабильности, почти семейной сопричастности и доверия к любому незнакомцу: с трех лет мы свободно гуляли одни где угодно, лишь бы вовремя, к обеду например, прийти домой. Двери запирались условно: под половиком, за наличником или как у нас, в коридорном столе, всегда оставляли ключ. Телевизор был общественным достоянием. Помню, как мы со своими табуретками собирались и смотрели кино у соседей..."
Жизнь продолжалась. И она по-своему была прекрасной, особенно для детей. Здесь царила необыкновенная свобода дачного московского предместья со своим парком, графской усадьбой и ее дворцово-парковым ансамблем, множеством заброшенных пустырей и прудов, свободных для набегов огородов и садов.
Сейчас на месте снесенного городка, вдоль Новомосковской, выстроены чистенькие многоэтажки. А прямо в центре бывшего студенческого общежития возведен новый корпус НТВ. Думается, что неплохо было бы на корпусе этого символа современности закрепить памятную табличку:
Построен в ….. г. на месте унесенного временем
Пушкинского Студенческого городка. 1932-1972 гг.
Интернет-магазин издательства
http://business-court.ru