– Странно, что ты против смертной казни, – уставился я на сидящего рядом со мной тоже пенсионера Всеволода Анатольевича. – Ты, конечно, помнишь советскую привычку рапортовать об успехах в соцсоревновании… Особенно в успехах нашей милиции в области искоренения насильников, маньяков, убийц и прочей нечисти в последствии приговоренных к расстрелу. А потом выяснялось, что многие невиновны. Вот для этого отменили смертную казнь и ввели пожизненное заключение во всем цивилизованном мире. С каких пор ты Сева стал либералом? Ты, «комуняка»?
– Я не был дерьмократом и не буду! Да, я «комуняка». Мразь должна быть уничтожена и стерта с лица земли! Так думает каждый коммунист. – Всеволод Анатольевич грозно сжал кулаки и спокойно продолжил, – Но… на старости лет я уже не на сто процентов советский коммунист, а на девяносто…
– Не понял? А на десять процентов ты сионист? – ехидно поинтересовался я.
– Нет и даже не исламист! Я православный христианин, верящий в реинкарнацию! – поднял свой указующий перст Сева.
– Не хрена себе винегретик религиозный!? – воскликнул я и стал переваривать услышанное.
– Поясняю, для дебилов, – проговорил пренебрежительно Всеволод, – Десять прОцентов мне говорят, что поганая душа мерзавца после казни если не попадет в гиену огненную, то может ускользнуть от чистилища в другое тело, потеснив чью-нибудь слабую невинную душу. А так: пусть мается и мечется в бессильной ярости в теле мерзавца, приговоренного к пожизненному заключению, изолированная от общества.
Всеволод Анатольевич не дождался от меня реакции на его выразительный взгляд. Я молча поднялся и, пока был при памяти, опасаясь склероза, рысцой засеменил домой за свой графоманский письменный стол с компьютером.
16.10.19