И тридцати лет не прошло с того дня, как я последний раз отлеживался в клинике, «и вот опять»! Лежу, стало быть, в казенном доме, в больничной палате, да в окно посматриваю.
А за окном второй день снег сыплет и ветки сосны убеляет. Еще вчера была сосна зеленая, а теперь вся седая. Рядом с сосной труба котельной примостилась и хорошо так рядом с ней смотрится. Только ее снег не укрывает, а скатывается крупными каплями вниз. Труба похожа на ракету на старте, сбоку вроде как направляющая из угловой стали. Ждет только, когда головной отсек привезут и смонтируют.
Ну, думаю, если начнут в ближайшие дни устанавливать – считай, скоро полетит. Сам я вырос в тургайских степях, неподалеку от Байконура. В СССР космические корабли вначале запускали, и только после вывода их на орбиту объявляли в газетах и по радио, что совершен очередной «успешный» запуск. Но мы за неделю-другую до старта уже догадывались об этом, потому что прямо над нашим поселком на низкой высоте вереницами летели в сторону Байконура вертолеты с подвешенными снизу частями ракеты. Почему их доставляли вертолетами, а не железнодорожным транспортом, одному Богу известно!
В начале шестидесятых все мальчишки мечтали стать не экономистами, юристами или, не дай Бог, какими-нибудь топменеджерами, а космонавтами. Переболел этим и я, однако какие-то вирусы во мне остались.
Перед сном, глядя на трубу-ракету, я мечтал, что сразу после операции она заберет меня с собой в темные глубины космоса. Мы, правда, и так все сейчас как в далеком космосе, никого вокруг не замечаем. Хоть и живем на Земле, а с головой погружены в свои гаджеты.
Проснулся ночью, в трюме корабля. Темнота, только по углам светятся экраны телефонов, освещают контуры «членов экипажа». Лица расплылись в улыбке, каждый смотрит и слушает то, что ближе, выполняет свои, только ему ведомые инструкции.
Тот сосед, что слева, уткнулся в ноутбук, смотрит боевики. Доносятся до меня разные крики, угрозы, визг тормозов. Я в его дела нос не сую, но чувствую, что у него задание – захватить несколько инопланетян, допросить их с пристрастием, возможно, использовать в качестве заложников. А, может быть, его цель – захватить золотой запас созвездии Рака и доставить на Землю. Ума не приложу, как он свою долю получит, ведь корабль сразу по возвращении оцепят. Не за одни только ордена и звание он рискует? Ведь и старость свою надо обеспечить, и семью. Лет ему уже под семьдесят и с ногой мучается. Но «там, наверху», наверное, не дураки сидят, уверены, что старик справится!
Другой член экипажа, что через проход от меня, молодой еще парнишка, все мультики смотрит на исторические темы. Слышу, что князья там какие-то, да богатыри. Женщины тоже фигурируют, по-видимому, красавицы, раз из-за них молодцы дерутся, но тоже все золото, да бриллианты делят. Интересно, у него-то какое задание? Может, детей инопланетянских должен завлечь и, как гамельнский крысолов, увести от иноплеменников, инопланетников?
Мне пока никакого задания не дали. Может, еще присматриваются, проверяют? Неспроста же меня к ним в команду внедрили. Я себе уже и «легенду» придумал, если будут соседи расспрашивать, что, мол, лечу в космос, чтобы разведать их секреты в области медицины. Сказал землянам-землякам, что у меня грыжа паховая. Кажется, поверили, или привыкли лишних вопросов не задавать. Сосед слева, судя по поведению, не меньше как полковник, слова цедит сквозь зубы. А, может, просто знает, что я не шибко важная «птица» – старший лейтенант в отставке. Мне перед полетом дали инструкцию: купить какую-то «сеточку», назвали адрес явки, пароль. Получил я там лично в руки запечатанный пакет, на котором типографским шрифтом напечатано: эндопротез-сетка для восстановительной хирургии, но я-то понимаю, что внутри либо важная инструкция, либо секретные документы. Не пойму только, почему меня не проинструктировали, что я должен съесть пакет в случае захвата противником.
Лежу в трюме, для отвода глаз читаю записки Новикова «Пушкин на юге»: нашел в бортовой библиотеке. Из дому взял читать Канта, я его уже тридцать пять лет изучаю. Раз тридцать начинал и всегда с самого начала, с предисловия к первому изданию. Нахожу даже в тексте свои старые карандашные пометки и подчеркивания, но сути не помню, хоть убей. Такая же картина у меня и с джойсовским Улиссом. Тоже несколько десятилетий читаю, треть уже, наверное, одолел. Но с Джойсом проще, его можно с любого места начинать читать. С Кантом такой финт не проходит.
Раньше у меня по поводу Джойса комплекс был, но как узнал, что Ахматова тоже не одолела «Улисса», перестал по этому поводу комплексовать.
Утром, не включив свет, в палату забежала дежурная медсестра с градусниками.
– Мальчики! Быстренько температурку меряем!
Спросонья не понял, в чем дело. Какая температура, причем здесь медсестра?
– А как же полет, космическая темнота, «задание»? Соседи, наконец?
Разочарование пришло быстро, мечты развеялись, отслоились, как мандариновые корки, как сосульки в оттепель отваливаются от края крыши!
– Ах, да! Я же в больнице! Предстоит операция!
За окном темно, только фонари котельной освещают трубу. Снег прекратился, из трубы валит густой белый дым, похожий на хвост огромного кота. Ветер относит этот «хвост» на север, к сосне. Засыпанная снегом, она величаво пропускает через свои ветви белые клочья и от этого кажется еще величавее.
Неужели все это мне приснилось, пригрезилось? Немного жаль, но «абсурд» приснившегося сразу объяснился: и особое задание соседей, и моя загадочная миссия. Одно хорошо – не надо будет съедать тот «секретный «пакет», что открыто лежит у меня на тумбочке.
Соседи сунули градусники под мышки и мирно засопели. Интересно, догадывались они во сне о своей важной миссии, или храпели себе всю ночь и ни о чем не думали? Обязательно поинтересуюсь за завтраком, благо уже буфетчица всех призывает в столовую. Голос ее, как иерихонская труба, мертвого поднимет, а больного и подавно!
За завтраком тот сосед, что слева, жаловался, что я так храпел во сне, что он спать не мог. Знал бы он, бедалага, к какой миссии я готовился, он бы меня простил, может быть. Но, чувствую, затаил в душе злобу. А что могло произойти, если бы мы оказались с ним в одном экипаже, в одном трюме, отсеке? Отплыл бы подальше от меня, забился бы под какой-нибудь стол, или натянул скафандр. Я утешил его тем, что мучиться ему осталось всего два дня, так что пусть включает обратный отсчет.
Он молча выслушал меня и включил футбол. Значит, мои предположения об инопланетянах-заложниках были неверны. Сосед-то ногой мучается, стало быть и бандиты, и футболисты для него как гомеопатическое средство лечения. Он на них смотрит и совершает микроскопические движения ногой. Ну, и нога «лечится». Надо бы ему при случае посоветовать, чтобы на выдохе еще и выкрикивал звуки типа «иехааа...»!
Хорошо, что мы с ним никуда не полетели, ничем хорошим наш «полет» не закончился бы: или покалечили бы друг друга, или превратили в инвалидов, а, главное, – «задание» родины не выполнили бы! Так бывает часто на зимовках, в плавании, когда «чужие» люди вынуждены терпеть друг друга месяцами. Да что «чужие» люди: близкие друзья, родственники, бывает, до смертоубийства доходят. Ну, а когда с топорами или ружьями друг на друга кидаются, так этому «несть числа»!
А мой «гамельнский крысолов», даже не подозревая о своей важной миссии, сразу после завтрака опять уснул. Умаялся, бедный, за ночь скакать по лесам и степям, гоняясь за всякими соловьями-разбойниками да за девицами-красавицами. Это неделю назад ему камни в почках житья не давали. Все лежал, да прислушивался, «как в его почках то моча по камешкам бежит» (цитата из моего любимого Тимура Султановича Шаова).
Пусть спит, ему тоже вместе с тем, что слева выписываться через два дня. Вот тогда наступят для меня «золотые деньки» - храпи не хочу. Хотя, вряд ли. Кого-нибудь подселят, может быть, даже сегодня. Вчера один сосед, молодой парень, выписался. У него была раздроблена кость на пятке.
– Бандитская пуля? - поинтересовался я при поступлении.
– Да, бля! Вроде того!
На самом деле банально упал с лестницы, долбанулся о торчащую железяку!
– Я, бля, торопился, магазин, бля, закрывался, а водка, бля, кончилась.
Перед выпиской все названивал, чтобы побыстрее за ним приехали.
– Ну, куда ты торопишься, полежал бы еще пару дней! Да «на свободе», небось, жена снова начнет «пилить»!
– Не, бля, надоело нах.., лежать, да и выпить, бля, хочется, даже, бля, уши опухли.
– Так бы сразу и сказал, а то начал – жена, дети, соскучился! Тебе «больничный» хоть дали?
– Да нах... он мне, бля, сдался? Я, бля, не работаю щас!
Так и «ускакал» на костылях, оставив на тумбочке недопитый пакет кефира. Отмучился, бедалага, теперь его жизнь войдет в свою привычную колею, и кефирная диета забудется, как кошмарный сон.
День в разгаре, солнышко отражается от блестящего покрытия трубы-ракеты, играет зайчиками на потолке палаты. Дым, точнее, пар из трубы, уже не похож на хвост, «похудел», ложится почти параллельно земле! Теперь он больше смахивает на серебристого ужа. «Уж» обвивает верхушку сосны и растворяется, становится невидимым на фоне голубого неба.
Ночью был мороз, дым из трубы поднимался вертикально вверх и там распушался, как кошачий хвост. Когда легкий ветерок относил его в сторону, появлялась Полярная звезда. Выглянет, подмигнет и снова скроется. Справа от сосны – опрокинутый ковш Медведицы.
Что вспоминается в такие зимние ночи? Конечно же, казахстанские морозы, когда ты бежишь что есть сил домой, в тепло. Полная луна освещает натоптанную в снегу дорожку, небо усыпано звездами, а вместо млечного пути на небе – дым из трубы. Ветра нет, и он поднимается вверх, лижет своими лапами небесное светило. Валенки на пятке протерлись, голая пятка замерзла.
Ну, прямо как у Гоголя, в «Вечерах на хуторе близ Деканьки». Ты еще мал, чтобы самому прочесть, это старшая сестра читает вслух, а ты сидишь и от страха и таинственности услышанного теснее прижимаешься к ее спине. На дворе – метель, света в поселке нет – где-то там, в степи, вьюгой оборвало провода. Сестра ниже склоняется к чугунной печной заслонке, сквозь отверстия которой на книгу падает мерцающий отсвет угольков.
Тут же бабушка вяжет чулок, периодически почесывая спицей седые волосы, серая кошка трется теплым, мягким боком о твою ногу. Ты еще не понимаешь, что это и есть счастье, когда тебе тепло, сытно и весело. Весело от того, что черт украл с неба луну, а Вакула-кузнец поймал его, оседлал и летит по небу. А месяц из мешка вывалился и снова повис прямо над трубой.
Солнце уже не отражается в трубе, и дыма не видно. Он есть, конечно, но сливается с серыми облаками. Наверное, снова пойдет снег. Да и пусть себе идет, сосне только тяжело держать такую ношу. Опять ее ветки выгнутся вниз под тяжестью снега, как перед предыдущей оттепелью. Много нынче снега, а все равно не так много, как в казахских степях в конце пятидесятых. Бураны были такие, что заметало дома по самые крыши. Лежишь, бывало, ночью, прислушиваешься, как на улице ветер хозяйничает, закручивает снежные комья и с размаха бросает в стекла. Ветер свистит по щелям в тамбуре, под крышей на чердаке. Рвет крышу, испытывает на крепость стены! Старшие спят спокойно, не тревожит их голос стихии.
Когда к утру метель уймется, снег блестит на солнце, снежинки на свежих сугробах словно нарисованные. Их миллионы, каждую и не успеешь разглядеть. Зачерпнешь их ладонью, они сразу же тают, становятся капельками воды, стекают меж пальцев.
Да простит меня мой благосклонный читатель, но я продолжу свое повествование про эту пару – трубу-ракету и красавицу сосну. Ну что я могу поделать – окна в палате большие, кровать специальная, высокая, почти на уровне подоконника. И днем и ночью, стоит повернуть голову налево, и вот она, «сладкая парочка». И днем и ночью они меня сопровождают, может, и в операционной они будут за мною «наблюдать».
За окном серо, мелкий снежок лениво сыпет с неба, дым из трубы тоже выходит лениво, тонкими жидкими струйками и почти не виден. Только сосна, как всегда, красива. Не хочется говорить штампами, но она действительно величава, как женщина бальзаковского возраста. И, как красивая стройная женщина, хороша в любом убранстве, хоть одетая в снежную шубу, хоть раздетая оттепелью. Ведь у сосны моей всего только два наряда – зеленая хвоя да снежный бисер.
Как не крути, а труба, это (по Фрейду) – фаллический символ, потому, видно, как посмотрю на нее, так и просыпается во мне Эрос. А что этому греческому богу в больнице делать? Куда здесь можно направить эту энергию? Только в фантазию, да в энергию указательного пальца. Нет, мой благосклонный читатель, ты не о том совсем подумал. Остается только тыкать пальцем в виртуальную клавиатуру, «отливать в мрамор» строки (авторские права на это выражение принадлежат Д.М.Медведеву, третьему президенту РФ) свою фантазию.
Опять штамп, конечно. Пастернак бы нашел слова и эпитеты, «обрисовал» все, что видит, поэтическими красками, как мазками, и получилась бы словесная картина. Он же сын художника, и окружающий мир видел, словно картину, и мог точно его описать. Все мы видим мир красивым и божественным, но не каждому дано передать его красоты ни словами, ни красками. Начнешь иногда разбирать с детства знакомые строки, вроде все просто:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы смеяся и играя
Грохочет в небе голубом!
Как все гениальное, просто, и не просто. Каждый наблюдал это явление – грозу, гром, но не каждому дано это так просто описать. Описать так, что вся картина как бы стоит перед глазами читателя или слушателя.
Был у меня знакомый художник - Лукаш, и писал он в основном два сюжета: вид на Андреевский собор, что на углу Большого проспекта и шестой линии, и проходной двор с пятой на шестую линию, где мы оба тогда жили.
Стоит он, бывало, во время дождя под аркой со своим мольбертом, краски смешивает. Подойдешь, любуешься незаконченным пейзажем. И что меня удивляло: смотришь издали и видишь на полотне – идет старушка под зонтом, ветер кленовые листья кружит, а подойдешь поближе - какие-то пятна красок вместо лица, не зонт над головой, а несколько мазков.
А попробуй ты так – сомневаюсь, что получится, не «поцеловал» тебя боженька в одно ему только ведомое место. Хотя, целует он, я верю, всех, надо только понять в какое место и найти его у себя! А это – дело непростое, иной проживет жизнь и не пытается себя найти.
Очнулся от наркоза, повернул голову влево – в начинающихся сумерках труба-ракета и красавица сосна! Сознание постепенно возвращается, доносится звук погони, визг тормозов. Сосед смотрит свой неизменный боевик.
– Ну, что, очухался? Я знал, что скоро проснешься, полчаса как снова храпеть начал!
– Ничего, одну ночь осталось потерпеть!
Боли нет, голова легкая, ощущение такое, будто сейчас летал, и еще можешь. Ничего, живы будем, не помрем, еще полетаем в этой жизни, хотя бы во сне, а не наяву. Жизнь продолжается.
Не зажигая света, в палату врывается дежурная медсестра с градусниками:
– Мальчики, быстренько температурку меряем!