Ты помнишь, наверное, мой благосклонный читатель, диалог Воланда с Берлиозом в фильме Бортко по мотивам романа Булгакова «Мастер и Маргарита»? Там Воланд упоминает о Канте, который опроверг пять доказательств бытия Божия Фомы Аквинского и сочинил шестое. За это его Иван Бездомный хотел на Соловки сослать!
Не знаю, кто из них был прав, Фома ли Аквинский, Кант ли со своим шестым доказательством, или Воланд, но я приведу тебе седьмое, а ты уже сам рассудишь, перевешивает ли оно доводы этих мудрецов или нет.
Тамарка, подруга моей последней жены, рассказала такой случай из своей жизни. В далекие советские времена её отец гнал самогон. Самогоноварение в СССР было подсудным делом, могли и посадить, если у тебя находили самогонный аппарат. Это нынче через интернет можно купить любой самогонный аппарат, даже размером с кофеварку, а тогда он представлял из себя сложную конструкцию, которая в рабочем состоянии занимала всю кухню «хрущевки». Гнали самогон, как правило, по ночам, чтобы запахи из окна не привлекали любопытных соседей и чтобы к утру успеть «замести все следы». «Сердцем» аппарата был «змеевик» – трубка в форме спирали, помещенная в резервуар с проточной холодной водой. Его надо было надежно спрятать по окончании «процесса», ибо он являлся главной уликой. Помните, в фильме Гайдая «Самогонщики» собака «сдала» своих хозяев, притащив его в своих зубах в милицию?
Соответственно, во время процесса выгонки «мастеру» приходилось ползать по полу, нагибаться и перешагивать через различные шланги и трубки.
Ну, а теперь я приступаю к изложению сути дела. Как-то в очередной раз Тамаркин отец всю ночь «гнал». Уже под утро он перелил последнюю порцию в трехлитровую и понес в зал, где уже был накрыт стол с домашними разносолами. Торопился, видимо, поскорее сесть да налить стопочку и выпить с супругой под хорошую закуску, но зацепился ногой за лежащий на полу в кухне шланг. Придумала, наверное, Тамарка, что отец, как настоящий самбист, сгруппировался и мягко приземлился на спину. Дрыхла, небось, в это время и не могла этого видеть. Да не батькин был день, это она правильно сказала. Вырвалась «драгоценная» банка из его рук, ударилась о дверной косяк и разбилась вдребезги.
Какая жалость, подумает мой читатель!
Жалость? Нет, ужас, настоящий ужас запечатлелся на лице отца. Опять же приврала, наверное, Тамарка, не могла она это видеть в столь ранний час.
На папашкино счастье пол на кухне был покрыт линолеумом, да коврик вязаный в коридоре валялся. Он сразу же промокнул лужу тряпками. Выжимал, снова собирал, выжимал. Протер все, что не утекло под плинтус, насухо и коврик долго выжимал и выкручивал, пока перестало с него капать.
– Хорошо пол помыл, – ржала, рассказывая нам про это Тамарка, – старый линолеум, освещаемый первыми лучами солнца, ажно блестел!
Это ж надо таким бесчувственным бревном быть! Нет, чтобы пожалеть пожилого человека, отца родимого, она еще и смеялась.
Долго отец возился с тряпками и в результате собрал литровую банку темной жидкости. Стал фильтровать, сперва через марлю, чтобы хоть волосы и другой крупный мусор убрать, потом сделал из картона воронку, несколько раз пропустил эту грязную субстанцию через салфетки, потом через вату. Весь день на это дело ушел. Наконец, к вечеру получил светлый напиток, объемом не три литра, конечно, но литровая банка по плечики получилась: ни как слеза, но более-менее удовлетворительного вида жидкость. Хоть что-то удалось «спасти».
– И хуже бывало самогон пил отец в своей жизни, – гоготала, пересказывая, Тамарка.
Никуда не торопясь, высоко поднимая ноги, как журавль во время брачного танца, вышел он из кухни, благополучно добрался до зала, сел за стол, бережно поставил банку и сказал мамке:
– Ну, что, Антонина! Жалко, конечно, что столько самогона пропало! Целых два литра, чистейшиего, как слеза! Это – уже не то – с грустью добавил он.
– Чуть не заплакал, – помню, сказала Тамарка, и на этот раз я ей верю.
– Зато быстрее закончится, хоть как человек будешь!
– Мамка-то и всегда его ругала за то, что выгонит, и квасит, пока банку не осушит.
– Ладно, Антонина, не ругайся зря, у меня иш какое горе?
– Да уж насмотрелась я на твое горе, целый день ни себе, ни нам покоя не давал. Хучь к вечеру уймешься, наконец, да я на кухню смогу спокойно выйти, какую-никакую еду приготовлю.
– Давай, мать, по стопочке. Я его хорошо профильтровал, даже марганцовкой очищал. И анису добавил для запаху!
– С этими словами папка взял в руки банку, приподнял над столом, но до стопок не донес. Я спиной к столу стояла, но услышала какой-то странный звук, будто стекло дзынькнуло, и, вслед за этим – протяжный папкин стон. Не поняв в чем дело, я резко развернулась и увидела такую картину: папка сидит на стуле и держит в руке банку, а по столу и скатерти стекает на пол самогон. Оказалось, что дно банки отвалилось почему-то, и всё её содержимое пролилось. Папка сидел, как ошарашенный, и вертел головой, перемещая взгляд то на банку, то на лежащее на столе донышко, то на стекающую на пол самогонку. Мамка тоже слегка напряглась, но не смогла улыбнуться и выдавить из себя ни одного слова.
Я первой пришла в себя и подумала, что папка сейчас снова побежит на кухню за тряпками и станет собирать жидкость со стола и пола, но он на минуту замер, закатил глаза, потом открыл рот и медленно произнес:
– Ты знаешь, Антонина, я сегодня понял – Бог есть!